Уильям Фолкнер «Свет в августе»

Фолкнер говорил: «В августе… появляется какой-то необыкновенный свет, как будто он дошел к нам не сегодня, а из далеких классических времен».

Дурак тот, кто назовет его проповедником христианских истин; гуманистических – еще может быть, но это словечко настолько набило оскомину, что кроме раздражения ничего не вызывает. Но нет в нем ничего христианского: слишком по-животному ведут себя люди, и слишком сомнительна конечная мораль. Это простая языческая жажда жизни, приправленная фатализмом непонятного, но явно не христианского, происхождения.

Фолкнер странный. Я постоянно, читая, сравниваю его с другими – Набоковым, Маркесом и Улицкой в первую очередь. У него есть набоковская неспешность и стиль, маркесовские семейные узы, оплетшие весь роман, и легкая бытовая сумашедшинка Улицкой. Конечно, это очень глупо, поскольку скорее они из Фолкнера, чем как-то иначе, и как ни крути, Фолкнер всему этому развернувшемуся на двадцатый век интересу к простым истинам – предтеча.

«Свет в августе» — название очень удачное. Потому что в целом, несмотря на все перипетии в судьбах героев роман оставляет именно такое впечатление – теплого, чуть пыльного света. Неторопливого, который смягчает даже самые страшные трагедии настолько, что они становятся всего лишь строкой в изустной городской летописи. Трагедии не больше и не меньше, чем, например, в «Шуме и ярости», но за счет этого света приобретшие какой-то умиротворенный оттенок. Все равно остается впечатление, что герои слегка сумасшедшие, что они говорят и поступают не так, как поступил бы на их месте любой из нас. В них есть какая-то червоточника, и отстраненность Лины, и упертость неизвестно в чем Хэйтауэра, и мужественное терпение Байрона Банча – можно было бы без всего этого, и людям было бы легче. Одно но: вероятно, тогда они не заслужили бы романа в свою честь, но это отдельная песня.

Текст начинается неторопливо, с достоинством Сарамаго, но постепенно разворачивается, захватывая в много-геройную эпопею, с периодическими отступлениями вперед и назад на много лет. И заканчивается так же неторопливо, пыльно и светло; намек на хэппи-энд, но настолько неуловимый, да и значение этого энда не так уж велико – с тем же успехом все могли бы погибнуть, и в описании Фолкнера это не лишило бы текст очарования.

Удивило по-настоящему: то, что еще в начале нашего века негры и их права действительно были проблемой. И немалой, из-за которой продолжали ломать копья, правда, уже в меньшем масштабе, но накал страстей меньше как раз не стал. Я-то всегда привыкла воспринимать это с типично советских позиций: правящий-де класс и угнетаемые, которые все перед господом (зачеркнуто) партией равны. Мне и в голову не приходило, что рядовые (белые) американцы считали негров низшим слоем из чисто субъективных ощущений – точно так же, как человек относится к животным. Что негры в их глазах были действительно не равны белым – не в плане гражданских прав и богатства, а в духовном, психологическом аспекте, что рабы воспринимались как домашний скот подсознательно. А теперь, кажется, на то были вполне логичные причины. Потому что изъятые из родоплеменного строя негры никак не могли адекватно вписаться в капитализм белых, потому что они действительно намного отстали в общественном и личном развитии, и иначе как к животным к ним относиться не имело смысла. Потом – да, не захочешь, так научишься, и вот негры уже выбирают президента и возглавляют ООН, но в начале слишком уж были неравны сами культуры.

Представим себе, что писатель — это хозяин какого-нибудь дома, а читатель — это путник. Хозяин никогда точно не знает, каким человеком окажется странник; его будущий гость не знает, кто его встретит и главное как. Некоторые хозяева встречают радушно, просто и весело болтая с путником, предлагая отужинать и переночевать, гость соглашается и уходит довольным. Другие оказываются недружелюбными, малообщительными, трапеза тогда для путника оказывается очень скромной, почти спартанской. На вопрос же о ночёвке, такие хозяева кисло поднимают взор, и предлагают переночевать в сарае, не в доме.

Если Фолкнера приспособить к этой параллели, то он, скорее второй тип хозяев. Угрюмый, разговоров и шуток не любит, выражается прямо и без обиняков, в его обращении с гостем нет никакого радушия, но и презрения нет. Однако если вам всё же удастся разговорить этого человека в тёплый августовский вечер, чем так порой славен американский Юг, вы будете удивлены, что этот человек не только замкнутый, но и очень интересный, мудрый и много знающий.

Вы усаживаетесь поудобней в кресло, напротив него, и он начинает рассказывать вам историю...

...очень непростую историю. Во всех смыслах.

Проза Фолкнера очень сложна. Его язык своеобразен, сложен для восприятия. Сперва вы придёте в недоумение от него, будете видеть знакомые буквы, слова — по отдельности понятные, но вместе, в едином предложении, в точности да наоборот, и вам придётся возвращаться в начало и перечитывать, чтоб понять смысл. Однако постепенно к языку приноравливаешься, начинаешь им проникаться, и оказывается, что старая ириска, которая липла к зубам и дёснам вовсе никакая не ириска, а вкусный, хороший шоколад, пусть несколько своеобразный и на любителя, но тем не менее.

Однако вязкий язык Фолкнера не единственная особенность книги, это лишь начало. Вторая причина сложности — не менее важная, чем первая — это структура, манера построения романа. «Свет в августе» постоянно виляет, делает петли, собирая в кучу все способы построения текстов. Только привыкнешь к тому, что Фолкнер избрал параллельную стилистику повествования, как он сделает огромный флэшбек в прошлое, только начнёшь отходить от последнего — он вводит новых персонажей. Фолкнер очень серьёзно относится к времени, в его романе, если быть кропотливым и учесть все года и дни недели, можно установить всю хронологию действий персонажей романа, начиная с Гражданской войны (если брать в учёт флэшбеки).

Третья особенность — в книге практически нет положительных героев. Вот совсем, кроме разве что Лины Гроув, да и то она скорее дурочка, от того и такое впечатление. Фолкнер описывает поступки своих героев, описывает их одержимость, терзания их призраками прошлого, их ошибки, побуждения. Все они люди, это так. Но никто из них особо несимпатичен. Разве что преступник Джо Кристмас (повезло ему с фамилией!), вокруг которого вертится добрая половина событий романа, вызывает, не то чтобы больше уважения или сочувствия, чем остальные, но как минимум больше понимания, почему он такой, почему он так поступил, а не иначе, почему он такой жестокий и малоприятный человек. Если уж на то пошло, то вершитель порядка, член Национальной гвардии Америки, милитарист и фанатик Гримм, ничем не лучше него, когда устроил свой собственный суд, в котором мало человеческого, но много от животного. И после всего этого возникает вопрос, который так и повисает в воздухе: «Кто хуже? Кто виноват во всём этом безобразии, происходящем в городке Джефферсон, его жители и одновременно его судьи, или Кристмас?». И я склоняюсь к первому варианту.

Что подводит нас к одной из центральных идей романа, отношений белых людей с неграми. Больше полувека прошло со времён Гражданской войны, а экстремистские взгляды и ненависть по отношению к чёрным, здесь по-прежнему сильны и процветают; мало, что изменилось. Да, негры уже не рабы. Однако выкарабкались ли они со дна, уважают ли их в обществе, да хотя бы не уважают, но относятся по-человечески? Нет и нет. Их и терпят то с трудом. Вот почему так страдал Кристмас, ведь в нём текла негритянская кровь, он не чистый белый, но и не нигер, он ни то, ни другое. Изгой. Именно эти мысли заставили его странствовать, скитаться долгие года. Он всё больше ожесточался и верно, как здесь размягчаться, ведь узнай, кто о его происхождении, с ним бы даже разговаривать не стали. В лучшем случае. Но это лишь одна проблема, есть другая, не менее, страшная и отвратительная. Религия. Возникает ощущение, что Американский Юг так и не вылез из Средневековья, ведь вера в Бога здесь не просто сильна, она буквально разъедает мозги его жителей, и они, уже полоумные, изводят своими проблемами и верой молодых, чтоб этот замкнутый круг никогда не разорвался. Не имею, ничего против религии, но после прочтения романа нужно сказать, фанатики, особенно религиозные, это страшные люди.

Заключительный штрих, который подводит черту этому роману — его атмосфера. Она мрачна, жестока, и в то же время дышит волшебством. Не смотря на разложение городка и большинства людей, которые есть в городе, свет ещё остался. Яркая природа. Солнце. Проблески доброты у людей, странные и кажущиеся здесь невозможными.

Я не знаю стоит ли кому-нибудь читать эту книгу. Она тяжёлая и психологически и физически. Не смотря на небольшой объём, читается текст крайне медленно. Однако... это стоящая вещь. Да, где-то роман затянут, где-то автор перемудрил по части построения книги, но «Свет в августе» даёт отличный взгляд на Юг США. Взгляд незамыленный, острый и чёткий. Как жизнь.

Мне как-то сказали: «Это очень тяжелый и жестокий роман. Тебе точно понравится». Я прочел и мне действительно понравилось.

Фолкнер гениальный стилист. Он подает сюжет через обрывки фраз, метафоры, длинные монологи, образы и религиозные мотивы. В его романах жестокость и расизм воспринимаются, как само собой разумеющееся. Американский юг представляется местом без времени, пустыней забвения, где семьи аристократов живут в лучах былого величия, а в деревенских церквях негры поют грустный блюз и заунывные госпелы.

Книга читается местами легко, а местами не очень. Тема рабства до этой книги мне как-то не случалась. Причем к «поверхостному», фактическому рабству здесь еще примешивается проблема рабства мировоззрения как такового. В книге ярко изображено несколько губительными могут быть идеалы, убеждения, расизм и другие понятия, которые отличают любого над кем-либо. Читая книгу, понимаешь сколько много было сделано в прошлом веке для решения этой проблемы. Видимо к этому моменту я даже не задумывался насколько эта проблема была и остается важной, и как это может влиять на судьбы людей.

Второй том Фолкнера я начал еще в ноябре и поначалу он не показался мне слишком сложным после «Шума и ярости». То есть было известно, что «Свет в августе» — это христианский роман, но текст оказался выше человеколюбивого пафоса. Пафос просто утонул в атмосфере. В итоге на роман ушло около двух с половиной месяцев, и я не могу сказать, что я его прочитал. Просто потому, что некоторые куски нельзя читать линейно, по предложению или по строчке, а нужно воспринимать в целом. Иначе увязаешь. А уже хотелось вынырнуть.

Да и вся структура текста такова, как мне кажется. Есть история Лины Гроув, которая ищет отца своего ребенка. Он работал на лесопилке рядом с ее домом и встречался с ней по вечерам. Когда же она сказала, что беременна и нужно как-то узаконить их отношения, у пацана со шрамом возле губы вдруг нашлись дела в соседнем округе. Оттуда он должен был прислать письмо, как устроится... Но когда письмо не приходит, девчонка на девятом месяце сама отправляется из Алабамы в штат Миссисиппи. Там, в Джефферсоне, она не находит женишка, но один из местных жителей, Байрон Банч, узнает его по описанию. А дальше затвор передергивается, и дается флешбек о прошлом Байрона. Следующая глава расскажет про историю о том, что тот сделал, узнав о бросившем девчонку пацане. И новый флешбек о еще одном работнике строгальной фабрики. Получается постоянное возвратно-поступательное движение, в результате которого обыденная драма разрастается и в прошлое, и в будущее. Человеческие жизни связывают между собой относительно независимые события.

Отдельно проводится расовая тема, во главе которой Джо Кристмас — белый человек, в котором течет половина черной крови. Социальные проблемы вкупе с постоянным неврозом на почве собственной исключённости из социальных групп приводят к жестокости и разрушительным поступкам. Это общество Юга, которое продолжает свое чахнущее сопротивление по отношению уравниванию в правах.

Если же говорить о религиозной стороне текста, то здесь все совсем непросто. Как минимум по причине того, что нет ни одного чистого персонажа. Каждый грешен по-своему, и каждый приходит со своим счетом к Богу. В результате не возникает доверчивого эмоционального сопереживания, но на основании известных фактов мы можем понять тот или иной поступок персонажа. Мир это не выбор между черным и белым, и даже не выбор между черным и еще более черным. Наверно, мир — это попытка осознать себя в сером и двинуться хоть куда-нибудь.

Итого: Роман читается непросто, но некоторые образы южной земли вызывали восторг. На мой взгляд, это образец очень интенсивной проработки персонажей, которые в результате далеки от стандартных схем.

Писатель, которому было, что сказать читателю. Замечательный стилист, наделенный своеобразным языком, отразивший колорит и особенности американской жизни, часто страшные, часто интересные и заставляющие задуматься. Непривычно глубокий автор, антипод американского массового кино и эстетики мюзикла.