У меня вообще нет неопубликованных статей и рецензий, так сложилось. Все, что я пишу, где-нибудь выходит, ни в одном издании, так в другом. Не хвастаюсь, констатирую факт. Но вот с этой рецензией случилось странное. Начал писать ее пару лет назад, потом отвлекся, не закончил. А вот в этом году добрые люди таки уговорили довести дело до конца. «Информационный повод» уже ушел, новинкой «Чешуя ангела» быть давно перестала, так что повешу здесь, чего добру пропадать.
Под чешуей
Тимур Максютов. Чешуя ангела: Роман. — М.: Городец, 2021. — 352 с. — (Mystic & Fiction — Ветер мечты). Тир. 4000. — ISBN 978-5-907358-61-4.
«Чешуя ангела» Тимура Максютова — роман вне четких жанровых градаций. Магический реализм? Пожалуй. Криптоистория? Разумеется. Детектив? Мистика? Авантюрно-приключенческая фантастика? Не без этого. И не только. Автор смог вместить в один текст столько разноречивых посланий, адресованных разным читателям, что пробиться сквозь это многослойное напластование смыслов получится только при помощи набора хорошо заточенных профессиональных хирургических инструментов.
Итак, Санкт-Петербург, условные «наши дни». То есть, судя по деталям, скорее 2010-е, но это в принципе не существенно. Историк Игорь ведет не самый прозрачный, зато стабильный бизнес: за денежку малую восстанавливает генеалогические древа состоятельных граждан, страстно мечтающих припасть к истокам. Помнится, в 1990-х такая услуга действительно пользовалась популярностью, многие авторитетные представители городской богемы мечтали вывести свою родословную от Рюриковичей или Гедиминовичей, на худой конец от Романовых, и эксперты охотно пользовались этой слабостью новорусской элиты: любой каприз за ваши деньги! В десятых годах нового века ажиотаж заметно спал, бизнес идет ни шатко, ни валко. Но однажды к Игорю обращается солидный господин неопределенного возраста с необычной просьбой: не дедушку-графа разыскать в Париже, а восстановить его, клиента, собственную биографию. Проблема в том, что тот страдает избирательной амнезией и мало помнит о своем прошлом, видимо, довольно бурном. После недолгих колебаний Игорь принимает вызов — и оказывается втянут не просто в унылую криминальную драму, а в интриги криптократов, тайных правителей мира, борющихся ни много ни мало за секрет бессмертия.
Это одна сюжетная линия — для современной российской фантастики, пожалуй, самая тривиальная. Когда речь заходит о «Чешуе ангела», читатели и рецензенты неизбежно вспоминают «Посмотри в глаза чудовищ». Однако эта параллель, на мой взгляд, ложная: роману Максютова не хватает бритвенно острой иронии Лазарчука-Успенского, постмодернистского обыгрывания штампов поп-культуры — да и культуры вообще, без уничижительной приставки «поп». Если бы автор этим и ограничился, чрезмерная серьезность могла бы стать проблемой — но, к счастью, есть здесь и другие сюжетные линии.
Памир накануне Второй мировой войны. Комплексная экспедиция советских ученых натыкается на сокровище, упомянутое в древней, еще доисламской легенде. В истории про ангела, призванного, перефразируя известный лозунг первых лет революции, железной метлой загнать упирающееся человечество к счастию, — и о тайном горном ущелье, где этот ангел оставил зримый след своего пребывания на земле. Сокровище, надо сказать, обладает вполне измеримыми физическими параметрами и могло бы стать ощутимым вкладом в экономику Советской Республики, — а кроме того обладает набором необъяснимых сверхъестественных свойств. Но вот беда: в диких предгорьях все еще орудуют недобитые басмачи, тоже положившие глаз на эту невероятную находку. Индиана Джонс смотрит на мистический истерн с одобрительным прищуром, рассеянно поигрывая хлыстом.
Тем временем в предвоенном Ленинграде последние месяцы детства проводит Тополек, сын одного из участников злосчастной памирской экспедиции. Скоро на город начнут падать бомбы, сожмется кольцо блокады, и детство кончится — начнется что-то другое, темное, мрачное, муторное, под названием «жизнь». Это, надо признать, самая сильная и самая реалистическая часть книги, элемент фантастики тут сведен к необходимому минимуму, что роману только на пользу. Хотя, пожалуй, с нарочитой сентиментальностью автор перегнул палку: читать эти эпизоды, признаюсь, мне было порой просто неловко. Но, возможно, тут сказалась моя привычка к совсем другой «литературе для детей и юношества» — Веркину, Идиатуллину, Владиславу Крапивину времен его наивысшего творческого расцвета. Писателям, в общем, совсем не типичным. Может быть, в приличных домах как раз так сейчас и пишут — Тимуру Максютову, автору популярного детского цикла о приключениях Капельки, безусловно, виднее.
«Чешуя ангела» — роман не рядовой. «Очень нетривиально. У Максютова большой потенциал», — писала в 2021 году, когда книга еще по рукописи номинировалась на премию «Новые горизонты», культурный обозреватель Екатерина Писарева. Трудно не согласиться: потенциал, что называется, на лицо. Автор уверенно использует сильные тропы, многозначительные образы и метафоры: ангелы и драконы, ленинградская Блокада и Дорога Жизни, тайные правители мира (по крайней мере, 1/6 его части), охотники за бессмертием, философия Великой Степи — эти «фигуры переосмысления» по Михаилу Гаспарову густо обросли паутиной вторых-третьих смыслов. Каждый образ запускает длинную и сложную цепочку ассоциаций — хорошо сделано. Кроме того, действие романа по большей части вписано в легко узнаваемый ленинградский-петербургский городской ландшафт — удачная отсылка к традиции «петербургского текста», здесь тоже ставим жирный плюс.
В то же время, как ни парадоксально, «Чешуя ангела» для Тимура Максютова в некотором смысле дебют. Да, к 2021 году писатель выпустил более полутора десятка книг: реалистическую прозу, сборники рассказов, повести для детей, истории про «попаданцев». Но «Чешуя» его первый большой фантастический роман, написанный вне формулы, вне «проекта», фактически поперек линованного листа, как призывал Рэй Брэдбери. В итоге книга не лишена простительных слабостей дебюта — чешуйки неплотно пригнаны друг к другу, порой топорщатся «ежиком». Единого нарратива, целостного неразрывного повествования не получилось. Когда читатели (в том числе профессиональные, из числа литераторов) отзываются об этом романе, даже вполне комплементарно, они как правило разбирают каждую сюжетную линию по отдельности — сами того не замечая. Отчетливый звоночек: значит, полностью совместить технологические протоколы все-таки не удалось, случился легкий рассинхрон.
Однако и того, что у Тимура Максютова получилось, уже достаточно, чтобы признать эксперимент пусть не безупречным, но в целом успешным.
Ну и в заключение марафона — лауреатская речь, которую последние годы по традиции произносит обладатель премии "Новые горизонты". Итак,
Говорит Алексей Сальников:
Во-первых, огромное спасибо!
Интересно получается, всех нас в детстве бесило, как подмастерье феи в «Золушке» говорил: «Я не волшебник, я еще только учус». А теперь, – кто в жюри, кто – автор, а кто и Шамиль Шаукатович. Как нас жизнь поразбросала!
Поговорю не совсем о литературе, больше про то, куда мы все движемся, почему не представляем конечной цели этого движения. Ни я, ни многие другие авторы. Возможно, есть кто-то, но я про него (них) не знаю.
Нынешняя литература (кино, театр, песни) – фиксация реальности. В каких бы обстоятельствах ни оказывались герои, какой бы невероятный инструментарий ни оказывался у героев в руках, их конечная цель неясна. То есть у каждого из героев при себе имеется некая мечта, идея, иногда вполне масштабная (спасение Вселенной, Земли, еще чего-то, себя, в конце концов, победа над злом). Но основной идеей искусства является идея спасения. Все вдруг оказались этакими утопающими в собственной жизни.
Ощущение, что все катится в пропасть, и от этой пропасти нужно отодвигаться всеми силами, оно, может, и правдоподобно, однако контрпродуктивно. С такими мыслями все общества на Земле рано или поздно столкнутся с фактом, что так оно и есть: Миру конец, и ничего с этим поделать нельзя.
Это не об экологии, не о демократии, не об экономике. Это об отсутствии мечты с большой буквы.
Явление, конечно, на пустом месте возникнуть не может. Хотя, как видим, мечта не может появиться и на почве нынешней современности, которая на первый взгляд не может пожаловаться на дефицит контента. То есть, когда помимо основной мотивации, у героев есть еще другая цель по умолчанию, что-то выше них, в чью большую судьбу вплетены и их судьбы. То, грубо говоря, что есть в «Как закалялась сталь» (не смейтесь), но нет в других байопиках, и не может появиться, потому что ситуация радикально не та.
Вроде бы Бродский говорил, что некоторые тексты поражают не мастерством исполнения, а сильны масштабом замысла, даже если он не реализован. Этого масштаба не хватает. Куча многотомных, многосерийных франшиз – это просто описание драк в коммуналках, чтобы предотвратить поджог их сумасшедшими соседями. И я тоже не избежал такого. И никто, кажется, не избежал.
Возможно, дело во времени, когда пишутся тексты, снимаются фильмы и поются песни. В конце концов, автор неизбежно прикреплен к годам своей жизни и смерти, к реальности, в которой он безальтернативно существует.
И все равно, счастье, что книги пишутся, что когда открываешь очередную книгу, про которую еще ничего не знаешь, – чувствуешь себя героем стихотворения Марины Цветаевой:
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
А еще есть песня на эти стихи, и это еще лучше, чем были бы просто слова на бумаге.
Ну и в нагрузку под катом — пара фоточек с Алексеем из города Челябинска, с "Рыжего феста-2021".
Самое яркое и убедительное в романе Алексея Сальникова – всё, что не фантастично (то есть, мне не кажется, что он расширяет границы человеческого или заглядывает за них). Он прекрасно и точно передаёт человеческую психологию – именно человеческую, известную нам, в общем-то, и без того, не сверхчеловеческую / иночеловеческую, рассмотрению которой, казалось бы, призвано служить лежащее в основе романа фантастическое допущение: в земной жизни участвуют, корректируя происходящее, сверчеловеческие существа. Автор заимствует, видоизменяя их под свои актуальные надобности, элементы больших мифологий — собственно, почти единственно христианской: действующие у него под человеческими личинами ангелы, херувимы, престолы (с их предельно неясной у Сальникова иерархией), а также вполне дружественные им (и не очень-то от них отличимые) бесы и черти — все сплошь оттуда. Из обширной алхимической традиции автор заимствует гомункулов (видоизменяя их смыслы и устройство, согласно собственному произволу, едва ли не радикально: в частности, в его мире гомункулов никто не изготавливает искусственно. Зато они непременно сопровождают так называемых оккульттрегеров и тем самым вообще делают возможной их оккульттегерскую практику. Обращается он и к (пост)мифологиям малым, властным над нынешними умами (где-то на страницах книги мелькают, единожды помянутые, дементоры из Джоан Роулинг). Из многих традиций сразу, без внятных отсылок к какой бы то ни было конкретной, Сальников берёт идею реинкарнации, причём, что самое интересное, прижизненной: существам, подхватившим в XXI столетии в качестве своего названия словцо «оккульттрегеры» (в иные века у них, по всей вероятности, были другие обозначения), ради того, чтобы перевоплотиться, нет нужды умирать, тем более, что они, при сохранении определённых условий, бессмертны. (Вот и сюжет, – глубоко вторичный, инструментальный по отношению ко всей демонологии, которую автору чувствуется важным выговорить; вторичный настолько, что настоящее его развитие начинается во второй половине повествования: у оккульттрегера Прасковьи, претерпевающей очередные свои перевоплощения в 2019 году в городке на Урале, отнимают гомункула – лишая её тем самым возможности быть оккульттрегером. Она его разыскивает и возвращает. На этой кристаллической решётке осаждается много всего.)
В целом получается из пушек по воробьям: весь этот многосоставный инструментарий не усложняет видения ни мира, ни социума, скорее даже заметно это видение упрощает; отбирает у него метафизическую глубину. Более того, при этом размывается такая коренная, держащая на себе все без исключения мифологии мирообразующая оппозиция, как противостояние Добра и Зла. И уже совершенно отказывается автор от их христианских персонификаций — от Бога и Сатаны (то есть: мифологическую периферию христианства он берёт, к религиозной сердцевине даже не прикасается; так и хочется сказать — и правильно делает). Их там нет вообще, даже на уровне упоминаний, в результате чего вся демоно- и ангелологическая конструкция в романе напоминает курицу с отрезанной головой, которая, прежде чем упасть, ещё как-то бегает по кругу. То есть: Творца точно нет, а вот совсем обойтись без второго Лица Троицы — при активном-то востребовании христианского материала — всё-таки не получилось. Он мелькает беглым упоминанием, не открывая ни Своего настоящего имени, ни Своего лица. Зато автор делает смелое предположение о Его истинной природе (Христос у него – выросший, вопреки обыкновениям, гомункул). Не упраздняя исходной мирообразующей оппозиции, Сальников размывает, сильно ослабляет её.
Мне кажется, автор не использует всех предоставляемых его собственным замыслом богатейших возможностей (самое сильное в этом отношении — очень убедительное, физиологически точное описание воскрешения из мёртвых и пересечений границы жизни и смерти по нескольку раз в обеих направлениях). Бессмертие, многожизние (оккульттегеры с сопутствующими гомункулами перевоплощаются каждые четыре месяца), многообразие исторического опыта, которым обладают его «оккультрегеры» и сопутствующая им потусторонняя публика, умудряется совершенно не сообщить их мировосприятию новых, неожиданных измерений. Этот опыт не укрупняет их и даже не делает их умнее. Он (очень человеческим образом) даже и помнится весьма фрагментарно.
В целом вышел прекрасный реалистический роман, с узнаваемой, убедительно переданной фактурой провинциальной реальности, с виртуозно выстроенным сюжетом, не раз искусно обманывающим типовые читательские ожидания, но чего точно не открывает, так это, увы, новых горизонтов.
Андрей Василевский:
Признаюсь, не ждал слишком многого от этого романа, но разочарован не был. С большим интересом читал. Так сказать, не за деньги. А когда дошел до пространного и неожиданного для меня «Эпилога», совсем понравилось. Финалы — самое трудное, Сальников нашел нетривиальный и убедительный «выход» из романа. Дочитав, подумал: сколько же сил тратят эти существа (демоны, серафимы, оккульттрегеры), чтобы… Что? Чтобы наша общая жизнь была… Какой? А вот такой как она есть. То есть улучшить ее (по Сальникову) невозможно, а ухудшиться, испортиться она может легко (если, конечно, не прикладывать — буквально нечеловеческих — усилий). Такой вот консерватизм. Оккультный.
После прочтения этого романа в голове у меня почему-то всплыла старая добрая эпиграмма на «Альтиста Данилова» В. Орлова: «Сюжет романа замесил он с помощью нечистых сил. От демонов ему овация – роман сплошная демон-страция».
В книге А. Сальникова демонов тоже навалом; еще и ведьмы есть, и гомункулы, и даже вечно пьяные херувимы. Но, в отличие от текста В. Орлова, истории о них почему-то не создают впечатления постоянно усложняемого литературного мира и открытия неких новых реальностей. К сожалению, картина Вселенной в «Оккульттрегере» на удивление «плоская», как в советских реалистических романах 70-х гг. ХХ в. Просто в книге А. Сальникова «бытовуха» из жизни обычных людей заменяется бытовыми пробелами условно бессмертной нечисти. Но эта «экзотика в деталях» не уменьшает и не меняет общего ощущения – «неизбывный быт в неподвижном и неменяющемся мире».
Чувство «вязкости окружающего» дополнительно усугубляет и утомительное многословие автора. Возможно, это нарочитый прием, дополнительно воздействующий на читателя, и тогда он безусловно работает. Только стоит ли тратить время на книгу, чтение которой вызывает ассоциации с медленным передвижением по лесному болоту – это большой вопрос.
Ирина Епифанова:
Поначалу несколько мешало читать очевидное (и явно намеренное) сходство с «Альтистом Даниловым». По мере чтения это ощущение, впрочем, сгладилось и на смену его пришло другое: близости и узнавания. Это донельзя личное и субъективное ощущение, конечно, но, читая Сальникова, я жалею, что не я это написала. Потому что, если б умела, написала бы как-то. Все тщательно подмечаемые им бытовые детали — те же, на какие и я бы обращала внимание. Все его описания, на мой вкус, алмазно точны.
Мир описанного Сальниковым городка, помимо людей, населён сверхъестественными существами. И если ангелов похожих (пьющих, неприятных, жёлчных, да что там говорить, довольно мерзотных типов, вовсе не похожих на некие горние сущности) я уже где-то видела, да вот хотя бы в стареньком фильме «Майкл» с Траволтой. То концепция чертей здесь довольно интересная: они не творят зла, даже наоборот, зачастую стремятся помогать. Но они настолько совершенны и всё у них в жизни настолько распрекрасно (и выглядят всегда свеженькими, и одеты с иголочки, и во всех сферах всё ладится), что они просто самой своей безупречностью бесят людей и провоцируют их на худшее. Помимо этих двух «рас», есть ещё и чуть менее понятные оккульттрегеры. Совместно с ангелами и чертями они стоят на страже целостности реальности, уничтожая всяческую энтропию, мистические глюки и баги, вредящие людям и именуемые в романе «муть». А уничтожают они её методом так назывемого «переосмысления», придумывая этой прущей откуда-то из иного мира ереси и ахинее понятные, земные объяснения и тем самым обезвреживая её.
Главная героиня, Прасковья, как раз и есть оккульттрегер. Выглядит она как 25-летняя молодая мать с ребёнком-младшешкольником, но самой ей на самом деле она намного старши, живут оккульттрегеры не одну сотню лет, просто время от времени обновляются, «линяют». А тот, кто выглядит как ребёнок, это гомункул, вечный спутник и помощник оккульттрегеров, ещё менее понятное существо, не то ходячий пауэрбанк, не то хранилище информации, не то пульт дистанционного управления.
Прасковья борется в своем и окрестных городках с мутью при помощи знакомых ангелов и демонов, а мы понимаем, что все эти высшие и низшие сущности, по сути, те же люди. Мысль не новая, встречавшаяся и у того же Орлова, и в «Дозорах». Но мир Сальникова такой обаятельно депрессивный, такой щемяще знакомый, что ему уже, кажется, и не нужны оправдания из серии «почему это хорошо, хотя где-то когда-то похожее уже было».
Вадим Нестеров:
А вот это хорошо.
Сальников – самое бесспорное открытие в русской литературе последнего десятилетия, наличие таланта у уральского прозаика не отрицают даже недоброжелатели. При этом с Сальниковым случилось самое страшное, что только может случиться в отечественном литературном сообществе – он очень мощно стартовал.
«Петровы в гриппе» реально стали открытием и свежим воздухом. Как следствие – с автором все носятся, пытаясь залюбить его до смерти, и с 2018 года ждут от него новых «Петровых в гриппе». Новые книги писатель выпускает регулярно, но все какие-то… Не новые, короче. Но при этом – хорошие, что примиряет.
«Оккульттрегера» тоже не объявят «Мертвыми душами» народившегося Гоголя, никто не скажет: «Наконец-таки Сальников прыгнул выше головы».
Но роман при этом хорош, несмотря на избитый заход: ангелы и демоны живут среди нас, переложенные оккульттрегерами – своеобразным связующим звеном между людьми, бесами и херувимами. При этом никакого треснувшего напополам мира с дымящим разломом нет, разнообразное воинство не воюет, а, скорее, совместно выживает.
Ангелы в большинстве своем синячат и бомжуют, ибо что еще можно делать в нашем мире ангелам, бесы внешним видом и финансовым преуспеванием вызывают у людишек зависть, а оккульттрегерши – они исключительно женского пола – разруливают возникающие проблемы и поддерживают гомеостатическое равновесие.
С одной из таких не очень серьезных, но неприятных проблем – нанятые отморозки убили подругу и коллегу главной героини, оккультрегершу Наташу – книга и начинается. А это значит, что последнему оставшемуся в городке оккультрейгеру Прасковье Головняковой – прошу любить и жаловать — надо идти на поклон к сильно пьющему херувиму Сереже («что ни рожа – то Сирожа»), а он за просто так ничего не сделает… Хорошо еще – стоят новогодние длинные выходные, плюс непрошенным Ватсоном рядом трется подруга, демон и видеоблогер Надя…
Параллели с «Альтистом Даниловым» и «Ночным дозором» в перепевке для интеллектуальной прозы напрашиваются и потому автором филигранно обстебываются.
Автор вообще умеет и периодически жжот – то глаголом, то ненатужным остроумием, то среднерусской тоской.
Хорошая книга от плохой отличается в общем-то немногим – умением автора подмечать неочевидное, рассказывать небанальное и иногда запариваться нерешаемыми вопросами. Ибо нет ничего страшнее автора, имеющего твердые убеждения и непоколебимое понимание происходящего.
Вот за эти три умения Сальникову прощаешь многое – и чрезмерную говорливость, и неумение держать сюжет на длинных дистанциях (книжка в общем-то закончилась с новогодними выходными, дальше автор больше дурака валял, хоть и очень старался) и скомканный – не слитый, а именно скомканный – финал, причем с ненужной вишенкой.
Ну и главное, что меня купило – «Оккульттрегер», пожалуй, первый роман Сальникова, где в финале явственно брезжит светлое пятно.
Добро, Борисович, инда еще побредем.
Екатерина Писарева:
Алексея Сальникова люблю давно и нежно, начиная еще с его «Петровых в гриппе и вокруг него». Он пишет о русской реальности и русской хтони виртуозно, раскладывая нашу жизнь по нотам. Магический реализм Сальникова знакомо окутывает читателя, погружая его в камерный мир уральского городка, мир оккульттрегерки Прасковьи Головняковой и ее сына-гомункула. И вроде бы с текстом все хорошо, ровно, но он такой освоенный и знакомый, что не получается удивиться.
Не то чтобы у этого выпуска был какой-то конкретный четкий инфоповод — просто в последнее время много говорили с разными людьми о Викторе Пелевине, вспоминали, так сказать, былое. Вот, собрал в кучку.
Анонс: В 2022 году Виктору Пелевину исполнилось 60 лет. Однако из большинства публикаций, приуроченных к этой достопамятной дате, выпал солидный и принципиально важный кусок биографии живого классика – видимо, не вполне соответствующий укоренившемуся мифу. Книжный обозреватель Василий Владимирский, «человек, который видел Виктора Пелевина», восстанавливает историческую справедливость, рассказывает, с чего все начиналось, кому Виктор Олегович обязан первыми успехами и почему фантасты до сих пор считают автора «Чапаева и Пустоты» и «Generation "П"» своим коллегой.
Слушаем выпуск и подписываемся на «ФантКаст» на платформах:
Я бы сказала, что роман Дмитрия Данилова (умудряющийся быть одновременно кинематографичным — почти сценарий или даже совсем он; описания скудны до аскетичности — сказано ровно столько, сколько нужно, чтобы выстроить съёмку, которая уже практически пошагово расписана — и при этом очень точны, — и психологичным) — если и фантастика, то в минимальной степени (это сильнее всего и действует). Скорее, это увеличительное, усиливающее стекло, поднесённое к реальности, в силу чего некоторые её (правда, решающие) черты делаются более резкими. Да и фантастическое допущение у Данилова, в сущности, не столь уж велико. Самое фантастичное тут, кажется, — даже не пулемёт, который в непредсказуемый день незаметно расстреливает осуждённого (и уж подавно не то, за что в этой версии реальности положена смертная казнь, — мало ли за что могут погубить и в нашей с вами), а без малейших сбоев работающий государственный механизм да редкостный комфорт, созданный для смертников в Комбинате «в порядке национального проекта гуманизации правоохранительной системы». Забота, так сказать, о клиентах.
Роман может быть прочитан как памфлет, социальная сатира на бездушную бюрократическую машину, убивающую, не задумываясь о том, что она делает, ничего личного — «Кто на смертную? Вы? Заходите. <…> Давайте, что там у вас» (была бы сатира, если бы было смешно. Но не смешно совсем, скорее горько), как социальная же притча, как антиутопия. Но это был бы только наиболее поверхностный уровень его прочтения (хотя этот момент тут тоже есть). Притча — может быть, только не (совсем) социальная, — глубже. (В качестве ближайших аналогов даниловского текста первым идёт на ум Кафка, — в основном из-за сочетания невозмутимо-ровной интонации и невместимости происходящего в человеческое восприятие. Но эта аналогия хромает: Кафка не психологичен, он работает с архетипами. Данилов — во-первых, тончайший психолог, во-вторых, показанная им реальность — наша, родимая точна фотографически, со всеми предметными, речевыми, антропологическими подробностями.
Итак, притча — об уделе человеческом как таковом, о реальности как таковой, которой нет до человека с его единственностью никакого дела, и о поведении перед лицом неотменимого. Неотменимое — и совершенно бесчеловечное — может быть воплощено, например, в законах государства (так напоминающего хорошо знакомое нам, что почти-почти узнаваемого. Чуть-чуть альтернативная история). В них оно тут для наглядности и воплощено, но это, в сущности, опционально (а ситуация — универсальна). Тут шире: о том, что и как человек делает, когда не может сделать ничего, даже если очень хочет изменить происходящее, даже если совершенно уверен. что всё должно быть иначе.
Открывает ли этот роман новые горизонты? — Скорее, позволяет отчётливее обыкновенного рассмотреть старые, как мир. Но это один из самых сильных текстов, представленных на конкурс (в моих глазах сильнейший его конкурент — роман Замировской, который действительно фантастичен и новые горизонты в самом деле открывает, — право, пока не могу решить, кому из них отдать предпочтение).
Андрей Василевский:
Трудно мне здесь говорить о романе, журнальный вариант которого как раз и был опубликован в редактируемом мной издании. В «Новом мире» печатались все крупные прозаические произведения Данилова, все пьесы, некоторые стихи. Сейчас Данилов — автор востребованный, дважды экранизированный, даже заласканный. Поэтому скажу так: если он вдруг станет лауреатом в этом сезоне «Новых горизонтов», то 1) нужно ли это Данилову? 2) нужно ли это премии? Не знаю.
Плох тот постмодернист, который не мечтает стать Кафкой. Или Набоковым. А лучше и тем, и другим вместе. «Взболтать и смешать». Иное дело, что результаты подобно «взбалтывания» оказываются обычно весьма спорными.
Вот и Д. Данилов решил смешать и объединить в одной книге «Процесс» и «Приглашение на казнь». Да еще и под видом «киносценария для чтения» (потому что вряд ли даже самый ярый сторонник «арт-хауса» среди продюсеров даст деньги на столь плохо подходящий для воплощения на экране текст). Но в итоговом воплощении мы в очередной раз столкнулись с бесконечным «повторением пройденного» – опять перед нами некая параллельная реальность (действие книги развивается в «Российской республике»); опять перед нами абсурдные законы и бездушная бюрократия; опять мы видим бессилие одного человека перед давлением безличной государственной массы. И хотя заканчивается текст Д. Данилова более двусмысленно, чем однозначный финал «Процесса», вторичность его по отношению к кафкианским идеям и подходам все равно видна. Стоило ли автору тратить время и силы на создание очередной «вариации на тему» – сомневаюсь.
И, кстати, Саша – это не мужик. Это – пулемет.
Ирина Епифанова:
Антиутопия-лайт от автора пьесы «Человек из Подольска».
Приставка «лайт» тут не чтобы пожурить за легковесность, а скорее чтобы подчеркнуть очень незначительное отличие описанного мира от нашего.
В мире романа вводят смертную казнь за преступления в сфере экономики и нравственности, притом что за убийства и грабежи — нет. Главный герой книги, филолог и преподаватель Сергей, как раз и оказывается осуждён за преступление против нравственности — связь со студенткой, не достигшей 21 года, обоюдно добровольную.
Работа судебной и пенитенциарной системы изображена предельно буднично и механистично. Подсудимый приходит в суд, напоминающий МФЦ, берёт талончик, ему зачитывают приговор и выдают направление в так называемый Комбинат, где осуществляется казнь. Это что-то вроде пансионата, где человек живёт на полном государственном обеспечении и в относительном комфорте до тех пор, пока его не расстреляют. А случиться это может и через пару дней, и через много лет. В коридоре, ведущем на ежедневную прогулку, висит автоматический пулемёт, который охранники называют Сашей, и однажды он должен сработать.
И Сергей постепенно проходит все эти классические стадии, отрицание-гнев-торг. Из-за минимальности фантдопущения и всё усугубляющейся абсурдизации действительности шкуру героя очень легко примерить на себя, оттого ему отчаянно сопереживаешь.
Авторский почерк тут, в целом, тот же, что и в «Человеке из Подольска»: нарочито простой язык, лаконичный сюжет, небольшой объём текста. То же ощущение нарастающего гротеска, та же горькая сатира. Но если в «Человеке» автор оказался заложником своего стиля: задумка хороша, а дальше эксплуатируется один и тот же приём, который в какой-то момент уже надоедает и попытки нагнетания абсурда вызывают только скуку, то здесь он вполне выдержал накал до самого финала.
Вадим Нестеров:
Главного героя этой книжки зовут Сережей, а Саша – это пулемет, который однажды застрелит Сережу.
Но это не точно.
Что же собой представляет «книга года» (официальный титул, между прочим, в сентябре 2022-го роман «Саша, привет!» получил премию «Книга года»)?
Близкое будущее. В стране под названием Российская республика введен режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь. Но, во-первых, высшую меру дают только за преступления в сфере морали и экономические преступления (за убийства или изнасилование, например – нет), а во-вторых, режим смертной казни очень гуманный. Осужденные живут на полном пансионе, как в трехзвездочном отеле — с интернетом, соцсетями и дистанционным преподаванием в «Зуме».
Единственное отличие – на прогулку они выходят через Красный коридор, где под потолком висит Саша – выкрашенный в белый цвет пулемет, которым управляет генератор случайных числе. Однажды он выстрелит Сереже в спину и разнесет его на клочки за долю секунды – никто и почувствовать ничего не успеет, очень гуманно. Никто не знает – когда. Может, завтра, а может – через тридцать лет.
«Вышку» Сережа, в миру – старший преподаватель университета, получил за то, что по согласию переспал с 20-летней студенткой, хотя возраст совершеннолетия повысили до 21 года.
В общем, сбылась вековечная мечта оппозиционной гуманитарной интеллигенции — ее все-таки выведут расстрелять в кальсонах за баню, причем за реально совершаемое преступление.
Если вы ждете что-нибудь серьезное в стиле «Приглашения на казнь», «Процесса» или «Заводного апельсина» — вытрите мытую шею. Книга написана вот таким примерно языком:
«Серёжа подходит к подъезду, прикладывает к круглой штучке на железной двери круглую штучку на связке своих ключей, раздаётся писк, Серёжа открывает дверь, входит в подъезд, здравствуйте, Наталья Семёновна, Наталья Семёновна величественно кивает, Серёжа идёт к лифту, вызывает лифт, ждёт, лифт подъезжает, Серёжа входит в лифт, нажимает кнопку своего этажа, лифт начинает движение.
Лифт движется долго, долго, очень долго.
Лифт движется, движется.
Лифт всё движется, Серёжа неподвижно находится в лифте.
Лифт приезжает на нужный Серёже этаж.
Серёжа покидает лифт, возится с ключами, открывает дверь.
Серёжа входит в квартиру».
При этом автор вовсе не прост, и пресловутой «повесточкой» и «Рашкой-говняшкой» достоинства книги отнюдь не исчерпываются.
Современную творческую интеллигенцию он любит ничуть не больше, чем современную государственную машину, а современным кунг-фу – словесным глумлением — владеет мастерски.
Очень похоже, что Данилов сам немало поржал над теми критиками, что приняли его обличительный пафос за чистую монету. Потому как фейсбучную московскую интеллигенцию он тоже троллит совершенно невозбранно, пользуясь тем, что у тех в последнее время с юмором – полный ахтунг. Троллит, надо сказать, по всем позициям – от сетевых дискуссий до литературных премий.
Проблема, в общем-то, только одна: глум, как и любое гольное отрицание, бесплоден. На пост в Фейсбуке его хватает, на книжку – нет.
И в ноль слитый финал – о чем автор сообщил первым – лучшее тому доказательство.
Екатерина Писарева:
Антиутопия «Саша, привет!» – это, бесспорно, книга 2022 года. Ее уже признали лучшим романом этого сезона премии «Книга года» и «Ясная Поляна», она же вошла в шорт-лист «Большой книги» и – заслуженно! – «Новых горизонтов».
Начнем с того, что это очень своевременная книга, которая не могла появиться в других реалиях. Философский «Процесс» Кафки писался во время Первой мировой войны, «Саша, привет!» Данилова – стал предвестником всего того, что мы наблюдаем весь этот год. Всё в этом романе знакомо и привычно: и безумие правосудия, и абсурд происходящего, и безвыходность ситуации, и жуткие последствия общественной гуманизации.
По сюжету главный герой Сергей оказывается осужденным за аморальное преступление, карающееся смертной казнью. И это вовсе не убийство, не хищения в особо крупных размерах, не борьба с действующей властью и не подрыв государственного строя – герой-преподаватель попросту переспал со своей студенткой. И нет, дело тут не в харассменте, не во властной иерархии и не в девиантных отклонениях, а в том, что в альтернативном мире Данилова запрещен любой сексуальный контакт с лицами, не достигшими 21 года.
Красавице-студентке, к ужасу героя, оказывается всего 20, и власти наказывают его по всей строгости закона. Все доведено до автоматизма – и рассмотрение дела, и судебный вердикт, и исполнение наказания. Что интересно, никто не будет гоняться за героем, да и у него нет даже мысли о том, что можно ослушаться – он покорно идет на свою Голгофу. И окружающие вроде как понимают абсурд ситуации, и сочувствуют герою, но в то же время принимают правила игры. И если в «Бесчестии» Кутзее от героя отказывается вся общественность, то здесь многие воспринимают нарушителя как беднягу, которому не повезло. Ни о каком реальном сострадании речи не идет – единственное, что волнует людей – как будет происходить казнь и когда он умрет.
Смертная казнь в мире Данилова – тот еще перформанс. Начнем с того, что после оглашения вердикта Сергей переезжает в Комбинат – заведение для смертников. Каждый день он должен будет выходить на прогулку в сопровождении конвоира по специальной дорожке – прямо напротив нее расположено дуло автомата. Никто не знает, когда смертный приговор будет приведен в действие – героя могут расстрелять сразу же или не расстрелять до глубокой старости. В томительном ожидании казни будут проходить будни героя, общающегося с работниками Комбината и духовными представителями разных конфессий.
Фирменный стиль автора не спутать ни с кем, драматургическое начало прослеживается во всех прозаических текстах Данилова. Диалоги в романе написаны живо и кинематографично – о том, что из текста с легкостью можно сделать киносценарий автор пишет прямо, без экивоков. Да и вообще намекает на то, что все мы живем в своем абсурдном фильме. Думаю, если в этом сезоне «Новых горизонтов» потребуется назвать претендента на победу в кинопитчинге, все члены жюри единогласно проголосуют за Данилова. Впрочем, увидим.
облако тэгов
