Борис Натанович, пребывая в уже совсем не юном возрасте, отзывался об этой повести, созданной молодыми Стругацкими, со скепсисом. Ему не хватало в «Пути на Амальтею» идейной составляющей, если я правильно его понял. Может, оно и так, но повесть дивно хороша, во-первых, как приключенческая вещь, во-вторых, как гимн людям науки, которые без страха занимаются своим делом, даже глядя в глаза смерти, и, в-третьих, просто в чисто литературном плане: сухой, резкий, «хэмовский», как говаривал Аркадий Натанович, стиль придал вещи необыкновенный динамизм...

Мне и сейчас-то ее приятно перечитывать.

Алексей Иванов сделал роман в духе русской классики XIX столетия. Рецензия на эту книгу сама могла бы выйти в виде книги. Каждый образ значим, каждая сюжетная линия значима.

Кратко же хотел бы отметить: во-первых, это на голову выше халтурной вещи того же Иванова «Комьюнити» и на полголовы -- его же какого-то уплощенного, спрямленного романа «Псоглавцы». Думаю, «Ненастье» надо ставить на один уровень с «Сердцем Пармы» и «Золотом бунта», если не выше. Новый творческий взлет после некоторого застоя. Во-вторых, порадовался тому, что Иванов в финале выдал читателю пусть скупое, холодноватое, но все-таки ободрение, а не безнадегу, который ныне море разливанное повсюду и везде.

Это историко-мистический роман. Несмотря на наличие магии, колдовских артефактов, неких «мест темной силы», это именно мистика, а не фэнтези. В сущности, роман посвящен противоборству христианства и бесовщины на Русском Севере. С точки зрения стилистики это сделано очень интересно и оригинально: язык очень «густой» в смысле исторических и фольклорных реалий. С точки зрения временного охвата — вообще великолепно: вышла своего рода историческая хроника со времен Ивана Великого до времен Федора Ивановича.

Особой похвалы достоин язык повествования: чрезвычайно «густой», насыщенный средневековыми реалиями, можно сказать, экспериментальный; впрочем, воспринимается он без напряга.

У романа есть «приквел» — повесть «Чудское городище», опубликованная в сборнике «Terra Sacralis».

Фрагменты романа в виде отдельных повестей и рассказов публиковались в альманахе «Соловецкое море», в сборниках «Мистикон», «Мистикон-2», «Мистикон-3».

Если бы роман не был написан в дивном стиле соединения парадоксальности, абсурдизма и иронии, если бы боевка не вызывала желания перечитывать не по разу, если бы сцена битвы с драконами не была столь безумной, если бы раскрытие загадки состояния всего мира не заставляло читать роман до самого конца галопом, то... всё равно, надо приобретать и читать, потому что сцена борьбы мальчика и девочки это эротика навсегда.

И... а, ну да, несмотря на наличие дракоши на обложки, это НФ, а не фэнтези, господа.

«Странно, но Дмитрий Володихин, бывший ответственным редактором при издании повести Трускиновской, повести, видимо, не читал, либо успел всё позабыть. Я четыре раза перечитал свой отзыв, но словосочетания «Царь на коне» не обнаружил. Так по поводу чего гневается рецензент? Что касается самого пятака, то хоть елизаветинский, хоть екатериненский, он весил 51,19 грамма. Таким вполне можно разбить голову. Сейчас положил на весы хранящийся у меня дома разбойничий кистень XIX века и екатериненский пятак. Пятак перевесил».

Ох, был бы странно, если бы в самой повести «Ксения» (отзыв ведь о ней написан, верно?) этот момент четко не разъяснялся, и если бы о Ксении не было хорошо известно (не только автору повести, который б этом четко говорит), что она не брала подаяния, помимо медных копеек с «царем на коне». Пятак тяжелый, у меня их полдюжины в коллекции, вот только «царя на коне», помимо малюсенького орлового средника, там нет. Ну, посмотрите.

«На Васильевском острове, конечно, отдельные каменные здания были (так называемый Петровский центр): Биржа, Здание 12 коллегий, дворец Меншикова, но, начиная со Съездовской линии и до самой Гавани видим только шведский кроншпиц на насыпном основании, выстроенный вовсе в XVII веке».

Ага, все-таки нашлись каменные здания. Даже «двенадцать коллегий» нашлись. Скоро, видимо, и Андреевский собор отыщется, скро-омненький такой по габаритам, незаме-етненький... И строили их, видимо, как-то неактивно...

Господин Володихин лукавит, когда говорит, что проспекты Васильевского острова не были каналами. Как, спрашивается, могли существовать полтора десятка каналов, если бы не было водных артерий, несущих в них воду? Излишки воды эвакуировались с Большого через Косую линию (а как иначе — полтора десятка параллельных каналов и один косой, берущий начало на якобы сухом проспекте). Средний соединялся с Маркизовой лужей через Шкиперский проток (проток давно засыпан, но название-то никуда не делось!). Малый и сейчас упирается в речку Смоленку.

Всё это чудесно. Но проблема-то в том, что под тот же, например, Большой проспект так и не отрыли канал. Першпективная улица, но никак не канал, вот какая досада. А вот УПИРАТЬСЯ в каналы они могли, но это ведь несколько другое дело. И, думаете, под один Большой проспект не прорыли канала? Рад был бы, но...

Каналы не засыпали, а только начали зарывать в 1767 году уже при Екатерине. Ксения, прожившая долгую жизнь, застала эти события, но в повести речь идёт о временах Елизаветы Петровны, умершей в 1761 году. Ксения в повести бродит в мундире покойного мужа и лишь на последних страницах она опамятовалась и переоделась в женское. Значит, основные события повести происходят до 1761 года. Историку в таких вещах надо бы разбираться.

А когда отзыв создавался, автор точно читал повесть? И точно — до конца? Ох, и увы мне, грешному историку! Вся вторая половина повести повествует о Екатерининском времени, там прямо так и сказано: Елизавета УМЕРЛА. И долго-долго рассказ идет о временам Екатерины II. Трудно не заметить. И — хороший повод перечитать.

Таинственные карты и открытки, упоминаемые Володихиным, оставляю на совести автора рецензии.

У Вас, в СПб., есть превосходная Библиотека, раньше Публичной называлась. Вы зайдите, проверьте, увидите сами. Да хоть в собрании газет, где в разделе «Хроника» излагаются разного рода события на СЫТНОМ рынке.

Есть у меня подозрение, что автору повести влетало не за «незнание истории», а за твердую принадлежность к христианству. Тут уж, как говорится, Бог судья.

Пару слов относительно отзыва почтенного Sawwin: кто бы кого поучал.

Сытный рынок на дореволюционных картах, открытках и в газетах писался именно так: Сытны, а не Ситный. Но кому-то больше нравятся свои гипотезы. Что елизаветинский, что екатерининский пятак (а речь в этом месте повести речь идет именно екатерининском времени, тут автор отзыва дал маху) не имеет сколько-нибудь крупного изображения «царя на коне» — лишь крохотный ездец на груди у двуглавого орла. Самая большая монета, несшая изображение «царя на коне» во весь реверс — две копейки (из нее кастета не сделаешь никак). Тут автор отзыва счастливо пошел в своих знаниях не дальше автора повести. «Активная каменная застройка» Васильевского острова началась существенно раньше сер. 19 века. Линии в пешеходном виде на Васильевском острове появились после того, как каналы зарыли в 1767 году, именно тогда, когда Ксения там бродила. А проспекты именно как улицы, а не как каналы, существовали задолго до того. Это когда Большой проспект был каналом, хотелось бы узнать? Что за чудо?

Ну что теперь: дамские ножки будем измерять?

Вот такая сага о знатоках истории и культуры СПб...

Отличная книга. Очень хорошо, что Глеб Елисеев развеял инфернальные мифы о Лавкрафте и показал его нормальным, в общем-то, человеком с сильным литературным талантом и трудными обстоятельствами судьбы. Всё сделано адекватно. В книге много пересказа сюжетов. Но, во-первых, для тех, кто хочет знать Лавкарфта, но не имеет возможности прочитать всю гору того, что он написал, это полезно. Во-вторых, Глеб Елисеев связывает сюжетные перипетии в разных текстах Лавкрафта, выводит линии развития основных его идей, основных сюжетных ходов в разных вариациях, а тут без пересказа не обойтись. Глеб Елисеев -- исследователь с самостоятельным взглядом на Лавкарфта, а не просто жалкий компилятор переводных текстов.

Не ждите от этой книги фантастики, она присутствует там только в форме христианской мистики. Никакими силами человеческими невозможно спастись от человеческой корысти, подлости, обмана, жестокости. Гражданская война — а книга именно о ней, точнее, о борьбе на Волге и Каме в 1918--1919 годах, — как будто спустила крючок того звериного, что есть в людях, того худшего, темного... И они словно бы соревнуются друг с другом, убивая себе подобных а вместе с ними еще и надежду на доброе будущее страны. В иных добропорядочных карьеристов, сердитых дураков и честолюбивых лукавцев не иначе как вселяется бес — до того они становятся омерзительны...

Мало кто спасется — лишь те, кто остался добр. Полуразрушенный ковчег с малым стадцем тех, кто сохранил в себе образ Божий посреди кошмарных зверств, спасен будет чудом Господним, ибо сами люди уже не могут себя спасти в таком огненной купели. Чудо, а вернее, несколько чудес — вот и весь фантастический компонент романа.

Прекрасная, мудрая книга о Гражданской войне.

Давно не появлялось ничего столь же умного, ничего столь же талантливого на эту тему.

Вещь сделана в 90-х. И дух 90-х, какими они были у нас в России, передан автором с исключительной точностью, что ни фраза, то всё — в яблочко, что ни деталь — всё в строку. Прямо художественная археология какая-то в лучшем смысле этого слова... Или, в духе романа, — художественная таксидермия... когда чучело делается из самого времени и с большим искусством.

Фантастики тут почти нет, если не считать элементов христианской мистики. Но роман истинно хорош, поскольку он с необыкновенной точностью показывает, что такое гонения на Церковь в первый же год советской власти (а дальше только хуже будет). Книга получилась беспощадно правдивой.

И еще это своего рода «путеводитель» по московским новомученикам: отец Иоанн Восторгов, отец Неофит Любимов, св. Константин Богородский... Уже ради их «портретов» стоит приобрести и прочитать роман.

Рассказ напоминает окно в большой мир. Сюжет, вроде бы частный, локальный, но в мир ты заглядываешь основательно -- достаточно основательно, чтобы ужаснуться. Такая антиутопия, выросшая из правительственных игрищ с генетическими экспериментами... притом с хорошим, настоящим, приятно не-литературным тупиком на финише.

Мудрая попытка послать подальше всю громадную интеллигентскую традицию восприятия Древней Руси времен Андрея Рублева и Василия I и дать читателю принципиально иной ракурс. Попытка, на мой взгляд, удавшаяся.

Из фантастики -- то, что относится к христианской мистике.

Конечно-конечно, галактическая война, столкновение двух великих цивилизаций, разнообразие и богатство рас...

Но вещь-то, в общем, не о выборе между правдами великих цивилизаций, нет.

Бэнкс в виде романа написал текст на ту же тему, на которую Хэм сделал рассказ «Мотылёк и танк». Он рассказал о том, что в глобальном столкновении раздавлена будет и сильная оригинальная личность, и сильная большая любовь. Всё снесёт глобальная война, всё изувечит, до всего доберется ее ядовитое жало.

Большая война не оставляет надежды.

Как бывший преподаватель, Конни Уиллис знает, о чем говорит, рассказывая о школе.

И, Боже мой, вот классический случай удачного, т.е. сбывшегося предсказания, которое сделал писатель-фантаст, хотя бы и в гуманитарной сфере. Когда Конни Уиллис всё это писала, ситуация с идиотами, лезущими в образование и культурную жизнь в целом, чтобы «поправить неправильное» из соображений политкорректности, была еще далеко не столь страшной, как сейчас. Но нынче она — в полный рост как у Конни Уиллис.

В сущности, Гоголь написал глубокий христианский трактат о смысле современного ему общества и современной ему культуры, а также о том, каким должен быть путь крепко верующего христианина в подобных, по большому счету, весьма неблагоприятных условиях.

Великая вещь!

И какого же петуха дал Белинский, со своей провинциальной горластостью ополчившись на «Избранные места». Высокого полёта человек vs сельский дурачок...

Образец историко-мистического формата. Читая, вспоминал отличнейший рассказ Артура Конан Дойла «Сквозь пелену».

У Иртениной, в общем-то, дело не в том, что XV век прорывается в XX, этого, в сущности, нет. Общность времен состоит в том, что поток темной силы может прорваться когда угодно и куда угодно, принимая разные обличья. Рубежом обороны в является не река и не какая-нибудь иная линия на карте, а человеческая душа. Вера — вот главная оборонительная сила, не имея ее, будешь этим темным потоком губительно опрокинут, имея же, поймешь, как сопротивляться, и можешь увидеть победу, ибо за тобой встанет сила большая, чем все ресурсы, коими ты, как человек, располагаешь.

Тяжелый, умный рассказ разочарованного интеллигента брежневским времен. Столь тонко все сделано в плане стилистики и намеков на наше время, да и на состояние образованного человека, который ощущает себя в своем времени и в своей реальности как в чем-то глубоко чужом, что один этот рассказ вытягивает милый незамысловатый сборник новелл о Тимофееве — очередной инкарнации Шурика/Привалова.

Пожалуй, я тоже напишу последний текст в адрес г-на Савина, дабы не ставить более в фокус внимания уважаемых читателей простейшую небрежность как стиль работы.

«Царь с копьем» есть в повести, как раз в том месте с монеткой, о котором пишет г-н Савин. Ведь это был отзыв о повести, верно?

Я нигде не причислял Андреевский собор к жилым домам, можно посмотреть всю нашу переписку.

В 1764 г. рухнул не собор, а только купол, собор же впоследствии (при жизни Ксении, кстати) счастливо достроили. И, чтобы уж закончить с «неактивным каменным строительством»: еще в 1745 г. рядом с большим старым деревянным Андреевским собором был выстроен каменный «теплый» Трехсвятский храм.

Теперь чудеса с Публичкой. Тут вот какое дело: «Сытный рынок» можно найти и на картах, и на открытках, и в заголовках газетных статей дореволюционного периода, а это уж точно газетный зал. Есть выбор, с чего начинать...

Вот уж, действительно, а судьи кто? И за что судят, стоит подумать...

Не ищите в этом романе фантастику. Ее почти нет. Разве что недолгие заходы в христианскую мистику.

А вот если хотите увидеть НКВД за работой в 1937 году, что ж, очень и очень рекомендую книгу Иртениной.

Вещь страшная, рассказ о репрессиях — без прикрас и со знанием дела. Очень хорошо видно, что автор, до того, как начал писать, погрузился в источники и вынес оттуда ценную информацию.

Репрессии несколько смещены в сторону охоты на священников, поскольку Наталью Иртенину вообще интересует история Русской церкви. Но в романе не только про Церковь. Тут и про работу НКВД, и про юную фронду, и про то, как народ, в большинстве своем, ненавидел власть, а власть отвечала задорным террором. Про пытки, и про расправы, и про то, из кого формировался корпус офицеров НКВД.

Очень хорошо, что Иртенина не умеет врать. Она пишет то, что было, и наплевать на нужды «текущего момента в политике». Поэтому, можно со всей определенностью сказать, что роман ее наполнен правдой факта.

Лучший, наверное, рассказ сборника. Роскошное стебалище над совреальностью последних десятилетий СССР, стилистически — точно и выдержанно. Притом всё сделано, что называется «без тени улыбки на лице», всё до жути серьезно...

Большая часть споров вокруг астафьевского романа идет в духе: «верить»/«не верить».

В этом смысле я нас стороне тех, кто «верит».

Отслужил два года срочной службы рядовым в относительно благополучное время: 1987-1989. Однако даже в это время солдатский харч был таким, что есть хотелось постоянно, желудок выходил из строя от скверного качества (привез из армии гастрит), а время от времени из каши кто-нибудь вынимал крысиный хвост. Провел какое-то время на маневрах и в пересыльных лагерях, на своей шкуре узнал, до какой степени засирается солдатский нужник, если начальству похрен, как ест и где испражняется солдат. За 50 метров всё в кучках! И как замерзает солдат в помещении, которое вчистую лишено подогрева зимой. И что такое военная медицина, тоже попробовал на своей шкуре, провалявшись 80 суток в госпиталях и санбатах. И воровство на каждом шагу отлично разглядел. Понял одно: советская военная машина в качестве краеугольного камня имела отношение к солдату как к скоту. Среди офицеров были нормальные люди, и низкий им поклон, за то, что они делали наше существование сносным (у Астафьева такие вот нормальные люди тоже показаны с большой душевной теплотой). Но общее впечатление такое: Астафьев рассказывал вовсе не о благополучном времени, а о 1942 и 1943 годах, да еще при старике Виссарионыче... так вот, полагаю, что в этой своей страшной книге он некоторые вещи... смягчил. Реальность была, думаю, еще страшнее, еще трагичнее. Ему мало того, что следует верить, но еще и мысленно добавлять ужаса там, где Астафьев пожалел читателей.

Но... вот мы спорим-спорим об одном и том же, а хотелось бы обратить внимание и на другое: В.А. Астафьев — чрезвычайно сильный стилист, настоящий классик, заброшенный судьбой в советское время, когда такой градус художества встречался нечасто. Как стилист он ничем не уступает виднейшим фигурам Золотого века русской литературы. Кроме того, это Астафьев — сильный религиозный философ, и его христианский взгляд на войну — бОльшая правда, чем натуралистическое ее описание.

Алексей Иванов энергично и с большим талантом прочищает мозги от фальшивой романтики советского пионерлагерного «коллективизма», «дружных дружин», «взвейтесь кострами», серпастых знамен и прочей идеологизированной чуши, окрашивавшей мое детство в красно-звездчатые тона. Портрет нормального советского детства, со всеми его плюсами и минусами, с живинкой и убивающим индивидуальность гнетом «власти коллектива», у Алексея Иванова получился исключительно точным. Уже ради одной «советской этнографии» читать, несомненно, стоит.

Очень хорошо показана вечная мечта человеческая: каким-то чудом вернуться из старости, из преклонных лет, да пускай даже из зрелости в юность, когда тело здорового и неутомимо, когда неуемная энергия хлещет из человека, когда кости не болят, когда сил хватает на всё, зрение и слух сильны, а мечтаниям не ставят барьера мысли о том, что без лекарств, пожалуй, ты очень скоро перестанешь функционировать... Мудрый роман. И совсем не для подростков. На мой полтинник — вполне себе «узнаваемое» по возрастным ощущениям чтиво. Ценю эту вещь у Сергея Лукьяненко весьма высоко.

Альтернативно-исторический роман Е.П. Чудиновой для меня раскладывается на несколько составляющих. Они связаны с двумя фантастическими допущениями и стилем книги.

1. Фантастическое допущение № 1. В 1919 году полки Юденича вошли в Петроград. К 1920 году усилиями разных белых армий под общим руководством Колчака Гражданская война в России закончилась поражением красных. Позднее у нас была восстановлена монархия. Роман повествует о Российской империи 2.0, какой она стала к середине 1980-х. Это своего рода «русский антиОруэлл». Идея, на мой взгляд, вполне разумная и полезная. Во-первых, в течение Гражданской войны, полагаю, у белых была пара реальных шансов закончить вооруженное противостояние победой. Я не симпатизирую красным, социализму, революции, и т.п. И, во-вторых, думается, хорошее дело: посмотреть, чем могла стать Россия, если бы она вернулась к христианским монархическим устоям, но с учетом того горького опыта, который был ею получен после самоубийственного революционного кризиса, а также нескольких лет чудовищной Гражданской войны. То, что Чудинова показывает возможности позитивные -- политическую стабильность, экономическое процветание, взлет культуры, разумный государственный строй, в рамках которого монархия (хотя и не самодержавная в узком понимании этого слова) отнюдь не пустое место и играет роль чрезвычайно важного агрегата в «политической машине» страны, -- все это очень привлекательно и радует взор. Для русского народа тут проложен гораздо более удобный, гораздо более комфортный маршрут, нежели продирание сквозь стальные тернии СССРЛаг. Некоторых научно-технических новинок, которые к середине 1980-х уже были в СССР, в Российской империи нет, однако разница не столь уж существенная, она не имеет стратегического значения, материальное благосостояние народа, включая его нижние слои, намного лучше, нежели было в реальности-1, экономика не стоит на месте. Более того, народ поднялся до высот большей цивилизованности, более высокого уровня личной и общественной культуры, и это выглядит а) весьма привлекательно; б) вполне мотивированно, т.е. следует из тех социально-политических схем, которые заданы в качестве основного вектора развития страны. Обо всем этом я ничего, кроме самых положительных слов, сказать не могу. Весь этот комплекс идей вызывает у меня полнейшее сочувствие.

2. Фантастическое допущение № 2. В Европе возникает своего рода «второе издание Венской системы». Оно в первую очередь опирается на политический процесс во Франции, где также возрождается монархия, притом не без влияния России. Союз монахов-христиан распространяется почти на всю Европу, а к концу романа — еще и на Северную Америку. Все это, конечно хорошо, хотя и намного более фантастично, нежели победа белых в России. Но отчего не помечтать в фантастическом романе? Где же еще? Вот только конфессиональная составляющая новой «Венской системы» — не какая-либо одна разновидность христианства, а некая политическая уния католицизма с православием. Допустим, в 19 веке элементы подобной «унии» порой приносили России успех (а порой приводили к тяжелым хлопотам). Но в романе о новой Российской империи 20 века слишком сильный упор, сделанный на авторизированную главную героиню-католичку (Нелли Чудинова), приводит к тому, что устройство и история полукатолического «Священного союза-2», превосходит по интенсивности описания собственно православную тематику в России. Она едва-едва обозначена. Каковы отношения Русской Православной церкви и государства? Какова ее роль в обществе? А Бог весть. Она, вроде бы, Церковь большинства, а сказано о ней -- с гулькин нос. Разумеется, неудобно было героине-католичке рассуждать на темы церковно-государственного устройства России... Но ведь эта героиня — плод творчества автора, литературный персонаж. И, следовательно, он сделан именно таким потому, что автор заранее поставил тематику православной Церкви и православной веры куда-то далеко на периферию своих творческих интересов. Сие лукавое умолчание режет глаз и вызывает раздражение. Обо всем в состоянии России сказано в подробностях, только вот слона на самом видном месте обошли и почти что не заметили...

3. Стиль романа: мне чрезвычайно трудно было дочитать до конца, поскольку именно литературная составляющая книги является ее слабым местом. Роман-трактат в принципе, по формату, -- чтение неспешное. Для того, чтобы создавать читателю дополнительный стимул дочитать вещь до конца, автору подобного произведения хорошо бы придать сюжету дополнительную динамику. В данном случае произошло нечто прямо противоположное. Роман написан чудовищно тягуче, с перебором всевозможных родственных и дружеских связей главной героини, с огромными описательными пассажами, с весьма длительными уходами в сторону от основной сюжетной линии. Книгу просто-напросто тяжело читать, это сильно осложняет освоение разумной и полезной части ее идейной составляющей.

В сущности, четвертая (После Ефремова, Стругацких и Гуревича) развернутая советская утопия, притом в плане идей чрезвычайно богатая. Жаль, что вещь не закончена, но она и в таком, «рваном» виде производит сильное впечатление.

Книга «Мультики» — чёрная, страшная, наполняющая чувством безысходности, но, в то же время, с точки зрения стилистики, языка, прорисовки психологического профиля персонажей, — совершенная.

В сущности, Елизаров пишет о двух болезнях нашего общества. Когда-то, в стародавние времена, оно жило в «золотом веке», пребывая в мирном, нормальном состоянии. Эта ушедшая эпоха видна по первым страницам, по жизни главного героя в Краснославске. Затем оно тяжко урбанизировалось и утратило понимание того, есть ли у него смысл, ради которого стоит жить. Ну... разве что семья... да и то как-то размыто. Зато появилось обилие злой свободы, свободы творить пакости, пить, познавать девочек с малолетства, драться до увечий, заниматься гопничеством, убивать, иначе говоря, не сдерживать себя во зле, спокойно погружаться в юную, энергичную подлость. Лекарством от этого считается право государства на насилие, применяемое к тем, кто распорядился своей свободой во вред прочим: убивал, грабил, насиловал, гопничал и т.д. Но насилие, вместо того, чтобы честно играть роль лечебного средства, само превращается в болезнь. Когда древнее жало государства жалит очередного юного уголовника или хулигана, в этом акте проявляется нечто сатанинское, инфернальное. Душа ужаленного теряет право на свободу воли, дарованную Богом, душа раздавлена. Пусть отныне это примерный член общества, прилежный труженик, с течением времени способный стать педагогом, но изнутри он разрушен, его коснулось вечное зло, и он теперь до конца жизни в ужасе, больной, жалкий человек.

Ситуация без конца повторяется цикл за циклом. Больная свобода — плохо. Инфернальный деспотизм — еще хуже. Надо что-то третье, надо вернуться в Золотой век, в старые добрые времена, но... непонятно как. Откуда взяться третьему варианту, когда система на полном ходу, и она давит, давит, давит?!

Тупик. Мы в тупике, вот что сообщает читателям Михаил Елизаров.

Одна из лучших вещей «Герметикона». Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур наконец-то вернулся в фокус повествования, ему дали пострелять как следует и порешать проблемы по-адигенски, что приятно. Лирическая линия — преодоление прошлого ради будущего, соединение несоединимого (на первый взгляд) — сделана так, что вызывает сопереживание главным героям — и Кире, и Помпилио.

Для полноты счастья мне не хватило лишь одной мелочи: Попилио, человека царского... ох, извините, дарского рода в роди большого политика. Прежде у него получалось, а тут он всё больше боец и страдающий мужчина. Впрочем, надеюсь, автор даст ему и это в следующих книгах «Герметикона».

А идейно мне всё это довольно близко. Я за царей и аристократию. Власть кошелька намного омерзительнее.

Есть в романе «Пятно» здоровая неполиткорректность. Этакий взгляд снизу: у вас там, наверху, идеология, спецслужбы, элиты, решения правительства, но нам тут, ребятам небогатым, но не желающим подставлять свою хребтину под чужой каблук, кое-что по жизни видно лучше, чем вам. И если вы там, наверху, на нас почему-то гневаетесь, так вспомните, что такую жизнь, от которой нас тянет на заначить шпалер, вы же нам сами и устроили...

И слава Богу, что такая неполиткорректность у Корнева есть, поскольку нерабская психология это, в общем, нормальное дело для крепкого русского мужика.

У этого рассказа есть одно огромное достоинство: обаяние доброты, побеждающей все житейские обстоятельства. То есть, ум, здравый расчет, профессиональные знания — всё это очень хорошо и полезно (если есть), но доброта все-таки всего важнее и, слава Богу, всего сильнее. Читая «Катьку», я получал необыкновенное удовольствие: текст удивительно комфортен в лучшем смысле этого слова.

Очень драйвовая вещь. В высшей степени продуманный сюжет и притом высшей степени неожиданный. Притом необходимая для такого сборника философская составляющая легко обнаруживается и прочитывается. Таким образом, можно констатировать отличный пример гибрида, когда скрещены социально-философский трактат и боевик.

Редкий случай, когда я не понимаю, как сделан рассказ, и что именно в нем цепляет, но цепляет сильно, буквально крючок в сердце втыкает. Да, поражение главного героя и в целом «наших». Да, нравственная сомнительность его поступков: убил парня, который всего лишь исполнял свой долг, и убил лишь для того чтобы сохранить от смерти своего друга, ставшего предателем.

Но все-таки... все-таки... Это ведь почти манифест целого поколения: оно проиграло, «молодые и сильные» постарели, они одиноко носятся в ледяном космосе без особой надежды отыграться. Печально, страшно. Но они все еще умеют отвечать за свои поступки, умеют драться и не теряют надежды, во всяком случае, пока у них есть красная машина и черный пистолет...

Они не сдались. Проиграв, не сдались. Хорошо, когда такая сила воли присутствует в мужчинах. Может, Бог даст им еще один шанс.

Не могу согласиться с авторами прочих отзывов: никакого «антиклериликализма» тут в помине нет, и надо было очень сильно постараться, чтобы тут увидеть его, да и чувство меры Сергею Чекмаеву нигде не отказывает.

Нормальные будни войны, уходящей корнями в изначалье, войны, которую столь многие не хотят видеть. отворачиваются, запирают глаза на сто замков... И тут выходит Чекмаев и честно говорит: «Да вот же оно!» Ему в ответ слышится: «Да как же Вы можете замечать это?! Не надо это замечать». Отсюда и «шум времени»: макулатура, мол... Несерьезно как-то

Пишу чисто фэнский отзыв.

Какая радость, что герой наконец-то расстался с Лией, которая всю дорогу раздражала.

Напротив, не хватило сцены-двух с «дворяночкой».

Мучения разбитого, истощенного ГГ в плену весьма реалистичны. И его неожиданное повышение не могло не порадовать. Чем цикл хорош? Тем, что он не выставляет родную систему идеальной, пусть она и родная. Возвышение в ней не дается ГГ легко, поскольку он ни в каком месте не «протеже», не «сынок» и может чего-то добиться только адским трудом и преданностью тем, кто на него «ставит». Собственно... наша жизнь именно такова. Корнев пишет пособие для молодых парней — как им идти по жизни, и пишет, пусть и фантастический боевик, но и... абсолютный реализм в то же самое время.

Одно несколько резануло: атомный взрыв на финише и радость ГГ по поводу того, что он к этой удаче Родины причастен. Но ведь радиация надолго отравит землю, воду, всё, и ее будет ветром и потоками речными относится в сторону «нашей» территории, она сравнительно недалеко. Я вот не сторонник того, чтобы выигрывать войны, применяя ТЯО. Последствия применения могут очень быстро коснуться того, кто применил.

«Летоисчисление от Иоанна» не является новеллизацией сценария. Трудно не заметить, что в фильме Лунгин провел целый ряд смысловых линий совершенно иначе, чем они даны у Иванова. Хотя бы образ св. Филиппа: у Лунгина это рафинированный интеллигент, а у Иванова -- человек постой, но крепко стоящий в истине. То, что сделал Иванов в «Летоисчислении», пожалуй, интереснее того, что получилось в фильме «Царь». Сложнее, интеллектуальнее, если угодно.

Сложная, интересная вещь, посвященная людям русской дворянской культуры, которых постепенно убивает советская власть, а они не дают себя перекроить, упростить.

Роман по форме — семейная хроника, в центре стоит судьба дочери Н.С. Гумилева Елены и семьи его второй супруги — Анны Энгельгардт. Но это очень условный «ствол дерева». По большому счету, книга представляет собой сплетение историй о многих людях, принадлежащих к русскому дворянству, постепенно истребляемых большевиками в 1930-х, а затем гибнущих во время ленинградской блокады.

К советской власти Чудинова справедливо беспощадна.

Стилистически роман — удачная архаизация под русский литературный и русский разговорный язык (но только под лексику, но также интонации, ситуативное звучание) первой половины XX века. Повествование неторопливое, текущее, как река по равнине. По сути же это хроника трагедии, которая к концу не становится менее страшной, скорее, наоборот, чем дальше, тем ужаснее ситуации, через которые проезжает трамвай романа.

Фантастический элемент минимален — десяток эпизодов с элементами мистики, и, главное, ночь ухода главной героини из жизни, где мистический элемент весьма силен и ощутим.

В литературном плане «Колдовской ребенок» — удача (в отличие от «Победителей»). В идейном смысле это, конечно, «белый роман», и пафос его белизны мне близок, понятен, вызывает радость как нечто родное. Человек с «красными убеждениями» книгу вряд сможет прочитать без приступов бешенства.

Два обстоятельства заставляют меня оценить этот роман выше всех прочих в составе сериала о Локвуде и Ко.

Во-первых, великое, непредсказуемое по ходу сюжета сражение в финальной части книги, от которого оторваться невозможно, столь ярко, масштабно и живо оно сделано.

Во-вторых, чрезвычайно продуманный, «мягкий» (без какого бы то ни было надрыва) финал, развязывающий все узелки и позволяющий надеяться на то, что впереди участников битвы ждет жизнь славная: интересная, безбедная и не столь рискованная, как раньше. Автор как будто нас, читателей, за ушами почесал... остается громко мурлыкать.

Любопытно: нижегородец рисует мифологию современной Москвы, притом рисует ее со своего рода почтением и уж точно без гнева и пренебрежения. Как русский о городе — сердце Руси.

Казаков мешает христианство и язычество в этой самой мифологии, а я, по чести сказать, совершенно не сочувствую язычеству. За этим исключением, — отличный, оригинальный эксперимент, наполненный качественным драйвом, что для Казакова как-то... вполне органично.

Могу, с названной оговоркой, рекомендовать.

С огромным удовольствием прочитал эту вещь: для подростков и надо писать именно так: жестко, правдиво, реалистично, не щадя нервов. Иначе говоря, без розовых соплей. Приучая к тому, что существует понятие «долг», и даже если дела твои плохи и смерть заглядывает в самые очи, долг надо выполнять. И, может быть, эта книга в какой-то степени подготовит подростков к тому темному холодному будущему, которое постепенно становится настоящим. Нашим настоящим.

Вещь, собственно, не несет в себе ни грана антиутопии, ни грана «Кукловодов», точнее, там тот же смысл, который был вложен классиком в «Кукловодов», но смысл этот не касается ни антуража, ни сюжета. Речь идет о кодексе чести личности, входящей, по способностям своим, в интеллектуальную элиту. Пункт 1: существуют принципы, которые нельзя ни сдавать, ни продавать — ни при каких обстоятельствах; пункт 2: современный мир (не Россия, а именно весь мир) устроен так, подобные личности постоянно подвергаются соблазну сдать то, что сдавать нельзя: на них давят, их подкупают; пункт 3: сдавать всё равно нельзя, хоть ты тресни, потому что есть черта, отделяющая тебя от дерьма, и сдав то, что сдавать нельзя, ты станешь дерьмом.

Отличная вещь.

Ощущение большой психологической точности и какого-то чисто литературного очарования текста. Но это-то очарование и настораживает: что тут от художественного дара, а что — от правды факта? Читать приятно, а вот можно ли на этот текст опираться как на более или менее достоверный исторический источник -- большой вопрос.

Нынче так много фантастики о христианстве!

Лихой. Залихватской. Завирательной. Критической. Насмешничающей. Убийственно серьезной. Люто обвинительной.

В отличие от подавляющего большинства ее авторов Конни Уиллис знает, что такое христианство.

Более того, она чувствует, что такое христианство.

О, милая христианка! Низкий тебе поклон.

В сущности, слаженная — любо-дорого посмотреть! — работа группы экзотических «бесобоев». Поэтому, читая, чувствовал, как оживают воспоминания о как-бы-совсем-другом-но-на-самом-деле-всё-то-же. Короче говоря, припоминал классику бесобойного боевика, а именно «Бюро-13» (Ник Поллота, если кто-то не помнит). Эти СЭСники Корнева, вроде бы, не бесами занимаются, но если присмотреться...

А боёвка, отвлекаясь от антуража, по-моему, одна из лучших на всё «Приграничье».

Очередная блистательная стилизация под литературу и «общественную мысль» времен Серебряного века. Мне этот цикл В. Калашникова доставляет большое эстетическое удовольствие. Кстати, есть уже четыре вещи... так, может быть, пора задуматься об их совместной публикации, т.е. о сборнике? Сами по себе, в разрозненном виде, тексты этого цикла могут как-то... потеряться...

Думаю, эта вещь изо всех, вошедших в сборник, в наибольшей степени являет крепость веры автора. Так мог написать только человек, постоянно и ко всему в жизни прикладывающий аршин веры.

Самое значительное журнальное издание во всей истории русской фантастики.

В общем и целом, да — Вы всё поняли правильно. И, мне кажется, если Вы оттолкнетесь от своей догадки о собаке, то к Вам придет верный ответ относительно личности Хозяина. Ну не ставить же спойлер...

Умная статья, заставляющая увидеть солидный культурный бэкграунд в работе автора. Очень, очень жаль, что статей Полины Матыцыной было как-то маловато в журнале «Фансити»: издание много проиграло, что редко пользовалось услугами этого автора. Теперь, как говорится, не воротишь...

Блистательно. Говорю это как профессиональный историк, а не только как любитель боевой фантастики.

А хороший ход — вывести наследника престола в космос и заставить его обратиться к будущим подданным оттуда. Для меня это был весьма неожиданный поворот и сюжета, и темы. Космос, как правильно сказано, — то, что у русских всегда получалось. Претендент на тон в космосе это, как минимум, заявка на то, что прогресс и монархия друг другу не противоречат.

Написано с большим уважением к историческим фактам.