Хорошая сказка-ужастик. Несмотря на год написания, она всё ещё может напугать неподготовленного читателя. Колоритные описания ада, его «преддверья», зловещая кумова постеля, все это завораживает.

Из минусов: ярко выраженная христианская подоплёка рассказа, которую можно простить, и излишне вычурный слог автора.

Повесть будет интересна для прочтения, читателям интересующимся прозой той эпохи, или увлекающимися старыми авторскими сказками (навроде Одоевского).

Повести являлись частью задуманного Олиным романа в стиле (как считал сам автор) Гофмана и Ирвинга. Упоминаемые в «Странном бале» персонажи — Савва Трофимович, Матрена Прохоровна, офицер внутренней стражи — застигнутые непогодой на дорожной станции, коротают время, обмениваясь чудесными историями и вместе пытаются разобраться в том, что (как сказал Гамлет и любили повторять в романтическую эпоху) «вашей философии не снилось»...

Описание творчества автора в его биографии — в значительной мере составлено по критическим источникам XIX века. Он — действительно — был довольно «неуклюж» с точки зрения многих блистательных авторов «Золотого века русской поэзии» и его современникам было вольно подшучивать над ним. Хотя Главный рассейский критик В.Г. Белинский в разгромной статье о повести «Странный бал» Олина, входящей в этот цикл, и сам написал довольно неуклюже «Дело было в Петербурге и ночью» — сильно мне это напомнило хрестоматийное «Шёл дождь и два студента».

Но Валериан Олин (в первую очередь благодаря своему очень неплохому не только по меркам начала позапрошлого века «домашнему образованию») вполне может дать фору писателям века XXI, часто довольно смутно вникающих в разницу между Оссианом и АСЕАНом — полагая, что это всё скопом какие-то колдуны из Магриба. Да и многие советские поэты недотягивают до уровня поэтического творчества Ольгина, Например, его басня «Осторожный шах» ничем не хуже — и по стилю, и по даже сегодняшней своей актуальности — басен автора всех трёх последних государственных гимнов нашей страны.

Меня как-то сразу удивило, что нормандский вождь превращается в вампира... Читаем текст: «...сотоварищ, верный их ужасному условию, хотел быть погребен живой в его гробнице. По обычаю севера, сия гробница была обширный погреб, в который, вместе с прахом усопшего, опускали его коней и военные трофеи...»

Сюжет «Вампира», как свидетельствует подзаголовок, заимствован Олиным из кн. V хроники Gesta Danorum («Деяния данов») датского историка и теолога Саксона Грамматика (ок. 1140-1206/1220). Считается, что его изощренный стиль латыни заставляет предполагать, что он получил образование за пределами Дании — вероятно, во Франции. Явно ведь, что Саксон Грамматик был христианином, который «по долгу» всегда готов пнуть языческие верования и обряды. Несомненно, что он знал о мегалитических погребальных монументах дохристианской Скандинавии в виде каменной ладьи — вот и (невольно или с умыслом) приплёл к мегалитам то, что «гробница была обширный погреб» и, соответственно в таком погребе — должен быть язычник-вампир...

Погребальная ладья у викингов символизировала последнее плавание покойного в Валгаллу, таким образом, использование корабля в погребении было высшей честью. Только вот захоронение в погребальной ладье у скандинавов всегда объединялось с сожжением тела на погребальном костре — которым эта ладья для высшей знати и становилась. И Сага об Инглингах, Круг Земной гласит: «Один ... постановил, что всех умерших надо сжигать на костре вместе с их имуществом. Он сказал, что каждый должен прийти в Вальхаллу с тем добром, которое было с ним на костре, и пользоваться тем, что он сам закопал в землю. А пепел надо бросать в море или зарывать в землю, а в память о знатных людях надо насыпать курган, а по всем стоящим людям надо ставить надгробный камень. ... Люди верили тогда, что, чем выше дым от погребального костра подымается в воздух, тем выше в небе будет тот, кто сжигается, и он будет тем богаче там, чем больше добра сгорит с ним».

При таком сожжении температура могла достигать 1500 С° и такой костер оставлял лишь несколько обуглившихся костей и расплавленный металл — так что какой уж тут «нормандский вождь-вампир», какой уж тут «обширный погреб»... Как говаривал Станиславский: «Извините — не верю!»

В сборнике «Русская романтическая новелла» автор рассказа носит имя Валериан Николаевич Олин.

Теперь непосредственно о рассказе.

Как и подавляющее большинство авторов XIX века Олин не осмеливается вести рассказ от своего или (что то же самое) от имени главного героя. Печальное наследие «Декамерона»: появляется некий рассказчик, который высушивает историю до гербарного состояния. Прежде чем перейти к действию, автор кормит читателя длиннейшим вступлением, которое не всякий современный читатель сумеет прожевать и тем паче, переварить. Большинство на этом вступлении и кончат знакомство с рассказом. Благодаря «рассказчику» текст украшается монструазными изражениями, которые в ту давнюю пору полагались художественными, а ныне делают текст напрочь нечитаемым. Не буду голословнысм, вот одно предложение из рассказа «Странный бал»:

«Молодые девицы с их полувоздушными талиями, которые легко бы могли поколебать добродетель и самого старого анахорета и которых наши новейшие трубадуры, с их феодальными мандорами, верно уподобили бы очаровательным феям, танцующим при луне и чуть-чуть приклоняющим мураву лёгкими и стройными их ножками; одушевлённая кинетозография, излияние сердца, остроты, шутки, игры, живые картины, дипломатика, -- одним словом, есть тысяча средств приятно рассеяться на вечеринке, и особливо на такой, какова эта».

И на этом градусе галантерейной красивости написан весь рассказ. А ведь Пушкин к этому времени уже восемь лет, как написал «Барышню крестьянку». Да что Пушкин! Карамзин со своей «Бедной Лизой» по сравнению с опусом Олина являет пример лапидарной прозы!

Но есть ли в рассказе что ценное? Да, есть, причём многие нынешние сочинители мистической прозы могут поучиться у В.Олина, как следует вводить мистику в реальность. Описание гостей, описание маскарадных костюмов, описание... полно, да костюмы ли это? -- чудища преисподней пляшут на балу... -- и всё это сделано на едином эмоциональном и логическом посыле. В этом плане «Странный бал» даст сто очков вперёд, скажем, «Концерту бесов» Загоскина.

Рассказ несомненно устарел, ушёл в прошлое и заслужено забыт. Но для тех читателей и исследователей русской литературы, для кого мистическая проза не звук пустой, знакомство с творчеством Олина будет полезно, а быть может, и необходимо.