Зато у нас есть под рукой неистощимый, доступный источник энергии -- ветер или "голубой уголь". "Ветрострой" обладает такой мощностью, что оставляет далеко позади себя все Днепрострои вместе взятые. Высчитано, что мировые запасы энергии ветра равны 8 миллиардам 200 млн лошадиных сил, -- в 7 раз больше всех мировых двигателей. И если до сих пор энергия ветра использовалась незначительно, то только потому, что ветер капризен и непостоянен.

Но есть также "счастливые" места на земном шаре, где ветер дует круглый год с силою, вполне достаточной для вращения ветряков и роторов, -- для превращения его в электрическую энергию.

К таким счастливым местам относится город Мурманск, со всем Мурманским округом.

С легкой руки писателя Киршона, за Баку закрепилось название "город ветров". У нас нет под рукой в данный момент сравнительных данных, но мы с полной уверенностью можем сказать, что Мурман имеет не меньшее право называться "Городом ветров".

Метеорологическая станция Убеко-Севера в Мурманске ведет многолетние наблюдения, регистрируя три раза в день "случаи" ветра и его силу. Эти наблюдения говорят о том, что в Мурманске в продолжении года не бывает ни одного "случая" на день, -- из трех суточных проверок, полного отсутствия ветра. Среднегодовая сила ветра равна примерно 4,5 метров в секунду, -- сила вполне достаточная, чтобы приводить в движение ветряки ЦАГИ, -- Центрального Аэродинамического Государственного Института.

К этому следует прибавить и другие исключительно благополучные условия.

Если кривая ветра несколько падает в летние месяцы, то в эти же летние месяцы мы имеем "беспрерывный день", разгружающий наши электростанции от расхода электроэнергии на освещение.

Наконец мы имеем, -- (для Мурманска) -- исключительно благоприятный рельеф местности, который дает возможность устроить практикующийся оригинальный аккумулятор. Для его устройства требуются только гора и на горе сцена. То и другое уже есть. В случае надобности можно создать и искусственное озеро. Принцип аккумулятора очень прост. У подошвы горы устраивается гидростанция и возле нее -- водоем, соединенный трубою с водоемом на горе. Когда на "Аэроэлектростанции", -- ветряк, свободен от производственной работы, он занимается тем, что перекачивает о трубе воду с нижнего водоема в верхний. Вода верхнего водоема и служит резервом энергии.

Если в энергии оказалась нужда, а ветер "забастовал", из верхнего водоема по трубе пускается вода, которая начинает вращать турбину гидростанции, и нужный ток дается.

Но в условиях Мурманска едва ли нам придется прибегать к таким хитроумным сооружениям; как мы говорили, ветер здесь работает "без выходных дней".

Первая ласточка "Ветростроя" уже прилетела к нам. В Полярном делается ветряк ЦАГИ. При его помощи наши полярные ученые энтузиасты будут отопляться ледяными полярными ветрами. Разве это не звучит как фантастика. А между тем при современной технике ничего не может быть проще, ветер будет приводить в действие электромашину, а электричество -- обогревать. Сложный вопрос -- о снабжении биологической станции дровами -- разрешается. Мощный ветер будет превращен в тепло и свет.

Как во всяком деле здесь встретим некоторые трудности. Так ветряк спроэктирован для установки на мягком грунте, -- (расчитан на [забивании] стоек в землю), в Полярном же почва скалистая. Затем в силу особенностей именно с. Полярного, остается неизвестным, как скажется на работе ветряка возможное оледенение его крыльев. Но эти трудности конечно будут преодолены.

Перед "Ветростроем" на Мурмане вообще и в городе Мурманске в частности открываются огромные перспективы.

Ветер, который был нашим бичем, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам.

Мы заставим помогать его нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки под[вес]ной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы -- механизировать работы порта и Тралбазы.

Нет ничего фантастического и в мысли "ветрофицировать" и наши траулеры, установив на них ветряки роторные инженера Б. Каминского, ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом, у[...]льустановками и т. д.

Вопрос об использовании энергии ветра необходимо сейчас же поставить на практическую ногу. Нужно создать организацию, которая специально занялась бы изучением этого вопроса, в первую очередь,- подробным изучением энергетических ресурсов ветра в Мурманске и на Мурмане.

Хотя уже по имеющимся данным можно сказать совершенно уверенно, что дело это пойдет, по области детального изучения вопроса, где у нас еще имеются огромные пробелы.

"Служба погоды" у нас еще поставлена неудовлетворительно (к этому вопросу мы еще вернемся).

Неоспоримо одно: большой Мурманский ветер поможет нам создать большой Мурман.

------------------------------------------------------

газета "Полярная правда", 11 марта 1932, No 60

*

А. Беляев

Спасайте архив по истории гражданской войны.

Собирая материал по истории траловой промышленности, нам пришлось зайти в архивное бюро.

Чистое, светлое, сухое помещение в две комнаты. На полках связки дело, аккуратно перевязанные. Отрадное впечатление. Мурманск может быть спокоен за свою историю.

Какую историю? Заглянем на крайнюю полку <так!>.

— "Дело по обвинению гражданина такого-то в самовольном занятии комнаты в 1920 г.".

Такими делами пестрят полки.

Что ж, допустим, это тоже история, будущей истории города, можно установить, что жилищный кризис существовал в Мурманске и в 1920 г.

— А где у вас отчеты за старые годы Севтралтреста, архив гражданской войны?

На это вопрос мы получаем удручающий ответ. Архив гражданской войны (отчеты тоже) был свален в сарае милиции беспорядочной грудой. Если кто интересовался этим архивом, приходил, рылся и уходил, оставляя после себя еще больший хаос.

Из милиции архив был переброшен "навалом" в дырявый сарай — в колонизационный поселок, за 1 км от Мурманска, где он пребывает и сейчас.

Снег, пробивающийся сквозь щели, засыпал архив толстым слоем. Придет весна, архив погибнет.

Работники архивного бюро толкались во все двери, просили, били тревогу и пока добились только того, что получили обещание перевести архивное бюро, — вместе с остатками архива гражданской войны еще дальше, за 3,5 км от города, в небольшой домишко на болоте, куда весной ни хода, ни проезда и где в случае пожара никакая помощь немыслима.

Архив гражданской войны гибнет. Гибнет в это время, когда образована специальная комиссия по истории гражданской войны. Люди большого Мурмана, что придут после нас, не узнают истории Мурманска, — маленького, не героического.

Когда строится новое здание Музея, наиболее интересная и ценная часть архива должна быть перенесена в Музей, для нее отведена отдельная комната, самые яркие документы должны быть выставлены, как экспонаты, для всеобщего обозрения экскурсантов.

А на болото[,] "к черту на кулички", должна выехать "рассейская" халатность и некультурность.

"Полярная правда", Мурманск, 1932, No 84 (9.04), С. 4.

*

Больные вопросы рабочего изобретательства

-- Мы изобретаем слишком много. Решительно у нас перепроизводство в области изобретательства. Надо бы приостановить поток изобретений.

-- Как? восклицает удивленный читатель. Вы предлагаете сократить изобретательское движение в то время, когда директивные органы, правительство, наркоматы, хозяйственники призывают максимально развивать его, вы предлагаете это в тот период, когда "техника решает все", вы...

-- Можно не продолжать дальше. Читатель, конечно, прав. Изобретательство надо не сокращать, а всемерно развивать и поощрять.

Но если не исправить кое каких ненормальностей в рабочем изобретательстве, то действительно придется сказать так, как сказано: вы слишком много изобретаем.

Больным вопросом современного положения изобретательства является то, что сосредоточив все внимание на максимальном увеличении изобретательской продукции, мы уделяем неизмеримо меньше внимания реализации изобретений, переброски их в практику.

Мало того, что мы не реализуем в достаточной мере многие полезные изобретения, мы даже не знаем о них. А не зная, ломаем изобретательские головы, тратим время и деньги на проработку испытания и проч. изобретений... давным давно изобретенных. Мы вновь и вновь открываем давно открытые изобретения.

Какова судьба большинства наших изобретений?

Изобретатель отправляет в комитет по изобретательству при СТО свое изобретение с описанием в чертежами. Комитет рассматривает в при одобрении, выдает свидетельство и патент на изобретение. Отпечатываются комитетом на листовках. О каждом изобретении дается краткое, но ясное писание и прилагается чертеж. Пока дело обстоит очень хорошо.

Изданные комитетом свидетельства и патенты становятся литературным "товаром".

Если в БРИЗ'ах отделах рационализации, техпропаганды предприятий сидят люди активные, они выписывают эту изобретательскую литературу

Так, БРИЗ Севтралтреста за 4 года патентов и изобретательских свидетельств до 1560 руб. Сумма порядочная. И она, конечно, сторицею окупит себя, если этот богатейший материал использовать по настоящему.

К сожалению этого то в нельзя созвать. Зачастую эти патенты в свидетельства -- в лучшем случае, наскоро просматриваются "чиновниками" БРИЗ'ов в о. рационализации... складываются в пыльном углу.

В БРИЗ'е Севтралтреста дело обстоит еще более или менее благополучно: изобретения просматриваются и посылаются -- соответственно их характеру -- по отдельным предприятиям треста.

Но чем ниже спускается этот изобретательский материал, тем хуже обстоит с ним дело. По словам работников БРИЗ'а СТТ в некоторых предприятиях, например мехмастерских к этому материалу проявляют известное внимание. В других очевидно меньше, в остальных, надо думать, складывают его в угол, на читая.

Стоит ли заниматься этим? Люди заняты делом, текущей работой и им не до изобретений.

БРИЗ, отправляя патенты, снабжает их препроводительной бумажной с просьбой вернуть по миновании надобности. Возвращаются ли они в БРИЗ? Не следит ли БРИЗ за тем, насколько используются патенты тоже нет.

И что же в результате получается? Печальные вещи.

Мы просмотрели еще "неугробленные" по предприятиям недавно полученные патенты за ряд лет. Действительно, богатейший материал.

Масса изобретений, применимых у нас. Много изобретений более совершенных, простых, целесообразных, чем аналогичные изобретения местных изобретателей.

Мы ломаем головы над механизацией погрузо-разгрузочных работ. Наши изобретатели предлагают подчас чудовищные по своей сложности и громоздкости проекты разных транспортеров, приводимых в движение "первобытной" веревочной тягой и напоминающие средневековые осадочные машины.

А в это время среди патентов пачками изобретения по механизации погрузо-разгручочных работ, по транспортам, кранам и т. п.

Мы не знаем что делать с слежавшейся солью в то время, как уже существуют дробилки для сляживающейся соли.

Целые ассортименты изобретений имеются по холодильному делу, по изготовлению тары, по электротехнике, строительству, отоплению, двигателями и т. п. Словом имеется целый рад открытых Америк, которые с упорством открываются Мурманскими Колумбами.

Но есть не только параллельные изобретения. Существуют ряд патентов на такие изобретения, о которых мы еще не думали, но которые, безусловно, могут оказаться нам полезными.

Теперь, пожалуй, уже читатель подумает, что "все уже изобретено" и местным изобретателям делать нечего.

Это, конечно, совершенно неверно. Для наших изобретателей имеется еще непочатое поле деятельности.

Притворство Севтралтреста своеобразно. Среди более двадцати тысяч опубликованных изобретений вы едва ли найдете пять о трале. Рациональное оборудование наших траулеров -- это наши неоткрытые Америки. Обработка рыбы, все береговые процессы в т. ч. наша естественная "монополия" потому что этого дела никто кроме наших производственников не знает. У нас непочатый край для рабочего изобретательства.

Кроме того, именно благодаря своеобразию нашей промышленности, многие готовые изобретения придется в большей или меньшей степени изменять, приспособляя к этим своеобразным особенностям нашей рыбной промышленности.

Единственно, что не должны делать наши изобретатели -- это открывать открытые Америка, ломать головы над вопросами, которые давно разрешены, изобретать худшее, когда уже изобретено лучшее.

А для этого мы должны совершенно по иному поставить дело использования уже имеющегося изобретательного "капитала".

Необходимо поставить широкую техпропаганду рабочего изобретательства.

Необходимо немедленно прекратить распыление печатного материала о патентах, храня полные комплекты их в БРИЗ'е или в технической библиотеке.

Хранить их, но не держать под сукном.

Необходимо создать при БРИЗ'е постоянную комиссию из представителей-специалистов всех предприятий и производственных отраслей треста для пересмотра, изучения запатентованных изобретений и отбора среди них тех, которые могут быть выделены у нас в готовом виде или с известными изменениями по конструкции.

Отобранные изобретения необходимо спустить вниз, на производство для обсуждения в технических кружках, ячейках БРИЗа и т. д.

Даже те изобретения, которые неприменимы у нас по конструкции или иным причинам, но которые близки нам по целеустановке, могут послужить исходным пунктом для работы в этом направлении наших изобретателей.

Мы уже не говорим о том, что неповерхностное ознакомление только, а углубленное изучение разнообразных запатентованных изобретений явится прекрасной школой для наших изобретателей.

Повторяем: диспропорция между изобретательской активностью и нашей пассивностью в применении изобретений в практике не только местная болезнь рабочего изобретательства.

Эту диспропорцию нужно изжить возможно скорее.

В других больных вопросах рабочего изобретательства поговорим в следующем номере технической страницы.

А. Б.

"Полярная правда". 1932. No 118. 22 мая. С. 2.

*

ИТС и техпропаганда

Члены инженерно-технических секций специалисты должны быть застрельщиками в деле техпропаганды и техучебы. Мы должны, однако, с сожалением признать, что ИТР Севтралтреста до настоящего времени не только не были застрельщиками, но и не оказывали ни какой помощи техпропу в техучебе. Вводные курсы отсутствуют. Те, которые и были, развалились (об этом уже писалось в "П. П.") Технической консультации нет. Лекции и беседы на технические темы тоже.

Техпроп, без которого нельзя поднять производство на высшую ступень, без которого не возможна и продуктивная, плановая целеустремленная работа изобретателей, так же отсутствует в об этом никто из специалистов не заботился. Общее вопросы производства в целом словно не касаются их, каждый замкнулся в свою узкую область.

Заседания ИТС посвящаются "бытовым вопросам". Лишь они привлекают живейший интерес. Для техпропа, техучебы -- "нет времени", "слишком перегружены работой".

Вникните в смысл этих ответов. ИТС слишком загружены работай, чтобы отдавать время техпропу. Иначе говоря, слишком загружены делом, чтобы отдавать время безделью, пустякам. Дело, работа, противопоставляются занятиям техпропом, техучебой. Во всяком случае, за последними совершенно очевидно признаются меньшее значение, меньший удельный вес.

Нужно ли говорить, что это совершенно неверный взгляд?

Нужно ли говорить о том, что в "перегрузка" является неизбежным результатом того, что у специалиста нет помощников, которые могли бы взять на себя часть работы, ему одному приходится вести все на своих плечах. Дело растет, работы прибывает, а смены нет, подготовленных людей -- помощников нет и нет именно потому, что их не подготовляют сами специалисты. Эта диспропорция растет. Ясно, что наступает момент, когда специалист оказывается и действительно настолько загруженными, "прикованными" к текущей оперативной работе, что не может без ущерба для нее, оторвать время для техучебы, техпропа.

Но кто в этом виноват? Кто кроме самих специалистов? Не их ли недооценка значения техучебы, техпропа.

Так было, так больше не должно быть, политика игнорирования, не дооценке значения техпропа и техучебы должен быть положен предел.

ИТС во что бы то ни стало, должны стать лицом к техпропу, техучебе.

А. Б.

"Полярная правда". 1932. No 130. 5 июня. С. 2

*

Севтралтрест должен иметь техническую станцию

-- "Одной из причин прорыва явилась недостаточная квалифицированность, неопытность работников".

Это "одна из причин" фигурирует почти во всех приказах, анализах, газетных статьях, когда вопрос касается невыполнения ка-чественных и количественных показателях промфинплана.

Констатируя эту причину, чуть-ли не каждый месяц, мы, к сожа-лению, делаем очень мало,-- для ее устранения.

Доискиваясь же "причин этой причины" малой квалифицированности рабочих, мы находим что их две.

1. Большая текучесть рабсилы.

2. Отсутствие до настоящего времени какой либо серьезной рабо-ты по техучебе и техпропаганде.

Особенно важное значение имеет создание таких методов производственной учебы, которые-бы обеспечивали в кратчайший срок усвоение новичками -- хотя-бы техминимумов производственных знаний.

Один из таких методов является создание стационарной производственной выставки или "технической станции".

Значение такой технической станции именно в условиях большой текучести рабсилы и кадров огром-но. Техническая станция и работа вокруг нее -- это именно та форма, тот метод, который самым скорым наглядным образом дает возможность знакомить вновь прибывших на работу с основами производства, с работой треста в целом.

Техническая станция должна явиться тем "коридором", через который необходимо пройти каждо-му новичку.

Она ознакомит его в плакатах, фото, экспонатах, моделях, макетах, диаграммах, чертежах и т. п. но только с элементарными основами техники лова и обработки, но и дав понятие в целом, заставить более сознательно относиться к тому участку, на котором придется работать новичку.

Вот комната, дающая понятие о Баренцевом море. Карты, рельефы дна, придонные животные, промыс-ловые рыбы в фотографиях, в бан-ках, в аквариуме, на плакатах... Ветры, течения, температурные данные и т. п.

Комната о трале и траулере.

Модели, схемы, фото и траулер в разрезе. Плакаты с электрической сигнализацией названия частей и т. п.

Комната снабжения. Виды тары, тросы, линг, материалы, из кото-рых они изготовлены и т. п.

Четвертая и пятая комнаты. Береговая обработка.

Шестая. Организационная структура управления и производства, экономика рыбной промышленности вообще и треста в частности, уло-ва, данных о выполнении промфинплана и т. п.

Седьмая комната -- история изобретательских предложений по тра-ловому промыслу и обработка -- в чертежах и моделях.

Эта "техническая станция" мо-жет сыграть огромную роль не толь-ко для техучебы молодых производственников. В лице ее Мурманск получат новое культурное учрежде-ние большой ценности. Техстанция будет посещаться в школьниками, и туристами, и местными экскурсантами, и приезжими литератора-ми, журналистами...

Эта станция должна стать мощным рупором техпропаганды.

Станция будет заинтересовывать, будить вопросы, ответы на которые сможет дать библиотека, специалист -- консультант, руковод. кружка техучебы.

Дело важнее, нужное, интересное и поднять его нужно общими усилиями, провести в жизнь ударным порядком.

Трест, партийные, профессиональные организации, все рабочие -- производственники, флот, ГОИН, ИТС должны принять участие в создании технической станции.

Обстоятельства складываются пока благоприятно.

Намечается возможность построить здание станции на плоской крыше нового посолочного склада,--(этим самым будут устранены неудобства, связанные с неудачной строительной идеей -- покрыть в нашем климате огромное здание плоской крышей).

Здание может быть деревянное, облегченного типа. Это -- по линии треста.

ГОИН должен помочь оборудовать комнату Баренцева моря,-- не только в части разработки ее, но и в самом "вещевом наполнении".

Наша моряки могут доставлять наиболее интересные экземпляры придонных животных, попадающих в трал. Сейчас этот ценный науч-ный материал распыляется по ру-кам.

Если техническая станция явится собирателем этого материла, то его можно использовать -- укомплек-товав комнату Баренцева моря,-- на составление коллекций для школ и мастерских наглядных пособий, последние не откажутся за это платить и деньги). В смысле соби-рания этого материала можно дей-ствовать нетолько "общественным воздействием", но и в порядке служебном: ведь улов -- в чем бы он не состоял -- собственность треста.

В этом отношении технической станции может помочь управляющий промфлотом соответствующим распоряжением.

Рабочие мехмастерских, деревообделочного комбината и пр. могут преподнести станции в подарок те или иные модели.

Ячейки и профсоюзы окажут помощь, поддержав на всех путях идею создания станции, организовав вокруг нее массы.

Члены ИТС -- своим советом, участием.

При таких условиях мы создадим нашу техническую станцию в корот-кий срок и сравнительно без боль-ших затрат.

Кстати напомним, что по новому хоздоговору п. 12, лит. В) техничес-кая станция должна быть организо-вана к 1-му июня, ей должно быть предоставлено помещение, оборудо-ванное необходимыми техническими экспонатами.

Следовательно, создание техниче-ской станции не только ваш долг, но и обстоятельство, которое,-- хотя-бы и с некоторым опозданием,-- но должно быть выполнено во чтобы то ни стало.

А. Беляев.

"Полярная правда". 1932. No 139. 16 июня. С. 3.

*

А. Беляев

Озеленение Мурманска -- забытый участок

Первая зелень еще при снеге появилась на плакате Севтралтреста, прибитом к ограде городского садика. Потом поднялась травка, за­тем позеленела и свежеокра­шенная ограда. Кое-что для озеленения Мурманска, значит, делается.

Но унылые засохшие моло­дые деревца, посаженные в садике, печалят взор.

-- Кто и какие деревья са­дил здесь?

-- Садовник один, -- ответил сторож, -- из своих мест выписал. Клены, дубок, еще кое-какие...

Клены! Дубок! За полярным кругом. Это была, конечно, смелая акклиматизационная затея. Но в данном случае совершенно безнадежная.

-- А почему не посадили елей, сосен?

-- Говорят садить их в горо­де в пожарном отношении опасно.

Допустим, что так. Но го­родской сад вернее площад­ка, для будущего сада доста­точно велика. По краям, ближе к домам и вдоль дорожек можно было бы посадить аллеи карельских берез. А в центре, вокруг памятника жертв интервенции, сосны и ели, их тёмная зелень прекрасно гармонировала бы с белизной памятника — трибуной.

Зачем нам обрекать на заведомую гибель дубы и клены, если у нас есть готовый небольшой, но надежный ассортимент полярных деревьев,

Старожилы помнят, что на горе, где теперь Колониза­ционный поселок, всего еще несколько лет назад стояла хорошая сосновая роща. А рощица по ул. Шмидта карельских берез и сейчас радует глаз. Северная ива, быстрорастущая плодовитая, как и все ее собратья, в 2--3 года превратила бы "пустыню" сада в оазис.

За Кольским проливом все горы покрыты буйной свежей зеленью, а в центре города красуются черные сухие прутья старого раздерганного веника.

Мы должны серьезно заняться озеленением Мурманска. И не только в городском саду и не только "стандартной" полярной флорой. Границы положенные природой произрастания тех или иных растений, сломаны человеком. В Киевском акклиматизационном саду, например, давно растут и вызревают самые нежные сорта крымского винограда персики, абрикосы, айва и даже житель знойных тропических Африки и Южной Америки, кактус. Опунция прекрасно зимует без прикрытия. Таков шедевр акклиматизации академика Миколы Кащенка.

Виноград, персики, кактусы мы, разумеется, не будем здесь акклиматизировать. Но тот же Кащенко в бытность в Сибири сумел дать сибирякам прекрасно морозостойкую яблоню скрестив местную привычную к лютым сибирским морозам дикую яблоню, -- кислогорькие плоды, которой не превышали величиной вишневую косточку -- с евро­пейскими сортами. И гибрид­ные яблони начали давать плоды вкусные, сочные, толь­ко размером несколько уступающие своим европейским родителям. Сибирь зашумела. Для Сибири это был настоя­щий подарок. Теперь там растут, цветут и плодоносят Кащенские яблони в таких широтах, где казалось бы об этом и думать нельзя было. Правда, на акклиматизацию яблони Кащенко потратил более 20 лет.

Акклиматизация столь же наука, сколь и искусство -- де­ло медленное. Иногда акклиматизатор скрещивает более южные сорта с местными. Иногда постепенно продвигает растение на север при помощи так называемых ступенчатых акклиматизационных станций. Так, деревцо, взятое где-нибудь в окрестностях Ленинграда, пересаживают у Петрозаводска, Медвежки, когда оно прижилось, акклимати­зировалась, его потомков продвигают на 200--300 кило­метров севернее и т. д.

Дело увлекательное, необ­ходимое. И нам нужно заняться им с тем же вниманием, какое уделяется ему теперь всеми нашими городами, в особенности молодыми.

И почему бы не взять шеф­ства над озеленением города нашему комсомолу, пионер­ским организациям? Создать со школьниками на пути от Мурманска до Ленинграда, организовать ступенчатые аккпиматизационные станции. Завязать связи с Мичуринским или с Киевским акклима­тизационным садом, руководи­тель которого Микола Кащен­ко имеет долголетний опыт по акклиматизации Сибири на местах более широких, чем наши. Он охотно будет руководить работой и даже может быть подарит Мурманску и виноград, правда, не крымский и не столько съедобный сколько декоратив­ный, а Сахалинский. (Адрес Киевского акклиматизационного сада -- Киев, Дорогожицкая. 45).

И юные мурманцы займутся деревонасаждением, на­метят свои зеленые пятилетки.

"Полярная Правда", Мурманск, 1932, No 155 (1623)

*

А.Беляев

Радио узел должен решительно перестроить свою работу

В докладной записке о технической пропаганде в ЦК ВКП (б) т. Бухарин, говоря об исключительно важном значении, какое имеет радио для технической пропаганды, обмена опытом и борьбы за тех промфинплан, между прочим пишет:

"При бедности нашей квалифицированными силами нелепо, чтобы крупный ученый или техник ездил из города в город с лекциями или докладами: он сразу может говорить десяткам миллионов по радио".

Совершенно очевидно, что также нелепо и обратное положение, если десятки миллионов будут слушать изустные лекции доморощенных и даже, липовых "лекторов", в то время, как при помощи радио эти десятки миллионов могут слушать лекции первоклассных ученых.

И не только ученых. И не только лекции. Зачем миллионам слушателей по радио старые скрежещущие граммофонные пластинки захолустных баянистов, балалаечников, безголосных певцов, шепелявых малограмотных дикторов, если радио дает возможность слушать первоклассные столичные оркестры, художественное чтение народных и заслуженных артистов республики, пение артистов академических театров?

Зачем слушать по радио не первой свежести передовицу, уже прочитанную, если по радио можно прослушать самые последние политические новости речи вождей, происходящие в Москве и Ленинграде конференции и съезды?

Я между тем, такая нелепость и существует в Мурманском радиоузле.

Почти полторы тысячи километров отделяют Мурманск от Ленинграда. Почти две тысячи от Москвы. Полярная ночь... Унылый город... Невольно растет чувство оторванности, заброшенности.

Каким освежающим, оздоровляющим, придающим силы явилась бы живая связь по радио с Ленинградом, Москвой. Как сократилось бы расстояние от Мурманска до часов Спасской башни, бьющих полночь, -- Как обогатилась бы жизнь. Доклад академика т. ИОФФЕ... Опера из Большого театра...

И вместо этого черный диск репродуктора выхаркивает: -- Прослушайте Ленинградская радиогазета устраивает специальные передачи для работников севера, в частности, Мурманска. Говорят о нашей работе, о ее значении. Разве это не может поднять в нас энергии, желание работать! Но увы. Эти радиопередачи слышат все, кроме нас.

В чем же дело? Или Мурманский радиоузел не имеет технической возможности транслировать Москву -- Ленинград? Как будто, может.

Говорят мешания (атмосферические) летом виноваты. Ну, а осенью, зимой? Ведь в продолжении всей прошлой зимы нас ""поучала" "развлекала" все та же местная радиостудия, в то время, как Хибиногорский узел, -- (что значит для радио разница каких-нибудь 180 километров) отлично транслировал для Хибиногорска Москву и Ленинград.

Незабываемая минута: полярная ночь, мороз, ветер метет колючую снежную пыль, а радио рупор у почтовой конторы рассыпает чистые, как кристаллы, звуки рояля первоклассного пианиста.

В Мурманском радиоузле очевидно существуют "мешания" особого рода, и мы опасаемся -- заключаются они в том что:

-- "Цыпленок тоже хочет жить".

При радиоузле образована собственная радиостудия. Пусть дикторы говорят:

-- "Сколько у мухи ног?," Парне суар", пусть провинциально окают, пришепетывают, пусть составители политических обзоров перемалывают старые газеты. Пусть тренькают балалайки и скрежещут, как рельсы трамваев, граммофонные пластинки.

Конечно, не все плохо в этих радиопередачах, но исключения не изменяют общей серости провинциализма.

"Цыпленок т о ж е хочет жить" -- не оспариваем, -- его право на это.

Но не слишком ли дорого оно обходится местным радиослушателям и местному бюджету? В то время, когда дорога каждая копейка, приходится содержать и администраторов, руководителей, и исполнителей радиостудии. Тратить деньги для того, чтобы мурманцы слушали плохое вместо первоклассного И еще одно: благодаря этому цыплячьему местничеству все радиовещание в Мурманске развивается по проводам, что, конечно, тормозит радиослушание.

Если бы была широко поставлена передача по эфиру -- (с трансляциями из столиц в каждой почти квартире мог бы появится детекторный радиоприемник (сильно мороженный товар). На сколько бы увеличились бы возможности использования радио для культурных целей в частности, техпропаганды. Кстати, о ней.

Сектор техпропаганды Севрыбы сообщает Севтралтресту, что из Ленинграда и Москвы предполагается передавать целый цикл лекций и бесед по технической пропаганде и запрашивает о возможности этого. Какой может быть ответ?

Трансляция из Москвы и Ленинграда, увеличение передач по эфиру -- задача, требующая немедленного разрешения.

Вся работа Мурманского радиоузла должна быть коренным образом перестроена. За радиофикацию Мурманска нужно, наконец, взяться по-настоящему.

"Полярная Правда", Мурманск, 1932, No 211 (1679), 10.09, С.4

*

Еще об озеленении города

"Полярная Правда" уже писала о том, как слабо ведется у вас озеленение города и о неудачной попытке насадить в городской сквер породу деревьев, неприспособленных к мурманскому климату. Вместо того, что бы затрачивать — заведомо безнадежно, труд и деньги, на посадку растения более южных растительных зон, не проще ли было ваять готовый материал -- карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и проч.

Но этим не ограничивается ассор­тимент зеленых насаждении. О том какие растения могут быть перенесены без акклиматизации в Мурманск и вообще на Мурман, нами был запрошен директор Киевского акклиматизационного сада Украинской академии наук академик Н. Ф. Кащенко, занимавшийся много лет акклиматизацией в Сибири.

Вот ответ, полученный от него.

По мнению академика Кащенко, Мурманску следует завести у себя кадровые рощи (Pinus Sembraz) затем смородину, алданский виноград (Ribes De Kusha fap, pendiculata Kryl), Ribes nidra, vafropyrpuria другие сибирские смородины.

Кроме того следует испробовать гибридные яблони Н. Ф. Кащенко (мы уже насади, что ого гибридные яблони явились настоящем благодея­нием, для населения северных областей Сибири). Кащенские гибридные яблони сейчас растут в таких север­ных широтах, где об этом казалось бы и думать нельзя было.

Наконец в Мурманске прекрасно может произростать декоративный материал: сибирские лилии, дельфинизмы, кандык, троллиус и др.

Весь этот материал можно полу­чить в государственном плодовом питомнике в Минусинске.

Следовало бы не откладывая дело в долгий ящик, выписать этот материал, чтобы произвести посадку текущей осенью.

Еще одно: не надо забывать в о почве слишком кислой у нас и со­ответствующе подготовив ее.

А. Беляев.

"Полярная правда". 1932. No 221. 11.09. С. 4.

*

А. Беляев

Будет ли этому конец?

(Письмо из Севтралтреста)

В работе техпропа техническим библиотекам отводится исключительная роль.

И когда мне было предложено вести работу по техпропаганде в СТТ, естественно я обратил внимание, прежде всего на техническую библиотеку.

Нашел я ее в состоянии, поистине, беспризорном: загнанная в темный угол, на проходе, под лестницей, с открывающимися дверками книжных шкафов, стояла она, как горох при дороге, "кто иде, той скупне".

По предварительному подсчету в этой библиотеке уже было расхищено 53 проц[цента], книг, среди них не мало ценных и не возобновляемых -- (издания разошлись).

Предстояло, прежде всего, перевести библиотеку в соответствующее помещение, найти библиотекаря и наладить работу.

По положению о группе техпропаганды, утвержденному зам. управляющим т. Барковским, 14 мая 1932 г., библиотека включалась в техпроп, библиотекарь -- в штат техпропа.

С величайший усилием и трудами, трениям удалось отвоевать комнату в профсоюзном клубе, -- (нижний этаж клуба Моряков) и обойдя весь Мурманск, найти квалифицированную библиотекаршу. Я начал выписывать книги на пополнение библиотеки. Но и здесь встретил препятствие: управляющие делами, -- их сменилось несколько, — начали выражать мне свое неудовольствие по поводу того, что "приходит слишком много посылок с книгами", входили в рассуждения по существу отдельных книг: надо или не надо их выписывать.

Книги уложены, завтра библиотека должна переехать в здание клуба и начать работу

Но неожиданно для меня библиотека, переезжает не в клуб, а на тралбазу в новое здание посолочного завода, на 3-й этаж. Никакие возражения, никакие доводы не помогают.

Вскоре эта "экспроприация" была легализована приказом того же тов. Барковского. Библиотекарь, переводчик, переведены в штат рыбообработки. Я лишен был права и возможности наладить библиотечную работу. За время пребывания библиотеки на тралбазе библиотечному имуществу был нанесен новый ущерб: по акту, составленному при вступлении в должность новой библиотекарши установлено, что более 400 книг пропало безнадежно, более 300 роздано с сомнительным возвратом.

При секторе кадров организуется методическое бюро. Постановлено: включить библиотечную работу в круг деятельность бюро и перевезти, наконец, библиотеку в клуб. Вопрос как будто согласован с кем следует. "Положение" о техпропе и методбюро соответственно изменены.

Третьего дня "новелла": товарищ из окрпрофсоюза заявил, что последним распоряжением высших союзных органов, фундаментальная техническая библиотека должна перейти в распоряжение профсоюзной организации.

Впечатления сегодняшнего дня: заходил в клуб посмотреть, просох ли поп в комнате, завтра туда перевозим библиотеку. Тов. Захаров, пред. культсовета, случившийся здесь, заявляет; "Ни для методбюро, ни для библиотеки комнату не дадим. Это будет комната отдыха". Тем не менее, иду на тралбазу, и библиотеку сообщить, что завтра -- перевозка, (книги уложены неделю назад).

Застаю картину: книги обратно раскладываются по полкам -- т. Зам тов. Образцова (Зав. рыбообработкой) тов. Мельмевич заявил, что библиотеку никогда никому не отдаст. Распорядился раскладывать книги обратно по полкам заявляя библиотекарше и добавляя: "А я ухожу на другую работу. Надоело раскладывать, да складывать книги.

И, значит, снова у разбитого корыта... Можно ли при таких условиях, работать? На что уходят энергия труда?

Местничество, отсутствие сознания общих интересов, палки в колесах, как итог всего, приходится выслушать упреки в том, что дело не делается. Упрек, брошенный мне одним из тех, кто больше всего поработал, чтобы монополизировать общетрестовскую библиотеку для рыбообработки, и не выпускать ее из рук. Можно ли работать в таких условиях, судите сами.

А история с библиотекой только один из участков работы за технику.

На других участках не лучше, а хуже. Выражаю последнюю надежду, что в дело вмешается коллектив ВКП(б) СТТ и положит конец этой волынке.

"Полярная правда", Мурманск, 1932, No 235 (1685), 17 сентября,

*

Создадим Мурманский зоопарк

Аннотация:

Статья посвящена новым способам организации зоопарков, а также особым возможностям, которые предоставляет открытие зоопарка за полярным кругом и его значении для людей и науки.

«Hикаких клеток старых зверинцев-этих буржуазных тюрем для зверей! Только «острова» зверей под открытым небом. Водоемы. Вольеры для птиц и мелких зверьков. Естественный полярный пейзаж без «подмалевки». Подлинное полярное небо. Что может быть лучше?..

Hо такой зоопарк не только интересное и здоровое зрелище, в особенности в Мурманске, так бедном зрелищами. В зоопарке можно развернуть большую научную и просветительную работу».

© Андрона

Примечание:

Статья опубликована в газете «Полярная правда» 1932, № 15 апреля.

В ней развиваются идеи знаменитого дрессировщика Дурова, с которым был дружен А. Беляев.

*

Представьте себе огромную ракету в виде яйцевидного, с заостренным верхним концом вагона. Внутри вагона — каюта с запасом кислорода, продуктов для путешественников и большой запас взрывчатого материала — пороха или нефти, газов — вот вам и "звездолет".

"Если такой снаряд приобретет от взрыва скорость, примерно, в 11 километров в секунду, то он может преодолеть земное притяжение и лететь хотя бы на Луну, на Марс..."

Очерк "Циолковский" // Полярная правда (Мурманск), 1932, 15 сентября (№233)

Разыскали: Анна Андриенко и Зеев Бар-Селла.

*

Беляев же, наверное, удостоился внимания «живогазетчиков», поскольку успел проявить себя непримиримым борцом с недостатками. Вот его заметки, опубликованные в многотиражке механических мастерских Севтралтреста «Заполярный металлист». Первый раз он предстает перед читателем в облике рабкора А. Б.:

«Беспризорный уголь лежит напротив мехмастерской около ж. д. полотна, он принадлежит мастерской, но так как никто за углем не наблюдает, то его таскают топить печи жители соседних бараков. Надо принять соответствующие меры. А. Б.

Беспризорный уголь: [Заметка] // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

<…>

2 года как работает бондарный завод, но до сих пор не позаботились поставить хорошей уборной, у существующей почти нет крыши, в стенах и полу аршинные щели, осенью и зимой тут можно простудиться. Чего же смотрит охрана труда, пишет рабкор А. Б.

[«2 года как работает бондарный завод…»] // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2 – [За подписью: рабкор А. Б.]

<…>

Трест прими меры. Около запасных ж. д. путей, на базе устроены склады бочек — тары под рыбу. Так как за бочками никто не наблюдает, то они, рассохшись, разваливаются, иногда и сознательно ломаются, а затем растаскиваются на дрова. Пишет рабкор А. Б.»[298].

Трест, прими меры // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2 – [За подписью: рабкор А. Б.]

Лейтмотив всех трех заметок — борьба за тепло: уголь, дрова, теплоизоляция.

А вот его выступление за полной подписью — о том, что в магазине ЗРК № 2 прохудилась крыша и стоит пойти дождю, как магазин и находящиеся в нем дорогие продукты заливает. Как же совладать со стихией? — спросит встревоженный читатель. И автор наставляет:

«Надо немедленно отремонтировать крышу, дабы избежать могущих быть серьезных убытков»[299].

Товары под угрозой // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 27 июля (№5) – с.2 — [За подписью: "А. Беляев"]

ЗРК — это закрытый рабочий кооператив, чьи блага доступны лишь сотрудникам данного предприятия или учреждения. Иными словами: кто у нас не работает, тот у нас и не ест. Иногда борьба за еду принимала формы самые идиотические, но от этого еще более жуткие.

*

288

Полярная правда. 1932. № 24. 28 января. С. 4.

289

Там же. № 49. 27 февраля. С. 3.

290

Там же. № 1. 1 января. С. 4.

291

Там же. № 72. 27 марта. С. 4.

292

Полярная правда. 1932. № 6. 6 января. С. 1.

293

Там же. № 60. 11 марта. С. 2.

294

Пьеса В. М. Киршона (1902–1938) «Город ветров» (1929) представляла собой романтическое (с участием сказителя-ашуга) изложение истории двадцати шести бакинских комиссаров.

295

Правильное наименование: УБЕКО-СЕВЕР (Управление по безопасности кораблевождения на Севере).

296

Об опытах М. Кащенко из Киевского акклиматизационного сада (КАС) Беляев писал годом раньше — «О КАС и персиковой косточке» (Революция и природа. Л., 1931. № 2. С. 60–63 [Подпись: А. Б.]).

297

Полтев К. В. Указ. соч. С. 124.

298

Заполярный металлист. 1932. № 4. 22 июля. С. 2.

299

Беляев А. Товары под угрозой //Заполярный металлист. 1932. № 5.27 июля. С. 2.

300

Заполярный металлист. 1932. № 13. 5 сентября. С. 1.

301

Беляев А. Спасайте архив по истории гражданской войны // Полярная правда. 1932. № 84. 9 апреля. С. 4.

302

Там же.

303

Здесь далее цитируется по: Беляев А. Р. Чудесное око //Беляев А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 2009–2010. Т. 4 (2010).

304

Полярная правда. 1932. № 144. 22 июня. С. 1.

305

Там же. № 146. 24 июня. С. 4.

*

1932

Голубой уголь // Полярная правда. Мурманск (Далее: Полярная правда). 1932. № 60. 11 марта. С. 2.

Спасайте архив по истории гражданской войны // Полярная правда. 1932. № 84. 9 апреля. С. 4.

Создадим мурманский зоопарк // Полярная правда. 1932. № 89. 15 апреля.

Больные вопросы рабочего изобретательства // Полярная правда. 1932. № 118. 22 мая. С. 2 [Подпись: А. Б.].

ИТС и техпропаганда // Полярная правда. 1932. № 130. 5 июня. С. 2 [Подпись: А. Б.].

Севтралтрест должен иметь техническую станцию // Полярная правда. 1932. № 139. 16 июня. С. 3.

Озеленение Мурманска — забытый участок // Полярная правда. 1932. № 155. 5 июля. С. 4.

Радио-узел должен решительно перестроить свою работу // Полярная правда. 1932. № 211. 10 сентября. С. 4 [Подпись: А. Б.].

Еще об озеленении города // Полярная правда. 1932. № 221. 11.09. С. 4.

К. Э. Циолковский // Полярная правда. 1932. № 233. 15 сентября.

Будет ли этому конец? (Письмо из Севтралтреста) // Полярная правда. 1932. № 235. 17 сентября. С. 2.

Беспризорный уголь […]// Заполярный металлист. Мурманск (Далее: Заполярный металлист). 1932. № 4. 22 июля. С. 2.

[«2 года как работает бондарный завод…»] // Там же. С. 2 [Подпись: рабкор А. Б.].

Трест, прими меры // Там же. С. 2 [Подпись: рабкор А. Б.]. Товары под угрозой // Заполярный металлист. 1932. № 5. 27 июля. С. 2.

Славный путь к славному юбилею [К 40-летию литературной деятельности А. М. Горького] // Мурманский портовик. 1932. № 19. 26 сентября. С. 2 [Подпись: А. Б.].

З. Бар-Селла. Александр Беляев. М. МГ. 2013 (ЖЗЛ)

Разбирая зачитанные рапповцами стихотворения, Маяковский высказал такое мнение о каждом поэте:

Безбородов и Полянский еще слабы. У первого наблюдается не только символизм формы, но символизм содержания; второй просто рифмует строки. Обухов покамест тоже слаб, но ему работать нужно — задатки есть. Григорий Кац хороший поэт, но они у него слишком напевны, гладки.

— Выкиньте из середины какое-нибудь слово, чтобы нарушить размеренность… Сделайте их покорявее.

Павел Кофанов поэт вполне сформировавшийся. Его стихи своеобразны. Правда, в стихотворении «Казаки» не дана казачья жизнь; это стихотворение следовало бы оживить вставкой песни терских казаков, но зато в «Сане» автор оригинален и знает, о чем говорит. Жак в своих стихах дает мало новых образов, и в них слишком много пафоса.

с. 482

*

Выступление на встрече с пролетарскими поэтами Ростова-на-Дону (стр. 482). Газ. «Молот», Ростов-на-Дону, 1926, № 1355, 10 февраля — А. В-о, «Маяковский в РАППе».

Выступление состоялось 7 февраля 1926 года в клубе рабкоров газеты «Молот». Маяковский пришел туда послушать местных пролетарских поэтов. С чтением стихов выступили поэты: Обухов, Гинзбург*, Полянский, Безбородов, Г. Кац, П. Кофанов, В. Жак. В заключение вечера по просьбе собравшихся Маяковский прочел стихотворение из американского цикла и третью часть поэмы «Владимир Ильич Ленин».

с. 696

*Гинзбург (Лагин Лазарь Иосифович, р. 1903), писатель — 12:696.

В. Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений. М. ГИХЛ. 1959

***

Л. Лагин (Гинзбург). Из цикла «Жизнь тому назад». Встречи. Воспоминания о Маяковском.

Впервые первые я увидел Маяковского и разговаривал с ним, точнее — задал ему несколько вопросов, в Центральной литературной студии ЛИТО (то есть Литературного отдела) Наркомпроса. Была такая студия в тысяча девятьсот двадцатом — двадцать первом учебном году: первая попытка молодого Советского государства наладить организованную подготовку литераторов. Создана она была, как и сам ЛИТО, попечением Валерия Яковлевича Брюсова.

Занимались мы несколько раз в неделю, по вечерам (все мы были люди весьма занятые). Обычно присутствовало человек десять-пятнадцать, поэтому каждый новый человек примечался сразу.

На одном из занятий я заметил двух неизвестных. Это определенно не были студийцы. Студийцев я знал в лицо. Это, тем более, не были лекторы. Для нашей профессуры они были слишком молоды. Почти одногодки, лет по двадцать шесть — двадцать семь. Они сидели в стороне от большого, крытого зеленым сукном, длиннющего стола, за которым проходили наши занятия, на маленьком дамском письменном столике, беззаботно свесив ноги. Сидели, слушали лектора, сдержанно веселились, по-мальчишески болтая ногами, и изредка обменивались явно ехидными репликами, нашептывая их друг другу на ухо.

Один из них — высокий, стриженный под машинку, с энергично выступающим подбородком, другой — ростом пониже, подвижный как ртуть, с изрядной, не по возрасту, лысиной.

Судя по их лицам, им было что возразить лектору.

А лектором в этот вечер был Михаил Осипович Гершензон. Перед ним белел на сукне листок бумаги с планом лекции, но он на листок не смотрел — во-первых, потому, что он прекрасно помнил и план и материал лекции, но главным образом потому, что он смотрел, и со все возрастающим раздражением, на перешептывающихся незнакомцев. Нет, они, упаси боже, нисколько не шумели. Они перешептывались совершенно бесшумно, но было нетрудно догадаться, что на его счет.

Говорят (лично я ни тогда, ни впоследствии этим вопросом не занимался), что у Гершензона было что сказать нового и интересного насчет творчества Тургенева, о котором в тот вечер шла речь. Но его зачастую весьма ценные наблюдения и выводы обычно бывали сдобрены такой лошадиной дозой мистики, что вызывали живейшее желание возразить лектору у каждого, кто смотрел на мир без потребности немедленного выколупывания из него волнующих зерен иррационального и потустороннего.

Гершензон, это мы все видели, весь напружинился, глаза его свирепо сузились, но он сделал над собой усилие и, стараясь не смотреть на дерзких нарушителей спокойствия, продолжал свою лекцию. Так все шло внешне вполне благополучно, пока Гершензон во всеоружии мистической терминологии не заговорил о роли вдохновения в творчестве Тургенева.

И тут незнакомец, который повыше, не выдержал и громким, хорошо поставленным басом подал реплику:

— А по-моему, никакого вдохновенья нет.

Гершензон высоко поднял брови, словно только теперь заметил присутствие посторонних, и еще более ровным голосом быстро возразил:

— Вы бы этого не сказали, если бы занимались искусством.

Незнакомцы еще больше развеселились, и тот, который подал первую реплику, подал и вторую:

— Не скажите. Пописываю.

— Значит, неважно пописываете.

— Не могу пожаловаться.

— Не знаю, не знаю, — с учтивой улыбочкой отвечал Гершензон.

— Литературу надо знать, — назидательно, как маленькому, сказал незнакомец.

Тут второй незнакомец, который пониже, совсем развеселился, от полноты чувств хлопнул своего товарища по коленке и торжествующе воскликнул:

— Разрешите представить: Владимир Владимирович Маяковский.

Маяковский в свою очередь хлопнул его по коленке:

— А это Виктор Борисович Шкловский!

Вот это была сенсация! Чувствуя, что все наше внимание обращено на гостей, Гершензон самолюбиво закруглил свою лекцию. Но он слишком был литератором, чтобы обидеться, и смиренно остался за столом уже на правах простого слушателя.

Не помню уже, почему Маяковский решительно отказался читать нам стихи, — кажется, из-за только что перенесенной болезни. А может быть, потому, что не смог превозмочь своей обиды на ЛИТО. Недаром в одной из анкет, заполненных им в том же двадцатом году, он сделал приписку: «Одиннадцать лет пишу и ругаюсь с глупыми. Признан за поэта всеми, кроме ЛИТО, печатать хотят все, кроме Госиздата».

Словом, Маяковский наотрез отказался. Зато мы уговорили Шкловского, и он прочел нам небольшой доклад о том, как построен «Тристрам Шенди». Не знаю, как другие студийцы, но что до меня, то я ни о «Тристраме Шенди», ни о его авторе Стерне тогда еще и слыхом не слыхивал. А слушать Шкловского было все же чертовски интересно. Это был совершенно новый для меня технологический, что ли, разбор произведения. Я был тогда еще очень молод, мне еще не было и семнадцати лет. Мне тогда казалось, что стоит только хорошенечко вникнуть в несколько подобных разборов, и тебе откроется тайна сочинения вполне приличной прозы.

В кабинет Брюсова, где велись наши занятия, мы ходили через большое помещение, в котором дореволюционные хозяева особняка, вероятно, устраивали званые вечера с танцами. На дощатой эстраде стоял большой концертный рояль. Со стены, с картины Репина, опершись на толстую трость, неодобрительно смотрел на пустынный зал писатель Писемский. Не то в конце апреля, не то в первых числах ноября тысяча девятьсот двадцать первого года я в этом зале впервые слушал Маяковского. Он прочел два тогда еще не опубликованных стихотворения.

«Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской железной дороге)», — строго объявил он, утвердившись перед роялем, на самой кромке эстрады, и сразу начал:

В сто сорок солнц закат

пылал,

в июль катилось лето…

Не буду врать, меньше всего я в те минуты интересовался тем, как зал реагирует на стихи моего любимого поэта, но могу засвидетельствовать — были долгие и дружные аплодисменты, значительно более долгие и дружные, чем это можно было ожидать в ЛИТО, где к Маяковскому относились довольно прохладно, чтобы не сказать больше.

— А теперь, — сказал Маяковский, с каменным лицом переждав аплодисменты, — я прочту совсем недавно написанное «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе».

Рядом со мной стоял (стульев было чертовски мало) мужчина лет под пятьдесят, с подчеркнутой, но уже здорово траченной молью респектабельностью, в изрядно пожелтевшем стоячем воротничке с загнутыми уголками, в пенсне с золотой оправой. Он его снял, свое пенсне, как только Маяковский вышел на эстраду, и тщательно, чуть ли не до дыр протирал замшевым лоскутком, пока Маяковский читал первое свое стихотворение, протирал и во время второго стихотворения, всем своим видом давая понять, что считает себя выше подобной поэзии, что он ее попросту не замечает.

Теперь я следил за лицами слушателей и видел, как даже люди, долго крепившиеся, вдруг помимо своей воли заулыбались.

Маяковский кончил читать, грянули рукоплескания. Мой сосед, напялив наконец на свой точеный носик пенсне, тоже совсем уж было собрался поаплодировать, уже он и руки надлежащим манером изготовил, но в последнюю секунду передумал, вынул из кармана носовой платок и довольно звучно для респектабельного человека высморкался.

Двадцать четвертый год. Весна. Бывшая Богословская аудитория Московского университета, которая тогда еще, кажется, не была переименована в Коммунистическую. Вечер Маяковского. Маяковский отвечает на записки.

Вопрос: Кого вы, товарищ Маяковский, считаете самым интересным из современных советских прозаиков!

Маяковский: Бабеля.

Голоса из зала: Кого, кого? Повторите фамилию!

Маяковский: Ба-бе-ля!

Шум в зале. То, что называется — «веселое оживление». Ох уж этот Маяковский!.. Вечно разыгрывает публику!.. Слыхали, какой-то Бабель… Наверно, из футуристов…

Маяковский (подняв над головой довольно толстый журнал):

— Читайте рассказы Бабеля в четвертом номере журнала «Лэф»!..

Голоса с места: Ах, вот в чем дело!.. Обычная реклама любимому журналу!.. Всяк кулик свое болото хвалит!.. Как вы сказали: Вавель?..

Маяковский (не повышая голоса): Ба-бель… Запомните, четвертый номер «Лефа». Не пожалеете…

Так Маяковский открывал для советского читателя талант Бабеля.

Как часто и в те годы и позже обвиняли Маяковского в групповщине, в том, что он захваливает «своих» — лефовцев — и всячески принижает достижения и литературные заслуги членов других тогдашних литературных группировок. Но ведь трудно себе представить писателя, в меньшей степени отвечавшего каноническим лефовским требованиям, нежели Бабель!

Я никогда не забуду, как в 1926 году в Ростове-на-Дону, в комнатке подвала Дома печати, где ростовские писатели собрались на встречу с Маяковским, он читал нам (и как читал! Не хуже автора!) «Улялаевщину» Сельвинского и «Гренаду» Светлова. Он был рад, что мог первым прочитать нам эти произведения. А ведь Илья Сельвинский был самым главным конструктивистом, а молодогвардеец Михаил Светлов — тот и вовсе одно время состоял в «Перевале».

Вот тебе и групповщина!

С тех пор прошло почти полстолетия, и я забыл фамилию этого лощеного и крикливого молодого человека. Назовем его для удобства ну хоть Коровичем, что ли!

Политехнический музей. Большая аудитория. На эстраде Маяковский. Он аккуратно разложил на столе книжки и журналы, которые будет цитировать, снял с себя пиджак, повесил его на спинку стула, вышел к краю эстрады и перед тем, как приступить к докладу, обращается в зал с вопросом:

— Корович пришел?

Этого вопроса ожидали. В зале оживление, люди заулыбались. Частые посетители вечеров Маяковского, а таких всегда бывало в аудитории вполне достаточно, знали вертлявого, тощего, претенциозно модно одетого молодого человека с богатырскими ватными плечами пиджака. Надо полагать, в нем погибли задатки модного портного: он завел себе неимоверно обширные плечи за десятилетия до того, как они стали обычным атрибутом модного пиджака. Коровича томил чудовищный комплекс неполноценности, и он выбрал себе легкий путь к самоутверждению и славе. Он ходил на все вечера Маяковского и не щадил своей глотки, выкрикивая всякие обидности и пакости.

Вот Маяковский и стал каждый раз перед началом выступления осведомляться у аудитории, пришел ли уже Корович, который, дескать, стал необходимым атрибутом всякого литературного вечера.

Веселые голоса издала откликались:

— Пришел Корович!.. Здесь Корович!.. А как же!..

Маяковский (деловито):

— Значит, можно начинать.

Так продолжалось несколько раз, пока уже из зала, не ожидая вопроса Маяковского, стали кричать:

— Пришел, пришел!.. Здесь голубчик!..

И ведь на что мелкий человечишка был Корович, а пал в конце концов духом и замолк.

Зачастил одно время на вечера Маяковского другой «активист», радетель «чистого искусства». Этот чуть что орал: «Моссельпром!.. Моссельпром!» — в том смысле, что вот Маяковский небось считает себя настоящим поэтом, а опустился до того, что пишет стихотворные подписи к рекламным плакатам этого только что тогда организованного советского треста. Они кончались, эти подписи, облетевшими всю страну словами: «Нигде, кроме как в Моссельпроме». С точки зрения ревнителей «чистого искусства» писание таких подписей попахивало профанацией поэзии.

Слушал Маяковский эти выкрики не раз и не два, да и сказал:

— Вы знаете, почему этот гражданин против Моссельпрома! У него папа частник!

Гром аплодисментов, крикливый борец против Моссельпрома в глубоком нокауте. Замолк.

Враждебные выкрики почти всегда из передних, дорогих рядов. Тут и нэпманов хватает, и околонэпманской интеллигенции и полуинтеллигенции. Молодежь, комсомольцы, студенты, рабфаковцы — горой за Маяковского. Но ответы Маяковского на реплики с мест настолько молниеносны, остроумны, так без промаха бьют, что зачастую смеются его ответам и те, кто пришел в надежде на скандал.

Сколько раз Маяковскому пришлось отвечать на выкрики из зала: «Маяковский! Рабочие вас не понимают!»

Обычно он на подобные декларации отвечал уважительно, но раз не выдержал: выкрикнул ему эту обидную фразу мужчина весьма не пролетарского облика, и Маяковский ответил:

— Если вы от рабочего класса, почему у вас голос такой писклявый!

Именно не «пискливый», а «писклявый». Это было особенно уничижительно — «писклявый».

Какой-то интеллигентный нэпман весь в мыле, давясь от бешенства, подбегает к самой эстраде и, потрясая кулачками, кричит:

— Вы не поэт, Маяковский!.. Вы труп, труп, труп!..

Маяковский почти сочувственно смотрит на сразу оробевшего и обмякшего господинчика и задумчиво, не повышая голоса, обращается к аудитории:

— Странное дело: я — труп, а смердит он!

Были, конечно, и среди хороших советских людей многие, кто не целиком, а иногда и вовсе не принимал Маяковского. Многие из них потом переменили свое мнение, другие так и не признали его подлинно новаторскую, революционную поэзию. Что правда, то правда. Но еще в большей степени правда, что все реакционное, контрреволюционное, что оставалось еще в те годы в юной Республике Советов, даже фамилии Маяковского не могло слышать без скрежета зубовного.

За долгие годы своих публичных выступлений Маяковский получил не одну тысячу записок. Очень много дружеских, одобрительных но, очевидно, и немалое количество враждебных — на то он и был поэтом Революции. Хватало среди последних и насчет того, что рабочие его, дескать, не понимают. Он и на них отвечал. Убедительно отвечал. Слава богу, поднакопился кой-какой опыт. Но каждый раз, я этому неоднократно был свидетелем, он воспринимал подобное обвинение с такой же болью, как и впервые.

В седьмом номере журнала «Дон» за 1968 год в связи с семидесятипятилетием со дня рождения Маяковского был помещен очерк старейшего ростовского поэта Вениамина Жака. В нем рассказывалось о Маяковском в Ростове-на-Дону.

Описание выступления Владимира Владимировича в знаменитой «столовке» Ленинских мастерских Владикавказской железной дороги завершается так:

«В конце вечера, может быть под впечатлением выступления Лагина, Маяковский проголосовал:

— Кому понятны мои стихи!

Поднял руки весь зал».

С «может быть» спорить трудно. Лично я уверен, что и без моего выступления голосование дало бы тот же самый результат. Но смею думать, что оно во всяком случае не ухудшило отношения собравшихся в столовой железнодорожников и членов их семей к Маяковскому и его творениям.

Память об этом вечере, пожалуй, самое дорогое воспоминание в моей достаточно долгой литературной жизни. С него началось мое длившееся до самых последних дней поэта доброе (я бы сказал — не разовое) с ним знакомство. На этом вечере я произнес единственную в моей жизни по-настоящему очень нужную и мне и другим речь на литературную тему. И если я сорок с лишним лет не решался выступить с воспоминаниями о Маяковском, то только потому, что опасался первый говорить о том, что между делом, но все же на двух колонках из шестнадцати рассказал обо мне в связи с пребыванием Маяковского в Ростове Вениамин Константинович Жак.

Теперь я чувствую себя вправе сделать некоторые дополнения и уточнения к этому интересному очерку, по крайней мере в той части, которая касается моей скромной особы.

Для этого мне предварительно нужно сказать несколько слов о первой в том году встрече ростовских писателей с Маяковским, которая состоялась в начале февраля двадцать шестого года в подвале Дома печати. Тогда он располагался на углу Суворовской и проспекта Карла Маркса. Кстати, именно здесь и в том же году читал нам совсем еще молоденький, Александр Фадеев свой еще не опубликованный «Разгром». Была бы моя воля, я бы отметил это место специальной мемориальной доской.

До сих пор не пойму, почему я в тот памятный вечер сидел вместе с Александром Бусыгиным, председательствующим, поэтом Обуховым и, конечно, нашим почетным гостем Маяковским на эстраде впритирочку за куцапеньким и зыбким столиком президиума. Надо полагать, я удостоился этой чести как единственный тогда в Ростове представитель красноармейской музы. Для нас, ростовских поэтов, это было не обычное собрание: мы читали свои стихи Маяковскому. Пролетарские поэты, с замиранием сердца выносящие свои произведения на суд «попутчику» Маяковскому! И не тайком, а в организованном порядке. Ситуация!

Вряд ли можно переоценить то чувство оскорбленной справедливости, какое испытывал в течение долгих лет Маяковский, нося, как тяжкие вериги, проклятую, обидно незаслуженную бирку «попутчик». Но ее всерьез (а может быть, в глубине души и там — не всерьез) принимали только в центральных рапповских канцеляриях. Все, что было живым и мало-мальски, одаренным в советской пролетарской поэзии, считало за честь похвалу этого пламенного поэта-борца. И мы, ростовские, рапповские поэты в том числе. Только говорить это вслух, а особенно с трибуны, было не принято, а с точки зрения рапповской дисциплины — в высшей степени предосудительно и даже преступно.

Почти все наличествовавшие в тот вечер ростовские поэты вынесли на суд Маяковского по нескольку своих произведений. Я прочел отрывки из своей поэмы «Песня об английском табаке» и стихотворение «Отделком», то есть отделенный командир.

Об отрывках из моей поэмы Маяковский отозвался более чем прохладно (литературные реминисценции, книжность), а «Отделкома» похвалил. И дал мне путевку в жизнь, сказав:

— Этот писать будет.

И вот уже без малого полвека, как я крепко помню эти три слова и всю ответственность, которую они на меня налагают.

В том же году, 27 ноября Маяковский выступал в знаменитой «столовке» (в девятьсот пятом здесь заседал Ростовский совет рабочих депутатов). В этот ненастный воскресный вечер просторное помещение было битком набито, и поэт прекрасно отдавал себе отчет, что перед ним цвет ростовского рабочего класса, как тогда любили выражаться ораторы.

Десятки молодых железнодорожников приветствовали его у проходных ворот и торжественно проводили в «столовку», до самой сцены. Всегда подчеркнуто спокойный, Маяковский был явно взволнован.

Интересный, своеобразный и остроумный собеседник и докладчик, он на сей раз в своем вступительном слове, казалось, превзошел самого себя.

Аплодисментами зала закончилось вступительное слово. Затем полагался обмен мнениями и напоследок Маяковский должен был читать стихи.

Первое слово в прениях взял заранее подготовленный организаторами вечера для затравки разговора парень лет двадцати. Судя по всему, литкружковец. Фамилию его я забыл. Кажется, что-то вроде Кочкина. Минут пятнадцать он с апломбом ученика, хорошо выучившего урок, незатейливо растолковывал собравшимся, почему Маяковский и его произведения чужды рабочему классу и непонятны. Все объяснялось чрезвычайно просто. Чужд Маяковский потому, что попутчик, о чем всем уже очень давно известно, а нам требуются настоящие пролетарские поэты. Почему Маяковский попутчик, а не настоящий пролетарский поэт, это любому ребенку понятно, и он лично на эту тему распространяться не будет. А непонятен Маяковский потому, что пишет непонятно и вытрющивается, вместо того чтобы писать понятно и не вытрющиваться.

Я сидел за кулисами и видел: у Маяковского на его сразу помрачневшем лице играли желваки, от прежнего его радостного возбуждения не осталось и следа. И сразу стало видно, что он очень, очень устал и от подобных жестоких, неблагодарных укоров, и просто от того, что это его выступление было не то пятым, не то шестым за последние двое суток, не считая утомительной поездки в переполненном поезде вчера из Ростова в Новочеркасск и сегодня утром — обратно в Ростов.

Отбарабанил молодой товарищ Кочкин свой «отпор» непонятному и неразумному попутчику и ушел провожаемый снисходительными жиденькими и, я бы сказал, недоуменными рукоплесканиями.

И наступила долгая, душу выматывающая пауза. Никто не записывался в прения. Ни в зале, ни за кулисами, где нас собралось несколько человек, более или менее причастных к литературе. Поддерживать и «развивать аргументацию» Кочкина совесть не позволяла, а возражать ему не позволяла рапповская дисциплина. Вернее, не дисциплина, а традиция, что ли. Пламенные уговоры Бусыгина, председательствовавшего на вечере, не помогли, и тогда он решился на запрещенный прием. Он вернулся на сцену, к своему председательскому столику, и с самым невинным видом предоставил слово мне, автору этих строк. Я, конечно, и не готовился к такому. А расчет Бусыгина был на наши дружеские отношения (не захочу же я, в самом деле, его подвести). И этот расчет безотказно сработал.

— А-а-а, — понимающе протянул Маяковский, увидев меня выходящим из-за кулис, и мрачно ухмыльнулся. А понимать это надо было в том смысле, что вот говорил я про этого политрука, что он будет писать, обласкал его, похвалил его стихотворение, а он сейчас будет про меня…

Я его правильно понял, и мне стало очень обидно: какие основания он имел так плохо обо мне думать!

И в то же время я впервые за многие годы постиг всю глубину горечи, которую испытывал Маяковский в эту и множество подобных минут.

— Тут до меня выступал товарищ Кочкин, — начал я свой вынужденный экспромт. — Товарищ Кочкин от имени всего победоносного рабочего класса Советского Союза укорял, давал оценку, иногда снисходительно похлопывал по плечу, но главным образом порицал нашего замечательного революционного, пролетарского поэта товарища Маяковского. Мне хочется первым делом задать предыдущему оратору два вопроса. Первый вопрос: понятны ли вам лично, товарищ Кочкин, произведения товарища Маяковского?

— Не во мне дело! — гордо ответил с места Кочкин. — Я-то понимаю. Рабочий класс не понимает, вот что важно!

— Какая отеческая забота о рабочем классе, который непонятно каким манером сумел без руководства товарища Кочкина победить царизм, капитализм, интервенцию, прекрасно разбирается в управлении первым в мире пролетарским государством, но, бедненький, никак не разберется в стихах товарища Маяковского. Что, вот эти стихи рабочий класс не понимает?

Я прокричал на весь зал: «Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит, буржуй!» С этим стишком матросы штурмовали в Октябре Зимний! Или, может быть, эти стихи непонятны!

Пусть,

оскалясь короной,

вздымает британский лев

вой!

Коммуне не быть

покоренной!

Левой!

Левой!

Левой!

Меня трясло от возбуждения, от обиды за моего любимого поэта, за его прекрасную, боевую, такую нужную народу работу.

(Между прочим, не перестаю удивляться, как точно, почти слово в слово, я запомнил мой тогдашний экспромт.)

— Нет, товарищ Кочкин, вы выступали самозванцем. Рабочий класс вам не давал такого поручения. Настоящий рабочий, если даже что-нибудь и не сразу ему понятно, призадумается, постарается понять и обязательно поймет. Кстати, даже американские миллиардеры не нанимают людей разжевывать за них конфеты. По крайней мере, я еще пока об этом нигде не читал. Если хорошая вещь не сразу раскусывается, то только неразумный младенец ее отшвырнет…

Полвека с лишним я время от времени выступаю с речами, но не было у меня ни до того вечера, ни после него выступления, где меня бы так слушали, где бы я так легко, яростно и доказательно говорил на литературную тему. Несколько раз мою речь прерывали дружные рукоплескания всего зала, и я прекрасно понимал, что это не мне хлопают, а Маяковскому — за его великолепные стихи, за то, что они народны в самом высоком смысле слова, за великий и повседневный его писательский подвиг.

— Сейчас вам сам товарищ Маяковский будет читать стихи, и вы, голову даю на отсечение, все поймаете, все до последней строчки прочувствуете как свое, рабочее, нужное народу… Ужасно мне жалко, товарищ Маяковский, что вы завтра уезжаете. Пригласил бы я вас в гости к Красной Армии, к нам, в Краснознаменный двадцать седьмой полк девятой Донской дивизии. Выступили бы вы перед нашими бойцами, командирами и политработниками. И они были бы вам очень благодарны и безусловно так же вас поняли бы, как сейчас вас поймут трудящиеся славных Ленинских мастерских!

Выкрикнул я эту фразу полузадохшийся от волнения, спрыгнул со сцены в зал и сел на свободное место в первом ряду.

Боюсь, что Маяковский разволновался не меньше моего. Он подошел к кромке сцены и спросил меня:

— Вы что, здешний или москвич!

— Москвич.

— Приходите ко мне завтра в гостиницу часов в одиннадцать утра. — Он сказал мне адрес. — Только обязательно приходите.

А потом Маяковский долго и с радостью читал стихи. После каждого — гром аплодисментов. Его попросили прочесть из поэмы «Владимир Ильич Ленин». Он прочел несколько больших отрывков. Потом он читал стихи об Октябре, о партии.

А потом Маяковский, счастливый и усталый, пригласил:

— Кому понятны мои стихи, подымите руки!

Весь зал поднял руки.

В очень интересной книжке Павла Ильича Лавута «Маяковский едет по Союзу» после более подробного описания этого примечательного голосования мы читаем: «Маяковский встретился в тот день с писателями, с комсомольцами и с рабкорами. Молодежь отправилась на вокзал провожать его…»

Тут Павлу Ильичу маленечко изменила память: они с Маяковским уехали только на следующий день, в понедельник. Я этот день на всю жизнь запомнил. В этот день я впервые по приглашению Маяковского был у него в гостях.

Комиссар полка не сразу отпустил меня середь дня в гости. В роте, особенно для ее политрука, должность которого я исполнял, дел было по горло. С трудом убедил я его, что меня действительно пригласил к себе знаменитый поэт Маяковский. Комиссар отпустил меня, приказал передать Маяковскому красноармейский привет и пригласить посетить наш полк во время следующего посещения Ростова.

В начале своего визита я здорово осрамился, показал себя далеко не с самой лучшей стороны.

На столе в вазочке светилась горка мандаринов.

— Угощайтесь! — сказал мне Маяковский, когда я снял с себя шинель и шлем. Тогда еще в армии ходили в шлемах-богатырках.

— Спасибо, не хочется, — ляпнул я от смущения, по всем канонам мещанской благовоспитанности, хотя у меня слюнки потекли, когда я увидел мандарины.

По гостеприимно улыбавшемуся лицу Владимира Владимировича пробежала легкая тень разочарования.

Несколько мгновений мы молчали, потом я неуверенно проговорил:

— Владимир Владимирович, беру свои слова обратно. Я вам соврал. Я вам это сейчас докажу на практике.

— Вот это другое дело, — рассмеялся Маяковский. — Милости прошу, доказывайте на здоровье.

Я бросился доказывать, горка мандаринов помаленьку превратилась в плоскогорье и совсем скоро превратилась бы в пустыню, если бы я не призвал себя к порядку.

А тем временем Маяковский говорил мне о работе над стихом.

— Написал стихотворение, — сказал он, — положи под подушку. Через несколько дней извлеки из-под подушки, внимательно прочитай, и ты увидишь, что не все у тебя гладко. Выправь, и снова под подушку на некоторое время. Семь раз проверь перед тем, как понести в редакцию.

Грешным делом я попытался «взять реванш» за мою поэму, попытался процитировать кусочек. Он остановил меня: «Напрасный труд. Я ее отлично помню». — И подробно пересказал мне мои стихотворные разоблачения лондонского Сити.

— Вот это да! — восхитился я. — С февраля месяца запомнили!

— У меня, молодой человек, память, как дорога в Полтаву: каждая калоша в ней застревает. А вот «я вместе с ними написал о том в Москву, где у меня знакомый есть редактор» — это сказано свободно и ново. Это я из вашего настоящего стихотворения, которое, да будет вам известно, называется «Отделком».

Потом он расспрашивал меня о жизни в нашем полку и очень веселился, когда я ему рассказывал про командира роты, в которой я исполнял обязанности политрука. Его звали Шандор Шандорович Волан, мадьяр из военнопленных мировой войны, участник гражданской войны, прекрасный человек с одним, но зато совершенно неизлечимым недостатком: он обожал произносить речи перед вверенной ему ротой. Говорил он по-русски неописуемо плохо, с чудовищным акцентом. Одной из моих обязанностей было уговаривать Волана не выступать перед ротой, потому что красноармейцам смешно его слушать и это неминуемо отражается на дисциплине.

Мы побеседовали часа полтора, и все это время я видел перед собой совсем другого, непривычного Маяковского. Уж на что я был тогда молод, но и до меня вдруг дошло, что этот на эстраде столь ершистый, задиристый, язвительный, а иногда и грубоватый человек — в обычной жизни мягкий, добрый и очень легко ранимый.

На прощанье он взял с меня обещание, что я в Москве ему позвоню и буду носить свои стихи в журнал «Новый Леф», который с будущего, 1927 года будет выходить под его редакцией.

— Вы будете носить, а я буду их помаленечку браковать, и вы заживете, молодой человек, в сказочном счастье.

Когда я уже застегивал поверх шинели пояс, Маяковский усмехнулся и спросил как бы между делом:

— А вам не влетит от рапповского начальства за вчерашнее выступление!

— Как-нибудь обойдется, — с деланной небрежностью ответил я, хотя и не без некоторого, ну, скажем, любопытства ждал очередного заседания нашей ассоциации.

Обошлось.

А отдельные наши товарищи даже хвалили мое выступление. Конечно, неофициально.

Я не очень назойливый человек, и в Москве не особенно часто затруднял Маяковского своей особой. Несколько раз я по разным поводам ему звонил, посетил его по его приглашению в нынешнем проезде Серова, имел честь горделиво восседать в числе других считанных счастливчиков у задней стены эстрады Большой аудитории Политехнического музея во время выступлений Маяковского. Он мне подарил первый номер «Нового Лефа» со своим автографом и росчерком во всю длину первой страницы.

Примерно через год мы как-то встретились на Страстной, ныне Пушкинской, площади. Он пожал мне руку и строго спросил:

— Вы что же, молодой человек, Фет или Тютчев! Сколько мне раз надо приглашать вас приносить стихи в «Новый Леф»?

— А я, Владимир Владимирович, больше стихов не пишу.

— Это почему ж такое варварство?

— А я пораскинул мозгами и понял, что так, как вы, я писать никогда не сумею, а так, как некоторые другие, — я лучше сейчас повешусь.

— Гм-гм!.. Решительно, ничего не скажешь. Вы далеко не безнадежны как поэт, но, конечно, вам видней… Что ж, расстались с литературой?

— А я, Владимир Владимирович, попробую себя в прозе… А что это у вас приколото, такое красивое! — заинтересовался я, заметив на лацкане его пиджака поблескивавший красной эмалью значок с буквами ОДР.

— Общество «Долой рукопожатия!» — рассмеялся он, пожимая мне на прощанье руку.

Но я уже разобрался, что это значок недавно организованного добровольного Общества друзей радио.

Он был очень красив в тот день: высокий, богатырски сложенный, с гордо поставленной головой. Прохожие, как всегда, с любопытством, а многие — и с восхищением оглядывались на поэта, который шел по Тверской улице в сторону площади, которую впоследствии назвали его именем.

В качестве политработника запаса я отбывал повторный сбор в должности дублера комиссара отдельного батальона связи. Работать мне пришлось с ребятами толковыми, хорошо грамотными и достаточно озорными. Сбор подходил к концу. По традиции его полагалось завершить концертом. Мне показалось, что это как раз тот случай, когда можно с пользой для дела использовать доброе ко мне отношение Маяковского. В самом деле, чем черт не шутит! Моим подопечным это будет первоклассный сюрприз. Среди них много почитателей Маяковского, а видеть и послушать его интересно всем.

Я позвонил Владимиру Владимировичу.

— Здравствуйте, Владимир Владимирович, у меня к вам агромаднейшая просьба.

— Выкладывайте, товарищ экс-поэт.

Я изложил свою просьбу.

Маяковский чуть помедлил с ответом. Потом сказал:

— Голубчик, я себя последние дни омерзительно чувствую. Позвоните мне денька через три-четыре…

Этот разговор происходил десятого апреля тысяча девятьсот тридцатого года, в одиннадцатом часу утра.

На фотографии, которую Беляев прислал жене, он снят в унтах и малице с капюшоном.

По возвращении его в Ленинград в ноябрьском номере "Вокруг света" за 1932 год читатель снова встречается с именем Александра Беляева под очерком "Огни социализма, или господин Уэллс во мгле". Это великолепный очерк о Днепрострое, фантастический очерк о фантастической стройке. Это начало нового этапа в работе писателя -- этапа социалистической темы, которую он разовьет в "Звезде КЭЦ" и в "Лаборатории Дубльвэ".

Олег Орлов. А. Р. Беляев (биографический очерк), стр. 497-516

Александр Беляев. Собрание сочинений в восьми томах. Том 8. М.: Молодая гвардия, 1964 г.

https://fantlab.ru/blogarticle65941

Вот ушел в плаванье из Мурманска на рыболовном траулере...

О. Орлов. Предисловие к "Прогулке на гидроаэроплане"

https://fantlab.ru/blogarticle52600

***

***

Мурманская Научка

В Мурманск за фантастическими идеями

28 мая 2019

В 2019 году исполнилось 135 лет со дня рождения писателя – фантаста Александра Беляева. Писатель приехал в Мурманск в начале 1932 года. «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Остров погибших кораблей» — все это уже вышло из-под его пера. В Мурманске Беляев устроился работать юрисконсультом.

«Полярная правда» 11 марта, 1932 год

В очерке «Голубой уголь» от 11 марта 1932 года Александр Романович называет Кольский Север счастливым местом, где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. «Ветер здесь работает без выходных дней». Автор выдвигает идею создания «аэроэлектростанции» при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом: «Перед «Ветростроем» на Мурмане вообще и в городе Мурманске в частности открываются огромные перспективы. Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам. Мы заставим его помогать нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки подвесной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы — механизировать работы порта и Тралбазы. Нет ничего фантастического и в мысли «ветрофицировать» и наши траулеры… Ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом…».

Тема создания аэроэлектростанции на "голубом угле" — ветре — продолжена А. Карамышевым в статье «Голубой уголь» в журнале «Карело–Мурманский край» № 7/8 за 1934 год.

Позже, вспоминая Мурман, Беляев писал в романе «Чудесное око»: «Удивительный край!.. Здесь все наоборот: «солнечные ночи», «ночные дни». В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его дело».

Некоторые идеи писателя изложены в материалах, опубликованных газете «Полярная правда» в 1932 году.

«Полярная правда» 11 марта, 1932 год

В очерке «Голубой уголь» от 11 марта 1932 года Александр Романович называет Кольский Север счастливым местом, где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. «Ветер здесь работает без выходных дней». Автор выдвигает идею создания «аэроэлектростанции» при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом: «Перед «Ветростроем» на Мурмане вообще и в городе Мурманске в частности открываются огромные перспективы. Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам. Мы заставим его помогать нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки подвесной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы — механизировать работы порта и Тралбазы. Нет ничего фантастического и в мысли «ветрофицировать» и наши траулеры… Ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом…».

Еще одно смелое для того времени предложение Беляева опубликовано в заметке «Создадим Мурманский зоопарк» в газете «Полярная правда» от 15 апреля 1932 года. «Никаких клеток старых зверинцев, — только «острова» зверей под открытым небом… Естественный полярный пейзаж без подмалевки».

11 сентября 1932 года в «Полярной правде» размещены размышления писателя о проблемах озеленения в Заполярье. «Вместо того, чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли… взять готовый материал — карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее». «Противоположный берег Кольского зaливa весь покрыт зеленью, a нa мурмaнских площaдях торчaт редкие черные веники». Александр Романович решил помочь делу и написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада украинской академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. Так с помощью Беляева в городе появилась сирень и рябина, а Мурманск впоследствии стали называть «рябиновый город».

Мурманская Научка

В Мурманск за фантастическими идеями

28 мая 2019

В 2019 году исполнилось 135 лет со дня рождения писателя – фантаста Александра Беляева. Писатель приехал в Мурманск в начале 1932 года. «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Остров погибших кораблей» — все это уже вышло из-под его пера. В Мурманске Беляев устроился работать юрисконсультом.

Позже, вспоминая Мурман, Беляев писал в романе «Чудесное око»: «Удивительный край!.. Здесь все наоборот: «солнечные ночи», «ночные дни». В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его дело».

Некоторые идеи писателя изложены в материалах, опубликованных газете «Полярная правда» в 1932 году.

«Полярная правда» 11 марта, 1932 год

В очерке «Голубой уголь» от 11 марта 1932 года Александр Романович называет Кольский Север счастливым местом, где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. «Ветер здесь работает без выходных дней». Автор выдвигает идею создания «аэроэлектростанции» при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом: «Перед «Ветростроем» на Мурмане вообще и в городе Мурманске в частности открываются огромные перспективы. Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам. Мы заставим его помогать нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки подвесной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы — механизировать работы порта и Тралбазы. Нет ничего фантастического и в мысли «ветрофицировать» и наши траулеры… Ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом…».

Тема создания аэроэлектростанции продолжена в статье «Голубой уголь» в журнале «Карело–Мурманский край» № 7/8 за 1934 год.

«Карело – Мурманский край» № 7/8, 1934 год

Еще одно смелое для того времени предложение Беляева опубликовано в заметке «Создадим Мурманский зоопарк» в газете «Полярная правда» от 15 апреля 1932 года. «Никаких клеток старых зверинцев, — только «острова» зверей под открытым небом… Естественный полярный пейзаж без подмалевки».

11 сентября 1932 года в «Полярной правде» размещены размышления писателя о проблемах озеленения в Заполярье. «Вместо того, чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли… взять готовый материал — карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее». «Противоположный берег Кольского зaливa весь покрыт зеленью, a нa мурмaнских площaдях торчaт редкие черные веники». Александр Романович решил помочь делу и написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада украинской академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. Так с помощью Беляева в городе появилась сирень и рябина, а Мурманск впоследствии стали называть «рябиновый город».

]

«Полярная правда» 11 сентября 1932 года

Писатель боролся за устранение недостатков в нашем городе. Призыв к решению сиюминутных проблем нашел отражение в заметках, опубликованных в многотиражке механических мастерских «Севтралтреста» «Заполярный металлист». Здесь писатель предстал перед читателями в облике рабкора А. Б.

Впечатления от жизни фантаста в заполярной столице в дальнейшем вошли в два его романа – «Чудесное око» и «Под небом Арктики».

Роман «Чудесное око» впервые был опубликован в 1935 году на украинском языке. В произведении Мурманск — центр социалистического, когда-то дикого, но преображенного Севера: «Мурманск… Консервные и засолочные заводы… Горы рыбы… Оленьи стада… Оленьи колхозы и совхозы… И здесь — перерабатывающие заводы. Сверкает огнями флотационная фабрика города Кировска. Шумят заполярные гидроэлектростанции. Серебряной лентой протянулся Беломорский канал». Интересен символ затонувший город – корабль «Левиафан». Он же — в "Чудесном оке". Не с легкой ли руки Беляева появился этот термин в кинематографе?

В 1938 году вышел роман «Под небом Арктики» — история о путешествии американского рабочего в сопровождении советского инженера по советскому Заполярью. Беляев выдвинул идеи отопления Арктики и Антарктиды, уничтожения вечной мерзлоты, описал подземный арктический курорт, превращенный в вечнозеленый рай. «Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры: к складам — с рыбой, от складов — с солью». И в другом месте: "Мурманск… Консервные и засолочные заводы… Горы рыбы…».

Замечательные статьи о жизни писателя-фантаста Александра Беляева написал мурманский журналист, историк и краевед Д. Ермолаев. Статья «Мурманские идеи писателя-фантаста» опубликована в газете «Вечерний Мурманск» 10 октября 2014 года и «Мурман фантастический. Заполярные мечты автора «Человека-амфибии» в газете «Мурманский вестник» 23 марта 2017 года.

Произведения Александра Беляева широко представлены в фонде нашей библиотеке. Их можно взять на дом в зале художественной литературы. Статьи из краеведческих журналов доступны нашим читателям в печатном виде, а также в электронной библиотеке «Кольский Север» в разделе «Периодика».

https://dzen.ru/a/XO0Xj7JEvQCvsAFd#:~:tex....

***

Глава двадцатая

ПОЛЯРНАЯ МЕЧТА

В 1932 году Беляев совершил самый удивительный, наверное, поступок в своей жизни. Страдающий костным туберкулезом писатель, для которого и ленинградский климат был непереносим, вдруг, бросив все, уезжает за полярный круг!

Тут надо ответить сразу на два вопроса — что заставило писателя оставить благоустроенный Ленинград и отчего пунктом назначения стал Мурманск?

Итак, год 1932-й… Чем он отличался от предыдущего? В области фантастики отличия громадные — за весь год во всем СССР было опубликовано — в периодике и отдельными книгами — 8 (восемь!) произведений научно-фантастического жанра. Это меньше, чем вышло в 1931 году произведений одного Беляева!

Многим пишущим пришлось в том году плохо — появился Оргкомитет по созданию Союза советских писателей. Союз создали лишь два года спустя, но все прочие литературные организации были упразднены немедленно. Остались только горкомы писателей при ЦК Союза бумажников и печатников. Означенный союз и созвал их на Всесоюзное совещание. А 21 июля 1932 года выяснилось, что «многие писатели из-за необеспеченности идут в бухгалтеры, переводчики и т. д., писателей также посылают на посевную, нет даже средств на их отправку на курорт, нет путевок»[282].

Итак, то была общая писательская беда. Но что вызвало такие гонения именно на фантастику и фантастов? Ведь, чтобы фантастику перестали печатать столь единодушно и одновременно, должно было появиться какое-то распоряжение, обязательное к исполнению. Но никто такого распоряжения еще не отыскал… Непроницаемая загадка!

И еще непонятно, почему от нужды пришлось спасаться именно на Крайнем Севере. Ведь кто-то устроился переводчиком. Образованных людей в России осталось мало, так что вакансии наверняка были. А Беляев не только знал иностранные языки, но и переводить ему случалось[283]. Почему же он такую возможность отверг?

Или не только призрак голодной смерти был причиной отъезда, а что-нибудь посерьезнее?

Вот, например, в том же 1932 году на Кольский полуостров спешно отъехал из Москвы Лев Ошанин, будущий поэт-песенник. Пошли слухи, что кому-то никак не дает покоя его социальное происхождение — из дворян. Тут-то друзья и присоветовали сменить место жительства. Три года провел он в добровольной ссылке — вначале работал на апатитовой фабрике в Хибиногорске, затем директором клуба горняков и, наконец, разъездным корреспондентом газеты «Кировский рабочий»… Здесь его и настиг донос — из комсомола исключили, из газеты уволили[284]. Ожидаемого продолжения, впрочем, не последовало — Ошанин вернулся в Москву и был принят в Литературный институт.

Так что о причинах отъезда Беляева позволительно строить самые разнообразные догадки…

Но почему же все-таки местом пребывания был избран именно Мурманск? И что такое Мурманск?

29 июня 1916 года министр путей сообщения Трепов (сын того самого, что в октябре 1905-го в Петербурге приказал: «Патронов не жалеть!», так что обошлось вообще без выстрелов) имел счастье всеподданнейше доложить Его Императорскому Величеству соображения свои о преобразовании возникшего у станции «Мурман» железнодорожного поселка в городское поселение. И Его Императорскому Величеству благоугодно было изложенное предложение Высочайше одобрить.

Об официальном существовании города торжественно объявили 21 сентября (4 октября) 1916 года и отслужили молебен.

Город получил имя Романов-на-Мурмане, а инженер Б. В. Сабанин представил его генеральный план. Размещался город на двух уровнях: первый — порт и железная дорога, второй — 17 проспектов и улиц. Три — параллельно железной дороге, две — перпендикулярно ей, еще две улицы обозначили дальнюю окраину, а десять веером разошлись от центральной площади. Главные улицы носили имена лиц царствующего дома: в честь великих княжон — Мариинская и Ольгинская, наследника — Алексеевская, августейшего брата — Михайловская, а нынешний проспект Ленина (бывший Сталина) — Николаевская…

Что было замечательного в том плане? А то, что в основу был положен план Петрограда. Случайно? Нет, с заранее обдуманным намерением.

Ведь что такое Петербург — Петрополь — Петроград? Столица империи и окно в Европу. И более двух веков окно это было открыто настежь. Пока в августе 1914-го Россия не вступила в Великую европейскую войну. И немцы это окно захлопнули. Даже форточки не оставили. И императорский Балтийский флот оказался заперт в портах, где невоюющим экипажам не оставалось ничего иного, как растить в себе революционную ярость.

А тут грандиозная идея — прорубить новое окно, незамерзающее и такое широкое, что ни минами, ни субмаринами его не перегородить.

Показать немцу, что Россию в угол не поставишь и не загонишь.

И станет твердой пятой на Ледовитом океане новый российский город.

Да не просто город, а град, во всем подобный Петрограду. Сегодня еще в колыбели, а завтра молодая столица России-победительницы. И Николай Второй войдет в историю как Николай Великий!

Вы никогда ни о чем подобном не слыхали? Тогда читайте:

«Россия, заменив нынешнюю северную столицу полярною, у незамерзающего Варангерфиорда, вместе со всем христианско-европейским человечеством откроет новую борьбу на два фронта: с экваториальным, тропическим жаром с одной стороны и с полярным холодом — с другой».

Это пророчествовал Николай Федоров[285]. Не знаю, читал ли его инженер Борис Сабанин. Но Александр Беляев, скорее всего, это прочел или услышал от федоровца Сетницкого.

И идея замечательная — великая русская полярная мечта!

Не эта ли мечта позвала Беляева в Мурманск?

Как уверял Олег Орлов (видимо, со слов вдовы), свой путь на север Беляев начал с конторы треста «Ленрыба». Пришел он по объявлению о найме на работу. Так что, скорее всего, не писатель просил отправить его куда подальше, а ему предложили вакансию в Мурманске.

Чем мог прельстить безработного Мурманск — понятно: повышенным окладом жалованья, 10-процентной «северной» надбавкой и еще тем, что из всех медвежьих углов то был единственный, куда из Ленинграда можно было доехать не на перекладных, а (спасибо Николаю Второму!) на поезде.

А вот зачем Мурманску понадобился Беляев? Больной писатель, практически — инвалид! Чтобы такого послать в Заполярье, очень веские причины нужны… И они были — партия и правительство объявили добычу рыбы в Баренцевом море первоочередным делом, а населения во всем Мурманском округе было в 1931 году меньше тридцати тысяч… Значит, трудоспособных еще меньше! По партмобилизации пригнали из Ленинграда инженеров и партработников, а дело стоит! И тогда объявили массовый набор рабочей силы по всей стране. Но достаточного количества охотников не нашлось, и пришлось требования к кандидатам резко снизить. Тем более если речь шла о претенденте на канцелярскую работу. А там пусть вернется в Ленинград хоть в гробу, свою роль он уже сыграл — повысил процент завербованных!

Какова же была причина столь острой нужды в людях и именно в Мурманске? Ответ — селедка!

Славилась она дешевизной и любовью широких народных масс.

В продуктовых карточках ее даже не включали в категорию «рыба», и в таблице она занимала почетное четвертое место — сразу после хлеба, крупы и мяса.

А по нормам снабжения 1929/30 года каждому владельцу карточки полагалось (в зависимости от категории) от 250 до 800 граммов селедки в месяц[286].

До Первой мировой войны половина всей съеденной в России селедки была импортной. А остальную добывали на Каспии. До конца 1920-х, когда с появлением колхозов уловы резко снизились. А импортная селедка исчезла еще раньше — как только грянула Октябрьская революция.

Тут, как назло, окончательно завершилась еще одна революция — на этот раз «революция сверху». Так Сталин торжественно назвал коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса. И наступил голод. Не стало хлеба, крупы, мяса и селедки. Нечем было отоваривать карточки.

И тогда произошло чудо: в 1931 году и в совершенно неурочное время — зимой! — в Баренцево море хлынули несметные косяки сельди. Море превратилось в кашу, такую густую, что воткнутая в воду палка торчала стоймя! Рыбу черпали корзинами, лопатами, руками… Потыкавшись в берег, рыба вознамерилась уйти в открытое море. Ее пытались удержать — перегородили заливы сетями. Куда там — живой напор был таким, что самые прочные сети разлетелись в клочья. Тут бы ее и брать рыболовецким судам… Но оказалось, что судов-то в Мурманске и нет! То есть суда есть, но без капитанов и мотористов.

Пришлось партии и правительству решать и селедочный вопрос.

Надо, впрочем, сказать несколько слов о природе чуда. Дело в том, что массовые заплывы сельди к мурманским берегам случались и раньше — в 70-х годах XVIII века, в 90-х XIX, а еще в 1902-м и 1903-м… Зато в прочие годы сельди в Баренцевом море не было вообще.

Сельдь водится и в Белом море. Но, отличаясь отменным вкусом, она совершенно не выдерживает длительного хранения. Кроме того, и уловы ее составляют не десятки миллионов пудов, как на Каспии, а всего 120–150 тонн в год. Так что где ее ловят, там и съедают.

И вот в 20-е годы XX века сотрудники Государственного института океанографии установили, что мурманская сельдь совсем не похожа на беломорскую. И не только тем, что ее можно хранить. В Белом море водится сельдь тихоокеанского вида, а в Баренцевом море — атлантического. Мало того, мурманскую сельдь и сельдью можно назвать с большой натяжкой — это молодь норвежской сельди. То есть неполовозрелая. И к Мурману она приплывает, когда из-за случайного генетического сбоя вдруг происходит небывалый рост популяции, проще говоря, демографический взрыв. И прогнозу такие отклонения от нормы не поддаются.

Понятно, что авторов этого ненужного открытия назвали «предельщиками», обвинили во вредительстве и расстреляли. Зато вместо одного Севгосрыбтреста учредили два — Севтралтрест и Мургосрыбтрест, и стали гнать в Мурманск рабочую силу — ведь огромные косяки сельди приплыли в Баренцево море и на следующий — 1932 год.

Весной приехал сам нарком снабжения СССР А. И. Микоян и объяснил, в чем корень проблемы: хронический недолов, гибель судов, полный хаос на строительстве порта и холодильников произошли из-за нехватки специалистов. И на собрании работников Севтралтреста воскликнул: «Назовите мне человека, знающего это проклятое дело! Кто бы он ни был по своему социальному происхождению, по своему отношению к советской власти, я его поставлю во главе дела».

Все сидевшие в зале да и сам Микоян прекрасно знали, кто этот человек — член правления и фактический глава Севгосрыбтреста С. В. Щербаков, год назад с санкции Микояна[287] расстрелянный заодно с ихтиологами.

Приезжал и Киров — Мурманский район до 1938 года входил в Ленинградскую область… Указал, что неправильно выгружают рыбу с сейнеров — вручную или, в лучшем случае, гужевой тягой. Совершенно верное указание — на весь мурманский порт имелось три электролебедки. Но электричества не хватало даже на освещение.

Когда не мог приехать сам, Киров будоражил рыболовов телеграммами, в которых громил «враждебные „теории случайности“ сельдяного промысла на Мурмане».

Так большевики переделывали природу — телеграммой. Взяли и объявили рыбью молодь половозрелой селедкой. А когда стало очень надо, то и двенадцатилетних детей — взрослыми. По крайней мере, в одном отношении — вполне зрелыми для судебного приговора.

Вернемся, однако, в город Мурманск. Что представляла собой несостоявшаяся полярная столица России в 1932 году?

Каменная котловина, на дне которой — Кольский залив, незамерзающий и черный, как чернила. Напротив города он суживается до полутора километров и вполне походит на Неву. И только четырехметровый прилив и запах соленой воды раскрывают правду — перед нами не река, а часть океана. Первое каменное здание построили к десятилетию Октября, в 1927 году. Все остальное — временное: электростанция, водопровод, самотеком подающий воду из озерца над городом, бревенчатые пристани и дощатые бараки. Доски добываются из ящиков, в которых перевозятся железнодорожные грузы. Имеются и образчики оригинальной мурманской архитектуры — из листового гофрированного железа. Выглядит как разрезанный вдоль цилиндр с дощатыми торцами, положенный на землю. Такое строение называлось «чемодан». Единственный вид городского транспорта — «декавилька»: построенная англичанами в 1918 году узкоколейка (полметра шириной) на бензомоторной тяге. Названием своим она обязана французскому инженеру Полю Декавилю, спроектировавшему такое средство передвижения еще в XIX веке. Единственная десятикилометровая линия вела от морского порта и вокзала через город к угольным причалам Зеленого Мыса. Вместо вагонов — открытые всем ветрам и непогодам вагонетки. Улицы обозначены, но тротуаров нет, равно как и мостовых. Домов тоже нет — только одноэтажные бараки. Но идет и упорная борьба за культуру быта. Главная мурманская газета призывает: «В конкурс на лучший барак вовлечь широкие слои трудящихся»[288]. Через месяц — новый клич: «Развернуть сеть образцовых бараков. Обеспечить бараки дровами. Наладить бесперебойное снабжение бани дровами»[289].

Не забыта и просто культура: первое каменное здание отдано под Художественный музей, а театр Мурманского совета профсоюзов (МСПС) представляет спектакль «Командные высоты» («Снимать верхнее платье обязательно. Вешалка 10 копеек»[290]).

Театр — в самом центре культурной борьбы. В газете напечатана анонимная, а по тону редакционная заметка:

«Не „Гроза“ и „Доходное место“ нужны рабочему зрителю Мурманска»[291].

«Уже около полугода, — напоминает газета, — работает в Мурманске театр ОСПС (окружного совета профсоюзов. — З. Б.-С.)». И что получилось? Театр «взял курс на классику („Ревизор“, „Гроза“, „Горе от ума“) и дошел до самой низкопробной халтуры — „Шальная пуля“». Вывод: «За ширмой окрпрофсовета работает театр старого торгашеского типа»! А рабочему зрителю Мурманска нужны не… (см. выше).

Представления свои театр давал в клубе ОГПУ. Оно и понятно: клуб занимал самое лучшее (с гардеробом!) помещение в городе, а для хозяев клуба вход на спектакли был бесплатным. Чекисты вообще умели устраиваться… Вот только завидовать им не надо — в Мурманск чекисты попадали не по своей воле, а за всякого рода проступки.

Кроме куцего лета и непомерно долгой зимы, в Мурманске есть еще времена суток — полярный день (с 23 мая по 21 июля) и полярная ночь (с 2 декабря по 11 января).

Судя по датам беляевских публикаций в «Полярной правде» (март — сентябрь), полярную ночь он не застал и сопутствующую ей депрессию не испытал. Что касается исполнения им служебных обязанностей, тут мы информацией не располагаем, зато во всем остальном был он весьма деятелен и активен.

Некто С. Банк открыл новый вид энергии. К уже известным каменному (черному) углю и силе воды (белому) он прибавил доселе неведомый — красный: энтузиазм, то есть сердце, мускулы и волю людей новой, советской формации[292].

Оно и понятно: все работы в Мурманске производятся вручную, и получается, что это не просто хорошо, а замечательно!

Первая мурманская статья Беляева называется «Голубой уголь»[293].

«Большой Мурман предъявит большой спрос на энергию. Об этом мы должны уже сейчас подумать. <…> Ископаемым топливом, углем, нефтью, природа не побаловала нас, быть может, оно и есть в районе Мурмана, но о нем мы еще не знаем. Водные источники энергии — „белый уголь“ лежат несколько южнее, притом их запасы ограничены.

Зато у нас есть под рукой неистощимый, доступный источник энергии — ветер или „голубой уголь“. „Ветрострой“ обладает такой мощностью, что оставляет далеко позади себя все Днепрострои вместе взятые. Высчитано, что мировые запасы энергии ветра равны 8 миллиардам 200 млн лошадиных сил, — в 7 раз больше всех мировых двигателей. И если до сих пор энергия ветра использовалась незначительно, то только потому, что ветер капризен и непостоянен.

Но есть также „счастливые“ места на земном шаре, где ветер дует круглый год с силою, вполне достаточной для вращения ветряков и роторов, — для превращения его в электрическую энергию.

К таким счастливым местам относится город Мурманск, со всем Мурманским округом.

С легкой руки писателя Киршона, за Баку закрепилось название „город ветров“[294]. У нас нет под рукой в данный момент сравнительных данных, но мы с полной уверенностью можем сказать, что Мурман имеет не меньшее право называться „Городом ветров“».

На этом Беляев патетическое вступление заканчивает и переходит к конкретным предложениям:

«Метеорологическая станция Убеко-Севера[295] в Мурманске ведет многолетние наблюдения, регистрируя три раза в день „случаи“ ветра и его силу. Эти наблюдения говорят о том, что в Мурманске в продолжение года не бывает ни одного „случая“ на день, — из трех суточных проверок, полного отсутствия ветра. Среднегодовая сила ветра равна примерно 4,5 метра в секунду, — сила вполне достаточная, чтобы приводить в движение ветряки ЦАГИ, — Центрального Аэродинамического Государственного Института… <…>

Первая ласточка „Ветростроя“ уже прилетела к нам. В Полярном делается ветряк ЦАГИ. При его помощи наши полярные ученые энтузиасты будут отопляться ледяными полярными ветрами. Разве это не звучит как фантастика. А между тем при современной технике ничего не может быть проще, ветер будет приводить в действие электромашину, а электричество — обогревать. Сложный вопрос — о снабжении биологической станции дровами — разрешается. Мощный ветер будет превращен в тепло и свет.

Как во всяком деле, здесь встретим некоторые трудности. Так ветряк спроектирован для установки на мягком грунте, — (рассчитан на [забивание) стоек в землю), в Полярном же почва скалистая. Затем в силу особенностей именно с. Полярного, остается неизвестным, как скажется на работе ветряка возможное оледенение его крыльев. Но эти трудности, конечно, будут преодолены. <…>

Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам.

Мы заставим помогать его нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки подвесной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы — механизировать работы порта и Тралбазы.

Нет ничего фантастического и в мысли „ветрофицировать“ и наши траулеры, установив на них ветряки роторные инженера Б. Каминского, ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом и т. д.».

В газете опечатка — следует читать: «инженера Б. Кажинского», того самого, что во «Властелине мира» назван Качинским. Передачей мыслей на расстояние он занимался для души, а основной его специальностью были ветросиловые установки. Понятно теперь, кому обязан своей осведомленностью Беляев…

Еще Беляев предлагал открыть в Мурманске зоопарк и заняться озеленением города. Призывал не сажать больше дубы и клены (напрасный труд!), заменив их полярными породами деревьев — сосной, карельской березой, северной ивой… Противоположный берег Кольского залива весь покрыт зеленью, а на мурманских площадях торчат редкие черные веники. И еще неплохо бы обратиться к академику Миколе Кащенко из Киева, который вывел «морозостойкую яблоню, скрестив местную привычную к лютым сибирским морозам дикую яблоню — кисло-горькие плоды которой не превышали величиной вишневую косточку — с европейскими сортами. И гибридные яблони начали давать плоды вкусные, сочные, только размером несколько уступающие своим европейским родителям». Правда, Кащенко потратил на это 20 лет, но пусть молодежь этим и займется. Вот, кстати, и адрес академика[296].

Со страниц газеты требовал Беляев снабдить Севтралтрест пристойной радиостанцией, не отмахиваться от изобретателей и рационализаторов… Словом — вел себя как настоящий общественник.

В 1970-е годы, прознав о пребывании Беляева в Мурманске, журналист Константин Полтев принялся искать людей, встречавшихся тогда с писателем. Никого не отыскал и рассказал о своей беде по местному телевидению. И тогда откликнулся Михаил Наумович Гринберг и сообщил, что Беляев («худощавый интеллигент в пенсне») сочинял куплеты для «живой газеты». Куплеты Гринберг запомнил и даже спел (в главе «Златые горы» мы их уже цитировали). Интереснейшая, кстати, биография у Михаила Наумовича. Приехал он в Мурманск на должность грузчика, скрыв от вербовщика свою настоящую профессию — преподаватель музыки. С Беляевым его познакомил местный журналист по фамилии Зайцев. Журналист без обиняков заявил Гринбергу, что ему поручили подбить музыканта на участие в «живой газете». Представления устраивались в клубе госторговли, его иногда еще называли Дворцом труда. Гринберг согласился. Был он тогда крайне молод, и «участие в многочисленных и многолюдных представлениях, — признался он 43 года спустя, — доставляло мне неповторимое удовольствие». Из Мурманска он так никогда и не выбрался, но на волне успеха спустя какое-то время смог вернуться в родную стихию: возглавлял музыкальную часть областного театра, выступал с фортепианными концертами по местному радио, стал первым директором первой в городе музыкальной школы…[297]

Ясно, что не романтика дальних странствий вынудила юношу сбежать за полярный круг и в грузчики. Ведь при первой же возможности он снова занялся музыкой. Какая же нужда заставила его скрываться там, где никто ничего о нем не знал?

Беляев же, наверное, удостоился внимания «живогазетчиков», поскольку успел проявить себя непримиримым борцом с недостатками. Вот его заметки, опубликованные в многотиражке механических мастерских Севтралтреста «Заполярный металлист». Первый раз он предстает перед читателем в облике рабкора А. Б.:

«Беспризорный уголь лежит напротив мехмастерской около ж. д. полотна, он принадлежит мастерской, но так как никто за углем не наблюдает, то его таскают топить печи жители соседних бараков. Надо принять соответствующие меры. А. Б.

<…>

2 года как работает бондарный завод, но до сих пор не позаботились поставить хорошей уборной, у существующей почти нет крыши, в стенах и полу аршинные щели, осенью и зимой тут можно простудиться. Чего же смотрит охрана труда, пишет рабкор А. Б.

<…>

Трест прими меры. Около запасных ж. д. путей, на базе устроены склады бочек — тары под рыбу. Так как за бочками никто не наблюдает, то они, рассохшись, разваливаются, иногда и сознательно ломаются, а затем растаскиваются на дрова. Пишет рабкор А. Б.»[298].

Лейтмотив всех трех заметок — борьба за тепло: уголь, дрова, теплоизоляция.

А вот его выступление за полной подписью — о том, что в магазине ЗРК № 2 прохудилась крыша и стоит пойти дождю, как магазин и находящиеся в нем дорогие продукты заливает. Как же совладать со стихией? — спросит встревоженный читатель. И автор наставляет:

«Надо немедленно отремонтировать крышу, дабы избежать могущих быть серьезных убытков»[299].

ЗРК — это закрытый рабочий кооператив, чьи блага доступны лишь сотрудникам данного предприятия или учреждения. Иными словами: кто у нас не работает, тот у нас и не ест. Иногда борьба за еду принимала формы самые идиотические, но от этого еще более жуткие.

«Не позволим классовому врагу опошлять общественное питание

В столовой № 2, 28 августа, некий Петров Павел Андреевич, который пришел в столовую в пьяном виде, поужинал, через некоторое время приходит вторично. Какими-то судьбами сумел обмануть заведывающего (так!) — получить ужин, но в третий раз Петрову не пришлось обмануть, то здесь он повел агитацию против Советского Союза, что плохо его кормят, что мол надо ехать в Англию и т. д. Агитатор распространялся на всю столовую.

Пом. зав. т. Третьяков, видя, что в общественном месте классовый враг открыто агитирует, опошляет генеральную линию партии, Петрова арестовал и передал постовому милиционеру.

Мы, рабочие и сотрудники столовой № 2, на выступление классового врага удесятеренно усилим работу по общественному питанию и докажем, что Советская страна является единственной страной рабочего класса, которая стремится улучшить материальные условия рабочих не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Мы заверяем коллектив партии и профсоюзные организации ни в коем случае не допускать опошлять генеральную линию партии и удесятеренно усиливаем работу по общественному питанию.

Требуем от следственных органов принятия самых жестоких мер.

Бригада: Рябов, Третьяков, Голубев, Голяков»[300].

Дух захватывает, как только представишь плоды советской заботы о лучшей жизни заграничных пролетариев. Например, отучение от вредных привычек… А то, ишь, моду взяли, как Петров П. А., по три ужина в пасть запихивать!

Но долго смеяться над словесными ужимками бригады общепита невозможно — слишком быстро понимаешь, что водит бригадным пером не самодовольная глупость, а лютый нечеловеческий страх.

В этом вот мире Беляев и жил.

Оттого, при всех отчаянных попытках спрятаться за общественную работу, не мог он избыть душевной тоски. Ведь было у Беляева свое дело, главное и любимое — писательство.

И едва переехав в Мурманск, он публикует статью, в которой сообщает:

«Собирая материал по истории траловой промышленности, нам пришлось зайти в архивное бюро»[301].

Нет никакого сомнения, что составление такой истории никак не входит в обязанности юрисконсульта. А архив — государственное учреждение с определенными часами работы. Следовательно, попасть туда можно только в рабочее время, то самое время, которое Беляев должен отсиживать в Севтралтресте. Значит… значит ему удалось увлечь начальство перспективой написания истории тралового флота на Мурмане.

Итак, Беляев приходит в архив:

«Чистое, светлое, сухое помещение в две комнаты. На полках связки дел, аккуратно перевязанные. Отрадное впечатление. Мурманск может быть спокоен за свою историю.

Какую историю? Заглянем на крайнюю полку.

— „Дело по обвинению гражданина такого-то в самовольном занятии комнаты“ 1920 г.

Такими делами пестрят полки.

Что ж, допустим, это тоже история, будущий историк города сможет установить, что жилищный кризис существовал в Мурманске и в 1920 г.

— А где у вас отчеты за старые годы Севтралтреста, архив гражданской войны?

На этот вопрос мы получаем удручающий ответ. Архив гражданской войны (отчеты тоже) был свален в сарае милиции беспорядочной грудой. Если кто интересовался этим архивом, приходил, рылся и уходил, оставляя после себя еще больший хаос.

Из милиции архив был переброшен „навалом“ в дырявый сарай — в Колонизационный поселок, за 1 ½ км от Мурманска, где он пребывает и сейчас.

Снег, пробивающийся сквозь щели, засыпал архив толстым слоем. Придет весна, архив погибнет.

Работники архивного бюро толкались во все двери, просили, били тревогу и пока добились только того, что получили обещание перевести архивное бюро, — вместе с остатками архива гражданской войны еще дальше, за 3 ½ км от города, в небольшой домишко на болоте, куда весной ни хода, ни проезда и где в случае пожара никакая помощь немыслима.

Архив гражданской войны гибнет»[302].

К концу статьи Беляев, как мы видим, о траловой промышленности словно напрочь забывает. И совершенно правильно делает. На Мурмане она появилась лишь в 1924 году, с образованием Севгосрыбтреста. Но написать его историю никак невозможно — в 1929–1930 годах все руководство треста было объявлено вредительским и арестовано. Кого-то расстреляли, кого-то отправили в концлагеря. Что тут писать? Историю вредительства? Такие истории сочиняют в другом ведомстве.

Зато Гражданская война к траловому флоту вообще никакого отношения не имеет. Перед Первой мировой войной по Баренцеву морю ходило всего четыре русских траулера. После революции Центросоюз и рыбопромышленник Беззубиков создали рыбопромышленную компанию. Приобрели у англичан 12 военных тральщиков и переоборудовали для рыбного промысла, но до прихода красных в 1920 году работу наладить так и не смогли.

Что заставило Беляева бить тревогу? Долг гражданина или интеллигентская истерика перед лицом гибнущих памятников истории?

Полагаю, ни то ни другое. То, что историю траловой промышленности написать нельзя, ему наверняка стало ясно практически сразу. Вот он и решил сменить тему: раз фантастика пришлась не ко двору, возьмемся за историческую беллетристику. Историю опишем самую недавнюю. А поскольку к тому, что кровавым катком прокатилось по этим местам, лично Беляев причастен не был, то мурманская историко-революционная ложь не могла так испоганить душу, как повествование о ялтинских днях.

Написал он что-то об этом или нет — неизвестно. А осенью писатель покинул Мурманск навсегда — понял, что полярной зимы с полярной ночью ему не пережить. Получил причитающиеся за полгода «северные» (в целях борьбы с «летунами» надбавку эту выплачивали лишь по истечении шести месяцев непрерывной работы), вошел в бревенчатое здание вокзала и сел на ленинградский поезд.

* * *

В 1935 году вышла повесть Беляева «Чудесное око» — в Киеве и на украинском языке. Рукописный оригинал пропал, и потому, когда понадобилось вернуть книгу русскому читателю, пришлось совершить обратный перевод.

Только здесь отобразил Беляев свои мурманские впечатления.

«Широкое окно выходит на Кольский залив. Там виднеются мачты и трубы траулеров рыбного треста[303]».

В комнате с широким окном собрался кружок радиолюбителей.

А вот испанский коммунист-журналист Азорес:

«…вышел из гостиницы треста в полночь и направился по спуску к траловой базе. Испанец поеживался в своем осеннем пальто. Льдистый полуденный ветер бил в лицо. Падал мокрый снег».

Надо же — в полночь дует полуденный ветер! От этого Мурманска умом можно тронуться… Но не стоит тревожиться о психическом здоровье — перед нами всего лишь причуды перевода: по-украински «пiвдень» означает не «полдень», а «юг». Соответственно, «пiвденний» — это «южный». Что немедленно и подтверждается:

«„Удивительный край! — размышлял Азорес. — Здесь все наоборот… <…> В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат“».

Поразмышляв, Азорес обозревает окрестности:

«Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры: к складам — с рыбой, от складов — с солью».

Здесь видна рука фантаста — при Беляеве никакой механизации в рыболовецком порту не было. Затем снова кусочек правды: «…высокий, поросший низкими березками противоположный берег Кольского залива…» — и на этом все, что Беляев смог сказать о Мурманске.

Перейдем к персонажам. Вот Мотя Гинзбург — конструктор, изобретатель, руководитель радиокружка и сам радист на траулере «Серго Орджоникидзе». Он изобрел подводный телевизор для поиска косяков промысловой рыбы. Впрочем, замечает Беляев:

«В сущности говоря, Мотя не изобрел ничего или почти ничего. Ему случалось видеть фотографии американских и немецких телевизоров, приспособленных для наблюдений на морской глубине. Правда, это были фотографии. Но принцип работы телевизора известен. Оставалось самостоятельно продумать кое-какие конструктивные особенности…»

Плавал на траулере такой радист или нет — неизвестно. Единственная черта, которой снабдил его Беляев, — безудержный энтузиазм. А это значит, что такой человек действительно существовал. В «Полярной правде» за 1932 год отыскались две статьи: «Ищите каменный уголь»[304] и «Заполярный гигант на базе „белого угля“»[305]. Угля на Кольском полуострове не нашли до сих пор, гигантов на базе гидроэнергии не построили. Но энтузиазма в статьях хоть отбавляй, а подписаны они: М. Гинзбург.

Стихи Беляева звучали и со сцены — мурманского клуба Госторговли:

Мы, путинные солдаты,

Мы, бойцы-портовики.

Всех из треста бюрократов —

Гарпунами, как в штыки!

Куплеты эти он сочинил для самодеятельного ансамбля «Живая газета» в 1932 году. Особенно по душе публике пришелся припев:

Хочешь — плачешь,

Хочешь — скачешь,

Дело, собственно, твое.

Как ни вейся,

Как ни бейся —

Полезай в утильсырье![280]

280

Воспроизведено по памяти М. Н. Гринбергом (Полтев К. В. Мурманская эпопея Александра Беляева: Неизвестные страницы биографии писателя-фантаста//Север. Петрозаводск. 1975. № 3. С. 124).

281

В русской синологической транскрипции: Цзиньшань — «золотые горы». Нынешняя наука полагает, что китайцы всего лишь перевели на свой язык исконное монгольское название этой горной страны — Азтантай — «золотоносный», «место, где есть золото».

282

Протокол совещания (ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 171); см.: Горяева Т. М. Политическая цензура в СССР. 1917–1991. М., 2002. С. 235.

283

Жеффруа Г. Ряса. (Пер. с фр. А. Б.) // Смоленский вестник. 1911. № 90. 24 апреля. С. 2; Верн Ж. В 2889 году. (Пер. и прим. А. Беляева) // Вокруг света. М., 1927. № 5. С. 67–70.

284

Мухтаров Е. Песни нашей Победы // 4 года из 1000: 65-летию Победы посвящается. Ярославль, 2010. С. 23–76.

285

Федоров Н. Ф. Распределение задач всемирной регуляции природы // Федоров Н. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1995. Т. 2. С. 302; ранее опубликовано во втором томе «Философии общего дела» (М., 1913).

286

Осокина Е. А. Иерархия потребления: О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928–1935 гг. М., 1993. С. 17.

287

Чернавин В. В. Записки «вредителя» // Чернавин В. В., Чернавина Т. В. Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа. СПб., 1999. С. 98.

288

Полярная правда. 1932. № 24. 28 января. С. 4.

289

Там же. № 49. 27 февраля. С. 3.

290

Там же. № 1. 1 января. С. 4.

291

Там же. № 72. 27 марта. С. 4.

292

Полярная правда. 1932. № 6. 6 января. С. 1.

293

Там же. № 60. 11 марта. С. 2.

294

Пьеса В. М. Киршона (1902–1938) «Город ветров» (1929) представляла собой романтическое (с участием сказителя-ашуга) изложение истории двадцати шести бакинских комиссаров.

295

Правильное наименование: УБЕКО-СЕВЕР (Управление по безопасности кораблевождения на Севере).

296

Об опытах М. Кащенко из Киевского акклиматизационного сада (КАС) Беляев писал годом раньше — «О КАС и персиковой косточке» (Революция и природа. Л., 1931. № 2. С. 60–63 [Подпись: А. Б.]).

297

Полтев К. В. Указ. соч. С. 124.

298

Заполярный металлист. 1932. № 4. 22 июля. С. 2.

299

Беляев А. Товары под угрозой //Заполярный металлист. 1932. № 5.27 июля. С. 2.

300

Заполярный металлист. 1932. № 13. 5 сентября. С. 1.

301

Беляев А. Спасайте архив по истории гражданской войны // Полярная правда. 1932. № 84. 9 апреля. С. 4.

302

Там же.

303

Здесь далее цитируется по: Беляев А. Р. Чудесное око //Беляев А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 2009–2010. Т. 4 (2010).

304

Полярная правда. 1932. № 144. 22 июня. С. 1.

305

Там же. № 146. 24 июня. С. 4.

Зеев Бар-Селла. Александр Беляев. — М., 2013 (ЖЗЛ)

Соч.: Собр. соч.: В 8 т. — М., 1963–1964; Голубой уголь // Полярная правда. 1932. 11 марта; Создадим Мурманский зоопарк // Полярная правда. 1932. 15 апреля; и др.

Лит.: Зеев Бар-Селла. Александр Беляев. — М., 2013 (ЖЗЛ); Полтев К. Это было 40 лет назад. Писатель-фантаст А. Беляев в Мурманске (1930‑е гг.) // Полярная правда. 1972. 14 октября; Он же. Мурманская эпопея А. Беляева // Север. 1975. № 3; Ермолаев Д. "Здесь ветер — без выходных" // Мурманский вестник. 2014. 15 марта.

1932 — "Голубой уголь", "Создадим Мурманский зоопарк", "Еще об озеленении города", "Циолковский", "Севтралтрест должен иметь техническую станцию", "Радиоузел должен решительно перестроить свою работу", "Будет ли этому конец?"

"Никаких клеток старых зверинцев-этих буржуазных тюрем для зверей! Только "острова" зверей под открытым небом. Водоемы. Вольеры для птиц и мелких зверьков. Естественный полярный пейзаж без "подмалевки". Подлинное полярное небо. Что может быть лучше?..

Но такой зоопарк не только интересное и здоровое зрелище, в особенности в Мурманске, так бедном зрелищами. В зоопарке можно развернуть большую научную и просветительную работу"

"Создадим Мурманский зоопарк"

"Наши полярные ученые-энтузиасты будут отапливаться ледяными полярными ветрами... Ветер, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, будет служить нам. Нет ничего фантастического и в мысли "ветрофицировать" и наши траулеры, установив на них ветряки... Неоспоримо одно — большой мурманский ветер поможет создать нам большой Мурман".

"Голубой уголь"

"Представьте себе огромную ракету в виде яйцевидного, с заостренным верхним концом вагона. Внутри вагона — каюта с запасом кислорода, продуктов для путешественников и большой запас взрывчатого материала — пороха или нефти, газов — вот вам и "звездолет".

"Если такой снаряд приобретет от взрыва скорость, примерно, в 11 километров в секунду, то он может преодолеть земное притяжение и лететь хотя бы на Луну, на Марс..."

Голубой уголь // Полярная правда (Мурманск), 1932, 11 марта (№60) – с.2

Спасайте архив по истории гражданской войны // Полярная правда (Мурманск), 1932, 9 апреля (№84) – с.4

Создадим Мурманский зоопарк // Полярная правда (Мурманск), 1932, 15 апреля (№89) – с.

Больные вопросы рабочего изобретательства // Полярная правда (Мурманск), 1932, 22 мая (№118) – с.2 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

ИТС и техпропаганда // Полярная правда (Мурманск), 1932, 5 июня (№150) – с.2 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

Озеленение Мурманска – забытый участок // Полярная правда (Мурманск), 1932, 5 июля (№155) – с.4

Севтралтрест должен иметь техническую станцию // Полярная правда (Мурманск), 1932, 16 июля (№139) – с.

Беспризорный уголь: [Заметка] // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

[«2 года как работает бондарный завод…»] // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2 – [За подписью: рабкор А. Б.]

Трест, прими меры // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 22 июля (№4) – с.2– [За подписью: рабкор А. Б.]

Товары под угрозой // Заполярный металлист (Мурманск), 1932, 27 июля (№5) – с.2

Радиоузел должен решительно перестроить свою работу // Полярная правда (Мурманск), 1932, 10 сентября (№211) – с.4 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

Еще об озеленении города // Полярная правда (Мурманск), 1932, 11 сентября (№221) – с.4

К. Э. Циолковский // Полярная правда (Мурманск), 1932, 15 сентября (№233) – с.

Будет ли этому конец? (Письмо из Севтралтреста) // Полярная правда, 1932, 17 сентября (№235) – с.2

Славный путь к славному юбилею [К 40-летию литературной деятельности А. М. Горького] // Мурманский портовик, 1932, 26 сентября (№19) – с.2 – [Под псевдонимом «А. Б.»]

https://archivsf.narod.ru/1884/aleksander...

***

К. Полтев МУРМАНСКАЯ ЭПОПЕЯ АЛЕКСАНДРА БЕЛЯЕВА

Неизвестные страницы биографии писателя-фантаста

БЫЛО это лет десять назад. В Мурманске вышел роман Александра Беляева "Голова профессора Доуэля". Переизданный в Мурманске роман сразу же нашел своих читателей и за пределами Кольского полуострова. В издательстве не знали, что делать с многочисленными письмами, в которых содержалась просьба вышлите книжку! Вместе с тем раздавались удивленные голоса, почему в Мурманске издается беляевская фантастика? Дескать, творчество писателя никак не связано с Кольским краем. Рассуждая таким образом, поборники "литературной справедливости", сами того не ведая, допускали ошибку. Замечательный советский писатель Александр Беляев на протяжении двух лет или около этого жил и работал в Мурманске. Отсюда он увез рукопись своего известного романа "Прыжок в ничто".

Я знаю об этом давно. Такую деталь биографии фантаста сообщил мне здешний краевед Яков Алексеевич Камшилов Мурманские старожилы, конечно, помнят его. Он был юристом по профессии, художником и этнографом -- по призванию. Разговор с Яковом Алексеевичем всегда обогащал собеседника. Он приехал сюда, если не ошибаюсь, в 1920 году, вслед за передовыми частями Красной Армии, и на его глазах происходили многие, ставшие легендарными за давностью лет события.

После беседы с Камшиловым -- а это был разговор на ходу -- я не раз думал о неожиданно возникшей теме -- Беляев в Мурманске, но ничего не сделал, чтобы разработать ее -- мешали другие, казавшиеся тогда неотложными дела. Но, вот в руки мне попал августовский номер журнала "Костер" за 1971 год. Редакция предлагала своим юным читателям любопытную публикацию -- очерк Александра Беляева "Прогулка на гидроаэроплане". Подготовил публикацию Олег Орлов, он и написал короткое предисловие. Меня поразило чрезвычайно бережное отношение к памяти писателя. Внимание привлекли следующие строки: "Вот Беляев -- юрист и ведет блестящие судебные процессы. Вот Беляев -- актер и играет в театре главные роли. Вот работает в уголовном розыске. Вот ушел в плавание из Мурманска на рыболовецком траулере".

Откровенно говоря, я усомнился в том, что Александр Романович ходил в море на рыболовецких траулерах. Известно, что писатель перенес тяжкое заболевание и месяцами был прикован к постели. Однако публикация в "Костре" подтверждала факт, сообщенный мурманским старожилом. И я решил выяснить, что знает ленинградец Орлов о мурманском периоде жизни писателя-фантаста. Делаю запрос в редакцию. И вот получаю ответ.

"Очень рад, что есть люди, которых судьба Беляева трогает, как и меня. Вопросы Ваши не из легких, ибо, как раз мурманский период жизни Беляева наиболее мутный. В 1931 -- 1932 годах Беляев нигде не печатается, (надо заметить, что критика не сразу доброжелательно приняла фантастические романы писателя, упрекая его в беспочвенном прожектерстве, советская научная фантастика как жанр еще только начинала утверждать себя -- К.П.) -- и, чтобы попросту не помереть с голоду, устраивается через ленинградское учреждение "Ленрыба" (ул. Росси, 2) на работу в Мурманск. Скорее всего, в рыболовный флот юрисконсультом. В его повестях и романах есть и точное описание плавания, и каюты капитана траулера, и кое-что об эпроновцах, которые, вероятно, были в те годы в Мурманске. У меня хранится весь беляевский архив, но в нем этого трудного периода жизни фантаста очень и очень мало. Есть редкая фотография Беляева, сделанная в Мурманске, -- Беляев в малице, и кое-что из воспоминаний его жены Маргариты Константиновны. Так что, если предпримете какие-либо розыски в архивах Мурманска, -- то будет очень хорошо".

Стало быть, Александр Романович жил и работал в Мурманске в 1931-32 годах. Начинаю искать людей, которые могли близко знать писателя. Неудачи следуют одна за другой. Почему-то не отвечает на письма бывший сослуживец Беляева. Я уже пал духом, но понимаю, чувствую, что не могу бросить начатого дела. Работа в архиве дает маленький узелок, за который стоит уцепиться. На страницах "Полярной правды" тех лет часто попадаются заметки за подписью Свисташова. Не тот ли это Михаил Иванович Свисташов, который до ухода на пенсию работал в ПИНРО? Звоню ему: "Михаил Иванович, так, мол, и так, знали ли Вы такого Беляева?" -- "Немного знал, -- отвечает Свисташов. -- Худощавый такой был. Помнится еще, его письменный стол находился в плановом отделе "Севтралтреста". Как будто бы имел он неприятности за сочинительство в рабочее время... Но я редко бывал в плановом отделе и знал о писателе со слов других сотрудников. Попробуйте разыскать их..."

Тем временем уточняю псевдонимы писателя. Их не так уж мало: Арбель, А. Р., В., А. Ром, "Немо" и еще несколько. Кто может поручиться, что в Мурманске он не придумал себе других псевдонимов? Опять сомнения. И все-таки терпеливо работаю в газетном архиве. Биографы Беляева утверждают в один голос, что под конец жизни он активно сотрудничал в газете города Пушкина под Ленинградом. Значит, не исключена возможность такого же участия писателя в "Полярной правде".

Листаю подшивки -- и все без толку. Опять теряю надежду. Вдруг мое внимание привлекает заметка о том, что 4 марта 1932 года секретариат окружкома партии утвердил оргбюро Мурманской Ассоциации пролетарских писателей. "Начинающему рабочему писателю, -- говорилось в обращении оргбюро, -- не следует бояться неудач. Всякое дело нe сразу дается, а писательское ремесло требует не малой работы. Но рабочий класс, побеждающий на других фронтах строительства, выйдет победителем и на литературном фронте. Рабочий овладеет писательской техникой". Прочитав это обращение, любопытный документ своего времени, и другие сообщения о литературной жизни тогдашнего Мурманска, я почувствовал себя где-то у цели. И не ошибся. В номере газеты за 11 марта 1932 года нахожу публицистический очерк А. Беляева "Голубой уголь" Беляев называет Мурман "счастливым местом" на земном шаре, где ветер дует круглый год с силой вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. "Ветер здесь работает без выходных дней", -- замечает писатель и выдвигает идею создать "аэроэлектростанцию", хитроумно соединив ветряк с насосом, который будет перекачивать в свободное от подачи энергии время воду из нижнего водоема в верхний. А если ветер "забастовал", тогда из верхнего водоема вода должна быть выпущена, и она начнет вращать гидротурбину.

Александр Романович сообщает о первой ласточке "Ветростроя": в Полярное доставлен ветряк ЦАГИ. "При его помощи наши полярные ученые-энтузиасты будут отапливаться ледяными полярными ветрами. Разве это не звучит как фантастика!" И далее: "Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, -- крепко взнузданный будет служить нам. Мы заставим его помогать нашему строительству... пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы -- механизировать работы порта и тралбазы. Нет ничего фантастического и в мысли "ветрофицировать" и наши траулеры, установив на них ветряки... Ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом..." "Неоспоримо одно, -- заканчивает свой очерк А. Беляев, -- большой мурманский ветер поможет нам создать большой Мурман".

Еще одна смелая и неожиданная по тем временам идея в статье "Создадим Мурманский зоопарк": "Никаких клеток старых зверинцев -- этих буржуазных тюрем для зверей!.. Только "острова" зверей под открытым небом... Естественный полярный пейзаж без подмалевки!" (Олег Петрович Орлов, ленинградский исследователь жизни и творчества А. Беляева, рассказывает о дружбе писателя и известного дрессировщика Дурова. Мысли, высказанные в статье о зоопарке -- "Полярная правда" за 15 апреля 1932 года, -- как раз находятся в русле этих дружеских отношений и интереса Беляева к Дурову).

16 июля того же года Александр Беляев опубликовал в газете чисто деловую статью "Севтралтрест" должен иметь техническую станцию". Речь идет о создании мощного центра научно-технической пропаганды и опять талантливый автор проявил завидную инициативу.

В свое время существовала версия, что автор нашумевшего романа "Голова профессора Доуэля" был человеком необщительным, замкнутым и даже аполитичным. Поводом для такого безапелляционного суждения послужил случай, когда какой-то не в меру горячий литературный критик настоятельно потребовал от писателя, чтобы тот создал фантастический роман на колхозную тему. А.Р. Беляев отверг неожиданное требование -- и поплатился своей репутацией.

По известным словам Маркса, чтобы не принять ересь за правду, надо все подвергать сомнению. В этом случае сомнение было закономерным: никак не укладывалась в голове убийственная характеристика, которую получил писатель, чье творчество, от первой до последней строчки, проникнуто настоящим гуманизмом. Такие люди, как А. Р. Беляев, не могли стоять в стороне от жизни, быть безучастными созерцателями бурно развивающихся событий. Вокруг кипел ударный труд героев первой пятилетки. Была объявлена решительная война рутине, косности, консерватизму. Нет, Александр Романович не мог взять на себя роль стороннего наблюдателя. Но у меня не было фактов, чтобы доказать это.

С результатами своих поисков я познакомил мурманских телезрителей, я рассчитывал на отклики старожилов. Почти сразу же дал знать о себе М.Н. Гринберг. Он безвыездно прожил в Мурманске более сорока лет. Приехал на Север в качестве грузчика, скрыв от вербовщика свою настоящую профессию преподавателя музыки, пианист в роли портового рабочего вряд ли вызвал бы большое доверие. Потом вернулся в родную ему стихию. Возглавлял музыкальную часть областного театра. Помнится, выступал по местному радио с фортепианными концертами. Был первым директором первой в Мурманске музыкальной школы. Сейчас Михаил Наумович на пенсии, но ему не откажешь в энтузиазме и любознательности.

-- Хочу помочь вам, -- сообщил Гринберг -- Я вспомнил некоторые подробности, которые могут пригодиться если не вам, то кому-либо из многочисленных биографов Беляева. С Беляевым меня познакомил местный журналист по фамилии Зайцев. Он без обиняков заявил, что ему поручили подбить меня на участие в "живой газете". Такая необыкновенная, по современным понятиям, газета выпускалась в клубе госторговли, иногда его называли еще Дворцом труда. Это скромное здание до сих пор стоит на Ленинградской улице, и в нем помещается областной Институт усовершенствования учителей.

-- Так вот, "живая газета" нуждалась в живом музыканте, -- пошутил Михаил Наумович -- Я был молод, и участие в многочисленных и многолюдных представлениях доставляло мне неповторимое удовольствие Приходил сюда и Александр Романович Беляев. Он писал для нас сатирические куплеты. Это были едкие, проникнутые сарказмом строчки Худощавый интеллигент в пенсне, скромный юрист из "Севтралтреста" храбро громил бюрократов, беспощадно расправлялся с жуликами и тунеядцами. Неожиданно Михаил Наумович подмигнул мне и пересел к пианино. -- Я кое-что запомнил из беляевских куплетов. Слушайте. Только не судите строго за исполнение.

Мы, путинные солдаты,

Мы, бойцы-портовики.

Всех из треста бюрократов --

Гарпунами, как в штыки!

-- А припев был такой, -- продолжал Гринберг.

Хочешь -- плачешь,

Хочешь -- скачешь,

Дело, собственно, твое.

Как ни вейся,

Как ни бейся --

Полезай в утильсырье!

-- Представителям молодого поколения эти куплеты покажутся странными, далекими от настоящего искусства. Не буду спорить о литературных достоинствах и недостатках "живой газеты". О ней надо судить с иных позиций. Хлесткие частушки делали свое дело. По следам наших выступлений принимались самые решительные меры, а заинтересованные зрители уже подсказывали другие темы. Нам приходилось спешить "живгазета" выходила два раза в месяц. Иногда Александр Романович Беляев сам играл на скрипке, но он не считал себя достаточно подготовленным для публичных выступлений.

А. Р.Беляев в Мурманске. 1932 год

После разговора с М Н Гринбергом я встретился с исследователем творчества писателя Олегом Петровичем Орловым.

-- Узнаю Александра Романовича! Он умел найти для себя интересное дело и отдавался ему целиком, -- сказал Орлов. -- Что касается качества стихов, то они у него не всегда получались. Тут Беляев не мог быть образцом.

Маленькое открытие окрылило меня, и я продолжал работу в мурманских архивах. Предположения обрастали аргументами. Неопровержимые факты подтверждали, что Александр Беляев часто выражал в своих газетных выступлениях общественное мнение, бичевал местничество, бюрократизм, головотяпство. Писатель охотно брался за разработку самых животрепещущих для Мурманска тем.

Вот в номере "Полярной правды" за 10 сентября 1932 года появилась статья "Радиоузел должен решительно перестроить свою работу". С гневом пишет Беляев о "цыплячьем местничестве" руководителей, ответственных за радиовещание в тогдашнем Мурманске. По их воле в репродукторах "скрежещут, как колеса трамваев, граммофонные пластинки", которые от частого употребления давно потеряли свои первоначальные свойства. Между тем существуют технические возможности для регулярного приема и трансляции радиопередач из Москвы и Ленинграда. Почему же эти возможности не принимаются во внимание? Беляев вербует сторонников полезной идеи "сократить расстояние от Мурманска до часов Спасской башни" Писатель зримо представляет себе, как оно будет. "Незабываемая минута полярная ночь, мороз, ветер метет колючую снежную пыль, а радиорупор у почтовой конторы рассыпает чистые, как кристаллы, звуки рояля первоклассного пианиста".

Статья А.Р. Беляева вызвала многочисленные отклики. Под общим названием "В каждое рабочее общежитие, клуб, квартиру -- громко, четко, бесперебойно работающую радиоустановку" была напечатана целая подборка писем читателей.

В Мурманске той поры было совсем мало зелени. Предпринимались попытки раз бить цветники и газоны, но теплолюбивые растения южных областей гибли, не успев подняться над землей. Неугомонный Беляев написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада Украинской Академии наук Н Ф Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. Использовав ценные советы ученого, Александр Романович подготовил и опубликовал в "Полярной правде" (11 сентября 1932 года) заметку о том, как следует организовать озеленение в условиях Мурманска. "Вместо того. чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли взять готовый материал -- карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее?" -- спрашивает Беляев. По его мнению, надо переселять деревья из лесу. Среди дальних переселенцев писатель называет кедр, смородину, алданский виноград. Можно использовать кащенковские гибридные яблоки.

В другой заметке ("Полярная правда" за 17 сентября 1932 года) писатель ставит вопрос о рациональном использовании технической библиотеки.

Тем временем приближалось 75-летие со дня рождения и 50-летие научно-изобретательской деятельности великого советского ученого Константина Эдуардовича Циолковского. Беляев снова блеснул редким талантом писателя-фантаста и популяризатора науки. В этой теме он чувствовал себя как рыба в воде. Его статья "К Э Циолковский" напечатана 15 сентября 1932 года. Удивляет необыкновенное умение автора просто говорить о вещах сложных, малодоступных читателям того времени Беляев считает своим долгом познакомить северян с основами современной космонавтики, которые дал миру гениальный мечтатель из Калуги. В то же время писатель предупреждает читателей о "попытках использовать ракеты, как снаряды без пушек". Он даже называет столицу государства, откуда полетят эти снаряды без пушек Берлин! В то время Гитлер требовал от Гинденбурга, чтобы тот передал ему всю полноту власти. В центре Европы зрела фашистская угроза. Суровое предсказание писателя сбылось у нас на глазах. Через десять лет над затемненной Англией появились гитлеровские самолеты снаряды, зловещие "фау", несшие смерть и разрушение.

А. Р. Беляев пишет, что человечество обязано позаботиться об использовании удивительного изобретения в мирных целях. Допустим, в качестве скоростного средства почтовой связи вложенное в ракету письмо будет доставлено из Европы в Америку за каких-то два часа.

Что же известно еще о мурманском периоде жизни фантаста? О. П. Орлов рассказывал мне, что Беляев не упускал возможности поговорить с капитанами рыболовных судов. С одним из них он выходил в море на промысел рыбы. Был у них там разговор о "всевидящем глазе" рыбака, будем считать, о локаторе. Тогда этот прибор не был еще изобретен, но он существовал уже в воображении писателя-фантаста. Рассказывают также, что Беляев имел задание написать историю тралового флота, но этот материал (или отрывки из него, если они существуют) пока еще не найден.

Исследователи пишут, что именно в 30-е годы начался перелом в творчестве писателя, его все больше стал привлекать социальный фантастический роман.

Через год, уже после возвращения из Мурманска, Беляев писал, полемизируя с книгой Г. Уэллса "Россия во мгле": "Фантастический город построен! Приезжайте и посмотрите его своими "ясновидящими" глазами! Сравните его с вашими городами во мгле". Беляев писал о новой социалистической яви. Так писать он мог и о Мурманске, который только что покинул.

На память о городе увез он отсюда свою фотографию в теплой, как ухоженный дом, саамской малице. Судя по всему, у него человека ироничного и остроумного, беспощадное представление о своей внешности малахай сидит на нем не лучшим образом, мешок мешком. Зато много экзотики. Кто-кто, а уж писатель высоко ценит возможность соприкоснуться с ней. Снимок сделан, скорее всего, зимой или ранней весной 1932 года.

В этом повествовании еще рано ставить точку. Кто-нибудь обязательно дополнит рассказ о мурманском периоде жизни Александра Романовича Беляева. Как знать, может быть, в Мурманске созрели идеи самых неожиданных его произведений научной фантастики.

журнал «Север». 1975, No 3, с. 122-125

https://fantlab.ru/blogarticle65944

Мурманский календарь 16 марта. Беляев называл Кольский полуостров «чудесным краем»

В этот день 130 лет назад – 16 (4 по старому стилю) марта 1884 года – родился классик советской научной фантастики Александр Романович Беляев.

Источник:kp.ru

Александр Романович Беляев.

В начале 1932 года писатель приехал на Север, в Мурманск, где устроился на работу в Севгосрыбтрест юрисконсультом. Существуют две версии относительно того, что именно привело Александра Романовича на Кольский полуостров. «Мурманский период жизни писателя наиболее смутный, – сообщал в начале семидесятых годов прошлого века один из биографов писателя – Олег Орлов. — В 1931-32 годах Беляев нигде не печатается – и, чтобы попросту не умереть с голоду, устраивается через Ленинградское учреждение «Ленрыба» на работу в Мурманск». Иную точку зрения излагает близко знавший Александра Романовича московский литератор Палей: «Помню, – он рассказывал мне, что некоторое время работал в Мурманске, только не знаю в качестве кого… Думаю, что тут сыграла роль писательская жадность к жизни во всех ее разнообразных проявлениях, которые давали материал для творчества». Вполне возможно, что оба этих мнения попросту дополняют друг друга, и суровая необходимость в данном случае совпала в судьбе фантаста с жаждой новых впечатлений, «охотой к перемене мест».

Как бы то ни было, писатель провел в заполярной столице более полугода. Работал, выходил в море на мурманских траулерах, публиковал заметки в местной прессе и, конечно, занимался литературным творчеством. Из Мурманска он привез готовую рукопись романа «Прыжок в ничто». А спустя несколько лет появились и другие произведения, в которых отразились мурманские впечатления Беляева.

Живем все лучше, а детей все меньше: почему в богатых странах падает рождаемость и как ее увеличить в России

«Удивительный край!... Здесь все наоборот: «солнечные ночи», «ночные дни». В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный – охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь – так интересен здесь человек и его дело». Эти строки, взяты из романа «Чудесное око», впервые напечатанного в 1935 году на украинском языке. Его сюжет закручивается вокруг изобретения радистом мурманского траулера «Серго Орджоникидзе» Мотей Гинзбургом подводного телевизора, одной из сфер применения которого становится поиск косяков рыбы. Свидетелем испытания нового прибора оказывается испанский журналист, коммунист Бласко Азорес, приехавший в Мурманск. «Азорес вышел из гостиницы треста в полночь… Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры: к складам — с рыбой, от складов — с солью…» Мурманск в этом произведении – центр нового, некогда дикого, но преображенного волей людей Севера.

В 1938 году появился роман «Под небом Арктики». Это история о путешествии американского рабочего в сопровождении советского инженера по советскому Заполярью. Беляев выдвигает здесь идеи отопления Арктики и Антарктиды, уничтожения вечной мерзлоты, описывает подземный арктический курорт, превращенный в вечнозеленый рай. Один из героев этого произведения Ольгов – главный «аэрофикатор» Севера — «жил на озере Имандра, где находился северный аэропорт». Другой персонаж – лопарь Пелькин — вспоминал в романе «свою жизнь, свою карьеру от лопарского мальчика, бродившего со стадами оленей по тундрам, до главного инженера заполярной линии электрификации Севера. Путешествие на ледоколе, полет на аэроплане, авария, первое знакомство с переносной ветросиловой установкой, сыгравшей такую роль в его судьбе… Педагогические курсы в Мурманске, годы учения в Ленинграде… Пелькин был одним из первых нацменов Севера, поднявшихся на уровень высших технических знаний. За ним идут другие…»

Как видите, Мурманск оставил в жизни и творчестве классика отечественной фантастики свой, особенный, неповторимый след.

Читайте на WWW.MURMANSK.KP.RU: https://www.murmansk.kp.ru/daily/26207.7/...

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ МУРМАНСК

27 августа, 2005 09:44 | Наш край

Текст: Ермолаев Дмитрий

О том, что когда-то в Мурманске жил один из основоположников отечественной фантастики — автор "Человека-амфибии" и "Ариэля", "Острова погибших кораблей" и "Головы профессора Доуэля" Александр Беляев, я узнал от кандидата исторических наук Павла Федорова. Он же поведал, что сведения о мурманском периоде жизни Беляева собирал в свое время Константин Полтев, известный журналист, человек, оставивший о себе добрую память.

Заметив мой интерес, Федоров улыбнулся:

— Уж вы-то, как коллега Полтева по профессии, должны бы знать, что его вдова — Светлана Попова — до сих пор на областном телевидении работает. У нее и хранится архив Константина Владимировича.

Остальное было делом техники. Я созвонился со Светланой Алексеевной, она обещала помочь. И вот у меня в руках заветная полтевская папка. Все, что вы сейчас прочтете, написано на основании извлеченных из нее документов и воспоминаний.

ПРИДУМКИ АЛЕКСАНДРА БЕЛЯЕВА

Существуют две версии относительно того, что именно привело будущего классика фантастического жанра на Кольский полуостров.

"Мурманский период жизни писателя наиболее смутный", — сообщал Полтеву в начале семидесятых годов прошлого века один из биографов писателя, Олег Орлов. — "В 1931-32 годах Беляев нигде не печатается и, чтобы попросту не умереть с голоду, устраивается через ленинградское учреждение "Ленрыба" на работу в Мурманск".

Иную точку зрения излагает близко знавший Александра Романовича московский литератор Палей: "Помню, он рассказывал мне, что некоторое время работал в Мурманске, только не знаю в качестве кого... Думаю, что тут сыграла роль писательская жадность к жизни во всех ее разнообразных проявлениях, которые давали материал для творчества".

Вполне возможно, что оба этих мнения попросту дополняют друг друга и суровая необходимость в данном случае совпала в судьбе фантаста с жаждой новых впечатлений, "охотой к перемене мест".

В Мурманске начала тридцатых все еще с трудом угадывалась современная, многоэтажная, асфальтово-бетонная столица российского Заполярья. Разве что каменное о трех этажах здание ТПО — транспортно-потребительского общества — нынешний Художественный музей, можно было при желании посчитать символом большого будущего, а во всем остальном... Одно-, двухэтажные деревянные халупы, перемежавшиеся с бараками, деревянные мостки и непролазная грязь в распутицу да порт, с которым, собственно, и были связаны все надежды.

Но уже существовали грандиозные проекты и планы, уже начиналось сооружение первых "высоток" на проспекте Сталина, ныне Ленина, и уже Горький, побывавший в краевом центре, выступая на торжественном заседании городского совета, произнес: "Та энергия, которую вы развили за эти несколько лет, это поистине что-то чудесное". А позже, в очерке "На краю земли", написал знаковое: "В Мурманске особенно хорошо чувствуешь широту размаха государственного строительства". В таком вот городе и появился в 1931 году Александр Романович Беляев.

Он устроился работать юрисконсультом. Один из сослуживцев фантаста вспоминал позднее: "Его письменный стол находился в плановом отделе "Севтралтреста". Как будто бы имел он неприятности за сочинительство в рабочее время". Последнее весьма вероятно, ибо доподлинно известно, что из Мурманска Беляев привез готовую рукопись нового романа — "Прыжок в ничто".

Помимо основной деятельности Александр Романович какое-то время руководил кружком начинающих литераторов, группировавшихся вокруг редакции "Полярной правды" — единственной тогда на весь город газеты. Появлялись порой в "Полярке" и его статьи, подписанные псевдонимами Арбель, А. Б., А. Р., Б., А. Ром, Немо и другими. В этих-то материалах и высказывал фантаст идеи, которые, по его мнению, должны были помочь Мурманску приблизить будущее.

Так, в очерке "Голубой уголь", опубликованном 11 марта 1932 года, Беляев называет Кольский Север "счастливым местом", где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. "Ветер здесь работает без выходных дней", — замечает писатель и выдвигает идею создания "аэроэлектростанции при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом. Последний в свободное от подачи энергии время должен перекачивать воду из нижнего водоема в верхний. А отсутствие ветра восполняется выпущенной из верхнего водоема водой, вращающей гидротурбину. Ветер, который был нашим бичом... крепко взнузданный, будет служить нам... пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы".

Эта идея Беляева, как и многие другие его придумки, близка к реальной жизни и имела все возможности осуществиться еще в то время: тогда же, в 1932 году, в Полярное был доставлен первый ветряк. Но... нынешняя почти всегда не работающая "мельница" в районе гостиничного комплекса "Огни Мурманска" остается пока единственным "памятником" этой беляевской мысли.

Еще одно смелое для того времени начинание предложено фантастом в заметке под названием "Создадим Мурманский зоопарк" 15 апреля 1932 года. "Никаких клеток старых зверинцев, — пишет Беляев, — только "острова" зверей под открытым небом... Естественный полярный пейзаж без подмалевки". Вполне возможно, этот материал создавался Александром Романовичем под впечатлением от общения со знаменитым дрессировщиком Дуровым, каковое, по свидетельству литературоведов, имело место. Зоопарки, где для животных создаются условия, близкие к их естественной среде обитания, сегодня стали реальностью. Но в Мурманске и эта задумка писателя не осуществлена. И каждый год мамы ведут детей смотреть на очередной экзотический зверинец, приехавший со стороны.

Как вы уже, наверно, поняли, несмотря на тяжелую болезнь (у него был костный туберкулез позвоночника), в какой-то степени ограничивавшую его деятельность, классик фантастики, как ни странно это прозвучит, не был оторванным от жизни мечтателем. Напротив, он всегда стремился быть в гуще событий. Еще одной гранью его творчества стали сатирические куплеты, которые он сочинял для "живой газеты" — агитбригады, выступавшей на злободневные темы. Конечно, поэту Беляеву далеко до Беляева писателя, но все же:

"Мы, путинные солдаты,

Мы, бойцы-портовики,

Всех из треста бюрократов -

Гарпунами, как в штыки!"

Между прочим, две последние строчки сохраняют актуальность по сей день.

В Мурманске той поры практически не было зелени. Робкие усилия энтузиастов устроить газоны, разбить цветники к успеху не приводили: не приспособленные к северному климату растения гибли, не успев подняться над землей. Беляев решил помочь делу и написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада Украинской академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. 11 сентября 1932 года в "Полярной правде" писатель размышлял над проблемами озеленения в Заполярье: "Вместо того чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли... взять готовый материал — карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее". Сегодня Мурманск с полным основанием считается "рябиновым" городом. У поэта Виктора Тимофеева даже стихотворение есть — "Рябиновый Мурманск". Так что Беляев и здесь, хотя бы отчасти, оказался провидцем.

Из других придумок, высказанных писателем в Мурманске, можно отметить идею локатора — "всевидящего глаза" рыбака, который тогда еще не был изобретен, а также мысль-предостережение о "попытках использовать ракеты как снаряды без пушек" — прообраз немецкого "оружия победы" — зловещих "фау". Впрочем, Мурманска это уже не касалось.

Что еще известно о Беляеве-мурманчанине? То, что он ходил в море на промысел рыбы. То, что ему, по некоторым данным, поручили написать историю тралового флота. Однако написал ли он ее — неизвестно. Уезжая из Мурманска, Александр Романович увез с собой снимок, на котором он в теплой меховой саамской малице. Единственный сохранившийся мурманский снимок писателя.

Подсчитано, что из 108 фантастических проектов Жюля Верна оказались ошибочными или неосуществимыми на практике только 10, из 86 идей Герберта Уэлса не оправдались 9, а из 50 смелых замыслов Беляева — лишь 3. У писателя, погибшего от голода в блокадном Ленинграде, не было романов, повестей, рассказов, посвященных Кольскому Заполярью. Но образ Мурманска фантастического в его душе все-таки существовал. И, может быть, неосуществленные "мурманские" идеи Александра Беляева еще воплотятся в жизнь. Кто знает?

(Продолжение следует.)

Дмитрий ЕРМОЛАЕВ

Опубликовано: Мурманский вестник от 27.08.2005

Мурманские идеи писателя-фантаста

Сто страниц истории к 100-летию Мурманска

Писатель-фантаст Александр Беляев приехал в Мурманск в начале 1932 года. В ту пору он еще не был признанным классиком жанра, но уже создал многое из того, чем зачитывалась впоследствии советская молодежь. "Голова профессора Доуэля", "Человек-амфибия", "Остров погибших кораблей" — все это уже вышло из-под его пера, легло на бумагу, появилось в печати. На Кольский полуостров Александра Романовича привело безденежье и жажда новых впечатлений, дающих пищу творчеству. Не знаю, удалось ли ему до осени 1932-го, когда он покинул наш край, поправить свои финансовые дела, но впечатлениями, новыми идеями и творческими замыслами заполярная столица обогатила писателя в достатке.

Александр Романович Беляев.

И в первую очередь из-за очевидного противоречия между грандиозными замыслами, рожденными первым пятилетним планом, и реальной действительностью — порой весьма и весьма неприглядной. В самом деле, в маленьком, грязном и неуютном северном городке начала тридцатых все еще с трудом угадывалась современная, многоэтажная, "асфальтово-бетонная" столица российского Заполярья. Разве что каменное, о трех этажах, здание ТПО (транспортно-потребительского общества) — нынешний художественный музей — можно было при желании посчитать знаком большого будущего, а во всем остальном... Одно-, двухэтажные деревянные халупы, перемежавшиеся с бараками, деревянные мостки и непролазная грязь в распутицу, железная дорога да порт, с которыми, собственно, и были связаны все надежды.

Еще не было ни одной по-настоящему мощеной улицы. Еще Паустовский писал, что "человек, проживший в Мурманске два года, считается старожилом. Таких старожилов подсчитывают по пальцам". Еще при заправке водой мурманских тральщиков посетители городской бани вынуждены были прекращать мытье и ждать, пока судно окончит брать воду. Но уже были "озвучены" масштабнейшие проекты переустройства города на берегу Кольского залива как центра рыбодобычи. Уже начиналось сооружение первых "высоток" на проспекте Сталина, ныне именуемом в честь другого вождя мирового пролетариата. Уже Горький написал знаковое: "В Мурманске особенно чувствуется широта размаха государственного строительства".

Позже, вспоминая Мурман, Беляев писал в романе "Чудесное око": "Удивительный край!.. Здесь все наоборот: "солнечные ночи", "ночные дни". В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его дело". Но тогда, приехав в заполярную столицу и устроившись работать юрисконсультом, будущий классик обостренным чутьем творческого человека сразу уловил противоречие между планами и реальностью. А поскольку он был фантастом, а не оторванным от жизни мечтателем — то есть при том или ином изначально заданном фантастическом "посыле" — стремился к возможно большей правдивости своих произведений, то вскоре начал предлагать конкретные идеи, осуществление которых могло, по его мнению, сделать Мурманск лучше.

Кадр из фильма "Человек-амфибия" по одноименному роману писателя.

Некоторые из них изложены в материалах, опубликованных писателем в "Полярной правде". Так, в очерке "Голубой уголь", напечатанном 11 марта 1932 года, Александр Романович называет Кольский Север счастливым местом, где ветер дует круглый год с силой, вполне достаточной для вращения ветряков и генераторов. "Ветер здесь работает без выходных дней", — замечает фантаст и выдвигает идею создания "аэроэлектростанции" при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом. Последний в свободное от подачи энергии время должен перекачивать воду из нижнего водоема в верхний. А отсутствие ветра восполняется выпущенной из верхнего водоема водой, вращающей гидротурбину. "Перед "Ветростроем" на Мурмане вообще и в городе Мурманске в частности открываются огромные перспективы, — поясняет Беляев. — Ветер, который был нашим бичом, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, крепко взнузданный, будет служить нам. Мы заставим его помогать нашему строительству, нашему производству: тянуть вагонетки подвесной дороги, пилить доски на лесопильном заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и вагоны, нагружать океанские пароходы — механизировать работы порта и Тралбазы. Нет ничего фантастического и в мысли "ветрофицировать" и наши траулеры… Ветер сбережет топливо, расходуемое на освещение, даст энергию для механизации работ с тралом…". Эта идея писателя, как и многие другие его придумки, близка к действительности и имела все возможности осуществиться еще в то время: тогда же, в 1932 году, в Полярное был доставлен первый ветряк. Но… нынешняя, вот уже на протяжении многих лет исправно работающая "мельница" в районе гостиничного комплекса "Огни Мурманска" остается пока единственным памятником той беляевской мысли.

Обложка одного из изданий романа Беляева "Чудесное око", написанного в том числе по мурманским впечатлениям.

Еще одно смелое для того времени начинание предложено Беляевым в заметке под названием "Создадим Мурманский зоопарк" 15 апреля 1932 года. "Никаких клеток старых зверинцев, — пишет он, — только "острова" зверей под открытым небом... Естественный полярный пейзаж без подмалевки". Вполне возможно, этот материал создавался Александром Романовичем под впечатлением от общения со знаменитым дрессировщиком Дуровым, каковое, по свидетельству литературоведов, имело место. Зоопарки, где для животных создаются условия, близкие к их естественной среде обитания, сегодня стали реальностью. Но в Мурманске и эта задумка писателя не осуществлена. И каждый год мамы ведут детей смотреть на очередной экзотический зверинец, приехавший со стороны.

В заполярной столице той поры практически не было цветов и деревьев. Робкие усилия энтузиастов устроить газоны, разбить цветники к успеху не приводили: не приспособленные к северному климату растения гибли, не успев подняться над землей. "Противоположный берег Кольского зaливa весь покрыт зеленью, — отмечал Беляев, — a нa мурмaнских площaдях торчaт редкие черные веники". Александр Романович решил помочь делу и написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада украинской академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири. 11 сентября 1932 года в "Полярной правде" писатель размышлял над проблемами озеленения в Заполярье. "Вместо того, чтобы затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных растительных зон, не проще ли... взять готовый материал — карельскую березу, ель, сосну, иву, рябину и прочее". Сегодня Мурманск с полным основанием считается рябиновым городом. А у поэта Виктора Тимофеева даже стихотворение есть, ставшее хорошей песней, — "Рябиновый Мурманск". Так что Беляев и здесь хотя бы отчасти оказался провидцем.

Однако, его интересовал не только завтрашний день заполярной столицы, но и устранение недостатков дня сегодняшнего. Призыв к решению сиюминутных проблем, не становившихся, впрочем, от этого менее насущными, нашел отражение в заметках, опубликованных в многотиражке механических мастерских "Севтралтреста" "Заполярный металлист". Здесь писатель предстал перед читателями в облике рабкора А. Б.

"Беспризорный уголь лежит напротив мехмастерской около ж. д. полотна, он принадлежит мастерской, но так как никто за углем не наблюдает, то его таскают топить печи жители соседних бараков. Надо принять соответствующие меры. А. Б.".

"2 года как работает бондарный завод, но до сих пор не позаботились поставить хорошей уборной, у существующей почти нет крыши, в стенах и полу аршинные щели, осенью и зимой тут можно простудиться. Чего же смотрит охрана труда, — пишет рабкор А. Б.".

"Трест, прими меры. Около запасных ж. д. путей на базе устроены склады бочек — тары под рыбу. Так как за бочками никто не наблюдает, то они, рассохшись, разваливаются, иногда и сознательно ломаются, а затем растаскиваются на дрова, — пишет рабкор А. Б.".

Что еще известно о Беляеве-мурманчанине? То, что он ходил в море на рыбный промысел. То, что ему, по некоторым данным, поручили написать историю тралового флота, однако из-за кратковременности своего пребывания на Кольском полуострове написать ее он не успел. Уезжая из Мурманска, Александр Романович увез с собой снимок, на котором он — в теплой саамской малице. Единственный сохранившийся мурманский снимок писателя.

Впечатления от жизни фантаста в заполярной столице в дальнейшем вошли в два его романа — "Чудесное око" и "Под небом Арктики". Процитирую. "Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры: к складам — с рыбой, от складов — с солью". И в другом месте: "Мурманск... Консервные и засолочные заводы... Горы рыбы...". Как видите, город, изображенный Беляевым, отнюдь не фантастичен. Это тот самый Мурманск, в котором писателю довелось жить и работать, Мурманск, за лучшее будущее которого он ратовал публикациями в "Полярной правде" и "Заполярном металлисте", Мурманск, который он, и уехав, сохранил в своем сердце.

Дмитрий ЕРМОЛАЕВ, сотрудник Государственного архива Мурманской области.

(по материалам Научно-справочной библиотеки ГАМО).

«Вечерний Мурманск».

***

«Здесь ветер — без выходных»

16 марта исполнилось бы 130 лет со дня рождения писателя-фантаста

Александра Беляева

15 марта, 2014 13:32 | Культура

Текст: Ермолаев Дмитрий

Для меня, как и для многих представителей моего поколения, этот человек навсегда

останется первым прочитанным фантастом… Помню лето, каникулы, сад,

шелестящий листвой, пронизанный солнечным светом. По раскрытой странице

ползет муравей. Читаю «Человека-амфибию». Сопереживая прочитанному, пробую на

язык странные, звучные имена — Ихтиандр, Гуттиэре… Бабушка зовет обедать.

Закрывая книгу, бросаю взгляд на обложку. Имя автора — Александр Беляев. И мне

еще невдомек, что однажды, много лет спустя, я нежданно-негаданно обрету в

писателе земляка — мурманчанина.

Неприятности за сочинительство

«Удивительный край!.. Здесь все наоборот: «солнечные ночи», «ночные дни». В этих

краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный

ветер, пролетая над теплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный -

охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжелый климат. Но

всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его

29.03.2024, 18:53 «Здесь ветер — без выходных» — Мурманский вестник — #82532

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403... 2/9

дело». Эти строки, взятые из романа «Чудесное око», посвящены Мурману. На

Кольский полуостров классика советской фантастики Александра Беляева, которому

ныне исполнилось бы 130 лет, привело безденежье и жажда новых впечатлений,

дающих пищу творчеству. В начале 1932 года он появился в Мурманске, мало

походившем тогда на современную многоэтажную, «асфальтово-бетонную» столицу

российского Заполярья, и устроился работать юрисконсультом.

Один из сослуживцев фантаста вспоминал позднее: «Его письменный стол находился

в плановом отделе «Севтралтреста». Как будто бы имел он неприятности за

сочинительство в рабочее время». Последнее весьма вероятно, ибо доподлинно

известно, что из Мурманска Беляев привез готовую рукопись нового романа -

«Прыжок в ничто». Помимо основной деятельности Александр Романович какое-то

время руководил кружком начинающих литераторов, группировавшихся вокруг

редакции «Полярной правды». Появлялись порой в мурманской прессе и его статьи,

подписанные как полным именем, так и псевдонимом А. Б. В этих-то материалах и

высказывает фантаст идеи, которые, по его мнению, должны были помочь

Мурманску приблизить будущее.

Так, в очерке «Голубой уголь», опубликованном 11 марта 1932 года, Беляев называет

Кольский Север «счастливым местом», где ветер дует круглый год с силой, вполне

достаточной для вращения ветряков и генераторов. «Ветер здесь работает без

выходных дней», — замечает писатель и выдвигает идею создания

«аэроэлектростанции» при помощи хитроумного соединения ветряка с насосом.

Последний в свободное от подачи энергии время должен перекачивать воду из

нижнего водоема в верхний. А отсутствие ветра восполняется выпущенной из

верхнего водоема водой, вращающей гидротурбину. «Ветер, который был нашим

бичом… крепко взнузданный, будет служить нам… пилить доски на лесопильном

заводе, поднимать воду в наши дома, отоплять, освещать их, разгружать траулеры и

вагоны, нагружать океанские пароходы». Эта идея Беляева, как и многие другие его

«придумки», близка к реальной жизни и имела все возможности осуществиться еще в

то время: тогда же, в 1932 году, в Полярное был доставлен первый ветряк. Но

нынешняя, вот уже на протяжении второго десятка лет исправно работающая

«мельница» в районе гостиничного комплекса «Огни Мурманска», остается пока

единственным «памятником» этой беляевской мысли.

Рябиновый Мурманск

Еще одно смелое для того времени начинание предложено фантастом в заметке под

названием «Создадим Мурманский зоопарк» — 15 апреля 1932 года. «Никаких клеток

старых зверинцев, — пишет Беляев, — только «острова» зверей под открытым небом…

Естественный полярный пейзаж без подмалевки». Вполне возможно, этот материал

создавался Александром Романовичем под впечатлением от общения со

знаменитым дрессировщиком Дуровым, каковое, по свидетельству литературоведов,

29.03.2024, 18:53 «Здесь ветер — без выходных» — Мурманский вестник — #82532

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403... 3/9

имело место. Зоопарки, где для животных создаются условия, близкие к их

естественной среде обитания, сегодня стали реальностью. Но в Мурманске и эта

задумка писателя не осуществлена. И каждый год мамы ведут детей смотреть на

очередной экзотический зверинец, приехавший со стороны.

В заполярной столице тех лет практически не было зелени. Робкие усилия

энтузиастов устроить газоны, разбить цветники к успеху не приводили:

неприспособленные к северному климату растения гибли, не успев подняться над

землей. Беляев решил помочь делу и написал письмо директору Киевского

акклиматизационного сада украинской Академии наук Н. Ф. Кащенко,

проработавшему много лет в Сибири. 11 сентября 1932 года в «Полярной правде»

писатель размышлял над проблемами озеленения в Заполярье: «Вместо того, чтобы

затрачивать заведомо безнадежный труд и деньги на посадку растений более южных

растительных зон, не проще ли… взять готовый материал — карельскую березу, ель,

сосну, иву, рябину и прочее». Сегодня Мурманск с полным основанием считается

«рябиновым» городом. А у поэта Виктора Тимофеева даже стихотворение есть,

ставшее хорошей песней, — «Рябиновый Мурманск». Так что Беляев и здесь, хотя бы

отчасти, оказался провидцем.

Несмотря на тяжелую болезнь (у него был костный туберкулез позвоночника), в

какой-то степени ограничивавшую его деятельность, классик фантастики, как ни

странно это прозвучит, не был оторванным от жизни мечтателем. Напротив, он — при

том или ином изначально заданном фантастическом «посыле» — стремился к

возможно большей реалистичности своих произведений. В заполярной столице его

реализм нашел отражение в заметках, опубликованных в многотиражке

механических мастерских «Севтралтреста» «Заполярный металлист». Здесь он

предстал перед читателями в облике рабкора А. Б.:

«Беспризорный уголь лежит напротив мехмастерской около ж. д. полотна, он

принадлежит мастерской, но так как никто за углем не наблюдает, то его таскают

топить печи жители соседних бараков. Надо принять соответствующие меры. А. Б.».

«2 года как работает бондарный завод, но до сих пор не позаботились поставить

хорошей уборной, у существующей почти нет крыши, в стенах и полу аршинные щели,

осенью и зимой тут можно простудиться. Чего же смотрит охрана труда, — пишет

рабкор А. Б»

«Трест, прими меры. Около запасных ж. д. путей, на базе устроены склады бочек -

тары под рыбу. Так как за бочками никто не наблюдает, то они, рассохшись,

разваливаются, иногда и сознательно ломаются, а затем растаскиваются на дрова, -

пишет рабкор А. Б.»

«Спасайте архив!»29.03.2024, 18:53 «Здесь ветер — без выходных» — Мурманский вестник —

#82532

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403... 4/9

Внес писатель свой вклад и в развитие на Мурмане архивного дела, ратуя за

сохранность ценных документов. «Собирая материал по истории траловой

промышленности, нам пришлось зайти в архивное бюро, — сообщал он в статье

«Спасайте архив по истории гражданской войны», увидевшей свет в «Полярной

правде» 9 апреля 1932 года. — Чистое, светлое, сухое помещение в две комнаты. На

полках связки дел, аккуратно перевязанные. Отрадное впечатление. Мурманск может

быть спокоен за свою историю. Какую историю? Заглянем на крайнюю полку.

— «Дело по обвинению гражданина такого-то в самовольном занятии комнаты» 1920 г.

Такими делами пестрят полки. Что ж, допустим, это тоже история, будущий историк

города сможет установить, что жилищный кризис существовал в Мурманске и в 1920

г.

— А где у вас отчеты за старые годы «Севтралтреста», архив Гражданской войны?

На этот вопрос мы получаем удручающий ответ. Архив Гражданской войны (отчеты

тоже) был свален в сарае милиции беспорядочной грудой. Если кто интересовался

этим архивом, приходил, рылся и уходил, оставляя после себя еще больший хаос. Из

милиции архив был переброшен «навалом» в дырявый сарай — в Колонизационный

поселок, за 11/2 км от Мурманска, где он пребывает и сейчас. Снег, пробивающийся

сквозь щели, засыпал архив толстым слоем. Придет весна, архив погибнет.

Работники архивного бюро толкались во все двери, просили, били тревогу и пока

добились только того, что получили обещание перевести архивное бюро вместе с

остатками архива гражданской войны еще дальше, за 31/2 км от города, в небольшой

домишко на болоте, куда весной ни хода, ни проезда и где в случае пожара никакая

помощь немыслима». Как отреагировали власти на эту статью — неизвестно, но, судя

по тому, что материалы по истории Гражданской войны на Кольском полуострове и

ныне бережно хранятся в Государственном архиве Мурманской области, спасти

документы удалось.

Горы, рыбы и стада

Писатель покинул наш край осенью 1932 года. Мурманские впечатления он отразил в

романе «Чудесное око», впервые опубликованном в 1935 году на украинском языке.

Его сюжет закручивается вокруг изобретения радистом мурманского траулера «Серго

Орджоникидзе» (интересно, что РТ-85 «Серго Орджоникидзе», принадлежащий

Севгосрыбтресту, вступил в строй в 1937 году — то есть Беляев и тут угадал) Мотей

Гинзбургом подводного телевизора, одной из сфер применения которого становится

поиск косяков рыбы. Свидетелем испытания нового прибора оказывается испанский

журналист, коммунист Бласко Азорес, приехавший в Мурманск. «Азорес вышел из

гостиницы треста в полночь… Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались

корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебедочные цепи. У пристани стояли

траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортеры:

29.03.2024, 18:53 «Здесь ветер — без выходных» — Мурманский вестник — #82532

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403... 5/9

к складам — с рыбой, от складов — с солью. Азорес быстро прошел в конец пристани к

большому траулеру. Был отлив, и борт траулера покачивался почти вровень с

пристанью. Азорес взошел на борт и поднялся в капитанскую рубку». Мурманск в

этом произведении — центр нового, некогда дикого, но преображенного волей людей

Севера. «Мурманск… Консервные и засолочные заводы… Горы рыбы… Оленьи стада…

Оленьи колхозы и совхозы… И здесь — перерабатывающие заводы. Сверкает огнями

флотационная фабрика города Кировска. Шумят заполярные гидроэлектростанции.

Серебряной лентой протянулся Беломорский канал».

Три из пятидесяти

В 1938 году в печати появился роман «Под небом Арктики». Это история о

путешествии американского рабочего в сопровождении советского инженера по

советскому Заполярью. Беляев выдвигает здесь идеи отопления Арктики и

Антарктиды, уничтожения вечной мерзлоты, описывает подземный арктический

курорт, превращенный в вечнозеленый рай. Один из героев этого произведения

Ольгов — главный «аэрофикатор» Севера. «Он жил на озере Имандра, где находился

северный аэропорт, но имел квартиру в Ленинграде, — информировал читателей

Беляев. — У него был годовой билет во все ленинградские театры, и, приезжая на

побывку домой, Ольгов или посещал театры, или проводил время в кругу друзей.

Через несколько дней он уже начинал скучать по своей амфибии и уезжал на Север».

Ольгов был летчиком с двадцатилетним стажем. «Сейчас мой маршрут Мурманск -

Шпицберген, — сообщал он. — А база — на озере Имандра. С Имандры так и летим на

Шпицберген. Там бухточка подходящая для посадки есть. Полеты на Шпицберген для

меня будничная работа. А так мало ли чего не случается! Траулер пропавший

разыскивать, или ледокол затрет. Чего со мной не было! Даже самолет в воздухе

горел, и ничего, жив, не берет меня никакая сила».

Другой персонаж — лопарь Пелькин вспоминает в романе «свою жизнь, свою карьеру

от лопарского мальчика, бродившего со стадами оленей по тундрам, до главного

инженера заполярной линии электрификации Севера. Путешествие на ледоколе,

полет на аэроплане, авария, первое знакомство с переносной ветросиловой

установкой, сыгравшей такую роль в его судьбе… Педагогические курсы в Мурманске,

годы учения в Ленинграде… Пелькин был одним из первых нацменов Севера,

поднявшихся на уровень высших технических знаний. За ним идут другие…»

В общем, Мурманск оставил в судьбе и творчестве писателя свой особенный,

неповторимый и неизгладимый след. Подсчитано, что из 108 фантастических

проектов Жюль Верна оказались ошибочными или неосуществимыми на практике

только 10, из 86 идей Герберта Уэлса не оправдались 9, а из 50 смелых замыслов

Беляева — только 3. И может быть, не осуществленные пока «мурманские» идеи

Александра Беляева еще воплотятся в жизнь? Кто знает...

29.03.2024, 18:53

«Здесь ветер — без выходных» — Мурманский вестник — #82532

https://www.mvestnik.ru/culture/pid201403... 6/9

Дмитрий ЕРМОЛАЕВ,сотрудник Государственного архива Мурманской области

(По материалам Научно-справочной библиотеки ГАМО)

Опубликовано: Мурманский вестник от 15.03.2014

https://vk.com/@murmansk51russia-murm...

"Никаких клеток старых зверинцев-этих буржуазных тюрем для зверей! Только "острова" зверей под открытым небом. Водоемы. Вольеры для птиц и мелких зверьков. Естественный полярный пейзаж без "подмалевки". Подлинное полярное небо. Что может быть лучше?..

Но такой зоопарк не только интересное и здоровое зрелище, в особенности в Мурманске, так бедном зрелищами. В зоопарке можно развернуть большую научную и просветительную работу"

"Создадим Мурманский зоопарк"

"Наши полярные ученые-энтузиасты будут отапливаться ледяными полярными ветрами... Ветер, который причинял нам столько неприятностей, аварий, потерь, будет служить нам. Нет ничего фантастического и в мысли "ветрофицировать" и наши траулеры, установив на них ветряки... Неоспоримо одно — большой мурманский ветер поможет создать нам большой Мурман".

"Голубой уголь"

"Хоттабыч был великолепен в новой пиджачной паре из белого полотна, украинской вышитой сорочке и твёрдой соломенной шляпе канотье. Единственной деталью его туалета, которую он ни за что не согласился сменить, были туфли. Ссылаясь на мозоли трёхтысячелетней давности, он остался в вычурных, богато расшитых золотом и серебром туфлях, которые в своё время свели бы, наверное, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида...".

Любовь джинна к "вышиванкам" вскоре забылась, а вот шляпа-канотье и восточные туфли с загнутыми носами без задников стали непременными атрибутами Хоттабыча, без которых его изображать запрещается.

Создателем же канонического визуального облика Хоттабыча считается знаменитый иллюстратор Константин Ротов, первым изобразивший джинна в журнальной публикации в "Пионере".

Он был первым, но не последним — во второй публикации, в "Пионерской правде", Хоттабыча рисовал другой хороший художник, Николай Радлов, уже знакомый нам по первопубликации "Волшебника Изумрудного города". Но газета, к сожалению, не дает художнику таких возможностей, как журнал, поэтому рисунки Радлова были крошечными и без деталей.

Вот, например, газетная иллюстрация Радлова к эпизоду в цирке.

А это, для сравнения, ротовский рисунок в журнал:

Поэтому первое книжное издание вышло с ротовскими иллюстрациями — по обычаям тех лет, заново перерисованными.

В целом же Хоттабыча иллюстрировали много раз, и классическими, кроме ротовских, считаются работы трех художников.

Первые послевоенные издания выходили с иллюстрациями тогда еще начинающего книжного художника Генриха Валька, которому до его классических работ вроде "Незнайки на Луне" было очень далеко. Тем не менее, "Хоттабыча", несмотря на недостаток опыта и образования (Вальк был самоучкой), он отрисовал довольно неплохо.

Через пару десятилетий книгу Лазаря Лагина стали издавать с иллюстрациями Германа Мазурина. Он сначала нарисовал два диафильма — "Старик Хоттабыч" и "Брат Хоттабыча Омар Юсуф".

И эти диафильмы оказались настолько удачными, что Германа Алексеевича позвали в книжку.

Ну а в последние годы советской власти книжку "Старик Хоттабыч" издавали в основном с рисунками Виталия Горяева

Мне они нравятся меньше других, но именно Хоттабыч кисти Горяева изображен на надгробном памятнике Лазаря Лагина.

Чтобы было проще сравнивать, я решил показать вам небольшую галерею иллюстраций на одну тему. Например, изображение полета Хоттабыча и Вольки на ковре-самолете.

Начнем сначала — Константин Ротов журнальный:

Константин Ротов книжный

Генрих Вальк

Герман Мазурин диафильмированный

Герман Мазурин книжный

Виталий Горяев

Я думаю, у вас уже наверняка возник вопрос — а откуда такое изобилие? Почему "Мэри Поппинс" центральные издательства всегда издавали с иллюстрациями Калиновского, с "Волшебником Изумрудного города" — обходились только иллюстрациями Владимирского, а к "Старику Хоттабычу" чуть не каждые 10 лет рисовали новую линейку иллюстраций, причем художники первого ряда?

А я скажу: "Во-о-от! В этом-то все и дело!".

А объясню все в следующей главе.

https://vad-nes.livejournal.com/777104.html

Да что далеко ходить — чтобы забраковать иллюстрации, достаточно и того, что с Хоттабычем там постоянно таскаются не два, а три пионера — Волька Костыльков, Женя Богорад и еще один их одноклассник — Сережа Кружкин, тоже, кстати, бывший баран. Его в последующих редакциях выпилили.

Или другой пример — в 2013 году издательство "Нигма" переиздало редакцию 1938 года, но использовало иллюстрации Г.Мазурина, на которые у них были права. В результате получился какой-то испанский стыд. Как вы думаете — кто этот тип в темных очках?

Люди моего поколения, выросшие на послевоенной редакции, уверенно скажут — это американский интурист, мистер Вандендаллес, владелец заводов, газет, пароходов...

А вот и нет — в тексте 1938 года волшебное кольцо попало в руки Феоктиста Кузьмича Хапугина, бывшего нэпмана-частника, а ныне помощника завхоза кустарной артели "Красный, извините, петух". Стильно одевались кустари в 30-е, что еще скажешь?

Но самое веселье начинается во время приключений в Италии, где обнаруживается все тот же "Хапугин", который на сложных щах слоняется по римским дорогам.

И что ответить родителю на закономерный вопрос ребенка — откуда взялся в Неаполе кустарь-одиночка с мотором? "Извини, у издателя были не те иллюстрации"?

Автор "Хоттабыча" действительно постоянно изменял текст. Прямо как сегодняшние авторы сетевого самиздата, которые часто допиливают свои книги, изменяя содержание до неузнаваемости.

Здесь я немного отвлекусь, и скажу, что недооценный писатель-фантаст Лазарь Гинзбург был невероятно продвинутым для своего времени автором.

Именно Лагиным был написан едва ли не первый в отечественной фантастике роман о классическом "попаданце" под названием "Голубой человек", где в самый конец XIX века попадает обычный комсомолец 1960-х годов. Пользуясь знаниями, полученными в курсе "Истории КПСС", он активно включается в борьбу за дело будущей революции, и даже с молодым Лениным встречается. стать главным советником Ильича, выгнать из партии Троцкого, расстрелять Хрущева и что там еще делают сегодняшние попаданцы автор ему не дал — не те времена стояли за окном, но и без того получилось неплохо.

Серьезно, не вру. Недавно перечитал эту книгу — и совсем не расстроился, как это часто бывает с книгами детства. Как ни странно, там не агитка и не лобовое воспевание партии. Просто уже немолодой человек, убежденный коммунист, вспоминает навсегда ушедший мир своей молодости.

Также Лагин является автором одного из первых полноценных фанфиков в советской литературе. Не так, как обычно — сел Алексей Толстой переводить "Приключения Пиннокио" и случайно написал свою книгу с похожими героями. Нет, у Лагина полноценный фанфик "Войны миров" Герберта Уэллса, чистой воды спин-офф. Повесть "Майор Велл Эндъю" рассказывает об одном небольшом эпизоде времен вторжения марсиан в Англию, который остался вне внимания автора "Войны миров".

Причем, как это иногда случается, фанфик оказался как бы не сильнее оригинала. По крайней мере, меня в детстве "Майор Велл Эндъю" реально перепахал, а вот "Война миров" произвела гораздо меньшее впечатление.

Но вернемся к разным Хоттабычам. Литературоведы выделяют две редакции "Старика Хоттабыча", первую и вторую, довоенную и послевоенную, 1938-го и 1951-го года.

В этом есть резон, потому что это, по сути, две разные книги. Для первого послевоенного издания Лагин, де факто, написал книгу заново — часть эпизодов выбросил, часть переписал и еще больше сочинил новых. В итоге книга вдвое увеличилась в объеме, а от старого "Хоттабыча" сохранилась хорошо если треть.

Почему он это сделал? Причина новой редакции та же, что и с "Волшебником Изумрудного города" — новые времена потребовали новой книги. Ведь тридцатые и пятидесятые это не просто разные исторические периоды — это разные исторические эпохи.

Довоенного "Хоттабыча" не случайно часто сравнивают с написанным в те же годы "Мастером и Маргаритой" Булгакова — все то же пришествие могущественной волшебной силы в город с неидеальными жителями, испорченными квартирным вопросом.

Обе книги написаны профессиональными фельетонистами и это очень видно — всей разницы, что у Булгакова книга взрослая, поэтому ресторан "Грибоедов", театр "Варьете" и разоблачения алчных до нарядов женщин до нижнего белья, а у Лагина повесть детская, поэтому — парикмахерская "Фигаро здесь №1", кинотеатр "Роскошные грезы" и разоблачение Хоттабычем "обычной ловкости рук" китайского фокусника Мей Лань-чжи в цирке.

В довоенной книжке все еще очень камерно, по-домашнему, там нет ни полетов в космос, ни даже Индии — только болтливый гражданин Пивораки и пресловутые "500 эскимо" в цирке. Волька еще не плакатный пионер, а обычный ребенок, который и на подсказку с радостью соглашается, и табличку "Закрыто на учет" в разнесенной джинном парикмахерской для конспирации повесить может, и даже плохими словами ругается.

— Товарищи... Братцы... Вы меня не слушайте... Разве это я говорю?.. Это вот он, этот старый болван, говорит... Я официально заявляю, что за эти слова не отвечаю.

Сравните с послевоенным обезжиренным:

— Товарищи!.. Граждане!.. Голубчики!.. Вы не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, старик, заставляет меня так говорить…

К пятидесятым же небогатая и неказистая страна "Золотого теленка" и "Волги-Волги" изменилась до неузнаваемости, и старый "Хоттабыч" никак не вписывался в реалии "красной империи", раскинувшейся на треть глобуса, рвущейся в космос и собирающейся строить атомные подводные лодки.

Надо было или переходить в разряд исторических романов, или осовременивать книжку. Лагин выбрал второе.

Послевоенный "Хоттабыч", безусловно, стал более идеологичным, но и более цельным, с четко прописанной главной мыслью. Роман-фельетон стал настоящим гимном стране, где не в деньгах счастье, а чудеса творят сами люди — своим трудом и своими умом.

Да, выигрыв в масштабности и эпичности, "Хоттабыч" потерял в камерности и мне, например, очень жаль, что оттуда выпали совершенно зощенковские диалоги 30-х:

— Ездиют тут на верблюдах...

— Да, чуть-чуть несчастье не приключилось.

— Тут, я так полагаю, главное не мальчишка. Тут, я так полагаю, главное — старичок, который за мальчишкой сидит...

— Да, сидит и шляпой обмахивается. Прямо как граф какой-нибудь.

— Чего смотреть! В отделение — и весь разговор.

— И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо!

— Эта животная краденая.

Исчезли и местечковые шутки на грани фола — в прямом смысле слова местечковые. В довоенной книге "вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, ... вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово «лехододиликраскало»". В этом заклинании джинна бывший ученик хедера процитировал первую строчку гимна, который раз в неделю поют все ортодоксальные иудеи, встречая Шаббат (Субботу): «Леха доди ликрат кала…» — «Иди, мой возлюбленный, навстречу невесте…».

В пятидесятые Хоттабыч уже просто произносит «странное и очень длинное слово» (знаменитого "трах-тибидох" в книге никогда не было, его придумал для радиоспектакля 1958 года великий Николай Литвинов). Шутка исчезла не потому, что Лагин вдруг застеснялся своего еврейства — наоборот, в послевоенные годы фронтовой корреспондент Лагин выпустил свою единственную книгу на идише «Мои друзья бойцы-черноморцы» (מײַנע פֿרײַנט די שװאַרציאמישע קריגער: פֿראָנט-נאָטיצנ) о евреях-фронтовиках, посвятив ее погибшему на войне брату Файвелю Гинзбургу.

Шутку он убрал потому, что мир вновь изменился, и оценить ее было особо некому. Не было больше в стране местечкового еврейства — нацисты постарались, а молодые евреи уже не знали ни идиша, ни иврита.

Этот процесс адаптации "Старика Хоттабыча" под меняющийся мир не заканчивался никогда. Автор переделывал роман практически к каждому изданию, и грубое разделение на довоенную и послевоенную редакции — оно скорее от бессилия и невозможности учесть все варианты.

Вспомним хотя бы недобровольное путешествие Жени Богорада в Индию. В 1938 году суровый джинн просто продает пионера в рабство, но о его пребывании в Индии Лагин особо не рассказывает: "Поверьте автору на слово, что Женя вёл себя там так, как надлежит вести себя в условиях жестокой эксплуатации юному пионеру. Автор этой глубоко правдивой повести достиг довольно преклонного возраста и ни разу не обострил своих отношений с вице-королём Индии. Ему поэтому не хотелось бы испортить эти с таким трудом наладившиеся отношения".

В 1952 году Женя уже возмущенно рассказывал Вольке, как его едва не продали в рабство, а после попытки пожаловаться белому человеку подняли на смех: "А мой работорговец смеётся: «Нашёл, говорит, кому жаловаться – англичанину! Да если бы не англичане, – да продлятся их жизни в счастье! – в Индии давно уже не было бы работорговли и я разорился бы и был нищ, как последний дервиш»".

В 1955 году, когда СССР принялся налаживать отношения с Индией, Богораза Хоттабыч от греха подальше зашвырнул не в Индию, а к хуситам в Йемен, где его также продают в рабство.

И только в издании 1958 года появляется финальная версия этого эпизода с теплой встречей, цветами, бананами и "хинди руси бхай-бхай".

"Хоттабыч" менялся вместе со страной, перетекая из одной формы в другую — книга, радиоспектакль, кинофильм, мюзикл 79 года с молодыми Боярским, Муравьевой, Абдуловым, Барыкиным...

История древнего джинна, попавшего в молодую страну, стала своеобразным зеркалом этой державы, изменяясь вместе с ней.

И даже в новой России, когда классические сказки вспоминали разве что при попытках срубить легких денег на известном брэнде, "Хоттабыч" продолжал отражать страну.

Но об этом — в следующей, последней главе про сварливого джинна.

https://vad-nes.livejournal.com/777288.html