Конкурсы

Тимур Максютов. Чешуя ангела. По рукописи (номинировал Дмитрий Малков)

Как известно, всё новое – хорошо забытое старое.

В этом смысле за «Чешуёй ангела» тянется длинный драконий хвост (простите за глупый каламбур) традиции советской и ранней постсоветской философской фантастики. «Лачуга должника», «Поиск предназначения», «Эфиоп», «Посмотри в глаза чудовищ» (с последним этот роман, к сожалению, будут сравнивать особенно, что для разумного читателя не имеет ни малейшего смысла)…

С точки зрения сюжета и фабулы, разумеется, попытки расписать конспирологию Российской действительности от Чингизовой Великой Степи, через эзотерические экспедиции НКВД, Отечественную войну и т. д., предпринимались неоднократно. Однако выходила при этом либо развесистая залипуха, либо «это не фантастика, это другое, понимать надо».

Роман Максютова прекрасен тем, что впервые за долгое время возвращает фантастике право на глубину мысли в рамках жанра, не прикрываясь при этом фиговыми листочками «боллитры» (куда бы ни ставить ударение в характеристике маскирующей флоры).

Рассказывать, о чём именно «Чешуя ангела», бессмысленно. Иначе получится примитивный пересказ, в котором теряется вся поэзия и весь пафос (в лучшем, античном смысле этого слова) книги.

Поэтому…

Что есть бессмертие – дар или проклятие?

От древней памирской легенды до блокадного Ленинграда и наших дней лежит дорога Конрада, покуда бьётся изумрудное сердце. Когда выходишь в путь, не бери ничего лишнего. Если пусто в карманах, остается выворачивать душу.

И так выходит, что Ангел, устав от никчемных трудов, сжигает дочерна крылья, падает с небес и обрастает чешуей.

Неимоверные силы стремятся привести к победе Великую Пустоту. Но тянется к небу и свету в питерском дворе азиатский тополёк, тонкий, как светловолосый мальчишка…

Ольга Балла:

Тимур Максютов в своём романе старается выполнить сразу несколько задач, основная из которых – объяснить историю, прежде всего российскую и XX века, но и гораздо глубже, — объяснить всё в ней, что только можно, от Чингис-хана до афганской войны и социальных процессов в постсоветской России 1990-х, с особенным вниманием к ленинградской блокаде, — через самолично изобретённую мифологическую матрицу. Сводится эта матрица в конечном счёте — к противостоянию Добра и Зла, осложняясь, правда, тем, что в авторской версии это одно лицо, расколовшееся вследствие некоторой большой личной неудачи с возлюбленными им людьми на Ангела и Змея, каждый из которых ещё и вселяется в смертных людей, сообщая им бессмертие.

(Есть и вторая задача, на которой автор, правда, не слишком фокусируется: представить, как чувствует себя человек, будучи бессмертным, — смоделировать само- и мировосприятие бессмертного человека. Это действительно интересно, но, повторяю, фокусируется на этом автор не слишком, хотя тут как раз он предоставил сам себе большие возможности, обогатив их ещё и тем, что в двух его бессмертных героях уживается два сознания: смертного человека, вынесенного бессмертием за пределы своей биографии, и мифологического существа.)

Увы (совершенно независимо от того, что текст сделан уверенной профессиональной рукой, и сделан прекрасно), мысль, объясняющая историю через противостояние Добра и Зла, сама по себе и стара, и не слишком интересна и чего точно не открывает, так это новых горизонтов. Самое трогательное, живое и сильное в этом тексте – то, что не имеет к фантастике с её допущениями никакого отношения и относится просто к человеческой жизни без больших всеобъясняющих мифологических матриц (вообще складывается впечатление. что автор гораздо более чуток к малому и близкому, чем к глобальному). Таковы, например, в самом начале воспоминания — самого ли автора или кого-то из не названных здесь героев последующего длинного повествования, да это и неважно – о детстве в Башкирии, где в то время была ещё очень близка память об эвакуированных из блокадного Ленинграда. Это, кстати, текст совершенно самоценный и вполне мог бы существовать независимо от всего остального.

Мария Галина:

Природа настолько очистилась, что к нам вернулись рептилоиды.

Перед нами – линейная история с отводными каналами-флэшбэками. Некий загадочный человек (а может, и не человек) приходит в фирму, занимающуюся поиском исторических корней, чтобы та помогла ему вспомнить кто он такой. При помощи симпатичного директора фирмы (а у него есть симпатичная секретарша и когда-то мимолетная любовница, а еще дочь о которой он не знает) он резво вспоминает прошлое – он блокадный питерский мальчишка, получивший силу и, возможно, бессмертие от найденного отцом в горах Памира заспиртованного детеныша ящера (возможно, он частично и есть этот самый ящер). Как неуязвимое бессмертное существо он выживает в самых безнадежных ситуациях и обретя силу, оказывается в самых горячих точек планеты на стороне света, участвуя в самых рискованных операциях (ничего не напоминает?). У него есть антагонист – тоже ящер, но стоящий на стороне мрака и вечной войны (одна из концепций – грядущее, полное и окончательное торжество Великой Степи над Народами моря, то есть Европой), для этого устраивается двойная провокация, долженствующая в результате привести ко взрыву атомной станции в Сосновом Бору (Владимир Ларионов, опять привет!) – и неизбежной «ответкой». Все срывается благодаря хорошему ящеру, хорошему человеку Игорю и его хорошей секретарше – хотя сначала, конечно, их поймали плохие люди и казалось бы, выхода нет… Игорь и в первую очередь его загадочный клиент Конрад (анаграмма Дракон) легко попадают в устроенную ловушку; после чего следует финальная схватка персонификации добра (Конрад стал фактически воплощенной совокупной душой блокадного Ленинграда) с победой добра, хотя, вероятно, и временной.

В романе много вставных эпизодов-флэшбэков (Афган, Блокадный Ленинград, Памир, Урал…). Я не историк и не военный специалист, потому не могу сказать, насколько соответствует реальности, скажем, афганский сюжет; или картины блокадного Питера; последняя тема только недавно стала осваиваться «жанровой литературой» в силу ее травматичности. Я отношусь к ее внедрению в масскульт с величайшей осторожностью, но понимаю, что это должно происходить – в том числе и для исцеления коллективной памяти. Но оценить достоверность нарисованных автором картин не рискну (мистика там, конечно, есть, но это неизбежно, блокадная тема вообще связана с мистикой, ткань реальности там страшна и тонка). Смущает меня другое – и это я могу оценить. Это реалии настоящего времени. Конрад, нечаянно (там многовато на мой взгляд таких совпадений, но такова структура текста, это, скорее, прием) встречает маленькую (восемь лет) дочку секретарши Елизаветы и Игоря, та жалуется, что они слишком бедные, чтобы выехать в отпуск, у нее нет смартфона, она ходит с маминым сломанным зонтиком и т.п. Елизавета, напомню, работает в фирме (по двенадцать часов, как она самом признается). Непонятно, под чьим присмотром находится девочка, раз уж она беспрепятственно приглашает в дом незнакомого мужчину, ну ладно, повезло, что все-таки ящер, а не насильник и не маниак, и уж совсем непонятно, с чего они так бедствуют – при том, что Елизавета втихую два года, что ли, копит своему возлюбленному на галстук Живанши (уж такая она плохая мать, что вместо планшета дочке покупает неблагодарному любимому дорогущий галстук? – да нет, вроде, она вообще хорошая тетка, пожалуй, самый симпатичный персонаж во всем романе). Уж зонтик-то вообще копейки стоит, да и планшет вроде бы секретарша процветающей фирмы может себе позволить дочке купить. Эта недостоверность царапает, и заставляет усомниться и в достоверности исторических флэшбэков, хотя, повторю, оснований для этого у меня нет. Притом, «гражданская позиция» автора мне вполне симпатична и понятна… Но… что мы имеем на выходе? С одной стороны битва светлого и темного ящеричного начала – это метафора исторического процесса и всего ХХ-ХХ1 века, с другой – сведение всего и вся к схватке двух сверхсущностей — все та же конспирология. В связи с этим, по понятным причинам вспоминается (и я уже намекала на это) уже культовый «Посмотри в глаза чудовищ» — который, в сущности о том же, но возогнан до плотности метафоры и более отвязан (отважен?) в плане фантдопущения и стилистических приемов. Роман Максютова мог бы стать предтечей «Чудовищ», но попытка, повторенная двадцать лет спустя на более, скажем так, традиционном в жанровом смысле уровне, безусловно заслуживает уважения, но результат будет подвергаться неизбежному сравнению, скажем так, с первоисточником, где конспирологическая история ХХ века, как ни парадоксально, кажется более достоверной именно за счет того, что она доведена до закономерного абсурда.

Березин В., мне тебя не хватает.

Ирина Епифанова:

Некоторые мастера магического реализма (Джонатан Кэрролл, например) начинают свои произведения как сугубо реалистические, а потом постепенно подсыпают фантасмагории, потихоньку, почти незаметно, пока ты в полном недоумении вдруг не приходишь в себя посреди странного, но убедительного мира.

Здесь, к сожалению (для меня как для читателя), я такого эффекта не испытала. Началось всё как прекрасная современная проза. Вот эти кусочки из воспоминаний Анатолия Горского и его отца: поезд с блокадниками на станции, война, мужские разговоры у костра в экспедиции, потрясающая бабушка — блестяще сделано. Но когда появляется фантастическое допущение, отдающее дэнбрауновщиной, все эти ангелы и демоны, некие вечные и перерождающиеся сущности среди нас, извечная борьба бобра с ослом... Думаешь: «ну нет, ну нет, ну зачем, ведь так хорошо всё было!»

Впрочем, несмотря на вышесказанное, это всё равно хороший, добротный текст. Я бы сказала, отличная проза, слегка ослабленная «попыткой в фантастику». Поймала себя на том, что хотела бы прочитать от Максютова какую-нибудь «безусловную боллитру», без «рептилоидов».

Вадим Нестеров:

Ужасно неровный роман, в котором плохо все – и стиль, и смысл. Автор очень любит сочные метафоры и сравнения, но не очень хорошо умеет их готовить, в итоге при чтении постоянно спотыкаешься на каких-нибудь «На крыльцо вышла девица: волосы разноцветные, словно умывалась радугой». Что касается смысла – можно, я не буду комментировать концепции автора о чумных крысах Великой Степи, терзающих просвещенную Европу? Дело не в том, что взгляды автора расходятся с моими. Глобальная проблема в том, что автор тащит в книгу политоту в худшем смысле этого термина – голословную и ничем не подкрепленную. Да, ровно такая же политота в «Rossija (reload game)», но там ситуацию спасает ернический стиль романа, Максютов же убийственно серьезен. Вообще, запредельная серьезность и неизбывное стремление автора «загрузить» читателя, ультимативные требования сострадания – главная проблема этого текста.

Екатерина Писарева:

А вот с текстами Тимура Максютова никогда раньше не сталкивалась – не знала его как писателя. Оказалось, что зря. На его счету уже шесть романов, сборники рассказов и четыре повести. Роман «Чешуя ангела» – это попытка пересмотреть и переосмыслить историю России XX века, пропустить ее сквозь фантастическую призму. Получилось очень нетривиально. Я оценила этот текст довольно высоко, отчасти даже авансом. Мне показалось, что у Максютова большой потенциал. А вставные эпизоды, флешбеки, так вообще написаны совершенно замечательно, хочется даже простить автору все огрехи (они, увы, здесь есть, но не стану на них останавливаться).

Глеб Елисеев:

Не слишком хорошо, когда рецензент не может вспомнить сюжет прочитанного произведения всего через неделю после того, как закрыл его последнюю страницу. Однако со мной произошел именно такой казус, хотя особым склерозом и не отличаюсь. Бегло пересмотрел еще раз «Чешую ангела» Т. Максютова. Ведь очень профессионально сделанная книга – все на уровне, грамотный текст, вроде бы колоритные герои, альтернативная реальность и даже сверхидея присутствует. Та самая, о которой говаривал Джон Локк, один из ведущих персонажей сериала «Лост» (интересно, кто-нибудь о нем еще помнит?): «Классическая ситуация – два игрока: один – темный, другой – светлый».

Однако, сижу, набиваю этот кусок текста и прямо ощущаю, как тает в голове освеженное содержание книги и даже ее заглавие. Пока еще помню имя главного героя – Конрад, – но только по тому, что с ним связана нехитрая анаграмма, раскрывающая его сущность. Отчего этот приступ сложнонаведенного склероза возник? Не знаю точно, но могу высказать предположение: сделан роман слишком опытной рукой. И этот преизбыток профессионализма и породил обычность текста, его стандартность, заставляющую вспоминать литературу даже не девяностых годов ХХ века, а второй половины восьмидесятых. Книга получилась легко воспринимаемой. А потому – и легко забываемой. А еще роман Т.Максютова портят политическая ангажированность, которая (опять же) была приемлема в советской НФ времени ее излета, но выглядит крайне архаично здесь и сейчас.

И еще о двух претендентах на "Новые горизонты-2020" — от номинаторов:

«У меня их здесь десять тысяч человеков в моем городе — дураков, энтузиастов, фанатиков, разочарованных, равнодушных, множество чиновников, вояк, добропорядочных буржуа, работяг, полицейских. Детей. И неописуемое наслаждение доставляло мне управлять их судьбами, приводить их в столкновение друг с другом и с мрачными чудесами, в которые они у меня оказались замешаны…» © АБС

В сущности, День Сурка и Кот Шрёдингера – одна и та же история о создании реальности. Зависит от точки зрения. Сидит такой кот в своей коробке, коты очень любят сидеть в коробках, если вы не в курсе, и совершенно не дует в свои роскошные усы. Более того, если его забыли предупредить о коварном замысле, то никакого эксперимента может вовсе не случиться, – не потому что атом не распадётся, счётчик не щёлкнет, это, в общем, тоже результат, а просто нет никакого атома, и счётчика нет, а ядовитая синильная кислота разом превратилась в сплошь калорийное молочко. А всё потому, что наш котик просто не в курсе всех предполагаемых угроз. Он привык к коробке, к молочку, к уютно подремать, а вот эта ваша квантовая механика просто не входит в круг котовьих понятий, так что теоретически жизнь в коробочке может продолжаться бесконечно, и молочко, что характерно, будет дежурно респавниться.

Говорят, город Стрежев упоминается в летописях с Х века. В 980 году там была разборка с новгородским князем Владимиром Святославичем, есть целая легенда. Но это давно. А 13 июля 20** года наступил в городе вечный четверг. Выехать и въехать нельзя, вечное лето, всё, как положено. От знаменитого фильма историю отличает то, что о наблюдаемом эффекте осведомлён не только протагонист – Антон Эшерский, диджей местного радио, любить и жаловать, – а все до единого жители города, от мэра до забулдыги дядьВити. А также местные православные коммунисты, роднолюбы, стриптизёрши, депутаты, уфологи, журналисты, учёные, рэкетиры, реконструкторы, сисадмины, честные бизнесмены… Целая куча котиков Шрёдингера. И что характерно, никто не удивляется. Поэтому, наверное, всё работает. Если вкратце, котики создают картинку. А если желаете по-умному, то каждый житель города живёт в своей собственной реальности, описываемой фейнмановскими интегралами по траекториям во временной петле. Статистическое большинство этих реальностей подчиняется нормальному распределению Гаусса-Лапласа, имеющему максимальную дифференциальную энергию. Экстремум этой функции и является тем, что мы наблюдаем как реальность Стрежева. Полегчало?

Изложить сюжет «Календаря Морзе», не впадая в спойлеры, практически невозможно. Любая мелочь в нём – спойлер. Если же на уровне «едет пьяница в электричке», то вот все эти котики, которые исправно, из вчерашнего сегодня в завтрашнее сегодня, бухают, трахаются, торгуют, строят интриги, устраивают приёмы, просто работают, не обошлось и без тайного заговора, – очень почему-то хотят знать, кой чёрт занёс их на эти галеры.

И где-то в комнате без дверей сидит маленькая девочка и карандашиком пишет в ученической тетрадке палиндромы. Такой например: три точки – три тире – три точки.

Когда мы говорим о научной фантастике, то обычно размышляем о том, как будущее изменит нашу жизнь — к лучшему или к худшему. Александра Голубева в «Катастеризме», на первый взгляд исследует именно этот вопрос. Со всеми полагающимися приметами фантастики самого ближнего прицела: экспериментальные биотехнологии, беспилотные такси, социальные сети на полшага впереди тех, которыми мы пользуемся сейчас. Но вся эта внешняя мишура, которая должна унести нас за собой в прекрасное (или ужасное) далёко, оказывается только украшением, которое меняет что-то по мелочам, но до главного не дотягивается. Перефразируя Геймана, в какое бы будущее ты ни отправился, ты берёшь с собой себя — вот с собой и надо разбираться, говорит «Катастеризм»; вечная жизнь и нейросети тут мало чем помогут.

Подробнее о премии – на официальном сайте «Новых горизонтов».

От номинатора:

Лукавый мэш-ап взял от постмодернизма лучшее, выбросив его глупую серьёзность и сделав все ставки на игру. Недаром большая часть произведений обращается к «guilty pleasures» наподобие зомби, оборотней и прочего хоррор-трэша категории В.

«Фаталист» позаимствовал название у последней части «Героя нашего времени», но автор включил в повествование и «Тамань», и «Княжну Мэри», и «Бэлу», – при этом придав им инфернальное толкование. Наш добрый знакомец Григорий Александрович Печорин предстаёт в обличье не «лишнего человека», но хитроумного сыщика, помеси Шерлока Холмса с Ван Хельсингом, противостоящего самым натуральным Силам Зла (из-за угла периодически подмигивает Эраст Петрович Фандорин).

Читатель получит сполна, – оживших мертвецов, призраков, месмеризм, мистицизм, таинственный грот с не менее таинственными письменами, сатанинский культ, похищение душ, маниака-расчленителя, Эрос и Танатос в полный рост. И всё это в привычных нам декорациях минеральных вод Пятигорска, изысканных променадов под зонтиками и величественных вершин Бештау и Машука.

Особую прелесть роману придаёт – как и положено в мэш-апе – использование в тексте раскавыченных кусков лермонтовского текста. Но ложащаяся на них тень Безумного Банкомёта окрашивает привычные нам фразы в совершенно неожиданные тона. Пьяный казак, зарубивший свинью, становится исчадием ада, мирные таманские контрабандисты приносят человеческие жертвы морскому чудовищу, а за курортной интрижкой маячат козни Врага рода человеческого. И в окно, раскрытое по случаю душной южной ночи, скребутся бледные холодные пальцы.

Вместе с тем, у автора хватает чувства юмора придать всему происходящему лёгкий оттенок «Нападения помидоров-убийц». Ууу, как страшно, говорит он нам, ууу. Кррровь! Тленнн! Зловещее чавканье во мраке ночи! А денщик, скотина, снова нажрался и дрыхнет себе, скотина, покамест господин Печорин изволят с демонами сражаться.

Константин Фрумкин:

Очень добротный мистический детектив. Идеальный голливудский сценарий.

Правда, конечно жалко Лермонтова, но тут уже ничего не поделаешь – культура ремейка живет и побеждает, не Глебов ее придумал.

Еще очень тянет уличать Глебова в исторических несообразностях. Например, что в уездном городе Пятигорске не могло быть таких должностей, как градоначальник и полицмейстер, а если бы и были, то они не могли быть одновременно, поскольку были «взаимозаменяемы».

Что пристав – в российской полиции был довольно большим начальником и вряд ли несколько приставов могли быть поставлены на охрану дома.

Что нельзя любого рядового полицейского называть околоточным.

Что жандармы работали не в охранном отделении.

Что слово «червонец» только в советское время обозначало десятирублевую купюру, а в 19 веке оно значило золотую монету достоинством 2 или 3 рубля.

Что, наконец, во времена Лермонтова, не было ни охранных отделений, ни должности околоточных, ни конечно, вольт как единицы электрического напряжения.

Однако это совершенно пустые придирки, которые не имеют никакого значения. Такие уж времена. Если в фильме «Танки» на советский танк в конце 30-х годов могут напасть конные белогвардейцы скрывавшиеся в лесах со времен гражданской – то чему уж тут удивляться. История стала набором маскарадных костюмов для рассказывания сказок. Дай бог, чтобы сказка про тридевятое царство была хотя бы интересной. У Глебова получилось интересно, порою даже захватывающе, более требовать, увы, нечего.

Валерий Иванченко:

Ретродетектив с фабулой оккультного хоррора. Изюминка в том, что персонажи заимствованы у Лермонтова, а первые главы представляют собой сокращённый и перемонтированный вариант «Журнала Печорина» с вкраплениями отсебятины. Понятно, что Печорин – герой хоть куда, но у Глебова он фигура плоская и пошловатая, а его неожиданная склонность к расследованиям вовсе лишает характер «лишнего человека» цельности, не придавая ему притом никакой глубины.

Границу, где заканчивается копипаст и начинается собственное творчество автора, легко увидеть даже не помня оригинала. Лермонтов далеко не детектив писал, да и стилизатор Глебов не самый великий. Заметно, что он ориентируется на Акунина, но у Акунина есть умение заинтересовать персонажем, здесь же автор целиком полагается на ауру «Героя нашего времени» и полагается зря. Его Печорин даже отрицательного обаяния лишён.

В целом это забавное литературное упражнение, автор далеко не беспомощен и в других обстоятельствах его стоило похвалить за смелость (или за наглость). Что его спекулятивное сочинение делает на конкурсе премии, вручаемой за произведение «оригинальное по тематике, образам и стилю», мне не понятно.

Андрей Василевский:

Как бы про Печорина. Как бы по Лермонтову. Жанр: Адский Трэш. В прежние годы эту функцию в «Новых горизонтах» исполняли, например, «Повелители новостей» Василия Мидянина или «Красные цепи» Константина Образцова. Само по себе намерение поиграть с «Героем нашего времени» мне понятно, но автор заигрывается, произвольно увеличивая количество фантастических допущений и это уже не так интересно. Да и пишет он не то, чтобы очень.

Шамиль Идиатуллин:

Григорий Александрович Печорин, прибывший в Пятигорск, сражается с зомби и призраками.

Неудачная попытка мэш-апа, выполненная графоманскими средствами: «В голову Печорину пришло, что где-то там, в пучине, обитает нечто, встретиться с которым ему хотелось бы меньше всего.» Но он, увы, все-таки встретился с автором «Фаталиста».

Корявый трэш вполне вписывается в логику древнего анекдота: подобно тому, как поручик Ржевский безуспешно пытался воспроизвести изящный каламбур, Виктор Глебов попробовал на горе (Машук) всем буржуям выложить слово «пожар» из накромсанных кусков романа Лермонтова – но «Р» выпала, а буквы поменялись местами.

Владимир Березин:

Прекрасный роман. Из щели между стеной и дверью потянуло пронизывающим холодом. Молодой человек решительно развернулся и зашагал прочь из комнаты. Сердце колотилось быстрее обычного, но страха почему-то не было.

Как бы стилизация, как бы под Лермонтова, но на довольно низком техническом уровне – стилизации они такие. Требование к стилю у них повышенное, а тут – нормальная потоковая фантастика.