| |
| Статья написана 18 апреля 2009 г. 15:36 |
К рок-музыке... Есть такой термин: русский рок. Можно много спорить о его значении. Под русским роком я буду иметь в виду отечественную литературную песню, в исполнении традиционного для рока набора инструментов (гитара, бас, ударные, плюс остальное). Военная тематика стала неактуальной для растущего поколения, тема лагерей и тюрем стала не близкой человеку, не знакомому с репрессивным режимом, а романтика далеких строек еще звучала отголосками, но уже чувствовалась огромная пустота в мире, оказавшемся за «железным занавесом». В это время появляется музыкально-литературное течение, называемое русским роком. Машина времени, Аквариум, Кино, Наутилус, — на смену шестиструнке пришла настоящая музыкальная команда. Говорить о русском роке, вспоминать имена и читать стихи можно очень долго, потому что одних имен будет столько, что перечисление займет целую статью. Для меня важно сказать о настоящем, поэтому упомяну только общие черты. Русский рок развивался на фоне оттепели, застоя, последующей перестройки и пережил распад Союза. Вряд ли можно мешать в одну кучу всех поэтов, выдвинутых каждой из этих эпох. Тысячи людей разных поколений были воспитаны разными стихами разных поэтов, которых теперь принято объединять одним понятием: русский рок. Итак, для нашего рока характерно... литературное начало. Может быть, таков русский менталитет или такова ирония отечественной истории, но рок Руси принял в полном объеме эстафету русского поэтического слова и русской поэтической песни, донеся палочку до образования нового государства на обломках Союза. Лишь те, чья судьба оказалась трагической, не дожили до сегодняшнего дня. Аквариум и Наутилус, Машина времени — до сих пор с нами. Рядом сосуществуют и более поздние — ЧайФ, Алиса, Никольский, Агата Кристи. И совсем молодые — Пилот, Земфира, Несчастный случай. Как это не удивительно, но все они действительно продолжают быть одновременно. И если стихи их сейчас не так ярки, не так громки их имена, то одно их число делает океан имен и стихов тесным. В этом месиве тут и там возникают талантливые команды, вспыхивают искрами, но без самоповторения выпустить больше одного-двух альбомов не могут, и вновь загоревшиеся звезды, так же внезапно исчезают с поверхности в глубину. Так произошло с «Мертвыми дельфинами», с группой «7Б», с Большаковым, с «Мультфильмами», с группой «Сети». Неважно, кто нам позвонит, и кто ответит на звонок, когда земля в какой-то миг уйдет внезапно из-под ног. И кто рискнет в последний раз Устроить бунт на корабле? Ведь мы для них, они — для нас всегда... как небо на земле. Новое слово сказала «Мара». Сексуальность без пошлости. Говорить об «этом» и не удариться в пошлость – дорога для единиц. Мара заняла свое место. Если бы не она – кто-то другой сделал это. Почему для единиц? Потому что целое сексуальное течение погрязло бы в анатомических подробностях и растеряло бы красоту и смысл. и запах сонных тел, / дыхания шелка, / и утренний оргазм... и лилии в воде, / и кожа мокрых стен... / бедро... рука... и пальцы между строк! / и напряжённый ствол! меж ног дрожащий кольт!.. / в наручники тебя, и на железный стол... и 220 вольт... Темная лошадка под названием «Несчастный случай» между тем потихоньку высмеивает устаревающий жанр. Этот коллектив нельзя обойти вниманием: по современной музыке они проходятся не реже, чем по традиционному русскому року. Пародийный рок «Несчастного случая» между тем, намного глубже простой сатиры. Хотя в нем столько намешано традиций и антитрадиций, что порой трудно четко выделить центральную идею. Иногда она оказывается разрушительной и устремленной в хаос, иногда наоборот — созидательной и возвышенной. Когда я был маленький, злой дебил, За моей спиной стоял огромный мир. Казался тенью от моих волос, (И) дышал мне в темя, как теплый пес. (Но) пришел черед и для моих работ, (Я) стал теперь другим наоборот, И вот мои друзья — Таракан и Лев, (Мы) сидим на кухне меж пьяных дев, Но, что ни ночь, то круче цены на кир, Но зато самый воздух горит, как спирт, И мы пьем его каждый день и нам каждый день мало... «Зимовье зверей» — команда, которую одинаково легко можно причислить как к бардам, так и к рок-музыкантам. Регулярные участники грушинских фестивалей, их творчество наполнено цитатами, выдержками и издержакми из классической литературы, мифологий всех родов и городской повседневности. Греческие мифы, эпос Гомера, произведения Свифта, сказки средневековых авторов – их излюбленные области аллегорий. В таких источниках хватит материала еще не для один альбом, но все это — прошлое. Многие группы, как и они, становятся «свидетелями» заката эпохи рока, как такового. И хоть еще многое есть, что сказать – слова эти будут о вчера и сегодня. Что скажет завтра?.. Уставшему телу — немного вина, Чуть-чуть тишины обесточенным нервам... Последняя лунная седина, Уравняла хребты твои в двадцать первом. А утром в мерцающий иллюминатор Я выгляну — и ничего не увижу. Ведь небу уже самолетов не надо, Ведь небо уже не становится ближе. И к городской песне... Представителей этого направления следует искать среди бардов, рок-музыкантов, исполнителей жанра шансон и даже эстрадной песни. В текстах Ирины Богушевской (современный шансон, в лучших традициях Дассена или Мирей Матье, совсем не похожий на «русский шансон», скатившийся в тюремную и кабацкую песню) раскрываются темы современного интеллектуального человека, со страстями и мечтами, запертого в городской реальности: Всех ближе ко мне — и дальше, чем дивный месяц В небесах, ты стоишь, и стекло между нами. Всех ближе ко мне, ты рядом, но мы не вместе, Никуда без тебя я не могу лететь Я — городская чайка, я — городская птица, Ветер соленый помнят крылья, но море мне только снится. Городская песня, а часто и вполне общероссийская песня с христианским смирением и просветленностью раскрывается в творчестве рок-групп «Високосный год», «Джанго». Их образы не содержат протеста, агрессии или какой-то активности, свойственной року, это мир высших сфер: это мир Бога и Ангелов, жизни и смерти, предначертания и предопределенности, мир, где души людей могут общаться, забывая о границах земного существования. Похоже, забили на все капитаны небесных сфер: курят в открытую форточку и плохой подают пример. Они ни в кого не верят и никогда не плачут, - Бог, открывающий двери, и ангел, приносящий удачу... Дух молодежи, дух современного города с его суетой, равнодушием, вечной нехваткой времени и внимательности к ближнему — в стихах рэп-исполнительницы Елки. В ее текстах часто не столько человек является героем, сколько сам город, замерший на мгновение, пойманный в кадр, показанный отпечатком захваченного человеком мгновения. Я не такая как все, / Город стоит по пояс в воде, / Тайны прячу на дне, Реки из берегов выходят во мне. / Люди, верьте друг другу; Суета за нами бегает по кругу, / Расставляет сети город обмана, Если бы не любила, я б его взорвала. / На экранах не то, что в сердцах. Два мира – разные птицы. / Вода искрится, И нет сомнения: Я в головы попаду, как наводнение. Совсем молодые поэты, судьбой заброшенные на эстраду, втискивают в стихи то, что их окружает: потоки информации, компьютеры, мобильные телефоны. Они, может быть, ярче всего передают в своих стихах, что мир переменился и он более не походит на мир прошлого века. Когда-то Земфира, а сейчас совсем юные — «Город 312», «Массква», пусть не очень складно, кричат о душе, которая остается истинной душой в новом, почти кибернетическом мире, принадлежащем рекламе, метро, супермаркетам и карточкам экспресс оплаты. Шумные улицы, тесные города, Воздух заряженный дымом, Небо обуглится, скроются в никуда Люди бегущие мимо.
|
| | |
| Статья написана 18 апреля 2009 г. 15:30 |
Вступление Специалисты давно уже поговаривают о закате поэтизии в мире и России, в частности. Если рассматривать историю – поэтическое слово зародилось раньше других литературных жанров, оно вышло из былин и песен. Лирику в допушкинские времена составляли баллады и оды. Пушкин и поэты золотого века дали нам новую форму и новые темы. Поэзия развивалась и впитала в себя не только сословный дух, но и простой крестьянский устой в стихах Некрасова и Рубцова. Чувство, акт взаимодействия с Богом, жизнь на границе жизни и смерти – вот что принес серебряный век, и, казалось бы исчерпал все, что может быть озвучено поэтическим словом. Тематика стихов самих по себе в двадцатом веке нашла новые ресурсы, война дала жизнь военной лирике, которая постепенно угасла в мирное время, и тогда поэзия, соединившись с музыкой, дала жизнь дворовой и бардовской песне. Самый извесный поэт двадцатого века — бард Высоцкий! Пользуются популярностью книги Окуджавы и Митяева. Дворовая и бардовская песня развивалась и, возможно, достигла верха своего развития или деградации в русском роке. Выходят книги поэтов середины-конца двадцатого века – Макаревича, Бутусова, Гребенщикова. Появилась книга Дианы Арбениной. Куда дальше направит свои поиски поэзия, если жанр литературного рока также переживает кризис? У нынешних поэтов за спиной атомные взрывы и атомная энергетика, полеты в космос, всемирная паутина и виртуальная вселенная массовой информации, сексуальная революция, нейролингвистическое программирование, политика, многоэтажки, мегаполисы, сверхскоростные автомобили, самолеты, тяжелый рок, рэп, вымирающие тигры и носороги, конвейерная обработка теплиц и массовое производство продуктов питания, генетика и наблюдение за галактиками, компьютеризация и всеобщее подключение к мировым средствам коммуникаций. Люди не стали глупее, хуже, примитивнее, — люди стали другими, и поэты стали другими, темы стали другими и средства передачи изменились. Вопросы вроде — можно ли сравнивать поэзию Земфиры с поэзией Цветаевой, а стихи Шклярского со стихами Бродского — оставим в стороне. Это дело литературоведов. Мне хочется проследить и косвенно проанализировать современное состояние поэзии, или, если быть совсем точным, состояние поэтической песни, которой современная поэзия, конечно, не ограничивается. Не претендуя на полноту картины — всех существующих авторов мне не переслушать даже за всю мою жизнь, — в этой статье я попытаюсь поделиться рядом наблюдений и сделанных на основе их выводов о пути поиска современной поэтической песни. От бардов... От прежних бардов нам осталось совсем немного имен. Взлетевший на волне Грушинских фестивалей Олег Митяев вряд ли может считаться великим открывателем: он поет о войне, которая вряд ли заметно коснулась его, он поет о далеких городах, по которым мотался не в эпоху великих строек, а по перепитиям бардовской жизни, он поет модные слова о том, что советская власть была злом, и что не оставила она «ни креста, ни погоста». Лишь ностальгия – причина популярности его стихов. Он шьет из светлой грусти непраздничные вещи, Какие-то простые, невзрачные на вид, А кажется, что горлом тоска вот-вот захлещет, И зал зарукоплещет, и сердце заболит. Что характерно для Митяева — плохая работа над текстом, вследствие чего прекрасные строки могут запросто соседствовать с дилетантскими типа «Но вряд ли печаль иссякнет, как дождик и эскимо». Другой бард – Олег Медведев — проторил собственную тропу и сумел удержать литературную планку на уровне таких львов, как Кукин или Окуджава. Иркутский поэт выбрал иной путь: что толку перепевать старые темы новыми словами, что толку следовать переменчивой моде на вождей, лучше шагнуть за «зеленую дверь» и окунуться в мир, который не может постареть и стать менее актуальным, в мир детского мироощущения нагруженного сорокалетней мудростью. Мир марширующих игрушечных солдатиков, открывающих новые земли, торгующих бусами с папуасами неизвестных островов. Фантастический мир смотрит на нашу реальность сквозь цветное стекло, но отрывается от земли и уже мчится по вселенной собственных законов. Шаркая по пыльной солдатской дороге, лавируя между форнитами, вервольфами, самураями и туземцами поэт творит огромный лучезарный мир, мир несбывшейся фантазии. Именно несбывшейся, ведь лирический герой обнаруживает, что впереди – каменный век. Медведев – ярко сияющая звезда уже ушедшей эпохи, будто яйцо дракона в заповеднике из романа Саймака. К ночи смелели смрадные бесы, день умирал в пыли. Тьма подступала враз с четырех сторон. Здесь бы в клинки, да яблочко-песню в мертвые ковыли Выронил обеззубевший эскадрон. Нынче солдату худо без песни, годы его горьки: Хитрая сволочь-старость свое взяла. Внучка солдата выбрала пепси, выскользнув из руки, Медная кружка падает со стола. Впрочем, поиски новых тем в бардовской песне не прекращались никогда. Ежегодно проводятся Грушинские фестивали, на которых можно увидеть (и услышать!) не только известные имена, но и новые. Стихи современного барда — Павла Фахртдинова — не что иное, как попытка на предельном напряжении увязать в единое христианские мотивы, бардовские традиции и современное мироощущение. От одного солнца – миллион теней. От одного ветра – миллион листьев. На миллион детей – один гений. На одного гения – один выстрел. Правда иногда поиски приводят к странным результатам, как это произошло в лирике популярного композитора и исполнителя Павла Кашина. Ярко начав свое творчество, выпустив ряд необычайно интересных вещей — «Ты не достроил на песке безумно дивный, чудный город...» (Город), «Под осенним деревцем засиделся день, крашеным индейцем с думой набекрень...» (Осень), «По небесным грядкам...», в поздних стихах поэт обнаруживает тенденцию заимствования из... как это ни удивительно, времен Пушкина и Лермонтова. Дух золотого века явственно проступает, например, в вальсах: Вы искали меня в позапрошлой неведомой жизни, Узнавая мой дом в перекрестках пустых городов. Бесконечными днями шли наши годы и вышли, Не оставив следов на брусчатке минорных ладов. Я пишу Вам письмо, а под каждой строкою аккорды. Я расклею его по задворкм вечерних газет. Вы прочтете и, может быть, этот мир неоправданно твердый Улыбнется и, вдруг, даст нам взлет на одной полосе. Тем очевиднее становится пристальное обращение к образцам прошлого, если вспомнить, что один из самых последних проектов барда посвящен творчеству Лермонтова и Пушкина. Хотя бардовская песня как жанр находится скорее в финале своего пути, следует признать, что путь этот продлится еще довольно долго. Дело в том, что традиции бардов живы в творчестве большинства современных самобытных поэтов. Очень многие, и среди них жители нашего города — Любовь Окунева, Мария Махова, Михаил Малыгин и еще немало, сочиняя стихи, кладут их на музыку. Гитара — один из самых верных друзей сегодняшнего поэта.
|
| | |
| Статья написана 17 апреля 2009 г. 12:30 |
Если пройтись по истокам, а именно — по классической литературе, можно обнаружить, что литературное произведение — это всегда исследование. Исследование может быть историческим, социальным, психологическим, научным. "Война и мир" исследует социальную среду начала 19 века. Романы Достоевского исследуют психологию индивида и его положение в социуме. Сартр в "Тошноте" исследует феномен отторжения человеком окружающей его действительности. Сэллинджер в "Над пропастью во ржи" конфликт взросления мальчика в определенных социальных условиях. Маркес в "100 лет одиночества" исследует художественные средства латинской америки и выстраивает социальную жизнь региона на протяжении 100 лет через внешнюю канву событий и внутренее мифомышление героев. Если обратиться к лучшим представителям фантастики, то, например, в "Академии"/"Основании" Азимова проводится исследование возможности предсказания социальных событий и социального "программирования" будущего, в "Солярисе" — исследуется соотношение ученый/человек в условиях контакта с иным разумом, Стругацкие "Трудно быть Богом" — искусственное развитие отсталых цивилизаций по своему образу и подобию. Таким образом, исследование, моделирование в литературе всегда имеет место быть. Материал этого исследования, результаты такого моделирования — реальным оно является или нафантазированным, — есть ресурс, из которого автор выстраивает свой мир и события, оплетающие героев. Герои в таких произведениях, как правило, выполняют роль индикаторов — сигнальных лампочек, за которыми читатель следит, чтобы пройти через пласт идей автора, воспринять их в возможной полноте. Увы, кроме литературы в прямом смысле этого слова, существует еще феномен, который я называю "чтивом", который появляется как суррогат литературы, когда исследовательская часть редуцируется и заменяется на чистое действие. Как правило, совсем редуцировать исследовательскую часть невозможно, поскольку герои должны жить в какой-то среде и сталкиваться с теми или иными трудностями, событиями. Авторы неисследователи используют для этого уже готовый материал, т.е. берут результаты чужих исследований, занимаются фоновым плагиатом. Первый вывод, который можно сделать — в настоящей книге исследование есть всегда. С другой стороны, близость авторской модели к реальности читателя определяет степень актуальности произведения и степень "доходчивости" идей до читателя. Авторская модель, совершенно неадекватная реальности читателя будет воспринята абстрактно и послужит лишь академическому интересу и интеллектуальной забаве. К концу 90х гг основной мотив фантастических исследований заключался в изучении поведения человека в тех или иных экстремальных условиях, в условиях наличия магии (фэнтези), в условиях космоса (космическая фантастика), в условиях разгула организованной преступности (боевики и детективы). Во многом, эта традиция сохраняется и сейчас, только вместо одного героя авторы рассматривают группы, примешивая политический, экономический и пр. фон. В современной фантастике происходит обратный возврат: от психологии к собственно "фантастике", т.е. моделированию не поведения человека в условиях, а моделированию условий для поведения. Современные условия, в отличие, скажем от фант.среды, т.е. условий, которые моделировались авторами золотого фантастического периода, менее линейны. Скажем, если раньше изобретение новой энергии могло быть а) принести благо человечеству, б) вред человечеству ("Сами Боги", Азимова). То мы видели линейное развитие — сначала энергия приносит благо, потом обнаруживается неучтенный фактор, энергия становится опасной. В прежних произведениях налицо однозначная трактовка блага: в условиях одного знания изобретение — благо, в условиях другого — зло, третьего — опять благо. В современной фантастике, в условиях одних и тех же знаний ситуация не столько однозначна. Общество дифференцировано и распадается на множество групп и замкнутых сообществ для каждого из которых вопрос блага и зла решается индивидуально, а все эти сообщества контактируют между собой и это взаимодействие непрерывно. В современных фантастических произведениях множество дополняющих или отрицающих друг друга точек зрения сосуществуют. Такая постановка характерна и для современного общества в целом. Ярким примером могут служить рассказы Тэда Чана. Если бы Толкиен писал сейчас свой "Властелин Колец", то борьба за кольцо велась бы не между силами тьмы и света (что было характерно для мировой войны, когда совершенно разные США, Европа и СССР объединялись против "мирового" зла), а между гномами, эльфами, хоббитами, людьми, орками и пр., и причем, каждый из народов делился бы на фракции "за кольцо" и "против кольца", и у каждого были бы доводы своей правоты. Приведу несколько "конкретных" авторских исследований, иллюстрирующих, на мой взгляд, вышесказанное. "Город мечтающих книг" Моэрса. Автор моделирует замкнутое общество, в котором существует единственный культ — культ книги, из реальности отсекаются религия, сексуальность, необходимость зарабатывать на жизнь, необходимость продолжения рода. Модель упрощенная. Однако, взяв в своей модели лишь книжный аспект, автор обнаруживает бездну деталей, из которых легко скраивается целый мир: хорошие книги и плохие книги, литературные агенты, безденежные авторы, за медяки сочиняющие опусы и стишки на заказ, букинистические лавки, книжные супермаркеты, политика издательств, тайный заговор с целью отделить читателя от хороших книг и дать ему жвачку, книги-ловушки, книги с запахами, книги, при помощи запахов воздействующие на психику, т.е. книгогипноз, живые книги, литературные чтения, литературные вечера, вдохновение и написание романа... список можно продолжать. По мере погружения в этот книжный мир меняется наше знание о хороших и плохих книгах, хороших и плохих героях, т.к. у каждой категории персонажей есть своя цель и своя точка зрения. "Четверг Нонетот" Ффорде. В этом сериале автор создает прототип нашей реальности, в которой книги выполняют роль гиперкоммуникационной среды. Поэтому, когда герои книг начинают оживать и становятся возможны путешествия, легко уловить параллели с киберпанком, этакий книгопанк. Исследуя эту гиперсреду автор обнаруживает такие находки как реклама в сносках, книжную операционную систему, персонажи превращаются в программы, действующие в этой среде, а не о том ли самом говорила знаменитая матрица: каждый из нас может быть лишь программой в некоем виртуальном мире, и что там, по ту границу смерти — никто не знает. "Тебе нравится, что ты видишь?" Тэда Чана. Автор моделирует ситуацию, когда в современном обществе люди научились при помощи нейровмешательства контролировать наличие и отсутствие сексуальной реакции на феномен привлекательности. Рассказ выстроен как цикл коротких интервью представителей разных социальных групп (студенты, школьники, юноши и девушки, красавцы и некрасивые люди) и общественных образований (религиозные деятели, работники рекламы, производители косметики и одежды, врачи, психологи). Таким образом, в современной фантастике можно наблюдать тенденции проводить глобальные исследования феноменов и включать в повествование множество субъектов, которые одновременно имеют право как на правоту, так и на ошибку. Авторы могут расставлять точки на i, т.е. утверждать преимущество какой-либо из точек зрения, но читатель в свою очередь, имеет право принять собственную позицию. Я думаю, будущее ближайших лет — именно за такой фантастикой.
|
| | |
| Статья написана 15 апреля 2009 г. 16:33 |
текст на Самиздате: http://zhurnal.lib.ru/b/bojkow_a_a/boykov... рассказ/повесть был напечатан ограниченным тиражом в издательстве Талка (г.Иваново) в октябре 2008 года Посвящаю историю Книги Наташе и памяти Евгения Глотова
С кухни доносились приглушенные голоса: – …нашли тело, опознать было почти невозможно, очень сильно обгорел, повсюду – горелые книги, сколько-то лежало на улице перед магазином. И под телом была книга. Прижимал к груди, как самое дорогое, – отрешенно рассказывал женский голос. – Это неважно. Ты не читала книгу с тех пор? – спросил мужской голос, видимо, этот вопрос был задан не в первый раз. – Я никогда не смогу прочитать эту книгу, ты же знаешь, – задрожав, ответил женский. – Я знаю, Лана, по правде говоря, для меня нет теперь такой уж нужды, чтобы узнать, чем книга заканчивается, – голос мужчины стал очень теплым. – Я до сих пор не понимаю, как все-таки так получилось, Влад? Как получилось, что ты здесь? – Ты могла бы понять, если бы прочитала, но ты не сделаешь этого. А я.. честно говоря, сам понимаю это очень смутно. Я знаю только, что там… где я был, – у меня был выбор, и я решил вернуться. Потом я очутился здесь. – Эта книга, я не знаю, любить мне ее или ненавидеть, Влад, иногда мне хочется, чтобы ее никогда не было в нашей жизни. – Не бойся ни о чем и не думай, я ведь люблю тебя, и эта книга никогда не была и никогда не станет преградой между нами, – а потом голос много раз повторил ее имя, – Лана… Лана-Лана-Лана… Человек сидел за громоздкого вида письменным столом, по всему, сохранившимся еще со времен динозавров, и разглядывал книгу, водя по ней увеличительным стеклом, хотя на носу его красовались круглые стеклышки очков. Он был молод, и тем более чудными выглядели эти очки и лупа в его руке. Могло даже показаться, что очки и лупа, а также этот стол и книга на столе и все предметы окружающей обстановки принадлежали совершенно разным, может быть, даже незнакомым людям. По обе стороны от человека высились полки с книгами, и вся обстановка комнаты – огромного зала, заставленного книжными полками настолько, что места едва хватало на стол и кресло обитателя, – обстановка производила впечатление древности и древности глубокой. Человек снял очки, и, скрытые прежде стеклами, его глаза оказались на удивление старыми, взгляд – глубоким. – Здравствуйте, меня зовут Владислав. Я – библиотекарь, – поприветствовал человек, – да-да, не удивляйтесь, самый настоящий библиотекарь. И здесь, – он неловко обвел руками окружающие полки, – самая настоящая библиотека. Сегодня это такая редкость. Нет, конечно же, я не имею в виду сетевые информационные и литературные архивы, здесь собраны настоящие бумажные книги. Некоторые из них очень редкие, многие – почти бесценные, но все книги без исключения – хорошие. Как бы точнее выразить мою мысль: стоящие, такие, которые следует прочитать хотя бы раз, а большинство – и перечитать. Здесь есть первые издания Герберта Уэллса и Брэдбери, есть книги Жюля Верна и Хемингуэя с подписями, редчайшие издания Толстого и Чехова, – всего не перечислить. Но я хотел рассказать про говорящие книги. С компьютеризацией библиотек бумажные книги стали терять популярность. Все чаще они выполняли декоративную функцию, и кое-кто всерьез заявлял о том, что бумажная книга вымирает. Так и случилось: книга занимает место на полке, в ней долго искать нужную главу, книга требует бережного ухода, а главное – книга не может быть прочитана программой читальни, ее приходится перелистывать и прочитывать слова и абзацы самостоятельно. Но мало кому известно, что незадолго до полного вытеснения бумажных книг компьютерными появились живые книги – говорящие книги. Такая книга ничем не отличима от обычной. Бумажные печатные листы в твердом переплете с простой обложкой, украшенной несложным орнаментом. Однако это были не обычные книги. Во-первых, они себя читали, вернее, пересказывали. Каждому, кто брал книгу в руки, она читала себя самым подходящим голосом и вовремя делала остановки. Спросите, как? Что-то вроде телепатии. Способность информации к самопередаче, воздействие, которое издревле считалась магией, а оказалось обычным свойством материи. Для передачи информации требуются источник и приемник. Приемником оказался воспитанный обществом и языковой символьной системой мозг человека, а источником – невероятно мощным источником, – напечатанная книга. Но и это не все. Говорящая книга каждому рассказывала свой вариант истории, а главное – она помнила. Книга помнила своих читателей, она могла рассказать, о чем думал, что приходило в голову человеку, который читал эту книгу прежде. Поговаривали, что книга могла угадывать мысли будущих читателей, но доказать это никому не удалось. Впрочем, хватит слушать меня. Пусть книга сама все расскажет... <...> Почти черно-белая, настолько неяркая, в скупых сине-зелено-фиолетовых тонах, но чрезвычайно четкая и контрастная, марка изображала пустынное помещение. Иначе не выразиться. Границы марки и еще меньшие границы комнаты, изображенной на марке, вызывали мысли о клаустрофобии и одиночестве. Голые правильные прямоугольные стены комнаты, блестящий иссиня-черный правильной формы камень в углу, прямоугольный экран или картина вполовину стены и обитатель, хотя нельзя было с уверенностью утверждать, что это живое существо, – вот и весь сюжет марки. Никаких ламп, ковров, выключателей на стенах, батарей отопления – ничего напоминающего жилое помещение, даже грязных обломков и ветоши, чтобы быть похожим на сарай. Картина, или экран, или окно, или ничего из этого, или все это сразу, изображала глубокое звездное небо, край неизвестной планеты без атмосферы и необитаемой, потому что отчетливо виднелись кратеры и шрамы на поверхности, и лестницу или дорогу, спиралью убегающую кверху картины и в бесконечность космоса. Существо стояло перед картиной, видимо, взгляд его был устремлен внутрь, спиной, если можно так выразиться, к зрителю. Его неправильная форма была единственным свидетельством жизни, отличавшим существо от искусственных предметов. Существо вряд ли могло быть статуей – не было никакой подставки, никакого постамента, ни даже подстилки или коврика. Более всего существо походило на улитку и бескрылую безволосую птицу. Его тело напоминало кожаный мешок, заканчивающийся подобием хвоста, а точнее, вытянутый и обрубленный, как тело улитки. Можно было утверждать только, что от хвоста тело существа расширялось затем немного сужалось, снова расширялось мускульными торчащими буграми, а вверху тело было увенчано козырьком, обращенным к зрителю. Обратная сторона козырька была обращена к картине, и неизвестно, что осталось там, на ней, какое лицо, какие глаза и какой нос или рот были на этом лице. Дух в марке присутствовал. Да еще какой: непонятный это был дух, чуждый и наполненный печалью. Последний приют. Край еще неживой или уже мертвой планеты внизу странно ассоциировался с комнатой обитателя, а исчезающая вверху и вдали дорога, становилась тоненькой и такой далекой, что, помноженная на космические расстояния, вызывала лишь отчаяние. <...> ...Так, стоп! – Влад прервал чтение. – Какая арка в комнате существа? Комната была изолирована, – это он точно помнил. Он бросил взгляд на свой рисунок. На рисунке в стене справа как раз располагалась арка, ведущая в неизвестное. Возможно, конечно, это автор настолько плох, что допустил подобные глупости в тексте. Куда только редакторы смотрели! Однако странное это совпадение, что именно он нарисовал проход и теперь обнаружил его в книге. Это надо проверить... Влад перелистал несколько страниц, предположительно до того места, где давалось детальное описание первой марки, и начал читать, отыскивая нужный фрагмент. Он прочитал несколько слов. Нахмурился. Перечитал. Чертыхнулся и побледнел. В книге ни слова не было про мальчика и про марки. Зато довольно подробно было описано, как он, Влад, сидел с книгой, как затем отшвырнул ее, как лежал, распластавшись, на диване, как начал рисовать, что рисовал, о чем думал при этом и как затем лег спать. Черт, этого не может быть! – едва не заорал он на всю квартиру, но вместо этого сел и задумался. Этого, конечно, не может быть, но себя Влад чувствовал вполне в порядке, рассуждал спокойно и логически, а значит, не похоже было, что он сошел с ума. Так, наверное, всякий сумасшедший думает, усмехнулся он и ушел на кухню заваривать кофе. Слава богу, подумал он, расслабившись под привычное жужжание чайника, что я не пошел с книгой в уборную. И без того в книге упоминалось, что он отлучался по такой-то нужде и вернулся с вымытыми руками. Он вернулся из кухни, вооружившись намерением докопаться до истины. Взял книгу и начал перечитывать все сначала. Себя в книге он уже не нашел. Зато там была Лана. И теперь вместе с ней Влад купил книгу в букинистической лавке на ул. Суворова, вместе с ней проехал по заснеженному городу на трамвае, вместе с ней дремал на первом сидении, когда трамвайная печка подогревает снизу, и тепло разливается по телу. Он открывал дверь ее квартиры ключом, который через раз заедает. Он видел, как она готовила салат из свежих овощей, как пила апельсиновый сок и как начала читать книгу. Он был рядом, когда вечером девушка исчезла в душе и вернулась оттуда чистая, горячая, влажная, завернутая в одно полотенце. И он отчетливо прочитал, какой ужас поселился в ее комнате, когда она перечитала последнюю страницу книги, вспоминая прочитанное, прежде чем продолжить. Только когда вернулись родители, Лана кое-как смогла успокоиться. Влад с каменным лицом отложил книгу, пытаясь переварить все это. Лана очень испугалась, вот почему она дала ему эту книгу. Но почему она ничего не рассказала ему, почему не предупредила? Ну, это ясно. Боялась, что Влад посчитает ее психованной или выдумщицей. Нет, конечно, он бы выслушал ее внимательно, но вот поверил бы? А теперь он не только поверил, он понял и почувствовал. И еще: он не испугался. В первый момент – конечно, немного, пока он пытался понять, что происходит. Но вот он понял, и принял, и поверил. И больше не было страшно. Это всего лишь книга, которая умеет... как это ни удивительно, запоминать реакцию читателя. Обычные книги при повторном прочтении могут становиться более понятными, более глубокими, более узнаваемыми, но их текст остается тем же самым. Меняется восприятие человека. Какие-то детали его прежних попыток чтения, которые, в свою очередь, конечно, зависят от места и времени, и обстановки, и самочувствия или настроения. А в этой книге... реакция каждого читателя становится частью книги. Книга дописывает себя с учетом десятков, может быть, даже сотен людей, ее прочитавших, с учетом десятка разных мнений и точек зрения. Вот что такое эта книга. Влад был ошеломлен. Если бы он умел рисовать такие картины! Если бы он мог нарисовать сюжет, который дополнялся образами каждого нового зрителя, и жил бы снова и снова и всегда был бы актуальным, неустаревающим и многогранным. Влад позвонил Лане и рассказал ей обо всем. Девушка слушала недоверчиво, но главное, он почувствовал то облегчение, которое принес ей разговор. Она не одинока. Он был рад, и горд, и воодушевлен одновременно. Влад начал объяснять, какое это открытие и как это удивительно, что люди научились так писать книги, и мечтал, что когда-нибудь научится так рисовать... – вот тут он и обнаружил, что девушка не разделяла его радости. Лана стала отвечать кратко и неохотно. Она относилась к книге настороженно и, кажется, была растеряна оттого, что Влад чувствовал иное. Юноше хватило сообразительности не настаивать, он перевел тему, и еще полчаса они болтали просто так, о начавшейся зиме, о городе, о пробках на дорогах и ледяных накатанных мостовых. Он вспомнил ощущение свежести, которое испытал, прочитав вернувшуюся из душа Лану. Его сердце наполнилось нежностью, пониманием, и таким же нежным было прощание. Телефон замолчал. Влад остался один. Компьютер на столе понимающе молчал.. Влад вообще не очень его любил и лишь мирился с необходимостью. Некоторое время он сидел в тишине. Теперь у него был выбор: рисовать или продолжить чтение. Он был слишком возбужден, чтобы прямо сейчас пытаться уснуть. Решив, что впечатлений на сегодня достаточно, он взял карандаш и довольно быстро набросал макет новой марки. Потом Влад еще раз внимательно посмотрел на свой первый рисунок и старательно стер арку ластиком. Для проверки. И уснул. <...> Влад потряс головой. Он вернулся из института, перекусил и, кажется, задремал. Рядом на столе лежала раскрытая книга, но... он же не открывал ее и не читал еще сегодня. Тогда отчего такое ощущение, будто он прочитал еще о... Так что было последним из прочитанного? Он взглянул на рисунки. Ну да, три существа вокруг трансформатора, как Влад его, шутя, окрестил. Но тогда откуда он знает про... третью марку и про письмо в московский клуб? Мальчик нашел ее на полу, когда собирался уже уйти. Ведь так? Влад потянулся к книге и прочитал на раскрытой странице: «На столе мальчика лежали три марки. На новой марке тоже была комната, на задней стене – пара экранов и арка с выходом, слева – еще один проход. В комнате не было существ, зато полным полно – Сашка насчитал с десяток, – комочков раскидано и развешано по полу и стенам комнаты. На одном из задних экранов была различима какая-то хищная рыбина в водорослях, рыбина в маске – потому что вместо обычной пары глаз на голове ее виднелась выпуклость, навроде стекла шлема или скафандра. На втором экране было изображено непонятное, и, долго разглядывая его, Сашка пришел в выводу, что он видит фотографию одного из комков, что ползали по полу и лазали по стенам комнаты. На обнаруженной сегодня марке был инопланетный зоопарк. Собравшись с мыслями, Сашка сел за обещанное письмо». Влад нахмурился: кто читал ему книгу и кто вообще открыл ее? Напрашивались три ответа: один – логичный, но неприятный, другой – маловероятный, а третий – и маловероятный, и нелогичный, и не более приятный, чем первые оба. Согласно первому – книгу читал он сам, но не заметил, забыл или, вообще, у него развивается разделение личностей, и сам он потихоньку съезжает в клинику. Второй вариант предполагал наличие злоумышленника, который пробрался в его дом и открыл книгу, пока он спал. А еще этот злодей был столь любезен, что почитал книгу вслух, иначе откуда бы Владу помнить детали сюжета. Это не так невероятно, если поверить в привидений или зеленых человечков на летающих тарелках. Третий вариант состоял в том, что книга обладала... способностью передавать – читать или пересылать телепатически? – себя задремавшему читателю. Почему я не верю в зеленых человечков и привидений? – В отчаянии подумал Влад. Он закрыл глаза и минут десять пытался придумать убедительный способ подтвердить свое сумасшествие, потому что сумасшедшим себя не чувствовал. <...> Пора становиться Холмсом, – решил мальчик, вернувшись в комнату. Он достал лупу и зажег лампу, склонился над марками. Решив, что света недостаточно, он включил еще люстру и направил зеркало настольной лампы прямо на марки. Пригляделся... и отпрянул. Сначала медленно, но постепенно, будто входя в ритм, обитатели марок зашевелились, задвигались... – марки ожили. Одинокий жилец первой марки медленно повернулся к камню, подошел, или вернее подполз, «подтек» к нему. Что-то сделал, – и арка в стене закрылась. Он еще поколдовал с камнем, и изображения на экранах стали сменять друг друга: планеты, астероиды, кольца, звезды. Он просматривал их, будто пролистывал энциклопедию или, быть может, просматривал обстановку, как если бы был охранником перед монитором. Три жильца крутились у «агрегата» и, видимо, беседовали о чем-то, потому что поочередно глядели друг на друга, кивали и совершали иные труднопередаваемые действия. Круглые существа беспорядочно лазали по стенам и потолку, катались по полу, причем делали это достаточно лениво. Их деятельность не представлялась осознанной. Иногда в стене открывались кормушки, а любой беспорядок и посторонние предметы, оказавшись на полу, – медленно растворялись или всасывались. Но важно было не то, чем занимались обитатели марок, а то, что марки – жили. Марки были не картинками с изображением комнат, они сами были комнатами. И хотя они оставались плоскими прямоугольниками бумаги с зубчатыми краями, в то же время они были окнами в другой мир или, может быть, иллюзией, голограммой, видеозаписью. Как бы то ни было – т а к о г о не м о г л о быть! Мальчик отвел лампочку и призадумался. Он еще раз взглянул на марки и... ничего не обнаружил. Изображения – жильцы, экраны, комочки, – оставались неподвижными и неизменными. Вот только... застыли они совсем иначе, чем прежде, и марки теперь выглядели по-другому. У Сашки мелькнула догадка: он направил лампочку на марку и пригляделся. Снова медленно, но потом быстрее, комочки стали лазать по стенам, кататься по полу... маркам нужен был яркий свет. И марки действительно были живыми. Сашка решил пока не писать в клуб. И ничего пока решил не рассказывать Кириллу Петровичу. Он решил понаблюдать. <...> Сашка, по обыкновению, рассматривал марки, когда вдруг обнаружил, что существо смотрит на него. Он поморгал глазами, зачем-то огляделся по сторонам, но существо так же пристально, не отрываясь, по крайней мере, так казалось, не отворачиваясь, смотрит в его сторону. Из марки – на него, в его мир, в его комнату, в его глаза. И когда он совсем было собрался отвернуться, существо склонилось над камнем. Сашка облегченно вздохнул, а потом увидел такое, отчего невольно побледнел. На экране в комнате существа был виден человек. Мальчик. Сашка. С лупой в руке. За его спиной горели люстры. Сашка сглотнул и отпрянул. Он убежал подальше от стола на кровать, тело его била дрожь. Конечно, любопытство двенадцатилетнего мальчика много сильнее любопытства взрослого, а бесшабашность, неосторожность, восторженная жажда исследования неизмеримо больше, поэтому Сашка до сир пор так увлеченно исследовал загадку марок. Но и ужас двенадцатилетнего мальчика – безотчетный страх, – сильнее самого сильного страха взрослого, – он лавинообразен и громоподобен. На какое-то мгновение, взглянув в собственные глаза там, внутри марки, Сашка вдруг ощутимо представил, как гаснет свет здесь в комнате, где мальчик – то есть его уже нет, – в комнате сидит кто-то другой, чуждый, – а сам он остался лишь на экране в одинокой комнате с единственным жильцом, несущимся неизвестно где и неведомо куда во времени и пространстве. А потом тот, второй, выключит свет здесь, в комнате, или существо – переключит свои каналы, и он, Сашка, – и вовсе растворится, раз и навсегда потеряет связь со своим миром, с комнатой, с квартирой, с мамой. Это ощущение возникло лишь на одно мгновение, но шок был так силен, что еще минут пятнадцать Сашка сидел на кровати с закрытыми глазами, боясь не только открыть их, но даже подумать о том, что происходит вокруг. Потом он встал, сгреб марки, думая лишь о том, как бы не посмотреть случайно ни на одну из них, сложил их в пустой конверт, спрятал между страницами самой толстой книги, убрал книгу в коробку и поставил коробку под кровать. Он пообещал себе – никогда больше не доставать марки и не смотреть на них, забыть и не вспоминать. <...> Девушка выглядела обеспокоенной. Обычный разговор не клеился, а Влад не торопил ее: он знал, если дело его касается, значит, Лана заговорит сама. Наконец, собравшись с мыслями, она спросила: – Ты все еще читаешь Книгу? Влад просто ответил: – Да. Возникла очередная пауза. – Ты знаешь, я очень боюсь. Очень боюсь этой Книги, и очень боюсь за тебя. – Я уже довольно давно читаю ее, и пока не произошло ничего, чего тебе можно было бояться. – Влад ничего не стал говорить о разговоре с П.З., зато добавил: – И... Ведь это ты мне принесла ее. – Влад вдруг осознал: он сделал это, он сказал то, что давно вертелось у него на языке, с тех пор, как обнаружились все эти чудеса с Книгой. Лана бросила на него испуганный взгляд, но заговорила: – Ты не замечаешь, что становишься рассудительней и взрослее, что ли. Ты сейчас совсем не похож на человека, с которым я познакомилась. Это все Книга... – Взрослее... Ты хочешь сказать, я становлюсь старше, – Лана вздохнула, – ты имеешь в виду, Книга старит меня? – Да, именно это я и имею в виду. – Ты... Знала об этом? – Ну... Я заметила, что меняюсь, когда читала ее. Я не хотела постареть. Я испугалась того, что Книга может со мной сделать. – И ты дала ее мне? – Лана вглядывалась в его лицо, но голос Влада был совершенно спокойным. – Я посчитала, что это может пойти тебе на пользу. Извини. Я, конечно же, не должна была так делать. – Я был недостаточно взрослым? – Влад вдруг подумал, что прежний он, вероятно, психанул бы сейчас, разозлился, ушел бы, не говорил бы с Ланой дня два, а может быть, и вообще – расстался с девушкой. Нынешний он только улыбнулся: он видел Лану, запутавшуюся в своих порывах и страхах, за него, за себя. Нежность засквозила в его глазах. – Я думала о том, чтобы вернуть Книгу в магазин, о том, чтобы выбросить ее или даже сжечь… но не смогла. «И слава Богу, – подумал Влад про себя, – если бы ты смогла это сделать, ты была бы совсем другой, и я не любил бы тебя так. Сжечь напугавшую тебя книгу, это как… ударить ребенка за то, что он, заигравшись, разбил вазу». Вслух же он сказал: – Не бойся, Книга не станет препятствием между нами. Я обещаю тебе не читать ее несколько дней, – и он рассказал все, о чем узнал за последнее время. Пока он говорил, Лана сидела, прижавшись к нему. Они снова были вместе. Чувство сопричастности, которое едва не начало ускользать, в этот вечер вернулось и захватило их с новой силой. Сверху снежило, и девственно белые хлопья наполнялись чудом в лунном свете и сиянии фонарей. Они накрывали город, засыпали аллею, и лавку, и двух людей, которые, обнявшись, сидели на ней и негромко разговаривали. В этот вечер Влад, как и обещал, не стал читать Книгу. Он выложил ее из куртки и положил на стол. Пытаясь чем-то себя занять – он попробовал почитать что-то другое, но очень скоро отложил. Не читалось. Взгляд его упал на смятые листы распечатки – книга Злотяна. Он собрал разметавшиеся страницы и стал листать их. Это была «Альфа и Омега». Влад прочитал что-то про противостояние Бога солнца Аполлона и элементалей огня – Саламандр. Написано было красочно, ярко, воображение Влада отзывалось множеством образов, которые так и хотелось рисовать, но вот сколько он ни пытался перечитывать, текст не оживал, Книга не разговаривала с ним. Наконец, он сдался. Наверное, характерами не сошлись, – усмехнулся про себя Влад. Или причина в том, что фрагмент Книги не есть сама Книга и не способен оживать. Или дело все-таки в издательстве и серии «Отражение». Тогда он сделал кофе и взял в руки карандаш. Линии, как пучки живой проволоки, ложились на лист, изгибались, но он делал усилие и подчинял их, и эта энергия, эта живая сила, уже усмиренная, целиком оказывалась на бумаге. Он учился рисовать живые картины. Линии сплелись, и на картине появилось небо и в нем облака, а ниже неба – раскинулась земля, девственно-дикая, не тронутая рукой человека. Луга и горы протянулись до самого горизонта. Реки петляли, а леса были похожи на пучки волос, торчащие там и сям. Высоко в небе сиял Аполлон – пылающий солнечный Бог, разливающий на просторы земли живительную влагу Света. Аполлон – он же Логос, Свет истины, вечно живущий бог, сиял и был прекрасен. Его юное лицо улыбалось, а глаза светились бессмертной мудростью. На смену миллиардам лет случайного развития мира он принес Закон и порядок, порядок в подчинении Закону. Но Бог был окружен со всех сторон иными существами – более древними, не признающими никаких правил и законов. Он был окружен существами, которым его испепеляющее сияние было нипочем. Элементали огня – Саламандры – крылатые ящерицы, как крохотные дракончики, сбились в стаю и летели в сторону Солнцеликого божества, и огромная туча их огненных тел бросила тень на поверхность земли, и вдруг посреди этого буйства огня и света землю окутала Тьма.
|
| | |
| Статья написана 15 апреля 2009 г. 13:45 |
Сборник "Творцы и творения". Виртуальный (еще не изданный) сборник, идея которого появилась, когда были написаны "Капля ртути", "Жизнь Джека Гордона", "R" (переименованный впоследствии в "Романс для робота с оркестром"), "ЖРУ" и "Что рассказала говорящая книга" ("Последний приют"). Позднее дополненный идеями, часть из которых уже реализована, а часть еще ждет своей очереди. В центре сборника создатели — писатели, художники, изобретатели, ученые и их создания — идеи, существа, механизмы и т.п. 1. "Жизнь Джека Гордона", рассказ В сказочной стране живет лесник волшебного леса Джек, но мало кому известно, что история его связана с таинственным журналом, найденным Джеком на берегу моря. Рассказ возвращается в прошлое Джека, когда он, выброшенный на берег после кораблекрушения, совершает долгий путь по неизвестной стране, путешествуя одновременно через пространство и время до августа ждет очереди в редакции "Полдень XXI век", если отклонят, опубликую здесь 2. "Капля ртути", эссе, поэтика Действие этого сюрреалистичного повествования происходит в черно-белом, "ртутном" мире, который постепенно захватывает героя до возможности потери собственного "Я". готовится к публикации в ивановском альманахе "Откровение" за 2009 год 3. "Романс для робота с оркестром", фантастика Робот, которого приобрели этологи для наблюдений, всего лишь машина, но его призвание, зашитое создателями в глубины памяти, — наблюдать и обучать. Для того, чтобы следовать ему, робот должен стать более чем просто машиной. уже дважды переписан, в начале рассказ назывался "R". в настоящее время штудирую томик об основах этологии, чтобы дописать пару эпизодов 4. "Перецелуспа в трех частях с прологом и эпилогом", фантастика, пародия, киберпанк В виртуальной реальности возможно все и не прекращается противостояние тех, кто желает свободы для себя, и тех, кто ограничивает свободу, мотивируя это так или иначе. Главному герою и его главному противнику еще предстоит понять, кто из них настоящий, а кто — лишь виртуальный персонаж. авторские права пока не защищены 5. ЖРУ, фантастика, поэтика Ученые экспериментируют с нанотехнологиями, пытаясь создать"послушную" материю. Кажется, что успех уже близок, однако, в их рассчетах обнаруживается неучтенная переменная — Жру. требует переработки 6. Последний приют, магический реализм, фантастика Начинающий художник Влад читает книгу о Сашке, мальчике обнаружившем таинственные марки. Скоро в жизни Влада и в истории Сашки начнут происходить удивительные события. Мальчику предстоит увидеть планету крошечных Стиксов, а Владу — мир говорящих книг. В конце судьбы героев окажутся тесто переплетены. Первоначальное название — "Что рассказала говорящая книга". 7. Наперекосяк: книга Лидии Бражиной, магический реализм Героиня знакомится с писателем, книги которого она очень любит. В это время он работает над новым романом и девушка, не подозревая, становится соучастницей событий романа. Логическое дополнение к рассказу-повести "Последний приют". Схема уже готова, осталось написать. 8. Восемьдесят седьмой Адам, фантастика, компьютерные игры, повесть Интернет игры существуют давно и порядком уже надоели игрокам из-за своей примитивности и предсказуемости. Но появляется новая игра, которая предлагает "Мир", где игрокам позволена почти полная свобода Написана приблизительно на четверть 9. Страна снов, сказка Старый писатель закончил книгу своей жизни — это нежная история на границе реальности и фантазии, но перечитывая ее, писатель понимает, что книга получилась не такой, какой он ее задумывал. Есть ли у него время все исправить? готова только схема Сборник "Ищу разумного" Работая над рассказами сборника ТиТ, обнаружил ряд идей, которые не укладываются в рамки ТиТ. 1. Одиноки ли мы?, фантастика, эссе, поэтика Что движет человеком в его стремлении найти жизнь и разум во вселенной, чем должны завершиться эти поиски? авторские права еще не защищены 2. Ножик против инопланетянина, фантастика, пародия авторские права еще не защищены 3. Десятина (рабочее название), фантастика исследователи океана находят затонувший испанский корабль. в трюме обнаруживается дорожный ящик, который кажется исследователю смутно знакомым готова схема Сборник "Капралы цветочных легионов" сборник посвящен одноименной повести-роману, но связан персонажем с самым ранним моим рассказом 1. ...И черный персидский Кот, фантастика, пародия Что произойдет с жизнью рядового программиста, если в ней появится Кот, приносящий удачу 2001 год, скоро выложу 2. Капралы цветочных легионов (история, рассказанная котом), фэнтези, поэтика, сказка Путь без начала к неизвестному Городу по просторам умирающего мира совершают герои произведения сначала поодиночке, потом сообща. Ходит много слухов и легенд о том, откуда появился мир. Возможно, что он был создан лодами — легендарным народом, уничтоженном людьми, представителями котого и оказываются герои. Похоже, Город хранит не только прошлое мира, но и надежду на его возрождение. написана первая из пяти глав
|
|
|