| Статья написана 26 сентября 2016 г. 21:26 |
сабж Это тоже серия очерков о поэтах и писателях, а также приближенных к ним представителей тусовки Серебряного века, но от "Некрополя" Ходасевича она отличается разительно. "Некрополь" хорош, прежде всего, своей едкостью, меткостью характеристик, взглядом взрослого рассудительного человека. У Иванова же нет этой взрослой льдинки в глазу, он смотрит на всех на них глазами не то чтобы восторженного юнца — но человека, открытого, не имеющего жесткой собственной позиции, готового многое понять, принять и восхищаться этим. Многое и разное, в том числе в равной степени восторженно и почтительно, например, отзываться о заклятых врагах — Блоке и Гумилеве. Иногда, читая "Зимы", думаешь, боже, ну и цирк, — но именно такое мнение, похоже, не приходит автору в голову. "Петербургские зимы" очень тепло написаны и, пожалуй, ни одному из героев нет повода обижаться на слова Иванова — а вот на заметки Ходасевича местами сложно не обидиться, если поставить себя на место виртуозно высмеиваемого Брюсова, к примеру. Иванов, конечно, на 10 лет младше, и Ходасевич закончил свой "Некрополь" на 10 лет позднее, это тоже следует принять в расчет, заметки 30 лет и 50 — наверное, большая разница. В "Петербургских зимах" есть то, что первым делом находят все юные мальчики и девочки, открыв для себя Серебряный век — пафос гибели. Красивый пафос, с которым умирает старая эпоха, воплощенная в поэтах, вся эта ахматовская шаль и нервные сигареты, все эти бесконечные сборища и разговоры, которые ни к чему не приводят и почти никогда не заканчиваются делом. Еще — ощущение общности, именно круга общих знакомых, литературной богемы, связанных сложными отношениями любви-ненависти. И нет никого, кто бы просто днем ходил на работу, а вечером сидел дома и писал, и не крутился по вечерам, кабакам и "приемным дням". Я могу себе представить, что когда попадаешь в такую среду в подготовленном состоянии (а нет более подготовленного состояния для попадания куда-то, чем состояние подростка) — то она становится естественна, как воздух, и нужна в той же степени. Даже говоря об этом, сложно не впасть в тот же лиризм и пафос. Это удивительное свойство хороших авторов Серебряного века — так легко, начитавшись, начать невольно копировать их тон. В отличие от Ходасевича, Иванов, собственно, не смешной. Во всяком случае, он не смешной специально и не ставит своей целью повеселить автора за счет своих незадачливых героев — хотя периодически у него это получается. Он больше трагикомичный, потому что за счет дружелюбного взгляда начинаешь как-то очень проникаться перипетиями жизни его героев. Ну то есть понятно, что Мандельштама очень жалко, и как только из любых источников что-то о нем узнаешь. сразу представляется такой выпавший из гнезда птенец, который прыгает и не понимает, что его сейчас сожрут или задавят, или понимает, но сделать ничего не может. Но вот, например, Есенин со своей разухабистой биографией никогда не вызывал у меня таких чувств — а у Иванова вызывает, и это невольно передается. "Петербургские зимы" — очерки скорее эмоциональные, чем содержательные, и если перекладывать их на картины, то "Некрополь" — это шаржи, а "Зимы" — импрессионизм. Эмоциональные в данном случае не значит хуже, конечно, наоборот, это интересное разнообразие.
|
| | |
| Статья написана 10 мая 2011 г. 16:34 |
Иванов очень редкий в своем роде автор: он пишет очень по-разному. Не в смысле по-разному хорошо или плохо (хотя и это тоже), а в смысле, по-разному стилистически, в плане жанров, направлений, тематики, серьезности текста и тд. "Сердце Пармы" — после всего предыдущего, что я у него читала, оказалось очень неожиданным. Сюжет построен вокруг личности пермского князя Михаила, правившего Пермью, Чердынью и окрестностями в конце 15 века. С одной стороны (а точнее, со всех сторон), далекое северное православное княжество поджимают многочисленные языческие народы — вогулы, пермяки, которых сейчас называют коми, манси и тд. С другой стороны, существует очень далекая, но куда более значительная угроза со стороны Москвы — именно в этот период в Московской Руси появилось огнестрельное оружие, татары постояли за Угрой и ушли несолоно хлебавши, да и вообще Иван Великий был очень крут, чего там. Историческая часть романа, насколько я могу оценить, в значительной степени базируется на Вычегодско-Вымской летописи. И, опять же насколько я могу судить, основные события и персонажи переданы весьма достоверно, и хронология вроде бы сходится (правда, очень смутил момент, где Ивана Великого почему-то называют IV, но это наверняка опечатка). С другой стороны, исторические источники об этом периоде очень скудны, так что остается достаточно широкий простор для фантазии автора. И тут Иванов размахивается очень красиво и изящно. В его романе нет на самом деле ни грамма "историчности" того плана, которая обычно бывает в исторических романах — с "общей картиной эпохи", попытками обосновать те или иные действия, логически достроить какие-то события. "Сердце Пармы" — очень *художественный* роман, иногда кажется, что даже слишком. Первое, что поражает, когда начинаешь читать — это язык. Причем не скажу, что приятно поражает. Складывается такое впечатление, что читаешь транслитерированный текст на иностранном языке — столько в нем нерусских и при этом совершенно непонятных слов (как раз из языков этих малых народов Севера). Не говоря уж о том, что и слово парма наводит на мысли в первую очередь о Стендале, а вовсе не о тайге)) Но потом отчасти лексика упрощается, отчасти привыкаешь и начинаешь местами даже ловить кайф и вспоминать, что вот это и это ты где-то уже слышал. Если о соответствии историческим источникам я еще могу как-то судить, то об аутентичности лексики — нет вообще, увы. Но в любом случае — вне зависимости от того, восстановил это все Иванов или выдумал — работа огромная, и она того стоит. Потому что создает некое особенное впечатление от текста — выгодно отличающего роман от классического, простигосподи, "славянского фэнтези". Знаете, то же впечатление, что и когда читаешь народные эпосы, удивляешься непривычным именам, названиям и больше всего — непривычному взгляду на мир. У Иванова удивительно ловко вышло сочетать несочетаемое — с одной стороны, текст во многом про политику — про захват территорий, построение городов (да какие там города, в общем, так, остроги), про "битвы" (в которых участвует с каждой стороны человек по сто), про насаждение православия и "Москва — 3 Рим" (которую — бугага — сам Иван в тексте и озвучивает). Но с другой стороны, все это остается не то чтобы за скобками, но на заднем плане — как некая неизбежная данность любой жизни. А сама жизнь героев проходит в текущих событиях, от ерундовых до больших и страшных. Это удивительный маленький мирок, в котором нет особой разницы в положении князя и простого работника, и особых границ, в том числе социальных, еще не установилось, так что каждый может, по сути, жить той жизнью, которую сам себе выберет, и может круто ее изменить (во всяком случае, попытаться). За этим люди и бежали из Москвы кто на север, а кто на юг. Такая жизнь куда интереснее, чем тоскливое сидение на одном месте в одном качестве — шаг влево — шаг вправо. Но с другой стороны — куда беспокойнее. Потому что с одной стороны собственное миропонимание, а с другой стороны внешние факторы не дают людям спокойно пахать и сеять и не менять ничего годами. То Москва требует новой дани, то война с северными племенами, то самодержавие-православие-народность нужно насаждать насильственными методами, то древние языческие боги и ведьмы бунтуют. По сути, из всей жизни всех описанных в романе персонажей спокойными бывают только очень короткие отрезки, больше похожие на передышки между двумя большими бедами. А еще удивительную сторону романа составляет языческая мистика — ведьмы, послушные волки и медведи, княжеская жена-ламия, герои, которые не могут умереть, пока не исполнят своего предназначения. Причем мистика очень органично вплетается в текст — примерно на том же уровне, на котором вплетается в него и христианство со всякими святыми и чудотворцами. Вроде бы все об этом говорят, а кое-кто даже и наблюдал, но на деле всегда остается ощущение, что герой на самом деле спит или бредит, и все это ему мерещится. Ламия оборачивается обычной женщиной, пусть и привлекательной, страшный языческий хан — обычным противником, которого можно победить. И хотя события текста все равно развиваются так, будто магия в них действительно присутствовала, здравый смысл упорно твердит, что это морок. Издержки мифологической картины мира. А с другой стороны, такая именно картина делает роман красивее и ярче — более небезнадежным, что ли. И хорошо, что еще боятся древних тварей и верят в силу проклятий и запретов — зато не закоснели окончательно в царепапизме и утилитарном православии. Текст романа в целом — очень плотный, и складывается, как много слоев кружев. Москва, северные народы, судьбы отдельных людей, языческая мистика, распространение православия, войны ради выгоды и войны ради свободы, картины тайги и много крови. В основном картины получаются очень мрачными и жестокими, но это интересно и необычно.
|
|
|