Иван Ефремов: «Ему я обязан собственной шкурой...»

Григорий-Гинзо лежит в больнице, залечивая раны, нанесённые медведем. Его навещает отец. Вместе они вспоминают о встречах в тайге с добрыми людьми.

<...> Ох, чего только не вспомнил [Григорий-Гинзо], всю свою жизнь вспомнил. Особенно одного человека... он спас меня, я — его. Он ученый человек, Иван Антонович Ефремов.

— Это тот, большой-пребольшой, да? Ты с ним ходил в тридцать первом году.

— Он, Иван Большой. О нем вспоминаю.

<...> Григорий опять вспомнил Ивана Ефремова, человека его возраста. До Ивана он водил около десятка других экспедиций, все скитался по тайге, за это отец прозвал его бродягой. Он не очень уважал людей, которых сопровождал, смотрел на них с высока: они были умные, вежливые, относились к нему доброжелательно, уважительно, но не умели сноровисто стрелять, разделывать рыбу, не говоря о звере, которого случалось повалить, не умели разжигать огонь при ненастье, а когда бушевала непогода, превращались в маленьких детей, которые прячутся от страха под одеялом. Не все, правда, были такими, иногда находились настоящие люди, ловкие, бесстрашные, умеющие делать все, их Григорий называл про себя настоящими нанай.

Иван Ефремов был на две головы выше Григория, тяжелее втрое, при всей этой мощности робкий, стеснительный и неузнаваемый в тайге. В тайге он был настоящий нанай.

Встретились они случайно. Григорий всякими правдами и неправдами отлынивал от работы в недавно организованном колхозе. Его, скитальца, хотели привязать к Дондону!* Записали в бригаду рыбаков. Он рыбачил весну, начало лета и отказался. Председатель колхоза разбушевался, пригрозил послать на полевые работы — это было самое тяжкое наказание, какое только можно было придумать для Григория.

— Ты меня лучше в тюрьму отправь, — сказал Григорий.

— Почему?  Зачем? — оторопел председатель.

— Не знаю. А зачем меня отправляешь землю копать?

— Ты же не хочешь рыбачить?

— Не могу на одном месте сидеть, найди что-нибудь, чтобы я ездил.

— Такой работы нет в колхозе.

— Я выйду из колхоза, нечего мне тут делать.

Председатель  махнул  рукой, отправил к  оленеводам, которые собирались вступить в колхоз, язвительно заявил, что может остаться с ними и скитаться сколько в душу влезет. Так Григорий приобрел свободу. Он знал оленеводов, знал их собачью жизнь — все на ногах да на ногах, бегай за оленями. Нет, Григорий не дурак, чтобы добровольно стать бегуном за оленями, он не свихнулся еще с ума, чтобы отказаться от воды, от оморочки. Григорий поехал вверх по Эвуру поохотиться, порыбачить, отвести душу после долгого сидения в Дондоне.

В середине августа погода, как всегда, стояла прекрасная, ясная, солнечная, с недолгими дождями, грозами. Григорий приехал на Эвур, стал по утрам и вечерам караулить лосей, которые выходили на заливы, озера полакомиться трилистником, поплескаться в воде.

На второй демь утром он свалил хорошего, жирного лося и устроил себе праздник, до тяжести в желудке наелся сырой печенки, почек, желудка, костного мозга, потом начал вялить сырое мясо, отваривать голову, сушить отваренное мясо. Это долгое дело, готовить мясо впрок. Вечером он услышал мужские голоса, кто-то шел пешком стороной, недалеко от Эвура. Он слышал голоса, но не видел людей. «Опять экспедиция, — подумал, — всю землю обмерили, изучили, а все им мало. Ходят в такую жару пешком по тайге, дурачье, не понимают, что по реке легче, прохладнее».

Экспедиция остановилась на ночлег, это он понял, когда они начали рубить кустарник. «Ставят палатку, без палатки не могут, — подумал ол, — понятно же, что дождя не будет, зачем лишние хлопоты». Экспедиция остановилась на берегу залива, от становища Григория в километре. Немного обождав, когда пришельцы обустроились, Григорий, взяв бердану на всякий случай, отправился к ним. Он был совершенно уверен, что это люди экспедиционные: заключенные не ставят палатки. Из-за кустов разглядел палатку, костер, пятерых мужчин, среди них высокого широкоплечего великана с добродушным круглым лицом. Они готовили ужин, сидели, полулежали вокруг костра. Григорий безбоязненно вышел к ним, поздоровался.

— Вы т-тоже п-пешком? — без удивления, с легким заиканием спросил великан приятным голосом.

— Нет, я на оморочке, — ответил Григорий.

Познакомились. Великана звали Иван Ефремов, он был руководителем экспедиции. В котле варилась каша. «Русские есть русские, в тайге питаются кашей, когда каждый имеет ружье, — подумал Григорий. — Кашей разве насытишься? Можно рыбу поймать, возле реки ведь находитесь».

Иван Ефремов начал расспрашивать про Эвур, притоки, вытащил карту и нисколько не удивился, когда Григорий стал показывать интересующие его районы, рассказывать, что там есть, каков рельеф.

— 3-здорово р-рассказываете. Вы знаете весь этот р-район между Амгунью и Амуром? — спросил он.

— Пешком п-прошли?

— На оморочке.

— Между р-рек много п-пространства.

— У меня глаза, я думаю.

— Молодец! Хорошо ответили.

Григорию сразу понравился этот Большой Иван, так он прозвал его.

— У вас, кроме каши, ничего нет? — спросил он, хотя видел, что, кроме каши и сухарей, у них ничего нет.

— Консервы есть.

— Подождите, я сейчас.

Григорий возвратился с кусками холодного отварного мяса.

— Охо! Вот праздник нашим желудкам! — обрадовались сподвижники Ивана.

— Вот нам бы такого п-проводника, — сказал начальник экспедиции.

Люди, не стесняясь, орали куски мяса, вгрызались крепкими зубами и жевали с наслаждением, с причмокиванием.

— Это мечта — такой проводник!

— Григорий, не пойдете к нам проводником? — спросил Иван Ефремов.

— Я в колхозе, — ответил Григорий и рассказал о своем положении полубеглеца. Посовещались. Решили — утро вечера мудренее.

Утром Григорий погрузил груз геологов  в оморочку, договорились встретиться на берегу Эвура и разошлись. На место встречи Григорий приехал раньше геологов, добыл острогой хариусов, левков, к приходу «пешедралов», как назвал их насмешливо, вокруг костра выстроились на вертелах небольшие ленки, хариусы, в котле млела уха.

— Что за чертовщина! — вскричали геологи, схватили по шашлыку, в момент расправились, взяли  по  второму,.

— Какая вкуснятина! Нет, нельзя отпускать такого человека, Ивая Антонович. Сделайте все, но уговорите.

«Не надо меня уговаривать, я с вами, — думал Григорий, слушая этот разговор, — только не радуйтесь, не все реки так богаты, как Эвур».

После ухи, когда начали шворкать чай, начальник сказал: — Григорий, вы же свободный человек.

— Я колхозник.

— Свободный к-колхозник, скажем так, вы могли бы присоединиться к нам? Нам нужен п-проводник, мы заплатим вам за т-труд.

— Иван, я не знаю.

На следующий день Григорий поднялся еще выше по Эвуру с экспедиционным скарбом. Он опять приготовил знатный ужин, опять обрадовал этих измученных людей шашлыками, ухой, они совсем забыли про свою кашу. Потом экспедиция перебралась на левый берег Эвура и пошла по левобережью.

— Мы должны обследовать район озера Эвенкур**, — сказал Иван, — вы знаете озеро Эвенкур?

— Один раз ходил. Далеко.

— Пойдемте с нами?

— Зачем? Пешком ходить летом жарко.

— Жаль.

— Но поеду. Может, оленеводов встречу.

Григорий сходил вместе с геологами на озеро Эвенкур, стал настоящим проводником, фуражиром, так его прозвали геологи.

Потом они обследовали правобережье Эвура, дальше их путь лежал на юг, к реке Бичи, к Лимури, от Лимури к реке Боктор и на запад к реке Гэрин***, где стоит стойбище Дело, и от него рукой подать до Дондона.

— Сколько это ходить? — спросил Григорий.

— Долго, весь сентябрь, октябрь прихватим.

— Все пешком, все пешком?

— Отсюда до Бичи не проехать по воде.

— Как быть с оморочкой?

— Ты с нами?! — воскликнул Иван Ефремов.

— Пойду, хорошие вы люди, надо помочь, — ответил Григорий.

Он спрятал оморочку в укромном месте и пошел с экспедицией, позабыв о колхозе, об оленеводах, которых и не думал искать.

В первые дни ему доставалось, непривычный к долгой летней ходьбе по жаре, он быстро уставал, но старался не выдать свою слабость, на привалах выслеживал зверя, птиц, но удача редко ему улыбалась. Пришлось перейти к каше, к мучному рациону, это было тяжелее пешей дороги. Но скоро он привык и к пешеходному труду, и к каше с мучным рационом. Когда удавалось ему добыть мясо, он радовался больше других. Осень входила в свои права. Осень — это обилие пищи, никто в это время не голодает. Начался перелет птиц, и Григорий стал кормить своих друзей жареной, пареной, отваренной уткой, гусем. Весь сентябрь блаженствовали геологи. В октябре иссякло это осеннее обилие, но реки кормили геологов рыбой. В середине октября Иван Ефремов отпустил четверых, они ушли по новому маршруту.

—  План  не  выполняем,  — объяснил  он,  когда  ос тались с  Григорием  на  берегу   реки  Лимури. Отсюда они вдвоем должны идти на запад, на стойбище Дело, что на Гэрине.

— Поплывем по Боктору, — предложил Григорий. Больше чем за месяц совместной  пешей дороги,  всяких лишений, тревог они подружились, стали братьями,  как считал Григорий. Он за это время хорошо узнал Ивана Большого, они долго оставались одни, когда экспедиция разъединялась, много переговорили. Григорий многого не понимал в жизни Ивана Ефремова, ученого, не понимал, когда  тот  начинал буйно придумывать каких-то животных, которые выше самого большого дерева, тяжелее сотни коров.

— Одно животное? — спрашивал Григорий.

— Одно животное. Они жили миллионы лет назад.

Григорий представлял тысячу, десять тысяч чего-нибудь вещественного, но не мог представить тысячи лет. Он мог увидеть сто коров, но не мог представить одно животное выше самого высокого кедра и тяжелее ста коров.

— Это динозавры. Никто из ныне живущих не видел их  живых, их  восстанавливают  по костям. Вот почему я расспрашиваю о старых костях.

— По одной кости ты видишь его? Целиком?

— Да, одна кость может много рассказать. Григории  не верил. Однажды он нашел кость то ли лося, то ли согжоя, северного оленя, улыбаясь, подал другу, попросил определить, чья это кость. Ефремов без труда определил: согжой и сказал, когда, примерно, его убили и съели.

Пораженный Григорий не остановился на этом, он находил все новые и новые кости. Те кости, которые знал Григорий, Ефремов называл не задумываясь. Теперь Григорий мечтал — где бы ему добыть большую древнюю кость?

— Миллион лет — это сколько?

— Очень и очень много, к-когда наша Земля была совсем м-молодая и не такая, что т-теперь. Вот этих сопок, р-рек наверняка не было.

— А как это узнал?

— Есть наука — геология, она изучает Землю.

— Ты учился на геолога?

— Нет, я п-палеонтолог, — ответил Иван и вдруг смутился чего-то, стал рассказывать, заметно больше заикаясь, — это н-наука о д-древних животных. Мы ищем к-кости д-динозавров и п-прочих животных, воссоздаем их облик по костям. Я давно увлекся п-палеонтологией, бывал во многих экспедициях. В двадцать шестом г-году в П-прикаспии, на горе Богдо к-копал. В двадцать седьмом г-году выезжал на реки Игарженгу и Ветлугу, нашел изумительные черепа. В двадцать д-девятом году в д-двух экспедициях участвовал. В с-северных предгорьях Тянь-Шаня и в Оренбуржье. В-великолепные находки!

— Ты каждый год ездишь?

— К-как видишь.

— Дома не сидится, как и мне.

— Выходит, у н-нас одна к-кровь, — засмеялся Иван Большой.

— Кости эти на себе таскал?

— К-как эти к-камни. Сперва носил на себе к-кости, теперь ношу к-камни.

— Что в этом интересного?

— Эх, Григорий, это п-прекрасно! Но я вернусь к палеонтологии.

Сколько таких бесед у жаркого костра было за эти дни, которые подружили нанайского охотника Григорий Самара и геолога, палеонтолога Ивана Ефремова, будущего выдающегося ученого и писателя-фантаста.

— Нет, Григорий, п-плыть по Б-боктору нельзя,  маршрут ломается, это п-преступление.

— То нельзя, это нельзя, как жить? Свободы нет.

— Надо подчиняться чему-то, своей совести, например.

— Да, совести надо подчиняться, — согласился Григорий.

Они сидели на левом берегу бурной Лимури, неширокой, но бешеной. Им надо переправиться на левый берег и идти пешком до стойбища Дело****. Переход не очень сложный, недолгий, но речному жителю Григорию очень не  хочется в последние дни экспедиции утруждать свои ноги — они еще пригодятся ему зимой.

— Как переберемся на ту сторону? — спросил Иван Ефремов.

— По-разному можно. Плот можно сделать.

— Плот  долго готовить, маршрут ждет. Чем скорее двинемся, тем лучше.

— Сделаем маленький.

Иван Большой всегда соглашался со своим проводником, надеясь на его опыт таежника. Они за час-два справились с плотом, Григорий привязал к нему длинную веревку и держал конец, стоя на берегу. Ефремов уверенно повел плот, отталкиваясь шестом. Это ему казалось только, что он плывет уверенно, Григорий же с берега видел все его промахи. Он понял, что беды не миновать, когда на середине реки, попав в водоворот, Иван вдруг стал упираться шестом против течения. Зачем?! Пусть плывет плот! Не удерживай! Иван Большой не справился с течением, шест переломился, как спичка, и он полетел в воду вместе с вещами, карабином.

«Пусть выкупается, — подумал Григорий, — не будет в следующий раз спешить». Он не испугался за друга, знал — выплывет. Иван поплыл обратно. Григорий побежал по берегу, догоняя уплывавшего друга, помог выбраться на берег.

— Зачем спешил?! — набросился он в сердцах.

— Да, поспешишь — людей насмешишь, — угрюмо согласился Иван. Его знобило, трясло от холода: на Лимури по утрам выпадал иней. Григорий разложил большой огонь. Иван разделся, выжал белье, одежду, стал сушить.

— Григорий, все утопил:   карабин, продукты, — сказал Иван, обогревая бока.

— Карабин найдем, продукты — не знаю.

— Как?

— Карабин лежит на дне, а продукты где? Вон  какое течение. Рюкзак паплыл по дну. Где он теперь?

Остаток дня ушел на сращивание плота, переправу, поиски карабина, рюкзака. Карабин они скоро разыскали на дне реки, он хорошо просматривался сквозь прозрачную воду. Григорий всегда носил с собой маленькую острогу — чакпан, ею он ловко подцепил за ремень и вытащил карабин. Поиски рюкзака ни к чему не привели. Иван Ефремов жалел своего тщедушного проводника, брал большую тяжесть на себя. В его рюкзаке находились все съестные запасы на четырехдневный переход.

— Ничего, ружье есть, острога есть — не умрем с голоду, — хорохорился Григорий, хотя знал, что дичи он и в октябре не встретят на мари.

Утром следующего дня они пошли по маршруту Лимури—Боктор. Предполагалось пройти этот путь за три-четыре дня. Но, как бывает в жизни, одна беда бежит за другой. На второй день, когда в темноте выбирались по мелкому кочкарнику к поросшему осинником островку, Иван подвернул ногу. Нога опухла, он не мог передвигаться без костыля.

— Что будем делать? — спросил Григорий.

— Р-работать, — ответил Иван Большой и улыбнулся.

— Какая работа? Ты не можешь идти.

— Могу, медленно, но могу.

— Может, выйдем на приток Боктора и по воде?

— Это не по пути.

— Если завтра не встанешь?

— П-поползу. Но п-план выполню.

— План, план, везде эти планы. В колхозе тоже.

— П-планы надо выполнять, Г-григорий, иначе мы не построим социализм. Знаешь про индустриализацию стряны? Наша работа — это вклад в индустриализацию, выполнение этого плана.

Григорий слушал несколько раз беседы Юлту, понял, как нужны стране железо, сталь, нефть, заводы, которые будут из этого железа, стали делать машины всякие, трактора, танки, самолеты; если мы эти планы не выполним, то капиталисты нас просто задавят. Григорий все это понимал, но до него не доходило, как можно жизнь променять на планы. Иван не может ходить, у них нет еды, а без еды разве долго проживешь? А он о планах.

— План или жизиь? — спросил Григорий прямо.

— Зачем так трагично? — засмеялся Иван. — Жизнь, к-конечно.

— Тогда надо спасаться по воде.

— Совесть не п-позволяет.

Григорий замолчал: с совестью он никогда не вступал в пререкания. Через совесть не переступишь — это закон его жизни. «Если ты свалишься, как я тебя, такого большого, поволоку?» — спросил он мысленно, отправляясь на охоту: надо где-то добыть пищу, они второй день питались только кипятком. Он забросил ружье через плечо, положил в карман чакпан и пошел на север, к притоку Боктора. У него не было уверенности, что он добудет что-нибудь: здесь, на мари, ничего пригодного для еды не встретится. Единственное место, где можно подкараулить что-нибудь живое, — это река. Там могут быть утки, если посчастливится, попадется что-нибудь покрупнее, наконец, в воде водится рыба. С этой надеждой он отправился в путь, чтобы утром добыть еду.

Переночевав возле речки, он утром обошел довольно обширный уголок поймы, но речка обмелела сильно, рыба ушла из этих мест, утки тоже предпочитали рыбные глубокие места.

— Пусто, — сообщил он другу, — пусто, как зимой.

— П-переживем, к-кипяток всегда есть у нас, — ответил Иван.

— Ты  перестань собирать камни, я уже не  могу таскать их на себе.

— Нет, друг, б-без этих образцов ник-как нельзя.

— Как мы пойдем, когда нога не могут идти?

— Надо, Г-григорий, надо.

Григорий опять понял друга: он не может возвратиться без этих камней. Но ка;к они поволокут их? Сегодня еще несут их ноги, а завтра? Что, если завтра они откажутся? Без еды много ли протянешь?

На четвертый день Иван почувствовал себя совсем плохо: у него поднялся жар.

— П-пойду,  Григорий, ты не б-беспокойся, — сказал Иван Большой.

Григорий забрал его карабин. У него у самого кружилась голова, красные круги вихрились перед глазами.

Вечером, уложив друга, он опять пошел на север, теперь к Боктору. С наступлением темноты стал лучить рыбу с берега. С берега — не с оморочки, не на глубине. Он опять ничего не добыл. В пятый день они прошли совсем немного, больше ползли. Григорий относил вперед рюкзак с камнями, возвращался обратно за ружьями и помогал Ивану преодолеть расстояние до рюкзака. Вечером пошел снег с дождем, в такую погоду нет ни дичи, ни рыбы. Григорий остался возле друга.

— Все, Иван, мы умрем так, — заявил утром.

— Р-рано, Григорий, д-доберемся.

— Я пойду за помощью, ты лежи. Я заготовил тебе дрова, много дров, вода рядом. Ты жди. Другого выхода у нас нет.

Он заготовил много дров, сделал укрытие от дождя и снега, пошатываясь от голода, побрел в стойбище Дело.

Семь дней шли они по маршруту Лимури—Боктор, считая два дня, которые ушли на хождение Григория за помощью.

Иван Антонович Ефремов написал в дневнике: «Самар Григорий останется навсегда дорогим мне... Ему я многим обязан, даже собственной шкурой, так как нас преследовали беды с Лимурийского маршрута, из которого мы выходили с ним вдвоем пешком по Боктору, в октябре, без крошки еды — семь суток...»

___________

Часть географических названий в романе вымышленные, как, впрочем, и фамилии некоторых героев. Но и те, и другие имеют прототипы.

* Село Дондон — это село Кондон.

** Озеро Эвенкур — озеро Эворон.

*** Река Гэрин — река Горин (Горюн).

**** стойбище Дело — стойбище Ямихта

В конце отрывка в кавычках приведены подлинные слова из письма И.А. Ефремова Г. Ходжеру. Переписка хранится в фонде Хабаровского краевого музея имени Н.И. Гродекова.