Джонатан Сафран Фоер «Полная иллюминация»

И все осветилось

«Юмор — единственный правдивый способ рассказать печальный рассказ.»

Так и есть, о вещах грустных и страшных настолько, что сознание отказывается их воспринимать, можно рассказывать разными способами, но если важно не просто сказать, а быть услышанным, совершенная серьезность не самый удачный. Люди избегают информации, которая может надолго выбить из колеи, нарушить душевное равновесие, заставить страдать. Сострадание и сопереживание провоцируют эмоциональный дискомфорт, который мы готовы принимать в специально отведенное для этого время: «Это тяжелый фильм/книга, я так плакал(а)», — раз в полгода-год. В остальное время развлеките нас.

Пусть фраза в эпиграфе не кажется самой изящной, это намеренный прием, связанный с особенностью структуры книги. Эпичные, серьезные, драматические и невыносимо больные фрагменты из истории еврейской деревни Трахимброд на Украине аккуратно обернуты и проложены здесь комичными эпизодами эпопеи американца, приехавшего поклониться могилам предков. И его украинского русскоговорящего гида, который сам себя считает еще и англоговорящим, каковая уверенность служит источником многого веселья для читателей.

Потому что эффект испорченного телефона, напрямую связанный с разного рода трудностями перевода, веселит нас едва ли не наравне с оскальзыванием на банановой кожуре или даже словом «жопа», которое почему-то вне конкуренции в юмористическом жанре. Американцу Джонатану Фоеру (совпадение имен автора и героя — одна из необычностей книги) прежде нужно разыскать родные пепелища. Зздесь идиому стоит понимать буквально. Во время войны немцы сначала превратили еврейскую деревню в гетто, согнав туда иудеев со всех окрестных городов, а потом убили всех. И вот, в начале двадцать первого века внук единственного выжившего приезжает, чтобы разыскать женщину, которая спасла тогда его деда.

А поскольку ни русским, ни украинским он не владеет, то решает воспользоваться услугами частной конторы «Туры наследия», специализирующейся на организации сопровождения с трансфером и переводом для еврейских эмигрантов. Отец, глава семейной фирмы, перманентно в объятьях зеленого змия, потому везти туриста на раздолбанных фамильных жигулях выпадает дедушке (слепому) и семнадцатилетнему внуку Саше, который мечтает уехать в Америку, закончить там бухгалтерскую школу, преуспеть и зажить достойной своих амбиций жизнью, прячет неуверенность в себе за бравадой,любит прихвастнуть, выдавая желаемое за действительное, и, в общем, тот еще словотворец.

Их уморительно смешные дорожные приключения, а после не менее забавные письма, которыми Алекс пишет Джонатану, занимают значительный объем толстенького шестисотстраничного тома, и да, это необходимо, потому что без такой перебивки трагедия Трахимброда была бы невыносима. И здесь нельзя не сказать о восхитительном переводе Василия Арканова, он и с первой книгой Фоера «Жутко громко и запредельно близко» был хорош, но там не было таких семантических игр, основанных на неверном словоупотреблении самоучки, сначала раздражающем, а после обретшем странное очарование.

И этими двумя линиями «Полная иллюминация» не исчерпывается.Потому что по сути это еврейская книга, вмещающая историю Трахимброда от начала до конца в совершенно макондовом стиле «Ста лет одиночества» с поправкой на национальный и географический колорит. История прекрасной Брод образец украино-еврейского магического реализма, достойный восхищения. Но и это еще не все, линия фриковатой семьи Алекса, которая поначалу кажется решенной в исключительно фарсовом ключе, внезапно взрывается высокой трагедией и ты, читатель, просто не знаешь, куда смотреть, что запоминать, чему отдать предпочтение.

Все хорошо в этой книге и замечательно, что я наконец прочла ее. Чего и вам желаю.

Дорогой Джонатан!

Стремлюсь произнести поздравление на счет твоей апвосхитительной писанины. Ты стал писателем друг, ведь твою книгу потребило миллион американцев у тебя на родине. Теперь у тебя много валюты. Мазл-тов!

Сверхразумной была у тебя идея впихнуть в книгу мои к тебе письма, так чтобы получилось смешно. Прочитав экземпляр, мама провозгласила, что так коверкать язык неразумно, а уж не редактировать и вовсе злостно. Я пытался ей истолковать сообщенный тобой тезис о том, что это такой прием. Что Сэллинджер и Берджесс писали еще емкотруднее.

Но это не имеет важности. В действительности ты здорово использовал стили. Вот повествование от твоего лица разумно соотнести с Маркесом. Когда ты описываешь половые отношения твоей пра-пра-пра-прабабушки и прочих родственников, много похоже на Павича. Но это не воровство, как ты мне объяснил, а прием. Так делают все постмодернисты, а постмодернистами сейчас являются все. Время такое.

Но сверхсильнее мне понравились страницы со словами «Мы пишем...» и там, где много-много точек. Это символично весьма и, должно быть, имеет много смысла. В России есть такой писатель, В. Сорокин, так вот он тоже эти приемы эксплуатирует. Бывает, что у него в романах десятки страниц исписаны одной буквой. За это его очень хвалят, талантлив весьма! Вы вообще с ним похожи, только у него чаще отрезают головки и едят детей, зато в тебе больше холокоста, приятель.

Не совсем понял, что манифестируют заглавные буквы, выскакивающие в каждом абзаце, но на этот счет я еще подумаю, не расшифровывай пожалуйста!

Говорят, что некоторые критики ругают твой роман за несоответствие истории. Мол тогда евреи вели себя не так и обычаи иного рода. Ну так какой юный американский еврей знает, как оно тогда было. Зато он мультиплаксивый и аптрогательный.

Хочется обозвать тебя замечательными словами за Книгу Предшествующих, особенно термины Арт, Икул и проч. Тебе удалось создать идеальный артикул, поскольку ты жутко продал, громко прославился, запредельно возвысил себя и близко возвысил своих евреев.

Кстати, я вместе с дедушкой и Сэмми Дэвис Наимладшей решили стать вегетарианцами, как и ты. Хватит есть колбасу, это сверхжестоко!

Бесхитростно, Александр.

А после второй прочитанной книги уже можно говорить, что я – фанат? Тогда, я – фанат Фоера! Он откликается мне знакомыми темами, описанными чувствами, выбранными образами.

Инфо-повод «Полной иллюминации» — холокост, тоска потомков по географическим истокам, поиск своего места в жизни через путешествие к предкам. Выживание единиц на фоне тотального уничтожения – подарок судьбы и страшная кара. Как жить тем, кто выжил, искать новое место и новую жизнь? Как жить их потомкам, на которых давит груз ответственности – не подвести, быть достойными? Как жить тем, кто был рядом с истребляемыми, и помощь им означала собственную смерть?

Вначале книги попадаешь в полный треш! Словно читаешь перевод с английского на русский, сделанный дословно. Первые страниц десять учишься понимать логику этого текста, адаптируешься к его фонетике и лингвистике. Хохочешь над каламбурами, улыбаешься найденным аналогиям, которые по-русски звучат совсем не по-русски.

Американский еврей, чей дед уехал из Союза в поисках возможности выжить, приезжает в родные места предка, чтобы найти тех, кто когда-то спас его от зверств немецких лагерей. А встречает бескрайние степи Украины, в которых нет ни селений, ни даже намека на то, что здесь когда-то жили люди.

Повествование ведется в двух временах. Современный, где Джонатан Сафран и Алекс путешествуют в машине со «слепым» дедушкой и собакой. И часть от «царя Гороха», медленно, но верно, текущая в сторону современности и показывающая кто были предками, как жили, кого рожали. Со второй частью все не так весело и забавно, как с первой. И хоть она наполнена фантастическими деталями в виде карнавальных платформ, ванн и унитазов, современными тканями, лекарствами, нормами морали, сквозит в ней боль отчаяния и желание разобраться. И уж конечно, она никак не претендует на историческую достоверность (и я очень надеюсь, что американцы – реальные читатели, для кого предназначался этот труд, это понимают).

И все же, при всей фантасмагоричности книги, на последней странице не просто «все освещается», наступает серьезная световая контузия. И нужно потом какое-то время, чтобы придти в себя и принять этот мир и в таком ракурсе освещенности.

Прочитала 10% произведения. Больше не могу осилить. Одним словом — нудно! Не рекомендую для прочтения.

Потрясающая своей необычностью вещь. Хотя это не первое моё знакомство с творчеством Фоера, я всё равно был изрядно удивлён, хотя и знал, чего ждать. Сразу, чтобы прояснить ситуацию, отмечу, что восторженное удивление явно не единственная из возможных реакций. Спектр эмоций, что способен породить текст, широк до невероятности, и где-то там, на другом его конце, вполне возможно притаились непонимание и раздражение. «Последняя иллюминация» — явно не из тех книг, что нравятся всем (что невозможно в принципе) или хотя бы большинству (что часто идёт рука об руку с попсовостью и китчем). Но уж если вы оказались с Фоером на одной волне, удовольствие от книги получите громадное.

Самое-самое главное, что нужно знать: Фоер изрядный символист. Ага, прямо как те ребята из Серябряного века, для которых форма была важнее содержания. Красной нитью сквозь роман проходят видения, дневниковые записи, кусочки внутренних монологов, которые нормальными назвать нельзя ну совершенно никак. Броский и запоминающийся образ автору гораздо милее такой эфемерной вещи, как сюжетная логика. Коробки с памятью, книга печалей Брод, Времямер, узелки, что вяжет Софьевка. Если читали «Жутко громко, запредельно близко», то прекрасно понимаете, о чём я. Совершенно то же фокусничанье, ювелирная работа над организацией текста, диалогами, ритмикой фраз. И ещё — Фоер потрясающе афористичен. Это как раз тот случай, когда автор умеет формулировать свои мысли по-настоящему эффектно и красиво. Взять хотя бы размышления Брод о боге и любви. Вообще, «историческая» часть книги мне понравилась куда больше. Штетл, в котором живут герои, предстаёт своего рода микрокосмом, замкнутым и чудным мирком, неподвластным нормальной человеческой логике. И пускай многие из здешних диковин жестоки и недобры, тем притягательней для нас становится текст. Если чуточку поиграть в сравнения, то перед нами что-то вроде стеклянного шара с городком внутри. Вот только город сожжён, лежит в руинах, и вовсе не снег, а пепел медленно оседает на почерневшие кровли игрушечных домиков. Жутко и завораживающе. Пожалуй, что-то вроде Макондо Маркеса, а это в моих устах один из сильнейших комплиментов.

Отнесённая же к настоящему времени часть романа написана совсем по-другому, хоть и объединена с исторической множеством хрупких мостиков. Действительно, ведь лейтмотив романа — проходящая сквозь года память. Память о любви, жертве и искуплении. А ведь это — нечто, неподвластное времени. Прошлое никуда не делось, оно притаилось и ждёт. В забытых коробках с пожелтевшими от времени фотографиями, в перезвоне колец, которыми однажды обменялись далёкие предки героя, в судорожном биении о кожу крови, которая рвётся на свободу. И будут слёзы, и боль, и вскрытые бритвой вены, и память будет жить дальше. На самом деле странно делить роман на части, ведь он — о непрерывном. За изменчивостью формы Фоер прячет единство содержания. Местами уморительно смешная, наивная и нелепо-исковерканная исповедь Саши коснётся вас не сразу, точно так же, как не сразу станут вам понятны хитросплетения исторических обстоятельств и вычурная символика, которой переполнена история Брод. Да, Фоер проделал грандиозную работу над языком, создал целую систему псевдоправил, которые позволили вывернуть речь наизнанку, выкрутить совершенно непередаваемым образом, сохранив при этом полную ясность. Но постепенно сквозь внешнюю антуражность проступает главное. По мелочам, в деталях, в прощальном «бесхитростно», в скособоченной идиоме об утраченном времени, которая, кажется, куда точнее и ярче оригинала. Подлинная искренность, как бьющийся о стенки фонаря светлячок. Один за другим во тьме зажигаются огни. и наступает иллюминация. Полная. Безжалостная.

Возможно, вам не понравится то, что вы увидите. Возможно, вы сочтёте роман дешёвой попыткой сыграть на неизбывной человеческой жалости и сострадании. Вы будете в своём праве. Но только так и можно говорить об ужасном. О войне, о холокосте, о башнях-близнецах в конце концов. Нам всё кажется, что это уже в прошлом, что давно стало сухими строчками исторических очерков. Вместе с Ремарком мы удивляемся тому, как из миллионов трагедий, сонма маленьких армагеддонов, выплавляется бездушная и мёртвая статистика. Вместо феникса из пепла человеческих душ возрождается какой-то ужасный и отвратительный кадавр, чучело. Такова арифметика страдания: сумма бесконечно меньше составляющих её слагаемых. И именно потому прав Фоер, показывающий нам драму человека, а не человечества. Только так можно пробудить память, только так понять, что стоит за каждой из миллионов смертей. Только так можно исправить счёт. Вот потому-то я и считаю этот роман превосходным. Но предсказывать, понравится ли он вам, конечно, не берусь. В конце концов, мы ведь люди, а не фигурки-статисты.

Признаюсь, не осилила до конца. На мой непросвещенный взгляд — очередная вымученная постмодернистская игрушка: выеденное яйцо, прикидывающееся вселенской философией.