Янка Мавр «Аповесць будучых дзён»

Первое впечатление: сюжет малодинамичный, идеологизированный на тему: как хорошо в большевистском СССР и плохо в панской Польше. На терр. Западной Белоруссии потерпел аварию советский пасс. самолёт. За аварией наблюдали крестьяне. Прибыла полиция. Пристав позвонил и приехал мощный автомобиль + механики. Ремонт. Прицепили автомобиль для отбуксировки на шоссе. Видя это, подросток Юзик «зайцем» пробирается в самолёт. Самолёт взлетает и через полчаса приземляется в Минске. Юзика обнаруживает бортмеханик. Звонит. За ним приходят из НКВД. Сопровождают в управление. Ласково, по-отечески полковник разговаривает с ним на тему, не прислан ли выполнял ли шпионить и какие есть документы. Тот говорит, что прибыл в гости к деду в деревню Куричи. Сквозь небольшие проверки и экскурсии по Минску Юзик попадает через 2 недели в Куричи. А там — в селе асфальт. Везде, как и в БССР в целом , гладкие дороги. («Чудесный генератор» Владко и «Приключения Юрчика и его деда» Натальи Забилы напоминает). Там всё автоматизирована, все работают, подростки по 3 часа с 14 лет (Юзику ровно 14, и дед через 2 недели трудоустраивает его), взрослые по пять, а ост. время самоусовершенствуются и культурно отдыхают. В общем, он поражён и думает о том, как родителей сюда перетащить.

Обыкновенный приём в фантастике: какой-нибудь Жак-простак под ручку с провожатым ходит по светлому будущему и восторгается тамошними чудесами, всякими движущимися дорогами, огромными (какими же ещё?) домами, автомобилями без водителей и прочим не менее крутым, на что хватит фантазии у автора. Подобный приём в основе и в «Аповесці будучых дзён» Янкі Маўра, но в списках фантастики обычно она не значится. Возможно, потому, что вместо светлого будущего в ней описывается светлое настоящее: Советский Союз начала 30-х. В этот СССР времён коллективизации и попал Жак-простак по имени Юзик, мальчик-белорус из зачуханной панской Польши, и это он, раскрыв рот, удивляется невиданным чудесам: пшенице с урожайностью в 35 центнеров с гектара, картофелечистилке в столовой, огромным (каким же ещё?) домам, стадам в тридцать тысяч коров, дорогам, по которым снуют вереницы грузовиков. Все ходят в чистой одежде, панов нет, бо каждый сам себе пан, а колхозный зоотехник, отработав положенный пятичасовой рабочий день, в свободное время занимается наукой...

Читал я всё это, дорогой Карл, и даже не знал, что думать. Возмутиться этой глупости пополам с маниловщиной? Перечитать, как поэт Твардовский в целом городе Смоленске не мог купить подмётки на развалившуюся обувь? Процитировать донесение Пономаренко Сталину, где предметом зависти были велосипеды («по 2-3 велосипеда и даже мотоциклы») в хозяйствах осадников? Вспомнить, как советская культурная элита в 39-м щемилась в те самые края, откуда сбежал Юзик, за отрезами, часами и печатными машинками? Или не бренчать, а порадоваться, что наш белорусский автор создал такой колхозный рай, который не сумел переплюнуть Пырьев и спустя двадцать лет — такая высокая была задана планка?