Всякий хороший писатель – бог для своих героев. Он творит их, ведёт через тернии и испытания, убивает, воскрешает, и если так задумано, вознаграждает. Мы знаем, что для героев Дэна Симмонса лёгких путей не бывает. Уж кто-кто, а он умеет менять судьбу своих персонажей самым неожиданным, роковым образом и играть ими как оловянными солдатиками. И роман «Чёрные Холмы» не исключение из этого правила.

Чёрными холмами американские индейцы называли священные для них горы в Южной Дакоте. На языке племени Сиу название это звучит как Паха Сапа. Так зовут и главного героя книги, индейца этого племени. Когда Паха Сапе было одиннадцать зим, он принял участие в знаменитой битве на реке Литтл-Биг-Хорн. В тот день в него вселился дух убитого полковника Джорджа Кастера. Джордж Армстронг Кастер фигура в американской истории значимая. Он прославился в войнах с индейцами. Поэтому когда их военный вождь Шальной Конь узнаёт о случившемся, то решает убить Паха Сапу и тому приходится бежать. Вернувшись обратно, Паха Сапа находит на месте стоянки племени только трупы и сожжённые жилища – свидетельства мести солдат за смерть Кастера. Тогда Паха Сапа был ещё мал и слишком потрясён, чтобы вынашивать планы отмщения. Однако вся последующая жизнь среди белых людей убедила Паха Сапу, что это именно они повинны во всех его бедах, и он задумал уничтожить символ гордости бледнолицых – монумент четырёх президентов на горе Рашмор – тех самых священных для индейцев Чёрных Холмах…

Действие в романе постоянно перемещается из одного отрезка времени в другой. Рассказ пойдёт о последних годах работы над памятником на горе Рашмор, где Паха Сапа был взрывником, о его детстве и поиске видений, и о том, как он встретил свою единственную возлюбленную. Всё это время герой носит в себе призрак Кастера. Настанет время, и неугомонный дух полковника ещё сыграет свою роль в судьбе Паха Сапы. Но до той поры не даст ему покоя бесконечными излияниями о своей жене Элизабет. Эти откровения Кастера полны невыразимого (и невыносимого) сладострастия. Исключительно как рецензент, позволю себе заметить: хотя откровенные сцены у Симмонса не редкость, здесь он с ними пересолил. Уж лучше бы частная жизнь Кастера оставалась частной.

В отличие от Кастера, в воспоминания Паха Сапы уместилась не только его собственная жизнь, но и история целого племени. Картина мира индейцев видна в этих воспоминаниях со всеми необходимыми для столь любимой Симмонсом документальной точности, мелочами. К тому же, Паха Сапа наделён даром провидческого прикосновения к руке. Напомню, что схожим обладал Джон Смит в «Мёртвой Зоне» Кинга. Очень интересное совпадение. Этот дар, правда, не приносит Паха Сапе ничего, кроме несчастий. Зато Симмонсу благодаря такой сюжетной находке удаётся создать у читателя впечатление присутствия на месте событий, к которым герой не имел прямого отношения, но видел в памяти другого человека. Схожее воздействие производит на зрителя грамотно поставленная сцена в качественном голливудском фильме. И — да, есть немало причин считать «Чёрные Холмы» литературным аналогом такого блокбастера. Во многом это действительно так. Но не совсем так. «Чёрные Холмы» нечто большее, чем просто увлекательная беллетристика, которая забудется на следующий день. Слишком глубокий след оставляет эта книга в душе читателя. Так же и герой «Чёрных Холмов» не просто человек в сложных обстоятельствах, но память целого мира, которая, придёт время, свяжет воедино прошлое и будущее.

Да, всякий хороший писатель – бог для своих героев. Только он в силах разглядеть в обыкновенном неприметном человеке зерно нового, преображённого мира и заставить его прорасти. И неважно, что пока этот мир существует только в видениях и смелых научных проектах. Самый длинный путь начинается с первого шага. И шаг этот сделан.

Многие критики говорят о некоторых рассказах Лавкрафта (а именно «Изгой» и «Зверь в подземелье»), что их с равным успехом мог написать и Эдгар По, что обусловлено очень схожей стилистикой в преподнесении таинственного и ужасного. Про «Рукопись, найденную в бутылке» можно сказать обратное: с равной вероятностью нечто подобное мог бы создать и Лавкрафт, с его мрачным воображением. Интонации и обертона зловещих исповедей многочисленных нервически перевозбуждённых героев обоих мэтров порой совпадают настолько, что это не может не удивлять. Да, Лавкрафт конечно же подражал По, это знают все. Только кто возьмётся утверждать наверняка, что разбирая по кирпичику и анализируя их схожесть, мы всегда имеем дело именно с подражанием, а не с чем-то большим?

Конечно, описание некрофилических увлечений двух декадентов выглядит несколько натянуто, но вот идея стража талисмана мне очень понравилась. В этом качестве выступает не просто живой мертвец, а кое-кто (или кое-что?) пострашнее. Ну и сцены раскапывания могил в лунном свете, в окружении стай летучих мышей вне всяких сомнений тоже производят должное впечатление.

Таинственно и чудесно. Лишь чуть-чуть не дотягивает до шедевра этот рассказ. Особенно удались Лавкрафту призраки топи. Бледные, эфемерные духи, которые заманивают одурманенных людей в смертельную ловушку выглядят просто бесподобно. Рассказ отличает чувство полного погружения в сверхъестественную тайну древней топи и какая-то совершенно немыслимая, тихая жуть. Кроме того Лавкрафт исключительно удачно привнёс в повествование и несколько видоизменённую средневековую романтику. Замок на старом болоте одновременно и дань готике (отданная очень умело) и одновременно полноценное место действия, которое оживляет не слишком замысловатый сюжет.

Из трёх книг «космического» эпоса Льюиса, «Переландра» безусловно главная. Это кульминация трилогии. Первая книга всего лишь послужила прологом к ней, сыграла роль своего рода экспозиции. А вот «Переландра» это высшая точка цикла, где прозвучали все самые главные его идеи, то самое послание, ради которого он и написан. Читая эту книгу невольно вспоминаешь «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдсея. «Переландра» как и роман Линдсея тоже является произведением не только литературным, но и глубоко философским, исполненным глубочайшей, сакральной Идеи. Но в отличие от Линдсея, Льюис созидателен, а не деструктивен. Его мир материи не является вместилищем зла и ловушкой духа, как мир Линдсея. Напротив, вселенная Льюиса представляет собой гармонический принцип единства материи и Духа, стремящихся к высочайшей гармонии и нераздельно слитых воедино. Можно было бы сказать, что под этим принципом Клайв Льюис как раз и разумеет Бога, но думаю, это всё же не так. Бог для Льюиса не просто союз материи и духа, но нечто непостижимое и непреходящее, нечто, что пронизывает саму ткань всего сущего.

Воззрения Льюиса уникальны, порой его пантеизм граничит с просвещённым язычеством (вспомним хотя бы короля и королеву; Марс и Венера, они одновременно Адам и Ева). В такой символически многозначной точке зрения нет однако никаких противоречий, напротив, она исключительно логична и последовательна. Льюис не стал опускаться до примитивной, купированной догматики канонического христианства. Его вера в Бога и божественное начало безгранична и даже (да, бывает и такое!) заразительна, а всё потому, что искренна и не запятнана предрассудками.

«Переландра» роман о преоборении первородного греха, того самого, печать которого легла на человечество по вине Евы. Не будучи в силах смыть этот грех с себя, Рэнсом, чья роль выпала ему совершенно случайно, помогает избежать этого другой человеческой цивилизации, только лишь нарождающейся. И вот парадокс: несовершенство человека земного, его вечная приверженность сомнению с одной стороны, но твёрдая, однако не фанатичная вера, помогают ему спасти от грехопадения новую ветвь людского рода. Философия Клайва Льюса очень возвышенна и одухотворена. А самое главное — она человечна. Это отнюдь не холодные рассуждения, не патетическое богословие, а скорее отеческое наставление в Боге, открытое и честное.

Сюжет рассказа о вампирах может и должен быть оригинальным. А иначе зачем вообще поднимать такую часто употребляемую тему? Сюжет этого рассказа безусловно оригинален. Хотя бы тем, что здесь никто не пьёт кровь. Да финал очень зловещ и обещает отнюдь не разгадку, но новые тайны.

Вот так читаешь, знаешь что будет подвох, предвкушаешь его и с нетерпением ждёшь концовки. И вдруг она раз — и настаёт. Да так стремительно и неожиданно, что оказываешься к ней абсолютно не готов.

Пространство между поту- и посюсторонним мирами координата невероятно зыбкая и нестабильная. Здесь воображение и страхи порождают свою собственную кратковременную реальность, некий вариант зеркального отражения аутсайда. Артур Кроули попадает именно в такую петлю, где истинная форма и субстанция вещей на проявляет себя. Ему видится истинный облик свиньи (хотя это не обязательно её истинный облик). Возможно то была причудливая галлюцинация, следствие напряжения и переутомления. А возможно ему на некоторое время действительно стало доступно некое особое, неискажённое видение. Но утверждать однозначно ничего нельзя. Слишком уж странным представляется этот случай...

Призрачный фантом девушки, неведомо откуда явившийся, заставляет рассказчика призадуматься: а многое ли он помнит о собственной жизни и прошлом? Да и вообще: знает ли он о них хоть что-нибудь?

Остаётся лишь гадать, что случилось раньше: безумие или вмешательство потустороннего в жизнь Паскаля Арно. Но в том, что проявления и того и другого имели место, сомневаться не приходиться. Иначе откуда бы взяться неразрешимой дилемме, неожиданно возникшей в жизни Паскаля?

Сюжет «Куколок» это перевёртыш «Мидвичских Кукушек». В тех была группа существ новой расы стремившихся к захвату власти и уничтожению ослабленного путами цивилизации общества. Здесь же наоборот, общество скатившееся практически к родо-племенному строю и строго регламетированному религиозному уставу, строго порицающему всякие отклонения. Такие отклонения по мысли догматиков этого примитивного социума должны нещадно уничтожаться. С чисто практической точки зрения такой подход оправдан и логичен. Такая логика конечно очень жестока, но она ровно такова, каковы условия её породившие. И тем более опасны с точки зрения такого социума отклонения, которые никак не проявляются внешне. Их невидимость является почти стопроцентной гарантией их воспроизводства и всё более и более широкого распространения. И неважно что сами носители отклонений никакой опасности не представляют. Важна сама по себе потенциальная возможность опасности.

В таких условиях несколько молодых людей с необычными способностями вынуждены скрывать их от всех. Попутно их терзают очень неприятные мысли о несовершенстве того маленького замкнутого мира, где они живут. В романе пример таких терзаний Дэвид. Чем большее развитие получает ситуация в которую попадают он и его друзья, тем больше он задумывается о недостатках своей общины и признанной всеми «Нормы». В то время, как другие (те же отец и мать Дэвида) почитают её за идеальное общество.

В романе даётся много разных точек зрения и высказывается много интересных мыслей, касательно того, что есть идеальное человеческое сообщество и как оно должно развиваться. Впрямую вопрос об идеале конечно не ставится, но уже само отсутствие чёткой авторской позиции по этому поводу волей-неволей наталкивает на такой вопрос читателя. И оно же даёт неявный, но очевидный ответ: идеала не существует. Даже технически развитая Новая Зеландия не способна претендовать на роль такого «общественного эталона». Хотя безусловно стоит на много ступеней выше жёсткой религиозной общины. Но это именно лишь ступень, очередной виток эволюционного эксперимента. Кто знает, чем он закончится? Незаметно вкрадывается в роман Уиндэма предостережение. Вспомните первое впечатление от первого мысленного контакта Дэвида и Розамунды с новозеландскими прогрессорами. Они показались им высокомерными и говорили чуть ли не менторским тоном. А высокомерие — суть гордыня, которая нередко предшествует падению. Так что, успех эксперимента в целом — под вопросом.

Удивительный писатель Джон Уиндэм. Сейчас таких не делают. Уиндэм умел просвечивать человеческую душу словно рентгеном, выявляя самую суть переживаний и страхов персонажей своих книг. При этом ему совершенно нет нужды доходить до крайности в изображении каких-то духовных уродств и отвратительных перверсий сознания и личности. Его герои всегда просты и прямолинейны. Это самые обыкновенные люди, попавшие в необыкновенные обстоятельства, и сумевшие вопреки трудностям, не потерять самообладания и чувства собственного достоинства. Их всегда отличает стоицизм и умение принимать жизнь такой, какая она есть, не ропща, но и никогда не пасуя перед трудностями. Такая стойкость — признак истинного благородства духа. И «Чокки», несмотря на свою подростковость в этом смысле ничуть не уступит другим замечательным романам Уиндэма.

В контексте многих других соавторских работ Лавкрафта — вполне приемлемо и даже выше среднего. В рамках канона скучное вторсырье. Слишком много чисто «лавкрафтовского» материала сваленного в одну кучу. Тут и все манускрипты какие только можно, и зов космоса, и Шуб-Ниггурат в одном флаконе. Смешение уж больно экстравагантное, и — увы! — приходится признать — безвкусное... Даже алфавит Акло из мейченовских «Белых Людей» несколько раз появляется. Возможно сосредоточься Лавкрафт на чём-то одном, получилось бы гораздо эффектней... А так... от каждого скелета по косточке, а целый — не собрать.

Здесь мы воочию видим пересечение двух жанров — мистики и фэнтези. И того и другого в принципе поровну. Поддерживать это хрупкое равновесие Мерриту удаётся с помощью извечного своего наива, который так для него характерен и трогательного упоения созданным миром (пусть даже этот мир дан в миниатюре и представляет собой всего лишь небольшую рощу). Пейзажи описаны очень вдохновенно и с любовью и по-своему поэтично. Местами вспоминается ирландские красоты Мейчена, да и другие переклички тоже налицо. Хотя до Мейчена Мерриту безусловно далеко, но тем не менее отголоски его восхитительной поэтики слышны довольно отчётливо. Не берусь впрочем судить, сознательно это вышло у автора или случайно.

Существование иных, более тонких материй и реальностей по ту сторону бытия получает невольное и неожиданное подтверждение в ходе эксперимента, проведённого совсем с иной целью. И ещё одно подтверждение получает другая, пожалуй, краеугольная истина — смерти нет. То что ошибочно принимается за смерть на деле оказывается переходом в иную фазу существования, может быть менее материальную, но зато гораздо более совершенную. И эта мысль, получающая невольное подтверждение, главная в рассказе. Сюжет здесь довольно прост, и как следствие, не отвлекает внимание от главной идеи, но напротив, служит отличным её проводником.

Великолепный рассказ. Единственное, что его чуть-чуть портит, это не слишком внятное начало. Но стоит только втянуться в события и оторваться, пока не дочитаешь до конца, уже нельзя. У автора невероятный талант к изображению сверхъестественного. Истолкование истинного существа манифестаций потустороннего (а их здесь великое множество, и все внушают подлинный ужас!) звучит логично и обоснованно, и кстати занимает немало места, но, как например и в лучших рассказах Ходжсона (возьмём ту же «Свинью») только добавляет атмосферности и вызывает чувство трепета и благоговения перед ужасным. Гениальный рассказ!

P.S.: Добавлю, что «Лицом к лицу с призраками» с таким же успехом мог написать и Лавкрафт. У него кстати, есть один небольшой рассказ на схожую тематику. Какой — не скажу, иначе будет спойлер. Но рассказ Булвер-Литтона (и это отнюдь не крамола на более младшего мэтра) лучше во всех отношениях. Полнее, многограннее, страшнее и т.д.

Рассказ мог бы быть и неплох, если не излишняя патетичность. Эмоциональный накал и композиционная логика мыльной оперы, пусть даже и помноженные на довольно неплохо описанные сверхъестественные проявления, нужного результата, увы, не дали. Это не значит, что написано плохо. Совсем нет. Добротная английская классическая проза, вот только слишком много здесь от «женского» романа. А мотивации и модели поведения, характерные для героев такого рода чтива, хотя и совместимы с жанром готики, но портят его строгую, холодноватую атмосферу, наделяя её избыточной и неуместной мелодраматичностью.

Очень интересная своим в общем-то достаточно нетипичным идейным наполнением и обоснованием повесть. Автор акцентируется не на традиционной «призрачной» тематике, а обращается скорее к явлениям куда более тонкого, если угодно эфирного (или астрального, если так понятней) плана. Долгая и ожесточенная борьба подавленного, не склонного к демонстративным проявлениям себя мужского и хищного, вампирического женского начал служит в качестве своебразного средства к достижению изначально присущей им обоим естественной гармонии и восстановлении их природных свойств. Изначальная ситуация нарушенного равновесия полов разрешается исходом их духовного поединка. Правда, такой способ установления равновесия представляется скорее неким отклонением от природных норм, чем собственно нормой. Но здесь имеет место обусловленность ситуации нетипичностью личностей обоих носителей отклонения.

Весьма добротный пересказ некой ирландской сказки или страшной истории. Нечто подобное (с небольшой поправкой на местный колорит) можно встретить в устной сказовой традиции любого из европейских народов.

Один из лучших рассказов Монтеггю Джеймса, одного из самых оригинальных «тёмных фантастов» рубежа XIX-XX вв. Обрамляет композицию довольно тривиальная история двух университетских богословов, в центре сюжета — чёрная магия. И пусть мистическая составляющая автору знакома не так хорошо, как Блэквуду или Мейчену, однако она, несмотря на поверхностность, удалась ему на славу.

Это не столько классическая ghost story, сколько самая настоящая weird fiction (то бишь «странная фантастика» — сиречь мистика образца Блэквуда, Ходжсона, и М. Р. Джеймса). У Блэквуда был Иоанн-Молчальник, у Ходжсона — старина Карнакки, здесь же — некий Флаксман Лоу. И в остальном тоже, всё как у всех. Не слишком традиционный, «странный» сюжет, в качестве проявлений сверхъественного не просто привидения, а некие более загадочные силы трансцендентного порядка, гораздо более активные и опасные, и главный герой — детектив-оккультист. Когда требуется объяснить природу того или иного сверхъестественного феномена, на помощь призывается некая полуоккультная-полунаучная теория, что привносит в изначально присущую жанру суховатость изрядную долю экзотики.

Одна из самых лучших соавторских работ Лавкрафта. Участие Хезел Хелд, не будь она указана в качестве соавтора, не было бы заметно. Это почти стопроцентный Лавкрафт, притом тесно перекликающийся с К. Э. Смитом. Маленькая повесть о еретике Т`йобе сама по себе могла бы принадлежать перу последнего, настолько она близка его фантазиям о древних землях и континентах. Остров, поднявшийся из глубин был и в «Дагоне» и в «Зове Ктулху». Но в том ни в другом не была поведана его мифическая история, которая не только является важной составной частью самого рассказа, но и сама по себе могла бы стать полноценным рассказом из канона «Мифа».

У Лавкрафта почти никогда не встречалось ничего подобного в плане относительно свободного и даже «легкомысленного» стиля нарратива. Имитация просторечного «деревенского» говорка (кстати, довольно удачная), с целью внести в рассказ оживление и придать ему колорит, скорее всего принадлежит Хезел Хелд. Правда отдельные слова (вроде «праздношатаек») неприятно режут слух. Бытового здесь ровно столько же, сколько и страшного. А страшное вплетено в быт очень органично и фантастический элемент не вступает ни в какое противоречие с пресловутыми «законами природы», столь любимыми Лавкрафтом. Рассказ ведётся от лица нескольких добродушных деревенских старичков, по-видимому больших любителей выпить, и нечувствительных к эманациям сверхъестественного и немного напоминает добродушную байку. И ещё (ну совсем чуть-чуть) вызывает в памяти некоторые рассказы О. Генри.

Соавторские работы Лавкрафта по качеству очень разные. Примерное соотношение плохой/хороший для этих работ приблизительно пятьдесят на пятьдесят. «Ужасы старого кладбища» я бы отнёс к хорошей половине.

Чистая метафизика, замешанная на на беспрестанном поиске Истины, как начала начал всего. Этот поиск может и будет продолжаться вечно, так как конечной точки у него попросту не существует. Обратите внимание на финальную сцену романа

Линдсей пошёл даже дальше тех пределов, которые отмеряло ему учение гностицизма, но котором зиждется философский фундамент романа. Он отменил эти пределы. Собственно, Гнозис тем и привлекателен, что позволяет бесконечно расширять границы, а то и вовсе их презреть. Обращают на себя внимание очень интересные размышления об истоках жизни, дуалистическо-манихейские сентенции о боге и дьяволе и ещё масса самых разнообразных тез и антитез.

Если вы дочитали отзыв до этого места, то наверняка всерьез заинтересовались книгой. Книга действительно великолепна и вторая такая вряд ли найдётся. Сюжета, как такового там нет, хотя при желании действие романа можно охарактеризовать как философский квест, но надеяться на приключения и уж тем более на подобие Берроузании или, тем паче, Элрикианы, смысла нет. Все приключения, какие есть в романе, сводятся к бесконечному странствию частиц духовного абсолюта в иллюзорном мире материи.

Повесть на осевую для всего творчества Баркера тему — бегство от тоски и скуки мира. Но в отличие от скажем, любимого мною «Сотканного Мира», здесь цель бегства не волшебная страна-сказка, а небывалое наслаждение за пределами всех мыслимых удовольствий. И как всегда у Баркера — достижение вожделенной цели приносит горькое разочарование, потому что наслаждение оказывается высшей формой телесной муки. Именно телесной а не душевной. Для Баркера плоть важнее духа. При всей своей сверхъестественности сенобиты заняты экспериментами с плотью, а не порабощением душ.

Стиль Баркера, в будущем такой узнаваемый, в этой книге ещё только начинает формироваться, и хотя его основные контуры уже отчётливо заметны, общая конфигурация оформилась ещё не до конца. Тем интереснее читать эту повесть, где будущий Баркер, автор «Сотканного Мира» и «Каньона», рождается как писатель буквально на глазах читателя.

В некотором роде именно «Восставший Из Ада», а не «Проклятая Игра», и есть настоящий дебют Баркера-романиста, хоть и написан на год позже. Прочитывается, что называется на одном дыхании, несмотря на заметную схематичность и кое-какие недостатки в описаниях (та же обитель сенобитов показана очень фрагментарно, несколькими незначительными мазками). В более поздних своих романах Клайв Баркер восполнил этот недостаток с избытком.

Трудно оценивать «Золотой Век» как самостоятельное произведение поскольку это составная часть эпопеи (судя по всему грандиозной) и вне её собственной жизнью к сожалению не живёт. Пролог в отрыве от книги тоже может быть гениальным, но всё равно останется всего лишь прологом. И тем не менее, великолепно. В райтовской версии будущего на смену объективной реальности жизни пришла реальность жизни виртуальной, которая может проходит одновременно на многих уровнях. Тут и поверхностная, и средняя, и глубинная виртуальность. А также немеренное количество двойников (парциалов), проекций и эманаций. Недолговечность телесной оболочки давно преодолена, можно запросто переселять свой разум и воспоминания в любой выращенный на заказ живой (либо виртуальный) манекен. Герои носят звучные имена греческо-римских богов и абсолютно тождественны им. В будущем, ставшем техномифом, возможно и не такое.

И — да, можно отчасти поверить аннотации и провести некоторые параллели с тем же Желязны, правда не прямые, а больше косвенные. Желязны в отличие от Райта никогда не уделял столько внимания технологическим мелочам, поскольку мыслил куда более раскованно и иронично. И тем не менее.

По здравому размышлению книга конечно заслуживает 10, но я не могу её оценить настолько высоко, потому что, это, повторюсь, только лишь пролог грядущей эпопеи. Поэтому только 9.

В отличие от первых двух романов, где приоритет отдавался глобальным военным компаниям и политическим интригам, «Белая Змея» роман о любви, бесконечном круговороте жизни и неумолимой судьбе. Красиво, неторопливо, мрачновато. В описаниях и пейзажах преобладают выразительные сочетания ярких хроматических цветов и изысканных полутонов декаданса. Тёмным фэнтези можно назвать уже с натяжкой. Налёт «дарка», по-прежнему заметен, но очень тонок и эфемерен. Написано по-женски лирично и прочувствованно. Кое-где возможно даже излишне (но это с мужской точки зрения). В третьей книге события первых двух отодвигаются далеко на задний план и осмысливаются уже не через призму претензий той или иной расы на господство, а больше через кровные/любовные узы/связи и борьбу мужского и женского начал, в которой обретается их конечно единство и согласие.

Хорошее завершение хорошего фэнтезийного цикла.

В некотором смысле, сумасшествие это дар, а не проклятие. Ну кто из нормальных людей, может похвастаться, что запросто общался с самой госпожой Луной, которая к тому же, ввела его в узкий круг посвященных, участие в котором обещает адепту бессмертие? Жалкие бюргеры с их Октоберфестом и традиционными сосисками даже и надеяться-то на такое не смеют...

Добропорядочный немецкий бюргер неисправим. И никакая даже самая поучительная притча не заставит его измениться. Блестящая сатира!

По части метафизических загадок и странных тайн Майринк с лёгкостью даст сто очков вперёд любому современному автору. И всё же по прочтении неминуемо вспоминается Томас Лиготти с его атмосферой какой-то тотальной обречённости и ужаса, превосходящего все мыслимые пределы экзистенции. Человек, попавший в непонятную экзистенциальную петлю, узнаёт, что ужас виденный им воочию дело его собственных рук... или всё же не его?.. Этот неразрешённый вопрос нависает над героем, словно дамоклов меч. Самое интересное в том, что даже найдись на него ответ, было бы не менее жутко. Некоторые вопросы лучше оставлять без ответа.

О цирковом балагане, который на самом деле скрывает гораздо более ужасные, чем простые людские уродства, тайны, писали впоследствии многие. Этот мотив очень часто встречается в «страшных» рассказах американских авторов легендарной палп-эпохи. Всех, кто его использовал и не перечислить. Достаточно сказать, что не гнушались им пользоваться и Роберт Блох и Рэй Брэдбери. Здесь же мы имеем одну из исходных вариаций этого популярного у авторов ужасов мифа. Ну а сцена с сиамскими близнецами — настоящий мини-шедевр пресыщенного модерна, с его непреодолимой тягой к жутким и диковинным аномалиям.

Притча о свободе выбора и последствиях принятых решений. В данном случае, Юргену представляется шанс преодолеть тот оборот колеса сансары (то есть цепи реинкарнаций), на котором он находится. Книга, забытая студентом в его лавке, удели он ей достаточно внимания, подсказала бы ему так называемый «средний путь», путь спасения, следуя которому он сумел бы разорвать порочный круг перерождений и в конце-концов сподобиться просветления. Но Юрген не внял наставлениям книги, а следовательно, в своих следующих воплощениях обречён вновь и вновь подвергаться точно такому же испытанию, пока не сумеет смириться со своим положением и сделать верный выбор.

Хотя... если разобраться, смысл рассказа гораздо глубже и философичней... Лучше всего его отражает название.

Коротко — и чрезвычайно остроумно и язвительно. Человеческая цивилизация, столкнувшись с сакральным знанием прекращает своё существование в рекордно короткий промежуток времени. Важная деталь: ахиллесовой пятой человечества стала его способность слышать, а значить воспринимать деструктивное влияние. Воистину, блаженны глухие, ибо они наследуют землю!

Не сказать, чтобы очень уж впечатляло, но поклонникам Лавкрафта (к коим я себя отношу) большего и не надо. Перед бесславным концом человечества вся его миллиарднолетняя (здесь) история не более, как пустой звук. Очень типично для Лавкрафта который видел и человество и его будущее, как близкое так и далёкое, только в негативном свете. Не стоит подвергать рассказ пристрастному научному анализу, так же как не нужно этого делать с «Умирающей Зёмлёй» Джека Вэнса или «Вирикониумом». Не ради научной обоснованности он написан.

Творчество Диккенса давно превратилось для многих англоязычных фантастов в фетишь. Суэнвик, как и многие другие не избегнул поклонения этому фетишу, но предпочёл продемонстрировать своё восхищение в оригинальной форме. Для этого он создал фэнтезийный мир, живущий по тем же законам несправедивости и неравенства каким подчинялись и герои Диккенса и на время поселил туда американскую девочку Джейн, жившую в конце ХХ века. Чтобы книга казалась более оригинальной, заметно усилил эффект несправедливости и угнетения, благо для этого у него было всё необходиемое. С помощью сатиры и гротеска, вполне допустимых для постмодерна, фэнтезийный мир можно изобразить даже более жестоким, чем лондонские трущобы. Несмотря на некоторую суховатость и бедность выразительных средств, как уже отмечено в одном из предыдущих отзывов, получилось забавно.

Чистейшей воды абсурд, поданный Суэнвиком как гуманитарная научная фантастика, но имеющий с ней примерно столько же общего, сколько, скажем, творчество Кафки. Для меня «Путь Прилива» интересный жанровый эксперимент по перекрёстному опылению абсурдисткого романа «хард-бойлд» детективом и научной фантастикой. Впрочем принадлежность и к фантастическому и к детективному жанру условна. Не стоит искать в «Приливе...» и никаких гуманитарных слоёв, либо притчевости, их там тоже нет. По духу — стопроцентная «Новая Волна», и так же как многие другие произведения этой пресловутой «Новой Волны», не более чем концептуальный эксперимент, только запоздавший на пару десятилетий.

Лавкрафт в данном случае использовал один из самых оригинальных своих приёмов, к которому прибегал довольно часто. Он смешал воедино действительность и сон. И невозможно понять где граница между этими двумя состояниями сознания.

Рассказ довольно среднего уровня, что впрочем объясняется соавторством Зелии Бишоп. Взявшись разрабатывать её идею, Лавкрафт сумел детально нарисовать картину помешательства и впадения в безумие под воздействием суеверий и мнительности характера (что удалось ему особенно хорошо, ведь он и сам обладал схожим темпераментом). А те самые суеверия, что послужили толчком к жуткой развязке, всё же не лишены под собой некоей почвы, причём весьма основательной. Не зря ведь рассказ доктора Макнейла завершается столь неожиданной и абсолютно лавкрафтовской по стилю загадкой, которая всё объясняет и совсем не соответствует версии о сумасшествии.

Очень яркая и эксцентричная грёза. Очень лавкрафтовский и вместе с тем не только лавкрафтовский рассказ. Творческая индивидуальность соавтора (Уинифред Вирджинии Джексон) виднеется здесь не менее ясно. Она и Лавкрафт надо сказать, образовали довольно интересный творческий тандем, пусть и не очень производительный (совместно они написали три рассказа), но пожалуй один из самых удачных из примеров «призрачного» соавторства Лавкрафта.

Отдельного упоминания заслуживает ползучий ужас. Это одновременно и воплощение безымянного страха, того самого, который умел вызывать Лавкрафт и на редкость удачная концептуализация опиумных галлюцинаций. Кроме того здесь совершенно очевидно не обошлось и без влияния У. Х. Ходжсона. Последние строки рассказа

Из всех читанных мною на данный момент работ Лавкрафта по призрачному соавторству эта — наихудшая. Вялый, чудовищно затянутый рассказ, от которого клонит в сон. На протяжении семидесяти страниц не происходит почти ничего, только постоянно делаются болезненно серьёзные намеки на какое-то богохульство которым занимается Сурама, главный антигерой. Сурама вообще смешон. Он кровожаден до неприличия. Не знаю, как можно с серьёзным выражением лица воспринимать как он «кровожадно с горящими глазами вцепился в пушистый бок несчастной обезьянки и потащил её в лабораторию для жутких опытов» (цитата не дословная). Неприязненное отношение Лавкрафта к Адольфу де Кастро, которого он называл не иначе как «старый мошенник» проявилось здесь в полной мере. Лавкарафт даже не потрудился придать этому наброску хоть какой-то оттенок пугающего и написал его в откровенно графоманской манере.

Такого разочарования и искреннего и недоумения, как от «Последнего Стража Эвернесса», я не испытывал от прочитанной книги уже давно. Главным образом потому, что начало было весьма и весьма многообещающим.

Старинный дом-крепость на границе реального мира и царства снов и прочих миров, заимствованных из мифов и просто выдуманных, последний форпост хрупкого равновесия мира неожиданно атакован силами тьмы, которые служат поднимающемуся из вселенских пучин океана кошмаров Ахерону, где царствует падший ангел, сын утренней звезды. В доме собраны все, какие только можно мифические мировые реликвии, которые должны помешать объединённым силам тьмы. Силы тьмы представлены очень разнообразно. Тюлени-оборотни сэлки, какие-то кэлпи, Кощей Бессмертный, ледяные и огненные и великаны, тролли и непонятные рыцари чумы и проказы (всадники Апокалипсиса?). Все они в один миг принимаются атаковать дом. Защитить последний форпост миропорядка призваны: полоумная девушка по имени Венди, её муж, странный грузин с типично имеретинским именем-отчеством Вран Вранович (Ворон-Воронович, он вроде бы сын Прометея), и Питер, калека, потерявший ноги в каком-то локальном конфликте в Африке. Питер потомок, древнего рода сновидцев, защищавших крепость испокон веков. Вообще, у Питера есть сын, Гален Уэйлок, но с ним что-то случилось. Вроде бы, ангел смерти Азраил похитил его душу и поселился в теле. И теперь Гален – не Гален, а Азраил. И все это поняли, но было уже слишком поздно.

Потом начинается какая-то странная война, непонятно кого с кем. Общая картина происходящего, в начале и в середине ещё бывшая относительно связной, на последних ста страницах уступает место сумбурной чехарде из обрывков, которые никак не объясняются и крайне слабо связаны друг с другом. Ни причины, ни какого-либо смысла, одно утомительное, бесконечное тянущееся Действо, которое вроде бы изображает финальную битву добра и зла, но на самом деле, не изображает ничего. Венди несёт веселую околесицу, Ворон вроде с кем-то сражается, Питер тоже сражается, какие-то сатанисты беседуют на холме неподалёку. Несколько раз на дом нападают завербованные силами тьмы фэбээровцы и цээрушники, но судьба их туманна. К сожалению, линия ФБР и ЦРУ должного развития не получила.

Писательская техника отображения реальности копирует аудио-визуальный ряд диснеевских мультиков. Внешний вид и характеры героев, уровень эмоций, смешные мультяшные страсти тоже диснеевские. Только этот конкретный мульт отличается тем, что смонтирован в стиле, приближающемся к потоку сознания. К чести диснеевских мультфильмов – они как правило, всё-таки гораздо интересней, в основном за счёт профессионализма создателей. Видимо Райт хотел отразить реальность мира снов, накладывающуюся на мир яви и взаимодействие законов этих двух континуумов. Другого объяснения странностям книги я не нахожу.

Конечно, сравнивать книгу с Нилом Гейманом и «Американскими Богами» просто смешно. Роман Геймана написан на три-четыре порядка лучше. Если уж «Последнего Стража…» с кем-то и сравнивать, наиболее близким из этих кого-то будет Саймон Грин с его «Городом, где умирают тени». У Грина в его романе имеется схожая путаница из плюшевого мишки, Джима Моррисона, феечек, эльфов и добрых волшебниц. И все они тоже за добро. Но у Грина, кроме того, есть ещё и логичный и связно выстроенный сюжет, чего у Райта, увы, не наблюдается.

Очень оригинально и весьма жутко, особенно в том, что касается событий в пыточном подземелье. Дочитываешь до конца и поневоле задаёшься вопросом:

Такие книги сами по себе феноменальны, потому что несут в себе особую, ни на что не похожую философию, уходящую корнями в очень тонкий и своеобразный внутренний мир написавшего их человека. «Лилит» представляет собой аллегорию вселенского масштаба, попытку трактовать и объяснить законы и материи, столь невесомые и неощутимые, что разуму они не поддаются. Такие книги можно и нужно воспринимать скорее интуитивно, на чувственном уровне, чем рационально. И для такого понимания требуется очень изящная и сложная душевная конституция. Не уверен что сам я такой обладаю, потому и оценку книге ставить не стану. В обыденную, привычную мне систему ценностей она не укладывается.

Вне контекста романа смотрится слабовато, поскольку причинно-следственные связи утрачены. Больше напоминает отрывок без начала и конца. Наиболее сильные моменты «Гостя...» — описательная сторона и атмосфера.

Рассказ не произвёл ровным счётом никакого впечатления. Шаблонно, никакой динамики, жалкие попытки создать атмосферу, которые не увенчались успехом. Особенно удручающе выглядит отсылка к суеверию

Эволюция Матесона как писателя, как прозаика-стилиста продолжалась на всём протяжении его карьеры. Если в относительно «ранних» (и наиболее сильных) его текстах, таких как «Я — легенда» и «Уменьшающийся человек» отчетливо заметно тяготение в сторону жанра ужасов, пусть и оформленного в рамки хорошо проработанной, драматичной психологической прозы, то в призраках (хотя оригинальное название книги «Earthbound»-«Прикованный к земле» основной фокус перемещается уже на более приземленные и бытовые (но это не значит «менее интересные») вопросы.

Несмотря на то, что формально, роман мистический, и сверхъестественная тема там достаточно сильна, Матесон пишет больше о браке, о взаимоотношениях мужчины и женщины, о кризисе в жизни супругов, давно перешагнувших порог среднего возраста.

Ему мало было просто поместить Дэвида и Эллен в привычную, пусть и накаленную и неустойчивую реальность семейной жизни. Он придумал более оригинальный ход: Дэвид и Эллен сталкиваются с призраком весьма и весьма порочной женщины, которая готова на всё ради собственных удовольствий. Дэвид, как человек весьма эгоистичный и внутренне неудовлетворённый своим браком, очень легко поддаётся старым как мир уловкам Марианны, до поры не подозревая, что она коварный призрак и её любовь лишь видимость. Такова мистическая составляющая «Прикованного...» и она, надо отметить, является наиболее интересным и волнующим местом романа (волнующим в смысле «держащим в напряжении» и заставляющим читать дальше). Хотя Матесон излишне сгустил краски в деталях (переигранная, слишком нарочитая атмосфера холода как намёк на отчуждённость супругов друг от друга) в главном он преуспел — история призрачного наваждения в его исполнении правдоподобна и естественна.

Другое дело, переигрывание с пафосом. Вот здесь он как раз зашёл слишком далеко. Иные рассуждения и размышления выглядят вполне уместными и даже в чём-то по-житейски мудрыми, но по большей части они предстают какими-то путанными и избыточно идеалистическими. Не будь этих излишеств, психологический потенциал заложенный в «Прикованном...» реализовался бы с куда большими эффектом и силой. К сожалению, автор не сумел в точности рассчитать соотношение различных компонентов романа. Это заметно на протяжении всей книги, но особенно в эпилоге, который играет здесь роль «морали сей басни». Не будь этих недостатков, с чистой совестью поставил бы книге 8, но коль они есть, снял за них один балл. Наличие недостатков конечно же не делает эту книгу плохой. Роман хорош, и чтение его вряд ли вызовет отторжение, но всё же, он мог бы быть и лучше.

Сочетание яркого экстравагантного постмодерна и барочной избыточности, переданное посредством назойливой игры светотени. Вспышка, за нею – тьма. И вновь: вспышка-тьма. Отражения. Отражения отражений. Образы, ещё образы. Снова отражения, не передающие образы буквально. Примитивный символизм: человек, сливающийся со зверем, тошнотворные инсталляции освежёванных собак, индийские боги, галлюцинации, жестокие пушистики-убийцы из мягкой шерсти, дихотомия: живое искусство – мертвое искусство, противопоставление: правда-истина, отождествление: красота-ужас, курганы из плоти, живые картины из мяса. Целые «сады наслаждений» в чисто босховском духе. Пугающе, эксцентрично, очень масштабно, но насквозь фальшиво и вторично. Особенно картины подземного мира: как уже было отмечено в одном из предыдущих отзывов, налицо явные заимствования у Майкла Ши.

Эксперимент в чистом виде. И эксперимент не слишком удачный. То, что у Харрисона поэтично, а у Мьевиля уместно, у Вандермеера вышло ярко раскашенной картонной обманкой.

Не очень понятно, кто здесь суперигрушка, то ли Тэдди, то ли Дэвид; скорее всего, они оба. Но нагнать грусти у Олдисса получилось великолепно. Искуственный разум, как замена человеку, увы со своей ролью не справляется, но может оно и к лучшему.

Чем дальше идёт человек в своём развитии, тем более отходит от понимания природы. Причём, как окружающего его мира, так и природы своей собственной. Хроноэксурс Олдисса отнюдь не заканчивается концептуалистским неолитом. Наоборот, события углубляются в куда более отдалённые и совсем уж архаичные пласты человеческого «Я». Такая концовка непредсказуема, но по-своему логична и закономерна. Ничего не объясняющая, она тем не менее проливает хоть какой-то свет на происхождение старого мифа.

Мир будущего безумен ничуть не меньше, чем в наши дни. И не беда, что безумие это основано на принципах демократии, политкорректности и тонком коммерческом расчёте. Всё равно, получается то же самое первобытное стадное безумие, стыдливо прикрытое понятием цивилизованности.