Помните, как передают на сцене гнев и торжество братья Адельгейм в спектакле «Уриель Акоста» по трагедии Карла Гуцкова... Эти артисты знают, как нужно «построить» лицо, как модулировать интонацию голоса, чтобы достичь определенного эффекта. Потому в их спектакле вольнодумец Акоста не столько жертва религиозного фанатизма, сколько убежденный в своей правоте рыцарь свободной мысли. Вообще, нам стоит учиться у драматических артистов: они владеют своим телом и умеют своим лицом и своим голосом воплощать совершенно разные человеческие типы. Кажется, никто из них не знает анатомию в том объеме, в котором знаем мы, живописцы, но зато опи изучили собственные психофизические данные... Надо знать психофизическую структуру человека.
Так говорил и не уставал повторять это Ефим Семенович.
Должен сказать, что витебчане тогда были заядлыми театралами и самыми активными из них оставались студенты художественного техникума. Из дружбы с актерами и режиссерами мы извлекали и совершенно практические уроки, о которых нам говорил наш педагог Минин. Он учил нас анализировать собственные впечатления. Ему принадлежала крылатая мысль: образованного человека от невежды отличает способность управлять чувствами. Образованный не поддается ложным порывам, не занимается самообманом, преодолевает соблазны.
— Это возможно лишь тогда, когда знаешь анатомию,— с 'улыбкой заключал он такие тирады.— Художник устойчив тогда, когда знает, как устроено тело живого организма... Устойчивость нам нужна! Человеку на земле отведен не столь долгий срок... Ну, побольше, чем собаке, чем лошади... Но — маловато! Вот он и призван за отведенные ему годы научиться разбираться в жизни и потом собирать свои впечатления. Пс-научному говоря, сочетать анализ с синтезом. Так вот, не стесняйся пользоваться и тем, и другим. Не все время анализируй да разлагай, а и составляй... Созидание — суть создания!
Этот разговор запал мне в память. Ефим Семенович, видимо, хотел втолковать учепику ясную мысль в ясном изложении. Тогда я был больше польщен вниманием старшего товарища, а ныне понимаю, что подобными наставлениями настоящий Учитель внушает ученикам свои заветные мысли. Мне, помню, нравилось такое простое представление об идеальном художнике — «Устойчивый»! Я и сам хотел быть таким.
Конечно, идеал складывался не только от воздействия на меня Е. Минина. Витебск тогда был богат на яркие художественные таланты. В спектр лучей, вносивший ясность в наши умы, особенно нужный и полезный мне личио, входили имена славные и авторитетные. Назову хотя бы Юрия Пэна, обласканпого некогда самим Ильей Ефимовичем Репиным. Художник-реалист по сути своего таланта и своего понимания искусства, он и в творчестве, н уроками в техникуме, и всем своим поведепием внушал нам мысль о благо-
60
родстве правды, запечатленной живописцем, о достоинстве реалиста.
Сейчас я хорошо понимаю, почему на склоне лет известный художник Марк Шагал часто думал о Витебске, вспоминал и Юрия Пэна. Возможно ли забыть или исключить из памяти этого патриота старого, почти сплошь деревянного Витебска! Без памяти был он влюблен в витебчан. Старожилы города, верно, помнят этого человека, ежедневно ходившего с этюдником на Витьбу. В поношенном капелюше и видавшем виды пиджаке, он подолгу стоял на высоком берегу Витьбы и писал чудо-окрестности, любовно запечатленные в его многочисленных этюдах.
— Ах! Если бы вы знали, какое это чудо — Витебск и все то, что его окружает!..— часто повторял Ю. М. Пэн.— Я же говорил Туржанскому, что когда бог сеял красоту, солидная часть ее зерен просыпалась на Витебщину. Это и река Лучеса под Витебском, и Двина с Витьбой, и все эти луга и холмы вокруг города, в котором и должны были бы жить художники да фантазеры... Любой здешний вид, написанный художником,— это сгусток красоты, к которой и прибавлять печего...
Счастлив и я тем, что мне разрешено было приходить в его мастерскую, увешанную и заставленную холстами, картинами, законченными рисунками так называемых типажей Витебска — ремесленников, огородников, сапожников, портных и двумя незабываемыми портретами известных в то время трубочистов с Могилевской улицы. Когда же я поинтересовался у Ю. М. Пэна, чем ему, художнику, интересен трубочист, мастер ответил: «Во-первых, он очень живописен и горд своей профессией, которая позволяет смотреть на все сверху и видеть нас всесторонне. Трубочисты шутят, что им надо иногда прочищать мозги и задымлеп-ные головы людям, чтобы не возникало внезапных пожаров...»
Юрий Моисеевич очень любил своих сограждан. Особенно красочно видел он красоту обнаженного человеческого тела. Каждый год он писал разнообразных натурщиков и натурщиц и восхищался: «Ах! Анатомия вроде одинаковая у всех, а какое разнообразие пластических характеров и пропорций! Особый нрав — в лицах, в настроениях, в мимическом выражении, в переживаниях...»
Ю. М. Пэн частенько поглаживал правой рукой свою левую руку (точнее кисть), в которой он держал тяжелую палитру, и которая давно напоминала ему о том, что устала и пора бы перенести палитру в правую руку. Но привычка долгих трудовых лет не признает изменений. Он все равно держит палитру левой рукой, приговаривая: «Все проходит, все проходит, и рука моя пройдет...»
Сегодня и мой возраст приближается к тому времени, когда и мне надо уговаривать свои руки работать. Тогда я об этом не предполагал.
— Старые мастера всех времен мечтали о прекрасном новом,— не раз повторял 10. М. Пэн.— Преодолеть вековую инертность...
Картины Юрия Пэна:
