Знаменитый английский писатель обвинил Корнея Чуковского, что тот подучил мальчишек Тенишевского училища назвать имя Уэллса, когда в его присутствии их спросили о самых любимых книгах. Я сам «тенишевец», и мой долг выступить в защиту Чуковского от возведенной на него напраслины. Еще за восемь лет до посещения Уэллсом Тенишевского училища он уже был достаточно там популярен. Я был в числе тех 16—17-летних мальчиков, среди которых проводился письменный опрос о прочитанных за последний год книгах. Опрос показал, что после Льва Толстого Уэллс — наиболее читаемый автор.
Я всегда подсмеивался над любителями «поглазеть» на заезжую знаменитость. Подумаешь — Рабиндранат Тагор, Ромен Роллан! Но вот Уэллс, живого Уэллса, столь полюбившегося в отроческие годы, мне все же очень хотелось бы увидеть. Посетив еще до Революции Петербург, он побывал в гостях в доме Набокова. В этом доме бывал и я. Правда, в качестве всего лишь репетитора, а не гостя. Это была моя первая невстреча с Уэллсом. Мне пришлось удовольствоваться лишь рассказом моего ученика о недавнем визите английского писателя.
Мне нечего сказать и о следующем приезде Уэллса в Россию уже после Революции. Тогда он не только ознакомился с Тенишевским училищем, но попытался что-то разглядеть сквозь оконные стекла вагона и квартиры Максима Горького на Кронверкском проспекте. Россия была тогда «во мгле», а Ленин казался «Кремлевским мечтателем». «Мгла» поглотила и меня, отсиживавшегося до поры до времени в провинции, куда английскому писателю дороги не было.
Последний раз Уэллс посетил Советскую Россию в 1934 году. Я работал в то время в Москве в ВОКСе — Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей. Новый председатель этого «общества», являвшегося по существу всего лишь одним из подсобных отделов Наркоминдела, позаботился приспособить особняк, занимаемый ВОКСом, как можно лучше для официальных приемов. Комната отдела по организации выставок, в котором я трудился, примыкала к большому залу, отведенному ныне под столовую. В нашей комнате по вечерам устраивался подсобный буфет. На следующее после парадного приема утро мы по запахам, исходившим от наших рабочих столов, узнавали, чем потчевали гостей накануне: ветчиной, балыком, икрой.
Прием в честь Уэллса происходил днем. Дверь в столовую закрыли, приставив к ней сурового стража. Штат прислуги из «Гранд-отеля» с уже готовыми блюдами расположился в коридоре и в подвальной столовой, обслуживавшей сотрудников. На обед им в тот день дали лишь что-то наспех приготовленное.
Я сидел в своей комнате, сочинял и строчил какие-то деловые бумаги и думал о старом писателе, чьи книги так много значили в моем отрочестве и юности. Уэллс же в это время находился тут же, поблизости, по другую сторону стены.
Прием длился недолго. Когда я, натрудившись, вышел в коридор, лакеи выносили объедки, укладывали посуду. Благообразный, тщательно выбритый человек пожилых лет в белом пиджаке еще с начала приема сел здесь у входа в столовую. Он руководил рейсами лакеев с блюдами. Теперь же пил чай с лимоном. На его лице выступали капельки пота; день был жаркий. Он, видимо, наслаждался отдыхом после напряженной работы. Вернее — у него был вид полководца, который только что выиграл еще одно сражение. Он допил стакан, который держал на весу, и отдал проходившему по коридору лакею. Затем снял очки-щипоносы и спрятал их в очечник.
Четверть часа спустя я увидел его еще раз, уже выходящим из ВОКСа. На нем был обычный черный пиджак. В руках он нес чемоданчик и походил скорее на хирурга, возвращающегося с инструментами после операции. Образ этого человека заменил мне воспоминания о так и не встреченном мною Уэллсе.
(из воспоминаний Лазаря Розенталя)
цитировать
свернуть ветку
