Донна Тартт «Щегол»

Книга заставила меня задуматься о многих интересных моментах в жизни, это, несомненно, плюс. О дружбе с людьми, которые то тебя кидают и используют, то искренне выручают. О дешёвых понтах из-за сублимации комплексов. Короче, очень ярко и живо показаны люди, персонажи не картонные и это тоже радует.

Однако, сами персонажи меня, в основном, бесят, особенно, главный герой. Неуверенный в себе, потерянный человек, который так и не смог найти своё место в мире, потому что тупо его не искал. Когда Тео в очередной раз начинал тормозить и тупить, меня начинало потряхивать, а когда этот тугодум в стотысячный раз на вопрос собеседника переспрашивал «Что?», я просто в голос орал. Да, персонажи живые, и таких людей, как Тео, безусловно, полно, и, не смотря на всё, было довольно-таки интересно попробовать понять его. Но как же он меня бесит =)

Книга из-за которой я ничего другое не мог читать две недели. Книга, которая была куплена из-за ярого пиара в конце 2014 года — гигантский труд переводчицы Завозовой не остался не замеченным даже журналом Афиша. И это первая книга, пожалуй, которая выбивается из моего формата. И это, первая книга получившая Пулитцеровскую премию, которую я прочёл. Встречайте — Щегол и Донна Тартт сожрут ваше время и докажут, что в Америке до сих пор почитают Достоевского. После прочтения в душе остается пустота и злоба на главного героя, который скатывался все ниже и ниже по жизни, который был убогим мямлей и всем тем, за что я не люблю Достоевского со времен школы — это дико выбивало (читай — злило) из колеи на протяжении всей книги. Но Федор Михалыч начинает просачиваться в твое сознание где-то в середине романа и начинает ворошить в тебе мрачные, безпросветные чувства — сам же ты начинаешь планировать несколько сценариев окончания романа, но госпожа Тартт обводит тебя банально вокруг пальца, заканчивая 827 страниц жизни Теодора Деккера не то, что бы катарсисом, но просвещение в плане дальнейшего жития-бытия.

Итог после прочтения таков, что я просто не знаю, кому такое советовать прочесть, хотя глядя на суммарное количество тиража русского издания — Щегол нашел своего читателя. И, честно, я не смогу это даже перечитать в ближайшие десять лет — морально слишком тяжело. Очень давит на мировосприятие, очень хочется удавиться после такого, а лучше сходить к психиатору.... Да много чего хочется, хотя лучше после такого переосмыслить жизнь — это самый лучший вариант. Но кто-то увидит после прочтения унылого торчка, убитого горем, не способного совершить поступок, который изменит его жизнь, а у кого-то призрак ФМ Достоевского всколыхнет душу и заставит задуматься о вечном.

Я не могу назвать эту книгу скучной, я не могу назвать эту книгу не интересной, я могу лишь предположить, что эту книгу когда-нибудь экранизируют и она получит кучу оскаров и это, в какой-то степени, будет победа нашей классической литературы, которая продолжает влиять на западные умы.

»...везде есть скрытый смысл, мы — часть большой игры.»

*

Мог ли предполагать Карел Фабрициус в далеком 1654 году, что его картина «Щегол» будет увековечена не только как уникальное явление Золотого века голландской живописи, но и как ключевой элемент одноименного литературного творения Донны Тартт? Биение крохотного сердца, залитая солнцем стена, чувство катастрофической безысходности и маленький пленник, смирившийся со своей участью-цепью. Что хотел передать художник? Понять не дано — между нами пропасть столетий. Однако выбор этой картины в качестве лейтмотива к роману далеко не случаен, и это становится ясно с первых строк. Я понимаю книжных любителей, которым роман не понравился и в то же время, мне понятны и те, кто внес его в список любимых произведений. «Щегол» каждой своей строчкой поднимает очень страшные социально-этические вопросы наших дней, передавая весь ужас задетых тем со скрупулезностью ювелира. И вместе с тем, он подобен распахнутой перед читателями маленькой человеческой душе, которая плавится под натиском темной стороны натуры и старается напоследок выразить свои крохотные истины.

«Когда речь идет о великом шедевре, тебя всякий раз потряхивает, как током от оголённого провода. И неважно, сколько раз ты хватаешься за этот провод, неважно, сколько там еще человек хватались за него до тебя. Провод-то один и тот же. Свисает из высших сфер.»

На поверхности сюжета романа лежит история жизни мальчика по имени Тео Декер. Однажды привычная повседневность его уютного существования с любимой мамой в одночасье превращается в пепел. Чудом оставшись в живых после взрыва в музее, Тео понимает, что эта трагедия унесла не только любимого человека, но и часть его самого, оставив взамен нечто другое. Начиная с 13-летнего возраста, нам вместе с ним предстояло провести более 10 лет жизни — тот важный период, когда дети взрослеют, ищут тепло родительских объятий, поддержку друзей и авторитет окружающих. На наших глазах жизнь мальчика претерпевала фатальные изменения. Нью-Йорк, Лас-Вегас и Амстердам. Многолюдная, будто бродвейская атмосфера одного дома менялась на повсеместную неказистость грязных комнат другого. Правильный уклад со школой и установленным режимом дня оказался забытым, жизнь превратилась в бесконечный хронический угар бешеных подростковых пьянок и наркотических безумств. А стеснительный друг детства с непрошибаемой логикой ботано-математического уклона так и остался в прошлом, уступив свое место бесшабашному, но чертовски обаятельному разгильдяю с вывернутым наизнанку кодексом ценностей. Шажок за шажком читатели будут наблюдать такое странное взросление главного героя, моральное падение на дно жизни, превращенной в леденец с морфином. И мне было по-матерински страшно это читать...

«Разве есть в жизни что-то, чем нельзя было бы рискнуть? И разве не может что-то хорошее явиться в нашу жизнь с очень черного хода?»

Сюжет произведения имеет своего рода кольцевую композицию, когда начало и финал замыкаются друг на друге, в данном случае Амстердамом. Это было очень уместно во всех смыслах этого слова. Читатели с первых строк понимают, что протагонист Теодор Декер рассказывает нам о важных вехах своей жизни с высоты прожитых лет. Потрясающий слог автора и не менее потрясающий слог переводчика меткостью фраз попадали в самое сердце. Психологичность здесь была в каждой строчке, в каждой реплике героев. Всегда странно, когда испытываешь негативные чувства к главному действующему лицу. Я была на грани этого состояния. На протяжении всей книги к Тео я испытывала лишь жуткую жалость, которую часто вызывают к себе серьезно больные люди. Для меня его образ представлял собой растрескавшуюся душу, склеенную не теми людьми, не в то время и не в том месте. И таких как он в этом романе было очень много. Большинство героев воспринимались мной моральными уродами, счастье и радость в жизни которых зависели от дозы принятого транквилизатора. Да, все персонажи были чудесными людьми, которые умели по-своему любить, видели в мире прекрасное и ценили каждое мгновение. Но иногда они выглядели отталкивающими карикатурами на нормальных людей. Однако и среди них было несколько героев, которые оказались для меня по-настоящему интересными. Спасибо автору за Энди, Пиппу и, конечно, за Хоби!

«Мы не можем выбирать, чего нам хочется, а чего нет, вот она — неприглядная, тоскливая правда. Иногда мы хотим того, чего хотим, зная даже, что это-то нас и прикончит.»

Эта книга такая разная, поэтому воспринималась двояко. Тартт сумела объединить на ее страницах абсолютно несовместимые на мой взгляд вещи. С одной стороны, интересны были рассуждения о красоте, бессмертных шедеврах, позволяющих нам говорить друг с другом сквозь века. Любовь к прекрасному озаряла здесь все золотым светом, она была линзой, которая укрупняла прелесть некоторых эпизодов так, что весь роман преображался. Искусство здесь олицетворяет волшебный способ лечения израненной души. С другой стороны, невероятно тяжело было читать ту часть произведения, где главный герой делал первые шаги в опиумную бездну, а искусство превращалось в заложника у преступного мира. Очень детально прописаны сцены странной жизни, где по ночам орали пьянчуги, подростки ходили в грязной одежде, а викодин рассматривался героической победой над алкоголизмом. Вместе с тем, были и невероятно уютные моменты, когда в повествовании появлялся антураж подобный вневременной заводи со старыми книгами и громким тиканьем часов, где повсюду был осадок прошлого, а атмосфера хранила густой запах воска и палисандровой стружки. История преображалась в миг упоминания дома антиквара, который одним своим существованием вносил душевную теплоту и позволял мне наслаждаться течением событий книги. А еще мне очень понравилась любовная линия, тонкой ниточкой пронизывающая весь роман. Веснушчатая рука, олицетворение Рая в улыбке, смоляная топь души, голова в тучах, сердце в небесах и жизнь больше жизни. Это было чудесно.

«Когда тоскуешь по дому, просто взгляни на небо. Потому что, куда бы ты ни поехала, луна везде — одна и та же.»

Наиболее острое проявление конфликта романа я почувствовала в двух заключительных частях. На их страницах очень сложно было снизить скорость чтения, сюжетное напряжение достигало своего апогея, а вязкая тревога за героев обволакивала меня своим омутом. Мне было невероятно волнительно за ту сотканную из света картину-шедевр, которую столько лет держали в темноте. Финальные страницы оказалась очень лирическими. Они были полны философских рассуждений автора устами главного героя. Очень непростое послевкусие зиждилось на самых обычных вопросах. Я думала о том, как важна роль взрослых в судьбе ребенка, и как родительские поступки могут иногда стать гибельными для детей. Несмотря на то, что Тео называл жизнь катастрофой, я еще больше убедилась, что жизнь — это величайший дар. И иногда ее спасением может оказаться, даже лучистый взгляд, случайно пойманный за миг до того, как все твое привычное существование рухнет в преисподнюю.

*

«Мне нужно сказать, что жизнь — какой бы она ни была — коротка. Что судьба жестока, но, может быть, не слепа. Что Природа (в смысле — Смерть) всегда побеждает, но это не значит, что нам следует склоняться и пресмыкаться перед ней. И что, даже если нам здесь не всегда так уж весело, все равно стоит окунуться поглубже, отыскать брод, переплыть эту сточную канаву, с открытыми глазами, с открытым сердцем. И в разгар нашего умирания, когда мы проклевываемся из почвы и в этой же почве бесславно исчезаем, какой же это почет, какой триумф — любить то, над чем Смерть не властна.»

Каждый человек — книга, только не все написаны.

Пришла мне такая фраза на ум, когда я дочитала «Щегла». Теодор Деккер писал о себе, он, как книга, раскрылся перед нами во всей своей трогательной беззащитности. Конечно, можно было бы сказать о чрезмерно затянутом и подробном описании наркоманских приходов, которые (описания) иногда казались лишними; о неожиданно в конце выскакивающих подробностях; о некотором пафосе местами... Но не хочу. Я давно, очень давно не получала такого удовольствия от книги. Я подсела на язык Донны Тартт, на мой взгляд, он великолепен — образы, метафоры, неожиданные оксюмороны, очень богатый, красивый язык, льется как птичья трель, честное слово.

Борис — обаятельный плохиш. Хоби — какой-то глубоко положительный образ, такой домашний, но одновременно экзотически-далекий, я жутко расстроилась, что нет у меня таких знакомых в реальности. Ксандра, отец Тео, «Снежинка», Пиппа, Энди, миссис Бамбур — все герои очень яркие и запоминающиеся, все прописаны отлично.

Бедный Тео — теракт сломал его, и сломал на всю жизнь, у него нет выхода из этой беспросветности, как бы он себя не обманывал, хорошая его часть погибла в том музее вместе с мамой. Тот, кто остался — нюхает кокаин, гостями пьет оксикодон и нюхает клей, а потом ложится на тротуар посреди дороги и ждет, пока по нему проедет машина. Он пытался, он боролся, он берег «Щегла», но все утекло сквозь пальцы, потому что он позволил, потому что все время побеждали его худшая часть.

О «Щегле» можно рассуждать бесконечно, несколько пластов истории позволяют написать диссертацию на основе книги размером с саму книгу).

Красиво, трогательно, пронзительно. Обязательно перечитаю через пару лет.

Донна Тартт настоящий мастер. Никогда я не читала с таким интересом захваленных и разрекламированных авторов, обычно, наоборот, после первой главы оскомина и тошнота, но «Щегол», действительно, стоит того, чтобы его прочесть. Рекомендую.

На подобного рода произведения мне сложно писать отзывы, так как все слова кажутся блеклыми в сравнении с прочитанной глыбой. Для меня этот роман действительно глыба с множеством пластов, которые слой за слоем открываешь для себя, погружаясь в историю, рассказанную Тео. Тео – главный персонаж этой истории. Мы знакомимся с ним, когда он ещё мальчишка. Мальчишка, с которым случилась трагедия – во время взрыва в музее погибла его мама. Это событие – своего рода точка бифуркации его жизни, после которой абсолютно всё изменилось.

Не буду далее пересказывать всех перипетий, мне кажется, каждый читатель возьмет из романа своё. Упомяну ещё о самом щегле. Щегол – это картина Карела Фабрициуса, которую Тео вынес после взрыва. И она тоже является персонажем этого произведения, на ней завязано немало событий, и именно она становится своего рода мерилом того, что такое хорошо и плохо. Изображённый на ней щегол – это символичный образ. Как мне кажется, и Тео, и Борис, и каждый из нас – это маленький щегол в большом мире, прикованный цепочкой к жёрдочке. Эта цепочка может быть чем угодно – обстоятельствами, традициями, стереотипами, условностями… И можно поникнуть, впасть в уныние, смириться, а можно не замечать этих оков, быть счастливым здесь и сейчас, находя радость в малом.

Донна Тартт создала рельефные характеры, выпуклые живые образы, в которые я поверила. Они подвержены человеческим слабостям, она плачут и хохочут, пьют, принимают наркотики, матерятся, верят и отчаиваются, они ценят красоту и человеческие отношения, они могут убить, но остаться при этом чистым перед самим собой, они любят и врут, они ищут смысл в этой сложной и одновременно простой жизни. И мне кажется, находят его. И я верю им, более того, не воспринимаю их как персонажей. Уверенна, где-то в Н-Й живёт Тео, к нему нередко прилетает Борис, их дружба неподвластна времени. А Хоби продолжает творить красоту. По выходным они пьют кофе, или ходят в выставочные залы. Тео и Пиппа воспитывают рыжеволосых малышей. А маленькая птаха – щегол – продолжает манить к себе новых и новых ценителей. Ценителей жизни во всех её проявлениях.

Закончить хочется цитатой из книги, которая особенно запомнилась:

«И разве не может что-то хорошее явиться в нашу жизнь с очень черного хода?»

Отдавая должное безусловному писательскому таланту Донны Тартт, не могу не отметить, что читать роман неприятно. Долго и с удовольствием, подробностями и нюансами нам рассказывают о наркоманских буднях сначала подростков, а потом и взрослых людей. Сюжет, характеры, роли, язык — все отлично, но антураж преотвратнейший. Сейчас стало «модно» (???) писать об этом. Но если всячески рекомендуемую книжку-автобиографию бывшего наркомана Андрея Доронина я просто закрыла, когда градус отвращения стал зашкаливать, то «Щегла» решила домучить до конца — и это было непросто.

Люди, пережившие катастрофу, навсегда остаются поломанными внутри, но не все из них заглушают свою боль алкоголем, таблетками, клеем и героином. И как бы ни был «Щегол» прекрасен, рекомендовать к прочтению его я не стану.

«Щегол» вызвал у меня если не шок, то потрясение наверняка. Невероятная удача среди обилия литературного мусора наткнуться на что-то настоящее.

Донна Тартт – большая умница. Признаться, не ожидала, что вышедшая из-под ее пера книга получится столь мощной.

Вообще, всегда с осторожностью отношусь к авторам-женщинам, опасаюсь, что произведение окажется слишком уж «женским» с принцем на белом коне, вечной любовью и прочими атрибутами той «идеальной картинки», которую рисуют себе в голове некоторые представительницы прекрасного пола, и которая не имеет никакого отношения к реальной жизни.

«Щегол» не такой. В нем есть и романтика, и страсть, и одержимость, но все это не опошляется примитивными представлениями о любви.

Роман вызывает бурю эмоций. Внутри какой-то запутанный клубок мыслей и ощущений, из которого трудно выдергивать их поодиночке и анализировать. Мысли о дружбе и предательстве, об одиночестве и невосполнимых потерях, о расставаниях и встречах, о том, что такое хорошо и что такое плохо, и всегда ли можно провести между ними четкую грань. Все это – результат колоссальной работы, проделанной автором. Оно и понятно – роман писался более десяти лет.

Мне, как читателю, импонирует такой серьезный подход, когда писатель «в материале», когда профессионализм позволяет ему углубиться в тему. В «Щегле» эта тема – искусство, и Тартт в роли искусствоведа выглядит весьма достойно.

Очень здорово, на мой взгляд, выписана трансформация Тео из приличного ребенка из хорошей школы в малолетнего наркомана и алкоголика, из немало зарабатывающего мошенника в преступника. Очень здорово передано его душевное состояние – невообразимая мешанина из чувства вины, страха, одиночества и отчаяния, подавленность, ставшая причиной тяжелейшей депрессии. Он чувствует остро, и даже болезненно, он – оголенный нерв.

Скажу честно, рада, что не пропустила «Щегла». Рада, что познакомилась с Тартт. На данный момент она прочно обосновалась в тройке моих любимых писателей.

Ставлю заслуженную десятку.

Удивительно, что это современный американский роман и о событиях нашего века, но написан так, как писали классики. Книга не из тех, которые можно проглотить залпом, но она затягивает, будто темный бездонный омут. Хотя временами события обостряются, на первом плане все же не они, а переживания, описанные длинно, подробно, самоуглубленно до мазохизма и длинными абзацами на страницу. На Западе образцами такой выворачивающей душу психологической прозы считали русских классиков 19 века. Неслучайно в романе упоминаются и Пушкин, и Тургенев, и «Идиот» Достоевского (куда же без него). И неслучайно один из персонажей романа − лучший друг главного героя и его же злой гений − Борис с непостижимой славянской душой. Для большего эффекта автор намешала в Борисе сразу несколько славянских кровей − польскую, украинскую и русскую.

Главный герой и он же автор этой исповеди в тринадцать лет потерял во время теракта в музее мать − единственного близкого человека. Это событие наложило несмываемый отпечаток на его душу и изломало всю его жизнь. Сразу после взрыва, очнувшись в развороченном музейном зале, Тео натыкается на умирающего старика. Разговор с ним во многом определит новое направление жизни Тео. А картина, которую по знаку старика мальчик прихватил с собой, − «Щегол» − станет главной тайной и ценностью его жизни.

Дальше в его жизни будет много всего неправильного − неожиданно объявившийся отец из числа тех отцов, без которых детям гораздо лучше. Сомнительная компания в лице Бориса, наркотики, алкоголь, мошенничество с антиквариатом, болезненная любовь к девушке, которую он впервые увидел в тот же злополучный день в музее. И картина, которую он не может вернуть, потому что момент упущен, и с которой не может расстаться. Щегол с картины Фабрициуса − маленькая птичка, привязанная за лапку, станет символом самого главного героя.

Все в романе − люди, события пропущены через призму переживаний рассказчика, все прочие персонажи существуют в книге только через его восприятие, зачастую искаженное наркотическим бредом. И, пожалуй, самое главное чувство Тео к его близким − чувство вины перед ними, не добавляющее ему душевного равновесия. Он чувствует вину даже перед отцом, хотя родителя хуже него трудно представить. Что же касается Бориса и его приятелей, то, к чести автора, ей удалось показать славянские диаспоры хоть и экзотическими, но практически без развесистой клюквы. Борис − персонаж, который вышел достоверным, славянская широта души в нем уживается с беспринципностью мошенника.

Что еще роднит «Щегла» с классическими романами − так это некий аристократизм персонажей. Это и Барбуры, устраивающие светские приемы, совсем как в салонах позапрошлого века, и Хоби, занимающийся антикварной мебелью, музыкантша Пиппа. Да и мать Тео, которая разбиралась в живописи, что, собственно и привело ее с сыном в тот злополучный день в зал голландских мастеров. Упоминание айфонов и айпадов даже казалось каким-то анахронизмом − а, так это все-таки наше время! И тут же без перехода другой полюс − невежественные подростки-наркоманы из не самого благополучного района Лас-Вегаса, махинаторы игорного бизнеса, скупщики краденого, преступники-эмигранты.

За свою недолгую жизнь главному герою довелось пройти если не ад, то как минимум чистилище. Поэтому финал можно считать настолько оптимистичным, насколько возможно для этого человека. И напоследок о хронологии романа. В конце книги в Амстердаме Тео встречает Рождество в пятницу. Календарик подсказал, что такой расклад был в 2015 году. Минус четырнадцать лет − значит, роковой взрыв в музее прогремел в 2001 году.

Простите, но я не могу написать рецензию на этот роман, и не советую никому другому. Все попытки поставить себя рядом бессмысленны. Просто прочтите, отойдите в сторону и посмотрите на эту замечательную книгу издали, со стороны, будто бы на картину Фабрициуса. 10 из 10.

По мере чтения книги я совершенно разделял восторги и высокие оценки, благо ознакомился с ними задолго до романа. Прекрасный и во многом уникальный образец переложения принципов повествования Диккенса на современном материале. Получился приключенческий роман-воспитание, своего рода аналог «Дэвида Копперфилда». Стилизаций под викторианский роман сейчас очень много, но Диккенс с современным материалом — любопытно и интересно. Таррт вслед за Диккенсом прекрасный рассказчик и, вслед за Диккенсом, достаточно неглубокий автор. Это свойство не только «Щегла», но и двух предыдущих, тоже качественных и интересных романов. Как и «Дэвид Копперфилд» «Щегол» — удивительно буржуазный роман с узким углом обзора. Увлечение героя картиной, вполне себе преходящее, совершенно не обрамлено его тягой к прекрасному или эстетическим целеполаганием — чтобы на последних страницах Таррт за романтиками не повторяла о «прелестях и жизни в искусстве». Вслед за Диккенсом же центральный герой пустоват, да и да две его несостоявшиеся избранницы очень эскизны. Из «Снежинки» можно было бы выжать и побольше.

Для меня роман разделен на две части — прекрасный мощный дебют и достаточно унылая , мало что дающая вторая часть с мутными приключениями в Амстердаме и провисшей концовкой. Бесспорной удачей мне видится бурлящий и сочный Борис, сценки дружбы в юные годы — но в концовке и Бориса становится много. Почти нет клюквы в «русско-мафиозной» части романа, умиляет знание автором мелодрамы «Зимняя вишня». Высоко оценил бы и образ отца — именно что в меру и интересно. Персонажи Нью-Йорка очень статичны, без развития, и в этом смысле марионеточны.

Шум вокруг «Щегла» не вполне все же соответствует чисто литературным достоинствам этого занимательного с очевидными достоинствами романа. Он мне показался достаточно подростковым ( как сейчас и большинство романов Диккенса), преимущественно из-за приоритета авантюрной начинки над тонкой механикой и психологией. Хвалящий книгу Кинг, в общем, вполне мог и по таланту и по направлению написать что-то схожее по качеству. Кажется, Моруа писал, что признаком шедевра является невозможность изъятия из него каких-то частей без ущерба всему произведению. В «Щегле» можно убрать примерно треть от содержания — именно, все, что связано с Амстердамом — без большого ущерба качеству текста да и подсократить оставшееся. На раз.

Как мне кажется, эту книгу сделали Книгой... последние 15-20 страниц. Из 830. А все предыдущие 810-815 страниц довольно убористого (набранного конденсированным шрифтом) текста были в основном подготовкой и «прогревом» читателя к восприятию этих финальных фраз и предложений. Конечно, кое-что «вкусненького» разбросано и в тексте романа — кусочками и заплаточками, лоскутками и обрывками. Но всё-таки основной массив содержания — своеобразная романтико-приключенческая составляющая с примесью детективного и затем уже и криминального чтива. Такая вот «жизнь и приключения маленького заморыша засранца» и была бы в сухом остатке... кабы не финальная часть романа. Только не нужно пробовать читать эту самую арьергардность без чтения основного текста — ничего не выйдет, госпожа Тартт всё предусмотрела. Так что запасайтесь терпением и временем.

Но вообще, честно говоря, этой книге в моём случае не очень повезло. Потому что параллельно с чтением «Щегла» (2013 г.) я в аудиоформате слушал «Богач, бедняк» Ирвина Шоу (1969-1970 гг.). И невольное сравнивание двух «громких» произведений американской литературы оказалось не в пользу «Щегла». Ибо Донна Тартт львиную долю содержания посвятила именно остросюжетному событийному ряду, в котором вторые смысловые планы лишь изредка чуть выглядывали, да и то порой со значением «наоборот» — явно асоциальные поступки и дела двух молодых обормотов и идиотов (Тео и Бориса) были, скорее, привлекательны для молодёжной части читательской аудитории, нежели критикуемы. Вообще вот этот феномен кажущейся «положительности» ГГ при явной его асоциальности и даже криминальности свойственен современной литературе, что поделать...

«При взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом». Именно такое впечатление о романе сложилось у меня по прочтении.

Как всегда, с опозданием я приобщаюсь к бестселлеру Донны Тартт. Который оставил меня в недоумении.

Начинается все замечательно: одинокий номер в Амстердаме, намек на художественный вкус рассказчика, некое преступление, сон о маме (в памяти всплыла «Белая голубка Кордовы»)...

Меня затянуло в роман. Не смутили ни внезапная завязка первой главы, ни довольно странное явление картины, давшей роману название. Но дальше стало хуже, и намного.

Как сказал в конце самый симпатичный мне персонаж, Хоби, «... “О, мне нравится универсальность образов этой картины” или “Я люблю это полотно за то, что в нем отражены общечеловеческие ценности”». Он говорил это с улыбкой, но я могу повторить то же самое с каменной физиономией. Ибо да, в книге затронуты «глобальные» темы: терроризм, уничтожение уникальных культурных памятников, размышления о месте Америки в мире, жестокое обращение с животными, вопросы терпимости, бытовое насилие, безжалостность и метания подростков, пустота и тщетность бытия наркоманов... Но все это – как бы к слову.

Описывать Донна умеет, не спорю. Присмотримся же внимательней, кого (и что) именно.

Главный герой, Тео Декер, – бледное, беспамятное и довольно инфантильное существо, которое начинает словоблудить, едва появившись в поле зрения читателя. Сперва ты внимаешь ему с интересом, затем немного утомляешься, а с появлением в сюжете алкоголя и наркотиков начинаешь подозревать, что невменяемые монологи Тео – просто бред, который он бормочет, обдолбавшись. Большую часть романного времени Декер просто себя не помнит, а в остальную красиво страдает по маме, неловко, но старательно отжигает с друзьями-отщепенцами, грабит нелюбимых мачех, сбегает, а затем дешево эстетствует, не забывая пересыпать речь именами художников и писателей, названиями брендов и антикварных стилей, и спускает тысячи долларов на «таблетосы». Интересно, что с ним сталось бы, не попади он так удачно в «Хобарт и Блэквелл»? Был бы Тео, скажем, офисным планктоном или тем несчастным, который «штампует проездные карты, сидя в будке на платной трассе»? Но нет, такой расклад автору не интересен.

Почти сразу в процессе прослушивания книги у меня возникло чувство, что я смотрю раскрученный голливудский фильм. Режиссер – по меньшей мере Финчер, исполнитель главной роли – масштаба Ди Каприо. Дорогие декорации, качественная пленка, звук «Долби Сурраунд». И вроде все на месте: драма, оказавшая воздействие (разрушительное, подчеркивает Тартт) на личность героя, тайна, пронизывающая его жизнь, некий культурный багаж, одиночество, невзаимные чувства... Наркозависимость, наконец. Но... «Картинка» на уровне, а вот содержание подкачало.

Чтобы из всего перечисленного получилась непростая история в духе Каннингема, героям Тартт не хватило честности, да и душевности тоже. До шокирующих, неприглядных, но цепляющих текстов Уильяма Берроуза Донне тоже как до Луны. Ее герой – не битник, а филистер в худшем смысле этого слова. Часто в романе разные люди (и он сам) говорят о незаурядном уме и способностях Тео, но из текста вовсе этого не следует.

При этом я не могу сказать, что герои прописаны плохо. Мне понравились швейцар Золотко и его коллеги, Велтон Блэквелл и Хобарт, Пиппа. Впечатляют взаимоотношения и достоверность семейства Барбур. Ужасает разухабистая захудалость квартиры в Вегасе, куда вместе с папашей попал главный герой. Мне пришелся по душе господин Павликовский – со всей его «русской» стереотипностью и наглым враньем, с воровскими ухватками, но искренним желанием защитить Тео – даже ценой собственной тощей шкурки. Только поэтому я ставлю книге то, что ставлю. Не слышу я ее тихого шепотка: «Эй, ты, малый, да-да, ты. Я твоя, я была создана для тебя». Возможно, потому, что мне совершенно не близок такой взгляд на жизнь, как у Тео: «Мы не можем выбирать, чего нам хочется, а чего – нет». Он позволяет слишком уж многое списать и оправдать. А этот милый мальчик, на минуточку, едва не лишил доброго имени тех, кто проявил к Тео участие. Это, согласитесь, посерьезней, чем таскать мелочь из чужих квартир.

Не зря автор получил за этот роман Пулитцеровскую премию, не зря. Тот самый язык повествования, что я люблю. Книга настолько хороша, что, несмотря на свой довольно большой объем, читается на одном дыхании. Нью-Йорк, Лас-Вегас, Амстердам, квартира представителей “старых денег”, наркоманский притон, антикварный магазин – описания всех мест и персонажей настолько натуралистичны, что задаешься вопросом, откуда автор все так хорошо знает?