Леопольд фон Захер-Мазох «Венера в мехах»

В моем случае знакомство с «Венерой в мехах» — это скорее визуальное подстрекательство от Романа Полански с одноименной экранизацией, нежели преданная любовь к прозе Леопольда фон Захер-Мазоха.

Хотя кино, на мой взгляд, значительно проигрывает первоисточнику. Именно по той богатой чувственной энергетике и великодушному благородству влюбленной, добровольно порабощенной души, которую, вероятно, умышленно и в тон нашему времени, не дал от себя Роман Полански в концепте своей театральной камерной драмы с ее главными персонажами от Э. Сенье и М. Амальрика.

Возможно, в этом и есть его сила прозорливого и талантливого режиссера, тонко чувствующего свое время (с этой экранизацией стоит ознакомиться тем, кто ценит самобытность, оригинальность и смелость в искусстве). И несмотря на то, что цельной истории, на мой взгляд, все же не вышло, Роман Полански предложил зрителю посмотреть на многие вещи под несколько иным углом. От этой красивой метафизической бабочки, которую великолепно изобразил и развернул под всеми мыслимыми ракурсами автор повести, Полански оставил только контуры. Он все смешал, размыл и ушел в монохром от богатейшей чувственной палитры австрийского прозаика.

По сути режиссер от себя показал главные остро заточенные и не вполне лицеприятные углы нашего времени: модный скандальный эпатаж, дёшевую отталкивающую вульгарность в подаче любви и секса, унылое запустение и бедность в проявлении чувств (в том числе и вербальных) — во всём отсутствие элементарного вкуса, стиля и какого бы то ни было умения. Экранизация являет собой скорее вызывающий и кричащий кич с нажимом на гротеск, нежели богатую гамму переживаний персонажей повести.

И в режиссерской версии это не та Венера (Ванда), которая изящной, жестокосердной кошкой, кокетливо кутаясь в свои меха, с чувством высокомерного пренебрежения являет Северину (главному рассказчику этой исповеди) свою любовь.

Из-под пера этого одаренного автора вышел весьма сложный и обтекаемый женский персонаж: полу женщина и полу богиня, Ванда одновременно нежная, хрупкая, чувственная, зовущая и столь непредсказуемая в своих ярких эмоциональных всплесках. В одноименной экранизации с подачи Э.Сенье (со всеми её не в меру эксцентричными выходками и монологами) получилась скорее смесь уличной торговки и театральной, статично бездарной, фаворитки. Полански, многое изменив и по-своему переиначив, так или иначе, в контексте тяжеловесного брутального стёба показал в своей экранизации всё фальшивое, наносное и гламурное. И там, где у Л. фон Захер-Мазоха завязка действия происходит в курортной живописи Карпат; режиссерская версия представляет собой камерную театральную историю проб актрисы на главную роль.

В ленте Романа Полански (по моим личным ощущениям) отчетливо слышны аллюзии на К.Баркера с его отвлеченной философией из «Секс, смерть и сияние звёзд». А вот автор повести многогранен и разнообразен в подаче своих оригинальных фантазий. Везде по тексту виртуозно встроен тонкий чувственный ироничный флёр на пределе обманчивых иллюзорных ожиданий главного персонажа Северина. И эта вечно звенящая, обращающая на себя повышенное внимание тема (не насилия — нет!) скорее доминанта и добровольного порабощения в любви. Этот текст столь сильно разнообразен своими эмоциональными настроениями, что не успевает завязнуть в приторной патетике двухсолетней давности: автор с упоением шутит и вплетает комичные экзальтированные сценки в стилистике того же Достоевского. Здесь и решительное коварство, и беспредельный деспотизм, и пристыженные извинения-объяснения, и безумие страсти, и единственно сильный (на грани истеричного лихорадочного бреда) страх потерять свое божество. С неподражаемым мастерством Л. фон Захер-Мазох в этих видЕниях на тонкой грани клинического сумасшествия то утопает в крови, то купается в розовом зареве своих фантасмагорий. И, вероятно, нагнетание сюжета (интриги) в полной мере реализовано подобной метафорой: «Венера... Из камня...»

Стало быть, она (против своей воли) просто не в силах быть человечной, сострадательной и постижимой. А может лишь внушать своему потенциальному обожателю истовое поклонение, благоговейную любовь и рабскую преданность на грани фанатичного восхищения. И здесь нужно вдвойне акцентировать: это столь сильный автор, сколь он способен на подобную самоиронию, когда недвусмысленно являет читателю «свои ослиные уши».

И порой это преподнесено с особым шармом классиков 19-го столетия, являя собой великолепный образчик бытописательной литературы.

Параллельной аллюзией здесь виртуозно вплетена тема вампиризма и тема высасывания в любви энергии того, кто любит. С присущей автору небрежной и фривольной манерой, Л. фон Захер-Мазох в своих смелых фантазиях размашистыми крупными штрихами изображает прелесть олимпийской любви, а всю мыслимую свободу наслаждений античного мира, с явным намеком на гетер и их обожателей-покровителей со всей вытекающей отсюда языческой философией.

А если сам автор в качестве древнего философа выставляет женщину явным первостепенным божеством — то отчего же нет? Спорить с этим ярким самобытным австрийским прозаиком на этот счёт ведь очевидный нонсенс. И, честное слово, довольно сложно воспринимать «Венеру в мехах» в качестве автобиографии и рассматривать эту версию как единственно верную и объективную.

На мой взгляд, это мастерски завуалированная проза-предостережение. Ведь когда в сознании Северина перемешивается фантазия и действительность, для меня лично здесь видится метафора не Буквального порабощения через хлыст. Это скорее очень тонкие и многогранные эмоциональные переживания, душевные страдания на грани боли и отчаяния, нежели физическое избиение и проявление жестокости.

И да, разжигать в женщине подобное любопытство (именно такие витиеватые наклонности) — на самом деле это столь опасная штука, как и очевидные игры с огнем. Вне всякого сомнения, каждый читатель увидит и раскроет что-то своё в этом произведении. Мне же почудился скорее прекрасный дивный сон, длинною в Вечность с Богиней гречанкой в главном действии, нежели строгое моралите или безжалостное садомазо. На мой взгляд, автор повести здесь больше схоласт, когда виртуозно увязывает в одно целое обожание-поклонение греческим богиням и мученичество первых христиан, нежели сладострастный романтик на грани изврата или убежденного садизма.

И несмотря на «кричащую» аннотацию и скандальную репутацию автора, эта повесть достаточно взвешена и целомудренна. Всё преподнесено читателю с большим вкусом, чувством меры и непременными авторскими изюминками в контексте данной исповеди. Тем более что авторское послесловие представляет собой скорее откровение истового художника-творца, нежели исповедь обманутого мужа. От себя почему-то очень хочется размыть и загладить домыслы по поводу исключительной автобиографичности этой повести с ее главной интригой. Весь этот, виртуозно представленный, немыслимый накал страстей с абсолютно потрясающим выводом-развязкой, все собой сметающим в контексте данного повествования, на самом деле как все гениальное можно просто разложить вот этой тезой.

PS Несмотря на то, что текст перенасыщен патетикой XIX века, повесть читается легко, и под соответствующее настроение просто улетает. У автора одни сплошные, честно заслуженные, проверенные временем, великолепные десятки.

Виртуозно выточенный, проработанный стиль. Яркий, и порой отрезвляющий, незамутнённый временем, посыл-предупреждение внимательному читателю. Ключевая интрига, которая виртуозно держит до самого конца. Бесценный кладезь мудрости и афоризмов. Здесь все на очень достойной высоте — 10/10/10/10. Классика на все времена. И мои искренние восторженные аплодисменты подобной самобытной и яркой смелости в мировой литературе.

«Рабу Григорию сим повелеваю явиться служить мне лично. Ванда Дунаева»...

Н-да. Ну не одной же приключенческой беллетристикой жить, иной раз можно почитать и такое. Где-то там, далеко в истории литературы навсегда осталась созданная возбуждённым воображением Леопольда Захер-Мазоха рыжеволосая красавица Ванда фон Дунаева, ожидающая своего верного раба Северина- Григория на широкой оттоманке...

Между прочим, мало кто знает, что в последнюю треть XIX века количество изданий Захер-Мазоха в нашей стране исчислялось многими десятками, и говорят что сам И.С.Тургенев ревниво относился к его славе...Старый перевод «Венеры в мехах» 1908-го года от неизвестного переводчика, скрытого за инициалами «Р.М.» хорош. Не зря его и по сей день используют издатели, т.к. создаётся ощущение будто бы писал книгу русский автор, а не житель Австро-Венгрии.

...С одной стороны понятно, что Захер-Мазох это не Достоевский, но все ж таки как то уж совсем бегло в книжке пройдена описательная часть — вот так вот вдруг ррраз, и рассказчик совершенно теряет от великолепной Ванды голову. Вообщем, сразу и бесповоротно становится в позу «Let Me be your Dog», как пела группа Nazareth. С другой стороны, быстрое течение событий как раз таки роднит Захер-Мазоха с беллетристами тех лет, только эстетика у него иная, своеобразная.

Поскольку все уже сказано и разобрано многократно, и все выводы давно сделаны, ограничусь общим впечатлением, без высокопарных сравнений. Книжку вроде бы нельзя назвать непристойной в физиологическом смысле этого слова, чувствуется что ее автор человек образованный, воспитанный на славянском фольклоре. Но...слишком уж тут фетишизированы определенные предметы одежды главной героини. Порой они буквально заслоняют собой здесь все что можно. Редкое словечко «кацавейка» мне теперь надолго запомнилось...

Итого: для разнообразия — вполне неплохо ознакомиться, особенно в свете исторического статуса, которое приобрело слово, образованное от второй части фамилии автора.

Люди, не знакомые с творчеством Зигмунда Фройда, при упоминании отца психоанализа ехидно усмехаются, подразумевая сексуальную озабоченность. Думаю у Захер-Мазоха подобная судьба: «а, это тот кто мазохизм придумал». Собственно, не сколько придумал, сколько описал. Да, он был мазохистом, и в «Венере в мехах» он фактически изложил собственные сексуальные страсти.

Основная часть книги — подробное, дотошное изложение больного влечения к женщине, желания подчиняться, быть рабом. Конечно, о природе возникновения этой девиации автор лишь упоминает, хотя его версия выглядит правдоподобной. Впрочем, «Венера в мехах» — не научный труд и задачи перед произведением стоят иные. Тем не менее, роман можно назвать психологическим, ибо психология главного героя на первом плане.

Да, Северин вызывает и жалость, и отвращение своим раболепием перед возлюбленной. И по мере продвижения по страницам романа я себе пытался предугадать развязку его отношений с Вандой. Отрадно, что вопреки моим ожиданиям Северин просто прозрел. Хотя, кажется, от такой болячки избавиться не так просто, как это случилось в романе. Ну да ладно, это не научный трактат, поверим автору.

Небезынтересный пласт романа — спящие внутри каждого страсти. А что если в самом благонравном и добропорядочном существе таятся такие демоны, которые в определённых условиях пробуждаются и захватывают всё естество человека? Автор, как кажется, намекает: не будите, не кормите своих демонов, хуже будет. И не известно, чем заигрывание с «тёмной стороной» завершится.

Самые лучшие строки «Венеры в мехах» — на последних страницах романа, где автор устами своего героя рассуждает о причинах возникновения трагической любви, и, очевидно, его видение данного вопроса не лишено смысла.

В любом случае, произведение любопытное. Скандальное для своего времени и просто интересное как экземпляр «чувственной» литературы.

Обращая в памяти взгляд на себя в юности, замечаю за собой (тогдашним начинающим книголюбом) главную незримую ниточку, потянувшую меня к тем авторам и произведениям, что не входили в школьную программу. Путеводной звездой на пути страстного поглощения книг была Любовь, секреты коей я искал повсюду; я был томим блужданием по миру личных отношений в среде себе подобных, но пристани для сердца не снискал, пока не научился выражать тех чувств, что в нём таились.

И та, вожделенная в юности моей, Любовь по-прежнему остаётся в звёздном ореоле, но уже в другом пространстве, где применима к новой увлечённости моей, а именно — признание в любви к реальной Музе, живущей на земле. Посредством собственных признаний — в удобных им литературных жанрах — я отдаю всё должное своей земной любви.

Но не об этом я сейчас конкретно, но о Любви не переставая думать, поведаю о взволновавшей меня книге талантливого, надо признаться, писателя; если кому придется читать его роман, то отметит умение придавать словесным сочетаниям вид прелестных кружев как неотъемлемую часть творчества сего писателя, чьё имя так трудно выговаривать. Да, спешу признаться вам, читатель этих строк, и моё лицо первоначально озарила ехидная ухмылка, при имени — Леопольд фон Захер-Мазох. Да, воспитание моё тогда, я каюсь, подкачало, но здесь же поспешу за ту усмешку воздать всё должное той Любви, о которой автор откровенно рассказал в книге с красивым — для любого слуха — названием «Венера в мехах».

Это литературное произведение о преданности человека любви к богине — чудесным образом воплотившейся в земной женщине. Хоть вся божественность телесной оболочки взлелеяна в мужском уме, но то самое пренебрежение к гордыне, присущее герою, — заставляет верить в Бога, по воле коего мужчине пришлась на долю участь быть рабом частицы целого, что зовётся в миру второю половиною.

Сие произведение будет, несомненно, казаться чем-то новым потому, что основная мысль изложена в ней под необычным углом, спорным для самого здравомыслящего представителя человечества — мужчины, но не для женщины, с которой связан мир эмоций и желаний.

Именно о такой страстной, но вместе с тем и самозабвенной любви одного мужчины к единственно избранной женщине — прекрасная половина человечества мечтала, надо верить, исподволь, но высказаться об этом смело не решалась.

Несмотря на присутствие истязаний плотских, повествуется совсем не о садизме или мазохизме, но о смирении молодого человека ради обретения счастья быть рядом с любимой, с той самой прекрасной, как одноимённая древнеримская богиня любви, женщиной. Но, вопреки предвзятым мнениям, герой-мужчина был не только упоён её телесной красотой, но и тем могуществом её врождённой сущности, какая есть, бесспорно, у любого существа в божественном обличии, наделённым правом власти.

Герой-мужчина — раб своей Любви, он раб любимой женщины, кою избрал сам, а в дальнейшем был ею же подвергнут жесточайшей проверке на преданность. Но всех мучений тела было мало, чтоб отказаться от любви к своей богине. И вместе с тем героем я прожил памятное время, разделив с ним ту истинную меру для нахождения своей Любви: коль ты согласен поклоняться женщине, презрев в самом себе себя же самого, — то лишь она есть настоящая любовь.

Из всего текста произведения, как морская пена, из которой рождена древнеримская богиня любви, изливается мысль, важная, я так думаю, для любого мужчины во взаимоотношениях с единственно любимой женщиной:

«Какое счастье быть твоим рабом!».