Наши звёзды. Наталья Ванханен (*)

Весь в сахарной пудре бутонов,
в сиянье и стрекоте спиц,
последнего снега потомок,
обласканный облаком птиц.

Он сотни разрозненных тварей
извлек из-под сонных коряг,
созвал и сосватал, и спарил,
скрестил, сочетал и сопряг.

Он вышел, он встал перед вами
с руками, воздетыми ввысь.
Над зверем с двумя головами
черемухи пальцы сплелись.

На них соловьи-постояльцы
обрушили пенистый вал,
но сцеплены крепкие пальцы,
которых никто не ломал.

А мы, улыбаясь натужно,
глаза отводя от любви,
бормочем: — Не больно-то нужно...
Ужо у меня, соловьи!..

И давим сердечную смуту,
глухие среди торжества,
и все повторяем кому-то
ненужные чьи-то слова.


ДВОРИК

Как тогда, гляди-ка — вправду, понарошку? —
в тополином лаке запыленной лени
торкается песня в раму и окошко,
и навек разбиты локти и колени.

В колыханье полдня — помнишь, как когда-то? —
тополей воздеты черные ладони,
переливы листьев, горлиц перекаты,
и покойник-голубь найден на балконе.

Хоронили. Взглядом провожали стайку.
Улыбалась тетя: «Царствие Господне!»
Итальянский мальчик пел про чью-то майку,
и дрожали листья так же, как сегодня.


НЕТ

Безоглядным «никогда»
вдоль анкетных строчек
вновь падучая звезда
ставит в небе прочерк.

– Не была. Не знаю. Нет.
Ни за что не стану.
Лучше чёрная вода.
Лучше в воду кану!

Прочерк, промельк и побег.
Краткое свеченье.
Отлетание навек
вместо отреченья

в гармонической тиши,
залитой эфиром,
неприкаянной души,
несогласной с миром.


ЧЕЛОВЕК

Дитя (оттого и печален),
кому только звери – свои,
среди неостывших развалин
усталой и грузной семьи,

ты входишь в великие дебри
народов и сумрачных стран,
где папоротники и кедры
и таволги душный туман,

где ветер теплей домочадца,
а сумерки свету равны,
где ласточки мошкой стучатся
о белую лампу луны.

Зеркальные стёкла природы
на ощупь пытаешь до слёз
и просишь любви и свободы,
всего, до чего не дорос.


***
Пока вода дрожит,
звезда не ходит в гости.
Я научилась жить
без зависти и злости.

Не струны и не медь,
а всё же так и эдак
я научилась петь.
Возможно, напоследок.

Я научилась быть.
Возможно, поневоле.
Грубеть, но не грубить,
ржавея на приколе.

Я научилась ждать
и платье брать по росту.
Не стану утверждать,
что это было просто.


***
Время чахнет и пирует,
окликает: «Кто таков?»
Время нас загримирует
под старух и стариков.

Под богатых и в заплатах.
под женатых-холостых,
под горбатых, виноватых,
под набитых и пустых.

Полных радости и жажды,
потерявших интерес...
Но когда-нибудь однажды
станет времени в обрез.

И тогда походкой шаткой
ступим мы под гулкий свод.
Выйдет ангел с мокрой тряпкой,
краску глупую сотрёт.

и в начале новой эры,
в свете завтрашнего дня
вдруг проступят пионеры,
а под ними — ребятня.

И с горящими ушами
мы окинем новый дом,
и большими голышами
к Богу умному войдём.

Он посмотрит, будто мимо,
Помолчит, повременит.
Опознает нас без грима,
засмеётся и простит.