Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Так уж исторически сложилось, что о книгах Павла Крусанова (как и Виктора Пелевина, Ольги Славниковой, Дмитрия Быкова и проч.) я пишу в основном для журнала "Мир фантастики". По одной простой причине: читатели, которые и так следят за "текущим литературным процессом", мимо новых книг Крусанова точно не пройдут. После "Укуса ангела" его сочинения, даже не самые удачные, стабильно входят в корпус "обязательного чтения", маст рид. А вот расширить кругозор любителей фантастики в меру скромных сил, я считаю, дело святое. Не одними баронами и драконами живет наша "нереалистическая проза". И слава богу, что так...
Желтый Зверь, пробудившийся посреди сибирской тайги, не помнит своего прошлого, не знает, как и ради чего явился в этот мир. Его ведут инстинкты — но убивает он удивительно легко, упиваясь ужасом и отчаянием жертв. Зверь способен летать и становиться невидимым, извергать лед и пламя, против него бессильна и магия, и оружие, придуманное людьми. Никто не в силах остановить его победную поступь — разве что кроме тихих петербургских мистиков из «белой стаи»...
Писателей, которым тесно в рамках реалистической повествовательной традиции, можно условно разделить на два лагеря: конструкторов и наблюдателей. Конструкторы создают волшебные вселенные, населяют их фантастическими существами, измышляют небывалые конфликты и коллизии... Наблюдатели, напротив, внимательно изучают наш мир, пытаются докопаться до потаенной сути вещей, видят великое в малом, чудесное в обыденном. Пожалуй, это посложнее, чем выдувать радужные пузыри иллюзий: пойди-ка преодолей инерцию мышления, отыщи нужный ракурс, подбери правильные, единственно возможные слова... Как говорит один из героев этого романа: «предмет — дело десятое. В каждой твари чудес хватает, трем самосвалам не вывезти. Главное — взглянуть верно. Под нужным углом». Именно таковы корни любого магического реализма — что латиноамериканского, что балканского, что нашего, санкт-петербургского.
Павел Крусанов, прославившийся на рубеже тысячелетий романом «Укус ангела», безусловно, принадлежит к лукавому племени наблюдателей — так же, как Виктор Пелевин или, скажем, Евгений Лукин. Только в его словах куда меньше едкого сарказма и больше смирения. Крусанов смотрит на нашу жизнь через магическое стекло, удивительным образом преломляющее знакомую реальность. При взгляде сквозь эту чудесную призму чиновники и телеведущие обращаются в духов, участковые — в урядников, Российская Федерация — в кочевую Российскую империю. Ну а невинные «петербургские фундаменталисты», писатели и философы, полюбившие собираться под сводами арт-галереи «Борей», становятся могущественной и отважной «белой стаей». То ли сектой, то ли тайным орденом во главе с неукротимым Князем и просвещенным мистиком Брахманом. Читатель, знакомый с акциями «петербургских фундаменталистов» не по наслышке, без труда опознает прототипы: портреты, разумеется, получились слегка шаржированными, но четкими и выразительными. О своих друзьях и коллегах автор отзывается с некоторой иронией, но и не без сдержанной гордости. Стержень мировоззрения «белой стаи» — здоровый консерватизм. В данном случае это понятие лишено негативной окраски, скорее наоборот. Суть консерватизма по Павлу Крусанову, — не борьба с новым, а вечное противостояние размывающему действию времени, постоянное творческое пересоздание мира. Цель, что ни говори, большая и достойная, особенно если веришь в свои силы. Но однажды в степенную жизнь «стаи», полную созидательного труда и простых радостей, вторгается Желтый Зверь, грозящий взорвать устоявшийся миропорядок. Хтоническое чудовище, появление которого предсказал еще сын Мишеля Настродамуса, начинает свое кровавое шествие с Алтая, от границ империи. Против него одинаково бессильны медвежьи клыки и охотничьи карабины, армейские звуковые гаубицы и магические пассы. Это не просто невиданная тварь, разящая своих жертв льдом и пламенем. Желтый Зверь — то ли ангел, отпавший от Господнего престола, то ли демон, извращенным способом взыскующий искупления, то ли высший судья, явившийся воздать каждому от имени идеала. Его истинное происхождение так и остается загадкой, несмотря на все попытки Брахмана проникнуть в эту тайну. В любом случае, его пришествие знаменует окончательный конец времен. На физическом, посюстороннем плане Зверь провоцирует войну между Россией и Китаем, которая неминуемо перерастет во всепланетную бойню. На метафизическом — пробуждает разъедающее сомнение и страх в слабых сердцах. Мир, и так необратимо разбитый на осколки, начинает рассыпаться с угрожающей скоростью. И «белая стая», почти по Киплингу, принимает этот вызов, заручившись поддержкой «петербургского могущества» (подробнее см. в книге А.Секацкого «Моги и их могущества»)...
«Ворон белый» — очередная эсхатологическая притча Павла Крусанова о конце света. Об Апокалипсисе, который нельзя остановить, потому что он начался много столетий назад, — но можно отсрочить ценой самоотречения и самопожертвования. Портит книгу только одно — предсказуемость: тема грядущего Рагнарёка много лет не дает покоя автору, так или иначе проявляясь в каждом его романе.
С царем в голове
Павел Крусанов. Царь головы: Рассказы. — М.: АСТ, 2014. — 320 с. — Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-083588-1.
Павел Крусанов не любит, когда его называют фантастом. Однако перескакивая из тела в тело, воспаряя душой к небесам, одолевая бесов и правящих нашим миром мертвецов, герои рассказов из которых составлен этот сборник в очередной раз доказывают, что проза петербургского автора имеет отдаленное отношение к реалистической повествовательной традиции.
Павел Васильевич Крусанов — писатель с размеренным дыханием стайера-романиста. Он медленно запрягает и так же неторопливо едет, с тяжеловесным изяществом, словно шмель вокруг цветка, выделывает замысловатые пируэты вокруг каждой мало-мальски значимой детали — в рамках рассказа ему тесно, не хватает воздуха, пространства, чтоб развернуться во всю ширь. Сборник «Царь головы» книга для него нехарактерная. Под этой обложкой впервые собраны новеллы, прежде рассыпанные по страницам толстых литературных журналов («Октябрь», «Сибирские огни») и тематических антологий («Петербург Нуар», «Русские дети», «Русские женщины»). Их хватило, чтобы наполнить два раздела: «О необычайном», где собрана, осторожно выражаясь, «нереалистическая» малая проза, и более традиционный «Узорник». Хотя на самом деле определить, где в творчестве Павла Васильевича лежит граница между фантазией и реальностью, «актуализированной метафорой» и зарисовкой с натуры — задачка нетривиальная.
Как взрослый писатель, пишущий для взрослого, не инфантильного читателя, Крусанов не то чтобы жертвует остротой сюжета и увлекательностью фабулы, но расставляет приоритеты иначе, чем принято в жанровой беллетристике. Событийный ряд всегда остается у него фоном для философских, онтологических обобщений. При этом лидер «петербургских фундаменталистов» занимает особое место и среди представителей современного отечественного «мейнстрима», стоит в стороне от бурного и пенистого русла «основного потока». Крусанова интересует не столько вечный конфликт между Законом и Справедливостью (одна из главных, становых тем европейской, в том числе классической русской литературы), сколько поиск внутреннего баланса, душевной гармонии, своего места в глобальной иерархии мировых сил, что характерно скорее для восточных культур. Мы живем в аду, под властью мертвецов, и этого не изменишь: любой бунт только умножает скорби, повышает градус хаоса. Единственное, что подлежит точной настройке и отладке — наш внутренний камертон, как в рассказе «Царь головы». Позиция скорее буддиста или даоса, чем человека, принадлежащего к иудео-христианской традиции с ее понятиями греха и искупления. Герои рассказов наперебой призывают не отделять ангельское начало от звериного, не бороться с природой, а напротив — открыться ей, раствориться, почувствовать себя ее частью. Правда, заканчивается такие эксперименты, как правило, трагедией или в крайнем случае печальным анекдотом. Благостный герой рассказа «Собака кусает дождь» (вылитый егерь Кузьмич из «Особенностей национальной охоты») держит своего беса в банке из-под огурцов. Бывший менеджер среднего звена из новеллы «По телам» в определенном смысле повторяет путь персонажа «Обмена разумов» Роберта Шекли, и в итоге оказывается навечно заточен в теле вороны. В «Мешке света» скромный кондитер добывает артефакт, который раскрывает самые сильные стороны души — и становится виртуозным вором, хотя ничто вроде бы не предвещало подобной развязки. И так далее, и тому подобное.
Несмотря на «почвенические» мотивы и призывы к опрощению, в чем-чем, а в бесхитростности, безыскусности, естественности, в природной простоте стиля Павла Крусанова никак не упрекнешь. Вся его проза — череда перетекающих друг в друга сравнений и метафор («сердце ворочается, как жук-бронзовка в кулаке», «мысль — штука летучая: не схватил — упорхнула», «бессилие ненависти жгло его таким огнем, что на вахтере можно было бы сушить белье после стирки, не пыхай он сквозь поры зловредными миазмами»), калейдоскоп визуальных образов, ярких, как обточенные волной камушки на мелководье. Хитро сделано, с подвывертом. В этом плане Павел Васильевич Крусанов «близок к земле» примерно в той же степени, что и Владимир Владимирович Набоков. Впрочем, в «Царе головы» причудливых завитушек и арабесок поменьше, чем в более крупных текстах писателя. Здесь автор предлагает нам сыграть в другую игру. Попробуйте-ка разобрать, где Павел Васильевич серьезен, как идол острова Пасхи, а где с суровым видом вешает лапшу на уши жаждущему откровений читателю — как Сергей Курехин в легендарной мистификации «Ленин-гриб».
Говорят, все познается в сравнении. Так вот, по сравнению с другими сочинениями Павла Крусанова сборник «Царь головы» — книга простая, насквозь понятная. Самое то для неподготовленного читателя, еще не знакомого ни с «Американской дыркой», ни с «Бом-бомом», ни с «Укусом ангела».
Иногда создается впечатление, что всю годную фантастику пишут сегодня исключительно англо-американские авторы. Отчасти это справедливо — но, к счастью, не совсем. Глаголом жгут поляки, португальцы, финны, по слухам даже немцы с французами (хотя ничего приличного от авторов из этих стран мне не попадалось, все больше арамадовщина и романы для школоты вроде сочинений Хольбайна и Штамма). Ну а в Испании есть Феликс Пальма, создатель "Викторианской трилогии", которая, по моему скромному, вполне могла бы стать культовой, если бы ее автором числился англичанин.
Викторианская греза и солдаты будущего
Феликс Х.Пальма. Карта времени: Роман. / Felix J.Palma. El Mapa del Tiempo, 2008. Пер. с исп. Е.Матерновской, И.Новосадской, Н.Богомоловой. — М.: Астрель. Corpus, 2012. — 640 с. — Тир. 4000. — ISBN 978-5-271-38192-8.
В издательстве «Астрель», в редакции Варвары Горностаевой, вышел роскошно изданный роман испанского писателя Феликса Пальмы «Карта времени», действие которого разворачивается в Лондоне, на излете позапрошлого века, а среди героев фигурирует автор «Машины времени» Герберт Уэллс.
Всякая империя накануне упадка литературоцентрична. Запечатлеть в своих произведениях ее образ (как правило, весьма далекий от реальности) — единственный доступный художнику способ остановить мгновение, отсрочить наступление распада. Это напрямую касается и Соединенного Королевства времен правления королевы Виктории, с именем которой связана не только промышленная революция, но и стремительный расцвет британской беллетристики во второй половине XIX века. Уж и той Виктории больше ста лет нет на свете, и Великобритания давно перестала быть «царицей морей», растеряла почти все свои заморские владения, а викторианская Англия продолжает жить своей жизнью на страницах книг Стивенсона и Хаггарда, Конан Дойла и Киплинга, Коллинза и Стокера... И не в последнюю очередь Герберта Дж. Уэллса, конечно. Более того: «викторианская Англия» превратилась в независимый брэнд, самостоятельный информационный объект, с каждым днем обрастающий новыми деталями и подробностями. Да и грезят об этой эпохе сегодня не только — и не столько — англичане. К примеру, Феликс Х.Пальма, автор «Карты времени», одного из самых аутентичных псевдовикторианских романов XXI века — испанец, а подлинный успех пришел к нему после выхода этой книги в Соединенных Штатах.
...Лондон 1896 года охвачен новой повальной модой. Весь высший свет околдован концепцией времени как четвертого измерения, по которому можно перемещаться в разных направлениях. В клубах и салонах обсуждается только одна тема: «Машина времени», недавно вышедший роман молодого писателя Герберта Уэллса. На этом фоне появление некого Гиллиама Мюррея, предлагающего состоятельным джентльменам всего за сто фунтов отправиться на экскурсию в 2000 год, в день, когда разумные паровые машины и последние защитники рода людского сойдутся для решающей схватки, никого не смущает — напротив, вызывает восхищение и восторг. Почему бы и нет? Отважные путешественники каждый день раздвигают границы империи, закрашивая белые пятна на карте, как Стенли и Ливингстон; ученые смело расширяют представления о законах природы, как Дарвин; инженеры удивляют публику все более фантастическими изобретениями, как Никола Тесла. Человечество стоит на пороге нового, небывалого, прекрасного века, царство пара и электричества вот-вот наступит, чудеса науки повсюду — понятно, что и четвертое измерение не устоит перед напором любознательных естествоиспытателей.
Скептически к повальному увлечению аристократов относится только Герберт Уэллс, и для этого у него есть веские основания. Прежде всего, он точно знает, что его собственный роман — выдумка от начала и до конца. Теория, которую близко к сердцу приняло лондонское общество, не имеет с действительностью ничего общего. Это лишь изящная фантазия, настолько близкая духу времени, что ее с легкостью принимают на веру. И здесь уже ничего не поделаешь. «Тому, кто написал свою первую книгу, обратной дороги нет. Ты превратился в трюкача и обманщика и отныне можешь показывать свою слабость лишь таким же трюкачам и обманщикам», — замечает Уэллс с горечью.
Обман — главная категория, вокруг которой строится сюжет этого романа в трех частях. Легко водить за нос толпу — особенно когда она сама жаждет быть обманутой. Несложно ввести в заблуждение и отдельного человека, если как следует подготовить почву. Здравомыслящий скептик при случае готов обмануть себя сам — и упорно игнорировать любые доказательства его очевидной неправоты. Где-то на этой схеме отведено место и нам, читателям, листающие «Приключения Шерлока Холмса», «Человека-невидимки» или «Карту времени» ради погружения в «викторианскую атмосферу» — но в то же время прекрасно понимающим, что Британия конца XIX века была мало похожа на ту, что живет и дышит на этих страницах.
Картограф реальности
Феликс Х.Пальма. Карта неба: Роман. / Felix J.Palma. El mapa del cielo, 2012. Пер. с испанского Валентина Капанадзе. — М.: АСТ. Corpus, 2014. — 784 с. — Тир. 1500. — ISBN 978-5-17-085154-6.
Писатель Герберт Джордж Уэллс родился в 1866 году, через семнадцать лет после кончины его американского коллеги Эдгара Аллана По. И все же на страницах романа Феликса Пальмы им предстоит встретиться, чтобы вместе отплыть в полярную экспедицию, разыскивающую проход внутрь полой Земли.
Испанец Феликс Х. Пальма, лауреат множества литературных наград разного калибра за «произведения малой формы», прославился на родине как выдающийся рассказчик ещё в 1990-х. Восторженная испаноязычная критика сравнила его с самим Хулио Кортасаром — правда, трудно определить, насколько искренне: ни одна новелла писателя до сих пор на русский не переведена. Зато его романы из «викторианской трилогии», как принято выражаться, покорили мир. Ну, покорили не покорили, а перевели их и во Франции, и в Великобритании, и в России. Изящная стилизация под викторианский приключенческий роман, «старый добрый Лондон» последней четверти позапрошлого столетия, Герберт Уэллс среди главных героев — в этих романах есть всё, что нужно для успеха у публики, ностальгирующей по «эпохе пара и электричества» с её наивным позитивизмом и неиссякаемой верой в Прогресс. Впрочем, это относится скорее к первой части цикла*, «Карте времени», где Пальма ловко обыграл мотивы «Машины времени» Уэллса. Во второй части градус оптимизма ощутимо идёт на спад. Когда марсианские боевые треножники походя раскатывают в тонкий блин непобедимую британскую армию, калечат и убивают налево и направо, как-то не до рассуждений о сияющих высотах, к которым ведет человечество научно-технический прогресс.
Первые две книги трилогии связаны несколькими общими персонажами и местом действия, но это, разумеется, не главное. Ещё в «Карте времени» Феликс Пальма убедительно продемонстрировал, как сознательная ложь, художественный вымысел, талантливая мистификация и эмпирическая реальность перетекают друг в друга, сливаются в единое многоцветное полотно, а мечта в процессе воплощения меняет пусть не сам мир, но наблюдаемую картину мира. Во второй части автор развивает ту же тему — но если на страницах предыдущего романа речь шла о чарующем волшебстве самообмана, то в «Карте неба» любезному читателю предстоит убедиться, какой жуткой, устрашающей мощью обладает фантазия, вырвавшаяся из-под контроля. Чудовищный монстр, который преследует несчастных моряков с затёртого полярными льдами судна, Лондон, обращенный в руины, гигантский концлагерь для последних представителей человеческой расы — эсхатологические эпизоды удаются автору ничуть не хуже романтических. Но это всё семечки: размывание границы между подлинным и мнимым, потеря контроля над реальностью — вот где настоящий онтологический ужас. «Ощущение, словно из всех существующих на свете книг вдруг улетучилась фантазия и разлетелась по миру таким образом, что стало невозможно отличить действительность от вымысла...»
Феликс Пальма мастерски имитирует традиционный стиль «романа-фельетона» второй половины XIX века — с многочисленными отступлениями, авторскими ремарками, переплетением сюжетных линий и прочими викторианскими виньетками и завитками. Жюль Верн пополам с Робертом Льюисом Стивенсоном под соусом из Герберта Уэллса и Эдгара По, чистая архаика. В «Карте неба» этот стиль работает на решение авторской задачи почти со стопроцентным КПД. Пальма один за другим обыгрывает «викторианские» мифы, порожденные художественной литературой разных эпох. Отсылки к Жюлю Верну, Оскару Уайльду, Алексею Толстому, Уэллсу и По лежат на поверхности, а кое-кто из классиков даже появляется на страницах романа лично. Узнаваема и сцена из «Матрицы», пусть и выпадающая из общего контекста. Но автор отдаёт дань уважения и текстам, знакомым куда более узкому кругу, от романа «Террор» Дэна Симмонса до новеллы Джона Вуда Кэмпбелла «Кто ты?» (в другом переводе «Нечто»). «Карта неба» — своеобразная игра, шарада, литературная угадайка. Однако Пальма не только бесхитростно резвится, развлекаясь сам и развлекая публику, — он выстраивает целый мировоззренческий лабиринт. Выход из которого, надо полагать, ждёт нас в завершающей книге серии, — при том что сюжетно второй роман выглядит «вещью в себе», абсолютно целостной и завершенной.
«Викторианская трилогия» построена по принципу триады классической логики. «Карта времени» — теза, «Карта неба» — антитеза... Выполнено филигранно, ничего не скажешь. Посмотрим, какой такой синтез приключится в финальном томе.
К Пелевину Виктору Олеговичу (ПВО) отношусь двойственно. С одной стороны, для живого классика он слишком часто позволяет себе писать грязно, небрежно, коряво — исключительно с точки зрения стилистики. Склонен к самоповторам и автоштампам. С другой стороны, он умеет то, чего не умеет практически никто из участников "текущего литературного процесса" — и сумел сделать эти навыки своей главной фишкой. Читал и рецензировал практически все его книги, некоторые по нескольку раз. Последние десять с чем-то лет — в основном для журнала "Мир фантастики"...
Мир есть снафф
Виктор Пелевин. S.N.U.F.F.: Роман. — М.: Эксмо, 2012. — 480 с. — Тир. 150000. — ISBN 978-5-699-53962-8.
Демьян-Лаундульф Дамилола Карпов — большой человек: полноправный гражданин искусственного спутника Бизантиум, оператор live news, «создатель реальности», кормящий плодами своих трудов религиозно-идеологическую машину Биг Биза. Юный орк Грым — коренной обитатель тоталитарной Уркаины, потенциальная жертва, статист, которого согласно всем законам драматургии должны пустить в расход в первом же действии. Но любовь, как водится, смешивает все карты, в очередной раз переворачивая мир...
Хотя в 1980-х рассказы Пелевина обсуждались на знаменитом Малеевском семинаре, а в начале 1990-х сам Виктор Олегович побывал на одном из первых «Интерпрессконов», успев стать героем фэновского фольклора, к современной отечественной фантастике (в узком, сектантском понимании) его книги последних лет имеют отношение постольку-поскольку. Однако к модным трендам писатель необычайно чуток, а к кичу — беспощаден. В романе «T», например, Пелевин прошелся по «Ф.М.» Бориса Акунина и другим переделкам классики, только-только набиравшим популярность. В свежем «S.N.U.F.F.е» он раскатывает в тонкий блин сочинителей (и, разумеется, восторженных поклонников) постапокалиптических антиутопий «а-ля рюсс». Но для нас важнее то, что после «S.N.U.F.F.а» даже самому зашоренному обитателю «НФ-гетто» придется, скрепя сердце, признать: да, братцы, это — фантастика! Ерническая, злая, полная сарказма, но вполне конвенционная, комар носа не подточит.
Мир будущего, который рисует Пелевин, четко разделен на две половины. Наверху — офшар Бизантиум, искусственный спутник, вотчина высоких технологий и либеральной риторики. Внизу — Уркаина, тоталитарная держава, населенная урками (в просторечии — орками), расплодившимися после ограниченной ядерной войны. Бизантиум отстаивает идеалы демократии, провоцирует войны и бомбит оркские поселения. Орки клеймят потонувших в разврате бизантийцев и воспевают свою древнюю суровую Традицию. Но разделение это надуманное — как и любое глобальное обобщение, навязанное извне. На самом деле и орки, и обитатели небесного города — одной крови, их генотип ничем не различается. Уркаину, всю ее богатую историю и варварскую культуру, высокую духовность и «особый путь», придумали бизантийские политтехнологи, которых здесь называют сомелье. Оркские уркаганы, столоначальники и прочие крупные шишки спят и видят, как бы поскорей «уехать в Лондон»: наворовать побольше и сбежать наверх, в Бизантиум. Но и бизантийцы, пожизненно запертые в тесных отсеках своей станции, ничто без Уркаины. Именно там, внизу, они снимают свои снаффы — нечто среднее между новостными передачами из «горячих точек» и голливудским игровым кино. Снаффы дают бизантийцам ощущение полноты жизни, заполняют зияющую экзистенциальную пустоту.
Однако «S.N.U.F.F.» не просто социальная сатира, философская притча, беспощадно-точная фиксация текущей расстановки политических сил — это еще и роман о любви. Не то чтобы Пелевин впервые брался за подобную задачу, вспомним хотя бы «Священную книгу оборотня». Но так углубленно механику и метафизику страсти он никогда еще не изучал. Любовь к «суре», суррогатной женщине с мощным искусственным интеллектом, идеально симулирующей поведение «роковой красавицы» — отличная метафора жизни вообще. Грань между имитацией и подлинником стирается: хотя мы состоим из плоти и крови, а не из микропроцессоров и пластика, мы так же послушны биологической программе, как сура — заложенному в нее математическому алгоритму. «Человек — это только инструмент приложения культуры к реальности», биологический механизм из мяса и костей. Но кто создает культуру и осмысливает реальность, если даже лучшие из людей — живые куклы, лишенные свободной воли?..
Пелевин великий путаник; он вносит путаницу в свои тексты сознательно, нарочито. Все мы худо-бедно владеем азбукой культурных кодов — то есть интуитивно, на подсознательном уровне, представляем, что можем услышать в ответ на свою реплику, как надлежит поступать в той или иной ситуации, от кого стоит ждать зуботычину, а от кого — медовый пряник. Пелевин намеренно сбивает настройки, запутывает концы. Услышав вопрос: «Как пройти в библиотеку?», его герой может разразиться лекцией по философии Гегеля, а может исполнить матерную частушку. И это тоже ответ, вполне содержательный и осмысленный — но требующий определенной работы мысли и интеллектуальной гибкости.
Одна беда у этой книги — со стилем у Виктора Олеговича проблемы: то крокодилы у него «не вылазят» из воды, то классические ошибки управления мешают понять, «кто на ком стоял». Небрежность объяснима: герой-повествователь не раз подчеркивает, что пишет в чудовищной спешке, в предчувствии неминуемой катастрофы. Но ей-богу, хороший редактор этому тексту все же не помешал бы — а весь мир пусть сгорит в аду!
Angry Birds & Zeitgeist
Виктор Пелевин. Любовь к трём цукербринам: Роман. — М.: Эксмо, 2014. — 448 с. — (Единственный и неповторимый. Виктор Пелевин). Тир. 70000. — ISBN 978-5-699-75467-0.
Мир несправедлив — это замечал каждый, кто хоть раз задумывался о подобных материях. И всё же, вероятно, у него есть цель и смысл. Ясновидец Киклоп, главный герой нового романа Пелевина, знает, что они есть, наверняка. Более того: именно от его, киклопова, усердия зависит, будет ли цель достигнута или мир схлопнется с печальным всхлипом.
Есть такая старинная русская забава — выпить водки на брудершафт с медведем и палить по матрешкам из автомата Калашникова, подыгрывая себе на балалайке... Ой, я не это хотел сказать. Начну с начала: есть старинная русская забава — раз в год ругать новую книгу Виктора Олеговича Пелевина. За вульгарность и безвкусие, за однообразие и предсказуемость фабулы, за недостаточную социальную остроту и за глумление над святынями, за щедро рассыпанные по тексту грамматические и стилистические ошибки. С последним, похоже, готовы согласиться и издатели: в выходных данных «Любви к трём цукербринам» наконец-то упомянут литературный редактор, хотя предыдущие книги Виктора Олеговича выходили строго «в авторской редакции». Да и прочие претензии не лишены оснований. Тем не менее Пелевина продолжают читать. Ради чётко отмеренной дозы скепсиса — это отличное противоядие от пафоса, пропитывающего нынче нашу жизнь. Ради выразительных метафор и едких афоризмов. Иногда даже ради метафизических откровений — хотя мудрость веков у П.В.О. в последние годы сводится к утомительным самоповторам. Впрочем, в новом романе появилось и кое-что новое: Виктор Олегович не ограничился привычными буддистскими мантрами (которые впервые отчетливо прозвучали ещё в «Чапаеве и Пустоте») и обратился к теории гностиков. «Мир существовал во времени. Время подразумевало изменения. А изменения подразумевали «лучше» и «хуже». Так появилось хорошее и плохое, и чем сложнее становился мир, тем труднее было предсказать их чередование». Иными словами, Демиург в очередной раз сотворил «материю, отягощённую злом» — смотри эпиграф к известной книге братьев Стругацких.
Если говорить о конструкции нового романа Пелевина, об архитектонике текста, то «Любовь к трём цукербринам» смонтирована из двух небольших повестей и одного рассказа. «Добрые люди», метафизический боевик, основанный на игре Angry Birds. Футуристическая дистопия «Fuck the System», микс из «Матрицы», «1984» и BDSM-хентая (особенно автору удался образ террориста-дримбомбера Караева). Ветхозаветный апокриф «Dum spero spiro» — неожиданно сентиментальная притча, абсолютно нехарактерная для автора... В общем, перед нами Ад, Чистилище и Рай — правда, ничуть не похожие на видения великого Данте. Объединены эти разрозненные фрагменты общими концепциями, несколькими сквозными персонажами — и, разумеется, пространными рассуждениями героя-повествователя, провидца Киклопа, на плечах которого несколько лет в буквальном смысле держался весь наш мир. Вернее, не наш, а очень-очень похожий, — но это уже нюансы.
Хотя действие как минимум одной из частей «Цукербринов» разворачивается в антураже, знакомом нам по тысячам фантастических книг и фильмов, язык не поворачивается назвать Пелевина фантастом. Однако сам Виктор Олегович не стесняется родства с жанровой литературой: в эпоху постмодерна и отмены литературных иерархий, после падения Великой стены, разделяющей высокое элитарное и низкое массовое искусство, это естественно. В новой книге автор нередко обращается за вдохновением к писателям-фантастам — особенно к Рэю Брэдбери с его хрестоматийной бабочкой. К сожалению, Пелевин разрабатывает эти молибденовые залежи довольно неуклюже, экстенсивными методами, то и дело изобретая велосипед. «Джихаути, или Тот. Тот самый, хочется мне сострить». Баян, Виктор Олегович: эту, с позволения сказать, остроту уже использовал Владислав Крапивин в романе «Голубятня на желтой поляне» (1985). Другой пример: на 2014 году от Рождества Христова Пелевин додумался до концепции Минимального Необходимого Воздействия — чтобы изменить ход истории, совсем не обязательно поднимать народ на баррикады, достаточно в нужный момент проколоть шины броневика или уронить кирпич на голову ключевой политической фигуре. Остроумно, свежо — вот только на этом фундаменте Айзек Азимов построил свой роман «Конец Вечности» ещё в 1955 году...
Из всех книг Пелевина, написанных за последнее десятилетие, «Любовь к трём цукербринам», пожалуй, наименее желчна. «Срывание масок» и едкая сатира сведены здесь к минимуму. Такое ощущение, что автор жалеет всех своих героев без исключения: и тихую девушку Надю, и террориста Караева, и сетевого хомячка Кешу, и даже могущественного Киклопа. Неожиданный поворот в творчестве П.В.О. — с чего бы это?
В связи с недавней дискуссией о "Рифтерах" Питера нашего Уоттса вывешиваю три рецензии на все части цикла. Так сказать, эволюция восприятия одного отдельно взятого рецензента. Если дочитаете, надеюсь, понятно станет, почему эти книжки надо читать все вместе, "одним куском".
Питер Уоттс. Морские звезды: Роман. / Peter Watts. Starfish, 1999. Пер. с англ. Николая Кудрявцева. — СПб: Астрель-СПб. М: Астрель, 2012. — 448 с. — (Сны разума). Тир. 3000. — ISBN 978-5-271-42350-5. ISBN 978-5-9725-2256-9.
«Морские звезды» — первый роман Питера Уоттса из цикла о рифтерах, впервые вышел на английском языке в 1999 году. Рифт — серия разломов земной коры, источник редких микроэлементов и халявной энергии, бесценной для быстрорастущей цивилизации будущего. Одна беда: расположены эти самые рифты на глубине трех и более километров под уровнем моря, в океанских пучинах, куда не проникают тепло и свет. Холод, адское давление, убийственные выбросы гейзеров, непредсказуемо меняющийся рельеф... И как минимум на одном рифте — гигантские рыбы, слепые придонные чудовища с хрупкими костями и неутолимым аппетитом. Машины не способны функционировать в подобных условиях, для работы на большой глубине нужны люди. Но не всякому представителю вида хомо сапиенс по плечу такие психологические нагрузки. Так кто же они, рифтеры, передовой отряд человечества, несгибаемые герои глубоководного фронтира?..
Если вы читали «Ложную слепоту» Питера Уоттса, роман, ставший главным событием в переводной НФ 2009 года, то наверняка обратили внимание: автор неровно дышит к девиантам, персонажам с ярко выраженными психическими отклонениями. Из того же сора выросло и сообщество рифтеров. Согласно Уоттсу, только люди, пережившие детскую психическую травму, привыкшие к насилию над собой, комфортно чувствующие себя в агрессивной среде, не сломаются и не пойдут вразнос в вечной тьме, на дне морском. Поломанные, искалеченные души находят свое место в глубоководном царстве Нептуна — как и планировали дальновидные авторы проекта. Но рифт постепенно меняет своих обитателей, влияет на их самооценку, отношение к собственной жизни и ближайшему окружению — а вот этого уже не могли предсказать даже лучшие психологи.
Питер Уоттс не претендует на приоритет по части описания такого специфического социума. Еще в 1964 году Филип К.Дик на страницах романа «Кланы альфанской луны» запечатлел общество, состоящее из граждан с ярко выраженными психическими отклонениями: «шизофреники вяжут веники, параноики пишут нолики» и далее по тексту. Но в «Морских звездах» другой расклад. Роман Дика — выпуклый гротеск, выразительная социальная метафора. Роман Уоттса — одна из моделей возможного будущего и напряженная психологическая драма в одном флаконе. Совсем другое преломление темы. Ну а массовое освоение человечеством океанского дна фантасты давно считают делом ближайших десятилетий, об этом написаны сотни книг и сняты десятки фильмов. В отличие от большинства коллег, автор «Морских звезд» прежде чем откочевать на тучные литературные пажити успел получить докторскую степень по гидробиологии, позволяющую ловко жонглировать терминами, не впадая в науч-поповское занудство. Уоттс, отдадим ему должное, не забывает и предшественников — обратите внимание на «говорящие» фамилии рифтеров-первопроходцев: Кларк и Баллард.
Книга, которая явно придется по душе олдскульным поклонникам НФ, требует особого подхода: от сносок местами рябит в глазах и далеко не факт, что неподготовленный читатель, привыкший совсем к другой фантастике, прорвется сквозь нагромождение смыслов. Потери в личном составе неизбежны. Не исключено, что и у профессионалов — гидробиологов, геологов, айтишников — возникнут вопросы к переводчику Н.Кудрявцеву. Скажу в его оправдание только одно: уж больно густая солянка получилась у автора, никто не может объять необъятное. Но если отвлечься от терминологических споров, волнующих узких специалистов, перевод вполне годный, читабельный. Разве что регулярно повторяющийся вульгаризм «играется» неприятно царапает глаз. Переводчику на заметку: в современном литературном русском языке возвратной формы глагола «играть» не существует, слово используется исключительно для речевой характеристики героев, так же как «семки-треники-пивасик», а здесь явно не тот случай.
И в заключение: открывая «Морские звезды», не забывайте, что это ранняя книга Уоттса, фактические его романный дебют. Ее успел прочитать — и одобрить! — еще Роберт Шекли, ныне покойный. Многого из того, чего ждешь от автора «Ложной слепоты», здесь попросту нет, хотя кое-какие контуры уже просматриваются. Уяснили? Запомнили? Отлично! Тогда готовьтесь к погружению!
Чудовище из Водоворота
Питер Уоттс. Водоворот: Роман. / Peter Watts. Maelstrom, 2001. Пер. с англ. Николая Кудрявцева. — СПб: Астрель-СПб. М: АСТ, 2015. — 480 с. — (Сны разума). Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-087254-1.
«Водоворот» — так в романе Питера Уоттса называют компьютерную сеть, пришедшую к середине XXI века на смену Вебу, Всемирной Паутине, а заодно и наивному Киберпространству ранних киберпанков. Водоворот — среда, где информационные потоки рождаются и умирают, сливаются и разделяются, вскипают мелкой пеной и иссякают со скоростью, недоступной человеческому восприятию, даже форсированному. В то же время это довольно точное описание мира будущего, в котором происходит действие трилогии «Рифтеры», начатой «Морскими звездами» и продолженной этой книгой.
В свое время отечественные фантасты, пытавшиеся раскрутить маховик движения «турбореалистов», ввели в обиход занятный термин «эпикатастрофизм». Мол, вся жизнь (и человека, и человечества в целом) — одна сплошная катастрофа. Что-то где-то всегда горит, рушится, взрывается, тонет, рассыпается пеплом — и с этим ничего не поделаешь, так уж устроен наш мир, неизлечимо больной энтропией. Эту концепцию могли бы взять на вооружение и герои Питера Уоттса. Они живут в декорациях бесконечного фильма-катастрофы. Смерчи, цунами, эпидемии, засоление почв, истощение источников пресной воды, «красный прилив», неконтролируемые мутации — все это обрушивается на них разом. Единственное, что можно сделать в такой ситуации — минимизировать ущерб, принести необходимую жертву, выбрать меньшее зло. Для многих персонажей «Водоворота» спасение мира — рутинная работа, скучный повседневный труд. Как и ликвидация последствий — иногда вместе со свидетелями, способными посеять панику и подорвать веру в благополучный исход.
«Специалист подобен флюсу», заметил Козьма Прутков. Канадец Питер Уоттс — специалист по экологическим системам, гидробиолог и немножко айтишник. И это, надо сказать, чувствуется. Он описывает весь мир как комплекс экосистем: устойчивых и уязвимых, стремительно эволюционирующих и застывших в шатком равновесии, изолированных и активно взаимодействующих друг с другом. Главная угроза человечеству в трилогии «Рифтеры» приходит из океана, но там же, глубоко на дне, можно отыскать и спасение от энергетического кризиса, поджидающего нашу цивилизацию. Компьютерные сети пронизывают весь мир незримыми нитями — и при этом живут своей темной животной жизнью, больше похожей на жизнь перенаселенного экваториального леса, кишащие изобретательной, но безмозглой фауной, неподконтрольные и непредсказуемые. Все три «професиональные» составляющие на лицо. Будь Уоттс финансистом или профессиональным оперным певцом, рискну предположить, он увидел бы совсем иную картину: может быть, пульсацию денежных потоков, может — нескончаемую симфонию жизни и смерти.
Природа не знает понятия апокалипсиса. Там постоянно кто-то кого-то жрет, аж за ушами трещит, более приспособленный выживает менее приспособленного — это нормально, это в порядке вещей и автора не смущает. Даже в водовороте может со временем сложиться своя уникальная экосистема. Единственное, чего стоит бояться по-настоящему — потери видового разнообразия. Именно этим грозит Бетагемот, древнейший вирус, способный уничтожить всю земную биосферу за считанные десятилетия. Его распространяет Мадонна Разрушения, танцующая Кали, Вавилонская Блудница, оседлавшая библейское чудовище, — рифтерша Лени Кларк, чудом уцелевшая во время ядерного взрыва, который уничтожил глубоководную станцию и убил людей, ставших ее семьей. Теперь она мстит: корпорациям, которые использовали ее и выбросили, обществу, которое молча стояло в сторонке, всей безразличной и несправедливой вселенной. С Лени Кларк все понятно. Но в этом крестовом походе у нее оказывается неожиданно много сторонников. Даже те, кому по долгу службы положено выследить и «зачистить» носительницу Бетагемота, сочувствуют ей и стараются при случае оказать услугу — хотя точно знают, какую опасность для всего живого представляет беглая глубоководница.
И тут мы подходим к главному вопросу: зачем? Почему герои романа поступают вопреки собственным интересам, почему то и дело выдают фразы, в обыденном разговоре попросту немыслимые: «Пиранозильная ДНК. Более сильные пары Уотсона-Крика, чем у обычной РНК, и эта гораздо избирательнее в конъюгации. Например, последовательности, богатые гуанином, не скрещиваются друг с другом. Шестистороннее кольцо»? Почему говорят и действуют подчеркнуто не по-людски? Ответ, мне кажется, лежит на поверхности: да просто потому, что быть людьми в нашем понимании они давным-давно перестали. В мире Водоворота, в условиях перманентной катастрофы эволюционные процессы многократно ускорились. В техногенном аду выживает и добивается успеха лишь тот, кто эволюционирует быстрее других — и в нужном направлении. Тот, кто умнее, быстрее, сильнее, устойчивее к воздействию внешней среды, лучше распознает образы, анализирует информацию, решительнее применяет свои способности. В телах этих людей почти не осталось человеческой ДНК, их мозг неоднократно «перепаян» и улучшен, их мотивы определяются искусственно внедренными программами — например, трипом Вины, усиливающим угрызения совести, или ложными, специально сконструированными воспоминаниями. Без этих улучшений человек рано или поздно ломается под влиянием постоянного стресса и сходит с ума — либо подсаживается на антидепрессанты, вливается в бессмысленное и бессловесное стадо. То самое, которому мстит Лени Кларк...
С постчеловека, конечно, взятки гладки: мы можем только гадать, какие зоны коры головного мозга ласкает ему многоэтажное нагромождение научных терминов и неологизмов, из которых состоит этот роман. Кое-что от современного человека он, конечно, унаследовал — ну так и мы с вами во всю пользуемся отделами мозга, появившимися еще у рептилий. Стоило ли ради этого писать довольно пухлый и, посмотрим правде в лицо, не самый удобочитаемый роман? Даже если учесть, что на страницах «Водоворота» звучат некоторые идеи, положенные позже в основу «Ложной слепоты», magnum opus Питера Уоттса? Я не знаю ответа. Скажу только одно: с точки зрения видового разнообразия появление на отечественном рынке таких книг, как трилогия «Рифтеры» или «Отчаяние» Грега Игана, — безусловное благо. А то иные жанровые бестселлеры выглядят так, словно над мозгом их авторов и читателей уже основательно поработал Бетагемот.
Биохимическая природа зла
Питер Уоттс. Бетагемот: Роман. / Peter Watts. Behemoth, 2004. Пер. с англ. Г.Соловьёвой, Ю.Вейсберга. — СПб: Астрель-СПб. М: АСТ, 2015. — 608 с. — (Сны разума). Тир. 2000. — ISBN 978-5-17-087255-8.
Мир долго баллансировал на краю пропасти. Экологические, техногенные, биологические катастрофы подтачивали его основы с середины XX века, и только усилия «правонарушителей», постчеловеков с неограниченными полномочиями и «перепаянным» мозгом, удерживали цивилизацию от падения в эту бездонную воронку. Явление Бетагемота, древнего вируса, против которого бессильны любые вакцины, нарушило шаткое равновесие. Но остатки биосферы еще можно спасти — и ответственность за эту миссию ложится на плечи Лени Кларк, женщины, которая однажды чуть не уничтожила человечество...
Случай не то чтобы уникальный, но и не самый распространенный: третий роман из цикла «Рифтеры» существенно сильнее двух предыдущих частей. С чисто художественной точки зрения: язык легче и прозрачнее, метафоры ярче, образы убедительнее. Не знаю, чья это заслуга, самого Питера Уоттса или новой команды переводчиков, Г.Соловьевой и Ю.Вейсберга, но по сравнению с «Морскими звездами» и «Водоворотом» роман «Бетагемот» заметно выигрывает. Мутная взвесь осела, солнечные лучи, пробившиеся сквозь толщу океана, высветили контуры замысла более сложного и масштабного, чем механическая сумма частей. Все ружья, торпедные аппараты и установки залпового огня, скопившиеся в арсенале Уоттса, наконец выстрелили — а если и не все, то достаточное количество, чтобы обеспечить полное покрытие цели. Изуродованные физически и психически постчеловеки с искусственно модифицированным поведением; компьютерный супервирус, эволюционировавший в глубинах перенаселенной компьютерной сети-Водоворота; суицидальная тяга к саморазрушению, таящаяся в недрах коллективного бессознательного вида хомо сапиенс; перепаханный техногенными катастрофами ландшафт Северной Америки середины XXI века; древнейший обитатель нашей планеты Бетагемот, готовый неторопливо пожрать всю биосферу, не исключая высших млекопитающих... На страницах новой книги эти элементы наконец складываются воедино, как кусочки гигантского трехмерного паззла.
Действие «Бетагемота» разворачивается через пять лет после апокалипсиса. Того самого конца света, провозвестницей и кровавой Мадонной которого стала Лени Кларк, глубоководница-рифтерша, одержимая жаждой мести своим создателям из транснациональной корпорации — а заодно и всему человечеству, которое безразлично стояло в сторонке, пока ее друзья страдали и умирали во имя Общего Блага. Что ж, месть удалась на славу. Североамериканская цивилизация лежит в руинах, вся власть на континенте сосредоточена в руках чудовища, социопата и сексуального садиста с ампутированной совестью. Но со временем слепая ярость Лени уступает место столь же всепожирающему чувству вины. К тому же в перевернутой вселенной Уоттса, где ад — на поверхности, а рай (по крайней мере, частилище) — глубоко под толщей океанских вод, не все пошло так, как было задумано. Над обитателями глубоководной станции «Атлантида», на которой планировали отсидеться корпы (а заодно и уцелевшие рифтеры), нависла новая угроза. И Ленни, чье имя стало нарицательным, а действия породили множество тоталитарных режимов и культов смерти, вновь поднимается на поверхность, выходит из пены морской. Но на этот раз не для того, чтобы сеять смерть и разрушение, а с прямо противоположной целью.
Биологическая, химическая, социальная природа добра и зла — одна из сквозных тем трилогии «Рифтеры». Хотя, разумеется, далеко не единственная. Зло сознательное и зло рефлекторное, зло меньшее и большее, зло в ответ на зло и зло во благо... На страницах «Бетагемота» представлены все сорта, на выбор. Вина, ненависть, любовь, нежность — все это результат сложных биохимических процессов в отделе мозга, доставшемся нам в наследство от рептилий. Друзья и враги меняются местами, стоит чуть-чуть поколдовать с нейромедиаторами, которые вырабатывают «маленькие серы клеточки». Постиндустриальное общество устроено настолько сложно и настолько шатко, что любое из этих чувств может стать убийственным — а может спасительным для всего человечества. И долгосрочные последствия не предскажет ни одна динамическая виртуальная модель, даже самая сложная и тщательно продуманная...
«Бетагемот» — прекрасный завершающий аккорд, придающий новое звучание всей трилогии «Рифтеры». Проблема в том, что освоиться в мире будущего, который рисует Питер Уоттс, очень непросто даже если начинать с первой книги цикла. В принципе, это один огромный роман в трех частях — именно так его и следует читать, ни в коем случае не забегая вперед и не заглядывая на последнюю страницу.
цитата Из интервью:
По своему опыту могу сказать, что погружаясь под воду ты испытываешь кристально-ясное чувство чуждости, инопланетности окружающей вселенной. Мир под водой может быть жутким, прекрасным, устрашающим и невероятно скучным, причем эти состояния сменяют друг друга мгновенно. Я погружался в разных местах, от девственно чистых коралловых рифов до районов радиоактивных выбросов. Неважно, был ли этот опыт возвышенным или ужасающим — это всегда был опыт столкновения с другим миром. Я могу совершенно точно сказать, что моя собственная практика даже не морского биолога, а ныряльщика, дала мне совершенно явный, натуралистический опыт переживания инопланетного. Даже если ты не ныряешь, не погружаешься на глубину сам, а просто знаешь, какие там обитают существа, ты тоже можешь ощутить, сколько в мире разнообразия.