Последняя Башня.

Отец Ольги обещал, что сломает мне ноги.

Если я еще раз, в его ночную смену, навещу его дочь. Отец Ольги — старшина гильдии каменотесов, голой ладонью гвоздь в доску вбивает. Если такой кабан вызовет на арену, шансов уйти на своих двоих нет. Но я все равно пришел. Ольга текла и гнулась в моих руках, укутав нас своей золотой гривой, и шептала, что всегда будет моей. Она дурила меня, но я так хотел ей верить, да и как не верить голой женщине? Много позже я узнал, что результаты повторной экспертизы стали известны накануне. Моя женщина досталась Константину, парню с наивысшим генетическим статусом. На брак с Ольгой претендовали четверо, но двоих она сама отвергла, а нас с Константином долго водила за нос. Получив результаты, я пришел к матери, и мать впервые не знала, куда деть глаза.

— Значит, это правда? – спросил я, — Мама, я порченый?

— Я хотела рассказать... Я не думала, что ты решишь так рано обзавестись семьей, — мама смотрела в сторону.

— Рано? – удивился я, — Мама, на Ольгу Росси пять претендентов. Ты знаешь ее отца, он мечтает выдать ее за кого-то из богатых сынков. Дело в моем папе? Или из-за дедушки?

Дед погиб молодым. В нашей семье дедом гордились, он служил техником в команде обеспечения боевого периметра. Конечно же, не в самой Башне. Гражданское лицо не может вот так просто попасть на службу в Башню. Военные стали военными еще тогда, когда кратер был горячий, а люди прятались внизу, в тоннелях, где когда-то ездили в вагонах по рельсам.

— Ваш дед работал без защиты... Он устанавливал мины и маяки в Горелой степи, — сказала мама, — Тогда военные привлекали гражданских для укрепления периметра.

Да, нам рассказывали в школе. В те годы бестии перли на Петрополис волна за волной, едва не становились в очередь перед входом в ущелье Смерти. Говорят, что когда-то это было не сухое ущелье, а русло реки по имени Нева... А некоторые бестии, самые наглые, даже пытались штурмовать кратер со стороны отвесных скал. Ясно, что все они там и полегли. Но вояки на Башнях не справлялись с установкой маяков, и рытьем рвов. Дед служил в полевой команде, он провел слишком много времени в зоне излучения северной Башни.

— Внешне он никак не изменился, — вздохнула мама, — Ваш папа очень походил на него, оба кудрявые, веселые, сильные… Карлосу разрешили на мне жениться, — мама опять смотрела в сторону, — Мы…мы не представляли, как жить друг без друга. Если бы ему отказали…я бы…

Она не договорила, мы с сестрой переглянулись. Я взял маму за руку, не мог смотреть, как она плачет. Если мужчине нельзя иметь детей, существует лишь один выход. Стерилизация. А женщине предлагают родить детей от другого. Если конечно, мужчина на такое согласится – воспитывать чужих детей...

— Ваш отец получил разрешение, вы оба родились здоровыми, — продолжала мать, — О болезнях тогда старались не говорить, заседания Магистрата были засекречены. Потом гражданских окончательно отстранили от службы вблизи Башен. Кстати, ваш дед еще вспоминал, как в заливе была вода...

— Из-за воды рождалось много гибридов? – еле слышно спросила сестра.

Мать дернулась, как от пощечины.

— Не называй так своего отца. Всем известно, во что превращаются защитники Башен… Но их вред, их излучение, не знаю, как верно сказать…он раньше направлялся наружу кратера, — мама помахала ладонью, будто указывая направление, — Ваш отец потому и пошел на службу в Магистрат науки. Он считал, что проблемы со скотом, с растениями, а потом и с людьми начались, когда упала южная Башня.

— Но…южная Башня упала больше ста лет назад? – наморщила лоб сестра, — Даже дедушка тогда еще не родился.

— Вот именно, — горько посетовала мама, — Магистрат ведь вечно экономит деньги. Мне рассказывала моя бабушка, люди радовались и плясали на улицах, когда отключили реакторы южной Башни. Южная Башня пожирала чуть ли не четверть всех ресурсов, многие жили на хлебе и воде, а мясо, почти вся фермерская скотина уходила в биореакторы. Весь Петрополис работал на оборону. Болтали даже, что Башню можно было спасти, но ее сознательно загубили.

— Разве она не защищала нас от бестий?

— Может и защищала, но как видите, сотню лет город обходится без нее, — вздохнула мама, — Все ведь под секретом. Болтали, что на южной Башне имелось какое-то другое оружие, уже ненужное оружие, да и бестии уже не нападали так часто. А когда южной не стало, северная Башня стала вредить городу. Может, повернута как-то неправильно. Может, скалы кратера отражают что-то внутрь. Ведь когда-то и кратера не было, пока не упал кусок солнца. Я не ученый, откуда мне знать, почему так?

— Мама, закажи мне повторный тест, — упрямо заявил я, — Я заплачу, сто рублей у меня есть.

— Миха, это тест на совместимость, — не слишком удачно напомнила мама, — Ты вполне здоров, и есть немало других девушек, с которыми…

— Но я хочу эту! – отрубил я, и вышел из спальни.

Неделю спустя я стоял на ковре перед комиссией в Магистрате семьи.

— Михаил Подъяческий? – подняла на меня глаза госпожа магистр. — Нам искренне неприятно вас огорчать, но вы вторично не прошли семейный тест на сожительство с Ольгой Росси. Рекомендуем вам…

Я не слышал, что она говорила. В своих мечтах я отвечал комиссии жестко и резко. Я твердил этим напыщенным старцам, что они ничего не понимают в чувствах... Спорить с Магистратом семьи бесполезно. Если их лаборатория вынесла вердикт, что твое семя недостаточно здоровое для избранницы, или в ваших родословных критически много скрещиваний, угрожающих генотипу, или есть как минимум еще один кандидат, которому девушка тоже дала согласие…

Еще один кандидат. Вот в чем дело.

Константин. Противный белобрысый кабанчик из гильдии каменотесов. Я вышел в приемную. Константин лапал мою девушку ниже пояса, эта дешевая гильза делала вид, что отталкивает его, а сама прижималась все крепче. Константин даже не прятался от меня, он ухмыльнулся и показал мне непристойный жест. Мне хватило сил сдержаться. Врежь я ему при всех – полиция тут как тут, поволокут к судье, присудят год в шахте.

— Чем могу помочь, малявка? – нарочито громко заржал Константин. Ольга глядела в другую сторону, губы ее вздрагивали. Она всегда страшно заводилась, когда парни из-за нее били друг другу морды. Прежде мне это даже нравилось. Мне нравилось ломать на арене Эрмитажа ее ухажеров, и уходить с ней под ручку, под одобрительный свист друганов. Еще больше мне нравилось, когда Ольга слизывала с меня кровь после драк…

Но все сладкое погибло в прошлом.

— В десять на арене? – предложил я, пряча кулаки за спиной.

— Ты о чем, лошадник? – выкатил белесые глазки Константин, — Я тебя не задевал, тут полно свидетелей.

— Значит, боишься? – громко уточнил я.

Я подвинулся к Константину поближе, стараясь не обращать внимания на Ольгу. Хотя не так-то просто не обращать внимания на гильзу, которая стонала подо мной всего пару часов назад, а теперь трется о бедро другого. На нас пялились со всех сторон. Двое охранников готовились скрутить меня. Константин обозвал меня лошадником и малявкой, хотя выше меня всего на пять сантиметров. Выше и толще. Но дрался я лучше. Мы сходились четырежды под столбом с ангелом, на арене у развалин, которые почему-то называются Эрмитажем, и трижды я валил его.

— Эй, парни, вам лучше разойтись по домам, — пробасил охранник Магистрата, встревая между нами.

Пожалуй, мы бы разошлись. Но Константин, тупой кабанчик, совершил большую глупость. Щупая уже чужую для меня женщину ниже пояса, он произнес одними губами то самое слово.

Порченый.

Одними губами я сказал своему счастливому сопернику то, что запросто оскорбит любого парня. Я ведь тоже знал о нем кое-что, благодаря Ольге. Наша общая гильза ведь не скрывала того, что спит с обоими. Ну, если честно, мне она клялась, что больше в сторону Константина не смотрит. Наверняка, ему она плела то же самое.

Константин побагровел. Но между нами держал руку охранник.

— Как договорились, — с кривой улыбкой, кивнул он.

И пошел к выходу. А я злорадно наблюдал, как он шаркает ногами, и уже не тянется лапать нашу золотоволосую подружку. Наверняка, Ольге теперь предстояло объясняться, откуда мне известно о его маленьком грешке. Ну, достаточно маленьком для нее. Каюсь, я поступил не слишком красиво. Но кличка «порченый» требовала разобраться.

Разобраться не получилось.

Петрополис засыпал, сеть над площадями светилась сотнями контактных огней. С нижних галерей доносилась музыка, там справляли свадьбу. Кому-то повезло родиться с чистой кровью, и нарожать детей. А кому-то придется пасти свиней, и сдавать мясо в биореактор. Вдали, над гребнем кратера, крошечной голубой точкой, полз военный тарантул. Патрульные с Башни проверяли маяки.

И тут взвыла сирена. Бестии ринулись в атаку.

Распятие вечности

— Как хорошо-то...что ж ты со мной делаешь... — она лениво перекатилась на живот, уперлась подбородком ему в ключицу, — А теперь...ты скажешь мне всю-всю правду?

Всю правду, вздохнул Ник. Они всегда хотят всю правду.

— Ты очень красивая.

— Я ведь старая для тебя...зачем ты со мной возишься? Ты вон какой...боже мой, у тебя кожа, как у младенчика... — она жадно провела пятерней ему по груди, по животу, ниже и ниже...

Он ощутил, как помимо воли, поднимается очередная волна. Взял в ладони ее услужливо приподнявшиеся соски. Роскошная женщина для своих лет.

Нет. Поздно. Уже нельзя.

— Ты меня почти вдвое младше, — она прикусывала его ухо, щекотала щеку ресницами, — Я же не верю...тебе же должны девочки нравиться...как ты живешь один...и ты у меня ничего не просишь...почему? Откуда мне такое? Не ври мне, я ведь чувствую...

— Подожди, — он мягко отстранил ее, бросил взгляд на мерцающие цифры будильника, — Не вставай, я сейчас вернусь. И не вздумай ничего надевать.

В уборной он набрал полный рот мирамистина, тщательно вымыл член, затем сплюнул, и вторично прополоскал рот мятным листерином, затем дважды вытер руки дезинфицирующими салфетками. Ее запах все равно пропитал его. Не то, чтоб она не нравилась ему. Самое смешное, что нравилась. По сравнению с предыдущей. Но одна мысль о том, что случится с ней в ближайшие минуты, вызывала у него отвращение. Надо помыться целиком. Но некогда. Он снова взглянул на часы. Здесь на полочке часики стояли специально для этого. Оставалось не так много времени. Быть может минут семь. Жаль. Она хороша.

— Никушенька, где ты пропал, сладкий?

— Уже иду...хочу быть чистым для тебя!

— Ты для меня и так самый чистый, самый нежный мальчик...хочешь я тебя сама помою, всего-всего?

Только не это, вздрогнул он. Хотя она ничего, даже пожалуй красивая. Ей максимум пятьдесят пять. Если было бы можно...он бы даже пожалуй еще повозился с ней...месяц или два. Но нельзя. Будь оно все проклято. Он с отвращением посмотрел на себя в зеркало. Красавчик, блондин, максимум лет тридцать. Кожа как у мальчика. Юный франт, не хватает сюртука и цилиндра. Им всем так нравится моя кожа. И мой запах. И мои гладкие щеки без щетины. И мои губы...

— Ты хочешь знать правду? — он вернулся в пропахшую сексом, темноту, — Хорошо. Я не могу спать с молодыми женщинами. Их тело не слишком удобно для того, что мне нужно.

— Иди ко мне, мой сладкий, — она засмеялась и протянула к нему руки, — Ну расскажи же мне, что тебе нужно? Иди, ты будешь рассказывать, а я тебя поласкаю. Устал мой хороший? Иди, везде-везде хочешь поласкаю? Чем же тебе девочки не угодили?

— Постой, — он присел рядом, как можно нежнее, преодолевая себя, отвел ее руки, — Видишь ли... Я — послушник.

— Это...как? — она улыбалась.

— Смотри, — он указал вверх, — Что ты видишь?

Этого не следовало делать ни в коем случае. Камилла запрещала ему всякий раз, и всякий раз страшно злилась. Потому что, после его откровений Камилле было тяжело. Очень тяжело. Но Ник нарочно поступал наперекор. Возможно, в этом состояла его маленькая бессильная месть.

— Я как раз хотела тебя спросить...так темно. Это не икона? Похоже на это...ты не католик?

— Нет, это не то что ты решила. Это подарила мне одна дама...очень пожилая дама. Я тебе говорил, что работал в хосписе? Она умирала у меня на руках, и...скажем так, мы заключили с ней договор. Я кое-что для нее сделал...а за это она подарила мне эту вещь. Распятие вечности.

— Ой...мне как-то даже не по себе, — Ник ощутил как ее кожа покрылась мурашками, — Можно я поближе погляжу?

— Нет-нет, лежи так, ты такая красивая, когда раскинешься... — он успокаивающе стал гладить ее по бедру, как она любила, одними кончиками пальцев, а сам бросил взгляд на часы.

Уже скоро. Вот-вот. Ведь я же кончил в нее. Когда же?

— Ты меня слушаешь? — он знал, что Камилла уже слышит, и что ей нехорошо, потому что нехорошо той, что лежала рядом, на его постели. И дальше им обеим будет еще хуже... Но старая сука ничего не сможет сделать, будет только плеваться и орать. Как всегда. И пусть. Будь она проклята. Как все надоело...

— Я кое-что сделал для этой старухи...сделал то, что не сделал бы для нее никто...перед ее смертью.

— Ты переспал с ней? — с потрясающей проницательностью перебила она, — И с тех пор ты стал любить женщин постарше?

Он хотел засмеяться, но вместо смеха вышло глухое бульканье.

— Да. Ты угадала. Почти. Только...я не стал любить. Я Вынужден.

— Сколько ей было лет? — она опять угодила в самую больную точку. Умная женщина. Жаль ее терять.

— Не знаю, — абсолютно честно признался он, — Но ты не думай, что... Это был частный хоспис, очень дорогой. Стариков там содержали в чистоте. Кроме меня еще были сестры, и двое мужчин...

Он замолчал, чувствуя как ее сердце начинает стучать с перебоями. Камилла была уже близко. И старой суке было больно, очень больно.

— Ей было семьдесят? Восемьдесят? Девяносто?! — она охнула, — Но...как ты мог? Она тебе что-то завещала?

— Гораздо больше, чем ты себе можешь представить, — воспоминания ударили в мозг мерзкой темной волной. Ник вспомнил, какие глаза были у старшей медсестры. После того, как старуха умерла. Старшая догадалась. Или кто-то подсматривал? Ник об этом так и не узнал. Потом это стало совершенно неважно. Потом хоспис, который тогда назывался совсем иначе, переделали в госпиталь для солдат, а потом началась война, но если он скажет любовнице, о какой войне идет речь, то она все равно не поверит.

А потом...Когда же он первый раз привел к себе ту пожилую даму, в красивой горжетке, как же ее звали? Это было так давно. Потом были другие, но он запомнил первую...

Потому что, первый раз было очень страшно. Очень. Он нажрался тогда шпанских мушек и дернул изрядно коньяку, чтобы не сплоховать.

— Ты себя...заставил? Выпил этой...виагры?

— Кое-что похуже, чем виагра.

Женщина попыталась сесть. Ник почти силой уложил ее обратно.

— Распятие вечности? Я не вижу. Зажги свет. Там что, перевернутый крест? Ты что, сатанист какой-то? — она впервые по-настоящему испугалась. Ее сердце стучало все быстрее, затем резко замедлилось.

— Ты меня пугаешь! Я ухожу. Где моя одежда? Включи наконец свет!

Он встал, и отошел на пару шагов. Камилла уже была здесь. Он ее слышал. Не ушами, конечно. В который раз Ник спросил себя, сколько же на самом деле ей лет. Нет, об этом лучше не думать.

Женщина опять попыталась встать. Со второго раза ей это почти удалось, она скатилась с постели, и всхлипывая, поползла к выходу. Нику было ее жаль. Очень жаль. Лучше бы это была какая-нибудь молоденькая тупая путана, приезжая дурочка. Пришлось бы ей конечно втрое переплатить за незащищенный секс, но зато был шанс, что Камилла не придет потом долго, очень долго. Лет сорок. Или шестьдесят. Пока молодому телу не настанет пора умирать.

Но договор послушника гласил — никаких девчонок, не меньше пятидесяти лет. Иначе Камилле не осилить.

Женщину вырвало на ковер. Казалось, все мышцы ее тела сводило судорогами, будто кто-то непрерывно прикладывал к ней провода под напряжением. Катаясь по полу, она сломала ножки у стула, затем вдребезги разнесла половину зеркала во встроенном шкафе, ногтями изодрала обои. В последнем усилии, она выгнулась так, что Ник испугался за ее позвоночник. И тут все кончилось.

— Какое мягкое, сильное, здоровое тело, — удовлетворенно промурлыкала Камилла, подходя к зеркалу, — Ты мерзавец, грязный злой мальчишка, зачем ты ей рассказал? Ты мог ее ласкать до моего прихода! Зачем ты мне делаешь больно, дрянь? Я едва не сдохла.

Она схватила со стула его новую рубашку, и вытерла с лица и груди следы рвоты.

— Лучше бы ты сдохла, — Ник закурил и вышел на балкон. Он не мог больше смотреть на нее голую. В отражении балконной двери он видел, как старуха трогает себя за бедра, за грудь, вертится и хихикает. Можно было убить ее. Прямо сейчас.

— Хочешь свернуть мне шею? — захохотала Камилла, — Давай. Надоело жить на мои деньги? К утру станешь похож на печеное яблоко. Но не умрешь, не надейся. Будешь еще сорок лет подыхать вонючим червивым стариком. Благодаря мне, у тебя конечно куча денег. Возможно, блудливые сестрички даже будут шалить с тобой во время купания. Где ее сумочка? Паспорт ее здесь? Ключи? Ты хоть знаешь ее адрес?

— Тебя не было всего семь лет, — вдруг вспомнил Ник, — Предыдущее тело годилось еще лет на двадцать.

— А я не хочу больше жить развалиной, — Камилла подошла вплотную, она все еще была голая, и похоже, прекрасно себя чувствовала, — Мне хватило одного раза, случайной ошибки, когда погиб тот, кто служил до тебя... А ты молись, послушник, чтоб со мной ничего не произошло. Какой же ты у меня красавчик, какая кожа, навсегда двадцать восемь... — она протянула руку к его груди, но Ник отшатнулся, — Или тебе надоело? Так я найду кого-нибудь, кто не будет мучить старую несчастную женщину. Я спрашиваю, послушник, — ее голос стал похож на лезвие ножа, — Тебе. Надоело. Быть. Молодым? Ты хочешь. Умереть. Или. Хочешь. Жить?

Ник сглотнул.

— Хочу жить, госпожа.

— На колени.

Ноги сами подогнулись. Его трясло.

— Простите меня. Я хочу жить. Простите...

— Так живи. И не забудь. Ни одной моложе пятидесяти. И ни в одну не кончать, пока я не скажу. Береги семя. Твое семя — это я. И главное?... — она потрепала его по юным золотистым кудрям.

— Никогда не сдавать кровь, — кивнул послушник.

Едва за ней захлопнулась дверь, Ник достал из стола толстый альбом с фотографиями. Хранить их явно не стоило, но это была единственная нить, что связывала его с ускользающим прошлым. На желто-коричневом снимке с трудом угадывалась красивая статная дама в горжетке, и рядом с ней — молодой щеголь во фраке и цилиндре. Подпись совершенно выцвела. Сто двадцать лет прошло? Или сто сорок?

— Жить, — повторил Ник, — Жить. Жить. Жить.

И отправился в ванную.

Книга первая. ПРИИСК

1.Нет никого страшнее нас

Кто-то плюнул Вершинину в лицо.

— Стоянка пять минут, — проводник дохнул черным ртом, потряс Гришино колено, и вновь щедро брызнул слюной. – Вот что, парень. Жизнь твоя, конечно. Но я б на твоем месте здесь не сходил.

Гриша пятками зацепил ботинки. Сонная плацкарта храпела и пьяно ворочалась. Два жирных прапорщика на боковушке шлепали игральными картами. За стенкой шумно разливали водку. В тамбуре кто-то лежал.

— Такой молоденький, а туда же, — не глядя на Гришу, строго произнесла беззубая женщина, похожая на узницу с антифашистских плакатов.

— Мать родную продадут, — каркнули в спину прапорщики.

Над перроном качалась промозглая ночь. Но последнему вагону перрона не досталось, Гриша спрыгнул в щебенку. После трех суток вонючей плацкарты его трясло и мутило. Он обернулся попрощаться, но дядька в фуражке невероятно быстро захлопнул дверь. Прилипнув к мутному стеклу, проводник смотрел сверху с выражением азартного ужаса, будто разглядывал кролика, сброшенного в аквариум к змеям.

В соседних вагонах тоже захлопали двери. Из мрака засвистел маневровый тепловоз, истерично забормотала далекая диспетчерская. Московский состав нехотя дернулся, как насаженная на иглу, сороконожка. Мимо Гриши проехало открытое окно туалета.

— Вы все больные, — шепотом крикнули ему из окна, — самоубийцы.

Едва поезд вильнул кормовым огнем, дорогу Грише грамотно перекрыли трое. Он их не видел, сосчитал по огонькам сигарет. Гриша бережно опустил сумку на землю, нашарил острый кусок щебня.

— Привет, голубь, — вздохнул крайний слева. – Ты нас не бойся. Мы носильщики.

— Я тебе не голубь, — ответил Гриша и обнял в кармане рукоять ножа. Сразу стало тоскливо. Он не успел сорентироваться, в какой стороне вокзал. Если тут вообще имелся вокзал. И где собственно те, кто должен его встречать. Взятых с собой денег едва хватило бы на обратный путь. Но деньгами тут не отделаться, Гриша это чувствовал слишком хорошо.

— Молодой, а сечет, — сипло одобрили из темноты, — Ты не петушись. Поделись и катись спокойно в свою душегубку. Тебе же легче налегке шагать.

Стволами пока не пугали. Гриша отвел руку назад.

— Вот сам и катись, — сказал кто-то позади нападавших. Вспыхнули фонари, с перрона соскочили двое.

Грабители резво обернулись, в кружках желтого света стали похожи на одичавших собак, зачем-то надевших спортивные штаны. Они даже стояли на полусогнутых.

— Ва-ва-ва, у нас тут женский батальон, — притворно заржал тот «носильщик», что подбирался к Грише справа. – Лапа какая, брось ты этих жмуриков, пошли прокатимся?

Гриша переместился, встал боком, чтобы не слепило.

— Ты у меня сейчас в травму прокатишься, — пообещали из мрака сочным контральто, — Отвалили все трое.

Гриша узнал этот голос. Ему стало одновременно горько и тепло. Голос принадлежал яркой блондинке, ехавшей в соседнем вагоне. Вокруг девушки всю дорогу кружили мужики, и выглядела она чрезвычайно стильно в камуфляже и берцах. Словно Аленушка с известной картины, которую вражья сила вынудила достать из погреба оружие и идти на войну. Гриша раз шесть протискивался мимо красавицы, когда выбирался за кипятком, встречался с ней глазами, но даже не попытался познакомиться. Время для знакомств наступало крайне неподходящее. Так ему казалось в поезде.

— Какая ты гру-убая, — пропел второй «носильщик», отвернулся от Гриши и сделал шаг вперед. К девушке.

— Зато я вежливый, — произнес тот, кто советовал грабителям топать. – Но недолго. Лимит исчерпан.

Дальше все произошло быстро. Раздался щелчок. Затем жахнул выстрел и ярко вспыхнуло. У самого здоровенного из нападавших дернулась назад голова. Он схватил себя за щеку и сел.

— Живо отсюда, козлы, чтобы я вас не видел, — приказал стрелявший. – Если вернетесь, я его добью.

И приставил ствол к голове раненого.

Двое в спортивных штанах запрыгали по шпалам. Стало слышно, как воет вдали одинокая псина. Густо завоняло порохом. Раненый качался с боку на бок, обняв руками лицо, но почему-то не кричал, а хрипло матерился.

— Ты на Прииск? – девушка осветила Гришу, в правой руке она расслабленно держала солидный армейский нож, – Мы тоже. Пошли искать наш поезд.

На платформе Вершинин разглядел обоих. Высокий парень в кожаной куртке и камуфляжных штанах подобрал свой рюкзак, сунул Грише теплую пятерню.

— Марат.

Марат был внушительный, как Джейсон Стетэм, и лысый, как Брюс Уиллис, только с татуировкой на затылке. Когда он прищуривался, еще больше походил на «крепкого орешка» в молодости. Оружие непринужденно убрал в кобуру под мышкой.

— Татьяна, — представилась под фонарем блондинка, спрятала куда-то под куртку лезвие, и накрыла Гришину руку жесткой ладонью. Вершинин еще в поезде подумал, что с таким вот звонким, и одновременно хрипловатым тембром голоса можно разводить мужиков на ночном радио. Но у Татьяны, похоже, имелись другие планы. Стоя она оказалась почти с Гришу ростом, под метр семьдесят три. Не вызывало сомнений, что девушка очень сильная и взрывная. Пистолета у Татьяны может, и не водилось, зато ее клинком можно было запросто прорубаться сквозь джунгли.

А еще…эта добрая сильная ладонь не так давно запросто сломала кому-то пальцы. Рукопожатие длилось не больше секунды, но Вершинина моментально накрыло. Вот черт, выругался про себя Гриша, знал ведь заранее, еще в вагоне знал, что лучше к ней не прикасаться, но не будешь же руки за спиной прятать.

Ее добрая ладонь. Очевидно, противник был гораздо тяжелее, девушке пришлось действовать очень быстро. Примерно так — его средний и безымянный пальцы от себя, в направлении его горла, левой рукой прижимая его локоть вниз. Пока он не рухнул на колени, и тогда она…

— Спасибо вам, — отдергивая кисть, выдавил Гриша. – А как же этот?...Ну, может, его перевязать? Вдруг он полицию вызовет?

— Нема тут полиции, — усмехнулась Татьяна и ловко влезла в лямки рюкзака. – И спасибкать нечего, все свои.

— Привыкай, тут нет никого страшнее нас, — нежно улыбнулся Марат.

Грише стало смешно и немножко стыдно.

— Вы вместе приехали? – спросил он.

— Неа, в тамбуре познакомились, — засмеялась вдруг чему-то Татьяна.

Дурак, подумал Гриша, я снова дурак. Шлепая по лужам, он еще раз обернулся. Как раз по встречному пути налетел товарняк, мазнул прожектором. В быстром пучке света стало видно, как взломав бетон, из перрона растут кусты. Кусты торчали, как сдавленные тисками пальцы. Гришу слегка передернуло.

— Это травматика, выживет, не жалей козла, — дотронулся до плеча Марат. – Они раздевают таких, как мы. Местный бизнес. Тебя разве не предупреждали?

— Мне говорили, что…что отсюда начинаются странности.

— У нас по всей стране странности, — снова засмеялась Татьяна.

Грише определенно нравился ее смех. Он вспомнил слова вербовщика, тот утверждал, что женщины на проекте не держатся.

— Нас разве не должны встречать?

— Вот и я удивляюсь, — согласился Марат. – Малех некрасиво.

Некрасиво это неверное слово, подумал Вершинин. Оплачивать рекламу, затем оплачивать нам дорогу, страховки, гнать нас через полстраны, чтобы кого-то случайно замесили случайные гопники? Это называется не «некрасиво», а как-то иначе.

У дальнего конца перрона они нашли сарай, перекошенный на один бок, словно угодивший под мощную ударную волну. Под табличкой «Вход только по билетам», в обнимку с аккордеоном спал безногий солдат. В проеме двери некий гражданский, со вполне здоровыми ногами, безуспешно пытался встать на четвереньки. Немножко подождав, Марат перешагнул через него и галантно подал руку Татьяне.

Изнутри зал ожидания освещался прозрачным пивным холодильником, запертым на висячий замок. На полу в сложных позах, мертвой хваткой вцепившись в мешки и чемоданы, дремали соотечественники. В углу три густо татуированных человека сидели на корточках, и бросались злыми русскими словами на непонятном языке. Над покосившимся расписанием висел яркий плакат. На плакате сочного ребенка лет пяти давило локомотивом.

— Нашего поезда нет в расписании, — удивился Гриша, сверяясь с запиской.

— Его давно нет в расписании, — кивнул Марат. – Эта ветка вообще строилась для доставки заключенных. Триста километров путей, но на официальных картах пустота. Гоняют подкидыш раз в неделю.

— А как же мы его найдем?

— Он сам нас найдет. Удивляюсь, что нас всего трое.

— Уже пятеро, — поправили сбоку.

Первый, лет сорока, весь серый, незаметный, с увесистым крестом и безумными светлыми зрачками, тащил за собой второго. Второй был заметно старше, в испачканной одежде, с брюшком и синяком под глазом.

— Лев Давыдович, я вам говорил, что одни не останемся, — бледноглазый торжественно прижал кулак к груди, — Зартайский. Светозар. Нестандартные поручения. Особые ситуации. Деликатные вопросы.

— А ваш друг, он кто, Троцкий? – засмеялась Татьяна.

— Барышня, порой лучше промолчать, — показал зубы Зартайский.

— Ерунда, мне привычно, — вступился за Татьяну Лев Давыдович, — Это прелесть, что поколению, извините, пепси, знакома фигура тезки. Но моя фамилия Батура.

Татьяна промолчала. Стало слышно, как наружи в тумане кого-то бьют. Гриша отметил про себя, что человек с насыщенным именем Светозар, пожалуй, опаснее Марата вместе с его пистолетом.

— Ограбили? – просто спросил Марат. – Шестичасовым приехали?

— Сумку отняли, — шмыгнул подбитым носом Лев Давыдович. – Деньгами пусть давятся, но в сумке мой инструмент.

Вершинин задумался, глядя на пухлые белые пальцы Батуры.

— Ребята, пока темно, айда на хавчик нажмем? – опять повеселела Татьяна.

Вершинина немножко затрясло. Ему представилось, что в заплеванный зал вот-вот ворвутся менты, разбуженные выстрелом. Пока он ждал ареста, Татьяна нашла скамейку с уцелевшим фанерным покрытием, развязала рюкзак и выложила на газету несколько щедрых бутербродов.

Никакая полиция в зал не ворвалась. Спустя минуту Гриша поверил – никто не появится, начнись даже общая драка.

— Держи, по слегка, — Марат сунул Грише пробочку от фляги, плеснул коньяку, — Ну что, за него, родимого?

— За Прииск, — Гриша опрокинул в себя жидкий огонь.

— За Прииск, — без улыбки повторила Таня.

— За него, — серьезно подмигнул Зартайский.

Друзья. Вышла моя новая книжка в серии Дмитрия Силлова "Кремль".

Надеюсь понравится тем, кто читает эту серию и читает "Сталкеров"

От реакции читателя будет зависить мое дальнейшее участие в серии

Мастер Туласингам коротко переглянулся с мастером Каламом, когда учитель Раман пропустил удар в точку подвзошья, и почти сразу получил мазок мелом в бедро. Как мастер марма-ади, учитель Раман прекрасно сознавал, что при сильном тычке, пучок его сосудов уже должен был порваться, напоровшись на кость, и волна крови уже разорвала бы сердце. Туласингам хлопнул в ладоши.

Внезапно извинившись, учитель Ананд отлучился в свой маленький храм. Он подвинул в нише тяжелую статую черной богини, набрал код на плоском приборном щитке. Далеко наверху, в кроне баньяна, развернулись жесткие лепестки антенны.

— Ага, — сказал он и замолчал.

— Завидую тебе, Бодха. Ты там солнце видишь.

— У меня есть хотя бы три дня, Посох? Навестить больных.

— Нет, Бодха. Старший аркан. Ни у кого нет трех дней. Планы меняются, загляни в почту.

Учитель Ананд доверил школу и заботу о храме лучшему ученику Мохану. Затем оседлал мотоцикл, замотал лицо платком, и взял курс на Ченнай. В утренние часы дороги еще не заполнились транспортом, спортивный „сузуки“ несся красной молнией.

В Ченнае учитель Ананд направился к вокзалу Игмор. Он оставил мотоцикл на платной стоянке, пробился сквозь громадную толпу носильщиков и попрошаек, получил в камере хранения тяжелый баул и за солидный бакшиш уединился в комнате отдыха. Там он умылся, сбрил усы, сменил тамильскую юбку на легкие джинсы с белой рубашкой, надел солнцезащитные очки и вышел к стоянке такси.

Один из миллионов мелких клерков.

Спустя четверть часа учитель Ананд рассчитался с таксистом в захламленном тупике. Пробравшись среди картонных хижин, мусорных куч и сонных коров, учитель Ананд вынырнул на широком респектабельном проспекте. В холе кондоминиума, куда он вошел, человек двадцать собралось у мерцавшего экрана. В телевизоре показывали дым и взрывы, кричали о провокациях врага.

— Доброе утро, господин Шарма, — приветливо сложил ладошки портье. – Как приятно вас снова видеть! Какое несчастье, объявлена мобилизация, вы видели — они бомбят Джайпур и Ахмадабад! Нет, для вас снова никакой почты. Когда пожелаете вызвать уборщиц?

Попав в квартиру, господин Шарма не стал поднимать жалюзи и включать свет. Он спешно обежал оба этажа, проверяя контрольные метки на балконных дверях и датчики объемного слежения. Он вынул из сейфа ноутбук, подсоединил спутниковую антенну и вошел в интернет-почту. Трижды внимательно прочитал инструкции, изложенные в письме. Теперь он знал достаточно о человеке, с которым предстояло увидеться. Человек занимал весьма ответственный пост.

Господин Шарма активировал новую сим-карту и набрал номер.

— Добрый день, — произнес он по-английски. – Меня зовут доктор Абдул Сингх. Мне совершенно необходимо увидеть сегодня господина Кхана.

— Боюсь, это невозможно, — проворковала секретарша. – Вы, наверное в курсе сложившейся ситуации. Индия и Пакистан с сегодняшнего утра находятся в состоянии войны. Господин Кхан днем уезжает, но скоро вернется. Вероятно, завтра. Он просил меня обязательно записывать, кто будет звонить.

— О, я уверен, что господин Кхан найдет время встретиться со мной, — ласково перебил Шарма. – Передайте ему немедленно, что звонил его старый товарищ по академии. Я прилетел из Карачи по просьбе общих друзей. Мне нужно всего три минуты, чтобы передать вашему боссу конверт.