Вопреки названию эта повесть не о гуннском шаньюе. Вернее, так... о самом Модэ здесь сообщается не многим больше, чем в исторических анекдотах, которые любил приводить Лев Гумилев.

Это рассказ о людях, по единственным и неповторимым жизням которых прошла конница хунну / исторический процесс / воля богов. Не случайно, большинство центральных персонажей – не хунну, а юэчжи, возможно, чуть более скифоподобные и зороастрийски «подкованные», чем следовало бы, но оттого не менее живые.

Для чужака в степи все травы одинаковы, но у каждой травинки свой путь к смерти. Все герои повести попали под копыта коня Модэ, но все погибли по-разному. А кто и не погиб – по крайней мере, не полностью.

Таков один рассказ. Есть и другой...

Сквозь оставленные жизнями ушедших прорехи во времени на мгновение проступают лица наших современников, столь же отчаянно, надрывно отыскивающих в себе и других хоть что-нибудь, достойное спасение от грядущего поглощения призраками «серой степи»...

«Истинно! исстари

слово мы слышим

о доблести данов,

о конунгах датских,

чья слава в битвах

была добыта!...»

Чудесно воссозданные Тихомировым аллитерации звучат как заклинание, открывающее для нас мир древнегерманского эпоса. Со стороны переводчика – подвиг не меньший, чем обретение Одином «меда поэзии».

Тот, кто пойдет до конца, полюбит «Беовульфа» и «Старшую Эдду» (в стихах! не пересказе), никогда не исчерпает полностью эту энциклопедию древнегерманского средневековья, вобравшую в себя эпическую традицию Севера от эпохи великих переселений до эры викингов. С последней поэму связывает время составления уцелевшей рукописи. С первой – происхождение и содержание преданий, являвшихся в ту пору, когда англы еще жили по соседству с данами в Ютландии, общим достоянием северогерманских народов.

И пусть основные сюжетные линии «Беовульфа» безнадежно истасканы за тысячелетие подражаний. Пусть современный жанр фэнтези превратил драконоборцев в продукцию массового производства. История о герое и чудовищах в эпосе выглядит тем убедительнее любых современных поделок, чем более буднично она рассказывается. Это не развлечение, не ученая игра, а достоверное описание мира, как его знала языческая устная традиция и не слишком далеко ушедший от нее христианский автор-составитель поэмы VIII века. Чтобы с пользой внимать им, нужны, цитируя Высоцкого, «ухо подготовленное» и «око понимающее».

Для читателей «Библиотеки всемирной литературы» именно «Сага о Гисли» явилась вратами в мир исландских родовых распрей, викингских походов и тянущейся поколениями кровной мести. Составитель тома, Михаил Иванович Стеблин-Каменский, нарушил негласную традицию открывать собрания саг об исландцах более обстоятельной, включающей описание начальных этапов колонизации Исландии и, в своем роде, не менее драматичной «Сагой об Эгиле». В результате наше знакомство с эпохой викингов проходило на фоне наиболее «кинематографичной» и психологически напряженной семейной истории X века, сравниться с которой может лишь величайшее произведение древнеисландской прозы – «Сага о Ньяле».

Здесь не найти широкого исторического фона: истории заселения страны, пребывания героев при королевских дворах Европы и заморских приключений, как во многих других сагах. Ничто не отвлекает от центрального конфликта. Скупой, лаконичный стиль изложения – фирменный стиль саг – не позволяет ни на миг отдохнуть от непрерывного действия. Внутренние переживания персонажей в сагах на девяносто процентов остаются «за кадром», реплики – нарочито малословны и неопределенно образны, но поступки таковы, что кричат о стоящих за ними мотивах и чувствах на весь «круг земной». Тот, кто ожидал размеренной монотонности исторических хроник или артхаусной анахроничности ирландских scel, обнаружит себя посреди брутального раннесредневекового боевика, помноженного на вполне голливудскую криминально-психологическую драму. В целом, немного найдется памятников мировой литературы, столь близких современному массовому вкусу, как исландские родовые саги.

«Сага о Гисли», несомненно, – один из лучших образцов жанра. При этом она не может считаться вполне типичной, поскольку основное столкновение разворачивается не между соперничающими семьями, а внутри достаточно тесного круга близких родственников. Многие исландцы эры викингов, будучи вовлечены в родовую вражду, оказывались связаны набором взаимоисключающих обязательств. Но лишь здесь необходимая для сохранения законного места героя в догосударственном обществе месть за одного из близких оказывается сопряжена с убийством другого родича и последующим исключением вынужденного убийцы из родового коллектива, во имя которого месть вершилась. Возможно, именно нетипичность коллизии породила нехарактерный для саг литературный прием. Мы не знаем точно личности первого убийцы и того, пало ли возмездие заслуженно. Криминальная драма оборачивается детективом с открытой концовкой, что позволяет «Саге о Гисли» при сохранении неповторимого исторического колорита соответствовать всем требованиям бестселлера XXI века.

Перед нами написанный с позиций американского либерализма середины XX века панегирик Юлиану Отступнику, естественному предшественнику всех религиозных диссидентов христианской истории. Учитывая роль Видала в собственной национальной культуре, Америки 1960-х здесь по крайней мере столько же, сколько и поздней античности. Но в силу не так давно осознанной «непрозрачности» нашего восприятия других эпох навязывание прошлому современных идеологических стереотипов – распространенный недостаток даже в сугубо научных работах.

Разумеется, составляющие тело романа фиктивные «письма» и «дневники» говорят об американском классике и его времени не меньше, чем о своих условных творцах. Однако каждый рассказчик у Видала – подлинная историческая фигура, чьи суждения, высказывания и поступки достаточно корректно соотносятся со свидетельствами сохранившихся источников, в том числе действительно вышедших из-под пера упомянутых лиц. Иными словами, любой из представленных персонажей вполне мог написать что-нибудь в подобном духе. При этом мировоззренческие и стилистические особенности того или иного повествователя открывают неисчерпаемые возможности для периодической смены угла зрения на описываемый предмет. А поскольку весь корпус «документов» о правлении Юлиана представлен читателю в процессе формирования (его составители – Приск и Либаний – состоят в переписке и, зачастую, в полемике друг с другом, дневники же своего царственного покровителя, если они противоречат их собственным взглядам, дополняют и корректируют), мы имеем перед собой живой диалог различных версий реальности.

Пожалуй, в наименьшей степени данный подход пошел на пользу самому императору. Смутно угадываемому за скупыми фактами дневника, чтобы сразу потеряться в ворохе чужих суждений о нем, образу Юлиана, возможно, не достает психологической глубины. Но Видала интересует не психологический портрет и даже не жизнеописание как таковое, а история воздействия религиозного выбора Отступника на последующую европейскую традицию. Бывшие сторонники Апостата создают в классической греко-римской форме своего рода языческое евангелие, настолько же превосходящее самого героя, насколько христианское благовестие больше любой возможной человеческой биографии. В результате «Отступник», как и «Галилеянин», продолжает жить в современной культуре.

Официальная аннотация к роману гласит, что он посвящен раннему периоду жизни и творчества Микеланджело Буонаротти. Это формально верно, но лишь в той мере, в какой краткое описание живописного шедевра в искусствоведческом журнале соответствует самому произведению. Между тем, чешскому автору, потратившему на свой роман значительную часть жизни и все равно не успевшему его закончить, удалось создать творение, достойное тех великих произведений искусства, историю создания которых он описывает. К слову, многие работы Микеланджело тоже остались незакончены, но это не мешает им быть тем, что они есть…

«Камень и боль» полностью оправдывает свое название, тут много камня и много боли – косной материи окружающего художника мира итальянского Возрождения с его людьми, политикой, философией, искусством и специфически микеланджеловской манеры этот мир воспринимать, пропуская его через призму созидательного страдания, которое, подобно резцу ваятеля, превращает саму жизнь, историческую эпоху со всем ее наполнением в неповторимое произведение творческого гения. Каждая страница, каждое предложение текста здесь – необходимая часть общего узора, без которого трудно представить конечное целое. В одной мимоходом брошенной фразе может заключаться настолько объемный портрет какого-нибудь политического деятеля, мыслителя или человека искусства, что вы получите о нем более полное представление, чем, если бы прочитали соответствующую статью в энциклопедии. Уровень детализации при описании исторических фигур и событий таков, что больше узнать о происходившем в Италии, начиная с «мессы Пацци» во Флоренции и заканчивая восшествием на папский престол Юлия II, едва ли возможно даже из серьезной научной монографии. Недавно вышедшие сериалы «Борджиа» – американский и европейский – не выдерживают здесь ни малейшего сравнения...

И все это обилие людей, вещей и событий освещено, окрашено и оправдано нервным, болезненным взглядом ваятеля, мечтающего о форме, с помощью которой он поможет этому жестокому миру раскрыть таящуюся в нем внутреннюю красоту, – до такой степени, что несмотря на то, что роман полностью написан от третьего лица, читатель как будто видит на полотне чувства и мысли десятков и сотен проходящих перед ним персонажей – самого героя и тех, кто будет упомянут лишь один раз, а затем навсегда исчезнет. Удивительное умение описывать внутренний мир средствами скорее изобразительного искусства, чем литературы…

В результате получилась многим кажущаяся спорной, но, несомненно, значительная вещь. Насколько я понимаю, роман сейчас считается чешской литературной классикой.

Наверное, не много найдется в художественной культуре и литературе тем, столь же изъезженных, как тема Колумба. Однако сохраняющийся интерес к ней, несмотря на бескрайнее море посвященных данному предмету произведений, свидетельствует о неудовлетворенности как авторов, так и читателей полученными в ходе ее предшествующей разработки результатами. При этом сама затасканность рассматриваемого сюжета является следствием его непреходящей актуальности для многих поколений интерпретаторов. Поиск новых земель – иного мира – своего рода «tabula rasa», места для лучшей жизни, свободной от влияния прежних жизненных обстоятельств, ограничений и ошибок, в какой бы сфере он ни осуществлялся, неизменно выступает лейтмотивом поступков определенного числа людей в любую эпоху.

Роман Поссе суть хроника встречи «Старого» и «Нового» света, прочувствованная и рассказанная сквозь призму специфического мировосприятия, сформированного латиноамериканской литературой XX века. Это роман-видение, более похожий на стимулированные дарами американской природы откровения «дона Хуана», чем привычное европейскому читателю рациональное изложение истории великих открытий. Встреча миров здесь превращается в грандиозное сюрреалистическое действо вне времени и конкретной исторической эпохи: первое плавание Колумба растворяется в трех его последующих экспедициях и всех позднейших плаваниях через Атлантику. Вековая сосна, которой в один прекрасный день суждено стать килем «Санта-Марии» и которая на краткий миг становится главным героем повествования, предстает связующим отдельные участки космоса мировым древом. И так далее, и тому подобное… Такого рода расширение до космических масштабов различных бытовых элементов описываемой действительности иногда кажется чрезмерным, но позволяет увидеть важные стороны личности Главного адмирала Моря-Океана, его близких, августейших покровителей и других героев романа, которые обычно игнорируются.

Со второй половины XX века в изложении темы Колумба вообще наметился явственный перенос акцентов с прагматических аспектов его открытий – завоевания новых жизненных пространств, поиска короткого пути к богатствам Азии, на мистико-религиозные – такие как обнаружение Эдемского сада, Рая земного. Не случайно наиболее значимые произведения новейшего времени носят названия «Завоевание Рая» или, как здесь, «Райские псы». Но если в фильме Ридли Скотта Америка предстает все же новой возможностью, Новым Светом, в который европейцы принесли все ошибки и преступления Старого, то у Поссе главная, вожделенная цель генуэзца – найти вход в рай библейский, из которого некогда были изгнаны прародители человечества. И когда он, по его мнению, этот рай находит, для него лично наступает конец истории, за которым следует полный отказ от любой деятельности, погружение в единственно возможное в этом месте пассивное созерцание. Библейский рай оказывается тождественен доконтактной инкско-ацтекской Америке, которую спутники Колумба разрушают своей постоянной бесцельной и болезненной активностью, предпочитая, по примеру Адама, в поте лица добывать хлеб свой вместо того, что принимать все действительно необходимое даром. По моему мнению, этим противопоставлением далеко не исчерпывается ни психологическая составляющая личности самого Колумба, ни идейная сторона начинающейся Конкисты, но определенные, весьма важные аспекты того и другого мы, благодаря автору, оказываемся в состоянии почувствовать.

Странно, что поклонники Джорджа Мартина и Джо Аберкромби прошли мимо этой вещи. Конечно, если считать все, что претендует на приближение к лучшим образцам, но не дотягивает до них, в принципе недостойным чтения, тогда за «Наследника Осени» браться не стоит (чтобы не портить впечатление постоянными сравнениями с идеалом). Но лично для меня данный роман стал первым эпическим фэнтези такого размаха, которое я смог прочитать без неизбежного разочарования после «Песни Льда и Огня» Мартина (с творчеством Аберкромби я тогда еще не был знаком).

Полагаю, данное произведение – вполне достойная (без всяких скидок на то, что это дебютный роман авторов) попытка создать интересный, продуманный в этнографическом, политическом и социально-психологическом (а не только узкожанровом) плане мир, который хочется открывать и изучать. К сожалению, официальная аннотация совершенно не передает духа книги, превращая ее содержание в набор жанровых штампов, литературных банальностей, к каковым можно свести любое произведение в стиле фэнтези, но которые в данном случае поданы отнюдь не банально.

Это касается как места действия, а вернее сменяющих друг друга этно-социально-географических декораций, в отдельных случаях приближающихся к описательным шедеврам Говарда, Мартина, Ле Гуин и Скотта Бэккера, так и трактовки персонажей, которые если не достигают психологической глубины и сложности героев Джорджа Мартина или мрачной колоритности протагонистов Аберкромби, все же далеки от сочащихся елеем сусальных праведников и ходульных злодеев, населяющих многие другие фэнтезийные вселенные. Некоторые особенно жесткие, провокационные и неоднозначные аспекты взаимоотношений основных действующих лиц «Наследника Осени» заставляют вспомнить научно-фантастические шедевры Фрэнка Херберта или двусмысленную фигуру Креи (Дарт Траи) из компьютерной игры Knights of The Old Republic II.

То же самое относится к собственно фэнтезийной стороне романа: объективных проявлений и даже насильственных вторжений трансцендентного, всевозможных религиозных и магических практик здесь более чем хватает, включая такие экзотические формы последних как сексуальная магия – эдакое развитие идей тантрического буддизма и в еще большей степени даосской алхимии. При этом раскрываются они как с точки зрения собственной внутренней структуры, так и в соотнесении с социальными, культурными и прочими аспектами окружающего мира.

Единственным серьезным недостатком данного произведения, пожалуй, можно признать тот факт, что увлекаясь описательной стороной работы всех представленных здесь социально-политических, культурно-религиозных, магических и так далее механизмов (как в случае с той же сексуальной магией, например), авторы зачастую используют второстепенных персонажей в качестве простых винтиков этих самых механизмов, своего рода статистов, лишенных в отличие от главных героев психологической глубины и многоплановости. Но это лишь классическое воплощение старого закона о людских недостатках, являющихся продолжением их же достоинств. И в данном случае недостатки, на мой взгляд, не в силах ослабить общего впечатления от книги.