Одной из основных проблем прогресса Станислав Лем считал тот факт, что наука и технологии разрушают культуру. Причём в этом нет никакого злого умысла, сами по себе наука и технологии ни в чём не виновны. Человек несовершенен как животное. В результате антропогенеза человек лишился наследуемых, заданных эволюционно норм поведения. Рефлексы животных в процессе эволюции настраивались так, чтобы обеспечивать автоматическое равновесие экосферы. А человек, лишившись таких внутренних механизмов, был вынужден создавать свои нормы и законы поведения, которые и являются культурой. Но тут возникла такая ситуация, что культура создавалась при повышении сложности институциональных связей, причём связи эти представляют собой иерархии ценностей с нематериальной, духовной вершиной. Процесс возникновения культуры был долгим, он сопровождался вненаучной мотивацией, которая определялась эмпирически. То есть культура не только предлагает нормы поведения, но при этом поясняет, почему иначе человеку поступать не должно и какова цель предписанного поведения. Однако все эти интерпретации и пояснения оказываются ложными, если их подвергнуть научному исследованию. Поэтому наука, по мере того, как она давала свои пояснения процессам, разоблачала культурные самообманы, но взамен не предлагала никаких ценностей, наука лишь констатировала состояние дела.

Технологии нацелены на достижение узких конкретных целей, но и их локальные и избирательные действия приводят к эрозии культуры, разбирая фундамент институциональных ценностей. В результате мы сейчас пришли к такому положению дел, когда старые культурные ценности успешно разрушены, но взамен никаких новых привлекательных идей, которые позволили бы заменить или создать новую культуру, не получено. Технологии с наукой отобрали у нас много, а взамен дали мало. Это видно по тому, что наша цивилизация всё больше усложняется технологически и одновременно упрощается культурно.

Лем не представил убедительного решения этой насущной проблемы, не наметил и путей её решения. Он лишь неоднократно предупреждал, что моделирование новой культуры не может быть осуществлено простым перебором уже существующих решений, что вопли футурологов о необходимости "новых идей" являются лишь несбыточными мечтами. Даже если удастся придумать что-то новое, изобрести эту "новую культуру", невозможно будет воплотить её в жизнь. Поскольку речь идёт о создании субинститута некой утраченной веры, как совершенно новой ценности, которую человечеству предстоит освоить, так как без поставленных ею целей оно жить не сможет.

В качестве некой гипотетической лазейки в этом направлении Лем видел теорию творчества: "Быть может, создание универсальной теории всевозможных творческих методов убережёт будущее от столь дорогостоящих и фатальных ошибок. [...] Такая теория может стать указателем направления культурной стратегии дальнего радиуса, потребность в которой у нас больше, чем превращение звёзд в фабрики и машин в мудрецов".

4 мая 2017, газета "Шанс" (Абакан)

Фотография 1973 года.

Сегодня — день рождения Урсулы Крёбер Ле Гуин (1929-2018), американской писательницы.

Лем об Урсуле Ле Гуин:

В послесловии к "Необыкновенным рассказам" Грабинского я уже вспоминал о функциях, которые могла бы исполнять необыкновенная фантастика, кроме развлекательных.

"Волшебник Земноморья" является прекрасным примером именно таких функций. Это роман о том, как юноша в вымышленной стране обучается у выдуманных мудрецов, владеющих фантастическим искусством магии. Одновременно это реалистический роман — о формировании личности, о преодолении трудностей, о том, как запальчивая легкомысленность становится зрелостью. Наконец, это изящная притча о том, как можно дорасти до преодоления собственной смерти, не впадая ни в жалкий страх, ни в глупую спесь. Повествование ведётся чисто и спокойно, в камерном приглушении. Роман сохранил своё звучание и в переводе, благодаря Станиславу Бараньчаку, который не потерял ни капельки поэтичности "Волшебника". Впечатляюще передано настроение туманного Архипелага среди бурных вод Севера, великолепна естественность перехода от скромного и тяжкого труда моряков и рыбаков к появлению потусторонней стихии. Эта стихия является не только традиционным стаффажем сказки, она представляет собой переодетую в необычные одежды, трактуемую аллегорически мощь, соответствующую действительным силам, которые человек высвобождает в Природе. Чары оказываются такими же увечными, сомнительными и обоюдоострыми, как научные открытия. Напомню о спасительном превращении молодого Геда в птицу, которое действительно высвобождает его из затруднительного положения, но само становится для него новой угрозой. Ведь это просто образцовая ситуация человеческого познания, ведь и наука, одаривая нас новыми свободами, одновременно подвергает нас новым опасностям. Именно этим двузначным отношением к вызволяемой силе "Волшебник" приобретает абсолютную цельность, и потому более достоверен, чем "Обделённые". Политическая проблематика отодвигает на задний план личность и дела героя в "Обделённых". Его открытие, столь желанное для влиятельных персон, уподобляется магическому сокровищу, скрытому в его уме.

Неужели я хочу заявить, что сказка Урсулы Ле Гуин более реалистична, чем её научная фантазия? Да, именно это я хочу сказать.

Фотография 2001 года.

Фото Ирены Яросиньской.