ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ЗЕМЛЮ (Fantastyka 4 (31) 1985) (часть 4)

7. В рубрике «Встреча с писателем» публикуется интервью, которое Анджей Кшепковский/Andrzej Krzepkowski взял у польского писателя НФ, соавтора К. Боруня в написании знаменитой «космической трилогии», Анджея Трепки/Andrzej Trepka.

ОТШЕЛЬНИК С <берега> МАЛИНКИ/Samotnik z Malinki

Анджей Кшепковский: Восемь лет назад ты наделил меня некоторой привилегией. И я сейчас ею воспользуюсь, поскольку это позволит нам избежать официальности в разговоре. Скажи, эта вот непринужденность – это вот так ты относишься к миру и так его понимаешь?

Анджей Трепка: Насчет отношения – да. А что касается понимания – это не совсем так. Многих будничных дел, многих общественных явлений я не понимаю.

Анджей Кшепковский: Каких именно?

Анджей Трепка: Ну вот, например, я люблю ходить по учреждениям и помогать знакомым в их хлопотах. Это приносит мне удовлетворение. Однако есть люди, которые способны ходить по тем же учреждениям, чтобы вредить другим людям, и вот этого я уже совершенно не понимаю – ведь это даром потраченное время. Я знаю, что отношусь к жизни иначе, чем большинство из людей. Но понятие «иначе» – разве оно равносильно понятию «ошибочно»?

Анджей Кшепковский: Ты идеалист?

Анджей Трепка: На этот вопрос я не смогу однозначно ответить. Ну да, я материалист, если говорить о моем мировоззрении. Но если вести речь о социальных явлениях, то я выбираю программу альтруизма, подобно Дыбовскому. Я верю, что люди бесконечно хороши. Хотя… не во всех отношениях.

Анджей Кшепковский: Насколько я понимаю, ты хотел бы дружить со всеми людьми?

Анджей Трепка: Да.

Анджей Кшепковский: А люди? Все ли они отвечают тебе взаимностью в твоих чувствах?

Анджей Трепка: Люди. Ведь в них нет зла от природы. И если они иногда видят во мне врага… ну что ж, это их дело. Я смогу помочь и тому, кто мне когда-то вредил. Однако когда месть ставится во главу угла…

Анджей Кшепковский: Что ни говори – сильный мотив.

Анджей Трепка: Но не для меня. Я не умею и не люблю напоминать кому бы то ни было о том, что некогда случилось.

Анджей Кшепковский: Вот эти вот твои взгляды – они оставляют след в том, что ты пишешь?

Анджей Трепка: И очень даже заметный. Иногда это приводит к некоторым недоразумениям. Помнится, мы как-то возвращались всей делегацией из Пловдива, в разговоре зашла речь о «Двенадцати апостолах/Dwunastu apostolow» и один из коллег сказал, что общество, состоящее из сплошь хороших по определению людей – это нечто мерзопакостное. И, похоже, убежден был в этом. Но ведь мы же знаем, что вполне возможна бесконфликтная жизнь как отдельных людей, так и их совокупностей.

Анджей Кшепковский: Отголоски Утопии?

Анджей Трепка: Да.

Анджей Кшепковский: И кто же такую Утопию способен построить?

Анджей Трепка: Люди. Сами люди. Сверху это не свалится. А все это множество межлюдских столкновений и стычек складывается из событий, которых при минимальном проявлении доброй воли можно избежать. Может быть это особенность моего характера, может – чудачество, но я никогда не испытываю желания с кем-нибудь поссориться. Вот, например, меня часто удивляет твоя острая реакция на то и другое. Возможно потому, что я свой инстинкт агрессии преобразую и разряжаю накопленный потенциал в том, что пишу.

Анджей Кшепковский: Что ж, может быть ты и прав. И с каких пор ты вот так вот сам себя разряжаешь?

Анджей Трепка: Издавна. Лет этак уже тридцать шесть. Поначалу я писал сам для себя, затем, в 1951 году, родился как журналист. Это было как раз тогда, когда в газете «Sztandar Młodych» печатали роман «Астронавты» Станислава Лема.

Анджей Кшепковский: А сейчас? Сколько сейчас книг «на твоей совести»?

Анджей Трепка: Изданных – 13. (Вообще-то 14. Тут у него ошибочка вышла. W.). В том числе 3 с Кшысем Борунем.

Анджей Кшепковский: А сколько не изданных? То есть подготовленных к изданию и, быть может, уже принятых какими-то издательствами?

Анджей Трепка: Да, несколько книг находятся в печати. Дай подумать… «Биокосмос/Biokosmos», «Резервация/Rezerwat», «Беседы о животных/Gawędy o zwierzętach» -- в KAW, «Болезни (муки, мучения) природы/Cierpienia przyrody» -- в «Wydawnictwo Lubelskie», «Рассказы о животных/Opowieści o zwierzętach» в «Nasza Księgarnia». Это последнее, что я написал. Да.

Анджей Кшепковский: А сейчас ты что-нибудь пишешь?

Анджей Трепка: Да, пишу. Political fiction.

Анджей Кшепковский: Вот тебе и раз. Мне всегда казалось, что ты предпочитаешь придерживаться «чистой» тематики. Почитаю это с большим интересом. А какое ты выбрал название?

Анджей Трепка: Еще не выбрал.

Анджей Кшепковский: О сюжете ты как-то рассказывал, но это случилось в частном разговоре. Пока что сюжет раскрывать не будем?

Анджей Трепка: Не будем. Общие слова, которые могли бы тут прозвучать, никому не нужны.

Анджей Кшепковский: Вернемся к твоим достижениям. Всего ты написал 19 книг. (А вот тут подсчет на тот момент совершенно правильный. W.). А переиздания? Я знаю, что кое-что вроде готовится.

Анджей Трепка: Мы с Кшысем заключили с издательством «Iskry» договор на переиздание «Загубленного будущего/Zagubiona przyszlośc» и «Проксимы/Proxima».

Анджей Кшепковский: Без "Космических братьев/Kosmiczni bracia"? Насколько я знаю, читатели всегда предпочитают покупать всю трилогию

Анджей Трепка: В план поставлена вся трилогия.

Анджей Кжепковский: И которое это уже будет издание?

Анджей Трепка: Третье.

Анджей Кшепковский: Вообще-то собственно научной фантастики среди твоих книг не так уж и много?

Анджей Трепка: Да, три с Борунем, изданных в «Iskry», две в издательстве «Śląsk» и три – в KAW.

Анджей Кшепковский: Из этого можно сделать вывод, что твой мир фантастикой не ограничивается?

Анджей Трепка: Я никогда не отделял четко и выразительно фантастику от другой литературы. Проблемы любви, войны и голода, геройство и подлость и там и там трактуются подобным образом, ну разве что в одной книге лучше, в другой хуже. Ибо так уж странно на Земле сложилось, что все писатели – люди и все они оперируют человеческой этикой. И, кроме того, фактография исторических и научно-фантастических романов по своей правдивости мало в чем различается. Лишь тематические рамки разные.

Анджей Кшепковский: Не думаю, что с тобой согласились бы историки. Как-никак, удар по самолюбию, покушение на престиж. Но я думаю, что ты знаешь, о чем говоришь. Ведь ты писал кое-что и в этом жанре.

Анджей Трепка: Ну, если биографические исследования можно назвать историческими романами, то да – у меня действительно были две такие книги. О Дыбовском и Циолковском.

Анджей Кшепковский: А когда пишешь про животных, ты тоже углубляешься в историю?

Анджей Трепка: Та история, дорогой мой, имеет несколько другие измерения. Геологического скорее характера.

Анджей Кшепковский: Значит, можно говорить, что она более научна, поскольку опирается на скалы, а не на буквы.

Анджей Трепка: Согласен. Палеонтология обладает собственными положительными качествами. Допустим, тот факт, что некогда где-то жили саблезубые тигры, мало кто сможет применить для доказательства превосходства Пасхи над праздником Рождества Христова. Мертвых тигров трудно использовать в политике.

Анджей Кшепковский: А вообще кем ты себя чувствуешь отчетливее: литератором или популяризатором?

Анджей Трепка: Литератором. Поскольку не согласен с раскладыванием по полочкам. Жесткая классификация – это вздор. Да ты возьми в руки любую из книг Дитфурта/Ditfurth. Это популяризация или литература? А «Так называемое зло» Конрада Лоренца/Konrad Lorenz, а книги Вендта/Wendt и Дрëшера/Dröscher?

Анджей Кшепковский: Это точно. То, что ты мне дал почитать – как раз Дрëшера, я читал как самый увлекательный роман.

Анджей Трепка: Я не собираюсь утверждать, что пишу так, как пишут они. Я берусь за другие темы и стараюсь акцентировать несколько другие проблемы. Это влечет за собой и другие способы реализации задуманного. Но я всегда считал и сейчас считаю, что не только сюжетом определяется граница литературности. Для меня очень важно философское содержание произведения.

Анджей Кшепковский: Ну, с этой точки зрения окружающая среда тебе в этом весьма способствует. С давних пор горы функционируют в человеческом сознании как своеобразный символ философского вдохновения, настроения, рефлексии. Можно ли сказать, что с философией, содержащейся в твоих книгах, тесно связано высказываемое тобой утверждение, согласно которому в мире кроме Вислы-на-Висле ничего нет?

Анджей Трепка: Вот эта вот речка, что течет у меня перед домом – это Малинка. А в остальном все правильно. Стоит мне уехать из Вислы на пару дней, как я тут же начинаю тосковать по своим горам.

Анджей Кшепковский: Своим? А родился ты…

Анджей Трепка: В Рыхлоцицах-на-Варте. Что, вообще-то, не имеет особого значения. (В метрике у него действительно указаны Рыхлоцицы, но на самом деле все же Варшава. W.).

Анджей Кшепковский: Я слышал о двух китайцах, которые всю жизнь копили деньги лишь для того, чтобы родственники смогли похоронить их бренные тела на кладбищах их родных деревень.

Анджей Трепка: Ну, это совершенно другая ментальность. А что касается меня… Я знаю, что кроме патриотизма в его первом значении, то есть того, что должно быть чертой характера каждого честного человека, существует также нечто, что называют местным патриотизмом. При этом говорят об узах крови, сентиментализме… А я вижу в этом всего лишь след территориализма. Это еще одна черта, которую, как и многие другие хорошие обычаи, мы унаследовали от зверей. И раз уж зашла речь об обычаях, так я считаю, что обвинение людей в озверении – это скорее комплимент им.

Анджей Кшепковский: Стало быть, жизни без гор ты себе не представляешь. А жизни без писательства?

Анджей Трепка: Разумеется – тоже.

Анджей Кшепковский: Ты мне как-то показывал твой рассказ, который назывался «Молчание гор/Milczenie gór». Это была попытка соединить эти две твои великие любви? Доказательство того, что мира без гор и писательства не существует?

Анджей Трепка: Для меня не существует.

Анджей Кшепковский: В таком случае, каким мир должен, по-твоему, быть? Что ты любишь больше всего иметь перед глазами?

Анджей Трепка: Гм… Я назвал бы это, дорогой мой, весьма сублимированным влечением. Пейзаж – это почти что женщина. И без… выпуклостей в некоторых определенных местах он для меня неприемлем.

Анджей Кшепковский: Красиво сказано. Ты мог бы время от времени и в книгах позволять себе такую фривольность. И, вот кстати, нам пора вернуться к трудам нашим тяжким. Если так прикинуть по времени, выходит, что ты пишешь книгу примерно два года.

Анджей Трепка: С 1958 по 1972 год я новых книг не писал, поэтому интервал меньший. Трудно, впрочем, писать непрерывно.

Анджей Кшепковский: Это ты так шутишь. Когда бы я к тебе в Вислу не приехал, застаю тебя за пишущей машинкой. Переделываешь, переписываешь, наговариваешь на магнитофонную ленту, редактируешь, переписываешь, переделываешь… Не будем говорить о трудоемкости такого метода, но ты мне скажи – неужели выбор нужного слова это аж настолько кропотливое занятие?

Анджей Трепка: Ну, не знаю. Попросту для меня каждое слово важно. Стиль, ясное дело, важен тоже, но у меня есть еще и небольшой такой пунктик. Я стараюсь заменять иностранные слова, вторгшиеся и в обыденный наш, и в литературный язык, исконно польскими словами.

Анджей Кшепковский: Трудное занятие. И легко пересолить в этом.

Анджей Трепка: Я стараюсь не пересаливать. Знаю, что это вредно.

Анджей Кшепковский: Слова словами, но ведь не только из слов книга складывается. Это видно было уже в трилогии, а в «Двенадцати апостолах» и вовсе в глаза бросается, что ты считаешь беллетристику чем-то вроде способа изложения этики.

Анджей Трепка: Да. Я показываю там, в «Двенадцати апостолах», может быть – чуточку назойливо, каким, я считаю, мир должен быть.

Анджей Кжшпковский: Этика, значит. А что у тебя на втором месте?

Анджей Трепка: Интеллект. И лишь затем суждения и убеждения. То есть, там я ценю то же самое, что ценю в обыденной жизни. Вот сколько раз мы с тобой, споря о чем-то, не приходили к согласию?

Анджей Кшепковский: Ну-у… Кое в чем я с тобой, наверно, вообще никогда не соглашусь.

Анджей Трепка: Но сесть со мной рядом и поговорить об этом не откажешься. Вот в этом и заключается польза от взаимной толерантности.

Анджей Кшепковский: Язык, философия… А как насчет информации? Я знаю, что ты увлекаешься биологией. А чем еще ты увлекаешься?

Анджей Трепка: Астрономией, с которой я начинал. И, разумеется, астронавтикой. Я увлекся ею еще тогда, когда люди в большинстве своем вообще не верили в то, что космические полеты возможны. В начале 50-х годов популяризация астронавтики была крайне неблагодарным занятием. В редакциях на меня смотрели иногда как на безответственного маньяка.

Анджей Кшепковский: Я знаю пару человек, которые и сейчас посмеиваются над твоим тогдашним энтузиазмом. Вроде бы ты в одной из своих статей написал, что люди через пару лет полетят на Марс. Не вспомнишь, когда и где ты это написал?

Анджей Трепка: Насколько я помню, там не говорилось, что через пару лет. Я написал для журнала «Wieś/Деревня», который редактировался, разумеется, в Варшаве, а не в деревне, рецензию на лемовских «Астронавтов». Было это как раз где-то в начале 50-х годов. Может, через год после выхода «Астронавтов» из печати, может – через два. Я там обратил внимание читателей на то, что Лем датировал первое межпланетное путешествие 2006 годом, и написал, что, по моему мнению, такое путешествие состоится еще в нашем веке. И век ведь еще не кончился.

Анджей Кшепковский: Энтузиазм, пылкость… Ценные качества. Но ты ведь вроде бы не из тех, кто любой ценой навязывают людям свои мнения?

Анджей Трепка: Я ничего, никому и ни за какую цену не навязываю.

Анджей Кшепковский: Говорят, что каждая книга является своего рода отпечатком психики автора. Ты от рождения человек спокойный. Не поэтому ли в твоих книгах мало сенсационных приемов, неожиданных сюжетных поворотов, невероятных помыслов, сцен насилия? А ведь ты же знаешь, что многие читатели именно этого и ищут.

Анджей Трепка: Я толерантен к людским влечениям и желанием. Но, с другой стороны, я настолько эгоистичен, что не хочу ни читать, ни писать того, что не доставляет мне удовольствия. Насилия в мире вообще не должно быть. А если говорить о сюжете, то я люблю плавное его развитие. Сенсационности в общем, обыденном его понимании я не признаю, поэтому коварное убийство или вульгарная драка для меня никакая не сенсация. А вот открытие нового вида животных – это сенсация. Пусть даже речь идет о самом что ни на есть ничтожнейшем насекомом. Ехидн и утконосов исследовали на протяжении 87 лет. И те и другие – млекопитающие, и спор касался их способности откладывать яйца. И спор, в отношении обоих видов животных, был разрешен усилиями двух, работавших независимо друг от друга ученых. Австралийский зоолог W. H. Caldwell исследовал утконосов, немец Wilhelm Haacke – ехидн. И надо же было такому случиться, что они оба послали телеграммы, подводившие черту под многолетним спором, в один и тот же день – 2 сентября 1884 года. Какова вероятность такого вот совпадения? Это ведь гораздо сенсационнее убийства, не так ли? Я затем и осел здесь, над Малинкой, чтобы сбежать от дешевых сенсаций.

Анджей Кшепковский: Ага, осел. И сидишь тут удобно и спокойно. Но как насчет живого, более близкого контакта с тем, что сейчас в литературе НФ происходит?

Анджей Трепка: Да, такого контакта мне очень не хватает. Научная фантастика моментально исчезает с полок книжных магазинов по всей стране. Что уж тут говорить про Вислу, в которой всего один, и к тому же маленький книжный магазинчик. Но мне многое дают непосредственные встречи с читателями.

Анджей Кшепковский: Это точно. Помнится, было лишь одно крупное собрание фэнов НФ, на которое ты не приехал. И ты приезжаешь всегда в одном и том же бессмертном костюме. Намного ли меньший у него стаж литературно-приятельских встреч, чем у тебя?

Анджей Трепка: Ненамного. Впрочем, у меня есть уже и новый костюм – ты же видел.

Анджей Кшепковский: Однако я слышал, что, когда ты приехал как-то куда-то в этом новом костюме и там над тобой начали подшучивать, ты, не моргнув глазом, открыл свой портфель и показал выглянувший из него старый. Это можно рассматривать, как доказательство того, что ты старых друзей не бросаешь?

Анджей Трепка: Можно. Нет у меня такой привычки.

Анджей Кшепковский: И, как я понимаю, бросить писать ты тоже не собираешься?

Анджей Трепка: Это уж наверняка.

Анджей Кшепковский: И когда ты с нами встретишься снова? С твоей книгой на полке книжного магазина и со мной у его прилавка?

Анджей Трепка: А вот этого я тебе не скажу, дорогой мой.

Анджей Кшепковский: Это тайна?

Анджей Трепка: Нет, какая уж тут тайна. У меня пять книг лежат в разных издательствах. Какая из них выйдет первой – могу только ждать и нaдеяться.

Анджей Кшепковский: Ну что ж, подождем вместе. И могу лишь пожелать: «До скорого свидания!»