Лапидарный научно-фантастический эпос с высоким бюджетом.
Сперва нам лаконичными мазками набрасывают историю человечества на ближайшие триста лет. Начиная с поворотного эпизода – бомбёжки Земли из глубокого космоса. Планета после этого делается малопригодной для жизни, центры цивилизации остаются лишь на внеземных базах. Век с лишним спустя жизнь людей кое-как налаживается, хотя и в странных формах, а угроза вторжения извне забывается, оставаясь заботой некоторых алармистов. Конечно, столкновение с галактическим разумом (даже с двумя его разными формами) всё-таки происходит, о том и роман. После исторической панорамы начинается энергичное действие в двух локациях: на астероиде, куда прибывает с миссией дочка венерианского правителя, и на Земле, в татарском Поволжье, где космической заразе вынужденно противостоит супермен из спецслужб.
Что хорошо в этой книге? Прежде всего её ясность. Почтенный жанр, серьёзное исполнение, классика. Видно, как много сюда автор вложил: все реалии не нафантазированы, а продуманы в соответствии с нынешними научными представлениями. Литературное исполнение достойное (для «фантастики и приключений») — в рамках необходимого и достаточного. Автор владеет словом, умеет наглядно изображать и доходчиво объяснять. Держит интригу и темп. Характеры персонажей схематичные, ну так Иван Ефремов тоже не мучил читателей психологизмом. К тому же сам автор подстилает соломки, давая понять, что все его персонажи не очень умны. Это связано с теорией эволюции, которой отведено немалое место и в которой он вольно или невольно оппонирует братьям Стругацким. У тех субъектами вертикальной эволюции были индивидуумы, Ибатуллин же полагает, что будущее за сетевым интеллектом, а включённые в сеть отдельные особи будут со временем только глупеть. Так что, когда его персонажи совершают дурацкие поступки, ведут дубоватые диалоги и выдают выспренные монологи, виновен не дурной вкус автора, а неумолимая эволюционная закономерность, черты которой он точно подметил. Сам же автор может быть тонким и не лишённым юмора. В романе много кусков, которые хочется цитировать, а это уже кое о чём говорит.
«Стадо грязных овец, принадлежащее кадию Ахмадабадскому, щипало жухлую траву на склоне пригорка. Пожилой чабан Рашид, тоже собственность кадия, сидел на вершине пригорка, глядел на Волгу и слушал радио – здесь, на вершине, приём был лучше, чем внизу.
– … Концерт по вашим письмам. Следующая песня звучит для коллектива работниц 15-й помидорной плантации Самарского агрохолдинга имени принца Ибрагима. Дважды лауреат премии «Золотой голос Иделистана», почётная наложница его величества Шахзада Бикбаева исполняет песню «Твои глаза как месяц ясный»…
Рашид удовлетворённо кивнул. Под сладкозвучное пение он неспешно раскурил косяк и растянулся на старой кошме, созерцая безоблачное полуденное небо над степью…»
Или:
«— Мы живём в средневековье, – сделала она неожиданное заключение. – Ненавижу эту страну!
– Неудача в личной жизни? – поинтересовался Николай, приглаживая усики.
– Вы пошляк, юнкер. Двадцать пятый век на дворе. Люди живут на Марсе и Венере, а у нас что? Феодализм! Каменный век!
Николай пожал плечами.
– Что плохого в феодализме, когда ты феодал?»
По большому счёту, «Роза и червь» — обычный научно-фантастический роман, каких при нормальном положении вещей должно появляться за год с десяток. Однако на тусклом фоне нынешней жанровой литературы он блистает так, что трудно его не заметить. Да, он во многом уступает лучшим образцам, даже отечественным. Вероятно, у Олди богаче фантазия, Дивов живее, а Злотников круче. Но Ибатуллин побивает их всех своей основательностью (тем, что я называю «высоким бюджетом»). Совершённый им выход за существующий горизонт (пусть даже тот горизонт низок и близок) следует всячески приветствовать и вознаграждать. Особо приятно, что в романе почти нет постмодернизма, так только, редкие масскультурные шалости, вроде лавкрафтианских имён космических кораблей и предотвращённого зомби-апокалипсиса.
Да, вполне себе добротный фантастический роман, в котором я не вижу, к сожалению, никакой творческой задачи, кроме желания написать фантастический роман. Я прочитал потому, что член жюри, а иначе не… Но автор старался, вложено много труда, поэтому в номинационном списке ставлю «Розу и червя» не на последнее место.
Константин Мильчин:
Большая космопера, Гарри Гаррисон был бы доволен. С перестрелками в Поясе Койпера, галактическими бомбардировками, межзвездными перелетами и еще там все голые ходят, особенно женщины. Кажется, что сейчас из-за угла выбежит наказавший сам себя Дар Ветер и кого-нибудь съест. «Ты хочешь сдать нас Луне!» Но где же ящерки? На фоне зашкаливающей наивности изложения и обилия жанровых штампов не спасает даже старательность автора, создавшего свою собственную огромную вселенную. Иногда текст кажется пародией на боевую фантастику, но автор чертовски серьезен. Меж тем без улыбки читать эту книгу не получается.
Начинаем публиковать на Фантлабе отзывы жюри премии "Новые горизонты" на книги номинационного списка. Открывает серию рецензий "Америkа" Кирилла Еськова в пристальном и подробном рассмотрении Артёма Рондарева.
***
Кирилл Еськов свою писательскую славу заработал себе тем, что в книгах своих описывает «все как есть», «все по правде» (об этом, например, можно прочесть в Луркморе): то есть, беря какую-нибудь известную проблематику, он не выводит на свои страницы всяких там сексуальных эльфов-шмельфов, а прямо, опираясь на данные истории, экономики и когнитивных, а также естественных наук, показывает подноготную. Читатель, видимо, будет обрадован тем, что в нынешней книге он остался верен данному подходу: так, уже в аннотации Евгений Лукин сообщает нам, что «из нынешних творцов альтернативной истории Кирилл Еськов единственный, кто вместо того, чтобы предаваться мечтам, с неумолимой последовательностью изложил, как оно было бы на самом деле». Этот бог читателя настоящей фантастики под названием «На Самом Деле», действительно, в книге начинает говорить сразу и громогласно: взявшись реконструировать, что было бы, если бы русские поселенцы закрепились в Америке, Еськов еще в интродукции (которая здесь, в полном согласии с нынешними поп-культурными конвенциями, называется «опенингом») сообщает, что северяне, собираясь воевать с южанами, решили прикрыть свои хищнические экономические интересы смехотворным предлогом борьбы за права негров и мобилизовали весь свой, как сейчас сказали бы, «черный пиар» для этих целей, формулируя задачу следующим образом: «….слова «южанин» и «рабовладелец» должны слиться в сознании общества до полной неразличимости». Всякий, знакомый с дискурсивными привычками отечественной блогосферы, при такой постановке вопроса должен счастливо вздрогнуть: повеяло знакомым.
По форме книга имитирует (или «представляет собой», если угодно) развернутый сеттинг для игры, с приложенным тут же описанием юнитов; посвящена она Сиду Мейеру, создателю «Цивилизации»: таким образом, по-видимому, тут имплицируется дорогая всякому блогеру и конспирологу идея наличия в мире кукловодов, творящих историю «в высоких кабинетах». Занимающая треть книги пространная историческая справка, которую в 1861 году излагает некий Командор, собираясь отправить на секретное задание проштрафившегося офицера, и которая призвана объяснить, что, собственно, альтернативного происходит в мире, описываемом Еськовым (вкратце – русские поселенцы в Америке под водительством опального князя Меншикова не только прочно обосновались в Калифорнии, но и надрали задницы полезшим к ним испанцам, а после откололись от метрополии и де-факто создали свое государство, для полной веселухи приютив у себя беглых иезуитов и запорожских казаков; проще говоря, КалифорнияНаша), изложена в лучших отечественных традициях жанра: русские офицеры в 1861 году изъясняются примерно как орки у Толкина в переводе Муравьева («– Отставить смехуёчки, ротмистр! – рыкнул Командор своим фирменным военно-морским басом»), пользуются овеянной веками терминологией западной либеральной прессы («орды немирных индейцев, слыхом не слыхавших о всяких европейских конвенциях насчет «нонкомбатантов»), про испанцев говорят, что у них «органическая неспособность к европейскому Ordnung’у» (видимо, в мире Еськова испанцев из Европы выперли за их неумение говорить по-немецки), дают довольно странное описание формы собственности асиенды («владельцем земли (формально – арендующим ее, на сотни лет, у местных племен) является Компания, раздающая свои угодья в субаренду крестьянам»), называют кораблестроителя «маэстро» (maestro – термин, применяемый почти исключительно в контексте академической западной музыкальной традиции), пересказывают казаков, изъясняющихся синкретическим языком матроса Железняка и Тараса Бульбы («не сымая папахи, возгласил раскатистым басом церковного певчего: «Караул устал! Давайте-ка, сеньоры, до дому – пора и честь знать. Вот вам Бог, а вот порог!», причем далее следует загадочное продолжение «и присовокупил по-русски: «Huntámi pomeryatsa – nikto ne zhelaet?», из чего можно заключить, что первая эпическая фраза была говорена по-испански; что делает диакритический знак в слове Huntámi, не вполне понятно, так как слово «хунта» по-испански пишется junta безо всякой диакритики: видимо, он добавлен чисто для понта или же попал сюда в результате неудачного копипаста), называют древних римлян «стариками» (это неизбежная форма обращения к авторитетным пацанам в мире нашей альтернативной истории и философической фантастики – «старик Достоевский», «старик Кант»), — словом, на ста пятидесяти страницах делают то, что в русском языке называется словом «пороть» и что описывать фразой «как оно на самом деле было бы» невозможно даже под дулом пистолета.
Излагая устройство русской калифорнийской конфедерации, Еськов пишет свой «Левиафан», рисуя, по-видимому, формы и причины идеального государства, как он его понимает; идеал этот отчетливо патерналистский, что Еськов тут прямо и отмечает: никакой особой демократии, свобода слова это не вседозволенность и так далее; патернализм этот корпоративистского толка, и я не буду тут писать слово, которое за этим понятием стоит, чтобы не политизировать ненужным образом свой текст: можете обратиться к википедии, статья «корпоративизм». Свободу, «одушевляющую народ Соединенных Штатов» (то есть, свободу в нынешней американской трактовке) Еськов устами своего героя именует «свобода в этом понимании» (курсив его) и полагает, что на настоящий момент она народу Калифорнии (читай – русскому народу) противопоказана: вполне узнаваемое политическое заявление. Без «свободы в этом понимании» народ Калифорнщины живет хорошо, работает не за страх, а за совесть, молится тем богам, каким хочет, пользуется социальными благами, свободен от эгоизма и всемерно, как самурай (сравнение Еськова), уважает своего работодателя – Компанию, основанную Меншиковым.
В то время, пока Компания без этой всей демократии процветает, в России-матушке все идет через одно место: царь Александр, воссев «на липкий от крови» трон, разоряет страну «в угоду английским конкурентам» (здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич; я к этому еще вернусь), таки подхватывает вредные идеи свободы и прав человека («подарив парижанам полезный бренд «бистро», она получила от них взамен, помимо триппера, еще и идеи Просвещения, крайне своеобразно преломившиеся затем в лейб-драгунских мозгах»), под этим влиянием пытается освободить крепостных «без земли», но, к счастью, вовремя спохватывается (русский народ, как мы помним, к свободе вообще не очень готов, о чем нам не устает твердить режиссер Никита Сергеевич Михалков), что вызывает бунт дураков-декабристов «за императора Константина и жену его, Конституцию», но, к счастью, тут вовремя подворачивается царь Николай (в силу неизбежного в таких случаях партизанского modus operandi, которым характеризуется любая фолк-история, в книгах, подобных нынешней, в качестве положительного идеала всегда оказываются наиболее одиозные исторические персонажи, которых потом оболгала сволочная интеллигенция), и призрак страшной свободы от страны отступает (Николай, правда, потом оказался все-таки туповат и настроил против себя подлинно лояльных идеалу несвободы людей, но это, сколько можно судить, чисто эксцесс исполнителя, сам идеал никак не марающий).
Затем, на 165 странице (да, роман довольно слабо структурирован) исторический экскурс заканчивается – констатацией того, что на Калифорнщине образовалось «Опоньское царство», то есть, как сообщает тут же примечание редакции «вымышленное государство русских старообрядцев, в котором якобы укрылись «древлеправославные иерархи», от которых должна в России возродиться «истинная церковь»: вот как высоко ценят сидящие в Санкт-Петербурге русские офицеры воплощенный идеал несвободы. И заявленный в начале книги герой (который характеризует себя в свойственной русскому офицеру скромной, но достойной манере: «…я простой, незатейливый боевик. Умею стрелять с двух рук, по-македонски»), собирается на Калифорнщину, в Страну Идеальной Несвободы, в 1861 году, то есть, напомню, в год отмены крепостного права, искать там оборотней (да, серьезно), о чем я вам уже рассказывать не буду, чтобы не делать спойлеров, – книга все-таки остросюжетная. Если же кто думает, что я сильно иронизирую по поводу Страны Идеальной Несвободы, – то вот вам ее описание от скептически относящегося к ней лица, то есть, все того же загадочного Командора: «Тамошнее «крепостное право» – это фактически наследственная привилегия половины примерно сельского населения, толстенный пакет социальных гарантий от Компании калифорнийским первопоселенцам… Все, у кого было хоть малейшее желание получить «вольную», имели в своем распоряжении век с лишком – и набралось таких за тот век меньше четверти, остальных же в высшей степени устраивает тамошнее патерналистское status quo».
Есть еще здесь идиоты хотеть свободы? Нету? То-то; прав был Никита Сергеевич.
Тема святой старообрядческой земли, из которой вытекут древлие «истинные» законы, далее тлеет на протяжении всей книги, чтобы в финале вылиться, через «женский вопрос», в прямую ссылку на время «правильных» уложений, вот этот текст:
«…женщин признают за людей вовсе не в тех культурах, где им целуют ручки и поют серенады, а там, где законодательно закреплено раздельное наследование детьми и вдовой: средневековая Скандинавия, Шотландия (но не Англия!) и, между прочим, допетровская Русь с тамошней «вдовьей долей». Собственно, единственная свобода, которую получила от Петровских реформ русская женщина – это свобода неупорядоченных сексуальных связей; заплатив за нее былой финансовой и хозяйственной самостоятельностью…» (в скобках стоит отметить, что это прямая речь – герои здесь, если они не беседуют языком дворовой шпаны, постоянно скатываются на суконный текст манифестов и проповедей).
Нетрудно заметить, что здесь, вместе с «петровскими реформами», опровергается весь европейский порядок, который традиционно среди крипто- и фолк-историков связан с Британией. У нас была великая страна, Петр повернул ее к Западу и тем уничтожил; но теперь, вместе с нашим правильным крепостным правом и древлими законами, сохраненными на территории Калифорнщины, у нас есть шанс переиграть и исправить ошибку: вот идеология «альтернативной истории» Еськова, и не сказать, чтобы здесь нашлось что-то оригинальное, под чем бы не подписались, например, поклонники Галковского.
Я уделил непропорционально много внимания, на самом деле, лишь трети книги, потому что там изложена почти вся идеология: в остальных двух третях роман представляет собой вполне увлекательный остросюжетный шпионский боевик, который, если оставить в стороне все языковые огрехи, схема коих набросана выше, вполне увлекательно читается. Есть тут, впрочем, и еще она родовая черта интеллектуальной фантастики, вызывающая немалое утомление у человека, знающего, как легко ныне добывается информация: здесь неизбежно возникает довлеющая себе эрудиция – так, в рамках разговора о занятиях Яна Потоцкого, который в романе появляется по, так сказать, дипломатическим каналам, вставлено, непонятно зачем, описание романа «Рукопись, найденная в Сарагосе», вот оно (мне оно тут тоже не слишком нужно, но я следую логике книги): «Сюжет там распадается на кучу эпизодов-загадок, каждая из которых может иметь как рациональное, так и мистическое объяснение – и каждый раз «финал открытый», ответ оставляется автором на усмотрение читателя…»; описание, кстати, неправильное, что легко заметить, если быть знакомым с эстетикой и идеологией романтизма. Здесь же, в рамках демонстрации самодовлеющей эрудиции, перечислены, опять же «в сторону», и другие авторы, писавшие про «упырей» – граф Толстой (очевидно, Алексей Константинович) и Загоскин. Видно, что Еськову его эрудиция нравится, и прием этот он будет повторять неоднократно: в другом месте двое персонажей будут немотивированно обсуждать, что композитор Берлиоз лучше принят в Петербурге, чем у себя на родине, и является автором оперы «Осуждение Фауста», причем название оперы будет написано, разумеется, по-французски, в третьем один из персонажей, также ни к селу, ни к городу, будет, стоя на пороге, пространно излагать доктрину о власти Франсиско Суареса: когда человек слышал о необходимости художественной детали, но не очень хорошо представляет себе ее прагматику, он неизбежно придет к данной разновидности интеллектуального неймдроппинга.
Еськов пытается в книге быть историцистом и до некоторой степени релятивистом, всюду оговариваясь, что святое крепостное право необходимо «на настоящем этапе развития»; он не полагает «несвободу» универсальной ценностью, ему просто надо создать антитезу такой универсальной ценности, как свобода, и он пытается это сделать, не совсем уж скатываясь на позиции режиссера Михалкова. Безуспешность этих попыток – а книга Еськова выглядит настоящим гимном этатизму, в который обращается всякая утопия, намеревающаяся выстроить социальное государство в условиях отказа от тех или иных форм демократии, — определяется здесь даже не декларативной формой суждений об устройстве идеального государства, а, скорее, интонацией постоянного открывания глаз на правду, проблематизирующая саму возможность неангажированного политического высказывания в современных российских условиях, в которых спорт под названием «открывание глаз на правду» давно уже стал формой правящей идеологии.
Смысл в том, что облик книги Еськова сильнее всего определяет классический, характеризующий нашу блогосферу более, чем что бы то ни было, пафос «рассказа о том, что было на самом деле», сюжетом которого, как правило, избирается самая циничная изо всех возможных интерпретаций истории, желательно – сочиненная или популяризованная каким-нибудь рунетовским диссидентом типа Вассермана или Галковского, обсужденная в сотнях комментариев под постами и репрезентирующая, так сказать, холодный, прагматичный взгляд на политику – то есть, оперирующая тезаурусом тех концепций, названия и лозунги которые наш блогер всегда выписывает с особенным замиранием сердца: геополитика, realpolitik (у Еськова, в силу упомянутой уже диссидентской необходимости выводить в качестве положительного идеала наиболее одиозных исторических персонажей, им занимается, разумеется, только император Павел, который «вел самую настоящую Realpolitik, отвечающую национальным интересам страны – а не идеологическим фантомам или своекорыстию ее «элиты»), just business и так далее. По сути, создание такого рода утопий и сюжетов — примерно того же рода занятие, что и реконструкторство или поклейка танчиков: нишевой, субкультурный продукт «для тех, кто в теме», выдающий в людях ту особую форму сентиментальности, свойственную дилетантам, в рамках которой правда делается легитимной только тогда, когда эта правда – «грязная»: таким образом, насколько можно судить, склонный к «системным определениям реальности» человек справляется с тем неприятным фактом, что жизнь и дисциплины, занимающиеся «жизнью», – вещи сложные, и напрямую к теории заговора и кукловодам их не сведешь. Идеология такого подхода описывается фразой «Это вам не лобио кушать», причем «не лобио кушать» может оказаться все, что угодно, — от похода к зубному врачу до концлагерей во имя светлого будущего. Можно предположить, что подход этот диктуется некой формой гендерного ресентимента, так как сторонниками его являются исключительно мужчины – женщины все-таки не против иногда и лобио покушать, не видя здесь ничего зазорного; в любом случае, я бы не удивился, если бы узнал, что подобные воззрения оттачиваются их носителями в гаражах, этом последнем прибежище мужского мира, куда женщинам доступа нет. В целом, идеология эта восходит к схоластическому представлению о том, что в жизни красиво все только на обложке, а «правда» это изнанка и она всегда уродлива (в «Имени розы» данный подход демонстрирует Убертин, когда рассказывает Адсону, во что превратится его возлюбленная, когда с нее слезет кожа: Вильгельм замечает при этом ему, что «правдой» подобное можно считать, только игнорируя замысел Бога); здесь можно, пожалуй, еще разобрать следы плотиновского отвращения к материи.
Печально то, что вся эта прорва усилий, как правило, уходит на то, чтобы создать очередную версию «патриотической реальности», в которой национализм, прогрессизм, антимодернизм и ресентимент собраны ровно в тех пропорциях, в которых они угодны правящей идеологии; и предающиеся этому занятию люди, которые в жизни, возможно, не сядут на одном поле срать, в идеологическом пространстве оказываются полными союзниками: так что я не буду тут писать список людей, как левых, так и правых, которые под выкладками Еськова, сделанными в этой книге, подписались бы обеими руками, — чтобы не создавать почву для холивара.
Среди произведений, претендующих на премию, вручаемую за лучшее произведение фантастического жанра, оригинальное по тематике, образам и стилю, мифопоэтическая городская легенда и роман-геймификация истории, повесть о «зонах культуры» и хроники несостоявшегося конца света, космическая опера и ветхозаветный киберпанк.
Победителя определит жюри под председательством Андрея Василевского, главного редактора журнала «Новый мир».
Также в жюри:
Валерий Иванченко, литературный критик;
Константин Мильчин, литературный критик, журналист;
Валерия Пустовая, литературный критик;
Артём Рондарев, музыкальный и литературный критик, журналист;
Галина Юзефович, литературный критик.
Премия «Новые горизонты» вручается с 2013 года. Цель премии – поощрить авторов и произведения, способные напомнить о том, что фантастика не сводится к непритязательному развлекательному чтиву, а представляет собой интеллектуальное чтение, провоцирующее на размышления о будущем, прошлом и настоящем.
«Короткий список» премии будет оглашён в сентябре. Затем, в октябре — назван победитель.
Представления номинаторов на произведения номинационного списка будут опубликованы на Фантлабе.
За награду, вручаемую художественному произведению фантастического жанра, оригинальному по тематике, образам и стилю, в разные годы боролись такие произведения, как «Дни Солнца» Андрея Хуснутдинова, «Алхимистика Кости Жихарева» Михаила Успенского, «Теллурия» Владимира Сорокина, «Персональный детектив» Владимира Покровского, «Комьюнити» Алексея Иванова.
Лауреатами «Новых горизонтов» становились Наиль Измайлов за роман «Убыр» (2013), Владимир Аренев за повесть «Душница» (2014), Олег Радзинский за роман «Агафонкин и Время» (2015).
Номинационный список будет объявлен в течение апреля.
Лауреата четвёртого премиального сезона определит жюри в составе:
• Андрей Василевский, главный редактор журнала «Новый мир», Председатель жюри;
• Валерий Иванченко, литературный критик;
• Константин Мильчин, литературный критик, журналист;
• Валерия Пустовая, литературный критик;
• Артём Рондарев, музыкальный и литературный критик, журналист.
• Галина Юзефович, литературный критик.
В этом сезоне победитель будет определён в два тура. В сентябре будут названы четыре произведения из номинационого списка, набравшие наибольшее количество голосов жюри.
В октябре — объявлен победитель.
Цель премии — поощрить авторов и произведения, способные напомнить о том, что фантастика не сводится к непритязательному развлекательному чтиву, а представляет собой интеллектуальное чтение, провоцирующее на размышления о будущем, прошлом и настоящем и приглашающее читателя в дивные новые миры.
облако тэгов
