Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Ветхозаветный киберпанк… Жанр придумал не сам автор, но согласен с определением. На мой взгляд, ничего ветхозаветного, а о том, что такое киберпанк я даже и думать не хочу и не буду. Проза немного мутная, муторная (киберпанк, видимо), но чтению, как ни странно, поддается (ветхозаветный, да). Даже втянуться возможно, хот я и непросто. Путаешься, конечно, в именах и названиях. В тех местах, где нет «разговоров», читать совершенно невозможно – чистый киберпанк. Там, где автор возвращается в прозу, в ветхозаветность (как он ее понимает), там уже легче и лучше.
Автору нравятся древности и красивости, но нужны ли они читателю? Уверен, что очень многим – нужны. Именно подобные и именно древности и красивости.
Так что хотя я и пробивался сквозь страницы с большим трудом, я совершенно не удивлюсь, что подобное многим нравится. Возможно, автор немного путает античное и ветхозаветное, но кого в мире киберпанка волнуют подобные пустяки?
Это прекрасная книга хорошего автора, и она, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь «Аэлиты» (не знаю, дают ли её до сих пор).
Забегая вперёд, скажу, что этот роман похож на знаменитых «Американских богов», только при этом будто написан сумасшедшим Иваном Ефремовым, если бы его в 1950 году посадили в одну камеру с Даниилом Андреевым. Причём написан на том языке, что чрезвычайно торжественен, будто говорят вожди индейцев[1]. Действительно, большая часть персонажей разговаривает так, будто их матушка согрешила не с водолазом, а с магистром Йодой. «Грр-р-р-м-м, — заскрежетал Минотавр. — Зря ты, Оракул, посмел матерь мою в речах помянуть ни к месту, ни к чести, будто имя достойной Пасифии ведать не ведаешь ты».
В чём там дело? Боязнь спойлеров я отметаю: если вы ту же «Аэлиту» принялись читать, разве вам не даёт покою вопрос — на Марс или на Венеру полетели герои, и чем дело кончилось после того, как гигантское яйцо запрыгало по кактусовому полю? Так и здесь: в далёком-далёком будущем случился, как в тексте называется, «Феодоровский процесс». Не всякому, конечно, это понятно сходу, ну так я расскажу. Тут, ради того, чтобы термин звучал интереснее, подправлена одна буковка. На самом деле, Николай Фёдорович Фёдоров (1829-1903) был человек примечательный, отчасти безумный и создал вокруг себя целое облако причудливых идей. И обобщённое название его учения — «Философия общего дела». Там (говоря вкратце) ставится цель победы над смертью не только и не сколько путём совершенствования медицины (это само собой), сколько ещё и воскрешением всех погибших и умерших. Причём воскрешение будет происходить ритуально, по-родственному, как выращивание предков на грядках. Не только праведников, но всех-всех-всех. Однако самый главный из открытых вопросов: «зачем?» Не говоря уж о том, что в год смерти Фёдорова Гитлеру было четырнадцать лет. Поэтому что делать с ним после предполагаемого воскрешения русский философ не придумал. И да, я зашёл с козырей.
Язвительный Карабчиевский писал про «Философию общего дела»: «Ну, восстали мёртвые, расселись в Космосе, как птицы на ветках, и что же теперь им делать? Фёдоров, живой, ненавидящий смерть, решил величайший вопрос бытия не только за живых — он решил и за мёртвых. А ведь он их не спрашивал. А, быть может, для них, мёртвых, воскреснуть, да ещё для такой замечательной жизни, которую он им уготовил, сто раз мучительней и страшней, чем для нас умереть?»[2]
Но вот про это и роман с Минотавром, который частично можно видеть в сборнике «Настоящая фантастика-2017» («На далекой звезде Венере…»). Прямо по совету покойного Карабчиевского покойники расселись на ветках в Космосе. Сюжет именно про то, как масса народу воскрешается (не очень эстетично, будто как на конвейере АЗЛК) и фигачит на ударных стройках Ближнего Космоса. Повествование начинается на Земле, куда, наоборот, валят с разных планет беженцы, потому что потеряли интерес к освоению космоса. Дама в годах, бывшая пианистка, прогуливается по лесу и видит Великую Мать (не спрашивайте). Рядом болото, и происходит что-то похожее на сцену из моего любимого фильма «Футурама» с родами Кифа Крокера. Не то ритуальное зачатие, не то обмен жидкостями (в этом романе всё время что-то течёт, колыхается, булькает, бултыхается и, наконец, сливается). Бывшая пианистка поворачивает назад, как сделал бы и наш современник, увидев дачников, занятых половым процессом в лесу неподалёку. (В общем, в технике размножения произошли радикальные перемены).
Вскоре становится понятно, что у пианистки есть сын Телониус (да, тут что-то джазовое), который терраморфирует Венеру (это как раз одна из ударных строек), но теперь строительство отменили, и пропал венерианский дом под названием Лапута. На эту Лапуту летит красивая женщина Ариадна, которая служит «ткачом восстания». Для простоты её лучше называть «ревизором». В каюте красавца Ариадна обнаруживает девочку по имени Нить. Педофилии нет, но нашёлся к шарику горшок. Но тут красавец Телониус погибает на службе и его, естественно, воскрешают. Обратно он не попадает, а попадает на суд трёх сущностей — Справедливости, Милосердия и ещё кого-то, после чего его отправляют не обратно, а на какие-то другие космические рудники. Про себя он ничего не помнит, но знакомится с безумной Саломеей Нерис. Тут она скульптор, а не литовская поэтесса Саломея Нерис (1904—1945), посмертный лауреат Сталинской премии. К Телониусу-Минотавру является детское существо Нить и после долгих блужданий по лабиринтам он натыкается на философов Диогенуса, Сократуса, Диакритоса и Дедалуса и ведёт с ними беседы о смерть-цивилизации и бессмертии души. Там впервые появляется Океан Манеева, который хрен проссышь, что такое. Не говоря уж о том, что следующий многостраничный фрагмент написали насильно воскрешённые Стругацкие, которые смутно вспоминают обрывки прошлой жизни — со всеми этими атомными танками на гусеничном ходу, космолётчиком Быковым, Тахмасибами, сталками и Бог знает чем. Стругацких постоянно бьют током, чтобы они не отключались. Поэтому философские рассуждения напоминают иронический пересказ Набоковым пьесы своего персонажа в «Даре»:
«Первая Проститутка
Всё есть вода. Так говорит гость мой Фалес.
Вторая Проститутка
Всё есть воздух, сказал мне юный Анаксимен.
Третья Проститутка
Всё есть число. Мой лысый Пифагор не может ошибиться.
Четвертая Проститутка
Гераклит ласкает меня, шептая: всё есть огонь.
Спутник (входит)
Всё есть судьба»[3].
Говорят герои примерно так: «Ах, Сократус, Сократус, — качнул рогатой башкой Минотавр, — тебе ли не знать, что мироздание течет по известным законам механики. Задайся мы целью рассчитать движение каждой частицы из далекого прошлого в далекое будущее, остановить нас может не расчетная мощь, которой располагаем, а вопиющая тривиальность задачи. Нет ни в прошлом, ни в будущем ничего стоящего предсказания, предвидения и тем более предупреждения!»
Или: «Зондажный шурф выделялся, как и полагалось, выступом герметизирующего люка с громоздким гидравлическим замком».
Или «сверхчастотная модуляция реликтового излучения на самом деле стартовая программа развития любой цивилизации в мироздании со времени Большого взрыва, этакая благовесть, определяющая наше развитие от рождения и до конца».
Или «Минотавр склонялся гипостазировать сопротивление планетоида в феноменах местной природы».
Я, правда, надеялся, что это пародия, но, блядь, восемнадцать авторских листов! Горшочек, не вари.
Действительно, есть такой роман-поэма «Роза Мира» страдальца Даниила Андреева*. Но Андреев был отчаянный визионер, он сидел в камере Владимирского централа (он тогда назывался ещё Владимирским политизолятором, а потом именовался Владимирской тюрьмой особого назначения МГБ СССР). Что Андрееву был читатель? Он с богами говорил и Перводвижетель Мироздания баландой смазывал. А современному автору нужно понять, он для кого восемнадцать а.л. пишет: для людей или для Капсулы Времени? Во втором случае претензий нет, в первом — я должен сообщить, что читать это совершенно невозможно. Ну, можно заставить зависимых членов семьи, беззащитных несовершеннолетних, но для этого ли вы их растили и кормили?
И да, тут достаточно повсеместного «пелевина» с его Объяснением Всего. Но Пелевин наполнен иронией и гарцует там на своей воображаемой лошади по кличке «Барбитурат», а тут всё угрюмо-серьёзно, как у подражателей Даниила Андреева или современных фёдоровцев.
Но я вовсе не пеняю автору за это, мы братья по крови. Я лишь пытаюсь понять жизнеспособность визионерской фантастики в наше время.
Вот что мне кажется — у этой литературы есть своё, настоящее очарование. Как и у всяких Упанишад, хоть рука и тянется куда-то за зеркало к выключателю. Будущее этой литературы в её же читателях, лишённых юмора и сарказма. Они есть. Наверное.
С чем мы и поздравляем автора.
* Андреев Даниил Леонидович (1906-1959) — русский писатель и философ. Сын писателя Леонида Андреева (1871-1919), работал художником-оформителем, воевал под Ленинградом. Арестован в 1947 году, вышел на свободу в 1957-м. В заключение начал философскую поэму «Роза мира» и закончил её за полгода до смерти.
[1] Хармс Д. Макаров и Петерсен // Избранное. — М.: ЭКСМО, 2003. С. 140.
[2] Карабчиевский Ю. Воскрешение Маяковского. — М.: Энас, 2008. С. 232.
[3] Набоков В. В. Дар // Набоков В. В. Собрание сочинений русского периода в пяти томах. 1935-1937. — М.: Simpozium, 1999. С. 252.
Заимствования в наше веселое постмодернистское время давно уже не считаются чем-то «криминальным». Наоборот, их призывают воспринимать в качестве «оммажей» и «дани уважения» предшественникам. Но только в случае романа М. Савеличева «Лабиринт для Минотавра» с подобного рода «уважительными отсылками» возник явный перебор. Автор, с мясом выдирая детали из книг братьев Стругацких (от «Страны багровых туч» до «Второго нашествия марсиан»), попытался сотворить собственно «литературное полотно», но в итоге получился какой-то рваный коврик из упоминаний, аллюзий и почти цитат. (Братья в данном случае «пострадали» больше всех, но книга вообще пестрит намеками на тексты других фантастов – от Е. Войскунского и И. Лукодьянова до К. Маклин).
Подобный подход никакой новизны не создает, а лишь вызывает закономерное раздражение – попытка сложить «новое художественное здание» из старых, да еще и чужих «кирпичей», никаких «новых горизонтов» в развитии жанра кончено же не обещает.
Постмодернистское экспериментирование научной фантастике оказалось вообще чуждым и в ней не прижилось – за прошедшие годы это стало уже совершенно ясным. Зачем повторять опыт, который уже не единожды проваливался – непонятно.
И, кстати, еще одно недоумение в финале: почему у автора проект всеобщего воскрешения всех когда-либо живших людей называется «Феодоровским»? Ведь из любого справочника можно узнать, что идейный вдохновитель этого проекта и создатель «Философии общего дела» звался просто Н.Ф. Федоров. Что, автора «Лабиринта для Минотавра» вновь подвело постмодернистское желание пооригинальничать на голом месте?
Ирина Епифанова:
Любопытный жанровый эксперимент по скрещиванию античной мифологии и космической НФ. Пасифия, которая, конечно, Пасифая, тоскует по сыну, который занят терраформированием Венеры и щеголяет в шлеме, напоминающем по форме рогатую бычью башку. Ариадна приезжает на Венеру разбираться с возникшим там бунтом. На Венере по сути филиал Аида, потому что населяют её воскресшие умершие.
Но все эти идеи и образы тонут в авторском многословии, бесконечных описаниях смутных ощущений персонажей. Только читатель начинает понимать, что к чему, только нащупает нить сюжета и увлечётся им, как бац — начинается «второй сон Веры Павловны», вязкий то ли сон, то ли глюки героини, сквозь которые продираешься с чувством «когда же это закончится-то, боже мой». Ну и так далее.
В итоге получилось произведение небезынтересное, но адресованное очень стойким и упорным читателям, которые прониклись настолько сильным уважением к труду автора, что не могут позволить себе бросить повествование на полпути.
Екатерина Писарева:
Довольно часто бывает, что книги, которые ты читаешь друг за другом, странным образом рифмуются. Но человеческая натура такова, что волей-неволей сравниваешь: людей, действия, поступки, слова, жизни – и в битве титанов выживает сильнейший, достойнейший, мудрейший…или тот, кто заставляет твое сердце биться чаще.
Увы, я прочитала «Лабиринт для Минотавра» сразу же после «Цирцеи» Мадлен Миллер и, разогретая ею, подостыла на романе Савеличева. Когда сравниваешь два литературных мира, один из которых почти безупречен, а второй робко притворяется таковым, то очень чувствуется фальшь.
Мне, если честно, совсем не близка интонация, выбранная автором – очевидные попытки философствовать в художественной литературе не красят ее, на мой вкус. Зато аплодирую стоя Сергею Шикареву за емкое и прекрасное определение – «ветхозаветный киберпанк». Звучит интригующе, и я прочитала бы что-нибудь еще, написанное в этом жанре.
Перед нами действительно лабиринт – сложно устроенный роман, где одни и те же условные фигуры на протяжение того, как разворачивается эта история, занимают разные суперпозиции, мифологические аллюзии, скрытые цитаты и прочая и прочая… Здесь, в отличие от предыдущих соискателей, все в порядке с терминологией, автор интересно работает с языком, обозначая новые понятия. Интересна концепция материализованных архетипов, и приступила к чтению я с довольно высоким порогом ожидания. Но… дальше начинается «но». При всем амбициозном замысле, идея сингулярности, к которой собственно и привязан роман, играет не лучшую шутку не только с читателем, которого бросает из одной условной реальности в другую, отчего интерес к сюжету как к таковому довольно быстро угасает, но и с самим автором. Протеизм (в переносном смысле, хотя и в буквальном хм-хм…) персонажей и концепция «мягкой связанности» (мне нравится этот термин) вроде бы добавляют автору степени свободы, но на самом деле мешают выстроить сюжетное повествование – если с героями и миром может случиться все, что угодно, то какой в этом интерес? Повесть, построенная на таком приеме, еще бы держалась за счет внутренней энергии, но размазанная по тексту тонким слоем, эта энергия не в состоянии поддерживать романную конструкцию. Отсюда и многословие, на которое обратила внимание не я одна. К тому же в силу ключевого замысла весь текст в конце концов оказывается таким оммажем фантастике ХХ века – стоило ли ради этого возводить такую массивную конструкцию, не знаю. Я вообще не очень люблю тексты такого типа, они как бы отменяют первое обязательство автора перед читателем – обязательство рассказать захватывающую историю. И в них почти всегда наличествует такой элемент стеба – мол, это я не всерьез… Тут тоже все как бы не всерьез, по приколу, включая финальный концептуальный переворот (вешки были умело расставлены по всему тексту, и опять же, жаль, что сюжетный хаос погреб под собой симпатичную идею). Ну, может, кому-то этот текст понравится больше, чем мне. Слово «митоз», кстати, пишется через «и». А не «метоз», как у автора.
Книга «Ошибка маленькой вселенной» даже самого непредубежденного читателя несколько разочаровывает своей несбалансированностью и обманутыми ожиданиями. Текст начинается со вроде бы вполне внятной истории, в духе и стиле позднего В. Крапивина, про подростка и его питомца, которые, по логике развития событий, неизбежно окажутся в центре надвигающегося апокалипсиса. Этакий «Парень и его кот», но только гуманный и вовсе не циничный. Получилась бы очередная «подростковая фантастика», коей «имя легион», но при этом, скорее всего, вполне читабельная и занимательная.
Но автора, к сожалению, быстро потянуло на создание «эпика» и «разгон масштаба». На страницах книги появляются параллельные миры, «тропы» между ним (привет П. Гамильтону!), вселенское «жидо-масонское» общество, контролирующее чуть ли не всю Галактику… Писателю явно хотелось создать глобальную и оригинальную концепцию мироздания (что не плохо), но только методы для этого он выбрал негодные. Бесконечные лекции о том, «как все на самом деле устроено», апеллирующие к неким одновременно псевдонаучным и псевдорелигиозным конструктам, очень быстро набивают оскомину. Да и постоянное увеличение числа персонажей в общем-то не слишком объемной вещи также лишь запутывает читателя.
Этот текст мог бы получиться вполне добротным и компактным, снизь автор свои претензии на «Сверхважность Истории, От Которой Зависит Судьба Вселенной». Так же он просто разваливается под тяжестью слишком большого количества «напиханных» в него подробностей. А устарелая схема «рассказывать вместо того, чтобы показывать» окончательно добивает читательский интерес к роману.
В финале автор на несколько страниц возвращается к духу и стилю начала текста, но это уже не может спасти результат – на свет появилось интересно начавшееся повествование, которое просто «задушило» стремление его создателя сотворить нечто очень широкомасштабное на слишком малом литературном «пространстве».
Евгений Лесин:
Приятная городская сказка. Современная, но не напрягает словами, мне совершенно неизвестными. Старомодная, но в хорошем смысле слова. При соответствующей редактуре ее бы даже большевики могли напечатать. А большевики совсем уже полное барахло не печатали, у них был хотя бы вкус. Стыдно признаться, но даже сюжет более или менее затягивает. Да, разумеется, из такого романа вышла замечательная повесть. Но мне из любого хорошего романа хочется сделать повесть, а из всех остальных романов… впрочем, понятно. Да, разумеется, атрибуты фантастики налицо, но они не мешают.
«Шансов выжить без кота, — говорит один из персонажей, — нет никаких». Я кошек боюсь, но с автором согласен.
Хорошая, непонятная, котоведческая сказка. Реалии и элементы фантастики, раз уж они так нужны «любителям фантастики», в общем и целом не слишком сильно ее портят.
Мальчик Дима последовательно потерял сестру и сошедшую с ума маму, зато у него есть кот, который может общаться с ним телепатически. Потом оказывается, что за мальчиком охотятся могущественные пришельцы, поработившие несколько миров, а заодно и всякие другие силы, потому что он, как вы думали… избранный, вот! Он может путешествовать по тропам, соединяющим миры, разъезжает в лимузинах и самолетах, вступает в сложные отношения с сильными мира сего (миров сих), группами сопротивления и проч. За ним гоняется мертвец на мотоцикле и еще что-то страшное, на что даже котик смотреть не может. Поскольку по крайней мере некоторые группы сопротивления состоят из подростков, перед нами нечто, напоминающее «Звездолет с перебитым крылом» Веркина, но менее стильное, менее жесткое, и к тому же использующее такое страшное запрещенное международным кодексом взрослых писателей оружие, как котик. Притом сцена с мамой напоминает сцену с навью и молодым инквизитором из «Ведьминого века». В общем, ничего нового в этих горизонтах нет – перед нами немножко затянутая детская повесть «о дружбе и недружбе» (жаргон подростков, впрочем, мне кажется ненатуральным, как любой жаргон в попытке перенести его в литературный текст), в которой подросток с трудной судьбой должен спасти мир. Ну и конечно, не без экзотики и мечты о красивой жизни («шарики ледяного мангового сорбета, каким-то чудом запеченные в хрустящую горячую оболочку из нежнейшего тонкого теста, и тыквенные пирожки оказались так хороши, что он едва заметил, как они исчезли с тарелок»; «она элегантно закинула ногу за ногу»). Еще в разных вселенных есть как бы другие варианты тех же самых подростков, и они время от времени друг друга то узнают, то не узнают. Все очень наивно, и составлено из привычных блоков. Хотя забавно, конечно, что там про «новую заразу» из Китая, но, поскольку вещь датирована 20-м годом я не знаю, то ли это предвидение, то ли такое «утром в газете, вечером в куплете». Кот тоже заразился кошачьей чумой, но его спасают при помощи энергии ци, генерируемой посредством секса, что для подростковой книжки нетипично. Дальше выясняется, что отец Димы – не отец, а настоящий его отец тоже обладает сверхъестественными способностями, и после некоторых, не всегда внятных мне интриг, философских рассуждений, взаимных аннигиляций, философских концепций и вмешательства мертвой прабабушки, друзья из разных реальностей, объединившись спасают мир. Мне все это, несмотря на аж две сексуальные сцены, читать было скучновато, но я не подросток, в конце концов.
Екатерина Писарева:
Милая история про мальчика Диму и Барса, его волшебного кота, читающего мысли. Янг эдалт фантастика, в которую вплели и серьезные социальные темы: и школьный буллинг, и подростковое одиночество, и семейные проблемы. Кажется, Котов вдохновлялся книгами Владислава Крапивина, Рэя Бредбери и даже трилогией Сергея Кузнецова «Живые и взрослые», вошедшей в шорт-лист прошлого сезона «Новых горизонтов». И вот тут-то обаятельный мир Котова, увы, проигрывает – получается неплохой текст, но на порядок ниже предшествующих. Мне кажется не очень честным вручить премию «Ошибке маленькой вселенной», если «Живых и взрослых» ею не наградили.
Ирина Епифанова:
Издатель из-за профдеформации при виде любого текста сразу невольно думает: а на какую полочку в книжном магазине эту книгу можно поставить и каков читательский адрес. Здесь с этим всё странно. Главный герой — мальчик-шестиклассник, язык, строй предложений тоже вроде довольно простые, как в детских повестях, при этом описываемые реалии, монстры, кровища, вполне потянут на 16+. Вероятно, это текст-обманка, философские рассуждения, упакованные в форму детской фантастической повести.
Мальчик Дима в компании говорящего кота путешествует по странному миру, напоминающему одновременно и фольклорную навь, потусторонний мир нежити, и компьютерную игру-бродилку, и абсурдное кэрролловское Зазеркалье.
Как в компьютерной игре, дальнейшее развитие сюжета целиком зависит от принимаемых ими решений. И при этом так до конца и непонятно, происходит ли это всё с героем в действительности или Барсик — это воображаемый друг, и всё остальное — нездоровые фантазии из-за сильнейшей психологической травмы, вызванной гибелью сестры и болезнью матеры.
Из минусов — возможно, субъективно — немного раздражает, что автор очень увлекается детским сленгов в диалогах персонажей:
«— Го вниз, спустимся!
— Ты чё? Это мародёрство называется! За такое по голове точно не погладят!
— Да ты просто зассал!
— Вы серьезно, что-ли?
— Гайз, кажется, я кости вижу…»
Если до текста всё-таки доберутся дети, они наверняка посмеются: о, дяденька пытается копировать нашу речь, но выходит неуклюже. А взрослых читателей эти многочисленные «го туда, го сюда» подбешивают и отвлекают от сюжета.
Это прекрасный роман неизвестного мне автора. И этот текст, безусловно, достоин какой-нибудь премии. Например, премии «Отроки во Вселенной» (ну, наверняка же есть где-нибудь такая премия).
Теперь займёмся сюжетом (недовольство по поводу спойлеров я отметаю категорически — мы пересматриваем фильм «Москва-Кассиопея» вовсе не потому, что хотим узнать финал, людьми при этом движут многочисленные желания вплоть до памяти о собственной детской сексуальности). Так и здесь — перед нами очередная, не знаю, тысячная ли, история про детей, что путешествуют между мирами. Таких текстов довольно много, среди них есть люди, укушенные Сергеем Лукьяненко, и авторы, самостоятельно пошедшие по этому пути.
Первой (и главной) проблемой этих текстов становится то, что если автор начал рассказывать историю шестиклассника, то сделать из него героя-любовника или мудрого магистра довольно сложно. Но сохранить повествование внутри детской психологии безумно сложно. Вообще, этим и трудна «условно детская литература». А уж тексты, которые годны как и детям, так и искушённым взрослым, сейчас не производятся. Последнего такого мастера убили немцы под Каневом в 1941 году.
В романе Котова перед нами известная схема — множественность миров, между которыми можно путешествовать по тайным тропам, мальчик, который является Избранным в одной из вселенных, большое количество всякого дрыгоножества и рукомашества, много говорящих покойников и друзья-враги, неразличимые за их большим количеством. Вообще говоря, эта конструкция сюжета хорошо пересказывается пушкинским четырехстопным хореем, вынесенным в эпиграф.
А что за прелесть в этом романе диалоги, когда они полны торжественности:
«— Скажи мне, — он тяжело вздохнул, — ты боишься северного ветра?
— Мы в закрытой бухте, отец, — ответила она, — у нас не причин бояться ветров.
— Пришло время выйти в море. Ты ведь знаешь о временах, когда Зефир наполнял наши паруса, но приносил страшное опустошение на суше?
— Знаю, отец, — она почтительно кивнула, — но Борей нынче слаб. Железо для гвоздей не может наполнить наши паруса для хорошего похода».
Умри, Борей, лучше не скажешь. Делать бы гвозди из этого железа для парусов.
Но я вовсе не пеняю автору за что-то, лишь пытаюсь понять, как устроена литература такого типа: многостраничная, со старанием и прилежанием созданная, но всё же вторичная по сути. Старание, кстати, не отменяет невычитанности текста — там то и дело мелькают «Чтобы кот мог попить, Диме пришлось вылить воду в металлический опустевшую консервную банку» или «бессметрие и пожизненное содержание».
Описательный стиль этой литературы вполне определён словами Александра Грина о «мечтах ресторанно-ювелирного качества». Как происходит это описание на пространстве абзаца? А вот как: «Однако, поравнявшись с ними, огромный чёрный лимузин неожиданно затормозил, и остановился. Со стороны водителя выскочили двое громил в одинаковых чёрных костюмах. Один из них открыл пассажирскую дверь. Грациозно опираясь на заботливо протянутую руку охранника, показалась красивая девушка восточной наружности». Вот оно, сочетание добросовестности и абсолютной глухоты ко всему опыту мировой литературы в области «рассказывания картинки». То есть из вала масскульта и обыденной речи берутся и охранники, обязательно громилы, и «пассажирская дверь», и «заботливо протянутая рука», и «красивая девушка восточной наружности». Не спасает всего этого и добавленная актуальность: «Он видел, как обезумевшие толпы людей громили остатки цивилизованных районов в городах по всей Западной Европе и Северной Америке. Он видел, как затухающая пандемия «Ковид-19» наливается новой силой, рождая страшные мутации вируса». Добавленная актуальность вреднее добавленного сахара, скажу я по секрету. Не спасают даже добавленные коты (а мы знаем, что добавленный котик вытягивает самый скучный пост в социальных сетях). В этом же романе благодаря котам спасается всё и спасаются почти все.
И вот что мне кажется: у этой как бы детской литературы есть своё, настоящее очарование. У неё есть свои, не очень требовательные поклонники.
Новые ли это горизонты стиля? Нет, это совершенно старые его горизонты. Этот творческий метод называется «рефлексия», когда известны сотни таких сюжетов, и человек создаёт ещё один, с блэк-джеком (зачёркнуто) и <нрзб>.
Поэма, извините, в прозе. Авторов тянет в позапрошлый век. Антураж, стиль, названия глав. Все сплошь какие-то виньетки, оборки, прочая белогвардейщина.
Стихотворения в прозе штука изящная, иногда авторы любуются своим текстом (а они любуются своим текстом постоянно) не зря. Например: «Мы не помним формулу Лагранжа», — сказали за окном листья вяза. «Позорно! — сообщил им ветер. — Чем же вы занимаетесь, находясь у окна кабинета математики?»
Но роман на том не построишь.
Впрочем, он хоть и не без мучительности, потихоньку строится сам. Эротика и даже некоторый юмор отдаляют от века позапрошлого неторопливо, но властно. Читать его можно только бумажной книгою, никак не с экрана. Такой роман должен время от времени выпадать из ослабевших рук уснувшего читателя. Который, проснувшись, чтение таки продолжит. Роман можно брать в отпуск, надолго хватит. Жанров в нем – хоть отбавляй, даже пьющий человек найдет страницы, которые его утешат.
Ирина Епифанова:
Иногда я завидую авторам, видимо, автору (в отличие от редактора) можно творить и вообще не заморачиваться вопросом, какой читательской аудитории книга адресована, в каком виде и серии это можно было бы издать и на какую полку в магазине поставить.
В итоге мы имеем гигантский (25 авторских листов) роман как бы для подростков — ибо взрослым про жизнь, учёбу и приключения пятнадцатилетних уже как-то не очень интересно, написанный таким старомодным и витиеватым языком, с такими пространными и скучными описаниями нарядов персонажей и интерьеров гимназии, где эти персонажи очутились, что вряд ли кто из подростков это осилит. В романе как бы присутствует детектив и тайна, но опять же авторы движутся к разгадке настолько неспешно, отвлекаясь то на листочки за окном, то на желание 30-летнего героя, перенесшегося в тело 15-летнего, выпить, что до раскрытия тайны могут дожить только самые упорные.
При этом, конечно, виден богатый литературный бэкграунд: начинается всё как «Гарри Поттер», но и Крапивина напоминает, и Стругацких. Но не очень понятно, для кого всё это. Больше похоже, что авторы затеяли изящную литературную игру для самых себя, оставив читателя за скобками.
Существуют книги, которые непонятно зачем были написаны. Вот «Змей подколодный» Е. и Е. Никольских именно из таких произведений.
Нет, разумеется, любой автор имеет право писать, что он захочет. Но с чего обычному читателю обращать внимание на этот роман – искренне не понимаю.
В начале книги кажется, что пред нами очередной текст про магическую гимназию (академию, лицей, ПТУ и т.п.), коих развелось немеренно. Желающие могут самостоятельно поизучать библиографию на «Фантлабе» за месяц и схватиться от удивления за голову – поразившись количеством (и качеством) представленного там соответствующего «продукта». И у этого «продукта» есть определенная аудитория: девочки-подростки и любители «женских романов». Что, в свою очередь, предполагает предельную внятность сюжета (даже его определенную примитивность), наличие четкого, пусть даже иногда и тупого юмора, «хэппи-энд» либо ярко выраженный задел на продолжение в финале (если уж автор уверен в своих силах, или ему четко пообещали издать и продолжение).
Конечно, и такие книги имеют право на существование и, судя по тому, что их вал не иссякает, сохраняют стабильную аудиторию. Но тогда всего один вопрос – а что делает такая книга на конкурсе «Новые горизонты», если понятно, что уже после цикла о Гарри Поттера ничего нового в этом направлении сказано не будет?
Но, может быть, «секрет не в том, что рассказано, а в том – как». Разочарую потенциальных читателей – книга огромна, а читается с трудом. Герои не вызывают симпатию, магический мир кажется вторичным, да еще и прописан невнятно и неконкретно. А диалоги… Ох уж эти диалоги… Их иногда приходится несколько раз перечитывать, чтобы осознать – что именно хотели сообщить соавторы устами героев. И иногда выясняется, что ничего и не хотели – количество проходного материала в книге просто зашкаливает, ее легко можно было бы сократить раза в два без ущерба для развития сюжета.
И при всем этом пустопорожнем многословии ясности в тексте больше не становится, утомляют постоянные намеки непонятно на что при минимальной выдаче информации. Здесь проявляется беда, обратная той, в которую впадают фантасты, чрезмерно увлекающиеся объяснениями подробностей выдуманного ими мира, – автор надеется, что читатель станет увлеченно вылавливать связи между сюжетными подробностями и персонажами, внимательно штудируя диалоги и пространные авторские описания. Но только для этого нужно до крайности заинтересовать читателей. А вот именно этого соавторы «Змея подколодного» сделать и не смогли.
Книга просто скучна, что, кстати, является настоящим приговором для подобных книг про «магический ВТУЗ». Понятно, что соавторы стремились создать текст лучше «обычного», но, к сожалению, получилось даже хуже, чем «всегда».
Березин, давний мой приятель (зачеркнуто) писатель и критик Владимир Березин, будучи в жюри премии, начинал каждый свой отзыв так «Одному богу известно, как этот роман попал в этот список…». В этом есть свой шик, но понятно, что повторить этот номер я уже не могу – он, как «Черный квадрат» Малевича, на один раз. Но я уже убедилась, что в каждом очередном списке есть роман, который уж точно непонятно как сюда попал – поскольку радикально не совпадает с направленностью премии, хотя быть может, сам по себе имеет читателей и даже почитателей. «Змей подколодный» как раз из тех текстов. Начав читать эту очередную вариацию на тему Гарри Поттера, Саши Самохиной, волшебных школ и подростковых проблем, я была настолько заинтригована его очевидной винтажностью, что не удержалась и пробила по поиску (обычно я этого не делаю, чтобы сохранить непредвзятое мнение). И да, на Самлибе текст датирован 2011 годом (теперь закрыт). То есть о новизне этих горизонтов говорить все же несколько затруднительно. Итак, в массивном (полторы тысячи страниц у меня в читалке) тексте рассказывается о трех учениках (там их много, но авторы сфокусированы только на троих) волшебной школы-гимназии, в некоем ностальгическом городе позднего совка, куда она помещена волшебством… В гимназии учат всему и очень-очень качественно, а за малейшую провинность бьют розгами. Еще кринолины, прически, книксены у девочек, камзолы и поклоны у мальчиков. Директор душка и обаяшка (по крайней мере на первый взгляд), учителя строги, но справедливы. Обстановка вплоть до мебели и меню в столовой (черепаховый суп) – явно плод такой же ностальгической фантазии авторов (применительно к письменному столу директора используется слово «шикарный»). Еде, кофе, пироженкам и вообще уделяется здравое и обильное внимание (привет Максу Фраю). Герой – взрослый неблагополучный мужик, оказавшийся в теле себя-подростка и сохранивший все воспоминания о прошлой жизни, несколько хм, неубедителен в своих проявлениях…Плюс странноватый стиль изложения: «Выяснив, что прогулки по городу доставляют как минимум удовольствие позабыть на несколько часов об уроках, Ольга немедленно озаботилась одеждой, и, приглядевшись к аборигенам, произвела покупки. Все на ней, во-первых, модное, а во-вторых, дорогое…». Сладкие мечты детей дефицита – все шикарное, вкусное, модное и дорогое, деньги в волшебном кошельке не иссякают, а еще все ходят в кринолинах и буклях и говорят «сударь» и «сударыня». Героиню авторы время от времени называют «барышня».
Потом все как всегда, совы не то, чем кажутся, говорящие игрушки, «секретики», паззлы, черные маги и воссоединение сердец. Обилие степеней свободы превращает фэнтези в фантасмагорию, но, как я уже говорила, когда степеней свободы слишком много, текст распадается, лишенный волшебного клея необходимости и неизбежности.
Это прекрасная книга хороших авторов, и она, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь «Книгуру» (хотя там голосуют дети, и они вряд ли прочитают такое количество знаков).
В чём тут дело? Вкратце — это русский Хогвардс посреди волжских степей. Русская провинция, а в ней — школа магов, вернее, гимназия. Дальше начинается, как у настоящей Роулинг, битва добра и зла на фоне всеобщего среднего образования. Следить за сюжетом невозможно, но я отмечу, что это именно пограничные пятнадцатилетние герои. Это понятно, потому что писать про детей младшего возраста очень сложно, а сюжет, построенный на взрослых переживаниях, не даёт никаких скидок на янг эдалт (Шишков, прости).
В этой конструкции самое интересное не сюжет, и не герои (контраст которых, познавших курение и не пивасик, с этикетом гимназии прекрасен).
Нет, самое интересное тут смешение «французского с нижегородским», вернее с «нижневолжским». Вот герой смотрит из окна гимназической кельи и видит свечку гостиницы «Ахтуба», кассы «Аэрофлота» и кварталы панельного жилья. Что это? Бологое иль Поповка? «Нет, — отвечают ему, это город Волжский, Волгоградская агломерация, Завод органического синтеза и шиноремонтный завод» (Признаться, про заводы я от себя прибавил).
Поэтому весь этот Хогвардс напоминает бал Дворянского собрания в провинциальном городе. Я в силу разных биографических обстоятельств бывал на этих балах. Вот дочь прокурора обмахивается веером, а на плече у неё набит китайский иероглиф, вот предводитель дворянства, по совместительству владелец торговой сети «Пятачок», а вот и его жена, с трудом втиснувшаяся в платье с кринолинами. Ярко сияет ламинат Дворца культуры, присутствующие, спотыкаясь, совершают ритуальные движения, украдкой снимая себя на мобильные телефоны.
Так и здесь: волжский Хогвардс — что волжское автомобилестроение. Самой чёткой его маркировкой становится выдуманный «этикет», который, собственно, к настоящему этикету не имеет отношения. Мальчик на вопрос, тут ли учится, отвечает, кланяясь: «Доброе утро, сударь. Вы совершенно правы, я действительно имею честь быть гимназистом», а директор гимназии настаивает на реверансах девочек. В общем: «Одна нижняя юбка, две верхних. Ольга в очередной раз наступила на подол и приподняла его, тихонечко чертыхнувшись. Скоро это войдёт в привычку, и хотелось верить, что возможно привыкнуть и к корсету. По поводу корсета просто слов не было. Благодаря ему — да и всей гимназийской (sic!) форме! — Ольга узнала, что такое счастье» (я немного передёргиваю).
Иногда два течения сталкиваются в одном абзаце: «Уяснили, девочки? — ласково спросил мистер Хендридж. — А теперь попробуем отыскать пример пятистопного ямба. Я вижу, госпожа Заворская чрезвычайно задумчива сегодня…» Милосердно оставим в стороне вопрос, почему именно мистер Хендридж рассказывает про Пушкина среди волжских равнин.
Правда, надолго всего этого ужаса не хватает, и герои начинают говорить на честном русском языке. «Он, знаешь ли, никому тут не рад, — сказал Андрей. — А куда деваться! Хэппи-энд, мля!»
И все эти «мля» показывают, кто тут главный. Честный «русский провинциальный» сметает всех этих «сударей», слово, которое заставляют произносить официантов из ложно понятой эстетики. Нижегородский забивает французский. Эти попытки гибридизации происходят от дикости, рождая кроссовки к смокингу, бейсболку в сочетании с фраком. Не нутряная магия степи, а неловко позаимствованная у успешной западной массовой культуры.
Ах да, тут есть ещё забавная поколенческая смесь. К героине, приглашая её в волшебную гимназию, является персонаж, которого она сходу называет «графом». Говорится, что он подарил ей платье и похож на Ричарда Гира (понятия не имею, многие ли из нынешних пятнадцатилетних знают Ричарда Гира): «Чувство юмора дяденьки-волшебника оставляло желать лучшего, но предусмотрел он всё. Рюкзак — вместительный, с серебряными пряжками на лямках. Чёрные плотные джинсы. Довольно стильный свитерок с высоким воротом. Кожаная кепка. Тёплые носки и высокие кроссовки. Сорвав с атласа кроссовки, Ольга застонала от счастья и зашвырнула проклятые тапки далеко в траву» (в романах такого типа одежда всегда описывается вкуснее секса), но дело в том, что контрабандой проникший сюда Ричард Гир дарит платье в известном фильме известно кому.
Так объёмные провинциальные романы выбалтывают внутреннюю суть.
Спору нет, яростное желание робота Бендера «у меня будет такой же, но с блэк-джеком и шлюхами» очень продуктивно. Иногда с периферийных точек мироздания приходит то, что переворачивает литературу. Из (почти) тех же краёв вышел Велемир Хлебников, кстати. Но в неумелых руках архаические кринолины всегда оборачиваются стриптиз-клубом «Поручик Ржевский».
Реальность побеждает выдуманные конструкции. Русский провинциальный Хоггвартс выходит машиной по производству жеманности.
Прочь демоны, прочь.
Нет, в этом огромном многостраничном томе есть одна хорошая фраза. Вот она, мрачные вампиры сурово произносят: «Вы находитесь в серой зоне Волгограда». Это прекрасно, но для чего тут остальной миллион печальных знаков?
И да, тут нет повсеместного «пелевина», но лучше уж, чтоб был.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ними, с размерами и скукой, именно эта конструкция имеет будущее — много и уныло, предсказуемость, косноязычие — но, в конце концов, что это, первый пересказ Роулинг на языке родных осин? Он даже не десятый. Ну и можно предположить удовольствие читателя от того, что чтение закончилось прежде его смерти.
С чем мы и поздравляем авторов.
Екатерина Писарева:
Романтическая фантастика, совершенно неожиданная в списке «Новых горизонтов». Первое, о чем я подумала, глядя на обложку книги – что это будет посвящение Евгению Шварцу, что-то сказочное, с прелестными мальчиками и девочками, волшебниками и магами. Несильно, надо сказать, Никольские меня обманули – все это в тексте есть. А еще есть «Сплин», Кинчев, «Агата Кристи», ария Джедая, сюртуки и ведьмы – все смешалось в доме Облонских!
Никольские лихо заигрывают с читателем, предлагая им сказочную головоломку с детективным сюжетом. Немного китчево, немного с перебором – как ведьминская пляска в виде текста. «Когда утомлённые маги изволят отдыхать, а нервические ведьмы пренебрегают сном по собственному почину, что делают бедные подмастерья? Правильно — вкалывают как проклятые, о покое даже не помышляя!» Так и члены жюри премии «Новые горизонты» не помышляют о покое, читая тексты из списка, и иногда улыбаются чему-то между строк.
Автор затеял любопытную литературную игру и написал фактически «Учение дона Хуана», только по-русски, где вместо Кастанеды цесаревич Алексей, а в роли хитроумного индейца — Григорий Распутин.
Распутин — своего рода маг, он является мальчику во снах и в яви и учит его всяким волшебным штукам, вызывать природные явления, видеть судьбинные сны. В итоге перед нами написанная прекрасным языком то ли попытка русского магического реализма, то ли изящная постмодернисткая шутка (отсылок в тексте множество, тут вам и Чернышевский, и Горький и даже Летов).
Единственное «но» для меня в том, что я с трудом переношу бессюжетную прозу крупного объема. Здесь автор, по ощущениям, в какой-то момент очень увлёкся своей игрой и демонстрацией языковых и стилистических возможностей и выдал по объёму роман, а по сути ту же идею и приёмы можно было реализовать в рассказе или небольшой повести. Но красиво и ловко написано, этого не отнять.
Евгений Лесин:
Читать невозможно уже с самого начала, хочется молиться на советскую власть, когда авторов хотя бы редактировали.
Цитирую: «И тут произошло неожиданное и ужасное: Григорий резко, галопом скакнул из-за стола и ударил по столу увесистым кулаком своим с такой силой, что тарелки с гербами задребезжали уже наяву». Галопом нельзя прыгнуть. Потому что галоп представляет собою «трехтактный» (походку, чаще всего лошади, но необязательно) «в три темпа».
Что значит – ударил кулаком своим? А мог и чужим, что ли? Нет, подобное словесное усиление, перенасыщение и загромождение может быть и приемом. Но автор везде вставляет слово «свой», читаем же предложением ранее: «Тот же водил бездонными глазами по лепнине потолка, словно боясь посмотреть на кого-нибудь, чтобы ненароком не истребить его своим взглядом…» Здесь-то зачем – вставлять «своим»? Ну а каким еще взглядом?
Автор хочет, видимо, сделать текст «ярким» и «густым», узнаваемым. Его и впрямь легко узнать. Узнаешь и хочется бежать, как от огня.
Что перед нами? Мистическая фантастика? Историческая фантасмагория? Сюжет дремуч, речь персонажей утомляет неимоверно. Вспоминается Пимен Карпов, но Карпов – гений, ему можно. Карпов писал плотно и коротко, а не растекался компьютерной мышкой по темному лесу романа. Стихи еще зачем-то на каждом шагу, нерусская речь. Тянет автора в 19-й век. Так там тоже редакторы были. Они, правда, авторов не правили, как в СССР, а просто гнали.
Хорошее было время.
Екатерина Писарева:
Помню этот мистическо-эзотерический роман Товарища У, где фигурировали Распутин, Ленин и цесаревич Алексей, еще с «Нацбеста» – тогда он показался мне ходульным и довольно беспомощным. Сначала не поняла, что в «Новых горизонтах» он же, тот самый, почти четырехсотстраничный неподъемный текст, неловко заигрывающий с русской литературой и русской историей. Ан-нет, снова здравствуйте.
Если честно, в этом романе нет ничего, что могло бы меня заинтересовать: от сюжета до приемов. Я с большим уважением отношусь к постмодерну и могу себе представить довольных читателей романа «Алешины сны», но это, увы, не я.
Распутин, смешав свою кровь с кровью царевича Алексея и тем превратив его в духовидца, водит его по виртуальным мирам, иногда сугубо литературным (Вера Павловна и ее «миленький»), иногда фантастическим (вечный старец-государь-император), иногда фантасмагорическим (Распутин беседует с Александром Блоком, называя себя при этом Егором Летовым). Распутин все видит и все понимает, но предотвратить ничего не может, Алешу ему жалко, Аликс костлявая, государь кроткий, но стреляет ворон, Вырубова толстая и восторженная. Еще есть Ктулху (Втулка), Бони-М, солнечному миру да-да-да, и вообще всякий постмодерн второй свежести. При том, что автор явно настроен показать дикую и мощную, хтоническую Россию, все получается довольно камерно, умеренно и аккуратно. Опять же, текст такого рода вполне мог появиться где-нибудь в 90-х, такой Пелевин-лайт.
Это прекрасная книга хорошего автора, и она, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь мрачной контркультурной премии (может, они до сих пор существуют).
В чём тут дело? Роман честно следует заявленному в названии. Есть мальчик Алёша, наследник-цесаревич, есть старец Распутин, есть Государь с императрицей, Ленин, Горький и уйма всякого народа. Алёше снятся сны, во снах ничего хорошего — ужас и разорение.
Под конец сны перестают сниться, потому что Алёшу выводят в подвал, чтобы сфотографироваться на дорожку, и вот он уже идёт по полю вместе со старцем в даль светлую. Там отчего-то в этот сон вдруг врывается Томский обком и Егор Лигачёв, но, извините, если вас вывели в подвал какие-то неприятные люди, какие могут быть претензии к смыслу этой детали.
Конструкция сюжета хорошо описывается известной кинорецензией 2009 года на фильм «Адмиралъ»: «Что-то задевало за живое. Плакали. Хотя, может, это я только такая сентиментальная, а вам совсем не понравится… Конец немного предсказуем. Где-то с середины фильма было такое чувство, что в конце Колчака расстреляют. Так и вышло».
Беда этого текста, который, видимо, писался очень долго, очень старательно и очень начитанным человеком, что он сделан не для читателя.
Он наполнен тысячами цитат, некоторые стихотворения цитируются страницами, а то и просто полностью, всё, что возможно, бережно принесено и положено на стол.
Но вместе это не соединяется, и примером тому история с кроликом.
Это очень примечательная история. В 2009 году на отборочном туре детского «Евровидения» один белорусский мальчик спел песню «Волшебный кролик» (Чароўны трусік) с припевом на выдуманной латыни «Этис Атис Аниматис». Песня чем-то была похожа на «Кармину Бурану» (они все от неё отправляются), и сразу же вызвала подозрения в сатанизме. Там был ещё примечательный текст:
Волшебный кролик
Рисует мелом нолик
Латынь изучает
Стихи сочиняет
Волшебный кролик
Рисует мелом нолик
Стихи сочиняет
На скрипке играет
Волшебный кролик
Рисует мелом нолик
На скрипке играет
По маме скучает
Но уж поверьте, всякая любовь к матери-крольчихе была побоку, когда возник сюжет вызывания тёмных сил на детском конкурсе песни. Жизнь богаче наших представлений о ней, и я, как ни думал украсть и использовать этого кролика, сделав его главным мотором какого-нибудь повествования, не придумал как. Юрий Демидович, этот самый мальчик, благополучно поёт и сейчас, если судить по его аккаунту в контакте.
Но в романе «Алёшины сны» он появляется, так сказать, в полный рост и приходит во сны к цесаревичу.
Но вот беда — это механическое соединение. На лабораторном столе сидит кролик, рядом колба с дымом детских снов, рядом старец Распутин делает что-то неприличное с фрейлинами, выходит Ленин и читает речь, появляется Горький и Блок. А вот синтеза не происходит, даже того синтеза, который производит известный поэт Бродский в поэме «Представление».
То есть кролик сам по себе, а цесаревич сам по себе.
И получается так, что историческая канва, где «конец немного предсказуем», никак не взаимодействует с мутными, полными пророчеств, снами. Ну да, старец говорит на выдуманном простонародном языке, ну да, Блок очаровывается, а Горький разочаровывается, но об этом нам написали не тысячи, а десятки тысяч мемуаристов, писателей, даже Валентин Пикуль сообщил нам у последней черты, а Элем Климов снял целый фильм с прекрасными актёрами.
Нет, автор иллюстрировал свою книгу и это прекрасно — всё как я люблю, чёрно-белые рисунки. И затраченные усилия у меня вызывают уважение.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его пророчествами и смешением реальной истории с абсурдными объяснениями исторических событий. Один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером «Хрустальный мир», а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с оригинальностью и оглядкой на авторов прошлого, именно эта конструкция имеет будущее — вязкий, плотный текст, предсказуемость, удовольствие читателя от того, что он узнал знакомые стихи и, конечно, чаровный кролик в меловом кругу.
Текст В. Мироненко «Алешины сны» производит очень странное впечатление не из-за своего качества (написан он вполне профессионально), а из-за сомнительности изначальной посылки автора – взять реальный эпизод российской истории начала ХХ века и превратить его в мистико-фэнтезийную историю. Поясню в чем дело: заявленные в названии «сны» являются цесаревичу Алексею Николаевичу, наследнику престола Российской империи. А главным героем книги фактически оказывается Григорий Ефимович Распутин.
И поэтому в повествовании сразу же проявляется одна художественная особенность любых книг про «фантастический» взгляд на реальные события история (особенно это характерно для «попаданческих» историй, но и в других субжанрах он тоже проявляется) – невольно возникающая бестактность в обращении с трагическими событиями истории. В данном случае – еще и с оттенком невольного кощунства: не будем забывать, что цесаревич Алексей – мученик и святой Русской православной церкви.
Может быть, подобный подход и мог сработать как элемент создания «шок-контента» в каком-нибудь другом произведении, но в «Алешиных снах» он точно не действует. От текста возникает впечатление нарочитой спекуляции на трагедии исторических персонажей для привлечения внимания читателей – и не более того. Проведите простой эксперимент – замените Алексея Николаевича на обычного мальчика из обычной семьи, а Г.Е. Распутина – на абстрактного практикующего экстрасенса – и произведение сразу станет занудным и неинтересным. С другой стороны, и в существующем варианте романа читатель не ждет глобальных неожиданностей – он ведь хорошо знает, что произошло с прототипами главных персонажей книги в 1916 и 1918 годах.
Вообще в рамках возможного «иного взгляда на случившиеся исторические события» ничего нового книга не дает – запутанная и сложная история взаимоотношений Распутина и царской семьи, в отношении которой было сказано слишком много клеветы и лжи со стороны «образованного общества», по сюжету излагается скорее традиционно. А попытки автора вводить в повествование аллюзии на современную массовую культуру («вороны не то, чем кажутся», «кастанедовщина» в поведении Распутина и т.п.) производят впечатление неуместности и играют на разрушение правдоподобия в описании событий.
«Адресность» книги не понятна: любителям текстов про то, что «не так все было» произведение покажется недостаточно остросюжетным, а читатели исторических романов сочтут его неправдоподобным и надуманным.
Есть тексты, к которым совершенно невозможно придраться – любые придирки соскальзывают с них, как вода с оперенья… э… попугая?
Этот текст имел все данные для того, чтобы стать бестселлером. Он жесткий, эпатажный, с хорошими крючками, цепляющими внимание читателя. Однако проблема есть. Он оказался слишком выстроен, слишком заточен на то, чтобы бестселлером стать. Бестселлер же, как мы знаем, зверь дикий и непредсказуемый.
Автор предлагает нам очень жесткую, расчитанно-эпатажную — по способу подачи — конструкцию с вроде бы неприятной героиней (как она дошла до жизни такой, нам объясняется посредством флэшбэков). Но ведь не можем же мы не сочувствовать по-своему несчастному полуподростку, голодному, продрогшему, с переломанным запястьем и расстроенным кишечником, заблудившемуся в страшном лесу, где ходит древний страшный зверь, а то и хтонический бог… полу-сиротке; всю свою недолгую жизнь не очень любимой папой-мамой, а что девочка в общем паршивка, ну жизнь такая! На самом-то деле она хорошая. Вот ее детство, вот ее юность… Ну да, неловко как-то все вышло. И богатые, конечно, тоже плачут, а кто бы сомневался? Вся эта вводная мениппея, все эти ее брутальные ее похождения в первой трети книги рассчитаны на то, чтобы сбить градус сентиментальности – ведь перед нами жесткий текст, да?
Пожалуй, в этом и проблема – текст слишком сделан, слишком безупречен, слишком как надо, даже прилагаемая история прасабачку (а как же без нее!) превращается в историю про мерзкого попугая-невротика с дурным характером, и нежеланного ребеночка, отчего она не перестает быть историей прасабачку, но вышедшей из-под рук опытного автора, который знает, что писать прасабачку некомильфо.
Профессионализм автора, умелая работа с читателем, эпатирующая, будоражащая – ну вот, автор демонстративно обращается к читателю-мужчине, ловя его на крючок как бы откровенности и вербального контакта — а мы! тут же закричат женщины, а мы?!!! а почему автор счел, что мы недостойны это читать? – и это тоже будет новостной повод, тоже в зачет (текст-то на самом деле женский и для женщин, ну вот такой вызов брошен в лицо своей аудитории, плюс тешащий свою же аудиторию скрытый посыл, что все мужчины, э… такие мужчины, за исключением прекрасного принца-милиционера, которого в качестве награды за нравственное перерождение получает одна из героинь) — вот все это в общем мешает воспринять текст как живой и спонтанный. Будь в нем капля неумелости, капля авторской неуверенности, а не жесткая, выстроенная конструкция, прицельно адресованная читателю (женщине, женщине), все было бы, наверное, по- другому. А так… ну да, Рюрик. В сущности перед нами типично дамский роман с кррровавыми дрррамами и бедными детками олигархов, но читаемый с увлечением (про людей вообще всегда интересно), в отличие от фантастической части – скомканной и непрописанной. Собственно история о некоем хтоническом существе, живущем в лесу, и принимающем/отвергающем человеческие жертвы для отечественной фантастики не новость, я надеюсь, что автор «Рюрика» не читал, извиняюсь, «Ригель», но я тоже не колумб в этом океане возможностей.
Кстати, споры о том, фантастика это или нет, достойно ли это присутствовать в списках «Новых горизонтов» или нет, я тоже оставляю другим – поскольку рецепция и response подразумевают и это. То есть, сломанные копья, горячее обсуждение, пылающие глаза.
Что, повторю, не отменяет тот факт, что это один из немногих по-настоящему профессиональных текстов в этом премиальном пуле.
Екатерина Писарева:
Тексты Анны Козловой всегда вызывают интерес – ее F20 в свою очередь наделал шума из-за «Нацбеста». «Рюрика» я очень ждала – ради него одно из моих любимых издательств Phantom Press сделало исключение и выпустило не переводной, а современный русский роман.
Я прочитала его взахлеб еще в прошлом году (к ярмарке «Красная площадь»), ровно за одну ночь. Поразительно, насколько хорошо я его помню, вплоть до малейших деталей – это многое говорит о мастерстве автора.
Поначалу текст вызывал отторжение, долго привыкала к авторской интонации, смене ракурсов, кадров, героев – к тому, что это злая и злободневная книга, которая совсем не хочет нравиться, даже наоборот. В ней вязнешь словно в болоте против собственной воли, в ней все зыбко и одновременно точно. Рассказчик здесь не способен на сочувствие, но способен на понимание. Эта книга словно ковыряется в универсальных ранах, которые знакомы всем и каждому. И – попутно – надсмехается над читателем, потому что знает, что за узнавание ей все простят, даже условности.
Это как «Краткий курс счастливой жизни», только в сегменте young adult, как сериалы на Первом – ты смотришь, понимаешь, на какие крючки тебя поймали, а оторваться невозможно.
А мистическо-фантастическая линия здесь не самая важная – она лишь дополняет рассказ о неприкаянном трудном подростке. Главная героиня Марта сталкивается в лесу не с хтоническим существом, не с дьяволом, а с уничтожающим чувством вины – и написана эта незамысловатая по сути история профессионально и здорово.
Это прекрасная книга чудесного автора, причём важно, что совершенно состоявшегося, можно сказать, знаменитого (это тот случай, когда биография важна, потому что никаких скидок делать не надо — они вообще унизительны). Важно и то, что текст написан человеком со сценарным опытом. А этот опыт выводит человека из замкнутого, тёплого, немного пыльного и, как правило, затхлого мира бумажной литературы. Жизнь, как говорится, жёстче. И этот роман, безусловно, достоен какой-нибудь премии. Например, ещё одного «Национального бестселлера» (не знаю, дают ли его дважды).
Забегая вперёд, скажу, что это та ситуация, когда в гавань, где стоят чуть траченые жучком бригантины, входит авианосец чужого государства. Тебе этот авианосец может нравиться или нет, но всё равно он — существо из другого мира.
В чём тут дело? Боязнь спойлеров я отметаю: если бы вам понадобилось перечитать «Лолиту» Набокова (ну, бывает), то не для того, чтобы понять, умрёт ли героиня родами. Так и здесь — если в тексте присутствует литература, то она не портится от пересказа, а если в книге её нет, то уж пересказ не помешает. Но прежде я оговорюсь: это откровенно кинематографический роман и об этом прямо говорится в тексте. Судить его по законам набоковской прозы может только идиот.
Итак, дело тут вот в чём: девочка из интерната в Мытищах бежит из своего частного образовательного учреждения. Вот уже она несётся по Ярославскому шоссе на мотоцикле незнакомца, в то время, когда её соседка по комнате даёт интервью телевизионной журналистке. Мать беглянки умерла, отец — бабник, друг девочки (у него есть попугай-убийца Рюрик) живёт в Лондоне, все не бедны (и это выгодно отличает экспозицию от унылой повести о свинцовых мерзостях жизни, всего этого горького горьковского антуража, который обычно вытряхивают на стол перед читателем. Это игра, но игра как в комиксе, то есть на определённом уровне абстракции).
Девочка едет по Ярославской трассе, на остановках трахается с тридцатишестилетним мотоциклистом. Неустроенная в жизни журналистка, между тем, открывает обсуждение этой истории в Сети, и вокруг этого, как всегда, набухает облако психотерапевтического выговаривания с редкими проблесками содержательных историй об отце беглянки, отъявленном сексисте. Все эти «Он купил мне квартиру в Москве. На прощанье». Ну и, конечно, все врут.
Девочка ссорится с мотоциклистом, и, пока его бьют дальнобойщики, угоняет железного коня. И вот уже, бросив ворованное чудовище, вступает в Вологодский Лес.
Шаг за шагом девочка удаляется от цивилизации, питаясь черникой и сыроежками. В это время выясняется, что мать девочки — тупая официантка из Архангельска, залетевшая от богатого юриста, и вовсе не умерла, вернее — не тогда.
Но в этот момент появляется новая сюжетная линия — вологодский человек, который убил того, в ком подозревал насильника и убийцу своей дочери. Как вышел, жил скромно, а услышав о потерявшейся девочке, отправился его искать и нарвался на медведя. В это время героиня в лесу встречает то ли своё отражение, то ли дух убитой девочки, находит и хоронит жертву медведя, чуть не помирает с голоду, но тут её находит журналистка вместе с полицейским капитаном — и всё благодаря собаке покойника.
Итог — беглянка выздоравливает и поступает в институт. Ян, давно ставший рэпером, исполняет для неё и медсестёр в больнице несколько песен. Мотоциклист, доехавший до Архангельска, трахается с официанткой, может быть, той самой (но, увы, нет). Журналистка улетает на Бали вместе с капитаном. Вологодский человек лежит в лесу под сосной. Конец.
В такой road-story бывает, правда, системная беда — предсказуемость деталей (деталей, а не сюжета — сюжет тут счислен), в итоге с героями непонятно что делать. Скелеты, выпавшие из шкафа, лежат уныло, и актёры перешагивают через них, будто не замечая.
Много говорили об анахронизмах и несостыковках в этой книге (о кредитных картах, быстровынашиваемых младенцах и прочем). Это справедливые упрёки, но именно поэтому пересказывать их нет смысла — такое предмет редактуры, а не концепции. Но вот об одной смешной претензии я скажу. Возвышенные читатели невзлюбили роман за излишний натурализм. Это упрёк неверный, потому что как раз откровенность здесь часть концепции. Она не в том, что «обнажаются потаённые места человеческой психологии», а в том, что все ебутся, писают и какают. Общество состоит из тупых злобных уродов, и беда не в том, что злобных, а что тупых. Куда девать всех этих персонажей — непонятно, да никто никуда их не девает. Они тихо замирают, когда появляются титры и начинает играть финальная песня «никого не жалко, никого, ни тебя, ни её, ни его». Нет, положительный герой тут есть. Это собака.
Тут беда не в том, что автор нами манипулирует, беда в том, что он делает это незамысловато. Автор предлагает нам роман-комикс — если мотоциклист, то обязательно бессмысленный и ебливый. Если официантка (мать героини) — то ужасно тупая, с дисграфией и ником mariamoonstar. Если юрист, то безумно богатый и похотливый. Если журналистке за тридцать, то она ляжет с каждым. Именно что «читатель ждёт уж рифмы розы — на вот, возьми её скорей». Это как тот сорт литературы, где описан половой акт с малолеткой, и автор наклоняет голову и смотрит тебе в глаза. Или вставляет матерное слово и быстро моргает: «Вы заметили?» А сейчас вы возмутитесь физиологией. Нет, мы и не такое видали. Не надо держать читателя за человека, не читавших Сорокина и Миллера, Набокова и Мариенгофа, не говоря уж о маркизе С. Отчего начитанному автору не предположить такую начитанность в читателе — ума не приложу.
А тут такое обнажение приёма, что держись. Но, как говорят мне мудрые люди, читатель не должен даже интуитивно предполагать, что его, как монтировкой, бьют по голове приёмами, его надо обмануть, а не ограбить, заломив руки.
И да, слава Богу, тут нет повсеместного «пелевина», рассуждений о тайных пружинах мироздания, смысле жизни и тому подобного подражательного безумия.
Но можно ли говорить об этой книге, как о фантастике? Да можно, конечно — при мне фантасты отстаивали право книги о Гильгамеше быть фантастикой. Отстояли, чего уж там. Но сама конструкция текста такова, что о фантастическом допущении в смысле видений героини нужно говорить извиняющимся тоном. Так и «Застава Ильича» — фантастический фильм. Там герой ночью разговаривает с убитым на войне отцом. Фантастика, да. Ну и Гильгамеш тоже, не жалко.
Но я вовсе не пеняю автору за что-то, лишь пытаюсь понять, как устроена литература такого типа — с арками, флэшбеками, перебивкой кадра, допами и прочей структурой, пришедшей оттуда, где есть спрос и деньги (я говорю не об унылом отечественном производителе, а об общей эволюции литературы).
Вот что мне кажется — у кинематографической литературы есть своё, настоящее очарование. Горизонты будущего открываются перед её читателями, и теми, кто ахает от обсценой лексики, и теми, кому подавай натурализм, теми, кто обманываться рад, потому что других эмоций не предложили. А не предложили оттого, что та часть института чтения, которая держалась благодаря инерционному уважению, сейчас осыпается, как трухлявое дерево в вологодском лесу (метафора). А тут — жизнь, вставай, братан! Медведь-манипулятор пришёл.
С чем мы и поздравляем автора.
Ирина Епифанова:
Когда я натыкаюсь на сайтах интернет-магазинов на гневные отзывы «белопальтовых» читателей, мол, «ведь автор мог написать всё то же, только без грязи и чернухи», сразу автоматически думаю, что на текст стоит обратить внимание. То, что триггерит таких читателей, меня обычно, наоборот, почти никогда не фраппирует. И вопрос в том, есть ли в тексте реально какая-то такая прямо уж чернуха и эпатаж, и даже если есть, то кроется ли за ними ещё что-то.
Впрочем, в «Рюрике» я как таковой чернухи не обнаружила. Да, у автора интересная дерзкая манера письма, она постоянно обращается непосредственно к читателю, тыкая его палочкой и проверяя реакцию. Да, описываются некоторые физиологические процессы (без перебора), но тоже, как мне показалось, без перебора. Должно быть, возмущённые читательницы не читали ни Сорокина, ни Елизарова, раз сумели сохранить такую трепетность и чувствительность.
Что же до тех самых физиологических подробностей, касающихся похождений главной героини, 17-летней Марты, и некоторых других персонажей, то они не показались мне самоцелью. Скорее это своеобразна игра с читателем, некий ценз, входной билет. Если тебя шокирует довольно невинная сцена секса, дорогой читатель, то и прекрасно, уходи подобру-поздорову, не достигнув цели, почувствуй себя персонажем сказки, который побоялся и повернул домой на полпути. А другой, кто не побоялся, пошёл дальше и получил награду.
В тексте Козловой тот читатель, кто не испугается, тоже будет вознаграждён, миновав первую треть книги, и добравшись до глубоких, грустных и наводящих на много всяких мыслей историй о лишившемся семьи благородном мстителе Николае Бурцеве о тоже потерявшем семью (хотя и совсем иначе) и тоже держащемся достойно Саше Гурвиче.
Ну и в целом роман не так прост, как хотят представить те, которые не нашли в нём ничего, кроме грязи (хотя да, наверное, для кого-то он может обернуться обманкой, «золотом для дураков», и, склонна полагать, именно таков был замысел автора). И одна из загадок этого текста — это почему он оказался выдвинут на фантастическую премию, если формально это чистой воды современная проза. Линия, которую условно можно назвать фантастической, занимает от силы 10% «экранного времени», да и с ней всё неоднозначно: может, мистические приключения Марты в лесу действительно были, а может, это галлюцинации истощённого организма. Именно поэтому я не поставила ещё более высокий балл, потому что это, на мой вкус, не вполне фантастика, тем более о новаторстве в области фантастики я бы тут не говорила. Тем не менее книга отличная, спасибо автору!
P.S. Среди отзывов на книгу на «Лабиринте» попалось, что автор, мол, поднимает «тему поганости человеческой души». Мне показалось, что скорее наоборот. Не поганости, а неоднозначности, внутренней борьбы, работы души. И в конце несколько персонажей, изначально нейтральных, поворачивают в сторону добра, это ли не победа всего хорошего над всем плохим)).
Есть книги, которые в конце концов губит претенциозность автора. На «голубом глазу» заявлять, что, дескать, вы все умрете, а меня будут читать и читать, (ага, «вы околели, собаки несчастные»), – это, знаете ли, «моветон». Хорошо еще, что Анна Козлова додумалась запихать этот пижонский выпад уже в самый финал повести. Но «осадочек-то все равно остался».
И это при том, что книга сделана вполне профессионально, хотя и не взывает желания сопереживать персонажам. Автор вроде бы работает вполне уверенно, пишет четко и внятно, некоторые элементы, наподобие саркастического издевательства над интернет-культурой, просто радуют. Но в итоге все выглядит сделанным по каким-то очень жестким рецептам, будто по справочнику «Как писать «чернушную» литературу о России». К тому же и основа культурного и художественного вдохновения автора книги видна невооруженным глазом – это «Девочка, которая любила Тома Гордона» С. Кинга. Все там уже есть: жуткие скитания по бесконечному лесу; намеки на мистику, которая то ли существует на самом деле, то ли является порождением помраченного сознания героини; даже чудесное спасение в финале имеется…
И подобная искусственность и вторичность оказывается вполне понятной, когда автор в послесловии пишет, что ее книга родилась в Берлине и была вдохновлена этим городом. Так какого же дьявола Анна Козлова не написала книгу о Берлине? Право слово, с ней не только я, но и большинство читателей ознакомились бы с куда большим интересом. А так получился дежурный текст на тему «В России все плохо, а люди – сволочи», который, кстати, непонятно, что делает в номинационном списке премии «Новые горизонты». Даже намеков на мистику в книге – кот наплакал. Уважаемая Анна Козлова – вам дорога в литературу «основного потока», не в фантастику. Только даже там ваш следующий роман лучше посвятить «берлинской теме». Она вам и по духу ближе, это заметно.
А также нехорошо «обманывать потребителя». Когда читатель видит на обложке слово «Рюрик», то думает, что книга посвящена судьбе варяжского вождя и основателя соответствующей династии. Так вот, в повести Козловой Рюрик – это кличка попугая. Живите с этим.
Евгений Лесин:
Автор пишет: «За плечами у нее висел черный рюкзак, где лежали два желтых и два красных носка, трусы, книга Алена Роб-Грийе, которую она открыла один раз и читать это было невозможно…» Насчет трусов и носков не знаю, а Роб-Грийе читать вполне возможно. Читал же я Козлову. Да, она фамильярничает с читателем, заигрывает с ним все время, а упомянутый француз не заигрывает. Но читать и того и другую можно. Ну, разные стили, разные манеры письма. Так у Козловой зато есть она, эта манера письма, уже подвиг по нашим временам. А уж для жанровых вещей – тем более. Текст, кстати, плотный: «В два часа ночи Марта лежала рядом с Михаилом на узкой кровати, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить храп, а директору интерната «Полигистор» наконец удалось дозвониться до ее отца».
Правда, довольно вялый: «Хрустнул череп, голова Антона дернулась и словно прилипла к правому плечу, а Николая скрутил приступ рвоты, и он упал на колени, извергая из себя желчь. Рядом в предсмертной судороге дрожала нога Антона в резиновом сапоге».
облако тэгов
