Посвящается Нао, Тиму, Дэвиду и Бену
Никто не выбирает зло во имя самого зла.
Его лишь принимают за счастье, за добро, которого взыскуют.
Мэри Уоллстонкрафт
Саймон стоял, немо глядя на парадную дверь собственного дома.
Другого дома он никогда не знал. Сюда родители принесли его, когда он родился, и здесь, в стенах дома на Бруклин-роу, он и вырос. Летом играл на улице в лиственной тени деревьев, зимой мастерил самодельные снегоступы из крышек от мусорных баков. Здесь, в этом доме, его семья сидела шиву[1] после смерти его отца. Здесь же он впервые поцеловал Клэри.
Он никогда даже представить себе не мог, что настанет день – и дверь этого дома будет для него закрыта. Когда Саймон в последний раз видел свою мать, та назвала его чудовищем и умоляла уйти прочь. С помощью гламора он заставил ее забыть о том, что он теперь вампир, но не знал, как долго гламор продержится. И, стоя на холодном осеннем ветру, глядя прямо перед собой, Саймон понимал – времени не хватило.
Дверь была вся испещрена знаками: грубо намалеванные краской звезды Давида, врезанные в дерево контуры слова Хай[2] – «жизнь». К дверной ручке и молотку кто-то привязал тфилины[3]. Хамса, Рука Бога[4], закрывала глазок.
Саймон через силу тронул металлическую мезузу, прибитую справа от двери. Он видел, как задымилась плоть там, где его рука соприкоснулась с освященным предметом, но ничего не почувствовал. Даже боли. Только жуткое, пустое ничто, медленно превращавшееся в холодную ярость.
Он пнул дверь так, что эхо от удара разнеслось по всему дому.
– Мам! – заорал Саймон. – Мам, это я!
Стук спешно задвигаемых засовов был ему единственным ответом. Обостренный слух Саймона распознал шаги матери, ее дыхание… но она не сказала ни слова. Даже сквозь дерево он чуял кисловатый, пронзительный запашок ее страха.
– Мам! – голос Саймона дрогнул. – Мам, ну это вообще ни в какие ворота не лезет! Впусти меня! Это же я, Саймон!
Дверь тряхнуло так, словно мать отвесила ей пинка в ответ.
– Убирайся! – хрипло отозвалась она неузнаваемым от ужаса голосом. – Убийца!
– Я не убиваю людей, – Саймон устало прислонился лбом к двери. Он понимал, что, скорее всего, мог бы ее попросту выбить – но что бы это доказало? – Я же тебе говорил. Я питаюсь только кровью животных.
– Ты убил моего сына, – проговорила мама. – Убил его, и подменил монстром.
– Я и есть твой сын!
– Ты выглядишь, как он, и говоришь ты его голосом, но ты не он! Ты не Саймон! – теперь она почти кричала. – Убирайся прочь от моего дома, пока я тебя не порешила, чудовище!
– Бекки, – выговорил Саймон. Он почувствовал, что щеки у него мокрые и коснулся их, и когда отнял ладони, увидел пятна: он плакал кровавыми слезами. – Что ты сказала Бекки?
– Держись подальше от своей сестры, – и Саймон услышал за дверью грохот, словно что-то опрокинули.
– Мам, – повторил он, не в состоянии снова повысить голос: получился только хриплый шепот. Рука начинала пульсировать. – Мне надо знать, тут Бекки или нет. Мам, открой дверь. Пожалуйста…
– Держись от Бекки подальше! – и Саймон услышал, как она попятилась прочь. Затем раздался пронзительный скрежет открывающейся кухонной двери – его бы Саймон ни с чем не перепутал. Скрипнул линолеум под ногами матери; открылся кухонный ящик. Перед глазами вдруг встала мама, хватающаяся за нож.
Пока я тебя не порешила, чудовище.
Эта мысль вмиг заставила его отшатнуться от двери. Если мама бросится на него с ножом, сработает Метка. И уничтожит ее так же, как уничтожила Лилит.
Он уронил руку и медленно отступил прочь от двери; спотыкаясь, сошел со ступенек, двинулся через тротуар и там, наконец, прислонился к стволу одного из затенявших квартал больших деревьев. Там он и стоял – глядя на входную дверь собственного дома, отмеченную и изуродованную знаками ненависти, которую к нему питала его собственная мать.
Нет, напомнил он себе. Не к нему была эта ненависть. Мама ведь считала, что он умер. Того, что она ненавидела, не существовало в природе. Я не то, чем она меня называет.
Саймон не знал, как долго еще простоял бы там, таращась на дверь, если бы карман его куртки не завибрировал от телефонного звонка.
Он рефлекторно потянулся за телефоном, заметив, что узор с передней части мезузы – переплетенные Звезды Давида – отпечатался на ладони ожогом. Переложив телефон в другую руку, он прижал трубку к уху.
– Алло?
– Саймон? – это была Клэри, и, судя по голосу, она едва переводила дух. – Ты где?
– Дома, – сказал было Саймон и замолчал. – У мамы дома, – поправился он. Собственный голос показался ему пустым и отстраненным. – Ты почему еще не вернулась в Институт? Со всеми все в порядке?
– Вот поэтому я тебе и звоню, – ответила Клэри. – Сразу после того, как ты ушел, Мариза спустилась обратно с крыши, где должен был ждать Джейс. Так вот, никого там не было.
Саймон тронулся с места. Не осознавая этого толком, как механическая кукла, он двинулся вверх по улице – к входу в метро.
– В смысле – никого не было?
– Джейс исчез, – сказала она, и Саймон уловил напряжение в ее голосе. – И Себастьян тоже.
Саймон замер в тени голых ветвей дерева.
– Но Себастьян был мертв. Клэри, он умер…
– Тогда объясни мне, почему его тела там нет, потому что его там нет, – сказала она, и ее голос наконец-то дрогнул. – Там наверху вообще ничего нет, только полно крови и разбитого стекла. Они оба пропали, Саймон. Джейс пропал…