(обложка издания 1977 года)
1967: ПРЕДИСЛОВИЕ 1 — ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Айзек Азимов
Сегодня — в тот самый день, который я пишу это — мне позвонили из «Нью-Йорк Таймс». Они берут статью, которую я отправил им по почте три дня назад. Тема: колонизация Луны.
И они поблагодарили меня!
Как же переменились времена!
Тридцать лет назад, когда я начал писать научную фантастику (я в то время был очень молод), о колонизации Луны писали только в дешевых журналов с ужасными покрытиями. Это была литература из серии «не говорите, что вы верите во всю эту чушь». Это была литература из серии «не забивай себе голову этой ерундой». Но прежде всего это была спасительная, эскапистская литература!
Иногда я вспоминаю об этом с каким-то недоверием. Научная фантастика была литературой бегства. Мы убегали. Мы отворачивались от практических проблем — таких, как стикбол, домашняя работа и кулачные бои — чтобы отправиться в вымышленный мир демографических взрывов, ракет, лунных экспедиций, атомных бомб, лучевой болезни и загрязненной атмосферы.
Разве это не замечательно? Разве не восхитительно, что мы, юные беглецы, все же получили заслуженную награду? Все великие, безнадежные, волнующие сегодняшние проблемы тревожили нас примерно двадцать лет назад — когда никто о подобных вещах и не задумывался. Как вам такое бегство?
Но теперь вы можете колонизировать Луну на милых и скучных страницах «Нью-Йорк Таймс». И это будет совсем не научная фантастика, а трезвый анализ сложной ситуации.
Произошли важные изменения, и они напрямую связаны с книгой, которую вы сейчас держите в руках. Позвольте все объяснить…
Я стал писателем-фантастом в 1938 году, как раз в то время, когда Джон У. Кэмпбелл-младший изменил наш жанр, решительно потребовав, чтобы писатели-фантасты твердо стояли на границе между наукой и литературой.
(здесь и далее обложки издания 1969 года, разбитого на три покета)
Научная фантастика до Кэмпбелла слишком часто пересекала эту границу — и становилась либо ненаучной, либо чрезмерно научной. Ненаучная фантастика — это приключенческие истории, в которых жаргон вестерна время от времени заменяли эквивалентами из космического жаргона. Автор мог быть совершенно невинным по части науки; все, что ему требовалось — словарь технического жаргона, откуда он черпал материал без разбора.
Чрезмерно научные истории, с другой стороны, были населены исключительно карикатурными учеными. Некоторые из них были сумасшедшими, некоторые — рассеянными, некоторые — благородными. Единственное, что у них было общего — склонность подробно разъяснять свои теории. Безумные визжали, рассеянные бормотали, благородные декламировали — но все читали невыносимо длинные лекции. Сюжет казался тонким слоем цемента, скреплявшим длинные монологи, создавая иллюзию, что в этих бесконечных словоизвержениях есть какой-то смысл.
Безусловно, были и исключения. Позвольте напомнить, например, «Марсианскую Одиссею» Стэнли Г. Вейнбаума (который, к сожалению, умер от рака в возрасте тридцати шести лет). Она появилась в июле 1934 года, в «Удивительных историях» — прекрасный кэмпбелловский роман за четыре года до того, как Кэмпбелл установил свои правила.
Вклад Кэмпбелла состоял в том, что по его требованию исключение стало правилом. В рассказе должны быть настоящая наука и настоящая история — и необходимо равновесие этих элементов. Кэмпбелл не всегда получал то, чего хотел, но он вынуждал авторов стремиться к этому идеалу — и наступило время, которое старики называют Золотым Веком Научной фантастики.
Безусловно, у каждого поколения есть свой Золотой Век — но Золотой век Кэмпбелла стал и моим, и когда я говорю о «Золотом Веке», то подразумеваю именно эпоху Кэмпбелла. Слава судьбе — мне удалось стартовать как раз вовремя, чтобы мои рассказы стали в своем роде частью (и довольно значительной частью — к черту скромность!) Золотого Века.
И все же любой Золотой Век в себе самом таит семена собственного разрушения; когда он минует, вы можете обернуться назад и безошибочно определить, где лежали эти семена. (Как же прекрасен взгляд в прошлое! Как это чудесно — пророчить то, что уже произошло. Никогда не ошибешься!)
В данном случае требование Кэмпбелла, который хотел получить настоящую науку и настоящие истории, призвало сразу двух Немезид — одна обрушилась на науку, другая — на истории.
В сочетании с настоящей наукой истории казались более вероятными и, действительно, они становились более вероятными. Авторы, борясь за реализм, описывали компьютеры, ракеты и ядерное оружие, в точности похожие на те компьютеры, ракеты и ядерное оружие, которые появились в течение десятилетия. В результате действительность пятидесятых и шестидесятых очень похожа на кэмпбелловскую научную фантастику сороковых.
Да, писатели-фантасты сороковых выходили далеко за пределы сегодняшней действительности. Мы, сочинители, не просто устремлялись к Луне или посылали беспилотные ракеты к Марсу; мы проносились через всю Галактику на сверхсветовых двигателях. Однако все наши приключения в далеком космосе были основаны на тех принципах, которыми сегодня руководствуется НАСА.
И старые фэны волнуются, потому что сегодняшняя действительность так сильно напоминает позавчерашние фантазии. В глубине души (неважно, признают они это или нет) читатели испытывают разочарование и даже гнев: внешний мир вторгся в их частные владения. Они страдают от утраты «ощущения чуда»; ведь то, что когда-то казалось настоящим «чудом», теперь кажется прозаическим и приземленным.
Кроме того, не сбылась надежда, что кэмпбелловская научная фантастика будет подниматься все выше, завоевывая новых читателей и приобретая невиданную респектабельность. Вместо этого проявился совсем уж непредвиденный эффект. Новое поколение потенциальных читателе научной фантастики находило все необходимые фантастические истории в газетах и обычных журналах, и многие больше не испытывали непреодолимого желания читать специализированные научно-фантастические издания.
После недолгого взлета в первой половине 1950-ых, когда осуществлялись как будто все золотые мечты авторов и издателей фантастики, начался спад, и журналы стали такими же небогатыми, как в 1940-х. Даже запуск Спутника не смог остановить этот спад — скорее наоборот, ускорил.
Вот как действовала Немезида «настоящей науки». А что случилось с «настоящими историями»?
В двадцатых и тридцатых годах научная фантастика едва сдвинулась с места — умение хорошо писать здесь не требовалось. Писатели-фантасты в те времена были постоянными и надежными источниками материалов; всю жизнь они писали только научную фантастику, потому что все прочее требовало лучшей литературной техники и выходило за пределы их возможностей. (Спешу заметить, что были исключения, и Мюррей Лейнстер — одно из таких исключений.)
Авторы, которых воспитывал Кэмпбелл, однако, должны были писать хорошо — иначе Кэмпбелл отвергал их тексты. Они прилагали все возможные усилия и писали все лучше и лучше. В конечном счете (это было неизбежно) они поняли, что достаточно хороши и могут заработать больше денег в другом месте; они стали реже обращаться к научной фантастике.
Итак, две Немезиды Золотого Века трудились, взявшись за руки. Многие авторы Золотого Века вслед за научной фантастикой двинулись от вымыслов к фактам. Такие писатели, как Пол Андерсон, Артур Ч. Кларк, Лестер дель Рей и Клиффорд Д. Саймак стали писать научные и научно-популярные тексты.
Они не изменились; на самом деле изменилась среда. Темы, которыми они некогда занимались в беллетристике (ракетная техника, космические полеты, жизнь в других мирах и т.д.) перешли из сферы вымыслов в сферу фактов, и авторы уловили это изменение. Естественно, чем больше эти авторы писали ненаучной фантастики, тем меньше они занимались научной фантастикой.
Чтобы какой-нибудь хорошо осведомленный читатель не начал в этот момент бормотать себе под нос саркастические замечания, я честно и откровенно признаюсь, что из всех питомцев Кэмпбелла именно я решительнее прочих переменил сферу деятельности. Вслед за Спутником воспарил и я, а отношение к науке в Америке (по крайней мере, временно) переменилось; и я с тех пор издал пятьдесят восемь книг, из которых только девять можно назвать художественными.
Мне действительно стыдно, я смущен и страдаю от сознания своей вины, ведь неважно куда я я иду и что делаю — я всегда буду считать себя прежде всего писателем-фантастом. И все же, если Нью-Йорк Таймс попросит меня колонизировать Луну и если «Харперс» попросит меня исследовать край Вселенной — как я смогу отказаться? Эти темы — дело всей моей жизни.
Позвольте мне сказать в свою защиту: я не окончательно ушел из мира настоящей научной фантастики. В мартовском номере «Миров Если» за 1967 год (сейчас он появился в продаже) опубликована моя повесть «Бильярдный Шар».
Но забудем обо мне, вернемся к научной фантастике...
Как ответила научная фантастика на эту двойную угрозу? Совершенно очевидно, следовало приспособиться — научная фантастика так и поступила. Конечно, тексты в стиле Кэмпбелла еще пишутся, но не они определяют ситуацию в жанре. Они слишком тесно связаны с реальностью.
Новая научно-фантастическая революция произошла в начале шестидесятых; ярче всего это проявилось в журнале «Галактика», который редактирует Фредерик Пол. Наука отступала, и на первый план выдвигалась современная литературная техника.
Акценты сместились, и стиль стал важнее всего. Когда Кэмпбелл начал свою революцию, новые авторы, пришедшие в жанр, принесли с собой ауру университетов, науки и исследований, логарифмических линеек и пробирок. Теперь новые авторы кажутся поэтами и художниками и приносят с собой ауру Гринвич-Виллидж и Левого берега.
Естественно, эволюция никогда не обходится без потерь и исчезновений. Потрясение, которым закончилась Меловой период, привело к уничтожению динозавров, а переход от немых фильмов к звуковым уничтожил целые толпы скоморохов.
Так обстояло дело и с научно-фантастическими революциями.
Прочитайте список авторов в любом научно-фантастическом журнале начала тридцатых, потом прочитайте такой же список в научно-фантастическом журнале начала сороковых. Почти ничего общего: многие вымерли, и лишь единицы смогли пережить эту революцию. (Среди этих немногих — Эдмонд Гамильтон и Джек Уилльямсон.)
Между сороковыми и пятидесятыми различий было немного. Период Кэмпбелла все еще продолжался, и это доказывает, что десятилетний промежуток сам по себе ничего не значит.
А теперь сравните журнальных авторов начала пятидесятых с авторами современными. Произошел очередной переворот. И вновь выжили немногие — на арене появилось великое множество блестящих молодых талантов.
Эта Вторая Революция не столь заметна и очевидна, как Первая. И вот явление, которого не было раньше и которое появилось теперь — научно-фантастическая антология. Появление антологий становится поворотной точкой.
Каждый год появляется немало антологий, и всегда их содержание взято из прошлого. В антологиях шестидесятых всегда широко представлены рассказы сороковых и пятидесятых, так что в этих антологиях Вторая Революция еще не состоялась.
Вот в чем смысл антологии, которую вы сейчас держите в руках. Эта книга составлена не из старых рассказов. Она состоит из рассказов, написанных теперь, под влиянием Второй Революции. Харлан Эллисон намеревался в этой антологии представить современное, а не вчерашнее состояние научной фантастики.
Если вы просмотрите оглавление, то увидите множество авторов, которые играли значительные роли в эпоху Кэмпбелла — Лестер дель Рей, Пол Андерсон, Теодор Старджон и так далее. Эти писатели достаточно опытны и талантиливы, чтобы пережить Вторую Революцию. Вы, однако, найдете здесь и авторов, сложившихся в шестидесятые годы и знающих только новую эру. Таковы Ларри Найвен, Норман Спинрад, Роджер Желязны и так далее.
Смешно предполагать, что все встретят новое с одобрением. Те, кто помнит старое, и те, чьи воспоминания неразрывно связаны с годами молодости, конечно, будут оплакивать прошлое.
Не стану от вас скрывать, что я тоже оплакиваю прошлое. (Мне позволили говорить все, что я хочу, и я готов к откровенности.) Первая Революция породила меня, и Первая Революция навсегда останется в моем сердце.
Именно поэтому я ответил отказом, когда Харлан попросил, чтобы я написал рассказ для этой антологии. Я чувствовал, что любая история, которую я могу написать, прозвучит фальшиво. Она будет слишком спокойной, слишком респектабельной и, выражаясь прямо, чертовский примитивной. И поэтому я согласился написать предисловие; спокойное, респектабельное и абсолютно примитивное предисловие.
И я приглашаю читателей, которые не считают себя примитивными и считают Вторую Революцию своей революцией, оценить образцы новой научной фантастики, созданные новыми (и некоторыми старыми) мастерами. Вы найдете здесь самые смелые и экспериментальные образцы жанра; надеюсь, они произведут на вас должное впечатление!
АЙЗЕК АЗИМОВ
Февраль 1967
(Перевод Александра Сорочана)
цитировать
свернуть ветку
