fantlab ru

Все отзывы посетителя Rinat Gazizov

Отзывы

Рейтинг отзыва


– [  3  ] +

Вера Огнева «Меня зовут I-45»

Rinat Gazizov, 25 сентября 2018 г. 11:26

Это увлекательный боевик.

Я редко дочитываю боевики, потому что они дурно написаны. «Меня зовут I-45» написан здорово. Подача соответствует материалу. Это практически минимализм – вокруг простых и понятных героев есть модули, машины, эстакады, колонны, капсулы – всё скупо, грубо, точно и с высокой степенью условности. Оживают эти декорации, когда на них брызжет кровью. Крови много, внешнего действия с избытком, однако, при чтении понимаешь – герои не умрут, ведь их и так немного при такой динамике на малом объёме.

Римская Империя вышла в космос, действие происходит в будущем. Здесь стандартный набор технологий, стандартная психика, намечаются стандартные противостояния (раз Рим – будет господин vs раб, центр vs колонии, империя vs империя). Среди верований – языческий пантеон; есть другие расы; что происходит за пределами планеты покрыто туманом, но это всё не важно. Почему именно Новый Рим? Как мир к этому пришёл, каков фон – исторический, культурный? Почему этот Рим условен? – легионеров можно легко заменить на риттеров, курии на округи, плебса на слуг, кайфовать не от «гелиоса», а эргота, и так далее. Я не вижу в тексте исконно римской сути, но и это неважно.

Главный герой – I-45, Малая. Она — активный герой с уникальными способностями и тайной происхождения. Она меняется сильнее прочих. Сначала узнаёт себя, потом работает на мафию, потом работает на свою месть, в конце, кажется, работает на родственников, которые ей не близки, но единственным её побуждающим мотивом во всей книге является Энцо. Быть с ним > найти его > отомстить за него; узнавание себя происходит быстро, без ментора. В конце она впутывается уже в другую историю. Параллельно Малой и Энцо работает и другая пара, но не раскрывается. Оценить полностью, насколько крепка такая драматургия (пока сомнительно; а в отзывах упоминался Макки и следование сценарным законам) можно будет после прочтения продолжения.

На самом деле эта книга – как и положено хорошей истории (но без отношения к ней автора, без философской глубины, оригинальных допущений и многих-многих иных измерений литературного пространства) – оставляет ровно один вопрос.

Я хочу узнать лишь, что будет дальше. И это уже немало.

Оценка: нет
– [  21  ] +

Дмитрий Тихонов «Чёртовы пальцы»

Rinat Gazizov, 3 сентября 2018 г. 12:12

Мнение от читателя со специфическими вкусами, максимально пристрастное.

Несколько лет назад в серии ССК я читал ещё какую-то из первых книг. Уровень «Чёртовых пальцев» точно выше.

Очевидно: то, что выходит в серии, решает задачи серии. Всё уже сделано ровно так, как задумано. Вне зависимости от того, хорошо это или плохо написано, раз оно здесь – оно следует плану и удовлетворяет систему. Читатель хочет русского хоррора, хочет определённого (мистика в русской провинции; гримуар — дети-жертвы — пробуждение древних; маньяки-чудовища-неведомое рядом с обыденным, маски обычных людей и т.д.), видит обложку, видит надпись – и получает то, что ему нужно. Есть маркеры, есть узнавание.

От читателя эта книга в большинстве своих вещей многого и не потребует.

Образный язык (в меру «красивый», кинематографический), смакование жестокости (дозированное, работающее на историю), наблюдение за обыденной жизнью (наблюдательности автору не занимать, тут не подкопаешься), удобнейший для широкого читателя ритм повествования – в текстах вам всё будет понятно.

В отзывах выше было сказано: Дмитрий Тихонов рассказывает современным языком для современного читателя, в стилизацию не заигрывается.

Что такое современный язык?

Современный язык – это химера, столпотворение, пластик. Современный читатель – это химера, столпотворение, пластик. В этой книге больше всего пластика. Язык как средство выражения движущих сил конфликта здесь работает в лучшем случае вполсилы. Да, мы видим: это говорит гопник, это шизофазия психопата, это давят прописными странные письмена под обоями странной квартиры.

Но не более, это лишь уровень реплики.

А ведь сама ткань текста, выражающего столкновение человека с необычным, может быть (должна быть?) необычной. Уродливое мышление психопата или чудовища можно передать уродливым языком. Это будет совсем нелегко читаться, но это и есть чудовище, переведённое на язык литературы. Многие решения в текстах могут быть (или всё-таки должны быть?) не кинематографическими, а литературными. Если есть опасения зайти в крайность «литературных понтов» можно сместиться и к другому полюсу.

«Ясность его речи, точная и строгая интонация разительно контрастируют с кошмарным содержанием рассказа. Его резкое, черно-белое письмо не украшено никакими поэтическими метафорами. Прозрачность его языка подчеркивает сумрачное богатство его фантазии. Контраст и единство, стиль и содержание, манера и материал слиты в нерасторжимое целое», — говорит Набоков о «Превращении» Кафки.

Гладкий язык делает любую историю гладкой.

Вместо индивидуального изделия чаще получается удобный и обтекаемый предмет (впрочем, штука отличная в массовом производстве). Именно поэтому мне интересно то, что авторы тёмной волны различают друг друга на анонимных конкурсах не на уровне языка. Они говорят, мол, мы по-разному пишем, но различия выходят жанровые, в материале, в методе. Если экстремально режут, фонтаны крови – это один; а вот тут исторический экскурс – это либо тот, либо тот, но скорее тот, так как история ещё и альтернативная; здесь сказочность, уклон в тёмное фэнтези – это третий…

Я бы не стал заострять внимания, если бы не видел, что на уровне «как» автор «Чёртовых пальцев» способен на гораздо большее. Рассказы о Хармсе и Введенском и эрлэг-хане, например, выглядят гораздо интереснее прочих. Вне размышлений о языке замечу: тексты сборника, выходящие за пределы современности, читаются гораздо интереснее, их содержание и идеи гораздо интереснее.

Каждый раз когда я внезапно встречал фразы вроде «наверно, так смерть выглядит изнутри», я понимал, что автор может и выйти за пределы жанра. Есть какие-то мысли, отрезки текста, которые будто взывают к более серьёзной вещи, другому большому труду.

Чтение этой жанровой вещи на первых текстах (я сначала прочёл рассказы) шло примерно так: «вы присядьте, а я пока наведу тьмы, сгущу тьму меж деревьев, подпущу тьмы в голосе, вы тёмную книгу читаете, тёмные вы мои ребята, внутри вас, кстати, тьма; и если бы я мог сгустить тьму не только синтаксисом, я бы сделал почернее сами точки и запятые». Но потом я привык. Моя проблема – восприятие жанра как аттракциона. Когда ты берёшь билет, и американские горки начинают каждым видимым впереди поворотом и шумом в ушах («тьма-тьма-тьма! вывернись наизнанку!») отрабатывать его стоимость.

Истинная беда для того, кто хочет спонтанности!

Теперь о другом.

Если придерживаться правила: каждый злодей в конце получит свою пулю, – можно сюжетно (и как бы нравственно) некоторые рассказы докрутить. Иначе получается: Ефим справлялся с нечистью, дал слабину (у него-то и прошлое тёмное), скормил ей Игната и конец. А драматургия? Он даже не посомневался, не раскачал, не прожил это решение. Но как slice of life вполне сойдёт.

Для себя я точно представляю, что ещё могло бы быть, чтобы книга меня захватила.

1. Интеллект; эстетики и эмоций здесь через край, а вот третья опора коротковата. Есть мнение, что она лишняя в хорроре, но я вспоминаю «Худеющего» Кинга, а та штука отлично заставляет думать, в неё много вложено на уровне интеллекта. 2. Язык, который неотделим от истории; слово как тело мысли.

Но ведь это будет уже совсем другая литература, а не проект ССК, если очередной эгоистичный читатель со специфическими вкусами получит своё, верно?

Оценка: нет
– [  8  ] +

Генри Лайон Олди «Свет мой, зеркальце…»

Rinat Gazizov, 13 августа 2017 г. 15:32

Автор отзыва – большой поклонник книг Генри Лайона Олди.

Роман читался как уже очень знакомый текст. Сейчас, через некоторое время после, он кажется наиболее плоским и лёгким из написанного. Я буквально знал его заранее, если по поверхности; некоторые идеи вплоть до абсолютного цитирования, я читал уже в авторских постах в vk; множество фраз и так предвидится (если не раз и не два прочёл десяток книг Олди, это, наверно, и есть эффект узнавания?): если в главе идёт дождь, то обязательно будут «хляби небесные»; если туман, то «клубится маревом»; обязательна «усмешка судьбы» и многое другое. Самоповторы? Говорят — почерк. Об этой двойственности далее.

Библейская цитата оттеняет низкое-бытовое, одна такая цитата потащит другую. Как и полагается при «гнилой интеллигентской рефлексии» (герой-автор сам же иронично распишется, что никуда от цитирования не деться), действие, описание, эмоция рисуются привычными триадами слов через ту же известную призму культурного багажа героя-автора (о ней ниже). Свора бесов и театральная подача – это, конечно, Михаил «голым профилем на ежа» Булгаков, а всё повествование в целом — известная традиция нашей социальной фантастики.

Ткань текста плетут ассоциация и иные сближения понятий.

Главного героя тащит по привычной колее «Шутихи» (двойник Ямщика – грань шута), «Ордена Святого…» (изнанка тиражности – своего рода зазеркалье), «Золотаря» (виртуальная реальность – своего рода зазеркалье); собственно, любая вторичная реальность, разработанная во многих книгах Олди, всегда обладает структурным подобием, а потому узнаётся и познаётся с каждым разом быстрее и проще.

Герой-автор вооружён тем же культурным багажом, подаёт своё бытие сквозь призму классической и рок-музыки, пьес Шекспира, поп-культуры, дзен, мемов и т.д. Герой-автор строит самый привычный и узнаваемый нарратив. Ямщик-Снегирь, герои «Шутихи» и иже с ними. Каким-то образом с первых строк узнаваемый и предсказуемый, очень живой, упрямый, развивающийся герой Олди – это одновременно самоповтор, клише и штамп, и я не могу уловить границу, где это самоповтор, клише, штамп, а где это – почерк, стиль.

Мне кажется, что вскоре, наравне с привычными мастерами меча и магии, грубыми орками, утончёнными эльфами, бескомпромиссными инквизиторами, хитрыми ворами, будет стоять и штамп Олди.

Это такой герой — посложнее приведённых, конечно! — но с чёткой, утверждённой десятками книг и укоренившейся в массовом сознании характеристикой: он будет шикарно, богемно, навзрыд и кубарем рефлексировать, но и не постесняется заорать в кабаке «жопа», образы из его головы будут оживать в реальности и переноситься обратно, путая реальное и нереальное, людей и персонажей, обязательно будет «рваться связь времён», в боевых сценах он будет философствовать, а при философствовании — драться, недоумевать по извечной схеме «...? ...? ...?!», а понесёт этого героя отточенный рисунок олдёвского текста: абзац и отчёркивающее предложение после (то ли подводящее итог, то ли отметающее смысл предыдущего)...

...Есть и самоирония. Да, мы инкрустируем роман тонкими аллюзиями, но и герой у нас с соответствующим бэкграундом, он сам же над собой умником-эстетом схохмит, но мы и ещё раз это перевернём. Такой способ рушить «четвёртую стену» в книге.

Наверно, нельзя ругать знакомых за то, что мы знакомы.

Олди знают, что мы знаем, что Олди знают, и так до дурной зеркальной бесконечности.

Есть момент: когда хорошо знаешь творчество автора, проникаешь в его мышление, за героями уже видишь не героев, а всё-таки автора, он — везде (вроде так и должно быть, верно?), вместе с тем рассказанная история — это всегда одна и та же олдёвская история. То есть, подхватывая звучные расшаркивания в сторону Роулинг, Игры Престолов и прочих больших имён собственных, цепляющих читателя, скажу, что чтение «Свет мой, Зеркальце» – это отчасти (узрите ещё раз, вы, кто сразу обвинят в глупой и пошлой аналогии: ОТЧАСТИ), — просмотр очередного фильма с Николасом Кейджем. Прекрасный чудовищный актёр, которой сделал так много, что теперь за любыми декорациями и реквизитом – это тот же Николас Кейдж, всегда один и одинаков. Знаем как облупленного.

Но есть и мастера полного перевоплощения.

Отличие от вышеприведённых книг: данный роман наиболее оснащён приметами времени, а на первый план как будто выходит техника бытописательства, а из неё – психологизм. (В чём очень преуспел Стивен Кинг, к примеру, и вышел за границы жанра; важно не то, что он пугал Америку чем ни попадя, а то, что выписал точный портрет страны и современников; «сейчас» узнают по этим книгам и через века).

Здесь есть момент, из-за которого читать некоторые части «Свет мой, Зеркальце» было не очень интересно. Бытописательство – множество привычных деталей. Зазеркалье и бытие в нём (метафора которого не свелась к 100% механике, и здорово) требуют прописанности, но каждую вещь (а также реакцию на вещь-эмоцию-идею, а также мысли и чувства по реакции на вещь-эмоцию-идею), зануда Ямщик будет культурно и с «гнилой рефлексией» обсасывать.

Здесь привычного быта больше, чем обычно, – и пропустить через себя этому герою надо больше, чем прочим, а зная Олди, которые практически всё обязательно подадут образно, с поставленной сценической речью и позой, у которых даже роутер будет «двурогий» и т.д., это не столько даёт картинку, сколько утомляет. От этого устаёшь. И это скучно.

Возможно, я избалован прошлыми книгами; я стоеросовая «дылда», что талдычит: «а мне не страшно», зомби не пугают, Олди не удивляют; возможно, это очередной ход конём, чтобы я утомился и прочувствовал скучную жизнь этого героя, который не любит, несчастлив, не одержим жизнью, и с ужасным занудством переваривает мир. Возможно, в этом «зеркале» я так вижу себя (есть же польза от изощрённо закрученных смыслов — крути куда угодно!). Олди большой и богатый автор: в тексте всегда можно найти оправдание и осуждение тому или иному компоненту текста. Достоинство и недостаток иногда заключаются в перевёртыш.

Таково двойственное ощущение от прочтения «Свет мой, Зеркальце».

Собственно, весь этот сумбурный и неловкий отзыв — просто попытка нащупать грань (приплетая смысл за смысл по-олдёвски — полоску амальгамы): где привычное, где непривычное, где старое, где новое, и не является ли даже эта двойственность продуманным инструментом в руках писателя.

Итог: это всё тот же старый добрый лев и не то что бы на новой территории: пара забегов на хоррор, выписывание неприятного (по болезненным точкам читателя) героя крупным планом и в действии, и сильный моральный посыл, — но не более.

Оценка: нет
⇑ Наверх