Эта история произошла в те далекие времена, когда «медведя-воеводу» всего пару лет как сменил на троне бровастый красавец с ласковым взором. В те заповедные годы телевидение было черно-белым и транслировало лишь два канала, космонавты считались национальными героями, народ переселяли из бараков в панельные «малолитражки», а разливное пиво качали из огромных дубовых бочек. Водка стоила два восемьдесят семь, бутылка крепленого – чуть больше рубля, а стакан сухого вина, наливаемого автоматом на ялтинской набережной, – двадцать копеек. На загнивающем Западе гремела «ливерпульская четверка», а на отечественной сцене Эдита Пьеха распевала «Только ты». В ту эпоху граждан, спекулировавших золотом и валютой, расстреливали, образование и здравоохранение были бесплатны, а на экраны кинотеатров страны вышел замечательный фильм «Кавказская пленница».
Страна твердой поступью шагала в коммунизм, который, как указывалось в докладе предыдущего вождя на партийном съезде, должен быть построен к 1980 году. Словом, жить становилось все лучше и веселее. Впереди маячило исключительно светлое будущее, не замутненное ни единым темным пятнышком. Все было просто и ясно, все объясняемо с точки зрения рационалистического разума и научных фактов. Так, во всяком случае, казалось. Однако случались иной раз события, объяснить которые этот самый разум, казалось, был не в силах. Именно о них и пойдет речь в нашем рассказе.
Соцгород, где и происходило его действие, – город особый, можно даже сказать, показательный. Возник он в тридцатых годах у подножия горы, целиком состоявшей из руды, годной для выплавки металла. Гора так и называлась Железной. Возле горы было решено построить металлургический гигант, равного которому не имелось в мире. Строительство завода продвигалось невиданными темпами, и вскоре задымили домны, загудели мартены, а прокатные цеха выдали первые тонны готовой продукции.
Строили индустриальное чудо, а потом и работали на нем люди, собранные в это место со всей страны. Некоторая их часть приехала сюда добровольно, но большинство попало в Соцгород отнюдь не по собственному желанию. Площадку, где возводился промышленный гигант, окружали спецпоселки, в которых содержались его строители, вчерашние крестьяне из Поволжья и Центральной России, раскулаченные в ходе коллективизации. Их привозили сюда целыми семьями в телячьих вагонах, узенькие окошки которых были забраны железными решетками, выгружали на станции и под конвоем загоняли в дощатые, кое-как сколоченные, продуваемые свирепыми ветрами бараки. Имелись в Соцгороде и обычные лагеря, в которых содержались преступники, как уголовные, так и политические. Нужно отметить, что и те, кто приехал добровольно, явились на великую стройку тоже не от хорошей жизни. В большинстве это были опять же крестьяне, бежавшие сюда, спасаясь от раскулачивания. Встречались на строительстве и те, кто приехал за «длинным рублем», но такие обычно долго не задерживались, поскольку невероятно тяжелые условия труда и неустроенный быт очень скоро гасили жажду наживы. Было в Соцгороде и довольно много тех, кто по тем или иным причинам был вынужден избегать контактов с советской властью. Среди них попадались самые разные личности: растратчики, бывшие нэпманы, не уплатившие налогов, люди, воевавшие против красных, и прочая контра.
Соцгород был задуман как рабочий поселок при заводе, однако безудержная пропаганда восхваляла его как символ социализма, как светоч нового справедливого общества без рабов и господ.
«Через четыре года здесь будет город-сад», – предрекал пролетарский поэт. И хотя настоящего города-сада не получилось, тем не менее Соцгород рос как на дрожжах. Количество бараков и щитовых домов пока что не уменьшалось, однако появились вполне комфортные дома, составившие две-три улицы европейского вида, с фонтанами и скверами; выросли капитальные административно-хозяйственные здания, был возведен центр с Дворцом культуры, цирком и городским парком. В глухой, продуваемой всеми ветрами степи пламенел, как чертополох посреди пустыря, грандиозный промышленный центр.
К началу шестидесятых годов прошлого века, в какую пору происходит действие этой книги, Соцгород превратился в очаг цивилизации с драматическим театром, музыкальным училищем и несколькими кинотеатрами. Река, вернее, заводской пруд разделял его не только на две части, но и на два континента. Левый берег находился в Азии, а правый, где велось непрерывное строительство жилых домов, – в Европе. Такова краткая характеристика этого ничем особым не примечательного города, если не считать действительно громадного завода, над которым постоянно витали облака разноцветного дыма. А теперь приступим к непосредственному изложению тех удивительных событий, что развернулись на фоне индустриального пейзажа.
Улица Красных Галстуков расположена в левобережной части города, в том самом районе, где появились первые капитальные дома. В начале шестидесятых район этот уже пребывал в некотором запустении. Фасады домов местами облупились, фонтаны не работали, а в некогда ухоженных скверах буйно разрослась зелень. Однако жизнь здесь по-прежнему била ключом. Била она и в доме № 2, в котором проживала Евдокия Копытина, в девичестве Хохрякова, о ком и пойдет речь.
Евдокия, или, как ее величали соседки, Дуся, занимала однокомнатную квартиру на втором этаже. Была она вдовой, муж ее погиб на войне, но, несмотря на пенсионный возраст, была женщиной еще крепкой, деятельной и острой на словцо. Внешностью Дуся обладала самой традиционной. Она была коренаста, чуток кривонога, а карие глаза смотрели на мир несколько исподлобья, но в основном дружелюбно. Поскольку работать ей не нужно, Дуся если не носилась по магазинам в поисках дефицита, то день-деньской сидела на лавочке возле подъезда с такими же, как и она, товарками, обсуждала проходящих и лузгала семечки. Еще у Дуси имелась внучка лет двенадцати, проживавшая на Правом берегу и частенько навещавшая бабушку. Девочку звали Наташей.
Накануне Дуся условилась с Наташей сходить на кладбище в Родительский день и по древней традиции помянуть покоившихся на нем родственников. Загодя Дуся напекла ватрушек с творогом и повидлом, а также пирожков с ливером, картошкой, с рисом и яйцами и купила конфет-подушечек. Всю эту снедь она готовилась раздать страждущим в качестве поминальных гостинцев. Лично для себя она приготовила чекушку водки, сто граммов копченой колбасы, пару вареных яиц, а для внучки немного шоколадных конфет «Ласточка».
Рано утром Наташа явилась к бабушке, и они отправились «на могилки», как выразилась Дуся. Стояло начало мая. День обещал быть пасмурным. Вначале моросил мелкий холодный дождик, но, когда бабушка с внучкой вышли из дома, он уже прекратился, оставив после себя на асфальте быстро подсыхающие лужи. Несмотря на будний день, на улице было заметно оживление. Сотни людей стремились на погост с той же целью, что и наша парочка. У всех в руках имелись клеенчатые сумки либо сетки, в которых булькала некая жидкость, пока что запечатанная в бутылки, и шел аппетитный дух домашней снеди. Некоторые несли в руках букеты разноцветных бумажных цветов. Цветы были настолько ярко окрашены, что от их вида начинало ломить зубы.
Дуся и Наташа сели в трамвай, доехали до конечной остановки, вышли и влились в людской поток, спешивший на кладбище. По дороге они купили у какой-то старушки несколько бумажных роз, вручив ей вместе с деньгами и пару ватрушек.
Наконец достигли пределов кладбища. Здесь было никак не меньше народу, чем на первомайской демонстрации. Люди сновали меж могил, громко разговаривали, а некоторые даже смеялись. Вместе с тем имелись примеры и другого рода. Внутри оград возле скромных памятников застыли в глубокой скорби безутешные родственники тех, кто лежал в земле, а иные и рыдали в голос. С любопытством таращась по сторонам, Дуся и Наташа брели по главной аллее к своим близким. По пути они полюбовались большим, из черного мрамора, обелиском директору металлургического завода Носкову. На фоне весьма скромных железных пирамидок и деревянных крестов мраморный памятник производил весьма сильное впечатление. К тому же прилегающая к могиле начальника обнесенная оградой площадь была столь велика, что на ней можно было бы разместить небольшое футбольное поле. Все это не могло не впечатлять, однако в душе Евдокии Копытиной не нашлось места зависти. Она лишь сказала Наташе, кивнув на обелиск: «Хороший человек был Иван Григорьевич. Царствие ему небесное!» – и побрела дальше.
Наконец цель была достигнута. Они очутились перед двумя выкрашенными голубой краской восьмиконечными крестами, на которых значилось: «Василий Харитонович Хохряков, 1884–1958» и «Татьяна Петровна Хохрякова, 1888–1962».
– Здравствуйте, папа и мама, – нараспев произнесла Дуся, перекрестилась и истово поклонилась крестам.
– Почему у них фамилии другие, не как у тебя? – спросила девочка.
– Потому что я замужем была и ношу фамилию мужа.
– От чего они умерли? – немедленно поинтересовалась Наташа.
– От болезней, – неопределенно отозвалась Дуся.
– От каких болезней?
– От разных. Надорвались, болели, а потом отдали богу душу. Теперь они в раю, смотрят на нас оттуда… – Дуся уперла палец в небо.
– И сейчас смотрят? – полюбопытствовала Наташа.
– Именно, – подтвердила Дуся. – Видят: мы пришли их навестить, и радуются, что не забыли.
Могилки в общем были ухожены, но после зимы среди свежей травы торчали сухие стебли степных будяков. Дуся поспешно выдернула бурьян, выбросила его за оградку и только после этого достала припасы. Она разложила на стоявшем здесь же дощатом столике колбасу, яйца, конфеты, извлекла чекушку и маленький граненый стаканчик, наполнила его, вручила девочке «Ласточку» и, тихо проговорив: «Ну, помянем рабов Божьих…», залпом проглотила водку. Лицо ее тут же покраснело и залоснилось, глаза заблестели. Дуся уткнула голову в ладони и, казалось, глубоко задумалась.
– Скажи, баба, – вновь спросила Наташа, – это мои прабабушка и прадедушка тут похоронены?
– Тут, внученька, – отозвалась Дуся.
– А дедушка где? Ведь он тоже умер.
– Я тебе сто раз говорила. На фронте погиб. Где-то под Москвой… А где точно, не знаю. А так бы съездила на могилку к моему Пашеньке…
– А он тоже в раю?
– Ну ясное дело.
– И смотрит сейчас на нас?
– Можешь не сомневаться. Давай-ка за упокой его души выпьем. То есть я выпью, а ты конфетку съешь.
– А вот, баба, объясни мне: те, которых сегодня поминают, они все в раю?
– Ну… не все.
– А другие, те, что не на небе… Они где?
– В аду, думается.
– Это под землей?
– Само собой.
– Но ведь и их сегодня поминают? Как же так? Если они плохие, чего же их вспоминать?
– Для того и вспоминать, чтобы им на том свете легче было.
Девочка замолчала, видимо обдумывая услышанное. Дуся тем временем выпила еще один стаканчик, облупила яйцо и стала смачно жевать его, потом принялась за колбасу и заедала все это добро пирожком с ливером.
– А скажи, баба, вон те холмики, – девочка показала рукой куда-то вперед, – они тут зачем?
– Какие холмики? Ах, эти. Тоже могилки, видать.
– Чьи могилки?
– А бог их знает.
– Тех, что в аду?
– Может, и так. А может, каких невинно загубленных…
– Что значит: невинно загубленных?
– Ну… Как тебе объяснить… Вот, скажем, в войну к нам в город понагнали узбеков из Средней Азии… В Трудармию, значит. Они, узбеки эти, мерли как мухи. Мороз страшный, а они в одних халатах… Какой от них был прок, до сих пор не пойму. Бродили по улицам как тени. Тут же и падали. Ногой толкнешь, а он – как бревно. Замерз бедолага. Вот их собирали и закапывали… Даже таблички на могилках не ставили… А то, может, это те, кто еще до войны в здешней тюрьме сгинул.
– Сгинул – это как?
– Ну, расстреляли. Или сам помер. Мало ли…
– Они тоже в аду?
– Зачем в аду? На небесах, надо думать.
– И на нас тоже смотрят?
– Может, и смотрят, а может, и не смотрят, а только думают.
– О чем?
– О том, кто за них отомстит.
Через некоторое время Дуся допила водку, поднялась и стала укреплять бумажные цветы меж перекладин крестов. Ее заметно развезло, она еле слышно хихикала и одновременно жевала пирожок. Наташа тем временем вышла из ограды и подошла к безымянным могильным холмикам. Было их штук десять или двенадцать. Поросшие только что вылезшей изумрудной травой, они возвышались над землей, словно верхушки человеческих голов, покрытых редким волосяным покровом. Девочка бродила между холмиками, глядя под ноги, словно рассчитывая обнаружить нечто интересное, но ничего особенного не замечалось, лишь кусочки бутылочного стекла да ржавая консервная банка попадались на глаза. И вдруг острые глаза Наташи заметили: впереди между холмиков что-то блеснуло. Она нагнулась. Монета! Судя по торчащему из земли торцу, довольно крупная. Неужели рубль?! Наташа поспешно нагнулась, вытащила монету из земли и покосилась на бабушку: не видит ли та. Но Дуся не смотрела по сторонам. Она до сих пор не могла приладить к крестам бумажные цветы и сердилась, что выражалось в неразборчивых ругательствах, которые она бормотала себе под нос. Девочка повернулась к бабушке спиной и разжала ладошку. Монета действительно была довольно крупной, но нисколько не походила на рубль. На одной ее стороне присутствовала пятиконечная звезда и – какие-то письмена на непонятном языке. Кроме того, в монете была пробита маленькая дырочка.
Наташа плюнула на монету и потерла ее между пальцев. Серебро, а именно из него была отчеканена монета, заблестело.
«Интересная вещичка, – подумала девочка. – В дырку можно продеть нитку и повесить ее себе на шею. Вот девчонки обзавидуются». И сунула монету в кармашек кофточки.
Бабушке она решила не говорить о своей находке, помня ее предупреждение ничего не поднимать на кладбище с земли.
Дуся наконец справилась с бумажными розами и взглянула на внучку. Та прыгала поодаль.
– Пойдем, Наташенька, милостыньку раздадим, – позвала она девочку. Потом перекрестила могилы, поклонилась им, и они отправились в обратный путь.
Когда они вернулись на улицу Красных Галстуков, Дуся еле держалась на ногах. Были ли этому причиной усталость, горячее солнце, неожиданно вылезшее из-за туч, или содержимое чекушки, сказать трудно. Скорее всего, свекольные пятна на Дусином лице оказались следствием всех трех вышеперечисленных факторов. Как бы там ни было, она тут же плюхнулась на кровать и немедленно захрапела.
Наташа тоже изрядно устала. Беспрестанно зевая, она побродила по комнате, потом пошла на кухню и поставила чай, а когда он закипел, налила себе полную чашку и взяла кусок пирога с малиновым вареньем. После пирога спать захотелось еще сильнее, девочка прилегла на диван и закрыла глаза.
Дуся пробудилась от страшного рева. В диком испуге она соскочила с кровати и сразу все поняла. Орал предмет ее гордости – телевизор «Рекорд», к которому, кроме нее самой, не смел прикасаться никто. Дуся подскочила к телевизору и выключила его.
– Наташка!.. – на этот раз уже орала она сама. – Наташка, ты зачем телик включила?! Кто тебе разрешил?!
– Я не включала! – Девочка села на диване и принялась протирать глаза.
– А кто же его включил?! – продолжала напирать Дуся.
– Не знаю… Я спала.
Дуся и сама уже поняла, что ребенок не виноват. Наташа всегда отличалась послушанием, а уж телевизор, который был для Дуси святыней, никогда бы тронуть не посмела.
«Как же это понимать?» – размышляла Дуся, подойдя к телевизору и зачем-то обнюхивая его. Телевизор пах пылью и подсохшей изоляционной лентой. Можно предположить только одно: телевизор включили в тот момент, когда в квартире отсутствовало электричество. Такое на улице Красных Галстуков случалось. Включили, он не заработал, ну и забыли про него… Теперь свет дали, и он сам собой включился. Но почему на полную мощность?
Размышляя над этими странными обстоятельствами, Дуся пошла на кухню, налила себе стакан остро пахнущей жидкости из стоявшей на холодильнике трехлитровой банки с так называемым «чайным грибом» и залпом выпила ее. Газированный напиток шибанул в нос, и Дуся икнула. Тут ей показалось, что холодильник чуть заметно дернулся. Она в изумлении уставилась на агрегат, ожидая продолжения. И оно последовало. Холодильник снова дернулся, на этот раз значительно сильнее.
– Ой! – только и смогла произнести Дуся. И это «ой!» словно дало команду дальнейшим событиям.
Холодильник подпрыгнул на месте, дверца распахнулась, и из его чрева посыпались емкости с огурцами, капустой и вареньем. Банка с «чайным грибом» упала на пол и разбилась. Следом полетели бутылка с подсолнечным маслом, кусок соленого сала, пачка дрожжей и какие-то пузырьки с давным-давно просроченными лекарствами. Завершил картину огрызок совершенно засохшей колбасы, ударивший Дусю по носу. Создавалось впечатление: продукты не просто падают, а их кто-то выталкивает наружу.
– Батюшки! – завопила Дуся. – Что же это делается?!
На вопли бабушки прибежала Наташа и, разинув рот, созерцала происходящее. А посмотреть действительно было на что. К пляшущему холодильнику присоединились и другие предметы кухонной обстановки. Заходил ходуном стол. Ящики его сами собой открылись, и из них вылетели ложки, вилки и ножи, но не посыпались на пол, а плавно закружились в воздухе. Один нож, самый большой (им Дуся обычно резала мясо), подлетел к ее лицу и завис перед ним, словно изучая.
– Мама, – только и смогла произнести хозяйка и села на пол.
В воздух тем временем взвились тарелки, вылетевшие из сушилки, висевшей над мойкой, и запорхали словно бабочки. Странное дело, столовые приборы не налетали друг на друга, а кружились в некоем заданном ритме, словно ими кто-то манипулировал.
– Бабушка! – воскликнула Наташа. – Объясни, что происходит?
– Не знаю я… Не знаю! Вещи взбесились! Все взбесилось! И откуда такая напасть свалилась?!
В холодильнике, среди прочей снеди, хранилось с пяток вареных картофелин и вареная же свекла, которые Дуся намеревалась использовать для приготовления винегрета. Теперь вышеперечисленные овощи плавали над хаосом, словно в безвоздушном пространстве, и являли своим видом нечто вроде небольших космических тел, если и не планет, то как бы астероидов. К ним, наподобие звездных кораблей, то и дело приближались столовые приборы и, облетев по орбите, отправлялись в дальнейший поиск.
– С ума сойти! – обозначила свое отношение к происходящему Наташа. – Вставай, бабушка, бежим из квартиры!
– Куда бежать, куда?! – вскричала Дуся, однако выполнила пожелание внучки, вскочила и ринулась в комнату.
Но и здесь творились не менее странные дела. Зеркальный платяной шкаф того стиля, который называют «славянским», подпрыгивал на месте. Телевизор вновь включился и орал о ходе посевной в Нечерноземье. Кровать выехала на середину комнаты и, словно норовистая лошадь, неистово била копытами, сиречь, ножками по полу.
Дуся отворила входную дверь и что есть силы завопила:
– Помогите!!!
Ее вопль пронесся между этажами и вырвался на улицу, где был тут же услышан сидевшими на скамеечке соседками. В том, что кричала именно Дуся, не было никаких сомнений, и соседки бросились на помощь. Когда Дуся увидела их разгоряченные лица в проеме двери, она присела на табурет и, простирая длань в сторону кухни, воскликнула:
– Зрите, сестры!
«Сестры», вытаращив глаза и приоткрыв рты, безмолвно взирали на буйство Дусиной мебели. Наконец самая отчаянная из женщин на цыпочках проследовала в направлении указующего перста. Вид происходящего на кухне и вовсе поверг ее в шок. Некоторое время она созерцала проявление космических сил в кухонном пространстве, потом повернулась к Дусе, находившейся в позе прорицательницы, и, еле ворочая языком, спросила:
– Почему так?
– А за грехи наши, – немедленно отозвалась Дуся. – Грешили, вот и кара.
– Милицию надо вызвать, – заметила наиболее прагматичная из женщин.
– Газоспасателей, – заявила другая.
– Пожарных…
– При чем тут газоспасатели? У нас в доме и газа-то нет. А пожарные? Ведь не горит же ничего. Только милицию!
– Что тут происходит? – раздался вдруг требовательный мужской голос. Он принадлежал водопроводчику Сундукову, проживавшему в том же подъезде, но на первом этаже. По случаю Родительского дня Сундуков находился в некотором подпитии.
– Мебеля у Дуськи взбесились, – сообщила женщина, которая призывала вызвать милицию. По-видимому, она сохранила наиболее ясный рассудок.
– Мебеля? Какие, то есть, мебеля?
– Сам посмотри.
С минуту Сундуков безмолвно взирал на поведение Дусиной кровати, изображавшей из себя лошадь, потом покачнулся и грохнулся в обморок.
– Слаб оказался наш Сундук, – заключила рассудительная женщина и пошла вызывать милицию.
Когда через двадцать минут к дому № 2 по улице Красных Галстуков подъехал темно-синий полуфургон с красной полосой по бокам, ласково именуемый в народе «раковой шейкой», возле подъезда, в котором проживала Евдокия Копытина, собралось преизрядное количество народа. Люди оживленно переговаривались, размахивали руками, а время от времени то один, то другой бегали наверх, в Дусину квартиру, чтобы собственными глазами узреть странные явления. При появлении милиции толпа расступилась, и стражи порядка чинно проследовали к Дусе. Происходящее у нее, казалось бы, не вызвало у милиционеров особого интереса. Некоторое время стражи порядка молча разглядывали происходящее, потом старший по званию обратился к хозяйке, продолжавшей восседать на табурете посреди всеобщего хаоса.
– А чего вы нас вызывали? – спросил сержант.
Дуся тупо молчала, однако бойкая женщина, позвонившая в милицию, тут же отозвалась.
– Как чего?! Как чего?! – завопила она. – А это вы видите?! – И она обвела творившееся безобразие широким взмахом руки.
– Ну видим. И что?
– Как что?! Прекратить надо.
– Как же мы можем прекратить?
– Скомандуйте.
– Ну ты, тетка, даешь! Скомандовать ей надо. Кому командовать-то?
– Этой… этим…
– Да кому, этим?
– Силам, которые все затеяли.
– Ладно, попробуем. Эй вы, неведомые силы, которые устроили этот бардак, прекратите немедленно!
Вначале ничего не произошло. Платяной шкаф продолжал трястись, кровать все так же подскакивала на месте, даже кухонная утварь по-прежнему порхала на ограниченном пространстве, однако милиционер повторил свое требование, и, похоже, оно возымело действие. Ножи и вилки посыпались на кухонный пол, за ними приземлились овощи. И мебель успокоилась, перестала дергаться, однако свои прежние места занять не спешила.
– Ну вот видите, – произнес сержант, – стоило прикрикнуть, и чудеса прекратились.
– Что значит начальственный бас! – иронически заметила бойкая гражданка.
– Именно, – подтвердил сержант. – Теперь оформим протокол… Но что писать – не представляю. Как растолковать происходившее, чтобы было понятно начальству?
– А может, не нужно никакого протокола, – заметил его напарник, совсем еще молодой парнишка в новенькой форменной фуражке. – Ведь преступление не имело места. Что, собственно, произошло? Да ничего особенного. Мебель сдвинулась со своих мест? Так этот факт легко объяснить. Дом-то старый. Вот и начал оседать. Просадка грунта. Такое иной раз случается.
– Толково рассуждаешь, Петровский, – одобрительно заметил сержант.
– А вилки почему летали? – не сдавалась пытливая соседка.
– Электромагнитные поля на них действовали, – нимало не смущаясь, продолжил развивать свою версию событий Петровский. – От холодильника, к примеру…
– А почему они, поля эти, только в Дусиной квартире фунциклируют?
– Этот вопрос не к нам, служителям Фемиды, – ответствовал грамотный Петровский, – а к научным кругам. Тут у вас поблизости пединститут находится. Обратитесь туда. Может быть, тамошние ученые дадут вам более развернутый ответ.
– Никакая это не осадка, – впервые подала голос Дуся. – Дом у нас хороший, крепкий…
– Тогда что это? – поинтересовался пытливый Петровский.
– Нечистая сила, вот что!
– А если нечистая сила, то нужно вызывать попа, – сообщил свое мнение сержант. – Пускай очистит квартиру. Водой святой ее опрыскает.
– Вот это верно! – воскликнула Дуся. – Первый раз за вечер я услышала дельные слова. Вызову батюшку, чтобы освятил мое несчастное жилище, а то в нем демоны завелись. С чего бы только? Ведь я и на кладбище сегодня побывала, и батюшку с маменькой помянула… Может, плохо помянула? Или кого забыла помянуть, вот он и сердится. Не ведаю, вот вам крест, не ведаю! Но покудова поп не пожалует, ноги моей здесь не будет. Собирайся, Наташа. К вам на Правый берег поедем.
На этом события на улице Красных Галстуков прекратились. Однако по-настоящему все только начиналось.