Перед нами очевидный политический памфлет в сторону нацизма, щедро приправленный библейскими мотивами в духе Лагерквиста. Повесть разделена на две части: первая описывает Средневековье, а вторая, видимо, возможное будущее, в случае прихода нацистов к власти. В каждой из них показана человеческая жестокость, зачастую озлобленная и примитивная, которая достигает своего возвышения во второй половине книги, когда нацисты прикрывают зло добродетельной маской нравственности. Обе части объединены фигурой некоего Палача и, в меньшей степени, его возлюбленной. Персонажи, вероятнее всего, аллегорические. Однако автор не уточняет, что именно они олицетворяют, а его описания очень спутанные и разношерстные. В Палаче угадываются черты Каина, несущего на себе проклятие через века, а также человеческой жестокости и даже Смерти. Что же до его возлюбленной, то автор, видимо, и сам не до конца определился, кем она должна быть, поскольку этого не знает даже сам Палач. И все это на фоне полумертвого Бога, от которого отвернулись люди и который решил последовать совету Ницше.

Как видно, перед нами неплохой шаблон для написания чего-нибудь «одухотворенного» и «великого». Однако, как мне кажется, цель автора была сугубо политической, а художественные и философские элементы были набросаны чисто для красоты. Как фантик на конфетку. Возможно, конфетка оказалась вкусной, но в фантике чувствуется фальшь. Очень много недосказанности и неуместных сцен, обличающих злодеяния нацизма. Если убрать из произведения политику, то останется красивая посредственность.

В тот период, видимо, у автора совсем не осталось веры в человечество. Эти несколько абзацев ёмко говорят нам, что мы совсем ничему не учимся. И мировая история в принципе подтверждает это. Пессимистично? Может быть. Скорее реалистично.

Произведение посвящено Варавве, преступнику, «вместо которого распяли Христа». Несмотря на то, что в Библии сам Варавва упоминается лишь мельком, автор сумел развить образ этого персонажа, буквально раздев его душу и выставив полностью обнаженной перед читателем. Сомнения, которые терзают Варавву после того, как он впервые увидел Иисуса, идущего на Голгофу, накладываются на его искреннее желание поверить в учение Христа. Вся его жизнь — это метания и поиски, но Варавва честен с собой. Желая поверить, но не в силах заставить себя, Варавва обрекает себя на отчужденность от остальных людей. Его удел — одиночество и вечный страх перед смертью, от которой в свое время охранил его Спаситель. К слову сказать, образ Христа и его воздействие на людей также очень хорошо раскрываются автором. Написано давяще, что согласуется с представленной личностью Вараввы. Хорошее произведение.

Небольшая по объему, но огромная по значимости повесть-дилогия.

Сухой язык. Лаконичность. Фирменный отточенный стиль лауреата Нобелевской премии по литературе.

Два временных пласта. Две зарисовки повседневной жизни увеселительного заведения. И Палач в кроваво-красном одеянии с клеймом на лбу. И атмосфера, пропитанная злом и насилием. Дни проходят, бегут года — а этого зла и насилия в мире все больше и больше. И конца не видно.

Повесть производит жуткое впечатление — и оторваться от нее невозможно. Не часто встречаются такие пронзительно-честные произведения о сущности человечества.

И страшные слова: « Я ваш Христос, с палаческим клеймом на челе!

Ниспосланный вам свыше!

Ради вражды на земле и в человеках зловоления!

Бога своего вы обратили в камень! Он мертв давным-давно.

Я же, ваш Христос, я живу!»

Неужели это неизбежно?

Или все же спасение есть?

Не знаю, стоит рекомендовать или нет, но я перечитывал эту повесть не раз. И, думаю, еще перечитаю.

Маленький шедевр большого мастера.

Фантастическая в своей банальности реальность. Жалкая ничтожная личность , по определению уважаемого Михаила Самуэлевича Паниковского, две высоодухотворенные светлым чувством персоны с интеллектом хомячков, интересами кроликов и памятью золотой рыбки, интерьером третьеразрядной ночлежки для озабоченных и местным инфернальным обслуживающим персоналом — банальный адюльтер, правда с не совсем банальными декорациями.

Сколько уже о подобных ситуациях написано, сколько книг прочитано, а этот короткий рассказ все равно выбивается из общего ряда. Сухой стиль изложения и жуткий рефрен «лифт опускался» нагнетают атмосферу. И поневоле возникают мысли: каждый кузнец своего несчастья, грех порождает грех. Или все же «золотое» правило «не бери в голову» — единственно правильное? Тем более, что за смертный грех всего лишь грозят моральными страданиями вознаградить (ад-то модернизирован, обновлен в духе нонешних веяний — «Посмотрели бы вы, сударыня, как было в прежние времена! А теперь на преисподнюю просто грех жаловаться. Мы делаем все, чтобы человек не только не почувствовал боли, но и получил удовольствие...модернизировано все сверху донизу, как полагается... теперь остались только душевные муки«!). Как же хорошо тем, у кого вместо души естественные инстинкты! Им жить легко и просто.

Достойное произведение. Десять из десяти.

Во время чтения мне вспомнилась фраза норвежского писателя Юнаса Ли (использованная Ольгой Кобылянской в качестве эпиграфа для романа «Земля»): «Вокруг нас находится некая бездна, вырытая судьбой, но здесь, в наших сердцах, она наиболее глубока». Роман Лагерквиста повествует о самых разнообразных преступлениях, о кровопролитных битвах и опустошительном море, но самое гнетущее впечатление производит душевный мир главного героя, который описывает происходящее в своём дневнике. Если летописный «труд, завещанный от Бога» пушкинского Пимена предстаёт нравственным якорем, искрой культуры, способной на мгновение озарить окружающее пространство варварского насилия и тупого невежества, записи Карлика, придворного итальянского герцога времён Ренессанса, становятся хроникой не только окружающих жестокостей, но и самых подлых и кровожадных душевных порывов, владеющих рассказчиком (мне кажется, это хорошо удалось отразить художнику В.Алексееву на иллюстрации в издании из серии «Мастера зарубежной прозы»).

Роман был написан в 1944-м году, и аллюзии на бойню Второй мировой заключены в нём в шекспировские декорации дворцовых интриг, убийств на почве страсти и военных походов, воплощающих нелепые амбиции правителей (при этом самая пронзительная сюжетная линия является очевидной вариацией «Ромео и Джульетты», с отголоском темы Офелии). И я рискнул бы сказать, что масштабом личности, силой характера центральный персонаж- ровня шекспировским злодеям. Особенно он похож на Яго, подобно которому является дурным советчиком, разрушающим благополучие тех, чьим доверием пользуется, и на Ричарда Глостера, подобно которому приобретает власть над теми, кто пренебрегает им из-за отталкивающей внешности; к тому же, можно сказать, как и Ричард, по-настоящему герой уродлив внутренне, а не внешне.

Как и в этих незаурядных негодяях, в Карлике можно отыскать немало привлекательных черт, его пороки нерасторжимо сплетены с достоинствами. Он с несгибаемой гордостью противостоит насмешкам и оскорблениям и проявляет готовность расправиться с беззащитными и гонимыми, он хвастается, как воинским подвигом, тем, что в неприятельском замке зарубил безоружного карлика, и оказывается способным невозмутимо сносить истязания, рисковать жизнью ради женщины, в которую влюблён, кажется, втайне от себя самого.

Однако, в отличие от большинства антигероев Шекспира, Карлик не ведает угрызений совести и сомнений. Это словно подчёркивается эпизодом, в котором его навещает призрак одной из жертв: если у Макбетов или Ричарда подобные видения вызывают раскаяние, Карлик испытывает лишь удовлетворение оттого, что скорбный гость мёртв и не может досаждать ему в жизни.

Его невозмутимое самодовольство напоминает о, на мой взгляд, самом омерзительном литературном персонаже, самом страшном и самом ничтожном, который также вёл напыщенную хронику своих преступлений — Фредерике Клегге из «Коллекционера». Ещё больше Карлик похож на Клегга своей духовной ограниченностью, этической и эстетической тупостью.

Пожалуй, именно это особенно тревожит в созданном Лагерквистом образе- сочетание сильного, цельного характера, подлинного мужества, дьявольской проницательности и примитивных, низких представлений. Карлик- величественный в своей губительной целеустремлённости и одиночестве антигерой, гордый и коварный, словно земное воплощение падшего ангела, и вместе с тем- мелочный, завистливый, злобный, нетерпимый и не способный к состраданию обыватель, сплошь и рядом апеллирующий к патриархальным ценностям, которые искажает своим бесчувствием и невежеством. Он- ловкий придворный интриган, осведомлённый, беспринципный политик, и он же- представитель, голос нравственной черни с её неизбывным мракобесием и ксенофобией.

...В диком краю и убогом

Много таких мужиков.

Слышен по вашим дорогам

Радостный гул их шагов.

Герой часто говорит о своей тысячелетней мудрости и верности своим убеждениям, неподвластным времени и окружению. Действительно, в высказываниях Карлика есть нечто вневременное, напоминающее и о благочестивой жестокости гонителей Христа, и о мудрых мыслях некоторых из нынешних защитников морали и традиций. Подчас его наблюдения и суждения оказываются пугающе знакомыми. Вот хотя бы:

«В город потянулись толпы беженцев, идут и идут через городские ворота с тачками, нагруженными черт знает чем: горшками, одеялами, грязным рваньем,всевозможным старым хламом, настолько никчемным, что все над ними смеются. Кое-кто ведет за рога козу или отощавшую коровенку, и вид у них у всех ужасно испуганный. Горожане ворчат. И что им, мол, здесь надо, зачем они притащились. Только всем мешают. Беженцы спят на площадях возле своей скотины, и город все больше становится похож на грязную деревню, и запах там, где они располагаются, стоит ужасный. (...) Поистине, для горожан они тяжкое бремя. Особенно, понятно, раздражают их хнычущие, замурзанные дети, которые шныряют повсюду, выклянчивая милостыню. Говорят, они даже воруют при случае».

Или:

«Примирение! Можно ли вообразить что-либо более постыдное?! Примирение с заклятым, врагом! Какое кощунство, какое отвратительное извращение законовестества! И какое унижение, какое оскорбление для нас! Для наших воинов, для наших мертвецов! Какое надругательство над нашими павшими героями, которые, выходит, напрасно принесли себя в жертву!»

Даже христианство Карлик ухитряется подогнать к Прокрустову ложу своего злобного, не ведающего сострадания нрава:

«Она умоляюще и беспомощно посмотрела на меня и спросила, не могу ли я ее чем-нибудь утешить. Что ей сделать, чтобы Господь смилостивился над ней? Я ответил, что неслыханная дерзость с ее стороны просить о милости Господней, у нее столько грехов, что вполне естественно, если Искупитель не слышит ее молитв. Он не для того был распят, чтобы искупать грехи таких грешниц, как она».

Вместе с тем в замечаниях Карлика можно отыскать немало здравого скепсиса по отношению к расхожим представлениям и тонких наблюдений о природе человеческих отношений («И в настоящем, и в прошлом немало найдется прекрасного и возвышенного, которое потому лишь и стало прекрасным и возвышенным, что было воспето поэтами»; «Ходят нелепые слухи, будто народ Монтанцы в ярости взялся за оружие, поклявшись отомстить за своего герцога и его приближенных. (...) Народ не мстит за своих правителей, с какой стати, спрашивается. Ему при всех при них живется одинаково плохо, и он только рад избавиться хотя бы от одного из своих мучителей»; «Любовь смертна. И когда она умрет, то начинает разлагаться и гнить и может образовать почву для новой любви. Мертвая любовь живет тогда своей невидимой жизнью в живой, и, в сущности, у любви нет смерти»).

Лагерквисту прекрасно удаётся сделать достоверным повествование от лица человека, в котором приверженность нелепым стереотипам сочетается с независимостью суждений, наблюдательность и знание человеческой природы- с чёрствостью, которая не позволяет ему понимать очевидные вещи. Писатель также сумел добиться того, что крайняя субъективность изложения нисколько не мешает читателю получить ясную картину происходящего- самые уничижительные, издевательские оценки Карлика оказываются лишь прозрачным покровом для проявлений отваги и великодушия, самопожертвования и любви.

Главная же причина, не позволяющая объявить Карлика исчадием ада, состоит в том, что читателю, в отличие от многих героев романа, понятно, что этот герой вовсе не является источником зла, искусителем, соблазняющим чистых и доверчивых. Один историк назвал Аракчеева козлом отпущения, который, добросовестно выполняя волю своего господина, претворяя в жизнь даже те приказы, с которыми он не был согласен, мужественно принял на себя гнев современников и потомков за всё зло, совершавшееся в годы царствования праведного и добросердечного Александра Первого. Так и Карлик оказывается козлом отпущения, исполнителем грязной работы для благородного, великодушного герцога, отважного воина, поклонника философии и покровителя искусств. Таким же послушным орудием, позволяющим оставаться незапятнанным этому правителю-рыцарю, милосердному к гражданскому населению враждебного государства, выступает кондотьер Боккаросса, наёмники которого предают селения огню и мечу.

Карлик называет себя тенью герцога, но, кажется, является тенью и всей своей эпохи, а также неизбывных пороков человеческой цивилизации, эгоизма, жестокости, высокомерия, ненависти к чужому и непонятному, и в этом смысле его можно назвать тенью нашего общества- и нас самих. Он- отражение беспринципных, бездушных политиков, но также и маленького человека, кажущегося безобидным и незначительным, но способным в соответствующей ситуации, о которой он, быть может, страстно мечтает, отомстить тем, кто считал его жалким и тем, кто его не замечал, обрушить идеологическую доктрину, восторжествовавшую прихотью очередного исторического катаклизма, на более успешных, более счастливых, более умных и красивых.

«Кто может знать, что за неведомое зелье приготовляю я, карлик, в тайниках моей души, куда никому никогда не проникнуть? Кто знает что-нибудь о душе карлика, в сокровенных глубинах которой решается их судьба?»

Широкому читателю Лагерквист наверняка покажется скучным и нечитабельным моралистом, религиозным писателем, поднимающим серьёзные морально-этические вопросы. Но если вам нравятся такие авторы, как Т. Манн, К. Гамсун или Л. Толстой, попробуйте и Лагерквиста: он из той же когорты. Фантастики как таковой нет: в основном философские притчи, распространённые в античности беседы мертвецов, в некоторых произведениях задействованы библейские персонажи. Начинать с коротких ранних вещей наверное не стоит: скорее всего бросите — слишком много несовершенства, слишком много пафоса и назидательности, к которым ещё надо привыкнуть, вдобавок ко всему, чувствуется поза, некоторая искусственность и тяжеловесность стиля, попадаются затёртые банальности, слабые вещи. Но случаются и миги озарения, настоящие высоты. В любом случае, открыть нового для себя автора было интересно.

Советую начинать с «Карлика» или «Вараввы» (первое предпочтительней, поскольку это отдельный роман).

Италия, XV век. Великое и кровавое время Возрождения — время чумы, время войн ...и время великих открытий — таков «Карлик», роман не столько о злобном карлике-мизантропе, воплощающем в себе дух ханжества и мракобесия, сколько роман о раскрепощении человечества и об улыбке Моны Лизы.

«Варавва» — начало мифологического цикла, в котором имеется много очень сильных, но взаимосвязанных вещей, читать которые, начиная со «Смерти Агасфера», следует одно за другим, поскольку они являются непосредственными продолжениями. Здесь есть и свет Вифлеема и тьма, накрывшая ненавидимый прокуратором город, здесь повествуется о дальнейшей судьбе того, кто не был распят.

Если вы не можете позволить себе сборник «В мире гость» (имеется два варианта, отличающихся только ценой и обложкой) или у вас недостаточно места на полках, обратите внимание на книгу «Карлик» из серии Книга на все времена — здесь собраны наиболее зрелые вещи (к сожалению, «Варавва», склонивший академиков к вручению Лагерквисту нобелевской премии, остался за бортом, но читать можно и без этого своеобразного пролога).

Самая, наверное, известная вещь лауреата Нобелевской премии 1951 года Пера Лагерквиста. Мрачная, сложная. Её герой – карлик при дворе герцога (XV век, похоже). Будучи отщепенцем среди людей, он мастерски создаёт вокруг искусственные стены, спасающие его от бессилия. Эти стены – ненависть и презрение к женщине (ведь те его тоже презирают), злоба по отношению к людям, готовность и желание убивать, возведение подлости в ранг подвига и так далее. Карлик боготворит герцога, потому что зависит от него, и унижает герцогиню, потому что может себе это позволить. И этого героя – злобного, мелочного, мерзкого, подлого – по-человечески жалко, очень жалко. Гораздо более, чем его жертв.

Очень сильная книга. Варрава представал перед нами в различных вещах, но лишь Лагерквист попытался открыть нам его, показать, как должен ощущать себя человек, за которого пострадал Иисус. Единственный человек, за которого Иисус пострадал буквально, на самом деле, без иносказаний, умер именно за него, а не за кого-то другого. И Варрава, который хочет верить, но не может, идёт по миру со своим жетоном, на котором написано перечёркнутое имя Бога, и пустота постепенно заполняет его. Но он не просто герой книги. Он — человек, который остался жив, потому что Иисус умер. И я даже не знаю, как Лагерквист решился взяться за такую сложную тему.

Аллегорическая повесть о палаче, который сидит на своём месте в таверне, пока не приходит его время. Он сидит в Средневековье, сидит в Новое время, сидит в XX веке, во время мировых войн — и, наконец, выходит вон, произнеся свой последний монолог, поставив на человечество своё клеймо. Течение повести довольно интересно — все эти байки про палачей и обсуждения роли палачей в истории. А вот финал меня разочаровал. Мне казалось, палач должен произнести нечто более весомое, нежели пустоватый монолог на тему. Не то чтобы вечную тему, к слову.