цитата
«- Эка, крови-то сколько, крови! Трупов не счесть, волки над ними, вороны!
Мор пришел страшный! Куда ни глянь, одни трупы!
Трупы и трупы, ничего не видать, все кровью залито.»
Г. Сенкевич «Огнем и мечом» гадание ведьмы Горпыны
Современный зритель не верит в Полдень – основная проблема для интерпретаторов, взявшихся работать с таким тонким и капризным материалом, как фантастика Стругацких. Однако этот же тезис отлично подходит в случае, если нужно оправдать неубедительную игру актеров, убогую кондовость спецэффектов или странное, неканоническое поведение главного героя.
Впрочем, работу Алексея Германа можно назвать современной только с оглядкой на восемь лет затяжных, изматывающих съемок. На восемь лет нашей с вами истории, которая выкидывает такие коленца, какие не снились ни одному фантасту. А если учесть, что озвучка и монтаж займут еще некоторое время, то можно всерьез говорить о новом рекорде по продолжительности работы над фильмом.
Стоит учесть также и то, что для Германа история с экранизацией «Трудно быть богом» началась гораздо раньше, еще в середине шестидесятых. Однако первый сценарий был отклонен, как утверждает сам Алексей Юрьевич, по политическим мотивам.
Второй шанс представился уже в перестроечные годы. И снова не сложилось. В итоге появляется картина немецкого режиссера Петера Фляйшмана, выполненная в странном, совсем не средневековом антураже. В обширных ялтинских декорациях расхаживает пучеглазый польский каратист Эдвард Зентара, очень похожий на молодого Кощея бессмертного и совсем не похожий на благородного дона. Вокруг него серые, одетые в желтое, и черные, облаченные в красное. Одним словом, полная дифференциация по цвету штанов. Фильм не снискал популярности у публики и был окончательно погребен разгромной критикой. И вот, наконец, в полном соответствии с магией чисел, третий заход удался.
Какой прием ожидает «Историю арканарской резни» можно только гадать.
Пока же мы имеем законченный сценарий. Ознакомиться с ним можно в интернете или купив книгу сценариев Германа и Кармалиты. Обратите внимание: книга называется «Что сказал табачник с табачной улицы». Таково было и рабочее название фильма.
Итак, что же сказал табачник? Само собой, ничего хорошего и жизнеутверждающего нам не услышать.
«Мы брали за основу образы Босха» — говорит Герман. Он прав. Никакого кокетства. Это действительно Босх:
цитата
«Почти голый мальчик держит, прижимая к себе, огромную умирающую рыбину. Глаза у мальчика такие же тусклые и пустые, как у рыбины, из которой уходит жизнь. Губы обметены простудой…»
Или вот еще:
«Кожаная перчатка в острых металлических заклепках с медным крюком для копья хотела поправить зависшее тело, но голова у тела вдруг отвалилась, задержалась на секунду в капюшоне и плюхнулась в канаву, закачавшись, как детский кораблик.
В сырости улицы кровь ушла под траву и мусор. Под тяжелыми сапогами она вспучивается и пузырится…»
В оригинальном тексте имеют место сходные образы, но они возникают постепенно. Вначале мы еще можем застать почти пасторальные мотивы того, привычного средневековья, хранящего тень первоначального приключенческого замысла. Если продолжить использовать терминологию, то перед нами скорее бытописательные картины Брейгеля с его «Страной лентяев» или «Крестьянским танцем». Дамы флиртуют, воры крадутся ночными проулками, торговцы расхваливают свой товар. И благородные доны пьют, пока не началось. Пока не взошел над Веселой Башней сюрреалистический данс макабр.
У Германа черное похмелье наступает сразу. Акцент на темноту, на грязь, на кровь. Анизотропное шоссе Антона Руматы в сценарии показано не буквально, но натурально, устланное расчлененными трупами. И это в самом начале. Для затравки, так сказать. Режиссер словно говорит читателям. «Друзья! Не обольщайтесь! Достанется всем». То, о чем Стругацкие предпочли сказать коротко, здесь во главе угла.
В повести, несмотря на знаменитую фразу «Там, где правят серые, рано или поздно к власти приходят черные», катастрофа становится возможной во многом благодаря ошибке наблюдателей, скованных моральными принципами и ограничениями центра. То есть, решить проблему было реально — подвели люди. У Германа катастрофа неизбежна. И в этой связи он в большей степени раскрыл тему, заданную Стругацкими, чем сами авторы. Приход черных — логическое завершение затяжной агонии Арканара. Так же, как появление соответствующих симптомов при бубонной чуме. Это судьба. Ни боги, ни люди не в состоянии совладать с роком. Более того, никто и не пытается что-либо делать. И здесь настала пора вплотную заняться благородным Доном Руматой. «Принесите инструменты!»
Давайте на время абстрагируемся от образа накачанного небритого Ярмольника и посмотрим на сценарий исключительно как на текст. Актеров нет. Сцен из фильма нет! Только текст.
цитата
«– Не сметь смотреть мне в глаза, – тихо выговорил Румата.
… Он взял офицера за нос, и бешенство, как будто найдя путь, овладело его рукой, пальцами. Румата услышал хруст сломанной кости, жалобный воющий крик офицера, бросившего факел, и пошел дальше.
А вот повесть:
цитата
« Из глубокой ниши в стене выступил штурмови к-часовой с топором наготове.
— Не велено, — мрачно объявил он.
— Что ты понимаешь, дурак! — небрежно ска зал Румата, отводя ег о рукой.
Он слышал, как штурмовик нерешительно топчется сзади, и вдруг поймал себя на мысли о том, что оскорбительные словечки и небрежные жесты получаются у него рефлекторно, что он уже не играет высокородного хама, а в значительной степени стал им. Он представил себя таким на Земле, и ему стало мерзко и стыдно.»
Что же мы видим? В одном случае, уверенный в себе, полностью вжившийся в роль взрослый мужчина. В другом — рефлексирующий юнец. Жесткая скорлупа, шипы, а внутри – неуместный свет и опасное для разведчика сострадание.
Румата-прогрессор спасает ученых и борется с тиранией дона Ребы, как умеет. По-пиратски. Он никудышный интриган и поэтому в итоге проигрывает.
Брутальный Румата Германа чувствует себя в Арканаре удобно. Он играет с удовольствием. А может, и вовсе не играет. Он напоминает реконструктора, которому отдали на забаву целый мир. Никто не оштрафует за наточенный клинок, соперникам можно смело ломать носы и отрезать уши. Давить и унижать чернь при всяком удобном случае – это уже не забава, а историческая необходимость. Нельзя только убивать. Но если очень захочется, то можно. Вот почему, в отличие от своего робкого прототипа, новый Румата не только не противостоит насилию, но, наоборот, культивирует его и ждет, когда же найдется подходящий повод, чтобы где-то внутри сломалась последняя печать. Он постоянно смеется не только потому, что близок к безумию, но и потому, что ему действительно весело. Нам становится неуютно с этим героем. Но мы продолжаем сочувствовать ему. Потому что он наш идеологический современник. Этот образ хорошо знаком всем заложникам голливудских схем. За его спиной стоят Вильям Воллес и Робокоп, Конан-Варвар и Рембо, из-за их широких спин таращится голубоглазый Максим Каммерер из кино-дилогии Бондарчука. И еще многие, многие герои боевиков, которые воздают кровью за кровь и смертью за смерть. Не оглядываясь на мораль, и не зная пощады. Новому Румате – новое окружение. Уно и Муга остаются в рабстве, а тихая, застенчивая и по-детски трогательная Кира превращается в юную нимфоманку Ари, желающую только одного: совокупиться с предметом своего вожделения. И все, вроде бы, проще и даже, как будто, реальней.
Однако вместе с этим возникает резонный вопрос: а какого рожна они вообще забыли на этой богом проклятой планете?
И вот тут включается ОНА – главная отмазка режиссера. Полдня-то нет. Его ампутировали. Что же вы хотите? Вы же сами в него не верите. А значит:
цитата
«– Эй! – крикнул Румата, так что и Кондор, и Пашка остановились. – …Все равно, пока я болел, я стал жителем этой Земли. Или как ее. А вы – тени из сказок. Ты – тощая тень, ты толстая. Что теперь сделаешь? Ну, а я попробую отправить Орден на юг, в их печальную болотистую страну. Шансы у меня есть. И убивать иногда исключительно приятно.»
Вот так новый Румата, а вместе с ним и режиссер, воспринимают практопию Стругацких. Как отдаленную и уже не желанную грезу. Взамен каждый получает то, чего тайно жаждет. Румата — сладкую, кровавую месть. Герман — славу или забвение. А что получаем мы с вами? За кого на самом деле просит освобожденный и до отвращения жалкий Будах? «Господи, сдуй нас или лучше оставь нас в нашем гниении».
Отчего сценаристы выкачали мрачноватой, но не безнадежной истории весь имеющийся там позитив? Почему преобразовали антифашистское предупреждение Стругацких в пророчество?
Не думаю, что здесь стоит искать сложные коллизии и глубокий скрытый смысл. Просто стекла очков, сквозь которые Алексей Юрьевич видит только пасмурное черно-белое небо, впитали в себя целую эпоху борьбы, сомнений и лишений. Слишком труден был путь к этому последнему слову. Слишком много порогов обито. И здоровье давно подорвано. А самое главное: нет четкого ощущения победы. Правильности выбранного пути. Да и у кого оно есть? Из сегодняшней мути да с такими веригами на членах до Полдня, конечно, не дотянутся.
Это не значит, однако, что идея умерла. И возможно, кто-то из молодых режиссеров сумеет-таки проскользнуть между Скиллой коммерческого кино и Харибдой авторского постсоветского декаданса, обретя, наконец, четкое видение нового и – чем черт не шутит – светлого будущего.
цитировать