Сивые и Бурые
1. Митяй
Дождь бьёт чечётку по неструганным доскам крыши. Из щелей низвергаются десятки ледяных
водопадиков, собираясь лужами на полу и через дыры уходя в подвал. Я валяюсь на комковатом
тюфяке и считаю капли, бегущие по растянутому над койкой полиэтилену.
– Митяй! – орёт со двора Папаша Сивый. – Митяй, протуберанец те в ноздрю! Почему не
загнал скринджей?
– Бегу! – кричу я в ответ и вымётываюсь на улицу.
Дождь-не-дождь, а Папашу злить чревато.
На самом деле он мне дядька – патриарх семейного клана Сивых и старший брат отца, которого я не помню. Но любит, чтобы его звали Папаша. «Да идите вы в чёрную дыру, - гогочет, -
стану я запоминать, кто в этой ораве кому кем приходится!»
– Папаша, час назад всех загнал! – я выкатываю глаза, изображая недоумение. Впрочем, тут и
кривляться незачем – я честно загнал скотину в загон и даже проверил его на вакуум-герметичность.
Папаша молча тычет пальцем в крышу.
К коньку прилипли два лиловых бурдюка, похожих на дирижабли, обвили его сотней шупалец
и жадно жрут дерево. Господи, не хватало дыр в потолке! Наша лачуга итак не с журнальной
обложки – разве что как иллюстрация к статье «Трущобы забытых планет» - а если каркас очутится в
их желудках, то жить мы станем в спаскапсуле. На двух койкоместах вшестером, включая
полуторогодовалого Гуню. Но как эти чёртовы скринджи, как эти тупые твари выбрались из загона?
Я же проверял!
– Ну ладно, Дим-Димыч обалдуй, ничего не доверишь, - низко рокочет Папаша, смахия воду с
седой бороды, и у меня от скрытой угрозы волосы на затылке встают дыбом. – Но ты-то, Митяй?
Через час солнечный блик, а у нас два кормильца на крыше пасутся. Может, я как-то непонятно
приказал, может, ты решил, что слушать меня не обязательно?
– Афанас! – тихо роняет тётка Лора, выходя на крыльцо.
За свою пятнадцатилетнюю жизнь я знавал двух человек, вот так же говоривших с Папашей.
Первый – рыжий великан с татуированными руками – умер мгновенно, ещё не нагулялось эхо в углах
старательского кабака. Вторая – тётка Лора – иногда бросает негромкое «Афанас», и Папаша
сдувается, как обещания корпорации «Эльдорадум».
– Загони, – бурчит он и, набычившись, уходит в дом.
Тётка Лора подмигивает мне. Она славная, как настоящая мама, которую я тоже не помню.
– Митяй, лови! – вопят сверху, и чумазый Дим-Димыч, пробежав по коньку, с маху лупит по
ближайшему скринджу здоровенной оглоблей.
Теряя щупальца, тот летит мне в голову и сбивает с ног, словно пушечное ядро. Я обхватываю
руками рыхлую питательную плоть и втыкаюсь лицом в тёплый бок, как в подушку.
2. Шурка
Нашу систему зовут Похлёбкой, потому что в ней нет приличных планет, зато астероидов,
камней и просто летающего мусора – тысячи и тысячи. От этого система густая, будто наваристый
суп, и невозможная для навигации крупными кораблями. А ещё здесь всегда мгла, ведь между тобой
и местным солнцем толкутся мириады небесных тел. Но время от времени они расходятся, и тогда
слепящие лучи накрывают наше болото, запекая его до керамогранитной корки. Эти часы зовут
солнечным бликом. Мы прячемся в спаскапсуле, ведь атмосфера на Мокром астероиде слишком
бедная, чтобы защитить от выжигающего потока. Хорошо, что есть хоть какая-то.
Когда я смотрю с зеркало, то вижу в нём не семнадцатилетнюю девушку, а ещё один
похлёбкинский кусок мусора.
Мы утонули в Похлёбке.
Семья собралась на обед. Папаше накладываю супа побольше и скринджевого мяса с горкой –
чую, силы ему понадобятся. Его грызёт тайная мысль, но он выжидает, подкрадывается к ней, словно
охотник, желая разглядеть вблизи. Папаша хмур, глаза утонули под смоляными бровями, длинные
волосы упали на лоб. Я не люблю, когда у него такое лицо: с ним он похож на каторжника. Таким оно
было, когда «Эльдорадум» завербовал его вольным старателем, и мы полетели на Похлёбку. И когда
корпорация объявила, что проект сдох, она уходит из системы, а поселенцы могут выкручиваться, как
хотят. Такое же лицо было, когда умерла мама, и оставалось таким два года, пока Папаша не встретил
Лору. Ненавижу это лицо.
Зато я люблю свою семью, и это единственное, что примиряет меня с Похлёбкой.
Моя мачеха Лора, неожиданно ставшая мамой. Тут и говорить не о чем.
Два обормота – Митяй и Дим-Димыч – которых считают близнецами, а на самом деле они
даже не кровники: Дим-Димыч сын Лоры от первого брака. Помню, как он орал однажды:
– Чхал я на твои приказы! Ты мне никто! Мало ли что ты там с мамой… – потом звонкий
«Цпомс!», и Дим-Димыч улетел под навес, освещая путь лиловым ухом.
Лора тогда знатно ему добавила, едва очнулся. Но и с Папашей не разговаривала неделю. Зато
с тех пор в семье никаких заморочек по поводу того, кто чей сын-дочь-родственник. Мы вместе.
Ну и, разумеется, Гуньчик. Ему я перетираю суп в пюре, а он гугукает и пускает пузыри. Пора
бы ему говорить, в полтора-то года, и мы все ждём этого момента, но маленький хитрюга словно чует
наше нетерпение и исподтишка хихикает над глупыми взрослыми.
– Вот, – говорит Папаша и выкладывает на стол три колючих шара, с детский кулачок каждый,
– вся добыча за последний месяц. Вычистили участок, пора лететь. Как только пройдёт солнечный
блик – собираемся.
Лора качает головой:
– Дом не выдержит.
– Да что ему сделается? Старина кряхтит, но летает. А если что отвалится – так заново
приколотим, верно? Отличный дом!
Не-близнецы ржут. Для них это всего лишь приключение. Иногда мне кажется, что братьям
совершенно плевать на то, как мы живём. На то, что капсула давным-давно выработала ресурс, проржавела и едва спасает нас от местного светила. На то, что на неё нахлобучен дом, словно драная
шляпа на голову соломеного чучела, и дом этот скроен кое-как из фанеры, пластика, жести, досок и
даже чуть-чуть из засохшего скринджевого навоза. И, конечно же, на то, что каждый перелёт – это
путешествие в прошлое, увесистый пинок в направлении «вчера». По дороге наша хибара растрясёт-
растеряет-просыплет половину из необходимого и обязательного, а значит, на новом месте мы снова
начнём с помойной археологии.
«Папаша, глянь, из той кучи мы выкопали башку робота-землемера – только она пустая, без
начинки – и скелет ящеракля!»
«Отличная добыча, парни! Башку отдайте Шурке – почистит, и будет нам новая кастюля. А
дохлятину прибейте к крыше, пусть собратьев отпугивает»
Ненавижу Похлёбку!
3. Митяй
После обеда тётка Лора с Шуркой идут паковаться, привязывать к специальным скобам в доме
столы и стулья, прятать мелочёвку по чемоданам и сундукам. Папаша кидает запрос на свободный
участок в Службу старателей и лезет в двигательный отсек спаскапсулы.
Дим-Димыч безостановочно гудит у него над ухом:
– Ну можно мы с Митяем полетим в доме? Ну что тесниться? Ну звезда-то всяк защитный
кокон удержит, выходит, риска никакого, зато на свежем воздухе…
– Уйди, слепень! – рявкает Папаша. – Забыл, как в прошлый раз крыша внутрь чохнула? Даст
балкой по черепу – и где новые мозги для тебя искать?
Движок в нашей спаскапсуле давно рассыпался трухой, а что осталось целым – то мы сами
разобрали на хозяйственные нужды. Теперь двигательный отсек пуст, а на напольном бронелисте
Папаша зубилом выбил двухметровую пентаграмму. Не просто выбил, а ещё выложил колючими
шарами – мы их зовём ёжиками – добытыми здесь же, на Мокром астероиде. Благодаря этим
странным минералам мы летаем. Вместе с ржавой спаскапсулой, нахлобученным сверху домом и
загоном для скринджей.
В углу стоит стол с медицинским инструментом. Папаша берёт шприц и иглой прокалывает
вену. Когда тёмная кровь наполняет стеклянный цилиндр, он снимает иглу и начинает по капле
кормить ёжиков. Работа тонкая – нужно и не пропустить ни одного, и не дать слишком много, не то
минералы рванут ввысь без контроля, быстро сдохнут, и мы шмякнемся со всем хозяйством на
топкую поверхность Мокрого. Не, эти капли только для разогрева.
Я тащу в спаскапсулу Гунькин манеж. Мелкий бултыхается внутри и недовольно чирикает. Я
тихонько, чтоб никто не заметил, встряхиваю свою ношу: пора бы Гуне заговорить. Вот будет круто,
если его первое слово услышу я! Но мелкий только надувает щеки, показывая мне розовый язык.
Через час всё готово. Женщины идут вниз, мы садимся в кресла. Дим-Димыч корчит
недовольную рожу: он до последнего мечтал лететь наверху, в доме, но был отловлен тёткой Лорой.
Папаша снимает заплату с носа капсулы – он давным-давно прорубил дыры по бортам капсулы, вроде
иллюминаторов, чтобы видеть в полёте. Приборы-то давно сдохли. Перед носовой дырой он ставит
пилотское кресло, тянет к нему пять гибких трубок. Их концы уходят в пентаграмму, каждая питает
свой луч. Папаша усаживается и снова дырявит вены острыми иглами. Руки у него исколоты до
синевы, круче чем у наркоманов. Такие отметины есть и у тётки Лоры, и у Шурки, и у нас с Дим-
Димычем, но поменьше, чем у Папаши. Что поделать: хочешь летать – корми ежа.
– Ну, метеор мне в зад, с Богом! – ворчит Папаша и крестит стены.
Алые струи бегут по трубкам, пентаграмма заливается багрянцем, ежи начинают
пульсировать, постукивая друг о друга шипастыми боками. Дрожит спаскапсула. Над головой
протяжно стонет дом, резкий скрип переходит в скрежет и в глухой удар.
– Комод сорвался! – испуганно шепчет Шурка, кусая ногти.
В папашин иллюминатор видно, как сверху сплошным потоком сыплет труха.
Ёжики перестают стучать, сливаясь в алую звезду. В центре пентаграммы растёт прозрачный
пузырь: кажется, будто внутри, над невидимым костром танцует джигу-дрыгу марево раскалённого
воздуха. Сейчас шар разрастётся, защитным коконом накроет нас, капсулу, дом – и тогда можно
взлетать.
– Пацаны трепали, что от резких скачков давления лямская жаба реально может взорваться, –
шепчет мне Дим-Димыч и подмигивает. – Прикинь, если во время полёта шуркина Принцесса
случайно выберется из своей барокамеры, а?
– Ты что, сдурел? Ты её выпустил?! – кричу я, но в этом миг капсула отрывается от земли, и
слова теряются в скрежете, визге и стонах нашего дома.
4. Шурка
Летели долго, часа четыре. Папаша экономил кровь, ведь чем выше скорость, тем больше её
расход. В кривой иллюминатор было виден кусочек чёрного неба – впрочем, как всегда, когда нет
солнечного блика. Я слушала, что там грохочет и ломается над головой, но потом задремала. Даже
сон увидела, как мы вырвались с Похлёбки и купили огромную квартиру на крыше небоскрёба в
Централ-Сити. Я поступила в Университет на биофак и сделала потрясающий доклад по лямским
земноводным. Подумывала переехать в студенческое общежитие, поближе к новым друзьям, но Гуня
вцепился в рукав и заорал:
– Шурка! Шурка! Просыпайся, прилетели!
Я открыла глаза. Капсулу больше не трясло, пентаграмма погасла. Было душно и влажно.
Надо мной склонилась Лора и с улыбкой сказала:
– Всё, добрались. Я уложу Папашу в постель, пусть отдыхает, а ты глянь, что осталось от
нашей развалюхи.
Мальчишки уже убежали, их топот кочевал по комнатам.
Дом пострадал не так сильно, как я боялась. Кое-что из мелочи разбилось, по стене пошла
трещина, и крыша снова потекла, едва исчез защитный кокон.
– Митяй! – крикнула я. – Проверь с Дим-Димычем скринджей, а заодно наберите свежего
навоза крышу замазать!
В ответ тишина, даже топот стих. Сразу понятно, что это не к добру. Или нашли серьёзную
поломку, или сами успели что-то сломать. Хуже всего, если газовые баллоны треснули. Я
принюхалась. Странный запах пропитал дом, резкий и пряный, но не газа. Он казался знакомым, но
сразу не вспомнишь.
Митяй выглянул из-за двери.
– Шурочка, ты только не волнуйся, – сказал он, и я мгновенно почуяла беду. – Твоя Принцесса
вполне живая. Просто слегка наметала икры. С перепугу, наверное. И как она выбралась из
барокамеры? Не представляю…
Я с воплем бросилась в свою комнату. Господи! Пол, стены, потолок, кровать, шкаф – всё было
покрыто вязким слоем зеленовато-бурой икры. А знаете, что это такое? Это биологическое оружие!
Адский коктейль из смрада и невыводимости!
– Дим-Димыч! – заорала я. – Убью паршивца!
А этот гадёныш уже выскочил из дома и через поле удирал к дальним скалам. Не уйдёшь! Я
схватила первое, что попало под руку, и с воинственным визгом, через окно, бросилась в погоню.
5. Митяй
Дим-Димыч, конечно, болван. И полностью заслужил ту взбучку, которую ему непременно
устроит Шурка. Как только поймает. И я не стал бы ей мешать, если бы сестрёнка не ухватила
старательский резонанс-лом, которым Папаша крушит скалы в поисках ёжиков. А с таким
инструментом разъярённая Шурка вполне может отколоть половину Мокрого астероида. И кому
тогда прилетит по шеям? Всем и прилетит, как только Папаша очухается после перелёта.
В общем, я бегу вдогонку с миссией спасателя.
Вот только эти двое вполне могут выиграть межпланетные гонки по спринту. Дим-Димыч
несётся быстрее, чем пикирующий на добычу ящеракль. А Шурка легко догоняет его, размахивая
резонанс-ломом словно банальной дубинкой. Между прочим, в нём сорок кило весу, а сестра очень
даже худенькая, можно сказать – хрупкая девушка.
Я потерял их, едва они заскочили в скальный лабиринт.
И ведь неясно, по своему участку мы носимся или уже на территории соседей. Старатели
очень не любят нарушителей границ. Стрельнут, и здесь же закопают, в старых отвалах. Говорят, как-
то так погиб мой отец.
Эхо от шуркиных воплей мечется в нагроможденьи кривых лиловых каменюк. Здесь куча
острых углов, и я сбавляю темп. Бреду наугад, верчу головой во все стороны. Подбираю с земли
драную кепку Дим-Димыча. Не заблудиться бы, легче-лёгкого потерять направление среди этих
обломков. Сестрёнка перестала орать, но и возни не слышно: видимо, так и не догнала нашего
братца.
– Пс! – раздаётся из ближней расщелины, и я подпрыгиваю от неожиданности. – Эй, Митяй! –
вихрастая башка Дим-Димыча торчит из-за скалы. – Ползи сюда, улитка, покажу кой-чего.
– Ты совсем дурак? Если немедленно не вымолишь у Шурки прощения, она тебе уши
бантиком завяжет. А потом скажет родителям, и те накостыляют за срач в доме.
– Не, – Дим-Димыч хихикает, – ей сейчас не до того, сам глянь.
Крадучись он ведёт меня в переплетенье скал, через шаг оглядываясь и шикая. Его распирает
дурное веселье, и я чую, что добром это не кончится.
За очередным поворотом скалы разбегаются в стороны, и перед глазами вновь лежит скучная
бугристо-бесплодная равнина Мокрого. Шагах в трёхстах от скал, на горбу стандартной спаскапсулы
торчит дом – на вид побольше и покрепче нашего. По периметру крыши скалят зубы десятки
ящераклевских черепов.
– Туда гляди! – азартно шепчет Дим-Димыч, и в тени скал я замечаю Шурку в компании
высокого белобрысого парня; они болтают, улыбаются и, кажется, сестра вполне довольна новым
знакомцем. – Знаешь, кто это? Стёпка Буревич, третий сын Соломона-Выжиги!
Я чувствую, как мои брови ползут к макушке, а рот выплёвывает ругательства.
Вот это послал старательский жребий соседей!
Нужно срочно рассказать Папаше!
6. Шурка
Ума не приложу, как это я не врезала ему дубиной по лбу. Хотя, конечно, при ближайшем
рассмотрении она оказалась резонанс-ломом, а Стёпа вовсе непохож на паскудника Дим-Димыча – но
в первый миг могла бы зашибить. А потому что нечего соваться со своими «здрасьтями!» под руку!
Он симпатичный, высокий и золотоволосый. Говорил с уважением, не тупое «хи-хи, ха-ха», с
которым подкатывали похлёбкинские ловеласы. Смущался, конечно, запинался через слово, так ведь
и я не светская львица. Как вспоминала, в каком виде Стёпа меня впервые увидел – рожа багровая,
над головой лом, ору что-то – так у самой уши краснели, как уголь в печи. Хорошо, что на Мокром
вечный полумрак, не всё разглядишь.
– Александра, раз уж мы теперь соседи, можно я стану вас навещать? В визитах вежливости
нет ничего дурного, – говорил Стёпа, а сам держал меня за руку – не ту, в которой резонанс-лом,
другую – и заглядывал в глаза. – Я скажу отцу, что новые соседи прилетели, он обрадуется. Устроим
вечеринку, перезнакомимся. Вы любите танцы?
Танцы я люблю. И когда в округе есть хоть парочка парней, а не только мои придурошные
братцы, я тоже люблю. Потому что мне уже семнадцать, и пора думать о будущем. А Стёпа взаправду
мне понравился.
– Здесь отличные места, – продолжал он, – и ежей много, и красивые виды попадаются. На
северо-северо-востоке, если глядеть на три пальца выше горизонта, висит россыпь хрустальных
астероидов. После того, как на Мокром бывает солнечный блик, лучи обязательно доходят и к ним.
Горизонт вспыхивает, на полнеба пляшут солнечные зайчики. Чудо неимоверное. Может, посмотрим
вместе?
– А ты давно здесь?
– Пятый год уже, отец застолбил сразу три соседних участка, так что мы почти не летали.
Теперь вот последний добиваем, а потом грузим добычу и – в метрополию, к цивилизации, – Стёпа
вдруг хлопнул себя по лбу и скривил губы. – Чёрт, совсем забыл! Сегодня моё ночное дежурство!
Отлучиться никак не выйдет, так что на астероиды мы не посмотрим. Может, завтра?
Я обещала подумать. После свернула разговор и, распрощавшись, пошла к дому. Провожать
меня запретила категорически.
Мне нужно было поразмыслить в тишине. С одной стороны, Стёпа хороший, честный и
ответственный – не бросил своих с бухты-барахты, а откровенно признался, что занят. С другой: вот
именно, что не бросил. То есть какое-то дежурство поставил выше, чем наше возможное свидание.
Разумеется, я бы ему сама отказала, потому что не пристало приличной девушке с малознакомым
парнем глазеть на астероиды. Но он же не дал мне ему отказать, я просто не успела! Зато Стёпа
проговорился, что его семья удачливая, добычи набрала полные трюмы и вот-вот вырвется из
Похлёбки. Господи, как я мечтаю сбежать отсюда! Так что ж теперь, бегать за первым встречным,
который сам мне встречи отменяет? Тоже не вариант. Хотя Стёпа симпатичный…
Я почувствовала, что запуталась окончательно. Захотелось стукнуть саму себя резонанс-ломом
по макушке. Наверное, я бы так и сделала, если бы посреди раздумий не уткнулась в живот Папаши.
Тот стоял поперёк тропы, расставив ноги и уткнув кулачищи в бока. Бровищи насупил, глаза
как угли, седую бороду растрепал. Зубами скрипнул, только эхо между скал замельтешило.
– Доченька, – проворковал Папаша ласково-ласково, и от этого сделалось вдруг страшнее, чем
от любого рыка. – А ответь-ка мне, родненькая, с какого перепугу ты свои бесстыжие глазки
расчехлила на ублюдков Бурых?
7. Митяй
Мы сидим в скалах – Папаша, я, Дим-Димыч и зарёванная Шурка. Подозреваю, что в засаде,
готовим какую-то пакость для Бурых. Своими планами Папаша не делится, разве что Шурке
рассказал, пока трамбовал из-за злосчастного свидания. Нас отогнал, а её взял в такой оборот, что я
трижды пожалел сестрёнку. Зато как она на него наскочила! Слов было не разобрать, но свара между
ними случилась знатная, я думал, Папаша прибьёт собственную дочь.
По мне, так нет гадости, которую Бурые не заслужили. Вражда между нашими семьями
старая, началась ещё до моего рождения. Мы тогда тоже соседствовали, и Соломон Буревич ни с
того, ни с сего обвинил Сивых в воровстве ёжиков. Вроде как залезли к нему и утащили добытое.
Слово за слово, дело дошло до мордобития, а у Бурых семья – это вдовый Соломон-Выжига и трое
сыновей-амбалов. Правда, тогда они были малолетками, так что братья Сивые знатно отстояли своё
честное имя на их мордах. Ещё через пару недель вдруг пропали мои родители. Просто пошли искать
запропавшего скринджа и не вернулись. Тут и гадать нечего: подкараулили их гады Бурые, отыгрались за мятые рожи. После Соломон сватался к тётке Лоре, едва та овдовела, но она выбрала
Папашу.
Так что глупо ждать мира от Бурых. Папаша верно решил: пока они не расчухали, кто их
новые соседи, нужно вдарить на упреждение.
Может, мы их спалим? Или передавим скринджей? Ещё можно ломануть рабочие агрегаты,
пусть колупают Мокрый ногтями. В открытой схватке нам не выстоять: один взрослый Папаша
против их заматеревшей четвёрки – это не вариант.
Шурка хлюпает носом в стороне. На нас с Дим-Димычем обозлилась, глядит, словно на
тухлых ящераклей. Но мы же думали, что Стёпка признался ей в бурости! А она вроде как узнала и
отчего-то не тюкнула его тотчас резонанс-ломом по башке. Как нам было догадаться, что она не в
курсе?
И всё равно некрасиво вышло. Вроде как заподозрили сестру в предательстве, а предали-то
сами, стуканув Папаше.
А как не доложить? Это же Бурые!
Обязательно нужно их спалить. Хотя бы за того сопливого мальца, который каждый вечер лез
в семейные архивы, разглядывал незнакомые лица папы и мамы, придумывая им голоса, характеры,
улыбки, разговоры…
– Двинули! – говорит Папаша и идёт к дому Бурых.
Ночь – понятие для Похлёбки относительное, свет здесь всегда отражённый, кроме солнечных
бликов, разумеется. С другой стороны – когда лёг, тогда и ночь. Если мы полтора часа в засаде
торчим, а у Бурых никакого движения, и Стёпка собирался на дежурство – имеем право верить, что
дрыхнут родимые.
Дом у них хороший, покрепче нашего. Заметно, что летали мало. А спаскапсула в точности
такая же, «Эльдорадумом» выданная и им же списанная как утиль.
– Пацаны, заклинивай дверь и окна, – шепчет Папаша. – Дочка, стучись к милому в окошко, да
поживей.
Шурке наша затея не по нраву, это и в полутьме видать. Но отца слушает – тихонько так
пальчиками «тук-тук, шкряб-шкряб» по железному листу, прикрывшему ближний иллюминатор.
Внутри заелозили, зашебуршали, лампу зажгли – из щелей свет стал пробиваться.
– Кто там? – голос Стёпкин; выходит, и вправду дежурит-караулит.
Шурка вздыхает и через силу выдавливает из себя:
- Это я, Александра. Открой, чего скажу…
8. Шурка
Все мужики идиоты. Этот тоже: хоть бы подумал, с какой радости девушка будет шастать по
ночам и в чужие дома стучаться? Нет, сразу перья распушил! расчирикался! все окна нараспашку!
Дуралей…
Гадкую затею придумал Папаша. Никакие древние ссоры-споры не оправдают подлость,
которую творишь сегодня. И я тоже гадина, потому что не смогла отказать, в очередной раз
подчинилась отцу.
А братцы мои? Я понимаю Митяя, лично ему есть за что Бурых ненавидеть, но Дим-Димыч?
Этот-то куда, народный мститель? Если бы в своё время Лорв выбрала не Папашу, а Соломона
Буревича, то сейчас, вполне возможно, именно он валялся бы бездыханным на земле.
Когда Стёпа сунулся на мой голос, Папаша ухватил его за шкирку и выдернул из капсулы,
точно пробку из бутылки. Уложил одним ударом, бедненького.
Братья нырнули внутрь капсулы.
Я села на землю рядом с преданным мною Стёпой и положила его голову себе на колени.
Стала гладить золотые волосы, шёпотом вымаливая прощенье, и разревелась вдруг, как последняя
дура. Ну не получилось из меня Джульетты! Видимо, воспитание не то. Видимо, Папаша, и эти
сволочные братья, и Лора с Гуней – все они важнее, чем едва знакомый, хотя и очень симпатичный
парень. А что у нас там могло быть и как – эти фантазии хороши для ночных абажуров и тёплых
кроваток где-то там, в метрополии.
На каждую каплю романтики у Похлёбки найдётся океан скринджевого дерьма.
Я поцеловала Стёпу в лоб и встала, отряхнув юбку.
– Долго вы ещё там?
Из иллюминатора высунулась довольная рожа Дим-Димыча.
– Пентаграмму обобрали подчистую! Нашли две заначки, ищем ещё.
– Хорош! – приказал Папаша. – Жадность грех, а жадность с дуростью – грех смертельный.
Пора линять.
Ногами вперёд Дим-Димыч вылез из капсулы, и я едва удержалась от соблазна влепить
пендаля по откляченному заду. Следом вылетели мешки, набитые ёжиками, последним выбрался
Митяй. За это время Папаша связал Стёпу, затолкал в рот кляп. Мой несостоявшийся Ромео очнулся,
на меня глянул с ненавистью. Я пожала плечами – сколько можно извиняться? – и пошла, не
оглядываясь, к дому.
Шагов через сто меня обогнали мужики. Братья галопировали налегке, Папаша мчал, чуть
скособочившись под тяжестью добычи.
– Бегом-бегом-бегом! – проревел он. – Рвём когти! Шурка, мы валим ко всем чертям, лишь бы
прочь из этой Похлёбки!
Господи, неужели? Дождалась! Я стартанула так, что от ветра скалы зашатались.
9. Митяй
Так мы никогда не взлетали. Себя в охапку – по местам! – добычу в схрон, Гуню в манеж,
скринджей – к чертям, пусть сами выживают.
Прощай, Похлёбка! Сивые не тонут!
Папаша, даром что не восстановился, крови не жалеет – капсула взмывает ввысь под грохот и
скрежет всего, что осталось незакреплённым в доме. Кажется, что над головой крушатся горы, обломки долбят в потолок и вот-вот сомнут-раздерут его в лоскуты. У тётки Лоры белые губы. Она
шепчет без остановки, похоже, молится. И на мужа глядит так, будто сама хочет выпить его кровь.
– Тяжко летим, – говорит Папаша. – Слышь, пацаны: как кончит греметь, лезьте наверх и
скидывайте лишнее.
– А что лишнее?
– Всё! – Папаша хохочет. – Вернём наши помойные богатства, откуда взяли, пусть подавится
долбаная Похлёбка!
Тётка Лора качает головой.
– Афанас, не рано разухарился? На воровстве хочешь в счастье въехать…
– Так ведь заслужил! Все мы заслужили! Давай, пацаны!
Я вслед за Дим-Димычем лезу в дом. Тут полный кавардак: ничего не закрепили, столы со
стульями летают из угла в угол, комоды и сундуки рухнули, скользят по полу, теряя дверцы и
крышки, перетирают мелочёвку в труху. От подушек остался один пух, одеяла с простынями, зацепившись за ставни, болтаются в окнах пиратскими флагами.
Мы выкидываем всё, что под руку подвернётся. Защитный кокон держит мусор, заставляет
плыть вместе с нами, но вскоре Папаша сожмёт поле до стенок спаскапсулы – и семья Сивых в
последний раз отдаст Похлёбке нажитое добро.
Дим-Димыч крушит в щепы платяной шкаф, я хватаю обломки и выпихиваю через окна.
Среди мусора замечаю странную штуку – её не бултыхает из стороны в сторону с остальными,
она летит по прямой, словно прицепилась к нашему хвосту.
Присматриваюсь и понимаю: это не мусорный кусок внутри кокона. Это далеко-далеко вслед
за нами мчит чужая спаскапсула с домом на крыше. И нагоняет.
Погоня!
10. Шурка
Это дурдом какой-то. В Папашу будто бесы вселились. Он хохотал, рычал, пел, хотя я видела,
как он слабел с каждой отданной каплей крови. Нельзя летать часто – это знает любой на Похлёбке –
иначе ежи высосут подчистую, даже не заметишь.
Лора тоже видела.
Она взяла с медицинского стола второй комплект трубок и прикрепила к своему креслу, соединив его с пентаграммой. После закатала рукав и подготовила иглу.
– Не нужно, – сказал Папаша. – Тут до фактории рукой подать, а там продадим ёжиков и
возьмём нормальные билеты на межзвёздный крейсер. Дальше полетим как люди, с джакузями и
коктейлями.
Из люка на потолке свесилась башка Митяя.
– Бурые! Они догоняют!
Веселье с папашиного лица как метлой смахнуло. Он нахмурился, сцепил зубы. Я видела, как
быстрее побежала кровь по трубкам. Лора без разговоров воткнула иглу в вену. Пентаграмма, почуяв
свеженькую, рванула капсулу вперёд.
Я стояла у заднего иллюминатора и глядела, как нас настигает дом, украшенный
ящераклевыми черепами. Там к такой же пентаграмме, как у нас, подсоединены четверо здоровых
мужиков, один из который очень зол на меня. Справедливо зол, если честно. А остальные – на нас на
всех.
Что ж теперь, сдаваться?
Я вытащила третий комплект и соединила своё кресло с пентаграммой.
11. Митяй
Меняем концепцию: теперь мы не дробим вещи, мы хотим целиком отодрать дом от
спаскапсулы. Если повезёт, то эта махина прилетит точнёхонько в лоб Бурым.
Я резонанс-ломом крушу опорные сваи, Дим-Димыч занят болтами, которыми дом крепится к
капсуле. Дохлая затея: Папаша закладывает такие виражи, что проще разгрызть дерево зубами, чем
крутануть перекошенную гайку.
За час Бурые сократили расстояние вполовину. Повисли пьявкой, не стряхнуть. Представляю
их рожи! Сивые добычу увели! И позор, и убыток. Жаль, мы с братом не все тайники нашли, иначе
они бы пентаграмму не восстановили. Жаль. Но теперь об этом кряхтеть поздно, теперь надо
драпать, потому что если догонят…
Я перерубаю очередную опору. Дом стонет, кренится, и на вираже со страшным грохотом
лопается пол.
– Берегись! – ору я.
Дом срывается с капсулы, его тащит назад, пока стена не упирается в кокон. Дим-Димыч с
очумелыми глазами несётся ко мне.
– Готово! Сваливаем!
– Куда? – кричу я, показывая под ноги.
Пол сместился. Теперь над люком, ведущим в спаскапсулу, стоит скособоченная, но чертовски
большущая печь.
12. Шурка
У меня случилась морская болезнь, или голова закружилась от потери крови? Впервые в
жизни я заблевала капсулу.
Теперь здесь ещё и воняет.
Папаша больше не пел. Он только хрипел, рыская между астероидами и пытаясь стряхнуть
погоню. В кои-то веки мешанина Похлёбки могла принести пользу, но нет – Бурые вцепились в нас и
не отставали.
Лора не отрываясь следила за Гуней. Того бросало в манеже от одной стенки к другой, но вот
чудо – малыш не хныкал, глядел задумчиво, будто спрашивал: ну и зачем вы всё это затеяли?
Впрочем, над головой грохотало так, что даже если бы Гуня запел марши, мы бы не услышали.
Но где эти братья-шалопаи? Сколько можно возиться? Если они не подключатся к
пентаграмме, Бурые догонят нас часа за два.
– Что за чёрт? – прохрипел Папаша. – Кажется, я потерял управление. Нас тащит вглубь
системы, в мёртвые зоны.
13. Митяй
Дим-Димыч, вцепившись в какой-то крюк, держит меня за пояс, а я сбрендившим дятлом
долблю чёртову печь. Зарядка резонанс-лома сдохла, и теперь это просто тяжеленная железяка. От
ударов кирпичная крошка разлетается шрапнелью, мы валимся с ног на каждом вираже, но
продолжаем по очереди колупать преграду.
Рук не чувствую. Передаю лом Дим-Димычу, сам держу брата. «Бум! Бум! Бум!» Пока
отдыхаю, оглядываюсь.
Папаша у нас мужик безбашенный – залез в такие дебри, в которые никто из старателей не
суётся. Мы виляем между астероидами и каменюками впритирку, кокон едва протискивается в
свободные щели. А впереди, между прочим, ещё теснее. Если сейчас не сбросим дом, застрянем.
– Есть! – кричит Дим-Димыч. – Вижу люк! Чуток расширим – и протиснемся.
Я тоже вижу. Он прав – дыра узкая, надо долбить ещё.
В этот миг дурацкий астероид бьёт нам в лоб.
Кокон держит, но от сотрясения Дим-Димыч роняет лом. Наш единственный инструмент
исчезает в мешанине обломков.
14. Шурка
– Всё, – сказал Папаша, – нам крышка: сейчас застрянем, пора сбрасывать дом.
– Не смей! – крикнула Лора. – Там мальчики!
– Я знаю!
Они страшные, оба. Папаша растерян и оттого в ярости: сейчас он бы в одиночку сразился со
всеми Бурыми на свете, лишь бы не выбирать меньшее зло, меньшую жертву. А Лора… Лора наша
общая мама, и она будет сражаться за каждого вопреки всему, даже вопреки здравому смыслу.
Люк над головой лязгнул и открылся на треть.
Сначала вниз свесились тощие ноги, потом бледная задница, после Дим-Димыч протиснулся
целиком и рухнул на пол. Голый! Тело его было исцарапано, рожа в грязи и синяках. Следом
ввинтился окровавленный Митяй и тоже в чём мать родила.
Господи, как я рада видеть этих придурков!
– Люк завалило, – прохрипел Митяй под строгим взглядом Папаша. – Иначе было не пролезть.
Папаша кивнул братьям на их кресла и отвернулся. Я заметила, как он украдкой смахнул слезу
и перекрестился.
15. Митяй
Зря пыхтели: оказывается, капсула давным-давно неуправляема, так что, когда сжали кокон,
мусор полетел мимо Бурых.
Через минуту они тоже избавились от балласта.
Папаша разворачивается к нам.
– Слезайте с иглы, – говорит он. – На кокон меня хватит, встанем – и пусть, а потащит дальше
– тем более незачем переводить кровь.
Мы с облегчением избавляемся от трубок, пентаграмма тускнеет, но капсула продолжает
кувыркаться в густом супе из астероидов. Тётка Лора бросается к Гуне, а Шурка таращится в
иллюминатор, за спину Папаше.
– Господи! – шепчет она. – Что это?
16. Шурка
Я думала, у меня галлюцинации от потери крови. Или я внезапно спятила от горя, когда мы не
сумели выбраться с Похлёбки. Или меня стукнули по темени, а я забыла. Но остальные тоже глядели
вперёд, раскрыв рты, и я перестала щипать себя за ногу.
Перед нами плыл в космосе огромный переливающийся колючий ёж. Минерал-гигант, мега-
ежище, суперродитель и пращур всех добытых в системе ёжиков.
Неудивительно, что пентаграмма тащила нас к нему, будто ребёнок, мечтающий прильнуть к
мамочкиной груди.
Мы брякнулись на поверхность циклопического минерала и влипли в него, как в мёд. Чуть
погодя по-соседству очутились Бурые.
– И что теперь? – прошептала Лора.
Папаша повернулся к нам. Глаза его горели восторгом.
– Мы боги! Мы всемогущи! Если для полётов в системе достаточно было мелких ёжей, представляете, куда можно рвануть на этом чудовище? И сколько отвалят за него? И какие корабли
можно построить…
– И сколько крови для этого нужно… – сказала Лора.
– Эй, Сивый! – заорали снаружи. – Долетался, ворюга?
Папаша отодвинул заслонку у бокового иллюминатора и выглянул. В полусотне шагов замерла
капсула Бурых. Из неё на нас пялились угрюмые рожи Соломона и его сыновей. Позади всех я
разглядела Стёпу, и в груди опять кольнуло от стыда.
– Здорово, Выжига! – громыхнул Папаша. – Если ты не заметил, то мы все здесь влипли.
– Плевать! Сначала мы с ребятками разберёмся с твоей подлой семейкой, а после оттащим
этого красавчика в метрополию.
– Ну-ну, а крови хватит?
Бурые умолкли. Кажется, эта простая мысль не приходила им в головы. Папаша показал Лоре
большой палец, поблагодарив за подсказку.
– Тут такие расклады, Соломон, – заорал он в иллюминатор. – Будем колоть ежа – растеряем
половину. Станем тянуть в разные стороны или по-отдельности – только надорвёмся. Короче, как ни
крути, а придётся договориться.
Услыхав такое, Митяй вскинулся, но Папаша сунул ему под нос кулак – дескать, молчи! Какие
тут старые счёты, если подобный куш в руках? Бурые не отвечали долго. Похоже, совещались. Когда
мы решили, что они не станут с нами говорить, в окне показался Буревич-старший.
– Что предлагаешь, Афанас? Только учти: в этом деле без взаимного доверия никак, а откуда
ему взяться?
– Из родства, Соломон, только из родства, - хохотнул Папаша, - откуда же ещё? Придётся
твоего белобрысого поженить на моей Шурке, как мыслишь?
Кажется, я крикнула: «Нет!» чуть раньше, чем Стёпа. А вот по затрещине мы получили
одновременно.
Не прошло и получаса, как патриархи сговорились. Прежние обиды не исчезли совсем,
конечно, но по крайней мере их задвинули достаточно далеко, чтобы открыть капсулы.
Сивые и Бурые пошли навстречу друг другу по бесценному ежу.
17. Гуня
Они все ждут, когда я заговорю. А я не хочу, потому что слова – первый шаг к взрослению, а
мне этого не нужно.
Кто молчит – тот слушает, кто болтает – чаще всего слышит лишь себя.
Я люблю их – и Папашу, и Шурку, и Митяя с Дим-Димычем. Больше всех, разумеется, маму.
Но иногда эти взрослые ведут себя настолько глупо, так раздражают, что хочется вылезти из манежа
и отвесить каждому пинка.
Когда мы удирали из Похлёбки, я думал, что наконец-то прошло всеобщее безумие вокруг
ежей. Можно было перетерпеть и хаотичные сборы, и тряску в полёте, и даже папашины песни.
Но нет! Оказалось, что вместо свободы мы сунули головы в темницу пострашней. И
развизжались со свинячей радостью.
Я слышу космос. Взрослые невосприимчивы к шелесту его течений, к тихим беседам звёзд, к
нашёптыванию пылевых облаков. Наверное, когда-то и они умели слушать, но эти извечные
разговоры, разговоры, разговоры… – засорили их уши отзвуками бессмысленных слов.
Не хочу взрослеть, потому что не хочу оглохнуть.
Я держался до последнего. Даже когда мы прилипли к ежу-астероиду, я думал, что старинная
вражда Сивых и Бурых удержит моих родных от глупости.
Но безумие заразно. Они распахнули люки и вышли наружу.
И тогда я заорал:
– Что вы делаете, идиоты!!!
Ведь я слышу, как тихонько-тихонько сопят от наслаждения и причмокивают маленькие ежи,
устроившие кормушки в пентаграммах. И как беззвучно облизывает жадные губищи, радуясь новым
жертвам, колючее чудище.