Сафрански идет от обратного. В этой книге все про историю развития философии Ницше — и немного про его "внешнюю" биографию, ровно столько, чтобы объяснить какие-то реперные точки в этом развитии. Понятно, что ни Вагнера, ни написание "Заратустры" после разрыва с Саломе и Ре нельзя опустить — они безусловно важны для предмета исследования, то есть для биографии мысли. Но множество мелких подробностей биографии Сафрански опускает, концентрируясь преимущественно на том, что считал важным сам Ницше (как это следует из его писем, сочинений и свидетельств друзей). На мой взгляд, это единственной правильный подход к вопросу, потому что результат, с одной стороны, дает хорошую картину философии Н. в ее развитии, а с другой стороны — доступен "широкому читателю" (Хайдеггер отлично пишет про философию Ницше, кто бы спорил, но еще больше он пишет при этом про философию Хайдеггера, об которую, как всегда, можно мозг сломать).

В принципе, кто знаком с философией и биографией Ницше, не откроет для себя из этой книги ничего принципиально нового. Она не является работой по философии или каким-то особо научным толкованием Ницше — по сути это просто пересказ основных идей (насколько это может быть "просто"). Но чем она ценна — тем, что показывает именно историю развития философии Ницше. Сафрански на базе совокупности источников пытается восстановить, как и почему Ницше приходил к каким-то вещам, что осталось "за кадром" опубликованных трудов, что Ницше сам об этом думал и рассказывал друзьям. То есть философия Ницше из ряда разнородных и написанных в разное время текстов выстраивается в более четкую логическую последовательность, в которой есть историческое развитие и некая внутренняя обусловленность. Понятно, что ничем не объяснить, почему Ницше приходили в голову те или иные идеи, но Сафрански пытается объяснить хотя бы, как они приходили и трансформировались.

По большому счету, мне кажется, в случае Ницше нельзя говорить о каком-то кардинальном изменении философии с течением времени. Да, она усложнялась, но некоторые взгляды (не считая восторгов по Вагнеру), высказанные в юности, остались актуальными навсегда. К примеру, молодой Ницше времен "Рождения трагедии" вполне уже определился с аксиологией: "В своих заметках Ницше заостряет проблему культуры и социальной справедливости до тезиса, что касательно культуры следует определиться, является ли ее смыслом благополучие как можно большего количества людей или же полностью удавшаяся жизнь в отдельных случаях. Тот, кто имеет в виду массовое благополучие, мыслит морально; тот же, кто объявляет смыслом культуры венчающие ее удавшиеся образы, "вершину мирового восторга", мыслит эстетически. Ницше делает выбор в пользу эстетического мышления". Далее, много позже: "И поэтому он делает выбор против демократической и организованной на принципах благоденствия жизни. Для него такой мир означает триумф человеческого стадного животного".

Из Сафрански становится чуть более очевидно, насколько последовательно Ницше проводит концепт высшей ценности искусства, художника, дарования и самовыражения — раньше я как-то это не осознавала. "...вопрос теодицеи, который прежде был связан с отношениями бога и мира, а теперь — с отношениями между искусством и внехудожественной действительностью".

"Ницше приравнял жизнь к творческой потенции и назвал ее в этом смысле "волей к власти". Жизнь хочет саму себя, хочет формировать себя."

Про набившую оскомину идею вечного возвращения Сафрански пишет много и, что приятно, достаточно легко. В целом это все так же просто, как кажется: "Он понимал ее как требование жить в каждое мгновение так, чтобы можно было не страшиться возврата в это мгновение". "Что бы человек ни делал, ему следует спрашивать себя: "Действительно ли я хочу делать это бесчисленное множество раз?" Положительное утверждение отсюда: "Никакая ночь Вселенной не продлится настолько долго, чтобы погасить значение пылинки "индивидуума". Под конец жизни Ницше комично признается в письме, что "глубочайшим возражением против "вечного возвращения" всегда были мать и сестра". И это с одной стороны подрывает весь концепт, а с другой — очень мило.

Другой важнейший и, на мой лично взгляд, едва ли не самый значимый концепт у Ницше с т.зр. и влияния, и оригинальности, и взаимосвязанности со всеми остальными его идеями — критика ресентимента, описание опасности слабых и морали слабых. "Могущество слабых — в их способности возбуждать сострадание. Тем самым страждущий находит способ "причинять боль" другим". В этом, понятно, и весь "Антихрист", и все подобное ему. Вообще Сафрански считает, что последние произведения Ницше, написанные очень быстро в последний его год — "Случай Вагнер", "Сумерки идолов", "Антихрист" и "Ecce homo" — больше не развивают никаких новых идей, а представляют в более грубом и простом виде повторяется то, что ранее было высказано более мягко. Я как-то не рефлексировала на эту тему, потому что читала сочинения Ницше вперемешку и не задумывалась о том, что за чем написано. Но если учитывать этот аспект, получается несколько иная картина.

Завершается книга недлинным, но очень интересным разбором того, как жила философия Ницше после его смерти. Как его признавали, отвергали, анализировали, критиковали, переосмысливали и тд. На эту тему я кроме Хайдеггера никого и не знала, а Сафрански очень удобно делает обзор стоящих работ и заодно рассказывает о том, как менялось восприятие философии Ницше в профессиональных (и непрофессиональных) кругах.

Но понятно, что "Заратустра" — это прежде всего идеи, более того, вершина философии Ницше, ее квитэссенция. Каждый неленивый и неглупый найдет в нем, что хочет, потому что там всего много. Я нашла для себя прежде всего идею про свободу и развитие. Собственно, в этом вся суть рефрена "человек есть нечто, что дОлжно превзойти", в этом суть концепта "сверхчеловека" — в развитии себя как личности со всей сторон, моральной и интеллектуальной прежде всего. В открытии новой морали и новых ценностей. Ницше везде об этом говорит, но в "Заратустре" — концентрированнее всего. "Я — перила над потоком; ухватись за меня, кто может за меня ухватиться! Но я не ваш костыль." Поэтому очень логичное начало — притча о трех превращениях "сильного духа": в верблюда, который взваливает на себя весь груз, обязательства и ответственность; в льва, который освобождается от этого навязанного ему чужими ценностями и запросами груза; и наконец, в ребенка. Самые лучшие люди очень часто остаются на уровне "верблюда" по этой классификации, а большинство и до него не дотягивает, понятно, но им это и не нужно, они достигают своих целей иначе. "Окольными путями крадется слабейший в сердце сильнейшего — и крадет власть".

Может быть, это особенности моего лично взгляда: я вычитала в "Заратустре" именно то, что актуально мне прямо сейчас. "Но только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много чужого на своих плечах. Как верблюд, опускается он и дает навьючить себя. Особенно человек сильный и выносливый, в котором живет почтительность: слишком много чужих тяжелых слов и ценностей навьючивает он на себя — и вот жизнь кажется ему пустыней". В общем, понимаете, всем достигаторам вроде меня надо принудительно читать "Заратустру" перед сном для профилактики.

Безусловно, там есть не только это — но грех пересказывать то, что лучше и легче воспринять в оригинале. Моя книга, как водится, теперь вся в загнутых страницах и пометках, но не цитировать же все подряд. Только вот последнее.

"Одно только знаю я, — от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеется. "Убивают не гневом, а смехом", — так говорил ты однажды. О Заратустра, скрывающийся, разрушитель без гнева, ты — плут".

Критика христианских концепций, особенно причинно-следственности всего со всем (из сериии, если у тебя кошелек украли в трамвае, то это Бог покарал!), мне была у Ницше интересна 20 лет назад, когда меня саму воспрос религии сильно волновал. Но теперь она оставляет равнодушной и тоже читается как очевидная истина. Хотя замечания Н. насчет апостола Павла и того, что успехи христианства обеспечены всеобщей усталостью от вездесущего и всепобеждающего Рима, очень интересны.

Становится интересней, когда Ницше уходит от "социального" к совсем личному, к универсальным вопросам взаимоотношений каждого с сами собой и своим ближним. Тут ему под руку пришелся Ш. с концепцией не столько воли, сколько сострадания (это та часть философии Ш., которую обычно просматривают, но для Ницше она очевидным образом является главной). В этом много точного и такого, что ты узнаешь сразу себя и свои конфликты.

"Труд — лучшая полиция, он держит в узде каждого и отменно умеет противодейсвовать развитию разума, страстности, жажды независимости. Ведь на него уходит огромное количество нервной энергии, которая отводится от раздумий, самоуглубления, мечты, заботы, любви, ненависти; он всегда держит перед глазами одну мелкую цель и дает легкое и регулярное удовлетворение. Значит, в обществе, где люди постоянно прилежно трудятся, будет больше безопасности". Основа всего современного общества, то, что принято называть истеблишмент: хорошо и стабильно работающие люди. Основа во всех смыслах.

"Там и сям можно видеть зачатки культуры, сердцевину которой образует торговля, в той же мере, в какой сердцевину культуры архаической Греции составляо личное состязание, а римлян — война, победа и право". Наше общество сейчас задумывается о монетизации таких вещей и понятий, о существовании которых не представляли предыдущие эпохи, вроде знаний о том, что юзернейм любит есть на завтрак.

"Во все времена варвары были более счастливы — не будем себя обманывать! А дело в том, что наше влечение к познанию слишком сильно, чтобы мы ценили счастье без познания или счастье сильной устойчивой иллюзии". Потому что "удел человека — знание", как верно и короче сказал Уоррен.

"Веселая наука" уже лет 20 неизменно возглавляет список моих любимейших книг, и при этом я все так же затрудняюсь ее охарактеризовать однозначно или пересказать. В ней слишком много разноплановых, кратко изложенных крупных мыслей — вокруг едва ли не каждой из Ницшевских "главок" более занудный (и здоровый) философ мог бы наворотить целую главу или целый том. Но я люблю философию Ницше именно за то, за что мы любим природу: избыточность. Бурный рост. Мнообразие, оригинальность, отсутствие скучного геометического плана и переливания из пустого в порожнее. Если вкратце, то "Веселая наука" вызывает у меня чувство восторга, и я не смогу объяснить словами его происхождение, даже если бы захотела. По мне — это самое жизнеутверждающее в прямом смысле, самое избыточное, самое легкое и обширное из сочинений Ницше. Слишком заметно, что оно написано не для публики, не по каким-то устоявшимся академическим канонам, а для себя.

"Пусть манускрипт неясен мой

Что толку! Кто его читает?"

С таким подходом, безусловно, гораздо проще себе самому открывать истины, ориентируясь лишь на собственный вкус, который, к удовольствию нежданного читателя, требует краткой формы и хорошего стиля par excellence.

В "Веселой науке" нет одной темы даже в рамках книг, если не считать этой темой "меня" (читателя, автора). В ней не так много "примет времени" даже в виде вездесущей у Ницше критики христианства, меньше, чем во многих других книгах. То, что Ницше написал про "меня" (себя), все еще актуально и всегда будет как раз по той причине, что выходит за рамки "непосредственной истории".

"Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему <...> Наше наслаждение самими собой поддерживается в нас таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое <...> Когда мы видимо кого-то страдающим, мы охотно используем предоставившимся поводом овладеть им".

Впрочем, и *исторических* наблюдений у него тоже достаточно, другое дело, что это историческое не слишком уж нам льстит. "Астральный распорядок, в котором мы живем, есть исключение" — современная наука это вполне подтвеждает, хотя для времен Ницше это было странной догадкой.

Я люблю "Веселую науку" именно за ее "позитивность", как ни странно применять это затертое слово к Ницше. Все, что он пишет тут, это утверждение жизни, личности, прекрасного, легкого и веселого, это тот единственно верный взгляд, которым и должен смотреть на мир философ. "Я хочу все больлше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное: так я буду одним из тех, кто делает вещи прекрасными".

"Жизнь — средство познания" — с этим тезисом в сердце можно не только храбро, но даже весело жить и весело смеяться!" — в этой фразе суть всей книги, если не всего Ницше.

А еще — мне внезапно иначе открылась пресловутая идея "вечного возвращения", и до меня наконец дошло, почему Ницше *изобрел* то, что до него изобрел буддизм тысячу лет назад. "Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок вопрос, сопровождающий все и вся: "хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?" — величайшей тяжестью лег бы на твои поступки". Это не вопрос факта, это вопрос отношения: если глядеть на свою жизнь через *такую* призму, все обретает совсем иные цвета. Собственно, это чистая противоположность христианского взгляда, который по сути утверждает, что все происходящее незачимо, временно и мимолетно. Это гипертрофированная значимость каждого момента, коль скоро он повторится бесконечно, каждой развилки, это бесконечные шахматы.

Впрочем, это лишь идея, не утверждение, тот же Ницше рисует нам такую "свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным par excellence".

Надо получше подумать о концепции вечного возвращения.

Я читала "Человеческое" не так давно, правда, в другом издании и в переводе С.Л.Франка и подробно конспектировала. В новом ПСС сделан и новый перевод М.В. Бакусева — он хорош, хотя, мне кажется, местами уступает Франку в поэтичности, но, возможно, выигрывает в правильности — тут я за полным незнанием немецкого не могу судить.

Правда, с удивлением обнаружила, что "Смешанные мнения и изречения" и "Странник и его тень" — это по сути вторая часть "Человеческого", которая тоже входит в этот том. Раньше их на русском, кажется, и не было, во всяком случае, в полном приличном переводе.

Не могу сказать, что "Человеческое" — любимая моя книга у Н. Она слишком разбросанная, в ней слишком много по-настоящему высоких мыслей перемежается размышлениями совершенно текущего характера о современном Н. немецком образовании, музыке, литературе — все те имена, которые никто уж и не помнит давно, за исключением пары титанов, которые уже не подлежат обсуждению на таком уровне. "Смешанные мнения" в этом плане даже проигрывают первой, общеизвестной части "Человеческого", в которой хотя бы афоризмы рассортированы по тематике.

С другой стороны, вот, я прочитала один и тот же текст с разницей в 5 лет, интересно, изменилось ли как-то восприятие? Учитывая, что от прошлого текста я не помню *ничего* (в художественной литературе есть хоть слабая надежда вспомнить сюжет, но в подобном варианте — увы). Беглый просмотр сделанных в том и другом издании пометок показывает, что подчеркнутые фразы довольно часто совпадают — это даже комично, я совершенно этого не помню! Ни что подчеркивала, ни что выписывала.

Помню, правда, что раньше меня больше всего в текстах Н. занимали религиозные вопросы — а сейчас, скорее, моральными. Его религиозные вопросы для меня как-то перестали быть проблемой, поэтому мне интересно посмотреть, но неинтересно по существу. Зато вот вопросы общественной и частной морали — здесь Н. просто кладезь полезных и точных наблюдений о том, как все мы устроены.

"Убогие, мелочные условия делают человека убогим; подлость и благородство человека в добре и зле обычно зависят не от качества переживаний, а от их количества" (1-72). Вот почему длительный стресс, болезнь, нищета меняют самый лучший характер, хотя внезапно оказавшись в непростой ситуации, человек вполне способен на образцовое поведение.

"Как только религия становится господствующей, ее противниками становятся все те, кто мог бы быть ее первыми последователями" (1-118). Применимо, заметим, также к идеологии или государственному устройству. Все те — это в данном случае все приличные люди, очевидно. Забавная еще мысль на тему религии, на самом деле применимая ко всему: "человек получает настоящее наслаждение в том, чтобы насиловать себя чрезмерными требованиями, а потом обожествлять эти тиранические требования в своей душе"(1-137). Но это же так логично, если уж ты чему-то принес большие жертвы, надо оправдать его как значимое хотя бы постфактум. Причем неважно, что это, материнство, идеальная фигура или аскетизм и целебат. Это очень перекликается с афоризмом из другого раздела, где Н. говорит о плененных и свободных умах. "Оправданны все вещи, ради которых мы пошли на жертвы" — вот позиция плененных умов, и Н. тут же находит ей отличный пример: "Война, начатая против воли народа, продолжается с воодушевлением, как только приводит к первым жертвам".

Печальные и всегда современные замечания о литературе мне у него очень нравятся, хотя, мне кажется, в области суждение искусств Н. периодически перегибает палку, заходя в область собственных страстей, сильно далеких от каких-то общих оценок. "Плохие писатели должны быть всегда, ведь они удовлетворяют вкусы неразвитых, незрелых возрастных категорий, у которых тоже есть свои потребности..." (1-201). С этим, в общем, нельзя не согласиться.

Мне нравится еще, хотя совсем не импонируют, слова о свободе: "тот, кто не использует две трети своего времени для себя, — тот раб", то есть, по сути, все присутствующие, а кто нет, того наше общество однозначно заклеймит трутнем и нахлебником, если только он не лежит при смерти.

Очень хорошо у Н. всегда то, что он замечает не только в обществе, но и в государстве (а в женщинах он ни черта не смыслит). К примеру, прекрасная мысль, что правительство будет дежаться религии там, где чувствует себя бессильным как-то реально улучшить положение людей, а религия облегчит им хотя бы душевные страдания. Подчас его идеи кажутся настолько актуальными и провидческими, что я несколько раз проверяла год выхода книги. "Такое высоко цивилизованное, а потому неизбежно утомленное человечество, которое представляют сегодняшние европейцы, нуждается не просто в войнах, а в величайших и ужаснейших, то есть во временных рецидивах варварства" (1-477). В 1878 году написано, до величайших рецидивов не очень далеко, но еще прилично. Или вот, о несчастной нашей родине: "В России существует эмиграция интеллигенции: люди едут за границу, чтобы читать и писать там хорошие книги. Но этим они способствуют тому, что их покинутая родина все больше превращается в разинутый зев Азии". Со второй частью можно поспорить, с первой — вряд ли

Наконец, есть несколько афоризмов (штут 5 набертся на книгу), рядом с которыми я просто подписываю "это я", потому что это так)) "Чрезмерными усилиями они добиваются себе лишнего досуга, а потом не знают, что с ним делать, кроме как отсчитывать часы, покуда те не выйдут до конца". Неумение отдыхать по-человечески — отличительная особенность штирлеца.

"В одиночестве одинокий пожирает сам себя, а на людях его пожирают люди. Вот и выбирай". Хорошая фраза для эпитафии.

Есть еще цитата, про, извините, интернет: "И в душе неизбежно имеются известные клоаки, в которые она сливает свои нечистоты: для этого годятся люди, отношения, сословия, или родина, или весь мир, или, наконец, для тех. чье самомнение неизмеримо, — Господь Бог".

И наконец фраза из тех, которые можно без особого стыда повесить на стенку: "Кратчайший путь — не тот, что прямее всех, а тот, на котором наши паруса раздуваются самими благоприятными ветрами: так говорит наука кораблевождения. Не следовать ей значит быть упорным: твердость характера тут загрязняется глупостью". Мне лично очень свойственна такого рода глупость, которую обычно хвалят как необычайную целеустремленность, хотя местами, наверное, стоило бы остановиться и подумать, а надо ли мне вообще туда. Не раз оказывалось, что это абсолютно впустую, кроме радости от собственного усердия (с).

Мне, собственно, нечего сказать о "Человеческом" в целом, потому что в нем нет ничего целого, но форма и содержание частей — квитнэссенция Н., которого я люблю, и это, видимо, уже навсегда.

Наконец-то я сподобилась прочитать "Несвоевременные" целиком, за что опять же огромное спасибо редактору и переводчикам нового русскоязычного собрания сочинений Ницше. Раньше я читала только "О пользе и вреде истории для жизни", причем по своим меркам относительно недавно; поскольку его опубликовали в том же переводе, я решила его не перечитывать. Впрочем, остальные "Несвоевременные" гораздо слабее и менее интересны, так что можно понять, почему их долго у нас не переводили и не издавали.

Псогос против Давида Штрауса и его книги (Несвоевременное-1. Давид Штраус — исповедник и писатель) будет понятен только тем, кто ее читал (я к ним не отношусь). Правда, тщательный разбор грамматических ошибок в конце текста весьма забавен, а перевод их — очень хорош. Основной посыл текста заключается в том, что Штраус по сути — филистер и от культуры, и от философии. Но без деталей и некоторых знаний об этом персонаже это не очевидно, да и того Штрауса уже никто не помнит. Походя Ницше забавно покусывает Гегеля, что я хотя бы могу оценить. Но если для Шопенгауэра Гегель — еще живой противник, то для Ницше — уже давно мертвый, и вопрос с ним закрыт.

Шопенгауэр как воспитатель (Несвоевременное-3) представляет собой не столько погружение в Шопенгауэра, сколько хороший поход против мертворожденной "университетской философии". Суть воспитательства Ш. не столько в его философии, сколько в его общей жизненной позиции, непринятости, непопулярности, даже демонстративном противопоставлении себя "культурному сообществу" своего времени. Несомненно, по биографии Ш. Ницше не мог не чувствовать в нем родственную душу — и, действительно, продолжает демонстрировать симпатию к Ш. многие годы, хотя их философии скорее противоположны. Зловещая воля у Ш., от которой он призывает всячески бежать и спасаться в христианстве, как раз торжествует у Ницше, и в идее сверхчеловека, и в amor fati — не буквально, конечно, но очень похоже. Интересно, есть какие-то сравнительные исследования по Ницше и Шопенгауэру? Хотя, конечно, это все будет сильно позднее, а пока молодого Ницше еще заботит его университетская карьера — и прилагающийся к ней вопрос об устройстве университетского образования, которое, как и везде, весьма далеко от идеала. А уж преподавание философии — так и вовсе сумерки просвещения; я не имею никакого понятия о том, как преподавали философию в Германии во времена Ницше, по сути, я даже о современном преподавании философии ничего не знаю, и могу судить лишь о том, как это было в моем вузе. То есть ужасающе и лучше бы вообще никак; до сих пор пребываю в твердом убеждении, что собственно философии учить нельзя (если ты сам не Платон, конечно), а научить можно лишь истории философии.

Возвращаясь к Ш.: Ницше читал его как-то по-своему, когда говорил о "подлинной, согревающей душу веселости", причем в нескольких местах. Впрочем, с него сталось бы: если ты Ницше и читаешь тексты Ш. своим особым взглядом, этой злой упорной веселости там навалом.

Опять к университетской философии: очень хороши и очень точны заметки про "общество потребления", хотя и термина такого еще не родилось. "Сегодня почти все на земле определяется только самыми зверскими и злобными силами — эгоизмом потребителей да армейскими тиранами". Тогда, возможно, еще нет, а сейчас уже с этим не поспоришь. "Согласно принятой тут нравственности, в цене прямо противоположное, а именно быстрое образование, нужное, чтобы быстро сделаться зарабатывающим деньги существом, но при этом образование настолько основательное, чтобы сделаться существом, зарабатывающим очень много денег". Вряд ли кто-то охарактеризовал текущую ситуацию на рынке образования точнее: оно нужно, чтобы зарабатывать деньги — причем получать его надо быстро, поскольку родители не могут никого содержать, и много, потому что иначе просто не проживешь нормально. Разумеется, философия в такое образование не входит — это не самый расхожий товар.

И еще в цитатник крылатых фраз: "Модная жадность прекрасной формы связана с безобразным содержанием современного человека таким образом: первая должна прятать, последний должен быть спрятан". Идея поверхностна, но забавна. Вернемся к "университетской философии": Ницше нападает на нее — и не без основания — за то, что пытаясь хоть как-то пристроиться в жестоком мире рыночных отношений, она поступает на службу государству, и за счет этого перестает быть самой собой, теряя вместе со свободой и сущность. "Государство назначает какую-нибудь антифилософию, от которой ждет своей легитимации; ведь философия по-прежнему против него". Это не несвоевременная, а все-временная мысль, в сущности.

"Рихард Вагнер в Байрете" (Несвоевременное-4) читать даже как-то неловко. Ницше, пафосно восхваляющий кого-то — это уже практически не Ницше. Я не люблю Вагнера, но даже если б и любила, все равно не могла бы понять все ницшевские восторги на его счет. В этом небольшом тексте интересно и хорошо разве что то, что непосредственно не касается Вагнера, к примеру, замечание: "Но век наш пошл: это можно видеть уже сейчас, ведь он почитает то, что презирали прежние, аристократические столетия". Ручной труд, например, или ростовщичество, да. О Вагнере же хочется помолчать, и только мысль о грядущем "Казус Вагнер" несколько утешает.

Лекции о будущности наших образовательных учреждений развивают тему, начатую в "Ш. как воспитателе". Ницше говорит, что в современном мире образование определяется как сумма знаний и умений, необходимых, чтобы как можно легче зарабатывать деньги, а задача такого образования — выработка "годных к обращению" людей. Как обладатель именно такого образования, подтверждаю, что я сама ощущаю это именно так. Впрочем, сейчас в России, кажется, дают образование двух видов: чтобы человек мог зарабатывать им деньги, то есть, по сути, ремесло, а вовсе не образование — это лучший вариант; и чтобы человек мог сдать экзамен, но совершенно ничего не дающее ни в плане культуры, ни в плане профпригодности — такое образование у меня тоже есть. Возможно, где-то в лучших вузах страны и дают образование, расширяющее кругозор, познания о мире и о культуре — но есть ли гарантия, что обладатель такого образования найдет себе потом место в жизни вне системы оного?

Упадок образования, как и упадок культуры, конечно, старая песня. Собственно, Ницше, в отличие от многих, не утверждает, что "раньше было лучше" (я не зря так люблю Ницше), но в остальном все его замечания из первой лекции вполне применимы к текущей нашей ситуации, хотя и 140 лет прошло, и страна другая. Правда, если бы не остроумие , ехидство и прекрасное злоязычие автора, я бы сказала, что эта тема набила оскомину еще во времена Платона.