У каждого читателя с опытом есть собственная территория комфорта, сформированные со временем литературные предпочтения. Выход за пределы читательских вкусов не всегда приносит положительные впечатления, но порой необходим для того, чтобы яснее понять, почему определенные книги импонируют, а другие вызывают неприятие.

Прекрасным примером выхода за пределы комфорта может служить знакомство с произведениями в жанре антиутопии, ведь основная задача ее – предостережение или предупреждение чего-то, что так или иначе присутствует в сегодняшнем мире, однако не дошло ещё до своего катастрофического апофеоза.

Современная научная фантастика активно эксплуатирует жанр антиутопии. Различные варианты будущих ужасов и невзгод, ожидающих человечество – сценарии, популярные среди молодых писателей нашего времени. Среди польских авторов заметен в этом жанре Цезарий Збешховский.

«Всесожжение» (в оригинале «Holocaust F») – одна из самых известных фантастических книг последних лет, написаных на польском языке. На русском языке сборник вышел в 2019 году, включив заглавный роман и несколько рассказов из цикла «Рамма». Если кратко охарактеризовать атмосферу книги – это сочетание серости мрачного города, подсвеченного мертвенным неоном ночной рекламы «Обители зла» с безнадёжностью тёмного киберпанка. Читателя без предупреждения с головой погружают в мир грязи и крови, а вишенкой на торте выступает нецензурная брань, которую слышим от главного героя, страдающего копролалией. Атмосфера продиктована не только подходящей (анти)эстетикой, но и философской концептуальностью. Збешховский в конце романа постулирует тезис о том, что человек, его разум и цивилизация – словно раковая опухоль на теле Вселенной: чем больше развивается рацио, тем меньше становится божественной гармонии, которая растворяется в интеллектах отдельных личностей, а это приближает (F)инальный холокост, то есть конец света.

Сам мир романа представляет собой сплошной сюрреалистический кибернуар: понятия «жизнь» и «смерть» относительны и теряют свой антагонизм; размывается разница между традиционным «я» и постсингулярным «не-я», уверенным в своей аутентичной идентичности не может быть никто; биологическое и искусственное настолько переплелись, что разделить их уже невозможно. В этой картине, где нано является настоящей эпидемией, заражающей все вокруг, туннели Хокинга и гипотеза многомирия представляются чужеродными вставками, хотя на самом деле они составляют основу пессимистической концепции романа. Ведь именно раковая опухоль разума привела к столкновению параллельных миров, взаимопроникновение которых повлекло за собой медленную смерть сущего.

Оригинал статьи на "Архиве фантастики"

Благодаря предложению Виталия Карацупы на сайте "Архив фантастики" появилась моя персональная страничка. Глядя на перечень публикаций понимаю, что есть над чем работать и к чему стремиться. Пока что превалирует краеведение, но путь в фантастиковедение уже намечен.

P.S. Виталий Иванович, сердечно благодарен!

Каждый раз, читая очередное произведение Олафа Стэплдона испытываешь ни с чем не сравнимое чувство трепета перед холодным величием вселенских бездн, проникаешься нездешним чувством тревоги, гордости и горечи за Человека, поражаешься размахом замыслов Автора. Романы Стэплдона – словно разные стороны одного явления, различные вариации единого подхода. Подход этот так или иначе связан с проблемой Человека космического.

Роман «Из смерти в жизнь» (1946), наверное, можно назвать квинтэссенцией всей фантастической философии Олафа Стэплдона. В нём мы можем увидеть множественные отсылки и настоящие ключи к своим более ранним работам, да и вся авторская концепция видения разумного мироздания проступает тут в наиболее явственном, завершённом виде.

* * *

Данный текст, очевидно, нельзя считать традиционной рецензией или отзывом на фантастическое произведение. Специфика письма Стэплдона такова, что там, иногда больше философии, чем литературы. Потому ниже будет представлена попытка дать краткую характеристику философской системы Автора, а точнее субъективная рефлексия на эту систему.

* * *

Характерная черта большинства романов Стэплдона – отсутствие персонажей и сюжета в классическом понимании этого термина. Условным героем рассматриваемого романа можно считать Дух Человеческий. Что такое Дух? Это нечто труднопредставимое в реальном мире. Это некие незримые узы, объединяющие разумных существ рода Homo, единство всех людей в одной суперсущности. Чем больше люди идут навстречу друг другу, устраняют внутривидовое противостояние по классовому, национальному, политическому или какому-либо иному принципу, тем сильнее Дух Человеческий. Эта концепция слегка перекликается с понятиями субъективного и объективного духа у Гегеля, но дух у Стэплдона – не что-то абстрактное, а обладающее самосознанием явление.

Золотое время Духа Человеческого – первобытные времена. Все в общине были равны и в горе, и в радости. Но с развитием цивилизации и возникновением социального расслоения, появлением торговли и городов всё начало меняться. Род людской погряз в грехах разделения, противопоставления интересам Духа интересов узкой группы возвысившихся. Сын Человеческий, который, конечно же, не был богом, попробовал искупить грехи своего мира. На языке своего времени он доносил до окружающих правду о боге, а по сути – о Любви. К сожалению, со временем пыл учения начал гаснуть и извращаться. Дух Человеческий связал свои надежды с развитием науки – этого концентрированного выражения разума. О, в каких только отраслях она могла бы найти своё благодатное применение! Но снова силы разделения возобладали – прогресс в незрелом обществе привёл к ещё большей атомизации и был использован (о ужас!) в двух страшных войнах…

Вторая война закончена, но победители не объединены в Духе. Бывшие союзники с подозрением смотрят друг на друга, норовя развязать новый конфликт. На Западе жажда наживы и власть денег не даёт Духу занять подобающее место в помыслах людей. На востоке победа Революции сменилась муравьиным государством подчинения и дисциплины.

Но всё ли так безнадёжно? Постигнет ли Дух Человеческий печальная участь распада, или восторжествуют лучшие качества, которые отличают нас от животных – Любовь, Созидание и Познание? Взгляд вперёд кружит голову и страшит неизвестностью. Но мужество знания необходимо. Путь впереди тоже не будет ровным и лёгким, человечество будет рано или поздно объединено, но единение это будет совершено не во имя Духа, а механически. Хоть люди будут жить на одной планете и в одном государстве, их общество будут терзать противоречия. Но этот период не вечен – Дух Человеческий заставит людей объединиться на подлинной, уже осознаваемой основе.

Период единения будет характеризоваться бурным развитием познания. Дух Человеческий начинает терзать смутная тоска по общению с себе подобными. Продолжительные поиски, впрочем, ничего не дали, и люди занялись более насущными вопросами. Шесть человеческих миров, шесть новообразованных рас на планетах Солнечной системы стали образцом служения Духу. Но Дух Человеческий не может противостоять слепой стихии природы – ему остались считанные столетия до катастрофы центрального светила. Солнцу, как в «Последних и первых людях», «Последних людях в Лондоне» суждено стать могильщиком будущей цивилизации.

Феномен Духа Человеческого не понять без упоминания о двух возможных путях, которыми может двигаться как отдельный индивид, так и социальная группа, чтобы жить в гармонии с Духом. Первый путь – Действие. Действие во благо Человека и человечности. Представителем этого пути был механик экипажа самолёта, семь членов которого погибли во время одного из безвестных сражений Второй мировой. До войны молодой человек ясно видел несправедливость этого мира, выросши в городских трущобах мегаполиса. Счастье всех – за такую цель и умереть не жалко… Другой путь – путь смирения. Этой стезёй всю жизнь шла святая из разрушенного войной города. Обращая свои молитвы к абстрактному богу она взывала к Духу, сама того не осознавая. В целом концепт двух путей у Стэплдона виден уже в «Создателе туманности»: Светлое Сердце (реинкарнация Иисуса и Махатмы Ганди) избирает посмертную жертву во спасение, Огненная Стрела (в котором многие узнают Ульянова-Ленина) совершает революцию для блага всех.

Важное место в философской концепции, представленной в романе, занимает проблема смерти. Нет, тут читатель не найдёт загробного мира, смерть по Стэплдону – это не что-то завершающее, это некий переход, растворение в следующем уровне Духа. В финальном отступлении, повествующем о некоем стареющем человеке, умудрённый жизненным опытом Автор спокойно рассуждает о конце индивидуальной жизни, рассматривая его как должное. Начинается роман также смертью — гибнет Кормовой стрелок и другие члены экипажа боевой машины, подбитой врагом. Что познал, что успел в своей жизни протяжённостью в 19 лет Кормовой стрелок? Как и у многих других Homo, его существование было исполнено суеты и заблуждений. Но умирая, он открывает в себе не бытовое сознание, а другое, истинное «Я». Растворяясь в Духе и теряя самость Кормовой стрелок ясно увидел масштаб Общего, частью которого он стал. Волей-неволей семеро юношей, которые ранее не знали друг друга, но были спаяны в боевой экипаж последние месяцы перед смертью, образовали Дух экипажа. Дух экипажа стал составной частью Духа Битвы – всех умерших в этом сражении. Здесь сошлись военные и гражданские, враги и друзья. Дух, впрочем, может распадаться, его главный враг – индивидуализм, как прижизненный, так и посмертный.

Следующий этап восхождения к Единению – смерть Духа Человеческого. Через свою смерть Дух Человеческий осознаёт, что является частью Вселенского Духа. В нём Любовь, Созидание и Познание выражены ещё ярче. В Духе Вселенной сливаются все разумные и гуманные цивилизации, существующие в нашем мире. Но и это ещё не всё. Поскольку миров множество, в каждом из них есть свой Вселенский Дух. Все они образовывают Душу Космоса. Это высшая степень самосознания разума.

Что находится за пределами Души Космоса? «Создатель звёзд», который в этом романе называется Другой или Тёмный Чужак. Он – творец миров, далёкий отзвук гегелевского Абсолюта. В акте любви между творением, достигшим вершины возможного для себя совершенства, и создателем можно узреть апогей космического взаимодействия. Впрочем, Другой равнодушен к своим многочисленным творениям и не отвечает на шёпот молитвы или крик проклятия. Его присутствие лишь смутно ощущается… Взломает ли скорлупу преграды Душа Космоса и сольётся с Другим в смертном экстазе или так и застынет в немых стенаниях – окончание этого процесса недоступно взору Духа Человеческого. Слишком много эонов, слишком много смертей; то, что далеко впереди – теряется в зыбкой дымке грядущего…

Что в этом романе может быть интересно не только пытливому, незашоренному уму, но даже материалисту-диалектику? Аlter ego Стэплдона, которое рассуждает о своих взрослых детях, вполне в марксистском духе называет их не только результатом воспитания родителей, но и продуктом общества своего времени; дети представляют другое поколение, часть их мировоззрения, сформированная иным обществом, может быть чуждой самым родным людям. Стэплдон уникален тем, что его Творец не имеет никакого отношения к религии. Стэплдон признает эволюцию и в то же время говорит об Адаме. Кажущиеся мистификаторскими построения, представляющие собой систему разумного мироздания – это, по сути, иллюстрации к третьему закону диалектики. Неясно, замыкается ли эта идеалистическая система в череде скачков-сублимаций как змей Уроборос, однако с начала миров и до стадии Души Космоса высшей причинной сущностью есть Другой (нерелигиозный Бог-Творец), которому поклоняются с момента осознания его присутствия. Возможно, тут мы видим вариант линейного, а не кругового развития, стремящегося к Абсолюту-Творцу-Другому. Стэплдон – монист; развитие разума, пусть и иносказательное, представляется рядом качественных скачков и переходов на новые уровни единства. Ярким образом развития в романе служит мотылёк. Мотылёк, не покинувший куколку самолёта, погибший вместе с экипажем; имаго, расправившее крылья и готовящееся взлететь.

Кажется, эта развёртывающаяся спираль – набросок будущей величественной поступи Разума, идущего по пути Единства. Время покажет…

Оригинал статьи на Троицком варианте

Рецензия была написана почти два года назад. Опубликована на днях.

Киберпанк был странным явлением, несмотря на простоту его основных принципов.

(Брюс Стерлинг)

Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернется в прежние.

(Альберт Эйнштейн)

Киберпанк, наверное, один из самых честных жанров, существующих в фантастической литературе. Его отличительной чертой является апелляция к развитию компьютерных технологий и робототехники, внедрению их в повседневную жизнь и даже в такие несвойственные пока сферы, как человеческая физиология. Последовательность киберпанка заключается в том, что он ярко демонстрирует мрачную картину мира, в котором сосуществуют сверхвысокие технологии и социальный упадок. Другие похожие направления (сандалпанк, стимпанк, дизельпанк и т.п.) являются чистыми эстетическими стилизациями, апеллирующими к прошлому и, естественно, они не способны к построению убедительной картины грядущего развития современной цивилизации.

Роман украинского фантаста Игоря Силивры «Предел человека» формально написан в жанре киберпанка. Практически все действие романа разыгрывается на фоне компьютеров, искусственного интеллекта, внутренних интерфейсов, виртуальной реальности и других подобных атрибутов. Однако они здесь нечто большее, чем просто стилистика, это настоящие элементы структуры самого романа. Если говорить о декорациях, то роль таковых, наверное, выполняют космические путешествия. Как узнаем из аннотации, мир романа ограничен относительно небольшой транснептуновой населенной зоной. Практически все события разворачиваются на дальних рубежах Солнечной системы, планетоидах типа Плутона, космических станциях и в открытом космосе.

Если убрать определенные художественные особенности, сюжетные ходы и авторские приемы, то «Предел человека» будет ощутимо напоминать какую-то хорошо продуманную футурологическую концепцию. Однако всё это не оборачивается сухостью стиля или искусственностью фабулы. Скорее наоборот, сквозь внешнюю твердонаучность проступают очертания философского романа. Целые пласты произведения наполнены диалектикой части и целого. Персонажи «Предела человека» словно единичные, нецельные сущности, ищущие пути к обретению своей целостности.

Камеяма Джиро (Ка-Джей) — типичный японский хикикомори. Сын уроженца Страны восходящего солнца и украинки, получивший образование в Европе. Космополит с эклектичным мировоззрением, социопат, скрывающийся от людей в жестянке космического корабля. Протагонист — свидетель конца света, который имеет опыт единения с корабельным искусственным интеллектом и образования совместной личности. В новом мире ему предстоит кардинально измениться и пересмотреть свое отношение к людям.

Космик Нади — представительница искусственно созданной стерильной расы генетически модифицированных космических путешественников. Неподверженные «телячьим нежностям», эти низкорослые, выносливые люди не создают устойчивых социальных связей, однако волей-неволей Нади вынуждена будет откорректировать свои многолетние представления и привычки.

Андроид Октан — приравненный к человеку искусственный индивид. Как выясняется впоследствии, Октан только часть сверхличности. Его путь состоит в поиске своих потерянных «братьев» и… еще в чем-то очень важном для всех жителей Ойкумены.

Центральное философское понятие романа — Предел, его употребление (но не смысл) в какой-то степени похоже на обыгрывание понятия «мера» в «Лезвии бритвы» Ивана Ефремова. Предел в романе присутствует повсюду — как во внешнем мире, так и в душах людей. Ойкумена ограничена орбитой Нептуна, внутри которой расположилась загадочная Аномалия; с противоположной стороны простирается безграничный неприветливый космос, который так и не удалось покорить. Особых открытий, которые изменили бы бытие цивилизации, сделано не было, поскольку все силы уходили на выживание после конца света. В росте машинного интеллекта также был обнаружен рубеж. В развитии сильного искусственного интеллекта — интегральных координирующих субмодулей (ИКСов) — людьми был поставлен заслон, поскольку считалось, что после прохождения некоей зловещей грани ИКС разбалансируется, проще говоря, сойдет с ума. Запись личности на искусственный носитель тоже пробуксовывает — спустя какое-то время записанный индивид просто растворяется в виртуале.

Мир будущего Игоря Силивры балансирует между умеренным реализмом и сдержанным пессимизмом. Чувствуется, что автор исходит в своих построениях прежде всего из естественно-технического подхода. В романе мы видим продолжение современного относительно сытого и медленно деградирующего западного общества, культом которого является потребительство и гаджетомания. Здесь всё довольно знакомо, с той лишь разницей, что мир не так уж и един: вследствие катастрофы образовались обособленные космические островки, которые выбрали разнообразные политические модели для своих социумов. Однако, как явствует из текста, еще до катастрофы на Земле большинство людей проедало свой соцпакет, не занимаясь никаким полезным делом. В новых социумах тоже далеко не всё гладко — универсальные люди не в почете, ведь специализированные навыки ценнее. Парадокс, но даже результаты труда работающего, по сути, никого особенно не интересуют. Социальный предел постепенно превращается в киберстену, за призрачным уютом которой деградация становится всё более отчетливой.

Обычно в текстах многих адептов киберпанка популярен сценарий механизации, «машинизации» человека. В отличие от них, Игорь Силивра пишет о гуманизации машины. Да, это когда роботы становятся людьми. Конечно, изображается сие не так иносказательно и поэтически фэнтезийно, как в бердниковском «Звездном корсаре», где Универсальный Робот (УР) трансформируется в юношу Ура, но ситуацию получаем схожую.

Выдающийся советский философ-марксист Эвальд Ильенков отстаивал мнение, что машина не может мыслить в общепринятом понимании, она всегда будет инструментом в руках человека (если принять эту мысль, то внедрение в жизнь существенной части сценариев, описанных в современной фантастике, было бы в принципе невозможным). Однако во времена Ильенкова теория машинного обучения по типу нейронных сетей только разрабатывалась, находилась в зачаточном состоянии. Предположим, что искусственный интеллект получит достаточную сложность и сможет учиться, каждый раз корректируя свой опыт и базовые установки в соответствии с условиями постоянно меняющейся среды. А что, если удастся пойти еще дальше — привить такому интеллекту человеческую мораль и этику через процесс, аналогичный воспитанию ребенка? Что мы получим в результате успешного эксперимента? Очевидно, это будет личность, подобная человеческой, однако отличающаяся типом физического носителя.

В основном автор апеллирует именно к Разуму и его пределам, но то тут, то там всплывает проблематика Человека. Силивра отстаивает тезис, согласно которому само понятие «человек» в будущем будет трансформировано и лишено своей привязки к биологизму, ведь смысл человека не в мышцах и костях. Ради расширения Ойкумены, в конце концов, для выхода за Предел люди будут меняться не только телесно, но и сущностно.

Упоминается в книге и культовое словосочетание «бунт машин». Однако этот бунт не является тотальным восстанием «железа», как его обычно показывают в философских реминисценциях или фильмах соответствующего жанра. Его механизм в романе представлен как воплощение диалектического закона единства и борьбы противоположностей. Бунт машин здесь является борьбой с запредельной цепной реакцией этического сверхинтеллекта.

Последние 6–8 страниц перед эпилогом переворачивают всю концепцию произведения. Представим себе, что пружина сюжета сначала медленно вращается, потом почти до края сжимается, а в последний момент вместо того, чтобы выстрелить, высвободить свою энергию, просто… ломается. Так и здесь.

Что вызвало больше всего вопросов? Разочаровала роль человечества, которую ему отвел автор. Люди стали пассивными преемниками самоубийственного самопожертвования электронного Прометея. В «Космологии духа» того же Ильенкова разумные суперпотомки человечества спасают Вселенную от энтропии, взрывая ее остатки вместе с собой и образуя таким образом предпосылки для появления новой Вселенной. В новом романе надежды всё же больше, вдумчивый читатель найдет намеки на то, что суицид — не совсем суицид, как и предел разума — не совсем предел. Однако такой финал оказался неожиданным еще с одной стороны — не доведено до конца формирование сверхразума, к чему Силивра длительное время подводил и почти подошел вплотную. Не предъявив завершения этого процесса, автор неожиданно породил интригу с судьбой этого недостроенного интеллекта. К тому же и сам эпилог ставит не точку, а скорее многоточие в данной истории.

Ради справедливости заметим, что приемлемое описание разума, прошедшего бич сингулярности, — задача сверхсложная. Потому мотивы Силивры понятны — лучше проблему показать во всех ракурсах и не переступать грань, за которой начинается субъективное фантазирование о вещах, не поддающихся пока человеческому постижению.

Так или иначе, на выходе получаем несколько противоречивый финал. Вроде бы оптимистичная концовка, но с оговорками. Лучшим выходом из ситуации послужило бы продолжение романа с расставленными философскими и сюжетными точками над «і».

Оригинальна структурная концепция книги. Авторские сноски и замечания в конце уместны и интересны, однако немного неудобны в использовании. Нужно время от времени отвлекаться и искать то или иное объяснение, на отдельные примечания есть неоднократные сноски, на другие нет вовсе, есть также сноски на несуществующие примечания.

Роман «Предел человека», безусловно, стал настоящим событием в украинской фантастике. Не помню уже, когда в последний раз читал качественный текст на украинском языке в жанре твердой фантастики. Автору, несомненно, удалось создать не только собственный фантастико-футурологический конструкт, но и поднять сложные мировоззренческие и философские темы, которые проглядывают сквозь «хардовую» форму произведения.

Оригинал статьи на Троицком варианте

«Земля — колыбель человечества, но нельзя вечно оставаться в колыбели», — так говорил Константин Циолковский, подразумевая, что рано или поздно наши далёкие потомки возьмутся за благородное и необходимое дело освоения Космоса. Если Разум пройдет испытание на гуманизм и жизнеспособность, не самоуничножившись в пучине междоусобных разрушающих войн, ему будет тесно на крохотной пылинке родной планеты. И тут без знаний о Вселенной никак не обойтись.

Но прежде чем приступить к штурму неба надобно разобраться с некоторыми философскими вопросами. Познаваема ли Вселенная? Игорь Гуревич убеждён, что Вселенная эффективно познаваема, а «молчание Вселенной может быть объяснено использованием сверхцивилизацией технологий космической мимикрии для обеспечения своей безопасности».

Еще один важный теоретический момент – вопрос о конечности или бесконечности всего сущего. Диалектический материализм доказывает, что Вселенная в целом не расширяется, чего нельзя сказать о видимой части Вселенной. По сути вопрос стоит так – если было начало во времени, будет и конец, а тут уже недалеко и до идеи о Творце. Тоже самое и с пространством – что есть Метагалактика, которая очевидно ограничена, хоть и огромна в своих размерах, – всё сущее, или доступная на данном этапе для наблюдения часть Вселенной?

Философские вопросы космологии очень остро стояли во времена СССР. Если ранние советские космологи настаивали на мнении о бесконечности Вселенной, то уже в 1960-х – 1970-х ситуация изменилась. Лорен Грэхэм, автор монографии о философии естествознания в СССР, отмечает, что «советские космологи в середине 80-х годов продемонстрировали удивительную способность согласовывать космологические модели с системой диалектического материализма». Необходимо это было прежде всего для соединения теории Большого взрыва с диалектическими принципами. В это же время космология начинает отходить от философии и концентрируется на данных наблюдений, расчетов и экспериментов.

Природа Большого Взрыва (маленького пузырька в вечно кипящем котле Вселенной) далека от ясного понимания. Ещё более загадочен будущий закат Метагалактики. Если уже сейчас она выдыхается, перестаёт продуцировать новые звёзды и «всего через несколько миллиардов лет можно будет увидеть рождение последней звезды», то что же будет в очень отдалённой перспективе? Ничего хорошего. Четыре основных сценария конца времен не оставляют места для оптимизма касательно судьбы знакомого нам мира. Однако это не значит, что Разум должен разделить агонию умирающего континуума. Есть сдержанные основания для того, чтобы сохранить себя и перезапустить Процесс в новом метагалактическом пузырьке.

Если уж зашла речь о предположениях, то почему бы не задуматься об аналогиях? Наверное, многие слышали о том, что крупномасштабная структура Вселенной очень напоминает сеть нейронов в головном мозге. Если представить, что Вселенная – чей-то мозг, то и наш мозг может быть для кого-то вселенной. Еще более впечатляющим выглядит предположение о том, что как мозг, так и Вселенная могут быть голограммой какой-то неведомой объективной реальности.

Ну и наконец, кажущийся полным безумием вопрос – а не является ли Вселенная живой? Множественные аналогии из микро- и макромира заставляют задуматься о такой возможности. Американский астрофизик Итан Зигель высказался по этому поводу. И ответ его неоднозначен: «пока более крупный по масштабу разум не направит нам очевидный «разумный» сигнал, у нас будет оставаться только выбор графа Монте-Кристо: ждать и надеяться».

Контакт... Тема поиска братьев по Разуму издавна тревожила умы учёных и фантастов. И каждый видел встречу с иномирянами по-разному, так как допускалось изначальное разнообразие разумных цивилизаций. Марксизму в этом отношении проще. Вспомните Ивана Ефремова – глобальный выход в космос и образование гуманной цивилизации у него связан с революционными изменениями в обществе. Для марксиста развитая цивилизация не может быть, условно говоря, «злой». «Вполне возможно, что мы «не доросли», «не дозрели» ещё до контактов с высокоразвитыми цивилизациями именно в силу того, что не вышли пока из своей «предыстории» и не поднялись на ту наивысшую общественную ступень, которая необходима для превращения человечества из ограниченной земной силы в силу космическую. Хуже того, мы можем на неё и не подняться — слишком велика вероятность нашего самоуничтожения в итоге буржуазного загнивання». «Можно предположить, что многие из возникающих во Вселенной цивилизаций и гибнут в той самой критической точке, когда становится жизненно необходимым переход от «предыстории» к действительной истории, от агонизирующего буржуазного общества к обществу коммунистическому».

Указанные ресурсы – лишь крохотная часть массива интересной научно-популярной (с разным соотношением научности и «популярности») информации о космосе.