Хоррор, мистика и саспенс

Трилогия

Трилогия довольно сложная, каждая книга вполне самостоятельна. Первую и вторую в целом можно читать отдельно, они работают и сами по себе. «Икс» как бы затягивает их в кольцо повествования, но прямых связей здесь не так много.

В «Химмельстранд» мы имели дело с микросоциумом, запертом в таинственном пространстве, а пространство это постепенно заполнялось их личными страхами и изъянами. «Движение» – совсем другая, личная история молодого человека, который не может найти себе применения и подгнивает изнутри. Кстати, об этой книге я рассуждаю здесь, если интересно. «Икс» – криминальный триллер, роман взросление, наименее мистическая часть полотна.

«Впусти меня», как я формулирую для себя, это история о неправильном выборе. Мальчик выбирает уход из привычного мира, он выбирает в свои компаньоны вампира, питающегося людьми. Это ведь действительно страшно. Он, глядя на всё окружающее, всю эту будничную чудовищность, выбирает чудовище. Автор бьет тревогу.

«Икс» — это еще одна история о таком неправильном выборе. Это почти эпическая история о моральном падении мальчика Линуса. Обоих героев роднит мрак окружающей действительности. Им неоткуда брать лучшие примеры для подражания, ими никто не занимается, действительность предлагает им лишь гнетущую скуку, жалкое существование, жалкое окружение. А альтернатива – это, например, продавать наркотики и выбиться в приступном мире. Линусу эта идея очень нравится.

Линус и Томми

Его проблемы налицо – отец парализован и потому жалок, мать алкоголичка, тоже мало воодушевляет, финансовое положение – бедственное. Кто покажет ему силу и правду, где ему искать опору? На улицах... А там – скупка краденого, контрабанда, продажа наркотиков, убийства. Там прав тот, кто сильнее и больше урвал. И Линус ныряет в этот мир, он не видит другого выбора. Мальчик такой или мир вокруг делает его таким? Это, как мне кажется, вопрос, который больше всего интересует Линдквиста, он возвращается к нему раз за разом, в каждой книге. И что меня цепляет особенно, он не дает ответ, он заставляет думать о решениях героев, мучительно думать о том, что происходит вокруг нас.

Дядя Линуса, Томми Т., второй главный герой – в прошлом известный, а ныне почти списанный со счетов криминальный журналист. Только он мог бы повлиять на племянника, но, видимо, ему тоже почти нечего дать парню, ведь сам он пуст и подавлен. Он и сам вращается в мире преступников и не самых доблестных представителей правопорядка.

А над всем серым миром романа властвует таинственный Икс – преступник с изуродованным лицом. После встречи с ним мафиозные главари один за другим кончают жизнь самоубийством. Он поставляет на улицы сильные наркотики по смешным ценам. Он что-то готовит! Кому, зачем? Его действия не понимают, но к нему тянутся – в том числе и приступные дети, в том числе и Линус. И, конечно, Икс как-то связан и с событиями, описанными в «Химмельстранд», и с событиями в «Движении».

«Икс» был мной прочитан залпом, при том, что криминальными детективами я вообще не интересуюсь. Но тут жанр не вызвал никакого смущения, а история Линнуса мне показалась куда более показательной и яркой, нежели, например, история Тео в восхваляемом с какой-то стати «Щегле» Донны Тартт. У Линдквиста тоже история взросления, правда на меньшем отрезке времени, тоже акцент на том, что детям нужно больше внимания, но только сделано это гораздо, на мой взгляд, талантливее и точнее.

За дядей и за племянником интересно наблюдать, хотя второй исключительно отталкивающий, а первый не особенно интересен сам по себе. Но писатель так мастерски описывает всё, что с ними происходит, всё, о чем они думают, что оторваться невозможно.

Итоги

Закрывает ли «Икс» все вопросы, которые приходят при чтении трилогии? Я бы так не сказал. С другой стороны, многие образы всей эпопеи – это загадки, которые и не должны быть объяснены полностью. Например, откуда взялись существа из первой части? Откуда взялась вообще вся эта магия? Что-то нам расскажут, но не всё. Я даже допускаю, что третья остановка – на самом деле не последняя. Так или иначе, моё мнение – блестяще! Стоит помнить, конечно, что автор специфический, сложный, шокирующий, а к писателям жанра ужасов он относится только одной из граней своего художественного мира. Йон Линдквист продолжает восхищать своим мастерством.

Приветствую всех авторов, принявших участие в отборе в «лавкрафтовскую» антологию под кодовым названием «Ктулху жив!»

Настало время подвести Итоги Второго Этапа и объявить авторов и рассказы, которые будут включены в антологию.

Ниже приведены: общая статистика, список авторов и их рассказов, а также несколько бонусов.

Ктулху фхтагн!

— Общая Статистика —

1) Авторы: 41.

2) Принято рассказов: 53.

3) Отсеяно рассказов: 60.

— Список Авторов и Рассказов —

Алдана Букова — 1) Туманный мост; 2) Лицо на сёдзи; 3) Заяц из призрачного света

Александр Лещенко — 1) Дары морю; 2) Они приходят по ночам; 3) Пасть Дьявола; 4) Плохой срез

Алиса Горислав — Ужас севера

Анастасия Шалункова — Лабиринт Ночи

Андрей Бородин — Черным-черно

Андрей Каминский — 1) В чреве Юггота; 2) Дольмен; 3) Остров демонов; 4) Черный фараон

Андрей Куприн — 1) Пляска Чпырха; 2) Завалы Фнургу-Сафна

Андрей Лакро — Когда оживают кошмары

Антон Темхагин — 1) Красные столбы; 2) Кунак-Сурут

Антон Филипович — По ту сторону ночи

Арсений Донников — Дитя Р’льеха

Артём Сидоров — Глаз и капля

Артём Толмачёв — Явление Азатота

Вадим Астанин — История господина Р.

Вадим Вербицкий — 1) Имя призванного; 2) Знамение Гаала; 3) Виват король

Вадим Громов — Увидеть

Влад Волков — Стихи

Геннадий Негагарин — Адам

Гера Домовникова — Неотделимые улучшения

Герман Шендеров — 1) Отверстия; 2) Кладбищенская черемша

Гриборий Богданов — Не было печали...

Даниил Лукьянченко — История Ричарда Моргана

Дарья Равина — Астральный киллер

Ева Блэк — Полуночный канал: нулевая запись

Екатерина Белугина — Зов стихии

Екатерина Галактионова — Цветы из космоса

Илья Вьюков — 1) Инсмутский бар «Древние Боги»; 2) Стихи

Кирилл Берендеев — Голос из прошлого.

Максим Горенский — Зов из Красной Пустыни

Максим Кабир — Полюс

Марина Беляева — Житие святой Паолы

Марина Мельникова — Тёмные, цветные, голодные...

Михаил Ямской — Крошка Лху и козявки

Николай Скуратов — Скульптор

Ольга Краплак — Ловец человеков

Роман Дремичев — В крипте Р’льех

Сергей Лёвин — Царь медуз

Сергей Нечаев — Паранойя

Станислав Романов — Крысы в гараже

Юрий Погуляй — Месяц в Уэлене

Юрий Табашников — Похвали меня

— Антология —

Ну и думаю, что настала пора озвучить название самой антологии. Называться она будет — «Ктулху фхтагн!» и у неё будет два тома, которые я хочу выпустить одновременно.

Сроки:

1) Подготовка текстов к публикации — до 1 апреля включительно.

2) Вёрстка — до 20 апреля включительно.

3) Выход антологии — 1 мая.

Почему у антологии будет два тома? Ну потому, что пихать 53 рассказа в один сборник, а некоторые рассказы занимают 1 авторский лист (40,000 знаков с пробелами), было бы чересчур. К тому же, хотя и сейчас я не планирую бумажных версий антологии, но я не исключаю, что они могут появиться в будущем. И в таком случае, прикидываете, какая будет цена? Правильно — космическая.

Можно было бы пробежаться по 53-ём выбранным рассказам и сделать ещё одну выборку. Так сказать — Лучшие из Лучших, чтобы в итоге осталось рассказов 30. Но тогда многие весьма неплохие истории остались бы не удел.

— Подготовка текстов к публикации —

Доведение до ума. Редактирование. Называйте, как хотите. До 1-го апреля я перечитаю все выбранные рассказы, и к части из них у меня будут некоторые замечания.

Все тексты я поделил на три группы.

1) Первая Группа.

Хорошие, а может быть и просто отличные рассказы. Они не только хорошо сделаны, они ещё и читаются с удовольствием. Как правило, если и можно к ним пристать, то по части форматирования. Например, дефисы и короткое тире вместо длинных тире. Или, один из кошмаров верстальщика, лишние пробелы. Но в целом редактура им не нужна. Как там любят писать на сетевых конкурсах (я всегда с этого смеюсь) — сильные тексты.

Но таких рассказов было немного.

2) Вторая Группа.

Нормальные, а местами и хорошие рассказы. Не шедевры, но развлекают. И лично мне, как читателю, большего и не надо. Мир не держится на гениях, он держится на крепких середнячках. В таких рассказах сюжет может где-то провисать, но самое неприятное, что в них встречается — это стилистические ошибки. Обычно пять-восемь нормальных предложений, но в шестом-девятом обязательно какая-нибудь корявость — я называю их перлами — которая невольно вызывает вопрос: «Чего-чего?» Например, взгляд, который смотрит в пол. Ну да, взгляд, который сам по себе смотрит. Но это ерунда, есть перлы и похуже.

Таких рассказов большинство.  

3) Третья Группа.

Хтонический ужас.

Тут я, конечно, сгущаю краски, но в рассказах этой группы много ошибок. Оставлял я такие тексты только из-за сюжета. А всё остальное там надо переделывать.

Таких рассказов очень мало.

Рассказы из Первой и Второй Группы можно публиковать в том виде, в каком они есть. Хотя авторам рассказов из Второй Группы лучше будет прислушаться к моим замечаниям. Впрочем, я всегда оставляю последнее слово за автором, но в таком случае и ответственность за ошибку будет на нём, а не на мне.

— Вот тут у вас плохо сделано. Читаешь, спотыкаешься.

— Пипл схавает!

— Ну-ну.

Рассказы из Третьей Группы публиковать в том виде, в каком они есть, нельзя. Их надо переписывать. Я не буду заставлять авторов это делать, я сам могу это сделать. Конечно, сначала спрошу авторов. Но если они откажутся… Что ж, отряд не заметит потери двух-трёх бойцов.

— Тем, кто не прошёл —

Не стоит расстраиваться. Ещё будут другие отборы, и может быть конкурсы, ещё будет возможность себя проявить. Думаю, что ближайший отбор будет 31 октября 2022-го года, и он тоже будет в «лавкрафтовскую» антологию.

Основные причины отказа:

1) Несоответствие жанру.

Фантастика, фэнтези. Или хоррор, но нет встречи с неведомым. Или она есть, но на заднем фоне. Или какие-то другие моменты начинают над страшным и ужасным доминировать, иногда даже романтические. Ага, «Влюблённый Культист Ктулху или как она вырезала мне сердце и принесла его в жертву Древним».

И я не собираюсь спорить насчёт тёмного фэнтези, мне в «лавкрафтовской» антологии оно не нужно.

2) Слабое исполнение.

Можно процитировать Стругацкого, но не буду, лично меня от этого высказывания уже тошнит, хотя оно никогда не будет лишено актуальности, но затёрто до дыр.

Текстам с большим количеством ошибок — орфография, пунктуация, синтаксис, стилистика — я говорил «нет». И тем же лучше для их авторов: иначе бы тексты стёрли в порошок, предварительно надругавшись.

Кстати, стилистические ошибки лидируют.

Но самое неприятное, что встречалось в таких текстах — логические ошибки, которые иногда ставят крест на рассказе. Даже самый безумный мир должен подчиняться каким-то законам.

Чисто для себя я копировал забавные ошибки — перлы. В основном, стилистические. Думал потом выложить их в таком виде: Название Рассказа — Автор — Ошибки; затем просто: Название Рассказа — Ошибки; но, в конце концов, пришёл к выводу, что стоит оставить только одни ошибки, не указывая название рассказа и его автора. Издевательств, глумлений и того, что я называю «литературной дедовщиной», и так хватает на других конкурсах и отборах (видно, некоторых из тамошних «дедушек» слишком уж часто «опускали», бедняжки, вот они и пытаются отыграться, убогие).

Но в итоге, когда я уже перечитывал ошибки и выбирал самые лучшие из них — Лучшие из Худших, да, можно и такой Топ делать — они как-то сами собой оформились в рассказ «Клоунада Земного Зла». Его можно прочитать в Бонусной Части.

Предупреждение: Если у вас нет чувства юмора, и вы не умеете смеяться над собой, то не читайте его.

Сюжетец ничего так получился, вполне «лавкрафтовский». Герой прибывает в некое странное место, там встречается с таинственными личностями, они пытаются провести мерзкий ритуал, вызывают нечто богохульное, ну и в конце главный протагонист, как водится, падает в обморок.       

— Бонусная Часть —

— Бонус I —

— Топ Особенно Понравившихся —

Все выбранные рассказы для антологии мне по-своему понравились: где-то сюжет интересный, где-то неповторимая атмосфера, где-то просто хорошо сделано. Но есть и такие, которые понравились больше всего. Как я это определил? Зачастую, они сочетают в себе три перечисленных выше фактора: сюжет, атмосферу и исполнение. Но есть ещё два момента. Первый — прочитав их один раз, я неплохо запомнил сюжет. Второй — и главный — к этим рассказам хочется вернуться и перечитать их ещё раз.  

1) В чреве Юггота

(Финал — моё почтение)

2) Глаз и капля

(Озеро, сводящее людей с ума)

3) Кладбищенская черемша

(Стёб над вегетарианцами и не только)

4) Когда оживают кошмары

(Фильм «Дело №39» + ГФЛ)

5) Крошка Лху и козявки

(Няшный Ктулху)

6) Остров демонов

(Скандинавская мифология + ГФЛ)

7) Полуночный канал: нулевая запись

(YouTube + ГФЛ)

8) Полюс

(Движуха — моё почтение)

9) Скульптор

(Баркер + ГФЛ = (нет, не любовь) Нечто отвратительное, но привлекательное)

10) Увидеть

(Если ты следишь за чем-то, то что-то начинает следить за тобой)

11) Царь медуз

(Отличная героиня)

12) Цветы из космоса

(Отличная стилизация)

13) Чёрный фараон

(Ньярлатхотеп раскрывается с неожиданной стороны)

— Бонус II —

— Клоунада Земного Зла —

(богомерзкий и неописуемый рассказ из перлов, способный свести с ума)

Следующие записи идут не ровно и даже не в попытке придерживаться правильной линии.

Раздражение медленно разбавляло мой страх на корабле полном глубоководных монстров из кошмаров фантастов. Местном заведении, объединившем функции кабака, библиотеки и сплетницкой. Здешняя сырость была подобна затоплению. Пока они не выступают с глобальной агрессией к людям.

Мыслилось мне, что свежий воздух насытит изнурённое тело и прикажет последнему уснуть. А тишина уже не просто целовала уши, а вовсю обнимала, будто любимая жена. Но как только я убедился в своей нормальности, увиденное мною далее прервало мои воспоминания.

У меня перед глазами возник образ дамы, одетой в огонь, но этому моменту из дурных фильмов ужасов было меня не напугать. Голову венчали светло-серые волосы — почти лысые бока и затылок. Строение тела отличалось легкой полнотой, но в пределах пропорций. Сейчас она была в самом выгодном с точки зрения девушки возрасте и могла даже назваться привлекательной, по моему врачебному мнению. Подозреваю, что звучал как дерево.

На ногах в качестве обуви служили обычные резиновые шлепанцы явно больше на пару размеров. При этом взгляд её продолжал смотреть в пол. Она живет мыслями в мире мертвых. Её глаза указали мне, чего она хочет. Она подперла дверь, используя свой, уже небольшой вес.

Мозг тяжело интерпретировал данное явление. Осознание данного факта только подкинуло моего нервного угля в топку страха.

Моё нахождение здесь — не лучшее развитие событий. У меня достаточно высокий интеллект, поэтому сильно развит инстинкт самосохранения. Чьё-то нездешнее присутствие доходило даже до моего материалистического восприятия.

Их страх жаждал воплощения. Вскрытие первого ящика продемонстрировало нам внутри нечто. Правда, они решили не паниковать, сославшись на то, что всему виной сильное дуновение ветра со стороны.

Но мой сосед оказался личностью типа, который сложно представить в обычной жизни. Был примерно метр девяносто в высоту. Жрец давал понять, что заранее предвкушает боль, которую хочет нанести. На вид он был очень молод, но не производил впечатление молодого человека своим взвешенным поведением и взглядом старика. При нем цвел тот самый мир, который никак не ощущается и не имеет вкуса. Гнев опалил его лицо. Хмуро глянул он на меня, явно не ожидая сейчас моего вслух ответа.

Детали пытки не утратили отчетливости. Страх заставлял дрожать каждый его орган. На несколько секунд это загнало ее на новый уровень шока. Элен, не сводя своих глаз, спокойно наблюдала, как призрак-пожиратель пожирает Джейкоба, тем самым получая по заслугам. Запахло плотью. Пища запросилась из желудка наружу, как при виде крови.

Я остановил его ударом полицейской дубинки. Его опасное существование продолжалось. Это было даже не как в фильме, а каким-то совсем уж загадочным образом.

Я пустил пену изо рта и упал в долгожданное забвение. Сказывалось присутствие алкоголя в организме.

Послышался звук падающего тела.

P.S.:

Почти ничего не менял, разве что только в этом предложении — «Местном заведении, объединившем функции кабака, «бибилиотеки» и сплетницкой» — исправил «бибилиотеки» на «библиотеки». Орфографические ошибки ни в какое сравнение не идут с ошибками стилистическими. :))

P.S.S.:

Я не буду объяснять, почему я считаю ту или иную фразу корявой или неудачной. Пытался как-то объяснить одному автору, что «глубокие глаза» звучит криво, а пришли к выводу, что это я ничего не понимаю, я ни в чём не разбираюсь и вообще, вон, сколько людей так пишет — и ничего. Короче, так и остался автор со своими «глубокими» глазами (шепчет: «бездонные» глаза могут быть, «бездонные»), а я дальше пошёл.

Но всё-таки не удержусь и пару перлов прокомментирую:

1) «Запахло плотью».

Сама по себе плоть никак не пахнет. Вот если она горелая или гнилая, тогда, пожалуйста.  

2) «Вскрытие первого ящика продемонстрировало нам внутри нечто».

«Вскрытие» — это процесс. Само по себе оно ничего не может демонстрировать, ну разве что сноровку того, кто вскрытие производит. Это как — «Бег спортсмена демонстрировал его скорость».

Нормальная версия предложения:

Открыв первый ящик, мы обнаружили внутри нечто.

(Так и тянет добавить какой-то эпитет к существительному «нечто», типа: «необычное», «странное», «пугающее» — но это будет уже отсебятина).  

— Бонус III —

— Как рассказ «Житие святой Паолы» помог рассказу «Похвали меня» —

Несмотря на то, что рассказ «Похвали меня» мне понравился, я сначала решил не брать его именно в «лавкрафтовскую» антологию, по определённым критериям он не вписывался. Я отправил его в папку «Не в тему, но интересно».

Однако потом, прочитав уже другой рассказ «Житие святой Паолы», который подходил для антологии, я вспомнил про «Похвали меня». Сюжеты обоих рассказов в чём-то похожи. И в одном, и в другом был монстр в пещере; и в одном, и в другом была маленькая девочка; и в обоих рассказах между ними происходил контакт. Только если в «Житие святой Паолы» повествование от третьего лица, и девочка монстра боится — акцент на героине, то в «Похвали меня» повествование от первого лица, и девочка ничего не боится — акцент на монстре (он историю и рассказывает).

Заметив это пересечение в сюжетах между рассказами (и та, и другая история, по сути, про страшного монстра в пещере), я решил, что будет забавно, если они окажутся в одной антологии. Где-то рассказы, скажем так, не совпадают во взглядах, но, в целом, неплохо друг друга дополняют. Вот так вот «Житие святой Паолы» если и не спасло «Похвали меня», то уж точно помогло ему.

И, между прочим, это не единственный раз, когда я замечал подобное пересечение между разными рассказами: что-то, что только упоминалось в одном, превращалось в полноценную сцену или даже в основной сюжет в другом. Но подробнее об этом я расскажу во вступлении к антологии.

— Бонус IV —

— Немного «Клубнички» —

Меня очень развлекла парочка рассказов. Написаны, они в жанре «эротического» хоррора, в одном даже есть элементы хоррора «лавкрафтовского». Конечно, если бы я включил их в «лавкрафтовскую» антологию, то их бы, кхм, сексуально поэксплуатировали: «Порнуха!», «Автор — озабоченный подросток!», «Редактор явно извращенец!», ну и тому подобная пуританская ересь.

ГФЛ от этого в гробу бы не перевернулся, его бы это даже позабавило, благо с иронией у него всё в порядке было. Но нужно думать о чувствах других читателей (мы же не хотим никого ненароком оскорбить, ха-ха), а у некоторых, к сожалению, эротические и сексуальные сцены вызывают приступы немотивированной агрессии (можно поразмышлять почему, но не буду).

Да и продвигать такую книгу сложнее. А это уже критично.

В общем, спасибо авторам этих рассказов. Если первый только навёл меня на мысль об антологии «эротического» хоррора, то второй уже убедил в том, что нужно сделать что-то подобное. Ну и, конечно, обоих этих авторов я туда приглашу.

                                                                                                       *•~•*

Аннотация.

Данная статья преследует две цели: в первом разделе рассматривается социально-политическое место Ислама как топоса (устойчивого образа, клише) в произведениях Говарда Филлипса Лавкрафта – демоны-султаны, арабские мудрецы и восточные зарисовки, с которыми мы сталкиваемся в его творчестве, исследуются с учётом реакционных и расистских взглядов самого Лавкрафта. В статье анализируется возможность того, что мрачные Лавкрафтовские боги из мифологии Ктулху, с их тайными, диверсионными планами вторжения в нашу человеческую реальность, в действительности являются возрождением знакомого многовекового христианского страха перед образом «ужасного Грозного Тюрка у ворот Вены»; однако, на этот раз действие разворачивается на фоне Новой Англии, а не на поле военной битвы при Туре или Лепанто. Во втором разделе мы рассмотрим новеллу Лавкрафта «Врата серебряного ключа» (1933) с суфийской точки зрения, увидим, как различные ссылки на «Проводника», названного Лавкрафтом «'Умр ат-тавил», могут быть помещены и переосмыслены в контексте Исламского мистицизма.

.

«Средневековые евреи и арабы были представлены в изобилии,

и мистер Мерритт побледнел, когда, взяв в руки изящный том

с надписью «Канун-и-Ислам», обнаружил, что на самом деле

это был запретный «Некрономикон» безумного араба Абдул

Альхазреда, о котором он шёпотом слышал столь чудовищные

вещи несколько лет назад...». (из романа «Дело Чарльза Декстера Уорда»)

.

Здесь есть любопытный момент: мистер Мерритт, в произведении «Дело Чарльза Декстера Уорда», просматривая библиотеку несколько пугающей эзотерики (книги по демонологии, магии и каббале), почти на восточный манер чудесным образом путает священное и нечестивое, надеясь разыскать в библиотеке своего приятеля «изящный том» монотеистической религии, на самом деле неожиданно обнаруживает его жуткую загадочную противоположность, запретный «Некрономикон». Внутри одного исламского текста Лавкрафтовский англичанин находит другой – не приемлемый Восток Авиценны (980 — 1037) или Аверроэса (1126 — 1198), — пример высшей исламской геометрии и образованности, а более тёмный и мрачный «Моргенланд» (устар. нем., — название стран Ближнего и Среднего Востока), лежащий гораздо ближе к безумию и чудовищности.

Фактически, Лавкрафтовский «безумный араб», чей оккультный труд (как нам говорят) объясняет некоторые из мрачных истин вселенной, касающихся таинственных, зловещих Древних существ и их изначальной истории, является центральным текстом, на который ссылаются персонажи почти в каждом крупном произведении Лавкрафта. Начиная со «Снов в ведьмином доме» и заканчивая «Хребтами безумия», по крайней мере вскользь упоминается или даётся ссылка на этого мусульманского разъяснителя Лавкрафтовской Вселенной. В некоторых произведениях, таких как «Дело Чарльза Декстера Уорда», книга «безумного араба» фактически преподносится как помощь и руководство, Восточное пособие по контролю и управлению силами, происхождение которых также явно не Западное. Несмотря на реальные, печально известные расистские взгляды Лавкрафта на «азиатов с глазами-бусинками и крысиными лицами» (см. Клайв Блум, «Это отвратительное кладбище Вселенной», 1990), присущий автору расизм не помешал ему поместить именно «араба» в качестве одного из ключевых эпистемологических источников собственной картины мира. То, что источником этого тайного знания может являться Восток, не должно вызывать удивления — в действительности рассказы Говарда Лавкрафта изобилуют востоковедами — главными героями, чей уровень осведомлённости о мрачной космической реальности земной иллюзии, почти всегда совпадает с некоторым восточным опытом. К примеру, неуловимый колдун Джозеф Карвен из романа «Дело Чарльза Декстера Уорда» совершил «по крайней мере два путешествия на Восток» прежде чем вернуться к свой пастве в Новой Англии; книги хранящиеся в библиотеке Харли Уоррена, как нам сообщают, в основном были на арабском языке; а история «Врата Серебряного Ключа» начинается с описания чрезмерно восточного кабинета Этьена Де Мариньи — бухарских ковров, тюрбанов и часов с иероглифическими надписями.

«Некрономикон» безумного Араба — это Уртекст (прим., — «уртекст» — главное и наиболее точное отражение первоначального авторского замысла), лежащий в основе вымышленной Лавкрафтовской Вселенной. В более чем шестидесяти рассказах и повестях, по большей части написанных в 1920-ые и 1930-ые годы, Лавкрафт развивает свои фантастические идеи о древней инопланетной расе, затаившейся и дремлющей, лежащей под иллюзией современной жизни, чтобы непостижимым образом проявить своё влияние на современное человечество в безумные моменты, странных явлений и ужасающих происшествий. В ужасе, который мы находим у Лавкрафта, есть нечто апофатическое, он никогда не проявляется полностью, но, скорее, подобно Богу «via Negativa» (через негатив), слишком часто упоминается или вызывается своими второстепенными, побочными эффектами. Следовательно, ужас в рассказах Лавкрафта — это ужас перед возможным, почти проявленным (кошмаром), — гротескное очарование потенциально Неизбежным:

«... но я никогда больше не буду спать спокойно, когда буду думать об ужасах, постоянно скрывающихся за жизнью во времени и пространстве, и о тех нечестивых богохульствах с древних звёзд, грезящих под водой, известных и почитаемых кошмарным культом, готовым и жаждущим выпустить их в мир всякий раз, когда землетрясение вновь поднимет их чудовищный каменный город к воздуху и свету». (Г.Ф. Лавкрафт, «Зов Ктулху»).

Конечно, социологические последствия таких незримых мифологий о скрытом Неназываемом уже были конкретизированы многими комментаторами – пожалуй, исследователь Клайв Блум наиболее раскрывает писателя, эффективно демонстрируя связь между творчеством Лавкрафта и его консервативной, реакционной политикой, чьи «личные травмы являлись социальными травмами той группы, из которой он вышел». (К. Блум).

В этом кратком эссе мы попытаемся сформулировать некоторые из этих идей, касающихся идеологических/текстологических опасений Лавкрафта, в исламском контексте. Такой интерпретационный жест ни в коем случае не является преувеличением — ряд моментов в Лавкрафтианском творчестве, помимо «безумного Араба» и его Некрономикона, как представляется, указывает на очевидное происхождение приверженцев Древних Ктулхианских богов:

«О самом культе он сказал, что, по его мнению, центр его находится среди безлюдных пустынь Аравии, где скрыт и нетронут Ирем, город колонн. Он не был связан с европейским культом ведьм и был практически неизвестен за пределами круга своих приверженцев» (Г.Ф. Лавкрафт, «Зов Ктулху»).

Идея инопланетной расы, притаившейся на краю цивилизации и ожидающей, чтобы подняться на Востоке и захватить нашу реальность, отнюдь не является незнакомой. Во многих отношениях истории Лавкрафта воссоздают в условиях Нового Света давний европейский страх перед «Грозным тюрком», маячющим перед вратами Вены, в ожидании штурма и порабощения всего христианского мира — только на этот раз фоном для конфликта служит ландшафт Новой Англии, а не Тура или Лепанто.

Жест Лавкрафта — прямое указание на Восток, как источник тайных знаний и явно нездоровой софии («мудрости») — также отнюдь не недавний; связь арабского Востока с колдовством и демонологией восходит, по крайней мере, ко временам финикийского философа-неоплатоника и критика христианства Порфирия (около 233 — 306 гг. н.э.), и, конечно, ранне-средневековые христианские отклики на Ислам также рассматривали Исламский Восток как место языческой магии и дьявольских искусств (см. Джон К. Ламоро, «Ранние Христианские ответы на Ислам», 2000). Ещё в XVII веке термин «аверроист» (от имени средневекового мусульманского учёного Аверроиса) всегда имел некую аморальную, нехристианскую коннотацию, например, в замечаниях немецкого философа Готфрида Лейбница (1646 — 1716) о «тех аверроистах и некоторых злобных квиетистах, воображающих, что душа поглощена и воссоединена с морем Божественности» (см. «Новые эссе Г.В. Лейбница о человеческом понимании», Предисловие, 1997). Стереотип, предлагаемый «безумным арабским автором» Лавкрафтовского «Некрономикона», также существует в своей конструктивной, хотя и более эзотерической версии: распространённой веры Розенкрейцеров (Лавкрафт любил приписывать перевод вымышленного «Некрономикона» алхимику Джону Ди), утверждавшей что легендарный основатель ордена Кристиан Розенкрейц (1378 – 1484) получил главные части своих знаний с Арабского Востока. При этом арабы рассматриваются не столько как порождатели сатанинской ереси, сколько как далёкие мудрецы, предлагающие альтернативные источники мудрости. Фальшивая обложка исламской книги, которую мистер Мерритт берёт из библиотеки — традиционная религия снаружи, мрачные тайные истины внутри — олицетворяет в произведениях Лавкрафта дилемму Ислама и его проблематичную близость к тёмной Ктулхианской реальности. Во многих отношениях две возможные генеалогии, доступные для Лавкрафтовского «безумного араба» — с одной стороны, позитивное Розенкрейцерское понимание арабского Востока, как места просветления и познания, противопоставленное средневековой Христианской демонизации Востока как порождению сатанинских искусств и нечестивых ересей — отражают двусмысленность использования Лавкрафтом исламского Востока.

С помощью детального Суфийского исследования некоторых мистических мотивов из истории «Врата Серебряного Ключа» мы попытаемся сформулировать эту дилемму в более понятных терминах. Какое место занимает топос (устойчивый образ) ислама – его минареты, арабский язык, демоны-султаны – в Лавкрафтовском творчестве? Является ли это просто ещё одной версией эстетики Востока, наряду с «индуистскими идолами» и буддийскими храмами, всего лишь ещё одним цветом в экзотической палитре Лавкрафта? Или есть что-то особенное в Абдул Альхазреде и его внушающей страх сущности «'Умр ат-тавил» (Древнейшем), нечто, что предполагает — по крайней мере, в одной истории — исключительно исламское понимание Мифов Ктулху и многомерных путешествий, в которые отправляются главные герои.

Несомненно, в творчестве Лавкрафта присутствует связь со стандартными восточными образами, особенно в причудливом научно-фантастическом фэнтези «Поиск Неведомого Кадата», в пейзаже которого, похоже, нет ничего, кроме разрушенных храмов, городов с минаретами, восточных лавочников и полумесяцев. Когда главный герой Рэндольф Картер встречает торговцев в тюрбанах, которые «брали только золото и крепких чёрных рабов», трудно не подумать об арабах как о предполагаемом расовом типе. Когда рассказчик говорит о «Базальтовых столбах Запада», за пределами которых «упорядоченная вселенная... жадно жующий в хаосе демон-султан Азатот», также трудно не увидеть, как Шпенглеровские расовые взгляды Лавкрафта снова выходят на поверхность, на этот раз на фэнтезийной воображаемой карте, где упорядоченный Запад образует знакомую для Картера территорию — и последний рубеж для Востока, не исповедующего ничего хорошего, кроме «ужасающих пустот» и «адских танцев». (прим., — см. книгу С.Т. Джоши, «Г.Ф. Лавкрафт: Закат Запада» /1990/, где, среди прочего, в рамках философской трактовки Лавкрафта рассматривается знаменитый трактат философа Освальда Шпенглера «Гибель Западной Цивилизации» /1922/, как возможный контекст для прочтения произведений Лавкрафта. Также смотрите обзорное эссе «Отшельник Провидения. Необычная жизнь Лавкрафта» /1992/, австрийского критика фантастической литературы Франца Роттенштайнера, ставящего под сомнение тот факт, насколько много философии Лавкрафт знал на самом деле из первых рук и первоисточников: «по всей вероятности, Лавкрафт имел представление о действительно первоклассных философских умах только основываясь на сочинениях других авторов»).

Как и у многих писателей Ориенталистского (восточного) жанра до и после него, таких как Джордж Байрон, Эдгар По, Джон Барт, Хорхе Луис Борхес (подробнее об увлечении Борхеса исламом см. мою статью «Борхес – пост-ориенталист: Образы Ислама с Западных окраин», 2004), кладовая образов Лавкрафта своим истоком имела раннее детское знакомство с арабской «Тысячью и Одной ночью Шахерезады», на которую Лавкрафт часто ссылался и влияние которой сохранялось на протяжении всего его творчества. И всё же, любая попытка рассматривать Лавкрафтовских демонов-султанов и арабских колдунов как современное возрождение средневековых христианских стереотипов ислама быстро становится проблематизированной не только из-за собственного неприятия автором христианства, но и из-за его восторженной оценки того, что он явно почитал более романтическим верованием. Вспоминая о своём детском опыте занятий в воскресной школе, он пишет:

Изображение справа: иллюстрация голландского художника Антона Пика (1895-1987) к сказкам «Тысячи и Одной ночи Шахерезады», 1940 год. ↓

«Абсурдность мифа, который я был призван принять, и мрачная серость всей веры по сравнению с восточным великолепием магометанства, определенно сделали меня агностиком» (Л. Спрэг де Камп, «Г.Ф. Лавкрафт: Биография», 1976).

А в другом письме, в манере несколько похожей на Байрона, утверждавшего, что принял Ислам в Стамбуле (вернувшись в 1810 году из турецкого путешествия Байрон, как сообщается, сказал: «Я был очень близок к тому, чтобы стать мусульманином». См. «Ислам и романтический Ориентализм», М. Шарафуддин, 1994), Лавкрафт заявляет:

«Одно время я собирал юношескую коллекцию восточной керамики и предметов искусства, объявив себя набожным магометанином и взяв псевдоним «Абдул Альхазред» — в котором вы узнаете автора того самого мифического «Некрономикона», перетянутого мной в различные свои рассказы...». (Из письма Эдвину Бэрду, 3 февраля 1924 года).

«Набожный магометанин», «Восточное великолепие»: несмотря на само-пародийный тон и провокационное преувеличение, есть что-то обескураживающе парадоксальное в принятии Лавкрафтом исламского востока. С одной стороны, в таких мотивах как демоны-султаны и арабские маги, присутствует христианская форма и происхождение, если не христианское содержание, подчёркнутое тем, что Лавкрафт постоянно использует слово «нездоровый» для описания любого связанного с ним религиозного места («мёртвые храмы в горах... не могли прославлять ни правильных, ни полезных богов»). При весьма светском заимствовании Лавкрафтом христианских образов, вековые ассоциации с «другим мусульманином» (прим.,— мусульманские общины создавались как «иные» более 1400 лет, на протяжении веков фигура мусульманина использовалась как угроза), с безумием, ужасами, чудовищностью и апокалипсисом (известный протестантский богослов Мартин Лютер /1483 — 1546/, видел в тюрках необратимость и знамение конца веков. См. «Западные взгляды на Ислам в средние века», Ричард У. Саутерн, 1962) сохраняют впечатление достаточно условного использования исламских мотивов в западных литературных произведениях. С другой стороны, стандартное «Саидское»* отвержение Лавкрафта как ещё одного западного «карикатуриста–ориенталиста» упустило бы из виду три тонких, но важных момента: во-первых, то, что отказ Лавкрафта от своей собственной веры – ее «мрачной серости» и «абсурдности» — и даже его эстетическое предпочтение ислама христианству заставляет нас в ином свете пересмотреть его использование безумных Арабов и вторгающихся Сил.

(прим., — *«Саидское» отвержение Лавкрафта»; Эдвард Вади Саид, /1935 — 2003/ — американский профессор литературы Колумбийского Университета арабского происхождения. Литературовед, критик, историк литературы и теоретик культуры. Основоположник научной сферы пост-колониальных исследований. Популярный журналист и общественный деятель, активист Организации Освобождения Палестины. Критик израильской политики в палестинском вопросе. Автор знаменитой книги «Ориентализм», жёстко критикующей западные воззрения на Восток и обвиняющей западную науку в духовной поддержке и оправдании колониализма. Был членом Палестинского Национального Совета и главным консультантом по делам Палестины в США).

Во-вторых, центральная роль Востока и Абдул Альхазреда, безусловно, исключает любую маргинализацию ислама в Лавкрафтовских текстах — напротив, в несколько извращённой пародии на то, как христианство в своём знании Аристотеля полагалось на Авиценну и Аверроэса, практически все англосаксонские герои Лавкрафта, чтобы осознать своё положение, вынуждены неизменно ссылаться на арабскую науку (пусть даже не на логику или алгебру, а на некромантию). Другими словами, существует эпистемологическая зависимость Запада от Востока. В некотором смысле, это также приводит к третьей проблеме, связанной с прямым отказом Лавкрафта от стереотипов в своих рассказах: к неоднозначному статусу «Древних», чудовищных сил, безусловно, в изобилии вселяющих страх и ужас, но обладающих более высшим статусом — с точки зрения познаний, интеллекта, возраста и силы — по отношению к «ничтожному, истощённому войной человечеству» (см. «Дагон», Г.Ф. Лавкрафт). Во многих отношениях эта двусмысленность обеспечивает один из самых загадочных аспектов фантастической литературы Лавкрафта — одновременное возвышение и принижение американской идентичности. Моменты снисходительной ностальгии по англо-саксонскому пейзажу (когда Рэндольф Картер становится королем потустороннего королевства «Оот-Наргай», нам говорят, что он всё равно отдал бы «все тысячи минаретов Селефаиса за сонные уютные крыши деревни рядом со своим домом»), чередуются с псевдо-мессианскими надеждами «на славное воскрешение могущественного Ктулху..., когда звёзды и земля снова будут готовы» («Зов Ктулху», Г.Ф. Лавкрафт).

В действительности Лавкрафт смешивает свои тропы: говоря о возвращении «Древних» как о восстановлении некоего исконно арийского положения вещей, но используя для их выражения крайне лютеранскую лексику, касающуюся «тюрка у двери». «Древние» как притаившаяся, мерзкая, невыразимая угроза, но также и как возвращение к прежнему состоянию до-человеческой славы, причудливая, почти космическая Руссоистская тоска* по своему изначальному расовому происхождению (*прим., — «Руссои́зм» — учение французского философа Жан-Жака Руссо /1712 — 1778/, явившееся реакцией против господства разума и провозгласившее права чувств, основано на принципах сентиментализма, индивидуализма и натурализма, троякий культ: чувства, человеческой личности и природы). «Невыразимая» (угроза) в самом психо-аналитическом смысле этого слова. Уважаемый французский критик и редактор Морис Ле́ви (1929 — 2012) уже писал о психо-сексуальной, подавленной природе Лавкрафтовских ужасов: «Лавкрафтовский монстр не столько пугает, сколько вызывает отвращение. Его атрибуты кажутся необычайно яркими. Он специфическим образом характеризуется своей вязкостью (он тягучий, липкий, иногда выделяющий зеленоватый гумор), своей несообразностью (он рыхлый, дряблый, желеобразный), интенсивным смрадом, который он испускает, и своей роящейся, кишащей множественностью» (см. «Г.Ф. Лавкрафт: Исследование фантастики», Морис Леви, 1969, перевод с фр. С.Т. Джоши, 1988).

При таком понимании Лавкрафтовских текстов, как попытки вернуться к чему-то большему, иному и отличному от себя, будет полезно взглянуть на одно из самых восточных произведений Лавкрафта, «Врата Серебряного Ключа», чтобы попытаться понять, каким образом тексты Лавкрафта в действительности используют исламскую — и, в частности, Суфийскую лексику.

.

«ВРАТА СЕРЕБРЯНОГО КЛЮЧА»: СУФИЙСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ.

.

«По его словам, Картер сказал ему, что этот ключ перешёл

к нему от предков, и что он поможет ему открыть Врата

в своё потерянное детство, а также в странные измерения

и фантастические царства, которые он до сих пор посещал

только в смутных, недолгих и ускользающих снах».

.

Хотя единственным арабским термином в Лавкрафтовской истории «Врата Серебряного Ключа» является имя демонической сущности Абдул Альхазреда — «'Умр ат-тавил» («Самый Древний Из Них» — буквально по-арабски означает — «самая долгая жизнь»), история отсутствующего Рэндольфа Картера и взволнованного собрания его коллег, пытающихся решить, следует ли или нет исполнять завещание после его смерти, — изобилует Суфийскими мотивами: не только такими терминами, как врата (макам), тайна (сирр), завеса (хиджаб), проводник (худ), потеря идентичности (фана'), но и такими идеями, как радикальная невыразимость Бога (танзих), мир как иллюзия (хаял) и центральное значение сновидений (ру'йа). Конечно, путешествие Картера во времени и его многочисленных измерениях не является религиозным поиском в каком-либо общепринятом смысле этого слова — и всё же одним из самых удивительных аспектов текста Лавкрафта является то, как автор намеренно привлекает Исламский Восток и, в частности, ряд ключевых терминов из исламской мистической традиции, чтобы рассказать эту историю об исследователе, пытающемся отправиться в прошлое и вернуть «потерянное детство, о котором он никогда не переставал скорбеть».

Во многих отношениях вековые Эдемские восточные ассоциации — страны «Моргенланд» с метафорами рождения, происхождения и обновления — могут объяснить, почему самая восточная из сказок Лавкрафта — это также история человека, желающего вернуться в своё детство. Рассказ Лавкрафта 1932-го года, написанный в со-авторстве с Э. Хоффманом Прайсом, погружён в Восток от начала и до конца. Будь то (как мы уже видели) декоративные излишества кабинета Этьена Де Мариньи с его бухарскими коврами и иероглифическими часами, или фигура самого Де Мариньи, «выдающегося креольского исследователя тайн и восточных древностей», или даже отсутствующий главный герой — Рэндольф Картер, явно представляющий собой нечто среднее между знаменитым египтологом Говардом Картером из экспедиции 1922-го года и исследователем Викторианской эпохи Ричардом Бертоном. «Врата Серебряного Ключа» также является одной из немногих историй Лавкрафта, в которой действительно присутствует восточный персонаж — Свами Чандрапутра (на самом деле замаскированный Рэндольф Картер), чья «густая чёрная борода, восточный тюрбан и большие белые рукавицы придавали ему вид экзотической эксцентричности».

Однако, что наиболее поразительно в рассказе Лавкрафта — это то, как он связывает свою историю о многомерных путешествиях, иногда косвенно, иногда достаточно явно, с языком Суфийского мистицизма. В наиболее стандартных версиях Суфизма душа (нефс) отправляется в путешествие — путешествие, на самом деле не для отбытия, а скорее для возвращения (руджа́), возвращения к божественному источнику, из которого она пришла изначально. Поскольку этот источник абсолютно трансцендентен (танзих) и находится за пределами всех имён и атрибутов, Душа должна постепенно покинуть мир множественности и вернуться к Богу через ряд «станций» или уровней (макам), медленно избавляясь и теряя свою идентичность, прежде чем она сможет отвести Завесу и соединиться в союзе (иттисал) с Божественным Единым (аль-вахд).

Как только индивидуальная душа, вернувшись к своему происхождению осознает свою скрытую божественность, она приобретает радостное, высшее знание о том, что (перефразируя средневекового учёного и мистика Ибн аль-Араби) всё находится в Едином, а Единое находится во всём. То, что мы видим в Лавкрафтовской истории, на самом деле является мрачным воспроизведением вышеупомянутой лексики. Встреча и союз с Неизвестным и Невыразимым божеством у Лавкрафта — это не радостная кульминация путешествия Души, а скорее опыт, полный риска и опасностей. Один из самых длинных отрывков из «Некрономикона», когда-либо цитируемых в произведениях Лавкрафта, появляется в истории «Врата Серебряного Ключа», где Абдул Альхазред предупреждает своих читателей об опасностях, подстерегающих любого, кто попытается слишком глубоко исследовать происхождение этого потустороннего вида:

«И хотя есть те, — писал Безумный Араб, — кто осмелился заглянуть за Завесу и принять ЕГО в качестве проводника, они были бы более благоразумны, если бы избегали торговли с НИМ; ибо в «Книге Тота» написано, как велика цена одного вгляда. И те, кто прошёл, больше никогда не возвращаются, ибо на просторах, выходящих за пределы нашего мира, находятся формы Тьмы, которые захватывают и связывают. ... все эти Чёрные формы меньше, чем ТОТ КТО охраняет Врата: ТОТ КТО проведёт Опрометчивого за пределы всех миров в Бездну безымянных пожирателей. Ибо Он есть 'УМР АТ-ТАВИЛ, Самый Древний Из Них, которого писарь отобразил как ПРОДОЛЖАТЕЛЯ ЖИЗНИ».

В этом отрывке есть ряд суфийских отголосков – в первую очередь это Завеса (хиджаб). В Суфизме завесы часто рассматриваются как временные знаки, которые, пытаясь ослабить, рассеять и даже скрыть невыразимое величие Бога, «подменяют» божество. Как выразился суфийский мыслитель XIII века Ибн аль-Араби: «Пророк сказал: — У Бога есть семьдесят покровов (завес) Света и Тьмы; если бы Он снял их, слава Его лица сожгла бы всё, что воспринимается взором Его созданий», ... пока эти завесы существуют, они не позволяют нам увидеть Его могущество вблизи» («Футухат аль-Маккия» или «Мекканские Откровения», Мухаммад ибн аль-Араби, 1231 год). Интересно то, как Лавкрафт переносит в свои произведения эту религиозную идею непреодолимой, подавляющей истины, истины столь поразительной, настолько мощной и глубокой, что для сохранения рассудка наблюдателя требуется завеса. Сорвать эту завесу – как это делает в рассказе Рэндольф Картер – значит действительно рискнуть безумием.

Изображение справа: картина британского художника-оккультиста Остина Османа Спейра. >>>>

Это, пожалуй, одна из наиболее общеизвестных особенностей произведений Лавкрафта — чем больше его герои узнают о Древних, чем больше они видят и слышат, читают об их чудовищной истине, тем ближе они подходят к тому, чтобы сойти с ума. Так много классических Лавкрафтовских историй заканчиваются подобным сумашествием — персонажи в конечном итоге рыдают или истерически смеются из-за того, что на секунду, слишком долго или слишком далеко зашли в прочтении одного отрывка. Неудивительно, что «безумие» (меджнун) в Суфизме также имеет место, обычно для описания того, что происходит, когда Душа пытается получить знаний о Боге больше, чем она духовно подготовлена. И всё же, последствия таких безумств в Суфизме редко бывают столь зловещими, как у Лавкрафта — известное суфийское сомнение в рациональности, как в том, что мешает нам по-настоящему увидеть Бога (средневековые исламские мистики, такие как Ибн аль-Араби, нередко каламбурили над корневым значением слова «разум» ('акл), что в арабском языке также может означать «цепи» или «оковы»), заставляло их рассматривать опьянение, безумие или смятение, как возможность заглянуть в Божественное, ускользающее от всякого рационального понимания.

Во многих отношениях, это мрачное повторение Невыразимого, является частью общей стратегии в большинстве произведений странной фантастики — взять общепринятую Божественную идею, как нечто превосходящее любое имя или мысль, и превратить его Невыразимость в зловещую тайну, «ужас, за пределами всех человеческих представлений или расчётов» (см. «Дело Чарльза Декстера Уорда»). Идея о том, что человеку может понадобиться Проводник, чтобы найти эту Невыразимую истину, также имеет свои отголоски в исламе. Одно из самых распространённых имён Аллаха — «Тот, кто направляет» (аль-худ), и во многих суфийских писаниях идея руководства (хиддая) является божественной — Бог ведёт искателя истины по мере его продвижения по «станциям», иногда уводя его дальше, иногда удерживая, как Он считает нужным. Ибн аль-Араби пишет: «Что делает Бог, так это даёт некоторым из Своих слуг достаточно руководящего света, чтобы они могли ходить во Тьме вторичных причин... Завесы вторичных причин опущены вниз и никогда не будут приподняты, так что не желайте этого!» (см. «Суфийский Путь Знания», Уильям Дж. Читтик, 1989).

Лавкрафтовский Проводник, инопланетная сущность, ведущая главного героя через множество измерений к «неведомой и бесформенной космической бездне за Вратами Предела», проявляя аналогичную заботу о благополучии сопроводимого человека. В нескольких местах 'Умр ат-тавил предупреждает Рэндольфа Картера, что он всегда может вернуться назад, если пожелает: «Я готов показать вам Высшую Тайну, созерцать которую — значит взорвать слабый Дух, но прежде чем вы взгляните на эту последнюю и первую из тайн, вы всё ещё можете сделать свободный выбор и вернуться, если пожелаете, через двое открытых Врат и с Завесой перед глазами». В обоих случаях, знание влечёт за собой не только ответственность, но и ассоциируется с террором и ужасом — по крайней мере, для тех, кто не готов с ним справиться. И, именно в природе этого «Оно» — того, что Лавкрафтовский Проводник называет «последней и первой из тайн», и того, что суфии называют «сирр аль-сирр» или «тайна тайн» — «Врата Серебряного Ключа» предлагают самые очевидные ассоциации с суфийской традицией. То, к чему 'Умр ат-тавил приводит Картера, в действительности, является самоотверже́нием — или, скорее, осознанием того, что он безгранично избранный, составная часть миллиардов других «я», человеческих и нечеловеческих, во всей бесконечной вселенной. Это осознание нельзя назвать счастливым. Он знал, что существовал некий Рэндольф Картер из Бостона, но не мог быть уверен, был ли он тем или кем-то другим. Его «Я» было уничтожено. Никакая смерть, ни обречённость, ни мука не могут вызвать того всепоглощающего отчаяния, возникающего при потере собственной идентичности. Слияние с Небытием – есть мирное забвение; но сознавать существование и в то же время знать, что ты больше не являешься определённым существом, отличающимся от других существ, что у тебя больше нет своего «Я», – это невыразимая вершина агонии и кошмара. «Его «Я» было уничтожено».

Можно сказать, история Лавкрафта, скрывает гораздо более суровый ужас, чем обычные версии Невыразимого, с которыми мы сталкиваемся — никаких безымянных тварей в склепах или грибов с Юггота, а скорее гораздо бо́льший ужас от иллюзии идентичности. Стремление Рэндольфа Картера к «Высшей тайне», его желание отодвинуть последнюю Завесу, приводит к мучительному открытию, что его «Картерность» (прим., — в переносном смысле «отождествление, самоидентичность» — постоянное соотнесение человека со своим собственным «Я» вне зависимости от изменчивости, «субъективное, вдохновенное ощущение тождества и целостности») всё это время была не более чем иллюзией, сном, обманом. Этот отрывок предлагает довольно мистический момент — Картер обнаруживает, что он является частью Вселенной, и что Вселенная является частью его самого. В том, что Лавкрафт неоднократно подчёркивает ужас возможной потери своей Бостонской, англо-саксонской идентичности, есть также интересный политический подтекст; для такого писателя, как Лавкрафт, столь убеждённого в расово структурированной иерархии, мысль о том, что он «больше не является определённым существом, отличающимся от других существ», явно близка к Невыразимому. И всё же, если отбросить расово-политическое мировоззрение Лавкрафта, самое интересное в «Высшей тайне» Рэндольфа Картера то, что она почти в точности повторяет Суфийское понятие «фана́» (уничтожение самого себя) и ха́ял (иллюзия). В суфизме Душа несёт в себе тайну — тайну своей Божественности, своего небесного происхождения. Эта тайна скрыта Богом под маской самости: «Бог не позволяет узнать настоящую тайну, а именно то, что Он есть сущностное «Я» всех вещей. Он скрывает её за инаковостью, которая есть — Ты» (см. «Фусус аль-Хикем» Ибн аль-Араби, в переводе: «Грани Мудрости», Ральф Остин, 1980). По сути, Бог — это тайна самости, тайна, которую многие непросветлённые души, проходя через всю жизнь, так и не открывают.

То, что переживает Картер, когда пересекает порог, к которому его приводит 'Умр ат-тавил, примерно параллельно суфийскому описанию окончательного (повторного) объединения Души с Богом: через соединение (иттисал) с Богом человек уничтожается (фана́) от самого себя. Тогда Бог проявляется так, что Он становится его слухом и зрением. Бог не является ничем из этих органов восприятия до тех пор, пока они не будут сожжены от Его существа, так что там будет ОН, а не они (см. «Суфийский Путь Знания», Уильям Дж. Читтик, 1989). Подобно тому, как индивидуальная Душа теряет контроль над своим слухом и зрением, когда Бог берёт их на себя, так что верующий становится одним из миллионов всемогущих органов Бога; точно так же Рэндольф Картер, чувствуя, как его личность ускользает от него, с ужасом осознаёт, что он — один из миллиардов граней Картера, не имеющий оригинала. По иронии судьбы, метафора сожжения — идея о том, что открывшаяся божественность «сжигает» индивидуальность души, чтобы она могла без каких-либо препятствий полностью участвовать в её повторном поглощении — также имеет место в рассказе «Врата Серебряного Ключа», поскольку безымянное Существо, с которым наконец встречается Рэндольф Картер, обращается к нему «в непомерных волнах, которые поражали, жгли и гремели».

В обоих случаях, это представление о сокрытом, неизвестном, неземном происхождении, лежащем под оболочкой привычного, объясняет аналогичное понимание иллюзии в Суфийских и Лавкрафтианских вселенных. Японский исследователь-исламовед Тосихико Идзуцу начинает своё изучение трудов арабского мыслителя Ибн аль-Араби с ключевого отрывка из книги «Фусус аль-Хикем»: «Мир — это иллюзия, он не имеет реального существования. И это то, что подразумевается под «воображением» (ха́ял), ибо вы просто представляете, что он (то есть, мир) является автономной реальностью, совершенно отличной от божественной реальности и независимый от неё, в то время как на самом деле это нечто совершенно иное. Знайте, что вы сами — плод воображения. И всё, что вы воспринимаете и говорите себе: «Это не Я», тоже является воображением. Так что всё существование — это воображение внутри воображения» (см. «Сравнительное исследование ключевых философских концепций Даосизма и Суфизма», Тосихико Идзуцу, 1967). «Мир — это иллюзия». Непросветлённые люди считают вещи независимыми и коренящимися в самих себе, в то время как Бог абсолютно трансцендентен и отделён от окружающей их «реальности»; однако те, кто действительно обладает гнозисом, постигли истину Материи — что всё существующее, включая их собственное «я», по сути, и является Богом, продолжением Божественного.

Точно так же Картер переживает расширяющее сознание, осознание наших повседневных представлений о сновидениях и реальности, когда Проводник ведёт его через Порог: хотя люди называют (мир) реальностью, а мысли о его многомерном Первоначале — нереальностью, на самом деле всё обстоит совершенно наоборот и прямо противоположно. То, что мы называем материей (сущностью) и реальностью, есть тень и иллюзия, а то, что мы называем тенью и иллюзией, есть материя и реальность. Рэндольф Картер, как и многие другие герои Лавкрафта, смог постичь эту Платоновскую истину благодаря своему врождённому любопытству — любопытству, порождённому скептическим отношением к миру повседневности: «Разве все его поиски не были основаны на вере в нереальность локального и частичного?».

Именно в этом отказе принять повседневное не как нечто само по себе, а как указатель на высшую реальность, эти две обсуждаемые лексики имеют общую Герменевтическую основу (прим., — Гермене́втика — «искусство толкования», теория и методология интерпретации, в частности библейских и философских писаний, используется когда непосредственное понимание текста терпит неудачу, и включает в себя семиотику, прагматику, вербальную и невербальную коммуникации). Такие критики, как Дэвид Виласека, уже исследовали метафизические последствия этого стремления (говоря словами Д. Виласеки) к «скрытой, трансцендентной истине за пределами языка и понимания» (см. «Ностальгия по происхождению: Заметки о чтении и мелодраматичности в книге Г.Ф. Лавкрафта «Дело Чарльза Декстера Уорда», Д. Виласека, 1991). Однако нас интересует то, как подобные мистические термины и мотивы в Лавкрафтовских рассказах приводят не к божественному союзу с Богом Любви и Милосердия (как это происходит в их изначальных традициях), а скорее к более двусмысленному, порой даже чудовищному положению вещей.

.

В рассказе «Врата Серебряного Ключа» Древние кажутся относительно благодушными, но в таких историях, как «Дело Чарльза Декстера Уорда», мир в лучшем случае представляется лживой иллюзией, невинно прикрывающей нечто гораздо более зловещее: «ферма была лишь внешней оболочкой какой-то грандиозной и отвратительной угрозы, масштаб и глубина которой, слишком серьезны и непостижимы для большего, чем просто смутное понимание».

Иллюзия реальности мира поддерживается через неведение (или даже невежество) — в Суфизме это непонимание того факта, что все мы в некотором роде являемся Богом и всё, что мы видим, связано с Ним. У Лавкрафта природа этой космической иллюзии более тёмная, но структурно та же самая — неосознание нашего истинного происхождения. В такой истории, как «Шепчущий во тьме» (1930): «огромные массы неосведомлённых обывателей» не имеют представления о предыстории человечества, космических истоках и «безднах первоначальной жизни», из которых она появилась (см. «Зов Ктулху», Г.Ф. Лавкрафт). Действительно, в некоторых местах Лавкрафт даже предполагает, что для этих сущностей человечество могло быть неуклюжей случайностью или игрушкой — например, в романе «Хребты безумия», где мы читаем о «Великих Древних, спустившихся со звёзд и 'состряпавших' земную жизнь в качестве шутки или ошибки». Как ни странно, в Суфизме тоже существует традиция верить в функциональное предназначение человечества, но не ради 'развлечения', а как форма утешения и удобства для Создателя — в известном Суфийском изречении сказано: «Я являюсь скрытым сокровищем, жаждущим стать познанным, поэтому я создал людей, чтобы быть познанным ими» (см. «Творческое воображение в Суфизме Ибн аль-Араби», Генри Корбин, 1969).

Иллюзия обыденной, повседневной жизни как завеса лежит на невыразимой истине Лавкрафтианской Вселенной – для немногочисленных искателей правды, заходящих слишком далеко, вскоре на поверхность выходит более мрачная реальность. Так, мистер Мерритт берёт в руки книгу, которая, по крайней мере судя по её внешней обложке, представляется священным религиозным текстом об исламской вере, только для того, чтобы обнаружить находящийся внутри неё таинственный «Некрономикон». Даже Ислам, по-видимому, принадлежит к дихотомии внутреннее/внешнее, поверхность/реальность, пронизывая Лавкрафтианскую Вселенную; следует помнить, что и Аллах отвергается агностиком Лавкрафтом наряду с Христом и Иеговой, как «незначительные, малые земные боги», чья «показная мишура» обеспечивает лишь «их мелкие человеческие интересы и связи – их ненависть, гнев, любовь и тщеславие». Любое исчерпывающее исследование места Ислама и исламского Востока в творчестве Говарда Лавкрафта должно было бы выйти далеко за рамки этого эссе – например, ещё предстоит исследовать центральное значение сновидений, как в Исламе, так и в творчестве Лавкрафта.

В Коране пророки часто получают послания от Бога в форме сновидений (ру'йа), а толкование снов в Суфизме было такой же важной наукой, как и Экзегеза (прим., — «Экзегеза» — непосредственно религиозное толкование древних, священных Библейских Писаний). Когда мы читаем у Лавкрафта о «Первых Вратах, где 'Умр ат-тавил диктует сны Древним», или даже любой другой из моментов практически в каждой истории Лавкрафта, где тёмные космические силы дают о себе знать в снах главных героев, трудно не вспомнить исламское эхо этого Суфийского мотива. Так же можно было бы рассмотреть запрет на изображение в Исламе — и как это имеет свой аналог в редких изображениях Древних и их творений в Лавкрафтовских текстах («... ибо Шогготы и их работа не должны были быть видны людям или изображены какими-либо сущностями»), не говоря уже о гораздо более текстологическом вопросе, касающемся ориенталистских предшественников Лавкрафта. Учитывая Лавкрафтовское восхищение Уильямом Бекфордом, Томасом Муром и Эдгаром По, в частности возникает вопрос, почему изображение Ислама в их произведениях не оказало бо́льшего влияния на отношение самого Лавкрафта к исламской вере.

Конечно, влияние прочитанных Лавкрафтом в детстве историй «Тысячи и Одной ночи» безусловно можно увидеть в повести «Поиск Неведомого Кадата» и в его демонах-султанах. Однако, восточный юмор в таких текстах, как рассказ «Тысяча и вторая сказка Шахерезады» Эдгара По, романтика Востока в повести «Лалла Рук» Томаса Мура, не говоря уже о важнейшей исламской морали, которую мы находим в произведении «Ватек» Уильяма Бекфорда..., ни одно из этих прошлых представлений о Востоке, похоже, не оказало какого-либо заметного влияния на состав собственного Лавкрафтовского восприятия Востока. Единственной особенностью, действительно сохраняющейся в этой по сути романтической генеалогии текстов, по-видимому, является отведённое Исламу — с в е р х н о р м а л ь н о е место (говоря иначе — место выше, или за пределами нормы), — поэтому неудивительно, что в работах такого писателя научной фантастики и ужасов, как Говард Филлипс Лавкрафт, любое упоминание об ужасающей, сверхъестественной, инвазивной реальности всегда будет иметь подобные бессознательные, социо-культурные коннотации.

                                                                                                         •~•

.

Author: © 2004 by Ian Almond. Research Essay.

Project «Mysticism and The Political».

Copyright © 2008-2022 ResearchGate GmbH., Berlin, Germany (2016).

All Rights Reserved.

Перевод статьи: © 2022 ZaverLast.

Ссылка: https://www.researchgate.net/project/Myst...

______________________________________________________ ____