Комик (от нем. Komiker, Komikus, в свою очередь от лат. cōmicus) — амплуа, а также актёр, исполняющий комические роли.
Режиссерский курс Щуки.
Статическая мизансцена. Игорь придумал отличный этюд -- солдаты-срочники в музее. Зал музея. Справа -- обнаженный бюст античной богини, слева на скамеечке отдыхает прекрасная живая дева -- длинноногая, в миниюбке, в блузочке, в чулках в сеточку. Это наша одногруппница секси Надя. Перед бюстом богини замер «прапорщик», за ним выстроилась череда срочников. Головы срочников повернуты отнюдь не к мраморной богине. И только бедный прапорщик смотрит в мрамор. Этюд назывался «Экспонат» (это было задолго до Шнура).
Я был срочником, стоящим последним. И если первые в шеренге только повернули головы, то я почти целиком развернулся к живой богине. И пялюсь на нее во все глаза. Впитываю красоту.
Для срочников нужна форма. Игорь взял в костюмерной старые советские гимнастерки, штаны, ремни, пилотки. Прапора одели, как положено прапору, фуражка, брюки с лампасами, даже ботинки нашли. А вот с сапогами -- засада.
Сапог на всех не хватило. Игорь обегал всю Щуку, но нашел еще пару сапог. Занял у курса Иванова, кажется. Только сапоги оказались бракованные. Внутри подошвы выгнуло как от пожара, ступни целиком не засунешь. Ходить в таких сапогах невозможно. Что делать? Я посмотрел на осунувшееся лицо Игоря и говорю: ладно, давай их мне. Я на носочках постою. Десять минут? Подумаешь, задача.
Генеральный прогон перед показом. Принимает ВВ, куратор курса.
И вот -- смена мизансцены, мы расставили выгородку, разбежались по местам. Я вынес сапоги в руках на сцену, поставил и сунул туда ноги. Стою на пальцах. Забавно, я так даже выше ростом кажусь. Я приосанился.
ВВ оглядел мизансцену, улыбнулся. Вроде доволен. Потом ко мне:
— Овчинников, что ты стоишь, как герой-любовник?!
— Ээ...
— Добавь смущения. Смущайся! Еще!
Я добавил. Зрители-режиссеры засмеялись.
— Вот! — одобрил ВВ. — Теперь хорошо. Зафиксируй.
Так я понял, что от меня ждут точно не героя-любовника.
* * *
Задолго до этого.
Военные сборы. Отдельная трубопроводная бригада под Нижним Новгородом.
Репетируем присягу.
Я беру автомат наизготовку, встаю по стойке смирно. Подбородок задран, лицо торжественное.
— Курсант Овчинников, для принятия воинской присяги, ко мне! — командует замком взвода.
— Есть!
Иду, печатая шаг.
Слышу странный звук. Смотрю -- это замком взвода мучительно сдерживает смех. Его сгибает. Но меня не собьешь. Я репетирую присягу.
— Тарищ заместитель командира взвода, курсант Овчинников для принятия присяги прибыл! — чеканю я.
— Торжественно присягаю...
Замок опять сгибается. Красный.
— Блин, ты замучил, — говорю я шепотом. — Издеваешься?
— Овчинников! — говорит он. — Слушай, хватит. Я не могу, когда ты с таким лицом идешь.
Я потом посмотрел в зеркало, когда брился. А что не так? Лицо как лицо.
Красивое даже.
Можно героев-любовников играть. Точно.
* * *
— Думаете, я всегда играл героев? — говорит Порох. Он суров и мощен, как литая старинная мортира. Боксерская челюсть в седой щетине, лысина отливает патиной. — Э, нет. Это в кино вы привыкли, что я герой. А в театр Сатиры меня когда-то приняли как комика.
Александр Шалвович Пороховщиков, наш мастер. Порох.
Когда я его увидел в Гитисе на поступлении, я подумал: «Это же тот актер, из «Свой среди чужих«!» Оказывается, он ниже ростом.
А теперь я учусь у него на актерском курсе.
— Завтра будет пересдача сценречи, — объявила преподавательница. — Тебя, Овчинников, это особенно касается. Что у тебя с упражнениями? Всем знать теорию и практику. Дома перед зеркалом потренируйтесь. Овчинников! Ты понял?
— Понял, — я вздохнул. Из всех предметов мне труднее всего давались сценречь и танец. Особенно с танцем беда. Временами я чувствовал себя как сороконожка, которую спросили, с какой ноги она обычно начинает движение. Вот как можно одновременно быть почти Траволтой на танцполе -- и таким бревном в учебном классе? Однажды в клубе «Кабана» негр-кубинец, подвижный как ртуть, пожал мне руку, признавая свое поражение. Я сделал его в латине, а на уроке не могу повторить три движения, не запутавшись в ногах. Чертовы шаги!
С речью лучше, но далеко до совершенства. Остальных на пересдачу оставили с акцентами и южным выговором, а нас с Пашкой -- за лень и глупость.
Порох вошел в зал -- седой, мощный -- вместе с вокалисткой и сел в первом ряду. Его темные глаза смотрели на нас отрешенно и задумчиво.
Пересдача началась. Нас было четверо. Две девчонки, Пашка (не тот, что с Танцором диско, другой) и я.
— Кто начнет? — спросила педагог по сценречи.
— Давайте я.
Я сделал шаг вперед. Рассказал теорию и принялся за практику.
Упражнение называется «Колокол». Оно в принципе простое -- встаешь, ноги чуть шире плеч, руки прижаты вдоль тела. Нужно качаться с ноги на ногу, изображая язык колокола и произносить при этом «БОМММ-БОМММ», начиная с низких нот и до самых верхних. Главное, чтобы звук шел из груди, а потом из головы. Это упражнение развивает резонаторы.
Я это упражнение делал дома, прекрасно знал. Даже перед зеркалом репетировал. Так что в себе я был уверен. Как настоящий адепт системы Станиславского, даже в учебное упражнение я вложил внутренний монолог и киноленту видений. Я представлял, что я не просто колокол, а колокол из фильма Тарковского «Андрей Рублев», который отливают в последней новелле, и что я духовное воплощение шута, которому вырвали в начале фильма язык за правду, а теперь меня отлили в бронзе и дали мне новый медный язык, и я звоню над всем миром, над этой юной возрождающейся Русью, которая скоро сбросит рабское монгольское иго, и я смотрю на всех с высоты полета воздушного шара, подо мной проплывают поля и реки, и рыбаки в лодках, и табун лошадей, и я звоню. И звон мой чист и ярок. И разносится далеко.
— Начали, — сказала педагог по сцен.речи.
И я начал.
— БОМММ, БОМММ, — очень низко.
— БОМММ, БОМММ, — чуть выше.
Я делаю -- и чувствую, что вокруг меня что-то происходит.
Смех. Затем -- грохот горного обвала.
Порох стал багровый, как помидор. Никогда его таким не видел. И хохотал. По лицу катились слезы.
Что-то не так? — подумал я. И удвоил усилия.
Порох рубанул ладонью воздух, задыхаясь.
— Ты! — крикнул он своим мощным хриплым голосом. — Комик!!
И продолжил смеяться. Рядом с ним плакала от смеха преподавательница вокала, а педагог по сцен.речи -- стояла с красным лицом, она честно пыталась сдержаться.
— Овчинников, спасибо, — сказала она наконец сдавленно. — Все.
На этом экзамен благополучно завершился. Всем поставили «зачет» и отпустили.
После ко мне подошла Тамара и говорит со своим характерным гортанным акцентом:
— Спасибо, что рассмешил Пороха.
Я рассеянно кивнул.
А я стою и не могу понять. Как я это сделал?
Я же герой. Не комик.
============
Александр Пороховщиков (Клавдий), Алла Демидова (Гертруда) и Владимир Высоцкий (Гамлет) в спектакле Юрия Любимова «Гамлет», Театр на Таганке