Еще задолго до назначенного часа, в холле гостиницы «Астория», около кадки с пальмой, начали собираться приглашенные— писатели, представители издательств, ученые-популяризаторы. Первым пришел профессор-геофизик Борис Петрович Вейнберг — невысокий, весьма подвижный, несмотря на полноту, человек, с лукавой усмешкой, таявшей в бороде. Сын знаменитого литературоведа-переводчика Гейне, Борис Петрович много и с пользой потрудился в области физики Земли и был неплохим популяризатором: его книга «Снег, иней, град, лед и ледники» выдержала несколько изданий. Борис Петрович хорошо владел английским языком и согласился быть толмачом на встрече с Гербертом Уэллсом.

Затем пришли Яков Исидорович Перельман, Николай Алексеевич Рынин и писатель Александр Романович Беляев — автор известных научно-фантастических романов. Неуемные поборники специфического жанра литературы — научной фантастики и популяризации собрались, чтобы побеседовать с одним из королей этого жанра.

Мы сидели за столом, обсуждая в оставшиеся четверть часа возможные детали встречи. Каждого занимала мысль о том, какое впечатление произвела на Герберта Уэллса наша страна. До приезда в Ленинград он уже успел побывать в Москве, на Днепрогэсе, видел нашу молодежь на физкультурном параде на Красной площади. Ведь это он, Уэллс, беседовал почти пятнадцать лет назад с Владимиром Ильичом Лениным, которого потом в своей книге «Россия во мгле» назвал «кремлевским мечтателем». Да, Уэллс в 1920 году не поверил в «Россию электрическую». Он полагал, что она навсегда останется такой же, какой была некогда при капитализме,— жалкой азиатской деревней, погруженной в спячку и мглу...

Но за годы, прошедшие со времени первого визита писателя, произошли громадные перемены. Выполнен с лихвой ленинский план электрификации страны... Горячий накал первых пятилеток... Магнитка... Кузбасс... Комсомольск-на-Амуре... Днепрогэс...

Какова теперь в представлении британского романиста советская страна?

По этому поводу в холле разгорелись жаркие споры.

— Бьюсь об заклад,—горячился Вейнберг,— что Уэллс находится в состоянии полной растерянности. Если он хорошенько смотрел, то должен будет отказаться от своих прежних мнений о России.

— Разумеется,— вставил реплику деликатный Перельман.— Уэллс как большой и настоящий художник не может равнодушно воспринимать перемены, которые бросаются всем в глаза.

— Эге, Яков Исидорович,— возразил Рынин.— Не забывайте, что Уэллс художник с капиталистическим, уточняю, с бри-танско — капиталистическим, мировоззрением. Он сын английского лавочника, торговавшего колониальными товарами. А такие люди не очень-то охотно расстаются со своими убеждениями.

— Мне хотелось бы добавить кое-что к сказанному,— включился в беседу Беляев.— За последние десятилетия научно-фантастическая литература за рубежом невероятно деградировала.

Убогость мысли, низкое профессиональное мастерство, трусость научных концепций — вот ее сегодняшнее лицо... Любопытно, что думает по этому поводу Уэллс.

Ведь он по-прежнему остается властителем дум в этой области.

— Одним словом,— заключил Вейн-берг,— Уэллсу предстоит жаркий разговор, если, конечно, он не увильнет от него по-британски...

Наша беседа была прервана приходом представителя ВОКСа — Андриевского.,

— Герберт Уэллс просит -к себе в номер,— сказал он.— Прошу не очень утомлять его расспросами, так как он устал после поездки в Колтуши к академику Павлову. — Андриевский сделал короткую паузу, а потом добавил: — Он чем-то, кажется, раздражен...

*— Ага! — усмехнулся в бороду Вейн-берг.— Он раздражен... Видно, Иван Петрович поговорил с англичанином по •душам!

В номере «люкс» навстречу нам поднялся высокий худощавый человек с седым коротким «бобриком» на голове и глубоко посаженными внимательными, но усталыми глазами. Борис Петрович представлял нас поочередно, и Уэллс крепко пожимал каждому руку, приговаривая по-русски:

— Очень, очень приятно!

Я оглядел номер. В глубине его на диване лежал, задрав ноги на спинку, рослый человек в золотых очках. Он читал какую-то книгу. Это был сын писателя. Своим не очень джентльменским поведением он выказывал полное пренебрежение к гостям: мол, не ко мне пришли... Он даже не поднялся, так все время

Г. Уэллс и его сын на прогулке в ЦПКиО в Москве 23 июля 1934 года.

и лежал на диване, пока мы беседовали с его отцом.

Уэллс пригласил нас к круглому столу, уста,вленному вазами с фруктами. При посредстве Бориса Петровича завязалась беседа. Ее тон, характер и направление лучше всего передать, если воспроизвести эту беседу примерно так, как она происходила, то есть «в лицах».

Уэллс: Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати сказать, одна из моих главных целей поездки в Советский Союз. После смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей «Пенклуб». В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в «Пенклуб». Но Горький сказал, что это неприемлемо, так как «Пенклуб», не делая никаких политических различий, принял в число своих юридических членов корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично очень сожалею, что услышал из уст Горького отказ...

Вейнберг: Это произошло потому, что многие писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать геополитические устремления своих фашистских диктаторов.

Уэллс: Писатель должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции.

Беляев: Господин Уэллс, позвольте спросить вас, были ли вы свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман «Джоан и Питер»? Я с содроганием прочитал* его в оригинале. Разве он не тенденциозен?

Уэллс: У нас разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем только классовую борьбу.

Перельман: Мне представляется, что ваш великолепный роман «Борьба миров» в подтексте имеет в виду тоже классовую борьбу?

Уэллс: Возможно, возможно... Простите, вь не тот ли самый мистер Перельман, который так своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу «Удивительную физику» — так она именуется в английском переводе.

Перельман: Тот самый...

Уэллс (смеясь): И который разоблачил моего «Человека-невидимку», указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок... И мистера Кэвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения...

Перельман: Каюсь, было так... Но ведь от этого ваши романы хуже не стали.

Уэллс: А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места своих романов от читателей. Как же вам удалось меня изобличить?

Перельман: Видите ли, моя специальность— физика. Кроме того, я еще и популяризатор...

Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, я преподнес Герберту Уэллсу несколько десятков его книг, изданных в разное время в СССР после Октября. Вручая подарок, я добавил, что общий тираж его произведений, вышедших на русском языке, превышает несколько сот тысяч экземпляров.

Уэллс: Благодарю вас. Это гораздо больше, чем издано за то же время в Англии! Весьма приятный сюрприз.

Рынин: Вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас, как признанного мастера трудного жанра научной фантастики.

Беляев: Читают у нас книги и других писателей-фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения советских писателей?

Уэллс: Я по нездоровью не могу следить за всем, что печатается в мире. Но я с удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху.

Вейнберг: Чем именно отличаются, позвольте вас спросить? Мы будем вам весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы — один из самых массовых, а кроме того, он близок нам особенно.

Уэллс: Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет весьма краток. В современной научно-фантастической литературе на Западе невероятно много фантастики и столь же невероятно мало науки...

Вейнберг: Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем думаете?

Уэллс: Мне сейчас шестьдесят восемь лет... А это означает, что я должен думать над тем, зажгу ли я шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге... Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует только Герберт Уэллс... И все же я продолжаю работать над книгой, в которой мне хочется отобразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.

Беляев: Нас радует, что вы не останетесь в стороне от общей борьбы против военной угрозы. Правильно я вас понял?

Уэллс: Более или менее правильно.

Вейнберг: Мы надеемся, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая война миров.

Уэллс: Господин профессор, боюсь, что из меня, вероятно, выйдет плохой баррикадный боец... Да и, кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли смогут говорить перья...

Рынин: Не скажите, не скажите, мистер Уэллс. Иное перо сильнее пушек.

Уэллс не ответил на эту реплику. Он внимательно оглядел своих гостей и, помолчав, тихо произнес что-то по-английски. Мы вопросительно посмотрели на Бориса Петровича Вейнберга. Тот встал и сказал по-русски: «Уэллс благодарит за беседу и жалуется, что у него разболелась голова». Мы раскланялись и вышли.

  Автограф Уэллса, оставленный им в книге впечатлений ЦПКиО: «Когда я умру для капитализма и снова воскресну в советских небесах, то я хотел бы проснуться непосредственно в парке культуры и отдыха».

журнал «Уральский следопыт» 1962 г. №7

— Простите, Яков Исидорович,— удивленно пожал я плечами,— какое отношение имеете вы к погибшей буренке? И что общего между судебными законами и законами физики?

— Приходите в горсуд, узнаете. Перефразируя изречение Козьмы Пруткова, можно сказать, что и физика, подобно терпентину, на что-нибудь да годится.

Действительно, дело железнодорожного машиниста оказалось теснейшим образом связано с законом Ньютона об инерции массы.

Адвокат, защищавший машиниста, настаивал на научной экспертизе. Так Яков Исидорович очутился в судебном заседании в качестве физика-эксперта, или,1 как его именовал председательствующий, «сведущего лица».

А дело заключалось вот в чем.

Товарный поезд следовал по уклону. Из-за поворота машинист внезапно заметил на путях корову. Пущено в ход экстренное торможение. Тормоза «взяли», но, странное дело: состав, визжа и громыхая, продолжал двигаться вперед. Дан был контрпар, однако и это не очень существенно изменило картину. Наконец,

поезд, окутанный облаком пара и пыли, остановился, но было уже поздно: левой буферной тарелкой локомотива корова была сбита под колеса.

Машиниста обвинили в злостном нарушении правил, а владелец коровы вчинил вдобавок гражданский иск о возмещении причиненного ущерба.

— Граждане судьи,— доказывал машинист, чуть ли не со слезами в голосе.— Не виноват я. Торможение и контрпар дал вовремя, это подтверждено и на следствии. Но я ничего не мог поделать. Состав, не слушаясь тормозов, гнал меня вперед. За шестнадцать лет работы первый такой случай, какая-то непонятная чертовщина...

Когда очередь дошла до эксперта, он попросил разрешения повесить на стене большой лист черной фотобумаги, достал мелок и начал читать популярную лекцию о первом законе Ньютона, поясняя ее схемами на импровизированной доске и двумя бильярдными шарами, которые покатил по судейскому столу. Негромким, чуть глуховатым голосом Яков Исидорович растолковывал суду, прокурору, защитнику, а заодно и обвиняемому причины странного поведения состава в начале торможения.

— На станции отправления поезд бцш сформирован неправильно. В голове поставили два вагона с грузом, потом прицепили тридцать восемь порожних платформ, а в хвосте поставили одиннадцать груженых пульманов. Совершенно очевидно, что при таком неравномерном распределении массы поезда по длине, даже экстренное торможение и контрпар, примененные машинистом своевременно, нужного эффекта не дали. В случившемся виновен неправильный метод формирования поезда,4 не учитывающий закона инерции.

Машиниста оправдали, но обязали возместить стоимость зарезанной коровы...

Так Я. И. Перельман лишний раз доказал, что «и физика, подобно терпентину, на что-нибудь да годится»...

А ведь именно это и составляло весь смысл жизни и деятельности Якова Исидоровича Перельмана — подлинно «неис-

тового» популяризатора точных наук. Он был основоположником нового литературного жанра — увлекательного рассказа о законах точных наук. Его всемирно известные занимательные физика, астрономия, арифметика, алгебра, геометрия, механика, межпланетные сообщения, задачи разошлись по всему свету тиражами, далеко перевалившими за миллион экземпляров.

Яков Исидорович был заслуженным и общепризнанным патриархом семьи авторов-популяризаторов. Он щедро делился своим опытом с другими и вдохновил многих ученых последовать его примеру. Не жалея сил, Перельман терпеливо «откапывал» повсюду способных людей, расширяя плеяду неистовых «за-нимательщиков», главою которых был сам.

На юге, в Николаеве, он отыскал ин-женера-технолога Владимира Владимировича Рюмина, помог ему найти себя в новом амплуа, и на свет появился превосходный автор «Занимательной химии» и «Занимательной техники»...

В Москве был «обнаружен» профессор физики Александр Васильевич Цин-гер — страстный собиратель гербариев. Благодаря физику Перельману, физик Цингер стал автором — На этот раз чудесной «Занимательной ботаники»...

Синоптиков Главной геофизической обсерватории в Ленинграде — Даниила Осиповича Святского и Татьяну Николаевну Кладо — Перельман убедил попробовать свои силы и на литературном поприще, и вот выходит в свет «Занимательная метеорология»...

Астроном Василий Иосифович Прянишников с легкой руки Перельмана написал книгу «Занимательное мирове-дение»...

География, геология, геохимия, минералогия, статистика, медицина и даже военное дело (я имею в виду книгу полковника В. П. Внукова «Физика и оборона страны», прямо продолжавшую лучшие перельмановские традиции) оказываются втянутыми в орбиту занимательной популяризации.

...С Яковым Исидоровичем Перельманом я впервые познакомился летом 1923 года в Полтаве* когда мне ко дню рождения подарили книгу «Занимательная физика». Не думал я тогда, что через какие-нибудь десять лет буду сотрудничать с автором книги, казавшимся мне

непостижимым волшебником, сумевшим вдохнуть веселую жизнь в мертвые догмы школьной премудрости.

Яков Исидорович и на самом деле был таким волшебником. Он поразительно умел отыскивать (и не только в книгах, но и в окружающей действительности!) обыденные факты, талантливо подавал их в увлекательной доходчивой форме, превращая самые обыкновенные вещи в парадокс.

Этим искусством Перельман владел в/совершенстве!

Я не раз спрашивал его о том, как он стал поэтом физико-математических наук. Перельман всегда отвечал:

— Этим я обязан своим учителям. Они научили меня не только любить математику и физику, но и, если хотите, парадоксально мыслить. Я стал отыскивать занимательное начало всюду, даже там, где его и в помине не было.

Яков Исидорович родился в 1882 году в городе Белостоке. В 1909 году он окончил Петербургский лесной институт со званием «Ученый лесовод первого разряда». Однако лесоводом он не стал. Преподаватель математики в Институте

А. С. Домогаров научил его видеть за формулами и канонами нечто новое, необычное.

Вторым учителем Перельмана были книги. Он читал много, систематически и я бы сказал — педантично. Это выражалось в том, что Яков Исидорович строжайшим образом вел картотеку прочитанного. Помню стеллажи с аккуратными коричневыми ящичками, полными исписанных каллиграфическим почерком каталожных карточек. Они занимали почти всю стену в ‘его обширном кабинете в доме на Плуталовой улице на Петроградской стороне.

Перечитывая А. П. Чехова (уже по-новому, с «занимательных позиций»), Перельман отыскивает в рассказе «Репетитор» задачу, которую купец Удодов решил на конторских счетах гораздо быстрее, чем репетитор его сына — Зиберов. Яков Исидорович остроумно и увлекательно вскрывает математическую сущность купеческого способа решения.

Рассказ Л. Н. Толстого «Как в городе Париже починяли дом» дает Перельману повод комментировать в занимательной форме явления теплового расширения металлов...

У писателя С. Каронина (Н. Е. Петропавловского) Перельман вычитывает историю о некоем Пыхтине — изобретателе «перпетуум мобиле». И Пыхтин тоже попадает на страницы «Занимательной физики» в качестве объекта научного разоблачения негодных попыток...

В «Сценах из рыцарских времен»

А. С. Пушкина мечтатель Бертольд надеется открыть «вечное движение»— Перельман берет это на заметку и вводит в свою «Занимательную физику» пушкинский текст с соответствующими пояснениями...

Повесть М. Е. Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия» дает Перельману еще один пример поисков «вечного» двигателя героем повести мещанином Презентовым. Яков Исидорович физически толкует обширную выдержку из щедринской повести, научно доказывая бесплодность исканий^ Презентова...

Внимательно читая Перельмана, мы найдем в его книгах следы огромной культурной работы. Его произведения густо населены героями романов, повестей, рассказов, очерков — от сервантесовского- Дон-Кихота до советского парашютиста Кайтанова... Выписки из книг — не просто иллюстрации. Они органически вплетены в ткань собственного повествования. И все это делается легко, без назойливости, убедительно, захватывающе.

Он тактично и мягко подвергает анализу научно-фантастические произведения таких королей этого жанра, как Жюль Верн, Герберт Уэллс, Жак Тудуз и других. Не умаляя ничьих сюжетных и литературных достоинств, Яков Исидорович показывает, на какой научной «ниточке» держится все произведение. В 1915 году он впервые высказывает парадоксальную, но научно верную мысль о том, что Герберт Уэллс допустил в своем «Человеке-невидимке» научную натяжку: его герой-невидимка Гриффин по законам биофизики должен быть совершенно слеп.

Подобному «препарированию» подвергались многие тысячи книг, в том числе и иностранных авторов — Яков Исидорович владел немецким, английским, французским, греческим и латинским языками.

Так читал Перельман!

Его талант заключался и в том, что он умел читать, черпая в бездонном кладе-

зе знаний материал для своих оригинальных произведений.

Еще учась в Лесном институте, Яков Исидорович начал работать корректором у книгоиздателя П. П. Сойкина. Здесь он заинтересовался физикой, точнее занимательной физикой. Перельман считал, что обостренный интерес к предмету облегчает понимание и, следовательно, способствует сознательному и прочному усвоению знаний.

Весной 1911 года рукопись «Занимательной физики» была закончена. П. П. Сойкин «щедро» вознаградил ее автора: за двести рублей рукопись стала собственностью издателя.

Когда в 1913 году книга, наконец, увидела свет, первым ее рецензентом был знаменитый физик-педагог Орест Данилович Хвольсон. Он пригласил Перельмана к себе на квартиру, и между ними произошел (кок рассказывал Перельман) такой разговор:

— Вашу книгу прочитал с удовольствием, она отличная, — сказал Орест Данилович.— Но среди физиков я не встречал вашей фамилии. Кто вы?

— Я ученый-лесовод, вот мой диплом...— смутился Перельман.

— Ну, вот что я вам скажу, — ответил Хвольсон.— Лесоводов ученых у нас и без вас, что деревьев в лесу, а вот физиков, которые умели бы так писать, как вы, вовсе нет. Продолжайте писать!

Яков Исидорович некоторое время преподавал физику, но потом целиком отдался литературной работе. Он редактирует журналы «Природа и люди» и «В мастерской природы», печатается в «Мире приключений». В этот период развертывается его талант редкостного популяризатора: одна занимательная книга выходит за другой. О. Д. Хвольсон не ошибся, отговорив Перельмана от занятий лесоводством...

С 1933 года Яков Исидорович работает в Ленинградском отделении издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Здесь и произошло мое второе — уже личное — знакомство с ним. Он помогает создавать научно-популярную литературу для советской молодежи, пишет предисловия к книгам, редактирует переводы.

В середине 30-х годов Яков Исидорович выступает инициатором создания культурно-просветигельного очага совершенно нового типа — Дома Занимательной Науки—■ «ДЗН». В правом кры-

ле знаменитого Шереметевского особняка на набережной Фонтанки в Ленинграде для «ДЗН» была отведена анфилада залов, в которых разместились диковинные экспонаты. Это была подлинная кунсткамера занимательных наук. И тут талант Перельмана сумел сплотить энтузиастов нового дела: астронома

В. И, Прянишникова, писателя Л. В. Успенского (много поработавшего и на «занимательном поприще»), великолепного мастера, творца экспонатов Н. Г. Тимофеева и первого директора «ДЗН» —

В. А. Камского.

Всегда корректный, предельно деликатный, доброжелательный, Я. И. Перельман покорял своим обаянием всех, кто с ним общался. Он считал священным долгом обстоятельно и подробно отвечать на все письма, а получал он их мно-

гими тысячами!—даже и на письма творцов пресловутого «перпетуум мо-биле».

Яков Исидорович не покинул Ленинграда до конца своей жизни. Скончался он в 1942 году, во время блокады Ленинграда.

Книги Я. И. Перельмана переиздаются и в наше время. И все же приходится пожалеть, что имя этого неутомимого пропагандиста знаний до сих пор должным образом не увековечено. Улице, на которой он жил, под стать бы носить имя Перельмана, а не Плуталовой. Мемориальной доски на доме № 12 тоже нет. Дом Занимательной Науки не восстановлена Да и Ленинградскому планетарию не грех бы присвоить имя этого человека, которого можно с полным правом назвать неистовым популяризатором!

«Уральский следопыт» 1961 г. №11

Григорий Иосифович Мишкевич — активный автор «Следопыта»* Он родился в 1906 году на Днепропетровщине, в семье рабочего. Рано потеряв родителей, начал работать учеником столяра, потом токарем-металлистом: сначала в Полтаве, затем в Днепропетровске и в Ленинграде.

Его первая рабкоровская заметка была надпечатана в ленинградской «Красной газете» в 1928 году. Касалась она непорядков во втором механическом цехе завода имени Карла Маркса.

В 1929 году Г. И. Мишкевич стал печататься в журнале «Юный пролетарий». После IX съезда ВЛКСМ, делегатом которого Григорий Иосифович был избран от Ленинградской комсомольской организации, он в 1930 году вступил в партию. Григорий Иосифович работал в 5 газете «Смена» членом редколлегии и заведую-

щим промышленным отделом. Потом в обкоме ВЛКСМ, издательствах ЦК комсомола «Молодая гвардия» и «Детгиз».

За тридцать с лишним лет журналистской работы он напечатал семь книг и брошюр книги об И. В. Бабушкине, К. Н. Самойловой, научно-художественную книгу «Мастер-невидимка», брошюру об истребителях гитлеровских танков и другие, а также более 400 очерков и рассказов. Писал и сценарии научно-популярных фильмов.

Журналистские интересы Г. И. Мишкевича в основном связаны с людьми труда, с успехами науки и техники в СССР, с философскими аспектами научно-технического прогресса.

Две главы из трёх

Академик и мореплаватель. Популяризатор науки и ревнитель космических полетов... Люди — очень разные и в то же время очень схожие.

Их всех объединяет одна общая черта — фанатическая привержен-ность любимому делу, неуемное следопытство.

С волнением вспоминаю о них: общение с такими людьми — большая радость.

ТРОЙНОЙ ПИЛОТ

Раннею весною 1933 года я пришел к профессору Ленинградского института инженеров путей сообщения — Николаю Алексеевичу Рынину. Мне, тогда начинающему журналисту, редакция молодежной газеты поручила «взять интервью» о необычной коллекции ученого.

Дверь открыл коренастый человек с сильно полысевшей ' седой головой, с крупным лбом и внимательными карими глазами. Он посмотрел на часы: я понял, что профессор любил точность.

Мы прошли в кабинет.

Разговор зашел об уникальной коллекции книг, гравюр, рисунков и фотоснимков, посвященных воздушным сообщениям и космическим полетам. Все это упорно и любовно собиралось на протяжении десятков лет. Николай Алексеевич доставал из шкафов и раскладывал на столе один шедевр за другим: снимок заседания секции межпланетных сообщений Академии Воздушного Флота... Обложка первого * номера советского журнала «Ракета»... Картина художника Зеньковича «Дедал и Икар»... Старинные гравюры — «Полет Доминико Гонзалеса на лебедях к Луне», «Катастрофический полет фаэтона на конях к небу», «Ива-нушка-дурачок разговаривает с месяцем»... Забавная карикатура — небесный полицейский регулирует движение на дороге Земля — Марс...

То была действительно редкостная иллюстрированная энциклопедия легенд, мечтаний и фантазий о межпланетных сообщениях!

Главным богатством Николая Алексеевича было, бесспорно, его чудесное собрание книг по воздушным сообщениям и космическим полетам1. Многие преподаватели, научные работники, просто книголюбы и студенты приходили к Рынину, чтобы познакомиться с какой-либо диковинной книгой, отказа никому не было. Николай Алексеевич отвел для таких посетителей один день в неделю, кажется, четверг, и все знали, что прийти можно только в определенное время, так как Рынин во всем любил строгий порядок.

Николай Алексеевич был одержим — в лучшем значении этого слова — идеей космических полетоа. Он был ее неутомимым пропагандистом и популяризатором. Блестящий геометр (его перу принадлежат «Сборник задач по начертательной геометрии» и «Аксонометрия»), автор таких серьезных научных работ, как «Дневной свет и расчеты освещенности помещений», «Кино-перспектива», «Перспектива» и много других. Рынин прежде всего тяготел к своему наилю-бимейшему детищу — воздушным сообщениям и космонавтике.

Примечательна научная судьба Николая Алексеевича. Окончив в начале девятисотых годов Петербургский институт инженеров путей сообщения, он стал наземным путейцем лишь по диплому. Иные пути нацело завладели им — пути в небо! Он стал неутомимым прокладчиком воздушных дорог в стране, для которой телега была чуть ли не вершиной транспортной техники... И не только в тиши кабинета мечтал Рынин о будущем России ф воздухе.

В 1910 году Нико-, лай Алексеевич поднимается на аэростате объемом 1437 кубических метров на высоту 6400 метров — рекордный результат для того времени!

Вскоре Рынин усаживается на зыбкую

1 Библиотека Н. А. Рынина — так называемый Рынинский фонд — хранится ныне в Ленинградской Военно-воздушной Академии имени Можайского.

«этажерку» аэроплана и совершает самостоятельный полет на аппарате тяжелее воздуха.

А еще спустя некоторое время он — в пилотской кабине дирижабля искусно управляет воздушным кораблем...

Инженер наземных путей сообщения становится универсальным пилотом.

Я бережно перелистываю великолепно напечатанные дипломы «тройного пилота». Да, этот человек лично был знаком с воздушным океаном!

Задолго до Октябрьской революции Николай Алексеевич соорудил в .Петербурге одну из первых в России аэродинамическую трубу. Он создает и начинает читать курс «Основы авиации». В советское время профессор Рынин организует факультет воздушных сообщений (деканом которого был до конца дней своих) и становится крупнейшим теоретиком в области проектирования воздушных линий.

При всей многогранности своих обширных знаний и интересов Николай Алексеевич особенно любил космонавтику. В 1927—1932 годах профессор Рынин издал девять выпусков капитального труда «Межпланетные сообщения». Три из них — «Суперавиация и суперартиллерия», «Межпланетные сообщения (мечты, легенды и первые фантазии)» и «Лучистая энергия» были изданы П. П. Сойкиным на собственные средства автора... Остальные выпуски в издании Академии наук СССР и Института инженеров путей сообщения. Тиражи выпусков — не более 1000 экземпляров; все они давно стали библиографической редкостью.

Особенно ценен выпуск, посвященный К. Э. Циолковскому, с которым Николай Алексеевич был очень дружен и состоял в оживленной переписке. Выпуск «Летопись и библиография» содержит сводку литературы — не менее пяти тысяч наименований. Сколько поисков в библиотеках! И все книги прочитаны, и с чисто рынинской добросовестностью проштудированы.

Николай Алексеевич был отменным педагогом.

Его лекции были образцом ясного и строго научного изложения мыслей. Рынин придерживался золотого правила: «Ясность есть вежливость тех, кто публично говорит». Сам он превосходно чертил и рисовал. Очень не любил Рынин, когда студент начинал растолковывать милую сердцу Николая Алексеевича начертательную геометрию «на пальцах»: взмах рукой в пространстве — мол, одна плоскость, еще взмахи — считайте, что проведены секущие плоскости. Он вежливо останавливал такого жесторечивого студента:

— Простите, но я попрошу вас погасить свет в аудитории.

Студент, ничего не понимая, щелкал выключателем. Воцарялась тьма.

— А теперь, пожалуйста, продолжайте, — любезно говорил профессор.

И студент, лишенный спасительной возможности жестикулировать, вынужден был в полной темноте, без всяких чертежей, рассказывать о сложных пространственных построениях, подбирая слова так, чтобы и в темноте объяснение было понятно всем. И если это удавалось студенту (Николай Алексеевич утверждал, что знающему студенту это обязательно удается!), пятерка в матрикуле была обеспечена.

Но вернемся к коллекции Рынина. Как и все «одержимые», он обладал поразительной настойчивостью в пополнении ее. Несмотря на свои уже немолодые годы, он не поленился однажды рыться полдня в пыли книжного развала на Андреевском рынке, но зато «выудил» там ценнейшую добычу: книгу старинных рассказов о «летании Александра Македонского к небу»...

Ему щедро помогали в пополнении коллекции другие энтузиасты, как, впрочем, помогал и он себе подобным. Почтовый ящик Рынина никогда не пустовал.

Константин Эдуардович Циолковский шлет ему из Калуги оттиски своих трудов...

Валентин Петрович Глушко сообщает новые интересные сведения и подробности из истории подготовки межпланетных сообщений в.СССР...

Знаменитый питерский коллекционер материалов по истории воздухоплавания и авиации — агент страхового товарищества «Саламандра» Александр Алексеевич Родных (колоритнейший представитель семьи «одержимых»!) делится с Рыниным своими уникальнейшими экспонатами. Родных делится!!! Надо было знать Александра Алексеевича, чтобы понять, каким уважением пользовался в его глазах Рынин, если Родных жертвовал

что-либо из своих коллекций! Я неоднократно бывал у Родных. Он жил на Петроградской стороне, где-то в районе Бармалеевой улицы. Помню громадные бельевые корзины, ящики и даже бочку из-под огурцов, доверху набитые всевозможными вырезками, брошюрами, книгами, письмами, фотографиями. На видном месте висел окантованный под стекло рукописный журнал «Летун» — детище А. А. Родных. И повсюду развешаны «страшные» предупреждения, написанные на кусках обоев и украшенные для пущей острастки черепами и костями, вроде: «В сем дому просить книги, а т^кже вырезки опасно для жизни!»... Или: «К корзинам не подходить — смертельно!»... Висела и такая любезная надпись: «Родных всех принимает, но ничего никому не дарит!»...

Только для Рынина не было отказа.

Г. Оберт, Г. Хаман, Р. Эсно-Пельтри, Годдарт и многие другие ученые, аэронавты и писатели шлют ему из-за границы статьи, заметки, рисунки...

Многие сотни советских читателей-доброхотов адресуют письма в Ленинград с отзывами, вырезками, критическими замечаниями.

— Вот видите, — сказал Рынин, перебирая груду писем, лежавшую на столе,— никакое собирательство немыслимо без такой коллективной диффузии мыслей.

Замечательный энтузиаст межпланетных перелетов Николай Алексеевич Рынин в предисловии к своей книге «Астронавигация» писал 1 марта 1932 года: «Сделанная нами работа, конечно, не может быть совершенной, но мы сделали, что могли. Пусть могущие сделают лучше».

...Когда наша беседа подходила к, концу, Николай Алексеевич произнес слова, которые мне захотелось немедленно записать. Воспроизвожу эти слова с пожелтевшего листка бумаги, разграфленного в клетку: «Не забудем, что реальная действительность часто превосходит самые пылкие фантазии: ковры-самолеты именно лишь детские сказки по сравнению с воздушными гигантами нашего времени, а колдуны и чародеи просто мальчишки перед овладевшим паром, газом и электричеством человеком».

Право, эти слова ученого-энтузиаста не потеряли своей звонкости и сегодня!

журнал «Уральский следопыт» 1961'11»

1. https://s019.radikal.ru/i631/1204/72/42d2...

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ УКРАИНЫ

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

КГБ при СМ УССР получены данные о том, что в связи с опубликованием в газете "Радянська Україна" статьи "Турист за дорученням", писатель БЕРДНИК распространяет свое письмо-протест, адресованное в ЦК КП Украины.

В частности, это письмо он направил по почте членам СПУ ЧЕНДЕЮ И.М., СТЕШЕНКО И.И., КОЧУРУ Г.П. и другим. Один экземпляр письма БЕРДНИК вручил лично АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧУ, который, по оперативным данным, расценивает факт написания этого документа как "акт мужества и гражданского благородства".

26 марта сего года БЕРДНИК передал письмо-протест в Союз писателей Украины с требованием наказать виновных, якобы оклеветавших его в указанной выше статье, при этом он объявил о начатой им 19 марта сего года голодовке.

2. https://s019.radikal.ru/i604/1204/dd/8318...

Поступающие в КГБ при СМ УССР материалы свидетельствуют о том, что БЕРДНИК продолжает вести себя провокационно.

Характерным является то, что объявленная им голодовка не внесла изменений в образ его жизни. Он по-прежнему подвижный, посещает свои связи по Киеву. Признаков истощения и упадка сил у него не наблюдается.

По полученным оперативным путем дополнительным данным, БЕРДНИК в беседе с западногерманским туристом Марком ГОРБАЧЕМ, находившимся в Киеве в феврале сего года, допускал клеветнические измышления, порочащие наш государственный и общественный строй.

Затрагивая вопрос о политическом положении в Советском Союзе, БЕРДНИК в разговоре с ГОРБАЧЕМ утверждал, что по его "прогнозам", при благоприятных условиях, к 1982 году должны произойти "коренные изменения в структуре управления государством". Однако, продолжал БЕРДНИК, для существенных изменений необходимо поднимать народ, указывая на его историческую миссию, что именно это даст "толчок для пробуждения националистического движения".

Говоря о советской действительности, БЕРДНИК подчеркивал, что в нашей стране "существует психологический пресс, не позволяющий развиваться внутренней культуре и национальной гордости", и что для настоящего времени наиболее характерно "плебейство и хамство на каждом шагу, так как государством руководит тот, кто больше кричит".

Касаясь вопросов творческой работы, БЕРДНИК заявил, что "истинную свободу" он видит лишь на Западе, в США, Канаде или Японии, где "никто не запрещает печататься и существуют все возможности для публикаций и выступлений".

4. https://s018.radikal.ru/i518/1204/94/1c07...

С этой целью 2 апреля сего года БЕРДНИК направил письмо в адрес МРИЦЬ Нины /других данных не имеется/, проживающей в гор. Торонто, Канада, в котором пишет: "...Я с радостью буду работать год или больше, читая лекции. Пусть соответствующие просьбы /от Министерства образования/ идут в Президиум Верховного Совета СССР /Москва/ — копии мне/или ваши университеты пусть автономно ходатайствуют — по тому же адресу..."

Действия БЕРДНИКА продолжаем контролировать через оперативные возможности.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ УКРАИНСКОЙ ССР /В. ФЕДОРЧУК/ Разослано членам и кандидатам в члены Политбюро ЦК КПУ

Інформаційне повідомлення КДБ при РМ УРСР до ЦК КПУ від 14.07.1972 р. щодо повідомлень закордонних ЗМІ про О.П.Бердника.

Допис рукою: Тов. Щербицкому В.В. доложено /пiдпис/ 06.09.1972

1. КОМІТЕТ ДЕРЖАВНОЇ БЕЗПЕКИ при РАДІ МІНІСТРІВ УКРАЇНСЬКОЇ РСР

14 июля 1972 г. № 6791

Секретно

экз. № 1

https://s019.radikal.ru/i618/1204/06/bf40...

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ УКРАИНЫ

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

КГБ при СМ УССР № 572-1 от 13 июня 1972 года подробно докладывал ЦК КП Украины о националистических, антимарксистских взглядах, а также о враждебных проявлениях члена Союза писателей Украины -

БЕРДНИКА Александра Павловича, 1927 года рождения, уроженца с .Вавилово Снегуровского района Херсонской области, украинца, беспартийного, с незаконченным высшим образованием, женатого, находщегося на творческой работе и проживающего в г. Киеве по бульвару Лихачева, 8-б, кв. 16.

29 июня с.г. радиостанции "Свобода" и Голос Америки" в своих аналогичных по содержанию передачах на украинском языке сообщили о БЕРДНИКЕ следующее:

"Нинішнього року в Українській РСР працівники Комітету державної безпеки заарештували понад 100 осіб. Про це повідомляє англійська газета "Дейлі телеграф", посилаючись на інформації, що їх опублікував всесоюзний орган «самвидаву» журнал «Хроника текущих событий” № 25 від 20 травня. Серед них – член Спілки письменників України Олександр БЕРДНИК».

3. https://s53.radikal.ru/i142/1204/fe/22529...

Англійська газета «Дейлі телеграф» далі сповіщає:

«За даними всесоюзного органу «самвидаву» у квітні працівники КДБ вчинили обшук на квартирі БЕРДНИКА. Письменник надіслав листа до ЦК Компартії України, де висловлює протест проти незаконно проведеного обшуку на його квартрі».

«Партійне керівництво України,- пише БЕРДНИК,- видно втратило контроль над діяльністю органів Комітету державної безпеки».

Як повідомляє «Хроніка», згодом міліція повернула БЕРДНИКОВІ його друкарську машинку та статтю Івана ДЗЮБИ, заарештованого 17 квітня у Києві. Машинку та статтю конфісковано під час обшуку.

У зв’язку зі справою Олександра БЕРДНИКА ми раніше повідомляли, що наприкінці квітня орган республіканської Спілки письменників – газета «Літературна Україна» опублікувала статтю під заголовком «У ролі проповідника».

З огляду на деякі міркування БЕРДНИКА про недосконалість людини та суспільства, а також за словами автора статті, про потребу жити і діяти згідно з божим законом, «Літературна Україна» звинуватила БЕРДНИКА в розповсюдженні, мовляв, ідеалізму та містики. Наголошуючи на тому, що твори письменника зазнали критики, як ніби-то антихудожні і антинаукові, автор статті водночас закликає бюро пропаганди художньої літератури Спілки письменників України вжити заходів проти БЕРДНИКА.

У черговому номері «Літературної Укаїни» директор бюро пропаганди Павло АВТОНОМОВ твердив, що свого часу письменникові Олександру БЕРДНИКУ вказували на, мовляв, хибні, антинаукові судження в його публічних виступах перед читачами. Одначе, за словами АВТОНОМОВА, БЕРДНИК не зважив на ці зауваження і виступив з ідейно порочною лекцією.

Наприкінці квітня наслідком цих нападницьких статтей, рада пропаганди художньої літератури Спілки письменників України вирішила позбавити Олександра БЕРДНИКА права виступати

4. https://s019.radikal.ru/i638/1204/8d/3fb8...

за путівками бюро пропаганди. Водночас, вирішено анулювати рекламу на його публічні виступи.

Вістки англійської газети "Дейлі телеграф" про арешт БЕРДНИКА, що їх нібито містить нова "Хроника текущих событий", не підтвердили жодні інші засоби масової інформації".

В 1949 г. БЕРДНИК за проведение антисоветской деятельности был осужден к 10 годам лишения свободы, впоследствии с применением амнистии мера наказания была снижена до 5 лет.

Являясь единомышленником некоторых объектов дела "Блок", БЕРДНИК знакомился с документами "самиздата" антисоветского националистического содержания, в том числе с работой И.ДЗЮБЫ "Интернационализм или русификация?", изъятой у него на квартире при обыске, а также с нелегальным журналом "Украинский вестник".

После произведенного обыска БЕРДНИК, с целью обелить себя перед общественностью, занимался провокационной, клеветнической деятельностью, распространял слухи о якобы объявленной им голодовке, изготовил и распространил среди своих знакомых письмо аналогичного содержания.

Сообщаем в порядке информации.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ УКРАИНСКОЙ ССР

В.ФЕДОРЧУК

Інформаційне повідомлення КДБ при РМ УРСР до ЦК КПУ від 11.04.1973 р. щодо діяльності О.П.Бердника

КОМІТЕТ ДЕРЖАВНОЇ БЕЗПЕКИ при РАДІ МІНІСТРІВ УКРАЇНСЬКОЇ РСР

4 апреля 1973 г. № 218

Совершенно секретно

экз. № 1

1. https://s52.radikal.ru/i135/1204/c7/7cbd8...

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ УКРАИНЫ

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

КГБ при СМ УССР № 218 от 3 апреля 1973 года докладывал ЦК КП Украины о распространении писем-протестов и провокационном поведении члена Союза писателей Украины — писателя БЕРДНИКА.

В бандеровском журнале "Визвольний шлях" № 8-9 за 1972 год опубликована редакционная заметка, в которой говорится, что в книге "Чаша Амріти" БЕРДНИК не случайно ищет спасение в космосе. Герои его произведения — "...идеалисты, однако их путь к познанию мироздания и его творца настолько трагичен, насколько сама жизнь автора и условия его творчества противоестественны, так как изуродованы "соцреализмом". Творчество БЕРДНИКА, по мнению этого журнала, послужило "в качестве обвинения автора в том что он пропагандирует "антинаучное мировозрение", родственное с религией".

По имеющимся данным, БЕРДНИК пытался опубликовать в издательстве "Радянський письменник" сборник повестей "Сонячний шлях", который по заключению редакции издательства требует серьезной доработки.

2. https://s15.radikal.ru/i188/1204/ae/af547...

В повести "Останній іспит", раскрывая внутренний мир подпольщиков, школьников-семиклассников Днепропетровщины автор излагает их рассуждения о жизни человека с идеалистических позиций.

В феврале с.г. указанная рукопись сборника возвращена БЕРДНИКУ.

Поступающие в КГБ при СМ УССР материалы свидетельствуют о том, что БЕРДНИК вновь активизировал свои действия по получению разрешения на выезд в Канаду.

С этой целью 5 апреля с.г. БЕРДНИК направил письмо в адрес ДЖУРАВЦА Георга, проживающего в Канаде, родственника канадского сенатора П.ЮЗЫКА, известного своими злобными антисоветскими выступлениями в националистической прессе.

ДЖУРАВЕЦ Георг неоднократно посещал Советский Союз, встречался с реэмигрантами из Канады в целях получения информации, тенденциозно освещающей положение на Украине. Подозревается в связях со спецслужбами противника и украинскими буржуазными националистическими формированиями за рубежом.

БЕРДНИК в этом письме пишет:

"С благодарностью принимаю приглашение Вашего Комитета и Союза — приехать в Канаду для прочтения цикла лекций о фантастике, футурологии.

Подал ходатайство в Президиум Верховного Совета СССР/Москва/ о разрешении выехать в Канаду сроком на один год. Прошу и Вас направить ходатайства от Ваших организаций на этот же адрес/Москва, Президиум Верховного Совета СССР/непосредственно или же через правительственные каналы с просьбой выдать такое разрешение".

6 апреля сего года БЕРДНИК передал письмо в СПУ, в котором заявил о начатой им 5 апреля с.г. "безводной голодовку", в знак протеста против разбора его поведения на заседании правления Киевского отделения Союза писателей.

3. https://s019.radikal.ru/i609/1204/d5/3c52...

По оперативным данным, в частной беседе БЕРДНИК заявил, что начатая им в третий раз голодовка имеет якобы принципиальное значение. Он рассматривает ее как “битву, которую должен выиграть”.

10 апреля с.г. БЕРДНИК был обследован врачом-терапевтом поликлиники СПУ, а также психиатром районной больницы, которые установили диагноз:

“Состояние глубокой депрессии, реактивное состояние нервной системы, суицидальные мысли у психопатической личности, общая слабость”.

На настояние врачей немедленно госпитализироваться БЕРДНИК категорически отказался, мотивируя тем, что “голодает с целью самоочищения по системе йогов. Голоданием он занимался и раньше, и сам, без помощи врачей, выходил из аналогичного состояния”.

На заседании правления Киевского отделения Союза писателей Украины 10 апреля сего года БЕРДНИК был исключен из членов СПУ за пропагандирование идеализма и поповщины, творчество и поведение которого несовместимы с высоким званием советского писателя.

Действия БЕРДНИКА продолжаем контролировать через оперативные возможности.

/ПРИЛОЖЕНИЕ/: ксерокопии материалов из националистического издания “Визвольний шлях” на 4 листах.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ УКРАИНСКОЙ ССР

В. ФЕДОРЧУК

Разослано членам и кандидатам в члены Политбюро ЦК КПУ

Знахідка й електронізація Степана Храброва

Возврат к юношеским темам произошел после встречи с В. Головачевым, живую магию которого трудно было не ощутить. Он называл себя учеником Ивана Ефремова, совершенно безосновательно кстати, просто как теперь говорят — заманушничал, но все равно это толкнуло меня вернуться к произведениям прославленного мастера. Как раз тогда по заказу одного из издательств мы печатали книгу «Таис Афинская», и я перечитала ее, поразившись богатейшими сведениями из истории. Затем принялась искать других любимых авторов из своего детства и с радостью обнаружила необыкновенную плодовитость Олеся Бердника. Он успел написать много нового: «Вогняний вершник», «Лабіринт Мінотавра», «Зоряний корсар» и «Камертон Дажбога» — феерические сказки о красоте и высокости человеческого духа и силы воли, о божественности и великом предназначении человека.

Далеко шагнула фантастика за годы, в течение которых я не интересовалась ею. Книги самого виновника моих путешествий в прошлое В. Головачева тоже были насыщены и наукой и выдумкой, но казались лишенными романтической наивности, того альтруистического полета души и той необыкновенной легкости и красоты, которыми отличались книги О. Бердника. В них рассматривались проблемы, что тревожили нас, наше общество, а космос являлся лишь антуражем, привлекательным фоном, служащим одному — привлечению к ним читателей всех возрастов: от подростков до людей зрелых и мудрых.

Но продолжу рассказ об Олесе Берднике. За его жизненными перипетиями я, конечно, не следила и о его вольности в речах, расцененных как антисоветская деятельность, и о наказании за них не знала. Теперь же по роду деятельности я часто бывала среди издателей, а те, естественно, тесно сотрудничали с писателями, поэтому многое рассказывали такого, что тогда не публиковалось, что относилось к деталям их внутренней цеховой жизни. От сотрудников киевского издательства «Абрис» я узнала, что в последнее время Олесь Бердник переключился с фантастики на философские произведения, продолжающие традиции В. И. Вернадского. А в 1989 году и вовсе начудил: объявил о создании так называемой «Украинской Духовной республики», назначив себя ее президентом. Он даже выдвигал свою кандидатуру на Президентских выборах 1991 года на Украине, но занял предпоследнее место, и понял, что в большой политике ему делать нечего.

Значение этих сведений не очень тогда доходило до моего понимания.

Только после его смерти мне стало известно, что Олесь Бердник был ярым правозащитником. С конца 1976 г. наравне с Николаем Руденко и Львом Лукьяненко он являлся соучредителем украинской хельсинской группы. А позже прозрел и отошел от этих людей, покаялся в деяниях, нанесших урон его Родине. С тех пор, наоборот, старался загладить вину и принести больше настоящей пользы своему народу. В доказательство этого даже опубликовал покаянную статью в «Літературной Україне» (один из майских номеров 1984 г.) под названием «Вертаючись додому». В ней он писал буквально следующее: «Гельсінкський рух є творінням ЦРУ, а Руденко і Лук'яненко, якби в них була справжня мужність, давно зійшли б зі шляху антипатріотизму і добровільної самоізоляції».

~ 40 ~

Этот шаг, тем более совершенный в период, когда подступала перестройка и поднимали головы силы, жаждущие реванша за поражение в Великой Отечественной войне, свидетельствовал о настоящей, искренней переоценке ценностей настрадавшимся человеком, в преклонных годах переставшим бояться и решившимся на бунт против тех, кто поломал ему жизнь, долгие годы принуждая вредить своей стране. Так по крайней мере я это поняла, зная по рассказам старших земляков, как во время оккупации немецкие спецслужбы вербовали и затаскивали в шпионские сети наших подростков. Долгие десятилетия эти мальчишки, а потом мужчины, жили двойной жизнью. И не все из них могли позволить себе бунтовать и разоблачать поработителей душ, боясь как их, так и опасаясь своих.

Позже, после нашей оранжевой революции, в журналистику ринется Мирослава Бердник, старшая дочь Олеся Павловича, и постарается отмежевать своего отца от тех, кто пришел к власти на волне агрессивных перемен, постарается обелить его имя, рассказать правду об украинских националистах. Она назовет всех, служивших разрушительной идее, пешками в чужой игре и скажет вслух то, что давным-давно было понятно каждому здравомыслящему человеку, не чуждающемуся культуры: «история украинского националистического движения — это, главным образом, история обслуживания чужих геополитических интересов».

Мне же это стало понятно еще в начале 70-х годов после услышанных и навсегда запомнившихся рассказов жителей Костополя. Тогда мы жили там — когда Юра служил в армии. Так вот костопольчане много вспоминали о бандеровцах, говорили, чем те занимались на самом деле: сжигали женщин и детей, распиливали людей пилами, снимали с них кожу... Был в этих рассказах и следующий сюжет. Бандеровцы пришли к жене партизана, вытащили ее на улицу и убили на глазах у дочери-подростка. А потом заставили девочку закапывать изуродованный труп матери, над которым долго глумились. Ну, как таких нелюдей можно считать героями?

О том, что мой любимый писатель, проповедующий в творчестве идеи познания и всестороннего развития личности, был политически заблудшим человеком, совершил отнюдь не простую ошибку и многие годы служил пособником бешеного зверья, я узнала с сожалением и ужаснусь настолько, что засомневалась в искренности его покаяния. Спросить у него я уже не могла, и мне пришлось самой барахтаться в страшном наплыве противоречий и восстанавливать прежнее отношение к нему. Много я думала о его роли в том, что сегодня происходит с Украиной, трудно постигала пройденные им тернии, вспоминала наши встречи и беседы. И если бы не они, не последние его исповеди и наставления о творчестве, не совет уезжать с Украины, то не знаю, смогла ли бы я поверить ему до конца. Теперь шаг Олеся Бердника в сторону от прежних единомышленников видится мне без фальши, вызывает уважение и сочувствие, как акт мужества.

А случилось наше с ним близкое знакомство так. Шла весна 1996 года — во всем умеренная, приятная. Однажды мне позвонил В. Головачев, года за три до этого уехавший на постоянное жительство в Россию, и предложил сделать для издательства ЭКСМО перевод на русский язык книг О. Бердника «Зоряний корсар» и «Камертон Дажбога». Я, конечно, согласилась. Тогда он соединил меня с Олесем Павловичем по телефону, представил друг другу и организовал встречу. Я поспешила в Киев договариваться о сотрудничестве.

Найти «Украинскую Духовную республику», где мне была назначена встреча Олесем Павловичем, оказалось нетрудно — она располагалась на улице Прорезной, чуть выше Крещатика, за зданием, в котором сейчас поселилось Госкомтелерадио Украины. Тогда владельцем здания был то ли профсоюз, то ли кто-то другой, имеющий отношение к железной дороге. Само здание, облицованное плитами из желтого камня, было монументальным, впечатляющим. Выстроенное в сталинском стиле, оно имело не много этажей, три-четыре, но это не снижало его внушительности. Офис, который я искала, находился на втором этаже. Позже оказалось, что он состоял из двух смежных комнат — общей приемной, просторной и больше похожей на колхозный красный уголок, и кабинета Олеся Павловича, чуть меньшего по площади, но столь же неуютного, какого-то казенного по виду.

Еще на подходе к этим комнатам дорогу мне преградила толпа женщин фанатичного вида и нервозного состояния, подозрительно похожих между собой, как бывают похожи люди с одинаковым диагнозом. Нервозность их проявлялась в преувеличенном благоговении перед этим местом и его обитателем. Причем благоговение так томило их, что не вмещалось внутри, и они упоенно демонстрировалось его перед приходящими чужаками, коих узнавали по виду. Заодно женщины и сами им бесстыже упивались. Короче, это были кликуши и сотворяли они вокруг Олеся Павловича какой-то цирк. Тут же в коридоре над входом висели странные изображения православного толка, где узнавался Христос в облике Олеся Павловича, обряженного в украинскую вышиванку, или наоборот — Олесь Павлович в украинской вышиванке был изображен Христом.

~ 41 ~

Не без удивления и внутренней дрожи я прошла сквозь эту толпу со словами «Мне назначено время», не обращая внимания на гул негодования, и тогда уж попала в описанную выше приемную. После коридорной прелюдии можно было бы не удивляться новым иконам с изображением Олеся Павловича, развешанным здесь по стенам, если бы повсеместные рушники с народными вышивками крестом не украшали не только их, но и снопы зрелой пшеницы, огромные караваи хлеба, засушенные ветки калины, и не создавали впечатления агрессивной чрезмерности этого мотива. По углам стояли еще какие-то декоративные бочки, деревянные трезубцы, перначи, чучела птиц — и все это было перевито крестами на белом полотне, словно стреноженное или перевязанное после ранений.

Олеся Павловича еще не было, хотя назначенный час уже настал, ничего не поделаешь — город есть город, тут рассчитать время до точности не получается. Это ж не из кабинета в кабинет перейти, как в царских палатах или королевских дворцах.

Более нормальные помощницы Бердника пригласили меня присесть и подождать. Осматривать комнату я принялась не просто так, а пыталась понять символическое значение каждой вещи — не самой по себе, а в сочетании со сверхидеей, которую тут проповедовали. Но у меня одно не стыковывалось с другим, коль и трезубец здесь присутствовал отнюдь не в качестве герба державы. Если он символизирует гром, молнию и три языка пламени как атрибут всех небесных, громовых богов и богов бури, то причем тут православие и намеки на Христа в образе президента «Украинской Духовной республики» или наоборот? А может, это эмблема всех водных богов, силы и плодородия вод? Тогда причем тут Украина — степная страна? То же самое можно сказать и о намеке на прошлое, настоящее и будущее: если тут полагают, что в трезубце заключен чисто научный смысл, тайна времени, то зачем так много крестов в вышивке, ведь есть и полтавская гладь, кстати, неизмеримо красочнее и наряднее? Или представленные предметы надо рассматривать не во взаимосвязи с идеей, а только друг с другом? Может, надо посмотреть, какой дух они создают все вместе, и отсюда подходить к основной идее нового учения Олеся Павловича?

Я как раз вспомнила, что на языке символов бочка означает, с одной стороны, женский, воспринимающий и заключающий в себя принцип, а с другой, — бессмысленную и зря проделанную работу, когда в комнату широким шагом вошел Олесь Павлович. Высокий, стройный, с красивым лицом, обрамленным длинными седыми волосами, в меру энергичный, он производил впечатление патриарха. Да и одет был соответствующе — мягкие брюки, длинная рубаха, подпоясанная кушаком. При ближайшем же рассмотрении обнаруживалась асимметрия его сути, как известно, только добавляющая красоты вещам мира. Заключалась она в разной скорости существования души и плоти. Внешняя бодрость, твердая походка, размашистые жесты, деятельный настрой свидетельствовали о мобильности и натренированности тела, и если не о его хорошей физической форме, то определенно о привычке к движению. В то время как тихий мягкий голос и, главное, пристальный взгляд выдавали утомленную зрелость души, граничащую с равнодушием безмятежность восприятий, неторопливое течение мысли человека устоявшихся убеждений. Душа его больше не жила вскачь, не летела, а тихо доживала свой век, хотя и не стремилась покинуть плоть и занять отведенное ей место в мироздании. Олесь Павлович, оставаясь среди людей, почти индифферентно посматривал на них с высоты своих прозрений, как челн, прибитый к берегу, может смотреть на суда, сражающиеся с морскими бурями.

— Пойдемте, — приветливо кивнул он мне и, не сбавляя шагу, прошел в кабинет. За ним, приседая и кланяясь, как божеству, устремились тетушки из коридора: — Подождите, я занят, — сказал он им.

Сбитая с толку этой обстановкой и странным отношением подозрительных поклонниц к Олесю Павловичу, я только поздоровалась и добавила:

— Я к вам от Головачева, — хотя ясно же было, что он понял, кто я и зачем здесь.

— Василий Васильевич звонил мне вчера вечером, говорил о вас, — он сел, вздохнул и ласково посмотрел на меня: — Вы хоть читали-то мои книги?

— Конечно! — я оживилась. — Причем еще в детстве, по мере их выхода. Я давняя ваша поклонница. И мне хочется сделать такой перевод ваших книг, чтобы они непременно были изданы.

~ 42 ~

— Не горячитесь, — Олесь Павлович мягко улыбнулся и положил красивую узкую ладонь на стол, словно прихлопнул там что-то: — Никогда не желайте слишком рьяно. Как правило, это не помогает. Если чему-то суждено сбыться, оно все равно сбудется. А если не суждено, то хоть в лепешку разбейтесь, — не поможет.

— Но ведь и от нас что-то зависит.

— Да, конечно. Надо сделать нужную работу в срок и качественно — вот что от нас зависит. Сколько вам времени отпущено?

— Два месяца.

— Успеете?

— Постараюсь.

— Тогда вперед, — сказал Олесь Павлович.

Поскольку между нами не могло быть денежных операций, то договор заключать не требовалось. Достаточно было знакомства, беседы и письма, удостоверяющего согласие Олеся Павловича, чтобы я выполнила перевод его произведений — но это так, чисто из этических соображений. По сути и этого не требовалось, ибо никто не мог запретить сделать то, за что я собиралась взяться. Это было уведомление о намерениях, не больше. По завершении я привезу свою работу сюда на прочтение и утверждение, далее, если она понравится автору, отвезу в Москву. В случае благоприятного исхода мы, каждый со своей стороны, подпишем договоры с издательством. Письменное согласие для меня Олесь Павлович заготовил заранее и подал уже подписанным. Он проводил меня до выхода и, когда я оглянулась на толпящихся женщин, шепнул: «Не обращайте внимания». Так я и не поняла роли этой свиты и его отношения к ней.

Я уходила от него с ощущением, что побывала в некоей иллюзорной реальности, условной, где все иное по форме и смыслу, к тому же — бутафорски иное. Словно постояла за кулисами придуманного театра, где со мной в виде исключения говорили человеческим, вменяемым языком. А после моего ухода последовательность и логика событий опять нарушатся, отношения между людьми превратятся в неузнаваемо отличные от обычных. Тут развернутся мистерии, на которые так горазд был их искусный выдумщик, — с другими ценностями, целями, методами достижения и действующими лицами. Но кому это нужно было и зачем? Каких истин искали тут провинциальные тетки то ли набожные, то ли траченные судьбой, чего хотели от мудрого старца? Неужели актерской игры, на которую он был профессионально пригоден, и убеждения под гипнозом, что все прекрасно и нет проблем? А чего хотел от них он или что стремился дать им? Неужели утешение?

В ходе работы я несколько раз звонила Олесю Павловичу, уточняя смысл стихов, содержащихся в тексте, заодно кусками зачитывала переводы особенно трудных мест.

Завершенный перевод я отдала ему 18 июля 1996 года, в четверг, а забрала в понедельник. Олесь Павлович пожелал мне счастливой поездки к издателям и опять предупредил, чтобы я не нервничала:

— Просто надо делать свое дело, об остальном позаботится провидение, — сказал он, повторяя сказанное раннее, и этому хотелось верить. Все же легче жить, если есть такой помощник, как провидение.

— Скажите, — я замялась, — у меня нет опыта...

— Говорите без стеснения.

— Рукопись надо оставлять в издательстве под расписку? Или можно под честное слово?

— Как я понимаю, ее будет читать и рекомендовать к изданию Василий Васильевич, — Олесь Павлович сдвинул плечом. — Ну что — брать с него расписку, с друга? Мне кажется, это лишнее.

Однако беспокоить Василия Васильевича я не решилась и оставила рукопись у Олега Новикова, директора издательства ЭКСМО, которого знала еще с тех времен, когда он с Андреем Гредасовым только начинал заниматься продажей московских книг на периферии. Эти книги попадали и ко мне, а я их распространяла по региону.

Что у них там не состоялось, что переиначилось, перепланировалось, не знаю. Мне этого никогда никто не объяснил. Но издание книг задерживалось, сроки отодвигались, и скоро я почувствовала ложь и фальшь в ответах издательских работников на свои звонки. Невольно возникло подозрение, что переведенные мною книги изданы не будут. Когда по уклончивым ответам Головачева на просьбу разъяснить ситуацию я это поняла окончательно, то опять поехала в Киев, чтобы с Олесем Павловичем поделиться предчувствиями о неудаче. Мне было жалко его и неудобно перед ним, словно я что-то сделала не так. О себе я не думала. А получилось наоборот — он вел себя так, словно ждал именно такого итога, и утешал меня, поддерживал, снова учил сохранять спокойствие и достоинство в любой ситуации.

Не смею обвинять Олеся Павловича в предумышленном сговоре. Возможно, он был возмущен случившимся, но не имел власти вмешаться и исправить положение. Дело в том, что к моменту моего второго приезда он уже получил гонорар и знал, что книги благополучно изданы. И, конечно, не мог не обратить внимание, что вместо меня переводчиком числился кто-то другой, скорее всего, вымышленное лицо. В такой ситуации любому стало бы понятно, что меня в чистом виде кинули, использовали втемную, получив от меня отличный, авторизованный — то есть одобренный автором — перевод и сэкономив при этом на гонораре. Понимал это и Олесь Павлович — бывалый человек, прошедший не такие испытания. Просто он знал, что это не смертельная обида. Для меня же она будет наукой. Только не ясно, зачем он научил меня сдать перевод издательству без расписки, как бы приватно...

~ 43 ~

Теперь я понимаю, что к моменту нашего знакомства им все уже было пройдено и все познано, земной путь завершен и чаша горестей испита до дна. Он вступил в другую полосу жития — внеземную, парящую над людьми, науками и событиями. Он постиг такие тайны и закономерности человеческих отношений, которых бы лучше не открывать никогда, и говорить о них тем, кто еще не дошел до своих вершин, было нельзя. Поэтому глаза его и светились мягкой приветливой снисходительностью, граничащей с жалостью за неведение, а уста молчали.

Меня поражали эти глаза. Их ореховый цвет утемнялся глубиной скрытых от прочтения мыслей, нетрудно сдерживаемой улыбки и не столько усталости от чужой жажды жизни, сколько от своего терпения к ней — а то и зависти. Ведь никогда причал не бывает столь же притягателен, как путь к нему — Олесю Павловичу хотелось бы нового пути, чтобы еще чего-то не знать и только ждать новых полыней от степей, ветров и людей. Но он не обманывался, ведал — тот путь, что прошел он, дается лишь раз. Повторить ничего нельзя. Любая попытка повторения — это признание краха и сам крах.

— Добро и истина без нас победят, — поучал он меня, — за них не надо воевать с другими, бороться с обстоятельствами и сражаться с врагом, но им надо содействовать: добро делать, а истину познавать. То же самое, что с деревом, — его надо посадить, а плоды оно само принесет.

— Без борьбы ничего не случается, — зачем-то мягко возражала я, спор есть спор.

— Человеческая борьба за то, что от него не зависит, за данности мира — это гордыня, ведь никто не боролся за возникновение жизни на земле, а она возникла. Бороться надо не за то, что вне нас, а за себя, за право счастливо жить на земле. Тогда сам человек не пропадет и общему делу не навредит. Мы только проводники, накопители потенциала, а сражение ведут высшие силы. Ошибка людей в том, что они этого не понимают.

— Это звучит общё и не воспринимается, словно представляет собой некую схоластику. А люди живут в конкретных обстоятельствах, им нужны советы, как в тех обстоятельствах ориентироваться и поступать, как выживать, — и я рассказала Олесю Павловичу свою личную историю об отношениях с типографией, как мне плохо без работы и коллектива, как трудно без денег, как нравственно неуютно за дурные поступки других. Я говорила коротко, а он, видя это, слушал вдумчиво, не перебивал. В итоге я призналась: — Мне не хочется так страдать, но я не знаю, куда пойти и за что взяться, чтобы изменить положение, избавиться от боли.

— А вы уже пошли, — сказал он. — Не заметили? Ваш путь лежит в литературу. И я вам желаю успеха.

— Вы верите, что у меня получится?

— Я заверил своей подписью ваш перевод. Разве это не есть мое благословение вас в литературу? Но, — Олесь Павлович посмотрел поверх моей головы, куда-то в окно, где негромко гудела улица Прорезная, старейшая в Киеве, неся свои потоки к Крещатику, — уцелеет ли сама литература в том виде, как мы ее понимаем, как мы ее делали, вот вопрос. Вы должны присматриваться.

— К чему? — спросила я почти шепотом от густой тайны его слов, от непонятных смыслов этого мгновения, в которые страшно было вторгаться с непониманием.

— К событиям, к происходящему в мире и здесь, в Украине, — и на меня с особой многозначительностью устремился взгляд мудреца. Но тогда я только слушала и запоминала, а поняла эти слова не скоро, в конце 2004 года. Он же продолжал говорить странные вещи: — С Украиной покончено, ее больше нет, скоро здесь будет военный плац. Ведь Чернобыль случился не зря. Если у вас есть возможность уехать отсюда — уезжайте немедленно. Украинскую литературу можно спасти, только если спасти ее носителей. А ваш украинский язык хорош — органичный, значит, истинный.

— Однако я лучше знаю русский. Так на каком же языке мне писать?

— На русском, безусловно. Для украинского сейчас вообще не время. Но сохранить его надо, и вы — его исток и источник. Не поддавайтесь ни на какие провокации.

~ 44 ~

— Мне некуда ехать.

— Не знаю, — он подошел к окну, теребя завязку у ворота вышиванки, словно нервничал. — Просите Головачева, пусть поможет перебраться в Москву. Он же ваш друг.

— Надеюсь, друг. Попробую, коли вы советуете.

— Прошу, — со значением уточнил Олесь Павлович, обернувшись ко мне. — Очень прошу сохранить себя, — однако улыбки на его лице не было, была озабоченность.

В какое-то из моих посещений «Украинской Духовной республики» к Олесю Павловичу зашла Громовица, его младшая дочь — миниатюрная и улыбчивая девушка. Он познакомил нас, но тогда мы не успели поговорить, да, собственно, и не о чем было. Более близко мы общались весной 2004 года на Харьковской книжной ярмарке, там у нее был свой павильон, работа, знакомая мне, а главное гость — Василий Васильевич. И мы славно посидели втроем за бутылкой шампанского. Ярмарка — это всегда праздник души, поэтому об огорчительном не вспоминали.

Не многое осуществилось из того, что тогда намечалось, — и Головачев оказался не столько другом, сколько наоборот, и я, много болея, не смогла писать так плодотворно, как хотелось, как надо было, но предсказания Олеся Павловича об Украине сбылись. Теперь это очевидно и еще раз доказывает, что он знал о неблагоприятных тенденциях будущих событий. Знал, кто подпитывает и дирижирует их течением, и имел мужество предупреждать людей о грядущей катастрофе.

Я ощущаю особенную значительность того, что общалась и работала с писателем, любимым с тех времен, когда чтение его книг прививалось мне отцом, словно он перекинул мостик между этапами моей жизни или просто прошел по ней рядом со мной. Он своими дивными книгами, написанными сказочно прекрасным языком, влиял на мое мировосприятие до самой зрелой поры. Конечно, я сказала ему об этом и тотчас же почувствовала, какое это большое счастье — успеть поблагодарить человека, формировавшего тебя, и зажечь в его глазах огоньки веры, что он прожил не зря. Пусть не состоялось наше общее дело, пусть я немножко подглядела его человеческие слабости, зато редкий шанс — вовремя воздать должное учителю за то, что останется бессмертным, — мне выпал.

http://www.rulit.me/books/s-istoriej-na-p...

Примечание: дочь писателя, Громовица Бердник, утверждает, что автор мемуаров запамятовала и книги всё же не были изданы.