Вообще, писать про творчество Роберта Айзековича — не совсем моя специализация (но, может, кто-то не знает, чья?), но так уж случилось, что я на какое-то время оказалась с этим самым творчеством в крайней близости и вообще полном интиме. И решила поделиться впечатлениями.
Сразу дисклеймер: я не большой поклонник Говарда и самыми перевариваемым у него считаю цикл о Джентльмене с Медвежьего ручья. Претензий к автору у меня много, но самая для меня, как для переводчика, главная его беда — это бедность языка и неизобретательность художественных ходов. Это, скорее всего, становится особенно чувствительно именно во время перевода, так как только тогда авторский текст оказывается под прицелом столь пристального внимания. Просто читая текст, да еще и не в оригинале, проблему, наверное, трудно оценить. Впрочем, по какой-то необъяснимой причине освоив целым куском аудио-версию вот этого сборника, я лишь утвердилась в этом своем, прям скажем, нелестном мнении. (Не делайте этого, не читайте такие сборники целиком! Там есть отдельные достойные произведения, но из-за соседства с вещами попроще да пожиже, наполненными ровно теми же образами и даже дословно повторенными оборотами, они очень теряют в цене!)
Итак, о чем я тут трындела? А, да, Говард.
Так получилось, что я поучаствовала в переводе трех повестей и редактировании двух рассказов для этого сборника:
 |
|
М.: 
В Черной гончей смотреть, считай, не на что. Наличествует фирменный «ненавязчивый» горвардовский расизьмик, бравый cowpoke, по его собственному признанию, никогда не покидавший родного мухосранска, но обладающий нереально гладкой речью, страшный плохой негр, который говорит буквально как «моя твоя не понимай, твоя беги — моя стреляй», очень гомоэротичная сцена кулачного боя, слегка бдсмная damsel in distress ииии... фсе. А, ну и огнепоклонники йезиды из внутренней Монголии и прочая ересь в том же духе. Боги Бал-Сагота демонстрируют, что автор очень любит боевые сцены и нифига не шарит в дворцовых интригах. Ну, или они ему клинически не интересны. Вкратце сюжет передается как «приплыли — кровькишки — уплыли», но тут есть свои светлые моменты, которым, правда, хотелось бы дать больше места, да вот как-то не довелось: например, тема подземных лабораторий Готана уж как завлекательна! Ну и немного отстраненное и, как мне показалось, презрительно-подозрительное отношение фактического главного героя Турлы/Турлофа/Турлоха ко всему происходящему добавляет ложку трезвости в бочку нещадного пафоса. Правда, я не очень поняла, как народ, который умеет изготавливать хорошую сталь и качественный шелк, может не додуматься хотя бы до простейшего доспеха, но да ладно.
Палп говардовских времен не особо озадачивал себя фактчекингом, но и наука того периода по нынешним временам выглядит порой несколько нелепо (йезидские дьяволопоклонники, прастихосспади 
), так стоит ли винить авторов художественной литературы? Короче, в тексте встречается несколько ляпов неизвестной степени преднамеренности: Эанатум назван правителем Ниппура («Ур — брал, Урук — брал, Киш — брал, Ниппур — не брал...»), а ночной демон называется женским именем Лили вместо мужского Лилу. Но так как я не занималась подробным исследованием текстов, доступных по этой теме на тот момент, не могу гарантировать, что когда писалась повесть, некоторые из этих сведений считались самыми точными.
Из едва, наверное, заметных читателю, но до крайности меня заинтересовавших мелочей в первую очередь надо упомянуть описываемое мельком шествие плакальщиц, несущих носилки с деревянным идолом:
цитатаПо улице в их сторону двигалась процессия, сопровождавшая раскрашенные резные носилки, в которых лежала скрытая под цветами фигура. За носилками шли юные девушки в изорванных одеждах, со спутанными, беспорядочно развевающимися волосами. Ударяя в обнаженные груди, они восклицали:
— Айлану! Таммуз мертв!
Толпы на улицах подхватывали их крик. Носилки проплыли мимо, покачиваясь на плечах служителей, и на мгновение среди груды цветов мелькнул ярко раскрашенный глаз деревянного истукана. Отдающиеся эхом среди улиц крики верующих постепенно затихли вдали.
цитатаЧто и космогония финикиян, и главнейшие их мифы сходны с космогонией и мифами древней Халдеи, это точно так же верно, как и то, что искусство их по большей части заимствовано из того же источника. Мы поэтому не удивимся, встретив халдейского Думузи под именем Адониса-Фаммуза в наиболее чтимом святилище финикийского богослужения, в Джебале. («Адонис» значит просто «господин», «владыка»; это то же еврейское слово «адон», которым иудеи часто величали Господа Бога). Как ни груба и несимпатична этика хананеев, однако и они не смогли лишить поэтической прелести чудное сказание о трагической судьбе юноши-Солнца. Его любила богиня Баалат (по-гречески Бельстис, та же Бэлит, Иштар и Ашторет), а похитил его у нее жестокий случай: на охоте в Ливанских горах его пронзил клык свирепого вепря, посланного его лютым врагом, Огненным Молохом. Случилось это в самую середину лета, в июле месяце, который у семитов посвящен юному, застигнутому изменой богу. Река, текущая близ города Джебал, была названа Адонисом, и существовало поверье, будто она в этом месяце окрашивалась кровью молодого бога. Поверье это было основано на факте: родники реки протекают местами через красную глину, которая сохнет и крошится в жаркое время и отчасти смывается ее водами. Мифический смысл сказания весьма ясен: он означает победу злого, свирепого Солнца-Истребителя над благодатным Солнцем, прекрасным богом весны, женихом обновленной природы. Конечно, он возвращается к жизни. Его праздник приходился раннею весною. Начинался он печально, шествием плачущих женщин, которые рвали на себе платье и волосы и вопили, что бог умер. Они, и с ними народ, призывали его имя, повторяя возглас «Айлану! Айлану!» («Горе нам!»). Они клали деревянное изображение его, облаченное в царственную одежду, на роскошный одр, умащивали его елеем и благовонными маслами и совершали над ним все посмертные обряды, соблюдая при этом строгий пост. Одр носили в торжественном шествии, за которым следовала толпа, предаваясь обычным на Востоке исступленным изъявлениям печали. Затем воскресение бола из мертвых праздновалось с не менее исступленными изъявлениями радости, и воздух оглашался ликующими возгласами «Адонис жив!» вместо жалобного вопля «Фаммуз умер!» Само собой разумеется, что это празднество, и в том, и в другом фазисе его, отличалось вполне оргастическим характером.
Откуда эти сведения взялись изначально — чорт знает. Каюсь, мне банально не хватило терпения отследить всю цепочку до победного конца.
Такой же озадач случился у меня с другим словечком, таинственной «Шуалой», которым якобы назывался мир мертвых в Вавилоне. Вот так сходу мне удалось выцепить только один текст, «История религиозных разногласий» Джозефа МакКабе:
цитата The Story Of Religious Controversy by Joseph McCabeПри этом все, что я находила по этой теме на данный момент, говорит, что подземное царство называется Иркалла, и властвует там царица Эрешкигаль. Откуда взялась Шуала — без понятия. То есть, я нашла район Шуала в Багдаде, иракскую футбольную команду и поминаемую Насреддином звезду Аш-Шуала (Шаула?) По всей видимости, существует некое арабское слово الشعلة (Аль-Шуала? Как понимаете, я еще тот знаток арабского!), означающее то ли факел, то ли угли, то ли еще что-то, связанное с огнем. Но к Вавилону оно, понятное дело, не имеет отношения.Here again, we may note in passing, the Babylonians were the teachers of the Jews. Through the greater part of the Old Testament the Jews know only that the dead pass underground to Sheol, the land of darkness; and Sheol is only a variant of another Babylonian name for the home of the dead, Shuala.
Особым «писком» были всяческие военные мелочи. Они для меня неизменно являются местом некоторого напряжения, так как я испытываю своего рода органическое отторжение по отношению ко всему, созданному специально для уничтожения себе подобных. А также по той простой причине, что для меня разница между пистолетом и револьвером не совсем очевидна (да, в английском слова pistol и revolver по какой-то причине считаются одним и тем же, то есть револьвером, а для обозначения того, что мы называет пистолетом, используется что-нибудь типа automatic или handgun), а уж что там делают с курком, спусковым крючком и прочей убойной анатомией, останется, я надеюсь, чисто академическим знанием.
К счастью, никакого огнестрельного оружия в тексте не появляется — по понятным причинам. Зато упоминается боевой строй фалангой и колесничные бои. И то, и другое в моей голове прежде ассоциировалось с несколько более поздними временами. Я уже было предвкушала долгое и нудное копание во всякой военной истории, но тут оба моих сомнения разрешил один-единственный, так сказать, документ: Стела коршунов. Это такая замечательная штука, которая по времени создания, кажется, как раз совпадает с правлением помянутого уже Эанатума. И, — lo and behold! — на стеле отлично видны и фаланги, и прямо под ними — колесницы.
Из любопытного, наверное, стоит заметить еще, что в описании доспехов главного героя можно легко опознать облачение наемников-шерданов, среди которых, как говорится в тексте, он обучался военному мастерству. Вопрос, конечно, насколько Эанатум и шерданы реально пересекались по времени, но в истории древнего мира, судя по всему, плюс-минус пятьсот лет — не такая уж большая важность. По крайней мере, когда создаешь увлекательное приключенческое повествование.
Правда, помимо этого в тексте регулярно появляются упоминания стали — это в 25-то веке до нашей эры! Но тут уж ничего не поделаешь, переводчик садится на любимое ездовое животное (кривая коза, если кому любопытно), и — прыг-прыг-прыг...
Но не курьезом единым. В рассказе для меня отыскалось и нечто иное. То, что в моем понимании является самым настоящим космическим ужасом: мгновенное осознание не просто краткосрочности, но фактически нереальности не то, что отдельной человеческой жизни, но существования всего человечества на фоне этого самого космоса. И главный герой, как, наверное, всякий из нас, на мгновение погрузившись в этот ужас, отвечает ему с поистине человеческим апломбом: подайте сюда это мое несуществующее мгновение, и я проживу его что есть сил, а все те, кто хочет его прервать раньше времени, могут пойти и удавиться (ну, или в данном случае, быть сожранными месопотамской нечистью). И последние строчки повести, этот финальный вызов главного героя — не столько, как мне кажется, «прогнившей цивилизации», сколько осознанию объективной бессмысленности человеческого существования — делает произведение чуточку лучше и богаче.
цитировать
свернуть ветку
Но, может, действительно, не будь он так занят чисто приключенческой частью, для которой историческая истина не то, чтобы очень важна, у него было бы больше времени и пространства на более достоверные и проверенные данные. Я, вон, тоже скорее так, по верхам прошлась, со своей «проверкой». Так что, по совести, чья бы корова мычала.
но раньше в базе рассказ как «Дом Эрейбу» значился... 
)
