Второй роман из первой волны произведений в жанре готического романа из прочитанных мною. Да, видно, что книга изрядно вдохновлена «Монахом» Льюиса — и одновременно это нечто куда более тяжелое во всех смыслах, особенно в смысле написания и впечатлений. Добро пожаловать в мир истинно католической возвышенности, беспримерных подвигов за веру и жестоких трипов, сопровождающих духовные поиски.

Монах Амбро, ой, то есть, Медард — «сын великого грешника», человек больших дарований и горячей веры — впадает в искушение и заглатывает в одно рыло хранившуюся в монастыре в качестве реликвии бутылку, по преданию, принадлежавшую вместе с содержимым самому Сатане. Ещё до этого настоятель монастыря, верно уловивший брожения в юной душе монаха, решил освободить его от обета и выпустить на вольные хлеба. Не просто так, а с духовной миссией...

«Я пускаюсь в тяжкие.

Покупаю, открываю, выбрасываю.

Без содержимого ёмкость не имеет значения,

На что содержимое без ёмкости вполне значимо...»

Первое, что он совершил на своём пути, — это убийство мальчика...

В дальнейшем судьба забрасывала Медарда в избушку лесника (где он погостил некоторое время и пошёл дальше), в рыночный город (откуда ему пришлось бежать, опасаясь кары за убийство мальчика), в герцогский замок (где его даже посадили под стражу, но в скором времени выпустили)... И всё это время его сопровождали безумный монах, с которым тесно переплелась его собственная судьба, и некие абсолютно странные сущности, желающие ему спасения. Методы у этих странных сущностей под стать им самим. Например, во всеуслышание объявить на выставке в рыночном городе, что Медард убил мальчика (после чего Медарду и пришлось бежать). Впрочем, пути Господни неисповедимы. И там, где пряником угощать грешника не за что, ради спасения души выписывают кнут. Да, милосердие Божье настолько беспредельно, что даже убийца ещё может на него уповать.

Есть в этом романе своя «Антония». Её зовут Аврелия. Она — сестра убитого мальчика и родственница через энное колено самого Медарда, и её иконоподобная красота — самое жесточайшее испытание монаха, ради которого он то и дело прикладывался к заветной бутылочке. Он её вполне себе приземлённо хочет. Из её вскрытого письма становится ясно, что она с далёких-далёких пор не против. Ну, а далее события принимают неожиданные обороты. Выпущенный из-под стражи монах сорвал собственное бракосочетание с Аврелией вспышкой хвастливого гнева и втік з міста...

Прежде чем добраться до цели своего паломничества, Медард отлежал в дурке, а уже потом у него была уйма времени, чтобы сокрушаться по собственной, мягко говоря, неправедной жизни. Пережив восхваления и гнобления, возвышения и смертельные угрозы, он вернулся в родной монастырь, успев как раз к постригу Аврелии в монахини и, глядя на её решимость, набирается решимости и порывает с грехом. Бэд энд: дабы оба они примирились с Небесами, понадобилось вмешательство безумного монаха, во время церемонии напавшего на Аврелию с ножом...

Вся троица — Медард, Аврелия и безумный монах — потомки прОклятого рода, в котором водились и отъявленные богохульники, и убийцы. Чуть ли не сам Сатана толкал Аврелию и Медарда в объятия друг другу, дабы злой род не пресекался. Безумный монах — на самом деле переодетый граф, сошедший с ума. Он — полная противоположность Медарда и из-за действия эликсира их сознания временами причудливо переплетаются. Медарду повезло — ОН (как я поняла) НИКОГО НЕ УБИВАЛ, его шанс на спасение всё ещё очень высок, а монастырские стены отныне — надёжное его пристанище от мирских соблазнов. А для новоиспечённой Христовой невесты Аврелии спасением от нынешних и будущих соблазнов стала лишь смерть.

«Что ж вы веселитесь, вам бы так попасть в беду —

у своей любимой погулять на свадьбе,

да ещё на свадьбе, свадьбе с новосельем...

Как бы не заплакать при таком веселье.»

Так и заканчиваются эти Сто лет одиночества на католический манер.

Очень хорошая книга, между прочим. Мистика есть, жесть присутствует, всё расставлено по своим местам и названо своими именами, сильная религиозно-философская и психологическая составляющая, глубокая печаль по безвременно ушедшему светлому идеалу, которую лишь оттенили истории злокозненной Евфимии и безбожной язычницы — жены Франческо.

Удивительно, что тут ещё нет отзывов. И удивительно, что эта сказочная повесть не столь известна, ведь, на мой взгляд, она просто прекрасна. И уж точно ничуть не хуже «Золотого горшка» или «Щелкунчика», а в чём-то даже лучше их!

Может причина его не столь большой популярности в обращении к итальянскому каприччо, к комедии масок, к Гоцци (которого, я к стыду своему не читал, но чьё присутствие здесь не скрывает сам автор), к карнавальному сумасбродству – всё взамен немецкой серьёзности – но как же это идёт повести! Какой яркости оно добавляет гротеску Гофмана, какой фееричности!

Я читал повесть после «Фантазий в манере Калло» и после «Принцессы Бландины» – этой пародийной пьесы шиворот-навыворот; и так оно, наверное, лучше всего. Повесть будто продолжение всего этого. Она откровенно «в манере Калло» (сам автор на это упирает) – она впитала его двойническую мистичность (тут и волшебный мир, феи, колдуны, а вслед за миром двоятся герои, закручиваясь в любовный четырехугольник) аллегории (от зеркала юмора до символов практически алхимических, трудно растворимых, но, несомненно, несущих глубокий философский смысл), острое словцо и диковинные превращения. От «Принцессы Бландины» (а так же и от «Необыкновенных страданий директора театра») – театр. Выставленные на смех бездарные пьесы («Белый мавр»!) и их автор, театральные нравы, да и сам герой – самовлюблённый актёр-сумасброд, впрочем, вызывающий невероятную симпатию своими замашками и своей яркостью.

Маски, фантастические шествия, дуэли с самим собой, ломание героями «четвёртой стены», огромные очки и носы, подмены и обманы, страусы и золотые клетки, колдуны и шарлатаны (в одном лице), фантастические страны и швейные иголки. И всё это вырастает в отличнейшую, веселейшую, искромётнейшую историю. Не самая известная повесть Гофмана, но, по-моему, истинный скрытый его шедевр!

Во многом эта повесть похожа на самую первую повесть Гофмана – «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца». Та же форма – диалог между двумя персонажами. Схожие темы, и сюжет – история, обрастающая, в конце концов, отступлениями, размышлениями, придающими истории широкий объём. Только «Известие о дальнейших судьбах…» сосредоточено на музыке. Здесь же – театр. Театр в его многообразии – от психологии актера, и форм актёрского мастерства, до трудностей инсценировки и влиянии критик на мастерство режиссера – всего и не перечесть; очень широкий спектр связанных тем.

Но здесь, мне кажется, автор учёл огрехи своей первой повести. Эта история была интереснее. Во-первых, потому что беседующие лица не во всём схожи, и не во всём друг с другом согласны (и во время беседы чувствуется их разный возраст и характер) – до открытого конфликта не доходило, но это гораздо приятнее, чем читать беседу двух существ с идентичным мнением. Да и я не во всём оказывался с ними согласен – я вот не сторонник существований спектаклей поставленных исключительно так, как было в оригинале (и только так!), на чём настаивал опытный Серый относительно пьес Шекспира. Где-то ведь современность должна освещать истории по-иному!

Во-вторых, череда рассуждений скрашивалась тут примерами из театральной жизни – примерами ироничными, и, в основном, яркими. И хотя, перевалив за середину повести, я всё же почувствовал легкое утомление – слишком уж всеобъемлющим было повествование о театре – неожиданная и забавная концовка скрасила мне и это.

Большую часть произведений сборника я уже читал раньше, но сейчас, прочитав их в сборнике, я смог сильнее оценить авторскую задумку. В сборнике они будто связанны друг с другом, поддерживают и усиливают друг друга, и даже немного взаимно друг друга пронзают. И в этом его самая прекрасная черта.

Основная тема – конечно же, музыка. А центр сборника – «Крейслериана». Надо сказать, не всё относительно музыки, мне человеку от неё далёкому, было интересно, и не все записки Крейслера меня тронули. Но связи – внезапно обнаруженные связи! – меня просто очаровали.

Вот, например, в «Современном Машинисте» Гофман словами Крейслера даёт «вредные советы» работникам театра, как разрушить театральное представление, дабы «защитить зрителя от сильных эмоций». А тут же, в «Принцессе Бландине» (там, где я читал, она идёт в качестве приложения к сборнику) автор показывает пьесу, поставленную но схожему методу!

Вот между частями «Крейслерианы» оказывается повесть «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца», в которой мельком показан Крейслер и его «бегство». Там же одновременно присутствует и Крейслер и «Странствующий энтузиаст», и – мало того – говорящая собака из повести Сервантеса.

В записках Крейслера часто говорится о пьесе «Дон Жуан» – и вот рассказ «Дон Жуан», и то, как к пьесе относится Странствующий энтузиаст. Мистическая история с ней связанная.

Кое-где упоминается ещё и письмо, оставленное под розовым кустом – не под тем ли кустом из сказки «Золотой горшок»?

А в «Приключениях накануне Нового года» герой – сам Гофман ¬ сталкивается с демоническим двойником Юлии. Не той ли Юлии, что так пленило сердце Крейслера, и чью историю глазами собаки Берганца мы видим в повести «Известие о дальнейших судьбах…»?

Связи – таинственные и интересные.

А ещё тут Гофман сращивает пространство своих историй с пространством историй других авторов. Собака Берганца из Сервантеса. С миром повести Шамиссо «Удивительная история Петера Шлемиля». А Крейслер и вовсе переписывается с Героем де ла Мотт Фуке. И всё это превращается в один общий мир.

И это выходит очень и очень интересно.

Ничего не ожидая от этой пьесы, я получил довольно интересную вещь. Да, не очень большая пьеса с простой канвой сюжета, но, чёрт возьми, какая в ней заложена ирония, какой сарказм!

Я читал её в книге «Собрания сочинений в двух томах», и там она значилась как приложение к сборнику «Фантазии в манере Калло». Так я её и воспринимаю, ибо есть некоторая связь её с «Совершенным Машинистом» – тонюсенькая, скорее эмоциональная, чем вещественная. В «Современном Машинисте» Гофман словами Крейслера даёт «вредные советы» работникам театра, как разрушить театральное представление, дабы «защитить зрителя от сильных эмоций». А тут же, вот, и показывает пьесу, поставленную но схожему методу! И актеры тут же ломают пресловутую «четвёртую стену», за сценой переговариваются режиссер и директор, даже суфлер в бессилии вылезает из своей ямы. Мало того, что речи персонажей сами по себе комичны, так автор ещё и сознательно рушит собственную пьесу, указывая на её огрехи (ночь сразу после завтрака, указывает даже на её вторичность и на пьесы, из которых многие образы позаимствованы!), латая её по ходу действия. Нарочно, конечно же. Доводя ситуацию до умопомрачения и умопомрачительной весёлости.

Я, конечно, не очень много читал пьес – но эта очень запомнилась. И нет ли в неё чего-то революционного для своего времени? Эдакая постмодернистская сатира над дрянными нелогичными пьесами, дрянными актёрами и работниками сцены – но при этом самостоятельное и очень яркое произведение!

Про важность Иоганнеса Крейслера для автора говорить, я думаю, нет особого смысла – и так всё понятно: альтер-эго, проводник эстетических идей и размышлений (в основном о музыке), фигура с которой Гофман начинал, и с которой заканчивал свою творческую жизнь…

Здесь, на ФантЛабе, не хватает ещё одной вещи в цикле – повети «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца». Да, он там не первый герой, но он там есть. Мало того, на него там (как и в «Житейских воззрениях кота Мурра») можно взглянуть со стороны, пусть и глазами преданной собаки. Основа цикла – сама «Крейслериана» – это Крейслер изнутри. Весь цикл – его записки, размышления, письма, коротенькие эпизоды жизни (признаться, не все это было мне столь интересно). В них его взгляды, его характер, его сарказм и мука – мука одержимого музыкой настолько, что это приносит боль. Но важно и взглянуть на героя и со стороны. На внешние проявления этого внутреннего мира. К тому же в «Известии о дальнейших судьбах…» показан и момент его бегства (важный эпизод жизни героя), показаны и люди, возможно, повлиявшие на это решение.

Этот эпизод так же важен, как и «Житейские воззрения кота Мурра», где герой раскрывается сильнее (он и взрослее, через весь цикл можно проследить его метаморфозы – и это всегда хорошо, когда герой хоть чуточку меняется), раскрывается как действующее лицо, видимое со стороны. Открывается даже таинственное его прошлое. И это важно. И это делает весь цикл цельным. Приятно цельным.

Чем характерна вторая часть «Крейслерианы»?

Здесь меньше эссе о какой-либо конкретной музыке – что для меня лично, очень хорошо. Да и само эссе – всего лишь одно, да и в том есть мысли мне понятные, не принадлежащие одной лишь музыке.

В этой части Гофман и мистифицирует, выдумывая переписку между его героем и героем де ла Мотт Фуке. И становится видно безумие героя. Безумие из-за музыки, так наполняющей его, что он всё воспринимает как музыку. Надрыв в главе «Музыкально-поэтический клуб Крейслера». Поэтическое раздвоение в «Аттестате Иоганнеса Крейслера». Чувствуются изменения в душе героя, ярко чувствуется его трагизм.

Но вместе с тем, появляются в цикле и повторения. Вернее, уже изложенные ранее мысли, теперь лишь выраженные немного иначе. И даже любимая мною сатира (одна из лучших черт Крейслера – его сарказм) здесь, в эпизоде с очеловеченной обезьяной, выглядит чуть бледнее, чем сатира в первой части цикла.

В чем-то эта записка похожа на «Врага музыки». Крейслер и Хризостом, как и герой «Врага музыки», чувствуют мир как поэзию, они не рабы технического воспроизведения музыки, и потому не поняты многими.

Но здесь эта мысль – «Звук живёт везде» и особенно в природе – выражена, на мой взгляд, ярче.

А ещё в этой, финальной части, сошлось многое. Вот и безумие Крейслера вполне можно принять за настоящее безумие – раздвоение личности, письмо самому себе с наставлениями и напутствиями, явно предшествующие тому самому «бегству» героя. Но это же – и гофмановское двойничество. Да ещё и два вида романтики сошлись здесь. Романтика музыки, романтика светлая – и мрачная романтика во вставной истории, с демоническими гостями и даже убийствами. Сошлись как две стороны одного явления – романтического мира музыки, что может сводить с ума по-разному.

Хорошее завершение цикла.

Ещё одна из записок Крейслера, что, наверное, более понятна людям, разбирающимся в музыке. Хотя здесь есть вещи и общие, применимые ко всякому искусству. Вот, например:

Как тут поспоришь?

Есть и ещё понятные мне мысли. Хотя основное здесь всё же про музыку – размышления на тему достижения сильных музыкальных эффектов.

Не только Крейслер… Вернее, не один только Крейслер имеет поэтическую душу и чувствует музыку природным даром, а не путём вымуштрованной из-за моды штамповки. Вот и герой этой истории, нашедший в Крейслере друга, едва ли не враг музыки для выученных обывателей, из-за его чувства музыки подлинной.

Написано приятно, трогательно, но, подходя к концу «Крейслерианы», понимаешь, что смысл этой записки уже известен, и она лишь выражает известные мысли чуть по-иному, нежели другие части цикла.

А вот и вновь сатира. Обезьяна, обученная светским манерам и ставшая вполне себе светским человеком. И даже больше – почти гением! Опять же, по меркам света. Ведь для гения главное уметь говорить, да мудрёнее, пусть и сам не понимая, о чём. А ещё – выставлять себя напоказ и относиться пренебрежительно к остальным.

Много место уделил автор и искусству таких вот «образованных молодых людей», пустых и поверхностных – что уже очевидно, учитывая предмет основного интереса Крейслера/Гофмана.

Сатира получилась хорошая, но относительно других сатирических записок Крейслера во многом предсказуемая. Всё-таки сравнение заносчивых обывателей с обезьяньим племенем уже несёт в себе предсказуемые моменты.

Наверное, чтобы полностью вообразить происходящее в рассказе, нужно знать музыку. Нужно знать, что обозначают все эти «аккорд As-moll» и т.д., чтобы представить, как это звучит. Но и без того, в текстовой части импровизации Крейслера (музыка – одни лишь поддерживающие тон басы), чувствуется напряжение и мука, близкая к истерическому срыву. Состояние Крейслера походит к накалу.

Кстати, интересно было увидеть в безымянном Верном Друге Энтузиаста. Не тот ли это Странствующий энтузиаст, он же сам Гофман? Связи между разными героями продолжаются.

А вот и ответное письмо героя Гофмана герою де ла Мотт Фуке. Такое же короткое, такое же пылкое и даже более красивое, поэтичное. Герои двух авторов пожали друг другу руки, как истинные братья (волей одного из авторов), во многом похожие, но в чём-то и нет. Так, например, Крейслер объяснил своё недовольство плохой музыкой – и его точка зрения, точка зрения человека одержимого музыкой, очень понятна. Кстати, одержимость музыкой героя передана ярко и убедительно. И даже можно и впрямь подумать, что она близка к помешательству. Но это только придаёт Крейслеру рельефных черт.

Всё становится интереснее. Не в сюжетном плане, конечно, а в плане связей. В «Приключениях накануне Нового года» и «Известиях о дальнейших судьбах собаки Берганца» (в последней повести, кстати, показана и судьба Крейслера – его мнимое сумасшествие и бегство из города) Гофман уже сращивал свои истории с пространствами других авторов. А тут он продолжает мистифицировать. Вот и письмо героя де ла Мотт Фуке собственному герою – родственной поэтической душе. Письмо небольшое относительно эпистолярных шедевров своего времени. Оно, с одной стороны, дополняет «Музыкальные страдания капельмейстера Иоганнеса Крейслера» своими списками раздражающих музыканта явлений. Но с другой стороны, видно, что барон Вальборн человек более снисходительный, замечающий, что занятия музыкой, какими бы они ни были – уже хороши, нечего так на них пенять. И такое мнение восходит, возможно, к осознанию, что музыкальный и поэтический идеал недостижим, как горизонт.

Довольно-таки страшное новогоднее приключение – с демоническими силами, наваждениями, роковыми страстями, доходящими едва ли не до детоубийства, странными метаморфозами...

Есть что-то общее между этим рассказом и повестью «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца» из того же сборника «Фантазии в манере Калло». Оба произведения как бы срастаются с творческим миром других произведений. С миром истории Сервантеса о собаке Берганца, или, в этом рассказе, – с миром повести Шамиссо «Удивительная история Петера Шлемиля», заглавный герой которой здесь присутствует. Вопрос: будь эти истории написаны сейчас, считались бы они постмодернизмом?

Но вместе с тем, в этих историях совсем разный стиль. В «Собаке Берганца» множество отступлений, и всё будто бы очень затянуто. Здесь же, наоборот, мне лично хотелось, чтобы автор был пообстоятельней, не спешил так. А то казалось, что история и вовсе кем-то сокращена (читал в полном собрании сочинений – не верю, чтобы рассказ сократил издатель или переводчик, хотя всякое бывает). То, например, жена Эразма встречает его в дверях, что-то говорит, и тут же – «Она повернулась на другой бок и заснула». То Эразм пугается странной фигуры и уходит от дома Джульетты, но сразу же идёт речь о том, как он проводит время в её доме. Остаётся ощущение дёрганное, гротескное. А хотелось бы больше мистической атмосферы, которую Гофман умеет создать.

Но мало ли, что мне хотелось. Ведь и гротеск – это тоже гофмановское. И в этом гротеске и сумбуре, странных диковатых образах, пусть иногда и лишённых налёта реальности, вырисовывается и совсем гофмановская тема двойников. На этот раз физического раздвоения на плоть и отражение, на телесное и духовное. И мука (практически невозможность) существования лишь в одной ипостаси.

И тут же, наконец, альтер-эго «странствующий энтузиаст» полностью срастается с самим автором, откровенно названным по имени. И это альтер-эго не просто существует, но и действует в истории, он один из непосредственных героев, тоже едва не попавшихся в сатанинскую ловушку. Такого у Гофмана я пока ещё не видел.

Ну вот, наконец-то, и в сборнике «Фантазии в манере Калло» объявился рассказ мистический, страшный – до чего я большой любитель у Гофмана.

По современным меркам Гофман вполне мог бы стать прогрессивным автором ужасов. Он не просто создаёт пугающие картинки, но и внедряет в истории достижения научной мысли – не в первый раз – тот самый магнетизм. При этом он вносит в истории магнетизм как некое объяснение, но это объяснение само по себе пугающее, вызывает трепет не меньший, чем чёрное колдовство. Магнетизм страшен, потому что он, на тот момент, практически признанный эффект, но выражает в себе мистическую силу, способ невидимого подчинения магнетизёром (магом, злодеем) других людей, подчинение их воли. Вот оно – рок, проклятье, чёрная магия – но уже признанное наукой, вышедшее из разряда суеверий, страшное тем, что оно, выходит, реально.

И этим пользуется Гофман. И пользуется удачно, создавая даже по нынешним меркам истории тревожащие.

А здесь на подмогу приходит ещё и необычный сюжет. Вечерний разговор о снах, о странном (комичный фрагмент только усиливает тревогу и странность других историй) – видения прошлого (надо сказать, майор, стоящий над спящим героем, меня лично очень впечатлил), откликаются с другими историями и, наконец, врастают в настоящее, продолжаются уже в том самом семейном кругу, давая ключи к утаённым изначально событиям. Таким образом, истории и дополняют друг друга, но оставляют и немного таинственной недосказанности концовкой, выраженной обрывками писем…

Страшный рассказ, оставляющий сильное впечатление.

Очень красивая романтическая история с неповторимой атмосферой позапрошлого века, приправленная мистикой — духи, зеркала, магнетизм, пугающая старая цыганка... Слушал аудиоверсию в исполнении Дмитрия Полонецкого. Несколько раз, возможно благодаря музыкальному сопровождению, мурашки пробегали по спине. Яркие зрительные образы то и дело появлялись в голове. Подумалось, неплохая вышла бы экранизация, если бы нашелся Мастер в наше время, достойный великого Гофмана.

Гофман, как и многие другие авторы, создаёт определённое творческое пространство, связывая меж собой свои произведения. «Крейслериана» – это понятно. Но вот, например, в «Щелкунчике» упоминаются отпрыски из рода кота Мурра (ведь «Житейские воззрения…» непосредственно связаны с «Крейслерианой»). А эта повесть так и вовсе – часть цикла про Крейслера. Крейслер тут не просто упоминается, а даже немного действует – он известен (понаслышке) рассказчику, а на другого рассказчика (Берганца) так и вовсе производит важнейшее впечатление. И можно даже вспомнить, что в «Житейских воззрениях…» Крейслер припоминает свою умную собаку, впрочем, известную ему под другим именем.

Кстати, между этой повестью и «Житейскими воззрениями…» есть что-то общее. Их роднит то, что главные лица в них – мыслящие животные. Вот только Мурр сам объёкт иронии автора, тогда как Берганца это скорее единомышленник, практически альтер-эго героя (сколько у него альтер-эго!). Оттого это и немножко скучнее, ибо повесть – это диалог двух субъектов полностью согласных друг с другом.

Для меня лично повесть становится интереснее, когда Берганца описывает события, будь они страшны (как ведьмовской шабаш), анекдотичны (как эпизод со «сфинксами») или трагичны (как, например, первая брачная ночь Цицелии). Именно в них, по-моему, психология и философия проявляются живее и острее. Но беда в том, что событий как таковых тут мало. Основная же часть – рассуждения, диалог между согласными об искусстве. А они, на мой взгляд, да, остры, справедливы, но, во-первых, прочитав значительную часть произведений Гофмана, уже угадывается, о чём они будут говорить и как. А во-вторых, они многословны, и – прости Господи! – временами становятся откровенно скучными, даже мозг начинает от них утомляться и уходит в дрёму. А ещё тут есть и беда первых шести глав «Крейслерианы» – иногда разговор упирается в конкретные примеры поэтов (да ещё не называя их имени – угадывайте, мол!), конкретных пьес, которых я не читал и не видел; рассчитанные в первую очередь на публику своего времени. Да и, кстати, я например, не читал историю Сервантеса, на которую изначально оперяется Гофман – хотя это тут и не столь важно. Наверное, вряд ли автор предполагал, что когда-нибудь появится читатель незнакомый с известными ему произведениями, поэтами, актёрами…

Что сказать по первой части «Крейслерианы»? Собрание записок выходит весьма разностороннее, но, в любом случае, касающееся искусства – в основном музыки, оперы, театра. Разный их тон, разная цель. Мне больше всего понравилась ирония, доходящая до сарказма (и она больше создаёт образ героя-рассказчика к тому же), в главах, в которых Крейслер/Гофман будто становится на сторону противников искусства, будь то бюргеры или безалаберные работники сцены – тут сатира и выдумка просто бьют ключом. Хороши и «Крайне бессвязные мысли» состоящие из раздробленных анекдотов и размышлений, которые из-за своей лаконичности едва ли не просятся в избранные цитаты. А вот размышления о музыке, да ещё и конкретной, будь то музыка Бетховена или совсем уж неизвестная мне опера «Ombra adorata», меня не тронули – не моя тема, да и музыку, на которую опирался автор, я не слушал, и отсылки на неё проходили мимо меня.

Ловлю себя на мысли, что именно такие вещи мне и нравятся в «Крейслериане» – сатирические, даже с легкой ноткой сарказма (что, в общем-то, очень соответствует характеру Крейслера, нарисованному в «Житейских воззрениях кота Мурра»).

Тут, как и в «Мыслях о высоком значении музыки», автор/Крейслер становится на место своих врагов, только на этот раз не на сторону бюргеров, а на сторону машинистов и декораторов театра в их борьбе против музыкантов и композиторов, имея лишь одну наиважнейшую цель – защитить зрителя от потрясений и опасностей пьес, предупредить их и отвлечь от этих потрясений. Любой ценой! И эта глава превращается в сборник советов (вспомнятся тут и «Вредные советы» Остера отчасти) и ухищрений, пригодных для этой цели – многие из которых просто уморительны. Блестящее проявление выдумки и иронии.

Первое, что вспомнилось – «Камешки на ладони» Владимира Солоухина; такие вот странички творческого дневника. Но вторая мысль была о том, что «Крайне бессвязные мысли» это и есть «Крейслериана» (первые шесть глав) в миниатюре. Ведь «Крейслерианы» (первые шесть глав) сама по себе – несвязанные меж собой записки на тему искусства: ироничные или пафосные, эпизоды из жизни или размышления. И это уже занятно – эдакая матрешка.

«Крайне бессвязные мысли» понравились. Лаконичность (каждая микротема – не более абзаца-двух) делала их емкими, яркими, и в смешении жанров (от анекдотов до пафоса, от оригинального образа-сравнения до глубокомысленного замечания) – яркими.

– Мне вот не нравится певец N.

– Ты был на его концерте?

– Нет, мне сосед напел.

(Старый анекдот)

Я плохо разбираюсь в музыке. Я не слушал классиков. И когда речь идёт о Бетховене, не слушая его произведений, трудно полностью оценить, о чём идёт речь (ну, тут хотя бы Бетховен, а не совсем мне неизвестная опера «Ombra adorata» из одноимённой главы «Крейслерианы»). Можно только довериться автору эссе. А послушать упомянутые произведения упомянутых композиторов (тут ещё и Гайдн с Моцартом) всё равно не тянет, даже при моей любви к Гофману.

Но одно дело доверится выраженным в тексте ощущениям Гофмана/Крейслера от музыки композитора вообще, а другое дело – от отдельных частей музыки, которой я не слышал. А такое тут тоже есть.

Остается только довольствоваться сторонними вещами – рассуждениями о преимуществах фортепиано, например, или утверждением, что Бетховен – настоящий романтический (в ключе понимании романтики Гофманом) композитор.

В этой записке Крейслер будто бы перепрыгивает на сторону врага и с точки зрения бюргера излагает все прелести музыки как пустого, но безобидного рода искусства, тем самым имеющего некую легкую полезность. Впрочем, пёстро иронизируя, достаётся тут и другим родам искусство – опять же с точки зрения бюргера. Выходит ярко, остро, саркастически.

При словах: «…кто же лучше: чиновник, купец, живущий на свои деньги, который хорошо ест и пьёт, катается в подобающем экипаже и с которым все почтительно раскланиваются, или художник, принуждённый влачить жалкое существование в своём фантастическом мире?» вспомнилось, как Шолохов, уже будучи нобелевским лауреатом, выбивал железо на покрытие сельской школы – разговаривать с ним стали, только когда он, смущаясь, признался, что тоже народный депутат. Такие вот дела.

«Кто не знает великолепной арии Крешентини «Ombra adorata»? – спрашивает автор. Отвечу: я не знаю. Как, к стыду своему, и многие другие оперы, приведённые автором в его произведениях. Да и кто, собственно, слышал арию Крешентини? Вот и получается, что луч аудитории у этого эпизода «Крейслерианы» изначально узкий. А текст эпизода – сплошное восхищение, буря эмоций вызванных музыкой в душе героя (автора?). Но такая буря встречается у Гофмана часто, даже в близких по сути словах.

Как известно, возвышенные слова от повторения трогают всё меньше.

Вот и меня затронуло сейчас слабо.

Итак, это, кажется, первая проза Гофмана. Но уже здесь видны его основные принципы:

А) это рассказ об искусстве, с рассуждениями о сути и красоте музыки;

Б) в нём есть разделение общества на две группы – обыватели и поэтические души;

В) есть раздвоение мира – на мир материальный и мир духовный с его чудными гротескными (тоже ведь гофмановская «фишка») видениями. Кстати, даже лицо неизвестного знакомца «раздвоено» – «мягко очерченный подбородок составлял странный контраст с замкнутым ртом…»;

Г) есть ирония, легкая насмешливость в авторском тоне;

Д) и есть мистификация. Из текста без сносок (а они не везде присутствуют) понять это трудно, но на момент происходящих событий реальный кавалер Глюк был уже мертв.

Вот и получается, что этот совсем небольшой и первый рассказ уже несёт в себе все «приятности» Гофмана зрелого.

Две важнейшие для писателя вещи – наблюдательность и фантазия. Всё это автор показывая, вместе с героями разглядывая из углового окна рынок, по деталям воссоздавая и придумывая истории и характеры его посетителей, иногда и с вариантами (приближаясь к такому шедевру как «В чаще» Акутагавы). У Теккерея «Ярмарка тщеславия» – понятие образное; этот же базар – в прямом смысле ярмарка нравов, в конце концов, сливающихся в некое общее, в нрав германского народа после наполеоновских войн. Написано всё с легкой иронией, приятной улыбкой, что тонко подчёркивает грусть и трагедию положения главного героя, в котором автор вывел себя. А ещё невозможно отделаться от печали осознания того факта, что этот рассказ – последний для Гофмана…

Счастье игрока по определению обманчиво и скоротечно. Даже если полоса удач длится очень долго, как у героев (тут – история внутри истории внутри истории), её хватает ровно настолько чтобы человека сломать. Так повелось в литературе.

Я тут задумался, а можно ли обойтись в историях про азартные игры без судьбы, без коварного рока, подъемов ввысь и падений в финансовую пропасть с проигрышем домов и жён? Так или иначе, всё это здесь есть. Да, слегка очевидно. Но можно списать на время, ведь когда-то и очевидные вещи были удивительными ходами.

Меня эта история заинтересовала не столько поворотами, сколько явной попыткой проникнуть в психологию (пусть и с легким налётом мистичности, привычной для историй о карточной игре). Тема – не столько карты, сколько зависимость, меняющая человека. Зависимость коварная основанная не на природной склонности, не на проигрышах, а на победах, заставляющих чрезмерно верить в себя, действовать самонадеянно и бездумно, даже бессердечно. Приятная попытка (и «добрым молодцам урок»), усиленная вложенным сюжетом с отражающими друг друга историями (зеркало в зеркале).

Из всех историй Гофмана эта, конечно же, самая известная. И из всех мною читаных сказок Гофмана, эта – по-настоящему сказка, история для детей больше чем для взрослых (ни «Золотой горшок», ни «Крошка Цахес» таковыми не были). Тут тебе и тон истории для детей, прямые обращения к маленьким читателям (именуемым автором так же как и герои истории), и эти незамысловатые песенки, и эти «Та-ра-ра-бух!», «Хи-хи!.. Пи-пи!.. Квик-квик!..» и т.д.

Но кроме красоты сказки, карамельных городов и кукольных битв, кроме простосердечного благородства и целомудренной сказочной любви тут есть чем поживиться и любителям «взрослого» Гофмана. И в чём-то это лакомство становится даже острее, ограниченное рамками истории для детей, становясь чётче и строже. Гротеск кукольных битв и красот сказочно-кукольного мира (в который героиня проникает, кстати, так же как Алиса в страну Чудес, или как герои повести Льюиса в Нарнию) не уходит в такой уж явный полёт, как в других историях Гофмана, не доходит до состояния тревожащей гипертрофии или явного мистического (сатанинского) макабра, но всё же сдержанно и тонко несет в себе эти нотки. И тут тоже гофмановское двойничество (по крайней мере, мира), гофмановские метаморфозы, и вечный дядюшка/крестный, то ли искусный фокусник и фантазёр, то ли настоящий волшебник, знающий тайные искусства – эдакий человек двух миров, реального и ирреального – со своими неясными мотивами. И поэтические души (в данном случае детские), способные видеть сквозь костную пелену реальности мир волшебный, сказочный, способные жить в нём.

Возможно, поэтому и заслуженно, что именно «Щелкунчик», история чуть сдержанная, чуть «заниженная» до уровня истории откровенно детской, но несущей в себе все приятности и черты Гофмана «взрослого», является его главной визитной карточкой, самой узнаваемой из историй.

Я не смотрел и не слушал оперу Моцарта, и историю Дона Жуана знаю скорее по рассказу Мериме, хотя у меня нет уверенности, что этот тот самый Дон Жуан. А история всё-таки рассчитана на того, кто эту оперу знает, иначе авторское трактование её начинает повисать в воздухе. Однако какие-то вещи понятны и так – романтическое, гофмановское; особенно это «из столкновения божественного начала с сатанинским проистекает понятие земной жизни», любовь, как высшая сила и в то же время уловка сатаны, и т.д. Но и помимо трактовки и мыслей по поводу оперы «Дон Жуан» (что, несомненно, главное в этой истории), тут всё узнаваемо гофмановское – от столкновения обыденности и поэтического духа (разговоры за общим столом), до легкой мистики, намекающей на сомнамбулизм. Я не любитель авторских рассуждений об искусстве (хотя отношусь к ним без всякой неприязни), мне больше нравится его мистичность. И я рад, что тут она тоже – очень тонко, и потому действенно – есть.

Когда я читал эту повесть впервые, я искал у Гофмана нечто иного, похожего больше на «Эликсиры сатаны» или на «Майорат» – чтобы со сверхъестественным злом, призраками, сатанинскими ритуалами – иначе трудно представить, почему эта повесть не возымела на меня такого действия, как сейчас. Ведь это отличная повесть, в чём-то даже удивительная – ведь в ней можно углядеть и детектив, да ещё умелый, когда автор

Меня ещё очень удивило, что героиня, оказывается, вполне реальный персонаж, хотя сама история – это ловкая компиляция из выдумки и фактов. А ещё, я до этого читал повесть «Изгнанники» Дойла, об этом же периоде истории, о том же Людовике и его дворе, и знание некоторых подводных течений оного сильнее раскрывало мне понимание происходящего. Это очень удачно сложилось.

После «Мадемуазель де Скюдери», «Крошки Цахеса…» и прочих историй эта кажется даже слегка стандартной. А, возможно, и привыкнув к манере автора, ощущаешь, что эта история не так удивляет, как остальные. Вот такая вот «обычная» сказка (без всякого волшебства, впрочем), о самодурстве старого мастера, выше всего чтившего лишь своё дело, и трех псевдо-бочарах, добивающихся руки его красавицы дочери. Можно даже не считать спойлером то,

Отличная сказка Гофмана, одна из тех, что и впервые прочиталась с интересом, и сейчас, будучи перечитанной, засияла новыми красками.

Я её читал после «Золотого горшка». И обе эти истории типично гофмановские – с его удивительной выдумкой, с пёстрым проявлением фантастического, с героями – поэтическими душами (такой герой преимущественно студент), видящими мир в его истинном иногда сказочном виде; и эти герои будто противопоставлены персонажам обыденности, прозаическим, обмороченным всевозможными чарами.

Отличие «Крошки Цахеса…» в том, что эта повесть выглядит более цельной. Фантазия тут будто бы сдержана рамками сюжета, она не фонтанирует, уносясь куда-то далеко в сторону, но, тем не менее, эта фантазия всё так же пестра и прекрасна. И сюжет здесь более чёткий, более явный – и от того более явной выглядит и мораль. И история более похожа на сказку, особенно финалом, в котором

Если читая впервые я, конечно же, запомнил самого Цахеса с его фантастической способностью присваивать себе заслуги других (ошкури эту способность от фантастического налёта, и сразу вспомнятся совсем не сказочные персонажи, кои каждому, наверное, встречались в жизни), то сейчас меня увлекли детали. Странно, но народ фей, описанный здесь, чем-то напомнил эльфов Толкина – это не идеальные во всём существа, а будто бы действительно какой-то народ (в лице феи Розабельверде), способный и на ошибки (хоть и с благими намерениями) и на поступки весьма сомнительные… Как и доктор Проспер Альпанус чем-то напомнил Гэндальфа (особенно в магическом поединке с феей) – он не только светлая сторона, помощник героя, но и имеет свою собственную линию, свои интересы. Да и вообще, есть что-то такое и не совсем типичное – эта сказка противостояния, борьбы с неким противником, обладающим силой узурпировать пусть не мир, но славу и влияние других людей; и, несмотря на малый рост и уродство, противник этот выглядит очень внушительно.

Ну и стоит отметить отличный юмор и иронию, которые тут иногда блестят едва ли не лучшим у Гофмана образом.

Удивительно, но в первый раз эта сказочная повесть не вызвала столь сильных чувств – она как-то скомкалась, ужалась и практически не запомнилась. Но вот теперь, спустя много лет, будучи прочитанной вновь, она явила мне свою поистине гофмановскую силу. Причудливая, фееричная вещь. Временами кажется, что фантазия автора не просто безгранична, но и необузданна, словно она выливается из него сама собой, фонтанирует. Чудесный гротеск налетает на реальность как волна на берег. Да и вообще что-то есть такое от волны, морской изменчивости – то блестит всё, сверкает, то мрачнеет до жути (как страшный момент чёрной ворожбы в поле), то кажется, что ничего и не было, просто наваждение какое-то случилось, и даже комично принять всё это всерьёз.

Эта смена цветов и образов просто прекрасна. А невероятные и самые неожиданные превращения имеют свойство завораживать. Ну и Гофман не был бы Гофманом, если бы вся эта история не была об обыденности поэтическом духе, коему открывается невидимое волшебство мира.

Почему-то отдельный момент, который сейчас запомнился, так это то, что

Гофман он, конечно же, разный – от сатиры до мистики, от патетических историй об искусстве до чудесных сказок. Но мне больше любим этот Гофман – Гофман «Ночных этюдов». Его мистика – от сатанизма и разбоя «Игнаца Деннера» до рока «Майората» – тонкая, тревожащая, атмосферная. Хотя этот сборник не только о страшном, есть тут место и юмору, и романтическому пафосу, и даже чему-то такому гротескному, сочетающему и то, и другое, и третье. Именно это было первым из лиц Гофмана, что я видел, и именно от него, меня пленившего, я виду отсчёт всему.

Здесь были лучшие из его вещей для меня – уже упомянутые «Майорат» и «Игнац Деннер»; здесь был и в принципе первый рассказ, прочитанный у него – гротескный «Песочный Человек». Я не скажу, что всё в этом сборнике мне понравилось – вовсе нет. Та же «Церковь иезуитов» была из разряда «не моё», а «Обет», например, казался слишком уж пафосным. Но общее ощущение от сборника осталось очень сильное. Он и составлен занятно – обе части как под копирку со страшными рассказами-сердцевинами, окутанными, будто пеленой, философскими историями. И очень пришлась ко двору последняя история («Каменное сердце») – саркастическая, будто лукавая насмешливая улыбка в финале; и это вот тоже очень по-гофмановски.

В предисловии (не авторском, а издательском, что есть, увы, не во всех изданиях) напрямую говориться о том, что этот рассказ во многом парадирует художественные произведения своей эпохи. И правда, автор целыми монологами заимствует из разного рода романов (опять же, без редакторских сносок об этом можно было и не узнать). И тут всё становится на свои места. Да, ирония, гротеск, сарказм, во многом видный и без всяких сносок, как, например, история с тюленем или замечания по поводу двух сестёр Юлии – и в правду очень улыбает. Это главное здесь, потому и «сердцевинная» чуть пафосная (возможно пародийно пафосная) уходит куда-то в сторону под хороводом пестрых старческих фигур, танцующий и играющих в мяч, заслоняется и тюленем, и козлом, воспроизводящим портняжек… Фейерверк и хоровод насмешек. В том числе и над самим собой – над любимой темой двойников, в частности. И это вот истинно гофмановское. И даже то, что этот рассказ стоит финальным в мрачном сборнике «Ночные этюды» – вот так взять и напоследок посмеяться во всю и над всеми: «Страшно было? А ты и поверил!»

Интересный момент, кстати, — пародийность. Из всех процитированных Гофманом автором, сейчас мало о ком услышишь (Шекспир – исключение), а сам Гофман, их парадирующий, теперь несомненный классик. Превратности судьбы.

После прекрасного «Майората» этот рассказ казался слабее. «Обет» проще и очевидней. И пафосней. А мистики тут мало – она тут в основном в виде магнетизма и короткой посмертной связи между влюблёнными. Этого мало для того чтобы взять и сконцентрировать историю, сделать её напряжённой. Для нынешних времён, конечно. Наверняка во времена Гофмана запретная плотская связь была не менее тревожащей вещью, чем связь человека с дьяволом. Но сейчас это не так уж и трогает. А ещё избитость сюжетного хода, когда во второй половине рассказа автор описывает предысторию с раскрытием всех (или не всех) тайн сыграла свою роль (это случилось бы рано или поздно). И поскольку корень проблемы лежал на поверхности

Хотя я и не скажу, что рассказ совсем плох. Просто на фоне общего уровня сборника «Ночные этюды», да ещё после череды историй с одинаковым сюжетным ходом, да после великолепного тонкого «Майората»… И всё равно там были моменты тревожащие – например, мысль о безумии главной героини, и до какого-то момента казалось, что в истории зачатия ребёнка действительно есть что-то более зловещее… Этим рассказ запомнился.

После первого давнего и довольно хаотичного чтения Гофмана эта повесть была для меня самой лучшей. И сейчас, читая её же в составе сборника «Ночные этюды», я готов это повторить. Да, что-то из приёмов Гофмана уже не удивляет. И построение сюжета, когда история состоит из двух частей – «сегодня» с некими таинственными событиями и развёрнутой предыстории, раскрывающей роковые тайны – тоже. Но эта повесть выигрывает для меня тем, что она тоньше. Мистика её тоньше. И это уже не сатанизм, не магнетизм, а рок – таинственный, безликий, всесильный, довлеющий над местом и над родом. Да, повесть начинается очень атмосферно и приятно – сейчас, в зимнюю стужу – старый замок, охоты в заснеженном лесу, и призраки… Но потом всё будто уходит, начинается будто другая история – история любви. И после мрака метелей она становится чистой, прозрачной, хоть и не лишённой запретности. Но именно это вызывает страх – то, что там, в прозрачной светлой воде происходящего, на самом дне, в иле что-то есть, что-то тёмное, почти забытое и потому ещё более таинственное.

Запомнилась эта повесть иногда густым, иногда еле уловимым ощущением рока. Намёками. Тайнами, не всегда раскрытыми до конца (чем же всё-таки занимался предок, установивший майорат, предок, чьи помыслы тянутся к живым из могилы?) И оно, это тонкое, роковое, тревожило и пугало сильнее явных проявлений сверхъестественного. А ещё тут очень яркие персонажи (особенно дед героя), и то ощущение в конце, будто я не прочитал эту историю, а вспомнил её вместе с героем – со светлой грустью давних дней, когда даже страшное вспоминается с печалью…

Читаю медленно и постепенно (а иначе Гофмана наверное и не понять — нужно время для осознания его гениальных «сказок»), трехтомник 1962 года этого немецкого романтика. В конце второго тома как раз и располагается повесть «Повелитель блох». Несколько ранее, пробуя на вкус предыдущие произведения Гофмана, я думал, что лучшее из его наследия я уже прочитал, но эта длинная сказка оказалась самым настоящим сюжетным калейдоскопом буйной фантазии автора. И что это такое? Детская сказка? Да нет. Нравоучительная история только для взрослых? Тоже нет. Смесь. Коктейль. Что-то типа плотно набитого мешка с подарками от Деда Мороза, откуда можно вытащить самые неожиданные подарки. Сюжет можно рассказать, но зачем? Это нужно прочитать, хотя бы для того, чтобы насладиться изысканным стилем то ли самого автора, то ли талантливого переводчика Михаила Петровского.

После «Санктуса» и «Церкви иезуитов» в сборнике «Ночные этюды», наконец-то снова наступило время рассказов мрачных. И эта история, начавшись как забавное размышление о причудливом и чудесном, постепенно стала обрастать подробностями тревожащими, пугающими. Надо сказать, мне очень нравится, как автор частенько добавляет чёрных красок медленно, всё сгущая и сгущая их. И тут такое было.

Магнетизм. Этот рассказ иллюстрирует то, что автор не просто составлял пугающие истории, но и изучал человеческую природу, темную человеческую сторону, тот же магнетизм. И тут происходит нечто очень интересное. Магнетизм, как явление для данного времени почти научное, здесь вроде бы и предстаёт как некое объяснение, но, в то же время, он неотделим от мистического, сам становится эдакой стороной ворожбы и злых чар. Магнетизм тут пугает как черная магия и неотделим от неё. И получается, что и само объяснение тревожит. Впрочем, и объяснение с типичной для Гофмана манерой рассказывать предысторию в конце, не открывает всего полностью (так я чувствовал). И это тоже здорово, будто подчёркивает состояние героя, который словно был зацеплен краем событий и сам того не ведая играет в них фатальную роль.

Хорошая история, интересный сюжет, мрачная атмосфера наваждений и присутствия таинственных непознанных до конца и потому страшных сил. И множество действительно пугающих намёков и образов

Несмотря на такое интересное название рассказ не про мистику, он про искусство. История в ироничных тонах, поучительная – и в первую очередь для одного из героев самой истории. Рассказ в рассказе, и вставная часть его – абсолютно рыцарская, романтизм в чистом виде.

Тема искусства и искусника (художника, певца, сочинителя и т.д.) одна из центральных, важных для автора. Но, увы, для меня лично она не самая интересная. Хотя рассказ и прочитался неплохо, и персонажи (особенно капельмейстер) запомнились и вызвали именно те чувства и мысли, которые автор, не таясь, пытался вызвать. И определённая яркость присутствует. Да и посыл рассказа ясен. Но вот просто не совсем моё.

Рассказ процентов на шестьдесят-семьдесят состоит из разговоров и мыслей об искусстве во всей сложности этого таинственного понятия, но в первую очередь о художественном изображении мира. Это хорошо. И ценные мысли тут есть. Меня, например, зацепили слова мальтийца, которые я оценил так: атмосфера и смысл ценнее дотошной, но пустой реалистичности (я бы сказал, это справедливо и в отношении литературы). Да ещё сама трагедия Бертольда,

В какой-то момент вспомнились «Эликсиры сатаны»; да что «в какой-то» – в эпизоде пленения героя, его пыток и явления нечисти. Рассказ и вправду имеет с романом некоторые параллели – тема искушения, рока, уходящего корнями в прошлое (даже страшная предыстория, открывшаяся в конце – такой же ход был и в «Эликсирах»), преступления и сатанизм. Рассказ в чём-то очевиден – немецкий романтизм во всей её мрачной красе, с чётким разграничением на тёмное и светлое, хороших и плохих, с бессмертной человеческой душой, как полем для битвы двух полярных сил. Но эта очевидность и стереотипность готического рассказа не идёт ему в минус. Он хорош во всём этом. Он увлекает и держит в напряжении.

Если сравнивать его с предыдущим рассказом из «Ночных этюдов» («Песочный Человек»), то «Игнац Деннер» кажется проще, но увлекательней. В нем нет места для авторских отступлений, ценных, но тормозящих сюжет и чаще патетических – и потому история кажется цельной, чёткой, и даже динамичной.

А ещё – я последнее время часто это говорю, мол, «разве это не триллер?» ¬ – но рассказ сразу зацепил ощущением тревоги. В, казалось бы, безобидных вещах чудился тайный мрачный смысл. Автор отлично играл намёками, придавая событиям сверхъестественный ореол ужаса – но сначала ощущается психологическое давление некой ловушки, чужой воли и воли обстоятельств, довлеющих над героем, так что, когда в сюжет прорывается сверхъестественное, оно бьет как обухом по голове… И всё это просто блестяще.

Единственное, что я поставил бы рассказу в вину, так это то, что осторожный герой иногда довольно глупо и неестественно забывает об опасностях.

Но всё равно ощущения от рассказа остались прекрасные. То, что нужно для холодного осеннего вечера.

Прочитав этот рассказ впервые (очень давно) я не сильно-то впечатлился, хотя рассказ мне и запомнился. Но вот сейчас, прочитав снова, я удивился, насколько сильная это вещь. Сильная и многосложная – сочетающая и мистику, и психологию, и философию. Она и началась впечатляюще –

Тут есть, конечно, и затянутости из-за желания автора всё разжевать (всё – приметы своего времени, но на моё восприятие и соответственно оценку они всё-таки повлияли), они в основном легли в середину истории, поделив её на две части.

И вот вторая часть – тут меня можно посчитать психом – чем-то напомнили Филипа Дика…

А что? У них обоих ломается реальность, исчезает понимание, что стоит за всем – сумасшествие или сверхъестественное (у Гофмана – инфернальное). У обоих искусственное замещает собой реальность – и как тут отделить одно от другого? – и от этого становится не по себе. А как, например, момент, когда

PS. Фантлабовская аннотация опять проспойлерила основные повороты сюжета.

Сказки Гофмана — это что-то с чем-то. Они не похожи ни на какие другие. Только в сказках Гофмана происходит нечто такое, которое и пересказать вкратце сложно, а уж фантазией автора невозможно не восхищаться. Поэтому вдаваться в критику сюжета и прочих составляющих произведения смысла не вижу — это скучно и глупо по отношению к автору. Уж лучше отпустить внутреннего цензора (циника, критика) и насладиться тем безумием, которое происходит в «Повелителе блох». Безумие здесь не кислотное и гнетущее, а лёгкое, воздушное, сдобренное юмором и прекрасным стилем. Гофман умеет создавать чарующую атмосферу, аналогов которой нет ни среди современников автора, ни среди его последователей вплоть до наших дней.

Я восхищён «Повелителем блох» уже тем, что он прекрасно поднимает настроение. Текст проникает в душу и даже исцеляет её.

Это, конечно же, никакой не рассказ – в лучшем случае зарисовка; а по факту – коротенькое (на страничку) художественное предисловие к сборнику «Фантазии в манере Калло». В нем – восхищение художественной манерой художника Калло (я даже залез в интернет и с интересом посмотрел его картины и офорты). Ну и, конечно, то, что и роднит, по замыслу Гофмана, картины Калло с рассказами из сборника: «образы обыденной жизни проходят через внутренний романтический мир духов», давая привычному новые неведомые, а иногда и гротескные краски…

Интересно, помнит ли сейчас кто-нибудь про Жака Калло? История сохранила и возвысила автора «Фантазий…» надёжней и выше художника, которому он подражал…

Начать, пожалуй, следует с того, что, коту Мурру посвящена лишь половина книги. Вторая половина книги — это растерзанная котом биография капельмейстера Крейслера, на листах которой он и принялся излагать свои житейские воззрения, а лучше сказать — автобиографию с уклоном в философско-иронические дебри. Из-за такой, пусть и намеренной фрагментарности, книгу читать довольно неудобно, а, самое главное, даже после прочтения и обдумывания, решительно не ясно как и зачем связаны две эти, по правде говоря, совсем разных истории. Пусть это будет данью Гофмана литературе абсурда, хотя лично мне этот приём вовсе и не пришёлся по вкусу. Хотя иногда и кажется, что есть какая-то перекличка в смыслах между двумя частями, однако, не решаюсь сказать наверняка, уж не додумываю я тут лишнего, невольно пытаясь выдать желаемое за действительное.

Гофман словоохотлив до графомании, к месту и ни к месту ударяется в пространные рассуждения и описания причудливых (но, право слово, приедающихся очень скоро) фантасмагорий, которые его герои переживают в неких нервических припадках и приступах экзальтации. Язык немного тяжеловат и старомоден на мой вкус, и от этого книга читается ещё труднее.

Несколько выше я пишу об иронических дебрях, так вот, не смотря на то, что не раз я улыбался меткому словцу или забавному обороту, гораздо чаще возникает ситуация, когда ты понимаешь, что тут замешана ирония, но не ощущаешь её. Возможно, сейчас, в совершенно другой эпохе и совершенно ином месте, уже не все смыслы видятся такими же, какими они казались современникам. Если ещё можно угадать прямую связь котов-буршей с буйным немецким студенчеством, то уж что значит выражение «обрезать косу» — это тайна за семью печатями.

Признаться по правде, часть с биографией капельмейстера выглядит слабее, чем жизнеописание Мурра: патока романтизма, елей любовных порывов тургеневских девушек, и не только девушек (хотя, конечно, Тургенев родился как раз в год первого издания книги) — всё это приторно на грани пошлости.

Мурр... ну, а что же милый Мурр? История кота рассказана вполне доходчиво и остроумно, с обличением пороков современного автору общества, параллели с которым можно провести и в наши дни. Ей-богу, лично на мой вкус, не будь этих странных «макулатурных листов», книга бы только выиграла.

P.S. в начале хотел написать о том, что это самая слабая книга, которая мне попалась в этом году, мы мучили друг друга непомерно долго. Но, ближе к середине я как-то втянулся, и хотя герои крейслеровской части и выглядят, мягко говоря, чудаковато, нередко и вовсе гротескно — кажется, всё же, полюбил и привязался к ним.

Незаслуженно забытый и недооцененный рассказ. Правда, Гофман тут гораздо больше, чем в «Мадемуазель де Скюдери» опирается на документальный источник, но и его изложение великолепно, и сама история необычна.

Сейчас я этот роман не читал – слушал. Спасибо (в больших кавычках) больничному лечению. И вот сейчас спустя десять лет после прочтения уже книжного, я удивился: как это раньше не запомнилась концовка? Да, по большому счёту, помнилось только бичевание филистерства в половине от лица кота (то самое М.П.). И все. Ну и, пожалуй, то, что роман казался нудным (особенно после “Эликсиров дьявола”) – читал я его, читал, а он никак не кончался… Хотя последнее, увы, не изменилось и сейчас. Все-таки старинная манера писать обстоятельно, растягивать повествование пафосом и манерностью наскучивает, и иногда ох как наскучивает…

Впрочем, на этот раз (видимо повзрослел я за эти десять лет) осознание факта, что это главный роман у Гофмана интерес поддерживало. И было приятно смотреть, как автор будто впрыскивает в него главные свои темы, главные мысли и наработки. И разбирать это тоже интересно. Интересно ловит какие-то другие его произведения тут. Вот и мелькнувшие двойники. И упомянутая мельком собака Берганца. И преступление в прошлом и преступный монах, будто сбежавший из «Эликсиров дьявола». И кот, сатирически отражающий мир света и творческой братии, да и вообще мир людей – тоже символически гофмановский. Ну и сам Крейслер. Давний герой автора и его альтер-эго, настолько явное, что он сдабривает его биографию своей; и не являются ли эстетические нормы Крайслера нормами самого Гофмана? А Абрагам Лисков – настройщик роялей, учитель и старший друг Крейслера – это всё то доброе и волшебное, что было в произведениях автора и раньше – эдакий многознающий волшебник-учитель, со своими тайнами и душевными ранами (по-моему, история с невидимой девушкой – одна из самых интересных тут).

Да, роман тянулся, был загущен многословием и пафосом, да и происходило в нём не так уж и много – житие учёного кота улыбало, но не более; история Крейслера содержала интересные и местами запоминающиеся детали, однако, казалось, что сюжет её так и замкнётся в романтическом треугольнике Юлия-Крейслер-Гедвига. Однако к концу вдруг разожглось, да не на шутку! Возник откуда-то клубок, сотканный трагичным прошлым и сжимающийся в не менее трагичном настоящем. Сложный клубок. Даже кровь хлынула. И обидно сделалось – что на этом-то месте и кончается всё, только по-волчьи подхлестнув аппетит. И если помнится после первого прочтения, мне хотелось сказать: да, кое-что интересно, но продолжение я читать бы не стал (странно, я что читал тогда не так внимательно, что ли?). То сейчас я прочитал бы, и с большой охотой – особенное, если этот накал сохранился бы (а по примечанию автора, на то надежда была). Но, увы… Свойства многих Magnum opus – быть трагическим образом незавершёнными…

Грехи отцов

Лучшая приманка для дьявола — чистая душа

Мыши плакали от умиления, кололи на бицепс профиль ЭТА и продолжали грызть фолиант. Эрнест Теодор Амадей совсем наш человек (не в Гаване). Первое знакомство случилось, уж и не вспомню, когда. Просто всегда знала, что самая рождественская сказка «Щелкунчик» его сочинение, «Песочного человека», «Золотой горшок», «Крошку Цахеса» впервые в девицах читала. Н-ну, потому что всегда любила пугающие и странные истории с эзотерическим душком, на какие он мастер. Да, тяжеловесные и напрочь лишенные изящества, да, нарочито несовременные, да — катастрофические с точки зрения стиля. Но цельные, оригинальные, яркие, и главное — в их парусах ветер иных миров. Не чистилищ Лавкрафта, но горних. Словно бы кусочек рая светит за мгновенно приоткрывшейся завесой.

И есть часть Корнишской трилогии Робертсона Дэвиса, где действие целиком строится вокруг незавершенной оперы ЭТА «Смерть Артура», которую герои ставят на сцене. Что не только открыло основоположника европейской фантастики с неожиданной стороны, как музыканта и композитора, но, довольно много рассказало об обстоятельствах его личной жизни.

Планида маленького гения, пьяницы и подкаблучника, мелкого чиновника, которому все улыбки фортуны оборачивались ухмылкой или вовсе оскалом, могла бы стать темой отдельного романа. Впрочем, ею и стала. Красной нитью «Лиры Орфея» мысль: творцу, для того, чтобы покинуть серые пустоши лимба, нужен хотя бы один, кто прочтет его книгу (услышит музыку, увидит картину, скульптуру) так, как она заслуживает. Понимаете, о чем я? Когда чтение из социально престижного потребления превращается в акт сотворчества.

Потому благодарна своей планиде, подбросившей сборник Гофмана почти на тысячу страниц, который включает «Эликсиры сатаны», «Песочного человека», множество новелл, в разное время переведенных разными людьми — пусть будет ещё кусочек тропы в его райские кущи.

Гофмана ведь теперь почти не читают, я имею в виду широкую публику. Ну, всколыхнется интерес к «Мадемуазель Скюрдери», когда Роман Шмараков назовет новеллу среди источников вдохновения очередной книги. Ну, захочет читатель «Крошек Цахес» Евгении Чижовой составить представление о первоисточнике. Но взять для удовольствия кирпич на тыщу страниц? Вряд ли. Слава Долгой прогулке на Либе, теперь у меня Гофман в количествах, почти несовместимых с жизнью.

Чтобы подробно рассказать обо всех произведениях сборника,

потребовалась бы простынь страниц на сорок. Короткое резюме для самых значительных и/или интересных вещей.

«Эликсиры сатаны» история монаха-отступника Медарда, чья истовость в вере привлекла недоброе внимание отца лжи, который искусил его своим эликсиром, с чего началось падение этого человека. Крайне запутанный сюжет изобилует почти всеми элементами, характерными для творчества ЭТА: невинная девица, дочь злодея отца; расчетливая роковая соблазнительница; дьявол искуситель, под влиянием которого добрый порядочный человек совершает несвойственные ему поступки; роковое стечение обстоятельств; двойники, создания неживой природы, что присваивают место и пытаются играть роль людей из плоти и крови; грехи отцов, падающие на головы детей.

Хитросплетения родственных и любовных связей персонажей этой Сента-Барбары сложны для распутывания, а ненатуральность сходства героев с персонажами большого света, обманыващая людей из ближайшего окружения, соседствует с удивительно живыми сценами, когда попытка разыграть знатного путешественника делает монаха объектом насмешек селян и вымогательства со стороны муниципального чиновника. Таков весь Гофман: на девять частей притянутых за уши ситуаций и скуки, одна гениального озарения.

«Песочный человек», вдохновивший Нила Геймана на создание серии одноименных графических романов, а бесчисленное множество эпигонов — на ужасы с похищением тел и их частей, одна из лучших новелл ЭТА. Аккумулирует главные страхи: потерять родителей, лишиться зрения, сойти с ума, обнаружить однажды рядом с собой бездушную куклу вместо самого близкого человека. Студент Ансельм, добрая рассудительная Клара, верный Натаниэль прекрасное чудовище Олимпия, демонический Копелиус — пополнили архетипами океан коллективного бессознательного, стали именами нарицательными. И просто самая элегантная из повестей Гофмана.

«Майорат», готический роман с чертами семейного о старом бароне-чернокнижнике и любви молодого поверенного к жене наследника, служивший мне отличным снотворным, как прежде, так и теперь. Эдгара По, однако, вдохновивший на «Падение дома Ашеров», а Эмили Бронте на «Грозовой перевал».

«Игнац Деннер» «Разбойники» Шиллера встречают «Страшную месть» Гоголя, наиболее близкого Гофману по духу русского писателя. Совпадения поразительно точны: дочь колдуна в обеих повестях, кровь невинного ребенка служит едва ли не средством добыть философский камень, обязательный дьявол, что охотится за чистой душой. Но что у Гоголя шедевр, здесь просто занятная диковина.

«Церковь иезуитов в Г.» один из стапятисот рассказов о столкновении служения искусству с простым человеческим счастьем, когда по Роберту Бернсу «любовь и бедность навсегда меня поймали в сети» — в результате гибнут то и другое.

«Выбор невесты», в противоположность, предоставляет вариант развития событий, который и от гарпии позволит избавиться, и дамочку, казавшуюся воплощением достоинств спокойно уступить сопернику, и предаться занятиям искусством в обществе лучшей девушки на свете. Идеальный вариант, если по случаю у вас имеются самостоятельные средства.

«Мадемуазель Скюрдери» жемчужина новеллистики Гофмана, редкая для него история с хеппи-эндом, ну, относительным.

Фирменный набор составляющих: столкновение искусства с реальностью, гений и злодейство, демонический отец небесного создания — прилагается.

«Фалунские рудники» вариант сказа Бажова о Хозяйке медной горы. Как-то неловко в очередной раз выступать той, кто говорит: «Наше лучше», но да, наше круче и душевнее.

«Счастье игрока» ещё одна новелла со счастливым концом. Не для всех, но лучшие люди нашего городка насладятся семейным счастьем после того, как юноша выиграет суженную в карты у плохого мужа.

«Двойники» невыносимая космоопера с участием Золотого козла, Серебряного барана, цыганки с герцогским титулом в анамнезе и прочих, иссушающих мозг, ништяков.

Резюмируя: не утверждаю, что вся фантастика вышла из Гофмана, как русская литература из гоголевской «Шинели», но таки он был гений.

Да, Гофман… Прекрасный Гофман! В своё время этот роман был первым, прочитанным мной у Гофмана и первым произведением жанра «готика» вообще. Я был заворожен им. Хоть и тогда казалось, что через начало романа нужно прорваться, как сквозь скорлупу ореха, а там – и сюжет, развивающийся как снежный ком, судьба и игра тёмных сил, толкающая героя на новые преступления, и запутанная сеть кошмарных видений, сплетение судеб как ветвей, растущих из одного горького корня старых злодеяний… Тогда, чуть не пятнадцать лет назад, мой отзыв стал бы больше, так как и эмоций роман вызвал больше, и, что главнее, больше умственного возбуждения было — он казался мне не простым романом, а романом «содержащим в себе смыслы».

Нет, сейчас тоже и мыслей много и ощущения яркие. Но вот как-то стало суше. Сказалось открытие, что роман много в себя вобрал. Он вобрал в себя традицию готического романа, уже состоявшегося к тому моменту. Я бы даже сказал, штампы его. И не только в образе борьбы злого и доброго начала. Тут и родовое проклятие, идущее и от преступления против Бога, и от греховных плотских вожделений. Тут скрыт и «Монах» Льюиса, заметно повлиявший видимо на эту историю (даже отсылка к нему в самом романе есть). Тут и Сю с его описанием Ватикана. Тут общие философские символы готики. Но, конечно же, впитав в себя уже готовое, они впитал и яркость, и взгляды самого Гофмана. От него – значение искусства, вплётенное в насыщенную историю. От него и тема двойника, дробящая в этом романе призраков, как осколки стекла; пусть и до этого двойники шагали по страницам романов, но здесь это было особенно ярко. От него все хитросплетения сюжета складываются в детектив (ведь Гофман один из пионеров этого жанра), в котором истинная суть событий открывается полностью только в конце. От него и психология – я поймал себя на мысли: не будь тут мистики и рока, я всё равно поверил бы в Медарад,

Да, и сейчас тоже кажется, что через первую главу приходится пробираться. И некоторая возвышенность в конце всё так же кажется «уж слишком» (особенно почему-то смутил младенец Иисусу, игравший в детстве с героем – ну, как-то чересчур, на мой взгляд). Но роман завораживает по-прежнему. И увлекает роковым клубком событий. И поражает (теперь уже) той невероятной насыщенностью и событий, и символов, и образов, и смыслов. И всё это – не в ущерб увлекательности.