Как издавали фантастику

Журнал «Вопросы литературы» №2 1978 г., стр. 187-207

Рубрика — "Публикации. Воспоминания. Сообщения" / Материалы к творческой биографии И. А. Ефремова

Несколько слов о публикуемой записи. Обстоятельный разговор с Иваном Антоновичем Ефремовым, вернее сказать, его монолог состоялся в июле 1960 года. Хотелось расспросить писателя о его творчестве, научных и литературных пристрастиях. Не просто хотелось. Это было необходимо на подготовительном этапе работы над монографией «Через горы времени», позднее написанной автором этих строк вместе В. И. Дмитревским.

Сблизила нас «Туманность Андромеды», вызвавшая немало разноречивых откликов. Увлеченные конструктивной фантазией автора – грандиозными картинами мира будущего, изображением гигантских свершений человечества, Эры Великого Кольца Миров, – мы выступили со своими суждениями о романе [1] и затем решили совместными усилиями продолжить изучение (и популяризацию) творчества Ефремова. Книга «Через горы времени» вышла в 1963 году в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Но еще раньше и в последующие годы мы посвятили разным аспектам его литературной деятельности несколько совместных статей. В одной из них – послесловии к первому тому собрания сочинений Ивана Ефремова («Молодая гвардия», М. 1975) – мы рассказали о нашем знакомстве, переписке и личных отношениях с Иваном Антоновичем. Эта и другие беседы с ним, которые, к сожалению, не записывались, помогли проникнуть в процесс его мышления, осмыслить его литературное творчество в неразрывном единстве с научной работой, осознать идеи ученого, неотделимые от художественных построений писателя-новатора, внесшего неоценимый вклад в историю не только научной фантастики, но и всей советской литературы.

Ефремов говорил медленно, взвешивая каждое слово. Записывать его было легко, даже не будучи стенографом. Запись получилась почти текстуальная. Иван Антонович внимательно ее вычитал, внес исправления и подписал. Публикация делается по машинописному экземпляру с его собственноручной правкой.

В апреле 1977 года, незадолго до 70-летия со дня рождения И. А. Ефремова, я решил пересмотреть свои «ефремовские» папки и натолкнулся на эту давнюю запись. Перечитал заново, как бы в первый раз, и поразился ее содержательности. Устарели лишь частности, а главное сохраняет живой интерес. Читателям легко убедиться, как тесно были взаимосвязаны, сплавлены в диалектическом комплексе все стороны многогранной личности и разнообразной деятельности этого удивительного писателя, ученого и мыслителя.

В беседе с И. А. Ефремовым, продолжавшейся около шести часов, был затронут широкий круг вопросов. Прежде всего мы попросили Ивана Антоновича рассказать, что побудило его, ученого-палеонтолога, начать литературную деятельность.

– Во время одной из экспедиций в Среднюю Азию я заболел какой-то странной болезнью, возвращающейся раз в пять лет. Когда болезнь возобновляется, я на месяцы выбываю из строя и вынужден лежать пластом. В 1942 году я находился в Алма-Ате. Меня, как доктора наук, прочно забронировали и держали в глубоком тылу. Необходимой научной литературы почти вовсе не было, жить было очень тягостно, работать по специальности – почти невозможно. Организм, обессиленный недоеданием, после очередного приступа болезни совсем не годился ни на что серьезное. В этих условиях я и начал придумывать свои рассказы, даже не мечтая о том, что они будут когда-нибудь напечатаны и что я стану «настоящим писателем». Да и не было никаких оснований верить в успех моих литературных опытов. Рассказы, мне казалось, явно выбивались из русской традиции, они были далеки от тематики нашей литературы. Позже, кажется, Кассиль на каком-то собрании заявил, что они ему нравятся, но производят впечатление переведенных с английского…

Думается мне, это не так. Я продолжал писать, не придавая своему творчеству большого значения, но чувствовал в нем безотчетную потребность. Должно быть, в этом выражался своеобразный протест против «интеллектуальной консервации».

Писал я довольно быстро, задумав цикл из семи рассказов о необыкновенных явлениях природы, с которыми сталкивается человек в необычных условиях. Мне хотелось облечь сюжеты в элементарно-приключенческую форму. В то время я еще разделял кощунственное мнение, что самое главное – интересные приключения, удивительные факты, а люди, сами по себе, – ерунда. Меня в первую очередь занимало событие, а характер человека я рассматривал как нечто второстепенное. Не скрою, я грешил пренебрежением к классической литературе, а вот, например, Хаггард, как и в детстве, захватывал меня полностью. Надо сказать, я не изменил и по сей день своего отношения к Хаггарду и другим увлечениям юности (это, конечно, Уэллс, Джек Лондон, Александр Грин, Конан-Дойл, некоторые вещи Д. Конрада), но теперь отношусь к классикам совсем иначе. Сейчас для меня на первом плане человек, а потом уже – факт, событие.

Таким образом и возник замысел «Семи румбов», который был осуществлен в осенние и зимние месяцы 1942 – 1943 годов. Два рассказа остались не опубликованными. Один из них – «Эллинский секрет» – показался впоследствии редакторам настолько фантастичным и ненаучным по идее, что его не решились напечатать, а другой – «Сумасшедший танк» – мне самому не понравился.

Мы просим Ивана Антоновича подробнее рассказать об этих вещах.

– В «Эллинском секрете» [2] сюжет связан с генной, вернее, «наследственной» памятью, памятью опыта далеких предков. С возникновением кибернетики это становится понятным и объяснимым, а тогда казалось мистикой. Это история одного скульптора, который должен был сделать статую. У него, из-за ранения, теряется сила в руках, и он «вспоминает» секрет эллинских мастеров, которые умели с помощью особого состава размягчать слоновую кость и лепить из нее, как из воска. До нас дошли такие статуэтки, вылепленные, а не вырезанные из слоновой кости, но секрет этот утерян.

Сюжет второго ненапечатанного рассказа сводится к следующему: танк отбивается от своей части, его окружают немцы. Чтобы не попасть в плен, командир танка направляет машину на отвесную скалу, но танк неожиданно проваливается в пещеру, его засыпает землей, и он оказывается недосягаемым для немцев. Танкисты приходят в себя после шока, с трудом выбираются из танка и находят наскальные изображения африканских животных, сделанные много тысячелетий назад. Сюжет сам по себе наивен, но мотив, связанный с палеолитическими изображениями африканской фауны, на этот раз в глубине Сибири, я потом использовал в рассказе «Голец Подлунный».

Первый из написанных мною рассказов – «Встреча над Тускаророй», затем были написаны: «Эллинский секрет», «Сумасшедший танк», «Аллергорхой-хорхой» (впоследствии название было исправлено), «Катти Сарк», «Озеро горных духов» и, если мне не изменяет память, «Путями старых горняков».

– А что вас навело на мысль о таком рассказе, как «Катти Сарк»?

– Я с детства очень люблю парусный флот и много читал о нем. История «Катти Сарк» изложена в нескольких работах. Есть о ней сведения в одной из книг Лухманова, кажется, начала 30-х годов. Лазарев, написавший статью [3] о моих рассказах, правильно указал на этот источник. Кстати, Дмитрий Афанасьевич Лухманов посоветовал мне в 1923 году не стремиться во флот, а «податься» в науку. Он знал о моей любознательности, а в те годы положение моряков было очень тяжелым: командного состава было раз в пятьдесят больше, чем требовалось по наличию судов. Дополнительные материалы позднее я почерпнул из большого английского труда «Чайные клиппера». Правда, история «Катти Сарк» изложена там довольно отрывочно, поэтому недостающие факты пришлось восполнить в воображении. В 1946 году этот рассказ был переведен в Англии, и на мое имя стали поступать письма: англичане обиделись, почему в рассказе не они, а американцы спасли «Катти Сарк» от разрушения. В то время она стояла на мертвом приколе в Гринвиче. Я не думаю, что мой рассказ явился для этого непосредственным поводом, как у нас писали, но так или иначе в 1952 году в Англии возникло «Общество сохранения «Катти Сарк». Это и побудило меня написать рассказ заново. В новом варианте биография судна стала более достоверной, все эпизоды подтверждаются фактами. Сомнительно только одно – сцена спасения погибающего парохода. Я не уверен, так ли это было на самом деле, но такой факт действительно имел место. И здесь пришлось решить сложную творческую задачу: через биографию судна показать характеры и судьбы людей, которые были связаны с «Катти Сарк» в разные периоды ее существования. Не знаю, в какой мере мне это удалось.

Написав «Семь румбов», я с новыми силами (болезнь к тому времени меня отпустила) взялся за «Тафономию». Это было уже во Фрунзе, куда завезли часть имущества Палеонтологического института. Жили мы в огромном гимнастическом зале Киргизского пединститута. Прибыла библиотека, и появилась возможность вернуться к научной работе. Двухсветный зал, залитый ослепительным киргизским солнцем, привлекал несметные полчища мух. От жары и от мух не было никакого спасения. Я устроил себе «кабинет» в тамбуре между дверьми, с трудом поместившись в этом узком пространстве. Стулом и столом служили два ящика разных размеров. Сюда я забирался со стаканом патоки для подкрепления сил, слегка приоткрывал наружную дверь и писал «Тафономию». Это было в 1943 году. Потом началась реэвакуация. Все научные сотрудники превратились в грузчиков. Много времени ушло на чисто хозяйственные хлопоты и налаживание работы института. В Москву я вернулся с двумя рукописями. «Румбы» были опубликованы в 1944 году, а «Тафономия» лежала до 1950 года: многие ее положения считались еретическими, и книгу эту долго не печатали, дабы не подрывать «основ» палеонтологической науки. Должен предупредить, что «Тафономия» написана очень сухо, трудным языком, и, работая над ней, я заботился только о точности формулировок.

После возвращения в Москву «писательские подвиги» были забыты. Но кое-кому из знакомых я показывал рассказы, и они нравились. Мне посоветовали отправить экземпляр рукописи в «Молодую гвардию». Надорвавшись на погрузке ящиков, я опять долго болел и попросил одного из своих учеников отнести рукопись в издательство. Прошло два месяца. Ни ответа ни привета. И вот, в день, когда по моей просьбе кто-то из сотрудников уже отправился за рукописью, – бывают же такие совпадения! – ко мне пришел редактор «Молодой гвардии» Б. Евгеньев… заключить договор. И тут все завертелось, словно я вытащил счастливый билет или произнес магические слова: «Сезам, отворись!» Прежде чем сборник рассказов вышел в «Молодой гвардии», их успел опубликовать «Новый мир», одновременно печатали военные журналы «Красноармеец» и «Краснофлотец», заинтересовалась ими «Техника – молодежи». Воениздат в том же 1944 году выпустил еще один, дополненный сборник, со всех сторон посыпались похвальные отзывы и рецензии. Неожиданно для самого себя я стал писателем. Все это, конечно, воодушевляло. Пока печатались первые пять рассказов, я написал в 1944 году еще несколько вещей – «Алмазная труба», «Обсерватория Нур-и-Дешт», «Белый рог», «Голец Подлунный», «Последний марсель», «Атолл Факаофо», «Бухта радужных струй» – и затем, после некоторого перерыва, – «Тень минувшего».

Однажды меня пригласил к себе в Кремлевскую больницу Алексей Николаевич Толстой. Он умирал от рака легких. Это было за два месяца до его кончины. Он занимал две или три комнаты, обстановка ничем не напоминала больничную.

– Рассказывайте, как вы стали писателем! – обратился ко мне Алексей Николаевич, едва я успел переступить порог… – Как вы успели выработать такой изящный и холодный стиль?

– Мне очень лестно, что вы так отзываетесь о моем стиле, – ответил я. – Если в нем действительно есть какое-то достоинство, то все это идет от науки. Ведь мне постоянно приходится описывать ископаемые, условия залегания пластов, окружающий ландшафт, осадочные породы, вводить в свои научные работы самые разнокачественные описания. Профессия геолога и палеонтолога требует точных наблюдений и умения фиксировать все, что видит глаз… К тому времени, – пояснил Ефремов, – у меня было уже около 45 печатных научных трудов… Алексей Николаевич слушал меня очень внимательно, задавал вопросы, сам великолепно рассказывал и вовсе не казался смертельно больным человеком. Засиделся я у него до полуночи. Прощаясь со мной, он просил навещать его, но это была наша первая и последняя встреча…

Далее разговор зашел о сюжетах рассказов Ефремова.

– Некоторые сюжеты, не говоря уже об описаниях обстановки действия, связаны с вашими экспедициями. Например, в «Дороге ветров» вы передаете монгольскую легенду о странном пресмыкающемся, способном убивать на расстоянии электрическими разрядами, а рассказ на эту тему – «Олгой-хорхой» был написан задолго до Монгольской экспедиции.

– Да, я описываю странные, иногда загадочные научные факты или явления природы. Легенду об Олгое-хорхое, животном, по-видимому, существовавшем, но давно уже исчезнувшем, я вычитал из книги Эндрьюса, руководителя американской палеонтологической экспедиции, работавшей в Монголии в 20-х годах. Эндрюс неправильно транскрибировал монгольское название этого полумифического существа. Поэтому и рассказ первоначально был озаглавлен у меня «Аллергорхой-хорхой».

Вообще народная память более устойчива, чем принято думать. Знаете ли вы, что в Аравии и в Северной Америке сохранились народные легенды, очень точно рассказывающие о падении гигантских метеоритов? Новейшие методы исследования – углеродные измерения – позволили установить, что речь идет о реальных событиях пяти- шеститысячелетней давности. Мы часто не учитываем, как долго сохраняются в народной памяти события, превратившиеся в мифы и легенды, а к мифам и легендам надо относиться с большим почтением. Всем народам свойственны сказания о битвах людей с гигантами (отголоски их имеются и в Библии). Это вовсе не вымысел. Когда-то существовали четырехметровые человекоподобные обезьяны, современники синатропов и питекантропов. Надо полагать, что они продолжали еще жить во времена неандертальцев. Палеонтологами найдены огромные обезьяньи зубы, в восемь раз превосходящие по величине зубы гориллы. Сохранилисьи остатки исполинских черепов. Как видите, палеонтология объясняет один из древнейших мифов.

Есть еще много непознанного и неразгаданного. Изучение нервной регулировки организма позволит со временем создать кибернетическую медицину. Она поможет окончательно объяснить различные явления, которые по недомыслию относят обычно к области чистых суеверий и предпочитают от них отмахиваться. Ведь это факт и никуда от него не денешься, что знахарки умеют «заговаривать» кровь. На моих глазах простая крестьянка остановила кровотечение у одного из моих рабочих, поранившего во время раскопок ногу до кости. Старушка пошептала над ним, как-то по – особенному погладила его, и кровь, бившая из раны ключом, вдруг остановилась и свернулась на глазах. При этом знахарка не стягивала вены и не накладывала жгута. А вот и другой случай. Иногда руки археологов покрываются бородавками. Это своего рода профессиональная болезнь. У одного моего приятеля бородавками были покрыты не только руки, но даже плечи. Никакие медицинские средства не помогали. Однажды он заночевал в глухой деревеньке. Хозяин дома обратил внимание на его несчастье и предложил свою помощь. Археологу нечего было терять, и он согласился поступить так, как велел ему крестьянин. А тот предложил внимательно осмотреть и запомнить все бородавки, потом на каждую из них колхозник завязал узелок на суровой нитке. Когда это было проделано, лекарь свернул эту нить и положил ее под «пятку» ворот. «Бородавки пропадут, когда нить изотрется», – заявил он. Прошло несколько дней. Уже в поезде археолог заметил, что бородавки стянулись, а еще через неделю и вовсе исчезли… Дело тут, конечно, не в нашептывании, и не в воротах, и не в нити. Безусловно, мы имеем дело с внушением, с гипнотическими биотоками, оказывающими эффективное воздействие на нервную систему. Кибернетическая медицина со временем поможет во всем этом разобраться.

Между прочим, о некоторых странных явлениях, связанных с длительными процессами эволюции и приспособления организмов к окружающей среде, речь будет идти в повести «Лезвие бритвы», над которой я сейчас работаю [4]. Выражаясь фигурально, все держится на лезвии бритвы. Механика нашего организма в миллионы раз сложнее, чем принято было думать. На развитие организма в историческом плане влияли и влияют миллионы взаимодействующих фактов. Что может быть сложнее человеческого мозга? Он непрерывно промывается мощным током крови, несущей все необходимое для питания и нормального функционирования мозга. Но до какой степени нежен и хрупок этот орган! Если кровообращение нарушается на ничтожные доли секунды, наступает глубокий обморок. Мозговое вещество, лишенное «питания» на две-три минуты, настолько видоизменяется, что человек, если и выживет, станет, идиотом. Через четыре минуты нарушения кровообмена мозговое вещество распадается. Наступает необратимая реакция – смерть. Сама температура человеческого тела – 37° – всего в пяти шагах (градусах) от смерти – температуры 42°, когда наступает свертывание белков. В то же время температура 37° самая выгодная для активной жизнедеятельности. Вот что такое «лезвие бритвы». И таких примеров можно подобрать тысячи…

– Иван Антонович, в ваших рассказах невольно обращаешь внимание на удивительное богатство лексики, и это не только профессиональная терминология геолога и палеонтолога, но и местные речения, и редкие, но очень образные словечки. Все ваши описания очень точны и наглядны. Что вы скажете о языке, о словесной «фактуре» ваших произведений?

– По-моему, каждый писатель должен исходить из языка. Но у меня не так. Я должен до мельчайших подробностей представить картину и только тогда стараться описывать. Но я не стилист. Доказательству этого факта «Звезда» даже посвятила специальную статью, хотя и с ненужными натяжками и передержками [5]. Я ворочаю словами, как глыбами, и читать меня бывает тяжело. Мне хочется, чтобы каждое слово было весомым и необходимым для создания зрительного образа или точного выражения мысли. Как ученый, я привык к конкретным описаниям и экономному изложению. Рецензенты отмечают, что мне лучше всего удаются пейзажи. Если это так, то здесь повинны моя профессия и абсолютная зрительная память [6]. Я мог бы восстановить в памяти все дороги, все скалы, расположение деревьев, всю окружающую обстановку на каждом участке любой из своих экспедиций. Зрительная напять и способность ориентироваться на местности – это, конечно, природный дар, который помогал мне делать открытия в своей области и помогает мне как писателю. Закат солнца в якутской тайге, в Памирских горах или в среднеазиатской пустыне имеют свои особенности. В каждом уголке природы есть неповторимое своеобразие. Нужно отчетливо представить себе то, что ты видел, и находить нужные слова.

И еще одно обстоятельство. Ученые часто завидуют друг другу. Я говорю о хорошей зависти. Всегда кажется, что чужая наука увлекательнее и открывает новые горизонты. Геологу кажется, что биология дает исследователю больше возможностей, химику нравится физика, которая позволяет проникнуть в основу основ вещества. Нет ли такого явления и среди литераторов? Сталкиваясь с неизвестной им областью, они находят для себя много нового, в частности и в моих рассказах, а ведь в действительности настоящие образы еще не найдены…

Следующий вопрос, обращенный к Ефремову: какие из его трудов доступны неспециалистам и не расскажет ли он вкратце о своей научной деятельности.

– Начал я препаратором у академика Сушкина в 1925 году. Эта работа – освобождение ископаемых костей от породы, в которую они заключены, – оставляет свободной голову. Приобретя некоторые навыки, можно хорошо работать и думать о своем. То же и в экспедициях. Долгие поездки и утомительные ожидания на железнодорожных полустанках и аэродромах. Сколько часов, суток и месяцев пропали даром! Геологов и палеонтологов я бы награждал медалью за долготерпение. Но есть в этом и хорошая сторона: праздное время освобождает голову для размышлений.

Академик Сушкин особенно охотно использовал меня в качестве «охотника за ископаемыми». Надо было тщательно обследовать огромные территории, чтобы отыскать новые пласты отложений и обнаружить в них кости вымерших животных. Мне почти всегда везло. Свою удачливость я объяснял совокупностью свойств характера: оптимистическим отношением к жизни, желанием добиваться цели и преодолевать препятствия. Это и приводит обычно к успеху. Если палеонтолог отправится на поиски с мыслью, что все равно он в этом месте ничего не добудет, то как пить дать вернется с пустыми руками. Я же каждый раз отправлялся в экспедицию с огромным желанием найти нечто новое и, представьте себе, всегда находил. Был я тогда молод и силен, обладал здоровым кишечником и неутомленными мозгами, неизменно пребывал в хорошем настроении, исхаживал ежедневно десятки километров, лазал по самым крутым обрывам. За много лет я нашел много нового и неожиданного. Все это оставляло массу впечатлений и автоматически направляло мысль: как же это все образуется, как захороняются остатки, какие тут могут быть закономерности?

Я всегда интересовался диалектикой и историческим материализмом. Страшнее всего догматизм и начетничество, которые мешают развитию науки. Казалось бы, в моей области никак не обойтись без материалистической диалектики. Формально все ясно, но как ее применить к палеонтологии? Речь может идти только о творческом, а не догматическом применении. Я долго над этим бился и ломал голову и постепенно начал понимать диалектику процесса формирования геологической летописи.

Все палеонтологи и биологи занимались изучением образования осадков. Этому посвящены тысячи книг. Но всякое явление происходит в диалектическом единстве противоположных и взаимоисключающих факторов. Ведь процесс разрушения осадков не менее важен, чем процесс их образования. Гениальную догадку удалось сделать Дарвину. Он писал буквально следующее: «Нахождение переходных форм было бы труднее на поднимающихся участках суши». Когда я понял, что кроме процесса слагающего есть еще гигантский процесс разрушения геологической летописи и рассматривать их нужно в совокупности, – зародилась тафономия. Понимание взаимодействия обоих процессов очень важно для оценки местонахождений окаменелых остатков в общем потоке форм, которые прошли по лицу земли. Это и дает возможность понять, что сохранилось и что исчезло. Важно это и для разведки полезных ископаемых.

Всем специалистам эти вещи известны, но нужно было изложить их по-новому. Азбучные истины геологии лежали мертвым грузом. Была масса фактического материала, накопленного поколениями ученых. Мне казалось, что повторение общеизвестных фактов обесценивает мою работу. Потому так трудно было писать. Но как бы то ни было, «Тафономия» появилась, и задача ее заключалась в том, чтобы взглянуть на геологическую летопись с новой точки зрения. Как я и предвидел, главная мысль не сразу была понята, а вернее сказать, не сразу принята, так как многое из того, что было сделано и казалось бесспорным, приходилось отвергать. Ведь в науке, как и во всякой другой области жизни, есть своеобразная инерция, консерватизм мышления [7].

Палеонтология долгое время была иконографической, иллюстративной наукой и заметно отставала от смежных областей знания. Ее состояние не соответствовало новейшим течениям в физиологии и экологии. Напомню вам, что физиология – наука о жизненных процессах в естественной обстановке, а экология изучает организм в соотношении со средой, приспособляемость (адаптацию) организмов к окружающим условиям. Мой учитель академик Сушкин, следуя Ковалевскому, шел по новым путям в палеонтологии. Он объяснял причинность строения костей (функциональную морфологию) древнейших четвероногих в связи с условиями жизни. На основании этого воссоздавались широкие «картины жизни». До самого последнего времени это было наиболее прогрессивным направлением в палеонтологии.

Долгие годы я занимался палеозойской фауной наземных позвоночных. Это была эпоха, когда из древнейших форм образовывались новые, когда появились очень разнообразные, нередко совсем странного облика, животные-земноводные и пресмыкающиеся. Когда я вступал в науку, тон в ней задавали еще последователи иконографического метода, которые ограничивались голыми описаниями. Пережил я крушение иконографического метода безболезненно, так как с самого начала вошел в русло новой школы, которую представлял академик Сушкин. Но сейчас начинает умирать и морфологическое направление, изучающее особенности скелета в связи с образом жизни животных. В том и беда морфологического направления, что учитывает оно очень грубо и примитивно лишь некоторые, немногие факторы из миллионов возможных и этим немногом факторам придает первостепенное значение. Наивность такого метода становилась все более очевидной по мере развития биофизики, биохимии, генетики, кибернетики, ибо взаимоотношения организма со средой настолько сложны, тонки, противоречивы и складывались на протяжении такого длительного времени, что объяснение структуры организма прямым соотношением со средой кажется сейчас средневековой архаикой. Это направление – бесперспективное, но до сих пор оно преобладает в науке. На эту тему я недавно делал доклад – «О биологических основах палеонтологии»… Доклад вызвал оживленную полемику, причем – характерно – на моей стороне оказались почти все молодые ученые.

Итак, от иконографической палеонтологии я поднялся на следующую ступень, чтобы убедиться и в ее несостоятельности. Нужно найти ответ, почему совокупность черт строения организма складывается так, а не иначе, найти и проследить всесторонне взаимодействие энергетической системы организма со средой. Это можно вскрыть только с помощью тончайших методов физики и химии, которые дают возможность подобрать ключи к любой адаптации – приспособлению вымершего организма, по аналогии с современностью.

К примеру, роющее пресмыкающееся может работать только несколько минут, так как быстро растрачивает энергетические ресурсы организма, в отличие, скажем, от крота, который роется под землей непрерывно в течение многих часов. У пресмыкающихся энергетика организма весьма ограниченна. Если сравнить по весу печень взрослого крокодила и льва, то у последнего она в пятьдесят раз тяжелее. А печень и служит резервом энергии. Если крокодил может пробежать без отдыха пятьсот метров, то лев – пять-десять километров. Или еще пример. В биологической классификации рыба попадает в разряд холоднокровных. Но имеются и теплокровные рыбы – тунцы, мясо которых по вкусу напоминает телятину. Благодаря активному кровообмену тунец, меч-рыба, парусная рыба могут мчаться со скоростью сто километров в час. Но у них жаберное дыхание, которое не столь эффективно в снабжении кислородом, как легочное у высших форм. Поэтому тунцы и близкие им породы рыб не могут передвигаться с малой скоростью. Они задохнутся. Только при стремительной скорости проходит сквозь жабры под большим давлением насыщенная кислородом вода. Отсюда можно сделать вывод, что все в природе взаимообусловлено и взаимосвязано. Соотношение организма со средой – вещь неизмеримо более сложная, чем думали раньше.

Мы долго не понимали, почему насекомые, кружась у лампы, падают в огонь. Оказывается, навигация насекомых идет по солнечному лучу, под определенным углом. Есть специальное корректирующее устройство на местоположение солнца на небосводе, поэтому угол относительно солнечного луча никогда не меняется. Но солнечные лучи из-за огромной удаленности идут на землю параллельным пучком. От искусственного источника света лучи расходятся во все стороны радиально. Насекомое делает спираль и падает в огонь, теряя ориентацию. Его корректирующее устройство не может приспособиться к новому источнику света, и, таким образом, оно попадает в ловушку.

А почему пчела, отлетая на большое расстояние, безошибочно находит свой улей? Ориентиром для нее опять-таки служат солнечные лучи, идущие параллельно. Это напоминает проекцию Меркатора на навигационных картах: все меридианы пересекаются под одним определенным углом.

Есть поразительные и труднообъяснимые вещи в животном мире. Выводковые птицы Австралии, Новой Гвинеи и других жарких стран откладывают яйца в прелый перегной из листьев и поддерживают в гнезде одинаковую температуру с точностью до трех десятых градуса. Самец регулирует температуру, то насыпая более толстый слой песка, то, наоборот, нагребая в гнездо прелую листву. Эта особенность заложена в наследственной кибернетической памяти. Приспособление организма к среде идет разными путями. Летучие мыши пользуются ультразвуковой локацией, рыбы-мормириды – радиолокацией, навигация перелетных птиц происходит по поляризованным лучам. Или взять еще такой пример: сифонофоры – свободноплавающие морские беспозвоночные – обладают несимметричной структурой тела, которая способствует выталкиванию животных из струй воды, то есть из течений. Это спасает их от заноса и скопления в бухтах или Саргассах. Сифонофоры южного полушария устроены обратно сифонофорам северного полушария. У одних асимметрия – в одну сторону, у других – в другую.

Чем глубже становятся знания, тем больше тончайших связей организма с окружающей средой мы познаем, и эти миллионы связей нужно еще помножить на противоречивость самого организма. Устанавливать прямой и непосредственный логический эффект в данном случае просто наивно. Прямая логика существует только в математике. В каждом отдельном органе и в системе органов, образующих сложнейшую машину – организм, идет непрерывная борьба противоположных сил.

Все эти примеры показывают, какие сложные проблемы стоят сейчас перед палеонтологией. Мы были наивны, когда пытались объяснить все явления органической жизни простейшими причинами – температурой, климатом, рельефом местности и т. д.

В «Тафономии» я рассматривал главным образом формы геологической летописи. Биологической приспособляемости касался лишь попутно, а сейчас, в свете новых научных открытий, она оказывается первостепенной проблемой, открывающей перед палеонтологией широкие перспективы. Виден путь к настоящему анализу. Есть миллионы возможностей, которые помогут подобрать ключ к тому, что было раньше, и найти удовлетворительное объяснение сложнейших процессов эволюции, которые происходили десятки и сотни миллионов лет назад.

В популярной форме я изложил основные положения «Тафономии» в статьях, напечатанных в журнале «Природа»: «Вопросы изучения динозавров» и «Что такое тафономия?».

– А какие работы по палеонтологии вы опубликовали после 1950 года, то есть уже после появления «Тафономии»?

– Главная из них – большая книга «Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья» – была издана в 1954 году. Здесь подводятся итоги двадцатилетней работы по изучению древних ископаемых позвоночных, обитавших в Приуралье 200 миллионов лет назад. Эта книга во многом дополняет «Тафономию».

Далее Иван Антонович отвечает на вопрос, что побудило его приобрести вторую научную профессию и стать геологом.

– В палеонтологические экспедиции я ездил до 1930 года, после чего занялся геологией. Индустриализация страны, призыв к инженерно-техническим работникам помочь осуществлению пятилетки в четыре года, важнейшая задача, поставленная перед геологами, – содействовать обеспечению страны сырьевой базой, – все это заставило меня увлечься геологией. Я окончил экстерном Горный институт и участвовал затем в разных геологических экспедициях, будучи одновременно консультантом и на палеонтологических раскопках. Но палеонтологию я и не думал забрасывать. В зимние месяцы, свободные от геологических экспедиций, я по-прежнему работал в Палеонтологическом институте, и так продолжалось до самой войны. В 1940 году я защитил докторскую диссертацию (представил сводку исследований за предшествующие годы), а с 1946 по 1949 год руководил Монгольской палеонтологической экспедицией Академии наук. О ней я подробно рассказал в научно-популярной книге «Дорога ветров».

Разговор снова перешел на литературные темы. Нам хочется узнать, что вызвало у Ефремова такой обостренный интерес к эллинской культуре и к народам Африки.

– Я всегда любил историческую литературу и увлекался древней историей. Любовь к Африке пробудилась еще в детские годы, когда я впервые прочел «Копи царя Соломона». Этот роман Хаггарда я и сейчас высоко ценю. Африка была страной моей мечты, я прочел о ней десятки книг. Все это меня привело в конце концов к «Великой дуге», причем первый толчок, как это ни странно, дал все тот же Хаггард. «Путешествие Баурджеда» написано раньше «Ойкумены». Обе повести были закончены в 1945 году, еще до «Звездных кораблей», а опубликованы спустя несколько лет: «На краю Ойкумены» – в 1949 году, а «Путешествие Баурджеда» – в 1953 году. В то время, когда я работал над «Великой дугой», у нас не было ни одной художественной книги по древней истории Африки. Мне хотелось восполнить этот пробел и сказать нечто новое.

Африка – удивительная страна. Отсюда шел поток миграций, здесь была создана своеобразная культура, природа здесь исключительно разнообразна и богата, в Африке сохранились гигантские звери. А если вдобавок взглянуть на Африку глазами палеонтолога, это – одна из интереснейших стран в мире. Отношение к Африке менялось, в разные периоды жизни она интересовала меня по-разному, но никогда не выходила из сознания.

Собирался я написать трилогию. После «Баурджеда» и «Ойкумены» задумано было заключительное звено, намеченное в главе об Эрмитаже («На краю Ойкумены»), но повесть и без того приняла законченную форму, и я решил, что третью часть писать не следует.

Мне хотелось рассказать о культуре Эллады и Древнего Египта и вместе с тем об искусстве этих стран, ибо культура неотъемлема от искусства, которое в древности играло, пожалуй, большую роль в жизни общества, чем теперь. Египет и Эллада даны в противопоставлении. Египет – страна замкнутая, косная, стонущая под бременем деспотической власти, Эллада – страна открытая, жизнелюбивая, с широким кругозором.

Сейчас «Великая дуга» утратила значение единственной в нашей литературе повести о древних временах. С тех пор появилось несколько книг по истории, мифологии, этнографии этих стран. Как писатель, в этом смысле я утратил монополию, но, конечно, нисколько не жалею об этом. Надо еще добавить, что к Древнему Египту я пришел от художественной литературы. Если Хаггард открыл для меня экзотическую Африку, то Георг Эберс, хотя он и скучноват, привил мне интерес к египтологии.

Для развития моего самосознания исключительно велико было значение Эллады и эллинской культуры. Ни один народ в мире не выразил себя так полно и свободно в своем искусстве. Это первая в истории человечества культура, для которой в период ее расцвета характерно увлечение эмоциональной жизнью человека – гораздо больше в сторону эроса, чем религии, что резко отличает ее от древнеегипетской религиозной культуры. Последняя была унаследована от неолита и даже палеолита. Египетские зверобоги не утратили первобытной суровости. Создавали зверобогов бродячие охотники, хорошо знакомые с повадками зверей. Охотничьей религии, унаследованной от глубокой древности, был придан философский смысл. Кроме того, впервые от «сотворения мира» религия стала в Египте фактором государственного значения. А вот в Элладе все сложилось иначе. Открытой, незамкнутой и бедной стране не требовалось такого сложного государства, подчиненного различным запретам и строжайшей регламентации. Культура эллинов эмоциональна, их отношение к любви поэтично, и недаром Эллада играла такую роль в последующем развитии общечеловеческой культуры. Эллада пленяет свежестью и полнотой чувств, и отношение к ней не может измениться.

В «Туманности Андромеды» люди далекого будущего не только помнят античную культуру, но и воскрешают ее лучшие традиции. Почему, спрашивают меня, в романе акцентируется перекличка с эллинской культурой? В этом видят субъективизм автора, не улавливая более глубоких причин. Дело в том, что для высокоинтеллектуальных людей коммунистического общества, борющихся за развитие эмоциональной стороны человеческой психики, должна быть близкой именно античная, наиболее эмоциональная культура прошлого. Люди будущего найдут для себя много радости в эллинском искусстве, в прекрасных греческих мифах, в народных и гимнастических празднествах Спарты. Таково мое убеждение.

В последнем из опубликованных рассказов «Афанеор, дочь Ахархеллена» я снова вернулся в Африку. На этот раз меня привлекли туареги, один из самых древних народов, сумевший сохранить в неприкосновенности свою стародавнюю культуру и обычаи. Туарегов многие считали потомками атлантов. Это, конечно, более чем спорно, но, во всяком случае, их язык резко отличается от всех африканских языков и культура туарегов своеобразна. Меня заинтересовало неизбежное в современных условиях столкновение этого резко обособленного, законсервировавшегося народа с европейцами. Туареги потому и сохранили все свои особенности, что они предпочитают жить в чудовищно трудных для человеческого существования условиях. Мне хотелось взглянуть на европейскую цивилизацию со стороны, глазами туарега, которому она чужда и враждебна. Большинстве малых африканских народов неизбежно будут тянуться к нашей цивилизации. У европейцев они должны заимствовать не холодильники и телевизоры, а знания. Разумеется, одним этим аспектом не исчерпывается замысел моего рассказа. Так же как и «Адское пламя», он обращен к современности. Кстати сказать, «Адское пламя» было написано в 1948 году, когда еще не существовало баллистических ракет, но и тогда этот рассказ в основе своей не был фантастическим. Напечатать же его удалось только в 1954 году.

Затем мы просим Ивана Антоновича остановиться на проблемах научной фантастики, рассказать, что его особенно привлекает из классической литературы и как он оценивает современную научную фантастику.

– Если говорить о своих пристрастиях, то из писателей-фантастов больше всего я ценю Уэллса. «Люди как боги» – одна из самых любимых мною книг на протяжении всей жизни. Проповедь технократии, которую наши критики находят в его произведениях, сильно преувеличена. Уэллс пишет о будущем, совершенно правильно понимая, что в условиях высокого научного прогресса весь народ будет состоять из технически образованных людей. У Уэллса нет никакой технократии. Система управления, правда, остается неясной, но то, что все люди имеют техническое образование, – это так и нужно. Его романы «Люди как боги», «Война миров» и «Машина времени» – книги, во многом определившие мое мировоззрение. А произведения Уэллса на социально-бытовые темы мне не очень нравятся, за исключением интересной автобиографической книги «Мир Вильяма Клиссольда».

Жюль Верн менее глубок и гораздо более, так сказать, «старинен». Он не произвел на меня такого сильного впечатления, как Уэллс. По-настоящему я люблю только пять книг Жюля Верна: «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров», «Путешествие к центру земли», «Паровой дом» и «Пятьсот миллионов бегумы». Из названных романов «Двадцать тысяч лье под водой» произвел на меня в детстве прямо-таки оглушительное впечатление, будучи первой фантастической книгой, прочитанной в семь или восемь лет. Что касается «Путешествия к центру земли», то мне как палеонтологу этот роман особенно дорог, и я отдаю ему предпочтение перед «Плутонией» Обручева, при всем моем уважении к этому автору. Книга Жюля Верна была написана чуть ли не на столетие раньше, но в научном отношении хорошо обоснована и от начала до конца интересна, чего нельзя сказать о романе Обручева.

У Конан-Дойла мне больше всего нравится, естественно, серия книг о профессоре Челленджере, и, прежде всего «Затерянный мир» – произведение, на мой взгляд, превосходное. Но вот Челленджер в сочетании со спиритизмом, я имею, в виду не переведенный у нас поздний роман Конан-Дойла «Страна туманов», меня никак не устраивает.

Научная фантастика решает свои задачи средствами научного правдоподобия, учитывая, насколько это возможно, реальные закономерности, научные и социальные. Фантазировать можно на любую тему – и о далеком будущем, и о давно минувших временах. На Западе фантазируют о чем угодно и как угодно. Но будущее этого жанра – целиком в научной обоснованности.

Художники любят изречение: «Алгеброй гармонию не проверить». Но уже сейчас есть машины, способные писать симфонии, правда, плохие, но это вопрос качества машин. Красота, например, понятие отнюдь не условное и вовсе не личное, а скорее абсолютное. Если говорить о красоте человеческого тела, то она результат гигантского эволюционного процесса, при котором отмирало все ненужное и лишнее и совершенствовалось то, что было наиболее перспективным и жизнестойким. Эту проблему я затрагиваю в «Лезвии бритвы». Художник не свободен от законов природы. Когда он думает, что свободен, получается худший вариант абстрактного искусства. Закономерна орнаментика, декоративность, но через абстрактную живопись невозможно выразить сущность мироздания или чувство любви. Это приводит к абсурду. Если мы будем пытаться в любую абстрактную мазню вкладывать глубокий смысл, ничего не получится. Художник, стремящийся запечатлеть на полотне миллионнолетний опыт целесообразности строения тела, гибкость волны или упругость ствола, попадает в непосредственную зависимость от строгих законов природы. Опыт, прорастающий из глубин тысячелетий, отличает нас от самой совершенной кибернетической машины, у которой никогда не будет такого восприятия мира, как у человека. Через поколения предков к нам приходит память о прошлом, у нас возникают тысячи ассоциаций. Механизм человеческой памяти в биллионы раз многообразнее и емче машинной памяти. Но есть еще информация и другого рода – в виде инстинктивного восприятия. Творческая одаренность неотделима от инстинкта. Сами того не сознавая, мы всем своим существом растворены в природе и всем обязаны природе. Поиск – самое радостное ощущение бытия. С поиска пищи начинался весь прогресс. Человеческий мозг не может не искать и всегда будет искать. Основное затруднение человеческой жизни заключается в том, что человек, способный свободно творить и радостно искать, усыпляет свой мозг вынужденной работой на пропитание. Если переключить сознание на высшую ступень исканий, интересы человека органически сольются с интересами общества. Смешно поэтому говорить, что в будущем жить будет скучно, Ведь мы только сейчас начинаем понимать, как безгранично сложна и как мало еще познана природа.

Великая педагогическая задача научной фантастики – показать неисчерпаемость научного поиска, научить людей его великой радости. Литература в этом смысле еще не сказала своего слова – и старая, и новая, и западная, и советская. Литература еще живет старыми понятиями и конфликтами: столкновение нормального человека с ненормальными общественными условиями либо обратное соотношение. Скупец, маньяк, гомосексуалист и т. д. – человек, отклоняющийся от нормы, – становится героем произведения. С другой стороны, человек, похожий на всех, попадает на войну, сталкивается с тиранией, переживает землетрясение, бурю, иначе говоря, оказывается в ненормальных условиях. Подобные конфликты дают возможность писателю раскрыть глубину человеческой души. На этом держится чуть ли не вся литература.

Литература будущего должна показать нормального человека в нормальных общественных условиях. Уэллс, написав «Люди как боги», один из первых подошел к этой задаче. Но земляне вторгаются у него в утопический мир, и, таким образом, создается еще один вариант старого конфликта. Смешно было бы думать, что изображение нормальных людей в нормальных условиях приведет к так называемой «бесконфликтности». Конфликт перейдет в высшую сферу поиска, научного и художественного творчества, любви.

Столкновение человека с природой – извечная тема. Решают ее по-разному. «Неотправленное письмо» Калатозова – кинофильм, в котором природа подавляет человека. Но вспомните сходные сюжеты у Джека Лондона. Они полны жизнеутверждающей силы. Столкновение с природой не должно решаться как столкновение с подавляющей человека силой. Наоборот: могущественному разуму природа служит материалом для переработки. Унизительно видеть человека, чувствующего смятение перед природой. Даже древний человек не был запуган силами природы, а бросал им вызов. И смысл наскальных изображений вовсе не в том, чтобы умилостивить природу, а в том, чтобы так произошло в действительности. Перед тем как отправиться на охоту за мамонтом, древний художник изображал сцену удачной охоты. Искусство всегда было магией. Это создание мира по своему стремлению и хотению, это преобразование мира волшебным прикосновением художника. Трудно даже представить себе, как мог бы первобытный человек, если бы он был запуган силами природы, сражаться с исполинским мамонтом! Кстати сказать, это хорошо понял Рони. Кроме «Борьбы за огонь», большое впечатление произвел на меня его роман «Хищник-гигант». Ведь это – тоже научная фантастика, только обращенная в прошлое. И в наше время искусство остается своего рода «магией». Писатели – я говорю о больших писателях – великие маги, и в этом их огромная сила, и политическая, и эмоциональная… Поэзия познания и переделки природы открывает для искусства неограниченные возможности. В этом я вижу почетную задачу научной фантастики.

…Мысли, высказанные в произведениях Ефремова, взять хотя бы «Звездные корабли», часто вызывают споры. Оспаривается, например, его утверждение, что эволюция живых существ и на других планетах неизбежно приведет к человеку. Мы просим Ивана Антоновича остановиться на этой проблеме.

– Эволюция материи приводит к человеку. Мыслящий мозг должен быть насажен на мощную биологическую машину с достаточными резервами энергии, устойчивую против внешней среды и относительно долговечную. Поняв кибернетический механизм наследственности, мы должны также понять, что нужны миллионы лет исторического пути развития наследственных признаков, чтобы организм оказался заблокированным от непосредственных влияний внешней среды. Для этого нужно, чтобы в организме создались миллионы фильтров, которые обеспечили бы ему независимость от непосредственных воздействий окружающей обстановки, чтобы натренированная память, инстинкты, эмоции могли противостоять внешним условиям. Все хорошее выросло в человеке из инстинкта материнства, из инстинкта заботы о потомстве.

Необходимое должно отстояться, лишнее – атрофироваться. На это требуются миллионы лет. В простом организме мозг исключен. Он не нужен. Там, где нет богатых эмоций, не может быть материала для мышления. Чем в человеке меньше жизненной энергии, тем менее он эмоционален. Для появления мыслящего существа требуются соответствующие условия, нужна планета, богатая жизнью и энергетикой. Этого не может быть на планете с бедной атмосферой, лишенной достаточного количества влаги, слишком жаркой или слишком холодной. Конечно, невозможно сейчас доказать, что высшие существа и на других планетах подобны человеку. Прежде всего, трудно представить себе, чтобы палеонтологический процесс повсюду протекал одинаково. Но если говорить об этом процессе в условиях Земли, то в образовании и эволюции форм соблюдается железная закономерность. В двух совсем различных подклассах млекопитающих – у сумчатых и у плацентарных – возникают группы саблезубых кошек, почти неотличимых, хотя возникли они разным путем и от разных предков на протяжении 50 миллионов лет. И таких случаев много. Различные катаклизмы прерывали процесс эволюции, но затем на новых ступенях возникали новые виды животных, подобные прежним. Когда идет естественный отбор на мыслящее существо, только человек оказывается для этого наиболее приспособленным. Теоретически, конечно, можно допустить, что на какой-то планете в особых, специфических условиях мыслящее существо произошло от животных вроде тигра или какого-нибудь пресмыкающегося. Но это – исключительный частный случай, а в средних условиях человек не мог бы сформироваться, скажем, под водой, так как органы чувств, необходимые для мыслящего существа, не получили бы должного развития. Достаточно сказать, что все виды волновой энергии, за исключением звука, передаются под водой на очень короткое расстояние. На тяжелых планетах, с резко отличными от наших атмосферными условиями, мыслящее существо тоже не может возникнуть.

Великий закон уравнения, усреднения жизненных форм неизбежно должен привести к тому, что после миллионов лет отклонения в конце концов получится человек – двуногое мыслящее существо, через которое природа познает самое себя8.

В рассказе «Сердце Змеи» я допустил наличие фторовой формы жизни. Это – крайняя степень фантастики, хотя энергетика фтора сильнее энергетики кислорода. Во фторовой атмосфере жизнь как форма существования белковых тел теоретически допустима.

Некоторые фантасты допускают возможность органической жизни с кремниевой основой. Вопрос, конечно, далек от разрешения. Однако кремниевая молекула не может превзойти по сложности азотно-кислородную систему протеиновых молекул – основу основ нашей жизни.

Но мы отклонились в сторону. Следует еще сказать несколько слов об англо-американской фантастике. Это – необозримое море. Там имеются всякие приливные волны, есть, конечно, и свой стандарт, и свои слабости. Но по мастерству, выдумке и в отношении психолого-аналитического искусства мы от них отстаем. У них выработались интересные психологические тесты, они умеют создавать интереснейшие сюжеты. В психологических тестах западной фантастики, на мой взгляд, нет ничего предосудительного. В целом они не поднялись выше среднего уровня и нового Уэллса не создали. Но не следует забывать, что у них есть такие талантливые писатели, как Гамильтон, Азимов, Лейнстер, Ван-Фогг, Хайнлайн, Бредбери.

Как ни увлекательны отдельные романы, им не хватает человека, духовности, высоких гуманистических идеалов. Американские и английские фантасты не мыслят себе мира без денежных отношений, войны и шпионажа. В далекие звездные миры переносятся условия, существующие при капитализме. И вместе с тем лучшие книги покоряют сложной выдумкой, интенсивной работой мысли, интеллектуальностью. В последние годы дела у этих писателей обстоят несколько хуже, они явно начинают выдыхаться, топчутся на одном месте.

Среди современных фантастов одним из самых талантливых я считаю польского писателя Станислава Лема. В этом легко убедиться, прочитав его «Магелланово облако». Это, конечно, на голову выше всей англо-американской фантастики. Роман написан в уэллсовской традиции и как произведение искусства стоит в этом ряду. Мне кажется, именно в таком направлении и должна развиваться наша фантастическая литература. Ей ни в коем случае не следует уклоняться от сложных вопросов и постановки больших перспективных проблем – и научных, и социальных, и философских, и моральных, и эстетических, и педагогических, – всех тех проблем, которые волнуют человечество…

Можно только пожалеть, что у нас мало переводится современная западная фантастика. Знакомство с лучшими произведениями, несомненно, пошло бы нам на пользу.

Я мог бы перечислить десятки произведений, которые стоило бы издать в русском переводе. Назову только первую попавшуюся из запомнившихся мне хороших вещей. Это – «Ветер времени» Ч. Оливэра, повесть, проникнутая оптимистическим гуманизмом, протестом против капиталистического настоящего и хорошей мечтой о будущем [9].

У нас долгое время – после Алексея Толстого и Александра Беляева, – можно сказать, почти не было своей фантастики. Развиваться она стала только в 40-е годы.

Фантастические романы Алексея Толстого для своего времени были произведениями высокого класса. Что касается Беляева, то я не принимаю его целиком. Есть у него две-три удачные вещи. «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля» – это настоящая научная фантастика. В других случаях, когда Беляев сбивается на политический гротеск, он теряет свою силу как фантаст. Я вовсе не хочу этим сказать, что политические идеи противопоказаны научной фантастике. Напротив! Но органического сочетания того и другого у Беляева не получилось.

Исходя из своего собственного опыта, я могу судить о том, что нужно уметь вовремя остановиться, чтобы не впасть в стандарт. Написав десяток с лишним рассказов и далеко не исчерпав запаса сюжетов о необыкновенных научных открытиях и загадочных явлениях природы – таких рассказов я мог бы написать еще полсотни, – я решил на этом поставить точку и сделать паузу. Затем были написаны исторические повести – вещи совсем в другом роде; несколько позже, в 1946 году, – «Звездные корабли», явившиеся для меня как писателя новым этапом. После 1948 года, когда было написано «Адское пламя», наступил семилетний перерыв – до «Туманности Андромеды». Конечно, я не хочу утверждать, что каждый писатель должен делать длительные паузы, но любой автор рискует впасть в некий стандарт, если сам этого вовремя не почувствует…

– А что вы собираетесь писать после «Лезвия бритвы» и не скажете ли в заключение о ваших дальнейших творческих планах?

– Собираюсь писать исторический роман «Дети Росы» – приключения в России и Индии XIII века [10]. Я получаю десятки писем от читателей, которые ждут продолжения «Туманности Андромеды». Не исключена возможность, что я снова обращусь к далекому будущему и совершу со своими героями новое путешествие в космос.

Ленинград

6.VII.1960.

Вступительная заметка, примечания публикация Евг. БРАНДИСА.

[1] См.: Вл. Дмитревский, Право на крылатую мечту (Заметки писателя), «Нева», 1958, N 7, стр. 201 – 208; Евг. Брандис, Поэзия безграничного познания. Заметки о творчестве И. Ефремова, «Звезда», 1959, N 4, стр. 197 – 204.

[2] Рассказ опубликован в одноименном сборнике (Лениздат, 1966).

[3] Имеется в виду статья М. Лазарева «О научной фантастике в творчестве И. А. Ефремова», в сб. «О литературе для детей», вып. 2, Детгиз, Л. 1957.

[4] В процессе работы задуманная повесть превратилась в большой роман «Лезвие бритвы» – самое объемное из всех произведений И. А. Ефремова, см.: Иван Ефремов, Сочинения, т. 3, кн. 1, «Молодая гвардия», М. 1975.

[5] Имеется в виду статья Л. Успенского «Приключения языка. О языке приключений и научно-фантастической литературы», «Звезда», 1958. N 9, стр. 235 – 243.

[6] Феномен фотографической памяти Ефремова наблюдали все, кто его знал. Об этом пишет, в частности, Н. И. Новожилов, участник Верхне-Чарской партии Прибайкальской геологической экспедиции 1934 года, которую возглавлял Ефремов: «У Ивана Антоновича была исключительная память. Когда мы в свободные часы лежали в сарае, он читал мне на память, не рассказывал, а именно читал. В моей полевой книжке записано 15 названий. Вот некоторые из них: «Алые паруса» и «Лоцман Битт-Бой, приносящий счастье» (в других изданиях «Корабли в Лиссе») А. С. Грина, «Борьба за огонь» Ж. Рони-старшего, «Конец сказки» Джека Лондона, «Дитя из слоновой кости» Райдера Хаггарда, «Горизонт» Роберта Кэрса. Долго лежать в одном положении утомительно, я вертелся вокруг своей оси, и, когда отворачивался от Ивана Антоновича, создавалось впечатление, будто он читает по книге» («Студенческий меридиан», 1977, N 10, стр. 18).

[7] Тафономия определяется в энциклопедических словарях, как созданная И. А. Ефремовым отрасль палеонтологии, изучающая процессы образования местонахождений остатков ископаемых животных и растений в слоях земной коры. Труд ученого отмечен Государственной премией. Тафономия получила широкое признание и дальнейшую разработку в науке. Идеи, связанные с тафономией, отразились и в художественном творчестве Ефремова.

[8] Антропоцентрическая гипотеза Ефремова о том, – что биологическая эволюция приводит к появлению человека на любой из планет с относительно сходными природными условиями, позднее была им изложена в статье «Космос и палеонтология» (1968), – см.: Иван Ефремов, Сочинения, т. 3, кн. 2, стр. 354 – 370.

[9] По рекомендации И. А. Ефремова книга Ч. Оливэра «Ветер времени» была выпущена в 1965 году издательством «Мир» в серии «Зарубежная фантастика» (перевод с английского Н. Рахмановой).

[10] Этот замысел не был осуществлен.

       Есть разные варианты «Мастера и Маргариты» по ценам от 15 до 50 тысяч рублей. Есть братья Стругацкие, одетые в кожу и золото, 11 или 12 томов за 150 000 рублей. Есть, в конце концов, «Все чемпионаты мира по футболу с 1930 по 2010 гг.» в девяти кожаных томах и едином футляре с золотым барельефом за 64 тысячи рублей.

       Но эквивалентного издания Роберта Хайнлайна или хотя бы томика с иллюстрациями Олейникова от «Вита Новы» мы, боюсь, ещё долго не увидим. Единственное, что нам остаётся – делюксовое издание «Азбуки» 2019 года за 1000-1200 руб.

       При таком раскладе спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и нишу эксклюзива в России занимают контрафактные издания, они же пиратка, они же самиздат.

       Сверху вниз, слева направо: Рэм, «Двойная звезда», «Кукловоды», «Пасынки Вселенной», Рам, «Заберите себе правительство», «Ворчание из могилы» и «Реквием».

       Собственно, эксклюзивность этих изданий – это, главным образом, их микроскопический тираж (кстати, у издания «Заберите себе правительство» есть свободные экземпляры, обращайтесь).

       Но у каждого из них есть и графические бонусы: оригинальные журнальные иллюстрации в первых трёх зелёных книжечках, цветные хайрезные фото обложек первых изданий Хайнлайна в «Ворчании», и редкие фото Грандмастера в «Правительстве» и «Реквиеме».

       Нельзя не упомянуть ещё одну малотиражку от МДФ «Не убоюсь я зла»:

       В ней собраны три романа и цветные иллюстрации А. Кириллова, С. Шехова, Б. Вальехо и Л. Ройо из разных изданий.

       Рыночная стоимость таких книг – понятие абстрактное, поскольку на Алибе они давно не появляются, но если появляются – их цена находится в делюксовом диапазоне.

       Не следует думать, что пиратка – наше местное изобретение. Контрафактные издания Хайнлайна выпускали и в Аргентине, и в Германии, местные агенты Грандмастера не вылезали из судов, отсуживая писателю немножко карманных денег от недобросовестных издателей. Своих пиратов хватало и в Америке, правда их продукция и выглядела-то откровенно подпольно, например, вот так:

       В середине нулевых Фонд Хайнлайна собрал этот и иной подобный конфискат и, вместо того, чтобы пустить всё под нож, устроил аукцион среди фэнов. Мне кажется, это более здравый подход к проблеме, нежели практика давить изъятые диски бульдозером или выливать спиртное в канализацию… С другой стороны, у проблем копирайта есть ещё более простое и элегантное решение – повыгонять всех копирайтеров к чортовой матери, да и дело с концом. Но человечество всё ещё не готово воспринимать коммунистические идеи во всей их полноте.

       Думаю, теперь, когда мы отметили роль самиздата, стоит упомянуть и смежную с ним категорию лакшери продукции. Она может быть, как совершенно кустарного, так и промышленного производства. Речь идёт о штучных или малотиражных изделиях.

       В первую очередь, это, конечно, футляры. О самодельных футлярах, Custom slipcase или Custom display, как их называют, думаю, нет смысла много рассказывать. Идея проста: берём книгу, того же «Кота, проходящего сквозь стены»

добавляем картонную коробку, обклеенную бумагой или тканью (котики любят коробки)

и – вуаля – у нас есть штучный продукт, который можно выставить за $800… Ну, правда, он якобы с подписью Грандмастера. Он ведь бывал в Англии, мог же заглянуть в магазин и подписать? Что значит, по датам невозможно? Ой, давайте не будем придираться к мелочам…

       Ещё более бюджетный вариант – футляр с бумажным обрамлением:

       Первое издание «Угрозы с Земли» в такой коробочке продаётся за $500. Разумеется, оно тоже с автографом Грандмастера… Правда, цена слабовата, должно быть, автограф слегка подвыцвел.

       Настоящие кастомные футляры сильно отличаются от поделок, показанных выше. У них есть дизайн и профессиональное качество:

       Это футляры для первых изданий «Луны», «Десанта» и «Двери в лето». Картинки с суперобложек украшают не только боковые стороны, но и торец футляра – такими инсталляциями можно заполнять открытые с двух сторон этажерки или стеклянные витрины. Сама по себе такая коробочка стоит от $50 до $85, и это вполне разумная цена за футляр, когда его содержимое котируется в районе 4-5 тысяч долларов, как первые издания «Десанта» или «Луны».

       Футляр – идеальное решение для хранения первого издания, но как быть с журнальными вариантами? Это ведь тоже первые издания, многие книги Хайнлайна выходили параллельно в журнальном и книжном вариантах. Журналы заметно отличаются габаритами от книг, они мягкие, в комплекте их несколько штук, придумать для них соответствующее хранилище довольно сложно, но истинных коллекционеров сложности никогда не останавливали. Посмотрите как хранится первое издание «Детей Мафусаила»:

       Кожаный переплёт, тиснение золотом, картинка с суперобложки «Gnome Press». Снаружи всё очень солидно…

…и очень прикольно внутри:

       Производство футляров для книг в Америке давно превратилось в самостоятельный бизнес со своими брендами. Параллельно ей существует другая отрасль, и существует уже не одно столетие. Это переплётное дело. Помнится, ещё в СССР на каждом крупном предприятии была своя переплётная мастерская – надо же было брошюровать секретные документы. Эти переплётные мастерские иногда выполняли левые заказы, превращали подшивки журналов или машинописные перепечатки в настоящие книги и меняли обветшавшие обложки у официальных изданий. Со временем замена обложек в России переросла в отдельный вид творчества. Но так называемая «переобувка» практикуется и во всё остальном мире. И зачастую в дело идут всё те же кожа и золото:

       Так выглядит переобувка первого издания «Чужака». Парадоксально, но эта поделка стоит на порядок меньше, чем оригинальный экземпляр первого издания «Putnam». Но что оставалось делать владельцу, когда супер потерян, а обложка полностью потеряла товарный вид? Он выкладывает 50 баксов в реставрацию и получает вещь, за которую уже можно просить 100. Чистый профит!

       А вот ещё один «Чужак». Продавец утверждает, что это special limited edition очередного КЛФ при издательстве, но в библиографиях оно не упоминается, поэтому есть вероятность, что это тоже самопал, но тогда это samopal на самом высоком полиграфическом уровне.

       Форзац немного портит впечатление. Он какой-то слишком… дубовый.

       И весёленький титул с абстрактным орнаментом. Ни ISBN, ни копирайтов художника. «Всё на доверии».

       Стоит это сокровище всего-то $50. Обычные штучные самоделки стоят дороже, так что это, возможно, и впрямь «клубное издание с ограниченным тиражом», или, иными словами, та же пиратка.

       И раз уж речь шла о переобувке, нельзя не упомянуть отечественные изыски и экзисайсы в этой области. В смысле, у меня скопились симпатичные фотачки, но всё не было повода их показать.

       Во-первых, «Фрайди» 1993 года от киевского «Альтпрес». Возможно, вы помните этот выпуск, хотя бы по жосткой картинке на супере:

       Переобувка её выглядит так:

       Или так:

       Внутри всё красиво и солидно, как у настоящей «рамочки»:

       Форзацы на любой вкус, можно настоящую Фрайди от Майкла Уэлана:

       А можно – принцессу Лею… или… эмм… в общем, не знаю, кто это.

       А вот волшебные превращения «Чужака» от Северо-Запада. Оригинал:

       И то, во что он превратился:

       На обложке картинка, если не ошибаюсь, Я.Ашмариной из «Чужака» от Terra Fantastica. Внутри – «родной» форзац Т.Уайта от NEL:

       И не менее «родной» нахзац Дж.Уорхола от Ace:

       Разумеется, переобувки не избежали и другие популярные серии: Полярис, Стелла, Терра… Но я не буду их приводить, эта глава и так занимает слишком много места. Пусть это будет, скажем… серия Stella. Том 12 несостоявшегося сс Хайнлайна, роман «Не убоюсь зла».

       Эта картинка многим не нравилась, поэтому стремление её чем-то заменить – вполне естественное. Например, заменить чем-нибудь приятным глазу:

       Или чем-то более нейтральным:

       А девушку можно убрать на форзац:

       Внутри тоже можно сделать красиво:

       Правда, дальше-то всё равно пойдут рисунки В.Анкина, так что впечатление будет смазано:

       И это наглядно демонстрирует тот факт, что переобувка лишь улучшает форму, но не способна улучшить содержание. Так стоит ли игра свеч? Глупый вопрос! Книжку-то вы читаете, в лучшем случае, раз в десять лет, а вот книжную полку видите перед собой по десять раз на дню, так что ответ очевиден, я считаю.

       Так что не бойтесь покупать книги, каким бы страшными ни были их обложки. Футляр с тиснением, старые добрые кожа и золото или бюджетная переобувка «под рамочку» способны выправить любые ошибки дизайна. Лишь бы текст был хорош. Ну или хотя бы картинки.

       И на этом всё. Всем пока, не болейте!

swgold 25.01.23

Журнал «Вопросы литературы» №4 1961 г., стр. 142-153

Рубрика — "Литературная учеба". «КАК МЫ ПИШЕМ»

Печатая беседу с И. Ефремовым, мы продолжаем публикацию ответов известных советских писателей на анкету нашего журнала.

Меня попросили рассказать о своем творческом опыте, о некоторых особенностях научной фантастики — жанра, в котором я работаю. Попытаюсь сделать это на нескольких конкретных примерах, связанных главным образом с «Туманностью Андромеды».

Дело в том, что работа над последним романом, в котором была сделана попытка изобразить людей далекого будущего, наметив в связи с этим ряд социальных и научных проблем, оказалась для меня особенно трудной, сложной. И большинство трудностей шло, на мой взгляд, от специфики самого фантастического романа...

Но сначала несколько слов о том, как я сделался писателем-фантастом.

***

В литературу приходят по-разному. Поэтов, как мне кажется, увлекает прежде всего сила и образность самого слова, его изобразительная, музыкальная сторона. Драматурга и прозаика, вероятно, приводит к литературе стремление запечатлеть психологический, душевный облик человека, интересные характеры, сложные жизненные конфликты, подмеченные в действительности...

Меня же привела в литературу совсем иная «внутренняя пружина». Я пришел сюда от науки — научных проблем, гипотез, которые волновали меня. Существует понятие «интуиция ученого». Вы — ученый. Вас волнует какая-то проблема, о которой вы постоянно думаете. Наконец, вы находите разгадку, объяснение тому, что вас занимало. Но ведь надо еще найти аргументы, факты, чтобы все это обосновать. И тогда вы идете от вершины к исходной точке — обратным путем. Но бывает и так, что для доказательства недостает фактов, и вы не можете четко обозначить весь путь, весь ход вашей мысли. В таком случае остается только отложить свою гипотезу «в долгий ящик» в надежде, что когда-нибудь будут найдены, наконец, недостающие факты.

Именно сознание в такие моменты своего бессилия как ученого и натолкнуло меня на мысль, что писатель-фантаст обладает здесь целым рядом преимуществ. Если фантаста озарила какая-то идея, он может написать рассказ или роман, представив самую дерзкую гипотезу как существующую реальность. Желание как-то обосновать и утвердить дорогую для меня мысль и явилось «внутренней пружиной», которая привела меня к литературному творчеству.

«Пять румбов» — первый свой сборник научно-фантастических рассказов («рассказов о необыкновенном», как они назывались в подзаголовке) — я написал в конце войны, когда болезнь надолго вывела меня из строя, и я решил, наконец, осуществить давнее намерение — изложить несколько своих гипотетических научных идей в форме коротких новелл. Рассказы были написаны «на стыке» приключений и фантастики, так как тогда я признавал в литературе только динамику, сюжет.

В основу этих произведений я положил ряд гипотез, которые занимали меня как ученого. Например, рассказ «Алмазная труба». Для меня было совершенно ясно, что структуры Южно-Африканского и Средне-Сибирского плоскогорий одинаковы, что даже геологические разломы земной коры у них одного и того же характера. Следственно, если там — в Южной Африке — есть кимберлитовые трубки, то они есть (должны быть) и у нас, в Сибири. Но доказать всего этого я, разумеется, не мог. Я просто был убежден в этом и как геолог-исследователь, не раз бродивший в тех местах, и как геолог-теоретик. Я и попытался изложить все это в одном из первых своих рассказов, в котором геологи находят на севере Сибири богатое месторождение алмазов. Рассказ полюбился геологам. Некоторые из них потом признавались мне, что носили книжку в своих полевых сумках, заразившись самой ее идеей. Через несколько лет ко мне пришел один приятель-геолог и положил на мой письменный стол (за ним и была написана «Алмазная труба») несколько алмазов, найденных почти при тех же обстоятельствах, которые упоминаются мной.

Или еще пример. В издательском предисловии к моему первому сборнику можно прочесть, что в центре Сибири не существует пещеры с рисунками первобытного человека, изображающими древних зверей тропических широт, что все это чистейший авторский вымысел (имелся в виду мой рассказ «Голец Подлунный», в котором совершается подобное открытие). Однако недавние находки в Каповой пещере на реке Белой почти дословно подтвердили гипотезу рассказа. В Каповой пещере обнаружены рисунки с изображением слонов, саблезубых тигров и т. п.

Я вовсе не хочу указать, что обладаю каким-то сверхъестественным даром «предвидения». Просто мне хочется отчетливее пояснить, что именно своеобразная поэзия науки, романтика смелого научного поиска, дерзания руководили мной в моих первых литературных опытах. Должен признаться, что, написав эти рассказы, я вначале и не помышлял всерьез о литературной профессии. Но случилось так, что «рассказы о необыкновенном» прочитал А. Толстой (это было за несколько недель до его смерти, когда писатель уже лежал в больнице). Рассказы Толстому понравились. Особенно помнится, при встрече со мной он одобрительно отозвался о той «правдоподобности необычайного», которую он почувствовал в них. Встреча с автором «Аэлиты» и «Петра Первого», писателем, которого я так любил и который серьезно оценил мои первые опыты, поддерживала меня в дальнейшей работе. Я стал и дальше пробовать свои силы в этом трудном, но увлекательном жанре — научной фантастике.

***

Мысль о полете человека в космос, на иные галактики, занимала меня давно, задолго до, того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, показав всему миру реальность давней человеческой мечты о путешествии на другие миры и планеты. Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных.

Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические. Всей этой фантастике, проникнутой мотивами гибели человечества в результате опустошительной борьбы миров или идеями защиты капитализма, охватившего будто бы всю Галактику на сотни тысяч лет, я хотел противопоставить мысль о дружеском контакте между различными космическими цивилизациями. Так родилась и созрела тема «Великого Кольца» (как я намеревался вначале назвать роман). Но постепенно в процессе работы над книгой главным объектом изображения сделался человек будущего. Я почувствовал, что не могу перебросить мост к другим галактикам, пока сам не пойму, каким же станет завтрашний человек Земли, каковы будут его помыслы, стремления, идеалы. Может быть, поэтому первоначальное, слишком обязывающее заглавие как-то само собой отодвинулось и на его место явилось другое, более подходящее «Туманность Андромеды». Оно тоже символизировало тот межгалактический контакт, мысль о котором была мне так дорога, но давало больший простор, не связывало меня.

Должен сказать, что в этом романе я впервые сосредоточил главное внимание на человеке, на характерах своих героев. В первых рассказах меня занимали только сами научные гипотезы, положенные в их основу, и динамика, действие, приключения. Я с детства интересовался приключенческими произведениями, и когда сам занялся литературной, то считал, что в своих рассказах основным должен сделать действие, динамику и фон, достаточно экзотический, отобранный из окружающей нас природы в каких-то редких, случайных комбинациях (у меня, как ученого и путешественника, были для, этого богатые возможности). В первых рассказах главный упор делался на необыкновенное в природе, сам же человек казался мне вполне обыкновенным. Пожалуй, только в некоторых из них — как «Катти-Сарк», «Путями старых горняков» — я заинтересовался необыкновенным человеческим умением. Именно эта линия получила своё дальнейшее развитие в романе «На краю Ойкумены», где я впервые обратился к сложной для меня фигуре художника-эллина, а затем в «Звездных кораблях», в которых вплотную затрагивались вопросы творческого труда ученого и пришлось более серьезно размышлять над психологией, внутренним миром героев.

Читая переводную фантастику, я как в кривом зеркале увидел собственные просчеты, убедился на наглядных примерах, чем грозит писателю отказ от изображения характеров, уход в «чистую сюжетику». Фантастика превращается в таком случае в бездумное — развлекательство. Я окончательно понял, что в новом романе главное место должен занять человек, а фантастика будет лишь «фоном» для постановки социальных и философских проблем. И тут передо мной встал целый ряд вопросов, в которых надо было самому как следует разобраться, прежде чем садиться писать...

***

Еще в пору занятий наукой я выработал в себе привычку фиксировать те проблемы и гипотезы, которые занимали, волновали меня. У меня существовали специальные блокноты, которые я в шутку называл «премудрыми тетрадями». В них делались различные пометки, наброски для памяти.

Когда появился интерес к литературе, круг вопросов, занимавших меня, естественно, расширился, что сказалось и на характере моих записей: они стали более подробными. Если раньше одной «премудрой тетради» мне хватало на несколько лет, то теперь я исписывал их две-три за год. Я заносил в них литературные идеи, но не просто «голую мысль», а ряд деталей, фактов, сведений, группировавшихся вокруг какого-то стержня.

Когда, например, я обдумывал «На краю Ойкумены», то брал на заметку множество сведений по истории древней Греции, любопытные подробности, факты об Африке, о культуре Египта и т. п. Где-то я, скажем, вычитал, что цвет воды в Красном море при закате такой-то — заношу в тетрадь. Попадется мне в книге интересная подробность: у древних греков бранным считалось выражение: «Пошел к воронам!», соответствующее современному: «Иди к черту!», — беру его на заметку. Из специальной, справочной литературы я старался извлечь разные интересные сведения. Но использовал я их в своих книгах иначе, чем, например, Жюль Верн. Если герои Ж. Верна проходили мимо гигантского баобаба, то автор прямо принимался описывать его высоту, сообщал, каков обхват ствола и т. п. Мне же казалось, что более важно выделить в том же дереве какую-то конкретную деталь, которая поможет лучше, выразительнее охарактеризовать среду, всю обстановку, окружающую героя. Моей главной задачей было воссоздать реальный мир в зримых деталях, не прибегая к популяризации и описательству. Другое дело, что мне, может быть, не всегда удавалось удачно разрешить эту задачу.

Особенно много записей появилось в моих «премудрых тетрадях», когда обдумывалась «Туманность Андромеды». Меня интересовали вопросы передовой современной науки самого широкого профиля и преимущественно тех отраслей, которые я знал хуже: физики, химии, медицины и т. п. Несколько лет я внимательно следил за всем, что в этих науках происходило. Нужно было понять, над какими вопросами бьется мысль современных биологов, астрономов, физиков....

Когда основной подбор «сырого материала» закончился, наступил следующий этап: из всего этого следовало выбрать наиболее отдаленные, но и самые многообещающие проблемы науки и представить их в книге уже решенными. Это в свою очередь повлекло за собой невольные размышления о том, какими должны быть люди — при таком могуществе разума, знаний.

Мои раздумья над характером человека будущего шли в двух планах. Надо было представить себе и его внешний и внутренний облик. С первым было легче. Я мысленно шел здесь от внешности человека наших дней, представлял себе людей нашего северного Поморья, сибиряков, скандинавов — всех тех, к кому сами жизненные условия предъявляют повышенные требования, закаляя их, воспитывая силу, смелость, решительность. Мне казалось, что человек далекого будущего, занятый напряженным общественно полезным трудом без необходимости переутомляться, сделается еще сильнее, выше, красивее.

Если же говорить о внутреннем мире, то здесь дело обстояло сложнее. Конечно, думалось мне, человек будущего должен быть волевым, смельм, решительным и в то же время свободным от малейших признаков бахвальства, грубости, разнузданности — тех качеств, которые теперь еще «почитаются» некоторыми физически сильными людьми. В коммунистическом обществе любое проявление грубости сделается явлением антисоциальным, а бесстрашие и отвага не перейдут в бесшабашность, безрассудную удаль.

Женщина будущего представлялась, разумеется, абсолютно полноправным членом общества, избавленным от любого ущемления, принижения ее прав. Она будет совершенно вольна и в сфере своих чувств.

И, конечно же, жизнь людей той эпохи окажется заполненной до краев: они все время будут увлечены интересной работой, многообразной интеллектуальной и физической деятельностью. Это избавит их от праздности, от постыднейшей необходимости как-нибудь «убить время». Наоборот — им будет чертовски не хватать времени!..

Словом, передо мной был целый комплекс сложных человеческих проблем, которые приходилось «держать в уме», размышляя над характерами героев романа.

Так появилась еще одна «премудрая тетрадка». В нее заносились предварительное намётки, догадки, мысли о том, какими должны стать в мире грядущего такие человеческие чувства, как ревность, любовь, гнев, дружба. Словом, основные пружины человеческого естества и, разумеется, в неразрывной связи с такими вопросами, как отношение к труду, как чувство долга...

Когда накопилось несколько таких тетрадок, я почувствовал, что могу, уже что-то написать обо всем этом с определенной степенью реальности, то есть без ввода в действие простака, пионера или чудака-профессора, внезапно оказавшихся в обществе будущего. Мне хотелось взглянуть на мир завтрашнего дня не извне, а изнутри. Конечно, целиком это не получилось. Пришлось ввести в число действующих лиц историка — юную Веду Конг — и с ее помощью время от времени совершать путешествия в прошлое. Задача этих «исторических» отступлений — больше подчеркнуть особенности будущей эпохи.

Чтобы герои не получились резонерами, надо было занять их настоящим делом, которое оказалось бы под стать людям коммунистического общества. Самым логичным казалось обратить их помыслы к далеким звездным мирам, «зажечь» их собственной мечтой о контакте с братьями по разуму на иных галактиках. Так появилась в романе и научная база для этого — «биполярная математика», послужившая своего рода «ключом» для «Тибетского опыта» Мвена Маса и Рен Боза.. Они пытаются осуществить дерзкий эксперимент — добиться состояния перехода пространства в антипространство, Как бы перебросить мгновенный «мост» к планете звезды Эпсилон Тукана.

Мысль о контакте между жителями Земли и обитателями других миров — идею «Великого Кольца» — я считаю здесь главной. Это то, что больше всего занимало меня в книге. Вот почему, кстати, я и не стал писать продолжение «Туманности Андромеды», хотя многие читатели просили об этом. Я уже сказал то, ради чего и была написана сама вещь. Конечно, чисто сюжетно ее можно было продолжить: рассказать, например, о дальнейшей судьбе космической экспедиции, которая покидает Землю в самом конце романа. Но для меня это было бы уже не так интересно. Я люблю в книге главную мысль, основную, ведущую ее идею. Правда, в самой «Туманности Андромеды» непосредственный контакт людей Земли с иными галактиками является еще как бы задачей будущего, весьма отдаленной целью, к которой стремятся ее герои. Но мечта об этом присутствует в романе, создает простор для устремлений героев.

Впрочем, мне все же хотелось досказать главную мысль до конца — она не давала мне успокоиться,— и я написал, «не переводя дыхания», рассказ «Сердце Змеи», в котором впервые встречаются звездолеты двух разных галактик.

Мне эта встреча представлялась интересной не только потому, что позволяла показать ряд любопытных моментов в поведении экипажей космических кораблей в такой знаменательный час. Хотелось дать почувствовать читателю, что встреча в космосе разумных существ с далеких миров — не/простая случайность, а своеобразный итог всего их предшествующего пути. Их первый контакт стал возможен, когда обе цивилизации добились колоссальных успехов в развитии науки, техники и — что особенно важно — поднялись на высшую — коммунистическую — ступень общественного развития. Другими словами, встретились не «цивилизованные дикари», которые кладут начало новым вооруженным схваткам в масштабах галактик, а хотя и далеко разбросанные в космосе, но близкие друг другу братья по разуму.

Поэтому если уж говорить о продолжении «Туманности Андромеды», то рассказ «Сердце Змеи» можно назвать своеобразным дополнением к роману.

***

Образ Веды — юного историка — помог мне и как-то естественнее, свободнее провести в романе мысль, тоже отчасти связанную с историей, с прошлым, но которую я считал закономерной для будущего общества, — мысль, что культура его сделается более эмоциональной, чем-то напоминающей культуру эллинов. Из всех предшествующих цивилизаций, на мой взгляд, именно эллины сумели наиболее полно, законченно выразить культ красоты, здорового и прекрасного человеческого тела. Поэтому мне думается, что цивилизация будущего, которая станет, несомненно, еще более эмоциональной, многое возьмет и у древней Эллады. Герои «Туманности Андромеды» перенимают оттуда ряд традиций, давая им новое, более широкое толкование. Таковы подвиги Геркулеса, увлекательные состязания юношей в силе, ловкости, отваге; полный веселья, женской грации, красоты Праздник Пламенных Чаш и т.п.

Человек будущего — это несомненно, человек гармонический. Размышляя над этим, я невольно, столкнулся в романе с проблемами главным образом в плане общественном, социальном. Ведь от воспитания человека во многом зависит и судьба общества в целом. Поэтому здесь большую роль сыграет то разумное, здравое начало, какое внесет сюда само общество.

Мысль о воспитании связана со всем обликом человека будущего, которого я пытаюсь показать в «Туманности Андромеды». И в этом — человеческом — плане мой роман полемизирует с некоторыми вещами Уэллса, особенно с его «Машиной времени», где нарисована пессимистическая картина «затухания» и обмельчания человечества. Конечно, с Уэллсом я не только полемизировал, но и учился у него мастерству, искусству фантастики. В частности, его роман «Люди как боги» (который я ценю у него больше других) явился своего рода «отправной точкой» для «Туманности Андромеды».

Кстати, о влияниях и традициях. Иногда почему-то считают, что фантастика, как жанр более «искусственно-литературный», держится почти исключительно на прямых и косвенных (вольных, и невольных) «перепевах» современными фантастами своих более талантливых предшественников. Конечно, написать фантастический роман, не ставя перед собой никаких серьезных задач, можно, и просто варьируя в разных сочетаниях находки и достижения прежних мастеров этого жанра. Но ведь писатель-фантаст, если он по-настоящему работает в литературе, всегда стремится открыть нечто свое, сказать что-то новое «о времени и о себе». И здесь большую роль играют и жизненный опыт писателя, и его собственные размышления, раздумья о мире, о человеке. Автор фантастического романа, при всей специфике жанра, живет в основном «впечатлениями бытия», и чаще всего исходной точкой его фантазий является какая-то действительная картина, деталь, жизненный случай. Потом уже мысль как бы получает неожиданный «излом», улетает в мир чистой фантазии. Поясню это на примере одного из еще не осуществленных замыслов, расскажу, как возникла у меня идея рассказа «Высокий перекресток».

Года два назад в составе делегации советских ученых мне довелось побывать в Китае. В Нанкинской обсерватории, мне показали бронзовый глобус звездного неба, относящийся к I веку н. э. И что самое интересное: на нем подробнейшим образом нанесены те созвездия, которые можно увидеть только из южного полушария... Это значит, что восточные мореплаватели уже тогда (это в I веке!), столетий эдак за четырнадцать до Магеллана проникли далеко в южные моря… Правда, никаких письменных свидетельств об этом не сохранилось, но глобус ведь существует!.. Словом, подобная штука поразила мое воображение, явилась мысль соединить в одном рассказе далекую историю с последними открытиями в области кибернетики, с исследованиями по механической памяти и т.п. Я представил себе: мозг одного из героев, прямого потомка отважных мореплавателей, хранит память об этом событии. Предание о нем передается из рода в род уже в виде каких-то почти неуловимых смутных полувоспоминаний. Сложным путем, практически еще недоступным науке, удается «записать», эти импульсы, затем «прочесть» их и восстановить вековую историческую загадку.

...Но прежде, чем на бумагу лягут первые слова, первые строчки, я должен до мельчайших подробностей зрительно представить себе ту картину, ту сцену, которую собираюсь описывать. Перед моими глазами как бы должна «ожить» воображаемая кинолента, Только когда на этой киноленте я увижу, словно воочию, все эпизоды будущей книги в определённой последовательности — кадр за кадром,— я могу запечатлеть их на бумаге. И подчас такой период эмоциональной подготовки, когда весь материал, казалось бы, уже собран, продуман, но все никак не пишется, продолжается довольно долго. Особенно затяжным он был при создании «Туманности Андромеды».

Работа никак не спорилась, не двигалась с места. Я начал было отчаиваться: мой «экран» не вспыхивал внутренним светом, «не оживал». Однако подспудная работа воображения, видимо продолжалась. Однажды я почти воочию «увидел» вдруг мертвый, покинутый людьми звездолет, эту маленькую земную песчинку, на чужой далекой планете Тьмы, перед глазами проплыли зловещие силуэты медуз, на миг, как бы выхваченная из мрака, взметнулась крестообразная тень того Нечто, которое чуть было не погубило отважную астролетчицу Низу Крит... «Фильм», таким образом, неожиданно для меня начался с середины, но эти первые, самые яркие кадры дали дальнейший толчок фантазии, работа сдвинулась с места.

Все эпизоды, связанные с пребыванием астронавтов на планете Тьмы, я видел настолько отчетливо, что по временам не успевал записывать. Писалось большими «кусками» по 8—10 страниц. И после этого я не уставил, а, наоборот, испытывал огромное удовлетворение, приток свежих сил. Зато «связки», то есть переходы между отдельными фрагментами, или, как говорят кинематографисты, «монтажными кусками», давались мне с колоссальным трудом. Так, чтобы написать небольшую «связку» — перебросить действие от башенки, в которой звездоплаватели выслеживают смертоносных медуз, к спиралодиску, залетевшему на эту планету-ловушку с другой галактики, мне потребовался целый день! А ведь подобная «связка» занимала всего четверть странички печатного текста. Да и сам текст-то был не бог весть какой. Но тем не менее давался он мне с трудом, так как здесь приходилось «отрываться» от воображаемого кинофильма. А это всегда дается мне значительно труднее.

Чем же вызваны дни вынужденного простоя в работе? Только ли тем, что материал не был еще достаточно освоен, осмыслен до конца? Конечно, и это играло свою роль. Но, мне кажется, что при создании «Туманности Андромеды» я часто сталкивался и с теми специфическими особенностями жанра, которые создают иногда дополнительные трудности для писателя-фантаста. Сам подготовительный период бывает при этом длительнее, сложнее, особенно когда пытаешься представить и как-то осмыслить широкую картину грядущего. Когда, например, я писал свою очерковую книгу «Дорога Ветров» — о поездке советской палеонтологической экспедиции в пустыню Гоби, в которой я принимал участие, — дело обстояло значительно проще. Достаточно мне было просмотреть записи в своих путевых дневниках да еще взглянуть на фотографии, привезенные из Монголии, как все когда-то пережитое там сразу же оживало в памяти. Книга была написана легко и быстро.

Когда же я писал «Туманность Андромеды», приходилось, что называется, ставить себя на другие рельсы. Я работал над романом, находясь «в строгой изоляции»: жил один на даче под Москвой, почти ни с кем в это время не встречался и писал изо дня в день, писал не переставая. Единственное, чем я давал себе какую-то «разрядку», своеобразно стимулируя себя, были наблюдения за звездным небом. Вечерами и по ночам я любил разглядывать звезды в сильный бинокль, разыскивал на небосклоне Туманность Андромеды, а после снова принимался за работу... Для создания подобного романа мне нужна была не только предварительная подготовка в смысле накопления конкретных сведений, не только строгая продуманность всех «частностей», мелочей, но и какая-то психофизическая настроенность, временное «отключение» от повседневности для чисто технического осуществления замысла.

Так и остался у меня в памяти период работы над «Туманностью Андромеды» как время полного уединения, тишины, время, когда передо мной был только письменный стол и звездное небо, как бы придвинувшееся, приблизившееся ко мне.

В такой обстановке мне лучше удавалось находить достоверные, емкие детали иллюзорной действительности. А эти детали помогали создать ощущение правдоподобия, реальности грядущего.

***

Да, реальность, кажущуюся действительность фантастического создают реалистические детали. Такие детали мне самому кажутся счастливыми находками. Когда долго и сосредоточенно думаешь о необычных вещах, такие штрихи подчас как бы сами собой приходят на ум. Например, я как-то прочел о том, что в Центральной Индии существует небольшая народность, которая произошла от смеси монголоидных элементов с классическим индийским типом. Одним из результатов такого смешения были большие (типично индийские), но поставленные косо глаза (ведь монгольские глаза характерны своей узостью, что вызвано приспособлением организма к природным условиям — защитой от яркого солнца и пыли). Такая необычная деталь показалась мне и красивой и оригинальной. Я подумал: а что, если еще укрупнить, увеличить этот штрих? Если сделать глаза действительно огромными? Так из этой детали возник облик «фторных» людей в «Сердце Змеи», с которыми встречается в космосе экспедиция «землян».

В Гоби я видел «черный панцирь», (явление, известное еще под именем «пустынного загара горных пород»), который создает впечатление, что все вокруг сплошь залито смолою на сотни километров. В такие моменты казалось, будто находишься в каком-то царстве смерти. И мне вдруг подумалось, когда я работал над «Туманностью Андромеды» и писал о планете Зирде, которая погибла от повышенной радиации, что Зирда заслуживает именно такого скорбного покрывала. Лучше, конечно, было дать бархатисто-мягкие тона: что-то вроде сплошных зарослей черных маков. Зрительный образ этой картины имел под собой и научную основу.

По специальным отчетам, связанным с изучением последствий атомного взрыва в Хиросиме, я знал, что растения в условиях интенсивной радиации способны давать энергичную и неожиданную мутацию. Так, «на стыке» каких-то зрительных ассоциаций и научных данных родился этот образ мертвой планеты, погибшей от губительных ядерных экспериментов.

Или еще одна деталь. В той же «Туманности Андромеды» отважный астронавт Эрг Hoop, вспоминая о своем детстве, говорит, что родился во время одного космического путешествия, когда ракета, на которой летели его родители, приближалась к системе двойной звезды. Наиболее яркая картина, оставшаяся в памяти Эрга Ноора от тех дней, — это его «первое... небо — черное, с чистыми огоньками немигающих звезд и двумя солнцами невообразимой красоты — ярко-оранжевым и густо-синим». Такая деталь пришла ко мне как будто непроизвольно. Наблюдая в телескоп одну из двойных звезд, я потом размышлял над тем, каковы должны быть там условия освещения. Так возник этот штрих. Впрочем, он должен казаться необычным лишь нам, так как взят из области тех понятий, с которыми мы не сталкиваемся в повседневной жизни. Для героев же «Туманности», астролетчиков, путешествующих по другим планетам, подобная деталь не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому и описывать ее надо без особых эмоций, помня о том, что именно так — спокойно, сдержанно — относятся к рассказу Эрга Ноора его друзья.

Вот почему, кстати, я все время строго слежу за тем, чтобы сохранялась взаимосвязь вещей и явлений, стараюсь не забывать, что одна деталь влечет за собой другую, и важно сохранить эту связь, не разрушить ее. Фантасту особенно противопоказано отрываться от времени и места действия. Только самый бдительный самоконтроль позволяет избегнуть нелепостей.

Вот, к примеру, интересная вещь «Баллада о звездах» Г. Альтова и В. Журавлевой. Но одна сцена в звездолете нарушает цельное впечатление. Герой бреется, бреется самым патриархальным способом — с помощью мыла и помазка, — и авторы еще всячески «обыгрывают» эту деталь. Чепуха — от начала до конца? Уж если сейчас существует электробритва, то, когда люди отправятся к звездам, будут существовать десятки других, более простых и удобных способов бритья... Это, конечно, мелочь, неудачная деталь чисто бытового характера. Но когда пишешь фантастический роман о далёком будущем, надо все время «пришпоривать» себя, держать под-контролем даже мелочи, постоянно подтягивать собственное сознание до уровня людей завтрашнёго дня. И, наоборот, когда обращаешься к прошлому (это я знаю по опыту работы над «Ойкуменой»), приходится сдерживаться, проявлять осторожность иного порядка: размышлять над тем, как могли видеть и представлять окружающий мир древние египтяне. Словом, это две, находящиеся в диалектической связи, наибольшие трудности, с которыми сталкиваешься в процессе творчества, но обе они по своему интересны и увлекательны.

* * *

Фантастика — это путь в неизведанное, «езда в незнаемое», если воспользоваться словами Маяковского. Каждый писатель-фантаст идет здесь ощупью, на свой страх и риск; нащупывая дорогу вперед. Вот почему, когда садишься за новую вещь, когда в машинку вставлен первый лист бумаги, невольно пугает сама перспектива: знаешь, что впереди будут бесконечные белые страницы, мучительные поиски слова. И стараешься оттянуть время, все ходишь и ходишь вокруг машинки. Ведь труднее всего начать — первые две-три страницы. Все думаешь: вот пошел не так, отклонился в сторону, взял фальшивую ноту.

Когда я начал однажды неуверенно набрасывать первый из своих «рассказов о необыкновенном», я и не помышлял тогда, что стану писателем. Но годы шли, и какая-то властная сила все настойчивее влекла меня к письменному столу, и я, преодолевая «сопротивление материала», стремился рассказать читателям о новой интересной гипотезе, новой мысли, мечте, занимавшей меня...

       Издательство Meisha Merlin недолго оставалось на рынке, но перед уходом оно успело запустить один интересный проект: лимитированное коллекционное издание псс Роберта Хайнлайн на базе редакции Virginia Edition. Напомню, что в начале нулевых Вирджиния Хайнлайн начала подготовку полного собрания сочинений своего покойно супруга. Итогом этой работы был выпуск в 2008-2012 гг сорока шести томов, собравших всю фикшн и нон-фикшн Грандмастера. Сам по себе сорокашеститомник в кожаном переплёте с золотым тиснением уже достаточно «эксклюзивен», но Meisha Merlin должна была на его основе создать ещё более эксклюзивный (и дорогой) вариант. Планировалось издать три вида книг общим тиражом 5000 экземпляров: «Cloth» в тканевом переплёте по цене $2200, «Leather» в кожаном переплёте за $3500 и «Exclusive» с непонятно какими бонусами, но по цене $5000. Когда в 2007 году Meisha Merlin вышла из бизнеса все эти планы рухнули, и «Вирджинии» пришлось продолжать плавание в одиночку. Но оставался предоплаченный предзаказ на первые шесть томов сочинения, и поэтому проект был частично реализован (Это удивительная и поучительная история, можно ли предположить, чтобы в подобной ситуации покупателей с предоплатой не кинули на бабки? Предположить-то можно. Но, конечно, проще предположить обратное). Вот что в итоге получили покупатели, заказавшие мерлинам вариант «Leather»:

       Шесть книг в суперах, помещённые в футляры из чорной кожи.

       Как видите, с обратной стороны футляра сделаны наклейки, имитирующие торец книги. При правильной расстановке книг и лицевая и тыльная стороны должны были складываться в живописную панораму. Нечто подобное пыталась в 1993 году осуществить питерская Terra Fantastica, когда начинала выпуск своего собрания сочинений Хайнлайна. Терра его так и не закончила, и её дракон не взлетел. Мерлинам тоже не повезло. Картинка Donato Giancola осталась незавершённой.

       Рисунок на супере только с торца, остальная часть глубокого чорного цвета, а то, что вам там мерещится – это всего лишь отражение фотографа. Часть тиража была выпущена в коричневых футлярах без картинки на торце, зато с номером тома и названием:

       Сам томик под супером тоже щеголял кожаным переплётом и выглядел точно так же, как футляр в коричневом исполнении:

       Как должен был выглядеть вариант «Cloth» легко можно представить, мысленно заменив кожу на ткань. А вот что из себя представлял вариант «Exclusive» можно только гадать. Если кто-то и получил такой шеститомник по почте, то никому об этом ни слова не сказал.

       Все эти статусные игры с тиражами и переплётами мне, конечно, не столь интересны, как попытки поднять цену чисто изобразительными средствами. Для меня в книге всегда важнейшей частью является обложка… то есть, я хотел сказать, текст, в первую очередь – текст, а картинки уже во вторую очередь. Разумеется, если текст достаточно хорош. Если текст сам по себе не очень, то самая важная часть книги – это, безусловно, картинки… Да. И нечего тут смеяться, всегда важно правильно расставить приоритеты. Давайте посмотрим работы, создатели которых сделали ставку на живопись и эстетику, а не на материал переплёта.

       Как и Easton Press, британское издательство The Folio Society специализируется на люксовых изданиях, но его выбор пал не на кожу и золото, а на художественно-полиграфические изыски. К сожалению, Folio часто заказывает работы лондонским художникам, которые органически не способны рисовать яркие жизнеутверждающие вещи. Все их картинки как бы смотрят на нас с поджатыми губами.

       В 2015 Folio решило выпустить «Звёздный десант». Иллюстрации заказали известному художнику Stephen Hickman, который уже иллюстрировал Хайнлайна в 90-х для Baen Books, предисловие – известному писателю Джо Холдеману. Мне, честно говоря, не нравится ни тот, ни другой. Оба ремесленники без искры божьей, причём Хикман ещё и временами не слишком хорош в ремесле. Получилось у Folio вот что:

       Бумажный футляр с вклеенной картинкой (сделано, красиво, под паспарту) и тканевый переплёт и картонная обложка. Картинка рельефная (небольшая, но приятная деталь). Сюжет её перекликается с картинкой Робинсона из первого издания романа:

       Внутри книги фронтиспис и шесть иллюстрации, две из них на разворот – и это, к сожалению, не самые лучшие образцы творчества Хикмана. Это если мягко говорить. Вообще-то он умеет гораздо лучше. Рассказывая о работе над книгой, он очень много распинался насчёт «погружения в атмосферу» и тому подобного. Мне кажется, если художнику есть что сказать, он говорит это своими работами, а не ртом. И многословные рассуждения – это верный признак того, что нам подсовывают какое-то фуфло. Впрочем, смотрите сами:

       Картинка на разворот, частично повторённая на футляре:

       И фронтиспис, по-моему, единственная удачная работа в серии.

       По ценам издательства «Десант» стоил порядка $85, на свободном рынке он подрос в цене вдвое, в диапазоне $130-180.

       Через пять лет к «Десанту» добавился «Чужак»:

       На этот раз иллюстрации рисовал сам Donato Giancola – восемь шутк плюс фронтиспис. Вообще-то мне нравится Донато, но, начиная с какого-то момента, он стал слишком востребованным художником и потихоньку превращается в какого-то, прости господи, Никаса Сафронова. Впрочем, из серии работ к «Чужаку» можно выбрать несколько симпатичных картинок. Чтобы избежать ненужных вопросов, сразу поясню, что выбирал их отнюдь не по тематике. Просто на дворе зима, в носу грипп, и хочется ярких, радостных цветов.

       Во-первых, фронтиспис (естественно, это самая удачная работа в комплекте), а во-вторых парочку из середины – глава 24 и глава 27.

       Folio продавало книгу примерно за $130. На свободном рынке цена предсказуемо выросла вдвое, до $280.

       И последняя в этом ценовом диапазоне американская компания Suntup. Она относительно недавно на рынке, с 70-х годов прошлого века, но у них всё по-взрослому. Свои тиражи они разделили на три класса (точно так, как планировала безвременно почившая в бозе Meisha Merlin): «Numbered», «Lettered» и «Artist» edition. В апрельском комплекте 2021 года были два томика: «Чужак» и «Десант».

       Что из себя представляло Numbered edition? Как следует из названия, это были пронумерованные экземпляры числом 250. Книги помещались в футляр, обтянутый цветной тканью.

       Обложки, на мой вкус, слишком скучные, но в них есть определённый «кабинетный» стиль.

       Внутри – проиллюстрированные романы:

       В «Десанте» 4 иллюстрации Dan Dos Santos, в «Чужаке» 11 картинок Thomas Canty. Все экземпляры подписаны художниками.

       Нумерованное издание «Чужака» стоило $320, «Десант» — $255, но в продажу они шли только комплектом. На вторичном рынке цена за комплект доходит до $1000.

       Lettered edition отличалось от Numbered, как следует из названия, способом маркировки и, соответственно, тиражом – вместо чисел экземпляры обозначались буквами латинского алфавита, поэтому их было всего 26. Кроме того у Lettered edition был другой переплёт с корешком из кожи и другой материал футляра:

       И третий вариант, Artist edition было выпущено тиражом 750 экземпляров и отличалось наличием суперобложки. Книги были в тканевом переплёте, футляры обклеены тиснёной бумагой:

       Artist edition шло в розницу от издателя по смешной цене $125 за «Десант» и $250 за «Чужака», но на свободном рынке цена тут же подскакивала вдвое.

       Что можно сказать об иллюстрациях в этих эксклюзивных изданиях? Они… ну, такие… эксклюзивные.

       Но не стоит забывать, что главное удовольствие от всех этих limited edition – это сам момент приобретения и распаковки:

       А потом их можно поставить на полочку и на этом всё. Ну, разве что порой, бросив взгляд в их сторону, вы можете самодовольно улыбнуться, думая про себя: «а у меня-то вон что есть, бе-бе-бе!»

       Что влияет на цену книги? Разумеется, её тираж, а ещё качество бумаги, материал переплёта, её физический размер, наличие иллюстраций и разные редакционные расходы: перевод, комментарии, редактура, корректура, вёрстка и т.п.

       Самый простой способ сделать дорого-бохато мы уже видели на примере «Кота, проходящего сквозь стены»: достаточно засунуть книгу в футляр – и уже можно рисовать новый ценник. Так и поступали многие западные издательства, выпуская свои «эксклюзивчики». Хочешь задрать цену? Просто добавь воды коробку. В продаже легко можно найти примеры book in slipcase – книг в футляре, но большинство из них самодельные. Просто кто-то когда-то решил, что наличие slipcase – неоспоримый довод, когда хочешь добавить к цене пару ноликов. И с тех пор «все так делают».

       Японцы смотрели на эти гайдзинские фокусы ценообразования с недоумением – они-то выпускали книги в футлярах просто потому что это было удобно и обеспечивало сохранность:

       Как видно на фото, у первых двух книг футляр имеет чисто утилитарное предназначение. Но и у детской книги «Коданся» картинка на футляре просто дублирует обложку, издатель вовсе не имел цели сделать дорогой эксклюзивчик.

       Чего не скажешь о, например, Ballantine Books. Когда они выпускали юбилейное издание Толкиена, книги продавались комплектом в едином футляре, покрытом золотой фольгой. Но это –увы! – не наш случай. Хайнлайна таким образом не выпускали, потому что у Грандмастера слишком много книг, их невозможно утрамбовать в один Slipcase. Но отдельные книги коллекционных изданий выходили в футлярах, и дальше мы увидим много примеров таких решений.

       Другой способ поднять цену книги – это материал обложки. Картон можно обтянуть тканью, но это полумеры, лучше сразу озаботиться кожаным переплётом. Именно так поступило издательство Tor, выпуская клубную серию «Six Classic Masterpieces». Одним из томиков серии была «Луна – суровая госпожа» Роберта Хайнлайна:

       Всё, что внутри крышки, бумага, вёрстка – всё повторяло торовское издание «Луны» того же года:

       Но обычный хардковер стоил $24, а кожа с золотым тиснением плюс ляссе поднимали цену до $75. Члены Клуба любителей фантастики при издательстве по подписке получали книгу за $50.

       Сейчас кожаный переплёт «Луны» лежит на абебуксе за $750.

       В отличие от Tor, которое занималось массовыми изданиями, американское издательство Easton Press изначально, с 1975 года, специализировалось на эксклюзиве. После нескольких лет проб и ошибок издательство определилось с форматом: книги выпускались небольшими тематическими сериями, по пять-шесть наименований. Без каких-либо полиграфических изысков, абстрактные форзацы, одна (эксклюзивная) цветная картинка на фронтиспис, а в основном – только кожа и золото, кожа и золото. Ну и, разумеется, шёлковое ляссе и плотная бескислотная бумага, которая прослужит своим счастливым обладателям не один век.

       Одним из первых изданий Хайнлайна в Easton Press был «Чужак» 1989 года.

       Большинство книг Easton выходят без картинок на обложке, дизайнеры издательства предпочитают консервативные геометрические орнаменты. Хайнлайн относится к редким исключениям, тут явно нарисовано что-то осмысленное. Правда, смысл от меня ускользает. Марсианские каналы? Дерево? Рука? Картинка на фронтисписе более конкретна, жаль, что она одна-единственная.

       Цену за одиночную книгу Easton Press обычно выставляли в районе $50-100, так они и котируются на рынке.

       «Неприятная профессия Джонатана Хога», вышедшая в 1997 году в рамках серии «The Masterpieces of Fantasy», была чуть более конкретна в изобразительном плане:

       Зато форзац решён в характерной для Easton сдержанной манере:

       И живописный фронтиспис:

       Исходная розничная цена «Неприятной профессии» мне неизвестна, нынешний диапазон цен от $90 до $150.

       Ещё через десять лет, в 2008 году, Easton выпустило «Звёздный десант»:

       Разумеется, к покупке прилагаются всевозможные сертификаты и памятки – что-то вроде шпаргалки, с помощью которой малообразованный покупатель сможет объяснить свои приятелям, что же такое он купил за 55 баксов:

       Украшает книгу изнутри – как всегда, одинокий фронтиспис:

       Иллюстрация Уолтера действительно хороша (к сожалению, в обзор по «Десанту» она не вошла, в отличие от многих, менее адекватных работ). Стоит эта прелесть сегодня всего $160.

       После «Десанта» выпуск Хайнлайна в Easton Press ускорился. Всего через четыре года, в 2012-м вышли «Кукловоды», на этот раз в рамках мини-серии «They Walk Among Us», куда вошли самые известные романы о чужаках, скрывающихся среди людей: «Кукушата Миддвича» Уиндэма, «Вторжение похитителей тел» Финнея, «Кто идёт?» Кэмпбелла и «Человек, упавший на Землю» Уолтера Тевиса, (который все помнят из-за фильма с Боуи, а так-то не читали, нет). В этой серии не хватает, на мой взгляд, замечательного романа «Почти как люди» Клиффорда Саймака, но Саймака не очень любят в Америке, да и роман этот откровенно «красный», боже упаси такое помещать рядом с «Кукловодами». Оформлена серия в характерном для нынешней Easton Press ключе, чистая незамутнённая абстракция:

       Различить книжки можно только по корешку. Ну и ещё по картинке внутри:

       Увы, иллюстрация к «Кукловодам» в нормальном разрешении мне в сети до сих пор не попадалась, а жаль – она должна быть симпатичная.

       Весь пятитомник стоит $1500, и по-моему, отдельные томики никто из коллекционеров на продажу до сих пор не выставляет.

       В 2015 году вышла «Дверь в лето», как часть шеститомника «A Matter of Time». Обложка у него ещё более абстрактна и скучна:

       Фронтиспис… Ну, такой. Всеобъемлющий.

       Тему путешествий во времени подхватили Азимов «Конец Вечности», Пауэрс «Врата Анубиса» и др.:

       В комплекте эти томики выглядят стильно, но слишком официозно. И выкладывать $2200 за шесть книг как-то не тянет. Да и места на полке у меня маловато… Да ну их к чорту, даже не упрашивайте меня всё это покупать.

       И последнее в этом обзоре творение Easton Press – четырёхтомник «The Dark Side Of The Moon»:

       Снова всё те же кожа, золото, ляссе, но обложка уже не такая абстрактная. Картинка на фронтисписе точно в стиле 50-х.

       Стоит этот комплект всего-то $480 и, возможно, он того стоит. Потому что за одну «Луну» кто-то на e-bay просит $400. Простая арифметика подсказывает, что норма прибыли должна быть… ой, всё.

       Простая арифметика подсказывает, что в этом или следующем году у Easton Press должен выйти новый Хайнлайн. Интересно, что это будет.

       И напоследок ещё один Кожаный Чулок с берегов Потомака: «Чужак/Десант» от издательства Penguin Books:

       Эта книга вышла в 2014 году, она полностью реализует принцип «сделаем бохато на минималках» и примечательна разве что крайне низкой розничной ценой, всего 20 баксов. Возможно, это объясняется тем, что «Десант/Чужак» напечатан в Китае. Помимо кожаного переплёта книга может похвастаться только художественным форзацем:

       Однако, ни эта невнятная картинка, ни ляссе, ни позолоченный обрез не могут скомпенсировать тот прискорбный факт, что напечатана книга на отвратительной полупрозрачной бумаге, сквозь которую просвечивает следующая страница. По-моему пингвины с этим здорово облажались.

       Кстати, запомните это сочетание: «Десант + Чужак». Оно очень полюбилось воротилам бумажного бизнеса, и мы его ещё не раз увидим.

       И на этом всё на сегодня. У меня от рассказов уже горло пересохло, и кашель такой, что затылок отваливается. Или это от книжной пыли? Надо срочно очистить полки от всякого старья. Главное, побороть в себе желание полистать напоследок – оглянуться не успеешь, уже вечер, а процесс зачистки так и не начался.