Тропой Гека Финна
Из воспоминаний его героя Джима Макферсона складывается картина безоблачного детства. Обычная американская семья. Мать хлопочет по хозяйству, ходит в церковь и воспитывает единственного сына; отец работает инженером в фирме, занимающейся производством оружия, и часто допоздна засиживается над очередным проектом. Все это станет важно потом. А пока ватага мальчишек с утра до ночи пропадает на старых апельсиновых плантациях, которые начинаются на заднем дворе дома и тянутся на мили и мили вокруг. Мысли и чувства автора и его альтер-эго так переплелись, что их невозможно разделить. Стэн Робинсон, как и Джим, рано пристрастился к чтению. Долгое время любимым персонажем оставался Гекльберри Финн. Подражая Геку, Стэн носил синие обрезанные джинсы и соломенную шляпу, а друзьям раздавал прозвища из книг Марка Твена.
Мальчишки взрослели, купались в океане, играли в школьном джазе. «Я вырос в утопии», – говорит автор, имея в виду не только героя, но и себя самого [2, 349]. Так и тянулось это счастливое время, овеянное ароматами апельсинов, шалфея и эвкалиптов, пока в Ориндж-каунти не зашумели моторы экскаваторов. Апельсиновый рай начал планомерно уничтожаться, чтобы расчистить площадку для строительства жилых кварталов и торговых центров. Детство неожиданно кончилось. Позже Робинсон говорил, что испытал настоящий «шок будущего», когда на его глазах акр за акром исчезали зеленые рощи, а на их месте разворачивалась шумная и грязная стройка. Соседний Лос-Анджелес расползся в одну большую агломерацию, поглотив несколько окрестных городков и все больше походя на реальность «Золотого побережья». Былая компания распалась. Друзья устроились на работу, разъехались по другим городам.
«I’m an English major. I’m an American leftist»
Для Робинсона новая жизнь началась в стенах Калифорнийского университета в Сан-Диего, где он изучал историю, вскоре изменив выбор в пользу английской литературы. Четыре студенческих года, с 1970 по 1974, стали не просто строчкой в биографии, они обозначили настоящий поворот в идеях, политических взглядах и увлечениях. По словам самого Робинсона, факультеты литературы в американских университетах обычно очень либеральны [4]. Гуманитарии Калифорнийского университета были более левыми по своим воззрениям. В 70-х здесь преподавали Герберт Маркузе, Дональд Уэслинг и Фредрик Джеймисон. Из лекций и книг Маркузе пытливый студент почерпнул неприятие общества потребления и идею «великого отказа» от ложных потребностей во имя высшей духовности и гармонии с природой. Общение с Уэслингом расширило литературные горизонты, еще крепче сдружив с поэзией. Под влиянием Джеймисона возникли критическое отношение к капитализму и любовь к Сартру, укоренился интерес к научной фантастике. Классический джентльменский набор – Шекспир и Марло, Джойс и Пруст – пополнился Азимовым, Саймаком, Ле Гуин, Желязны, Стругацкими. Это было время наивысшего подъема «Новой волны», которую писатель до сих пор считает вершиной НФ [11]. «Левая» профессура к тому же активно критиковала войну во Вьетнаме. Для Робинсона настало время переосмыслить свое отношение и к работе отца, и к самим устоям американской жизни.
Еще одним своим учителем Стэн называет Гэри Снайдера, поэта и активного защитника природы. Его «вкладом» в копилку идей стала своего рода калифорнийская версия буддизма, огромную роль в которой играет естественная среда, окружающая человека.
Подобно юному принцу, одаренному добрыми феями, Робинсон делает первые самостоятельные шаги в литературе. Он пишет стихи, затем на волне увлечения научной фантастикой пробует себя в прозе. Первые опыты были не слишком удачны. По совету одного из знакомых Джеймисона, Стэн посетил творческий вечер Харлана Эллисона и попросил у мэтра адрес литературного семинара Клэрион. «Ну, парень, надеюсь, у тебя все получится», – напутствовал Эллисон. Заявка на обучение была подана, и в 1975 г. Робинсон поступил на курсы [11]. Семинар длился шесть недель, а на то, чтобы разобраться в услышанном, ушло несколько лет: начинающий писатель ничего не принимал на веру. На курсах он познакомился с Дэймоном Найтом, который стал его первым редактором, и вскоре тот купил сразу два его «музыкальных» рассказа «In Pierson's Orchestra» и «Coming Back to Dixieland» (1976), чтобы опубликовать в антологии «Orbit’18», где печатались Р. Лафферти, Г. Дозуа и Дж. Вулф. «Так я нашел свой путь» [11].
Этот путь пролегал по узким тропкам Сьерра-Невады, по льдам и торосам Антарктики, по рыжим пескам Марса. На давние симпатии к приключенческой литературе наложились идеи, определившие дальнейшую писательскую судьбу Робинсона. Вспоминая об этом времени, фантаст говорит о расколе в американской литературе между «бледнолицыми» и «краснокожими». «Я отождествлял себя с индейцами американской литературы – Фолкнером, Хемингуэем, Твеном, Снайдером, а не бледнолицыми Элиотом и Генри Джеймсом, с их потребностью вернуться в Европу, оглянуться назад» [10]. Правда, со временем регалий и званий становилось все больше, и причислять себя к «краснокожим» было все сложнее.
Получив степень магистра по английскому языку в Бостонском университете, Робинсон вернулся в Сан-Диего, чтобы преподавать в альма-матер и начать работу над докторской диссертацией о Филипе Дике. Весьма вероятно, что вдохновителем этой идеи был Ф. Джеймисон, считавший Дика величайшим из живых американских романистов. Его мнение не поколебала даже неприятная история, случившаяся за несколько лет до этого. Филип Дик, уже обуреваемый всевозможными фобиями, написал в ФБР письмо с обвинениями в адрес Джеймисона и еще ряда критиков и переводчиков, назвав их советскими агентами, работающими под псевдонимом Станислав Лем и пропагандирующими коммунизм в США [5]. Делу не был дан ход, хотя история получила огласку. Все это не помешало Робинсону написать исследование «Романы Филипа Дика» и успешно защитить его в 1982 г. Он даже собирался отослать свой труд самому Дику, но тот скончался за пару месяцев до завершения работы.
Творчество Дика стало еще одним из «университетов» Робинсона. Будучи дотошным исследователем, он прочел все 37 опубликованных на тот момент романов Дика, познакомился с его архивом (24 коробки с бумагами, проданные писателем университету за 500 долларов), проникся его авторской манерой. Робинсон никогда не копировал ни структуры, ни стиля чьего-либо письма, отбирая лишь необходимые элементы для внутреннего творческого синтеза. С точки зрения формы у Дика ему импонировало повествование, ведущееся от лица разных персонажей, с точки зрения содержания – акцент на поведении обычного человека в переломной ситуации. Только однажды ему довелось пообщаться с Диком лично, да и то очень мимолетно: на том самом вечере у Харлана Эллисона в зале присутствовал и Филип Дик. «После встречи я бросился из зала вслед за Диком. «Мистер Дик, мне очень нравится ваш роман «Реставратор Галактики». Он посмотрел на меня, как на душевнобольного, кивнул и пошел дальше, не сказав ни слова» [11].
В 1978 г. Робинсон сделал перерыв в работе над докторской и некоторое время жил в Дэйвисе, работая в книжном магазине, проводя много времени в пеших походах по отрогам Сьерра-Невады и обдумывая сюжет романа о Калифорнии. В местном акваклубе Стэн познакомился с Лизой Холланд Новелл, своей будущей женой.
До сих пор, активно читая научную фантастику, Робинсон был далек от фэндома. Отчасти ситуацию исправил Клэрион, затем семинары Урсулы Ле Гуин, в которых он принимал участие, параллельно работая над диссертацией. Ле Гуин вела два курса: по истории научной фантастики и по литературному мастерству. Стэн принимал участие в обоих. На занятиях обсуждались сочинения братьев Стругацких, Филипа Дика, Джина Вулфа, Роджера Желязны, Станислава Лема. Потом было неформальное общение обеих групп на вечеринках, совместный поход в кино на «Звездные войны». Ле Гуин прочла несколько рассказов Робинсона, похвалила «Прогулку по хребту» (Ridge Running, 1984) и посоветовала больше писать. «Левая рука тьмы» и «Обделенные» стали еще одним важным ориентиром для Робинсона.
Есть и второй план повествования: писатель Том Барнард и его жена-химик, живущие в Цюрихе, и его утопический роман. Главная интрига книги – как же соотносятся между собой эти реальности? В постмодернистские игры о творце и творении автор играть не любит. В итоге Барнард оказывается одним из тех, кто осуществит социальную революцию. Том – единственный персонаж, введенный во все книги трилогии, чтобы подчеркнуть альтернативность этих вселенных. Задача утопии – показать, что существующий вариант развития не единственный, что можно создать лучший мир, в котором люди научаться беречь землю ради нее самой, а «жить хорошо» не будет означать «иметь много вещей».
В рассказе «Цюрих» (Zurich, 1990) он откровенно подшучивает над педантичными швейцарцами, любителями чистоты и порядка. Эти удачные опыты доказывают, что автор зарыл свой талант юмориста в землю или, скорее, в грунт Марса, который вскоре поглотил его внимание на ближайшие шесть лет или 1700 страниц.
«Мне нужен широкий холст»
Два года в Европе разорвали едва наметившиеся связи писателя с американским НФ-сообществом. Зато позволили лучше узнать его британский, итальянский и французский аналоги. Из Швейцарии он наездами бывал в Лондоне, где сдружился с критиком Джоном Клютом. Его квартиру в Кэмден-Тауне Робинсон запечатлел в одном из своих рассказов. «Все стены в ней были туго забиты книжными полками, полки были прибиты в туалете и в ванной, даже в головах гостевой постели. В случае маловероятного землетрясения гость будет погребен под многими сотнями книг по истории Лондона» [3]. После возвращения в 1988 г. в Вашингтон Робинсон стал активнее участвовать в жизни фэндома. Позже, приехав в США, Клют так описывал старого друга: «Глаза были ясными, волосы – густыми, лицо – тонким и загорелым. Он стоял очень прямо, балансируя на пальцах ног, словно готовый вновь куда-то бежать. Он посмотрел на меня, как путешественник во времени мог бы взглянуть на друга из далекого прошлого, будто он был глубоко счастлив, что я еще жив, хотя и сильно изменился» [7].
Автор пытается оживить «твердую» фантастику привнесением в нее хорошо знакомых ему элементов. Как бы себя вели швейцарцы, попав на Марс? Или суфии? А каков серфинг при марсианской силе тяжести? Писатель верен и своему тяжеловесному стилю, перегруженному научным инструментарием, и структуре сюжета с очень длинной экспозицией и стремительной развязкой. Он не пишет бестселлеров, он просто облекает в художественную форму свои идеи. Он – историк будущего.
Получив по итогам цикла дюжину премий и наград, Робинсон не почил на лаврах. В 1995 г. он предпринял 6-недельное путешествие в Антарктиду по следам экспедиций Шеклтона и Скотта. Что ж, это место ничем не хуже Марса… Кроме того, нужно бороться за продление действующего договора об Антарктике. В результате в 1997 г. выходит роман «Antarctica», весьма похожий на предыдущий цикл и суровостью ландшафта, и характерами, и идеями.
Тем временем, личная утопия Робинсона осуществилась. Он и его семья живут в кохаузинге Village Homes в Дэйвисе. В такие сообщества объединяются единомышленники. Трапезы вскладчину, солнечные панели на крыше, совместный присмотр за детьми, общие зоны отдыха и обязательный сад-огород вокруг. Все это не раз появлялось на страницах книг и вот, наконец, стало реальностью. Раньше Робинсон любил писать в кафе, где топились люди и слышались обрывки разговоров. Несколько последних романов написаны за круглым металлическим столом во дворе его дома. Здесь появилась смелая альтернативка «Годы риса и соли» (The Years of Rice and Salt, 2002) о борьбе ислама и буддизма после того, как черная смерть в XIV в. опустошила Европу на 99%. Новый свет открыт китайцами, а промышленная революция началась с Индии. Как обычно, автору не хватает жизни одного поколения, чтобы все показать. Ему действительно нужен широкий холст. В этой книге он прибег к универсальному буддистскому средству – реинкарнации героя в течение 700 лет земной истории.
Пусть тема заговора искусственного интеллекта не нова и у Дэна Симмонса раскрыта гораздо масштабнее, а история революции в колонии во времена Хайнлайна еще не утратила прелесть новизны. Ценность книг Робинсона не в сюжетных ходах, а в идеях, которые за ними стоят.
Вот уже три десятилетия он пишет об ученых, о науке, которая одна может спасти человечество. С этим можно не соглашаться, но убежденность самого автора и продуманность его аргументов производят впечатление. Он реконструирует доисторическое прошлое («Shaman», 2013), так же как далекое будущее, пытаясь понять, что же определяет человеческую природу. Робинсон пишет историю будущего. Хотя она, как и любая другая история, не всегда следует канонам драматургии.
Он последовательный сторонник воплощения в жизнь той утопии, которую так детально обрисовал в своих книгах. Как и герой одного его рассказа, Стэн Робинсон может сказать: «Я верю, что Человек добр. Я верю, что мы стоим на заре столетия, которое будет более мирным и процветающим, чем любое другое столетие в истории» [3].
Литература:
1. Робинсон К.С. Золотое побережье. Рига, 1997.
2. Робинсон К.С. У кромки океана. Рига, 1997.
3. Робинсон К.С. История XX века, с иллюстрациями // http://lib.ru/INOFANT/ROBINSON_K/r_robins...
4. «Вся научная фантастика – политическая» // Look At Me, апрель 2015. http://www.lookatme.ru/mag/people/experie...
5. Отставнов М. Другой Лем // Компьютерра. 2001. № 15.
6. Christensen J. Planet of the Future. The Boom interview: Kim Stanley Robinson // Boom Winter. 2013. Vol. 3. № 4.
7. Clute J. Kim Stanley Robinson // Capclave, 2006. 20-22.10.2006. Р. 6-8.
8. Cramer K., Hartwell D. G. Kim Stanley Robinson Interview. July 13, 1997 // Readercon 9. July 13, 1997. Part 2.
9. Csicsery-Ronay I. Pacific Overture: An Interview with Kim Stanley Robinson // Los Angeles Review of Books. 9.11.2012.
10. Foote B. A Conversation with Kim Stanley Robinson // Science Fiction Studies. March 1994. № 62.
11. Schweitzer D. An Interview with Kim Stanley Robinson // Amazing Stories. December 10, 2015.
Статья принимала участие в конкурсе Фанткритик-2018, но не прошла в короткий список.