Сорокин легких путей не ищет. Роман — ода наркотику, но не простому, а теллуровому, вбитому гвоздем в голову. Не одному же Кастанеде кактус жевать десятками произведений. И структура романа, как у наркомана — ширнулся, получил приход и давай ваять новый мир на бумаге. Приход закончился, эпизод завис без продолжения. Вся «Теллурия» такими эпизодами сшита. Кое-где паззл худо-бедно с разных сторон складывается, кое-где прет чистый разум.

Разумеется, роман премиями обласкан. Таким работам только премии и давать. Оригинально? С кучей аллюзий и отсылочек? Язык подвешен? Ну так, чего же боле.

А, в-общем. это заковыристое ресторанное блюдо, этакий дефлопе, не стыдно фоточку в блог запостить. Но особо много «Теллурией» не напитаешься. Не картошечка с укропчиком, не шашлычок зампаринованный. Даже не шаурма.

Гораздо слабее первой части. При общем антиутопическом посыле «Метель» произвела легкое, воздушное, совершенно не трагичное, скорее грустное, впечатление. Страницы лились как вода, сюжет держал в напряжении до самого конца.

У «Доктора Гарина» же множество явных для меня недостатков, которые я перечислю.

Тяжеловесность. Книга в сравнении с предшественником разбухла более чем в два раза, ужасный стиль (язык хорош! Сорокин пишет как бог!), множество героев, с которыми мы будет знакомиться первую четверть книги, однако это просто-напросто неубедительно и довольно скучно.

Обитатели спецсанатория легко угадываются по именам, их характеры и поведение — от постоянного отрицания Владимира «Это не я» до сексуальных фантазий Бориса — вполне читаемы по статьям, интервью, расследованиям репортеров. Дональд, Ангела....к чему это все? Пара лет и устареют все эти бесчисленные социальные аллюзии на нашу действительность.

Физиологические подробности. То, что в ранних книгах Сорокина воспринимается как единение с текстом, в «Гарине» вызывает ощущение фальшивого эпатажа, который писатель вынужден вставлять в текст для своих поклонников, для проформы. Возможно, это я изменился, но читать про то, как лечат запор у живого божества закрытой анархической секты, элементарно неприятно и без подобных мерзостей вполне можно и обойтись.

Сюжет не так плох, хотя после длительного и утомляющего вступления в виде первоначального знакомства с Гариным, его окружением и пациентами, казалось все так и будет бродить вокруг язвительных описаний политической элиты мира, которую выращивают отдельно и специально, и сама эта элита физически состоит из одной ЖОПЫ. Но тут Сорокин включил тяжелую артиллерию в виде ядерного взрыва и дело пошло.

Вся эта шарашка по воле создателя вынуждена покинуть уютные стены оздоровительного учреждения и отправиться в Барнаул — столицу Алтайской Республики. Автор пожалел героев и милостиво дал понять, что радиация и прочие радости атомной энергии обойдут их стороной, бомба была «чистая», да и ветер очень вовремя переменил направление, позволяя без угрозы здоровью путешествовать.

Безусловно, это настоящая социальная фантастика, атрибуты раскиданы по страницам щедрой рукой.

Биокиборги, всеядные и послушные, служат для переноски тяжестей и прочих сложных и монотонных дел. Из инструкции по применению — «могут питаться г...ном».

Социальное устройство, косвенные данные указывают на распад России и образование многочисленных мелких образований, ведущих постоянные войны, причем, судя по наличию у кое-кого из них ядерного оружия, с Америкой и Европой тоже не все ладно, кто бы позволил сохранить бомбы при развале страны у отдельных республик? Задавили бы, посулили плюшки да и отобрали, нельзя неадекватным обезьянам такие пугающие игрушки оставлять.

Напрягало огромное количество иностранных слов и даже абзацев, затруднящих и без того нелегкое чтение. Буксовал, теряя нить повествования. Ну не «Война и мир», в самом деле, можно было бы и универсальные переговорные устройства внедрить для облегчения либо чипы какие-нибудь, жанр то позволяет. Ну да, собрались лидеры разных стран, но так то это вроде альтернативное будущее, немного фантазии и проблема решилась бы.

Вставной текст некоего полуграфоманского романа, который читает доктор Гарин. Поначалу довольно интересная литература, ярко контрастирующая с окружением, постепенно сползает в нудную философию, тормозя и остальное.

Последующий квест вполне удался, в духе знакомства путешествующих персонажей с различными социумами вроде упомянутой мной анархоколонии, отгородившейся вышками и пулеметами от внешнего мира либо откровенно монархического поселения со всеми прибамбасами.

Но в целом я запарился продираться через сложноописуемые дебри уже спустя половину книги и чем дальше, тем унылее и вычурнее все складывалось.

Яркий, чистый как слеза, пусть и страшный, уровень «Метели» скатился к качественному, но не соответствующему возможностям автора «Доктору Гарину», превратившись из удивительной прозы в слегка сатирическую антиутопию. Профессиональная, качественная, но эмоционально бездушная работа.

При все уважении — провал. Для любого другого стал бы прорывом, но не здесь.

Сорокин-квест

- Я не пробировал ничего уже десять лет.

- И прекрасно! Вы дождались продукта нового поколения.

Не могу. сказать, чтобы продукт нового поколения от Сорокина превзошел лучшие из его прежних. Интереснее и ярче «Манараги», но «Метели» и «Теллурии», прямым наследником традиций которых должен явиться, сильно уступает. Вы уж не обессудьте, Владимир Георгиевич, но мы, читатели, так устроены, не можем не сравнивать впечатлений от нового с тем, что уже знаем. И по этой субъективной шкале новый роман примерно так же отстоит интенсивностью ощущений от двух лучших ваших, как конус-трип от пирамидки.

Где «Метелью» тебя скручивало экзистенцией, «Доктор Гарин» дарит не лишенные занятности впечатления, без которых вполне можно было бы обойтись, хотя раз уж есть — давайте, пусть будут. Итак, доктор Платон Ильич, везший в Дальнее вакцину от черной боливийской зомби-лихорадки, обрел фамилию, которая напомнит тем, кто знаком с творчеством Беляева о создателе гиперболоида, равно талантливом и беспринципном.

И не только ее, но элитную клинику имени себя в горном Алтае, безупречную репутацию и непререкаемую славу в научном мире (далан, земские врач? а что, вы разве не знали, что колода порой тасуется причудливо, но талант непременно пробьет себе дорогу?) и две титановых ноги, взамен обмороженных в том памятном путешествии. Признаюсь, новый доктор нравится мне гораздо больше прежнего, но так уж мы устроены, что ворюга нам милей, чем кровопийца (зчркнт) светило с мировым именем предпочтительнее рефлексирующего интеллигента нищеброда.

Однако теперь он крут и даже применяет свою эксклюзивную методику к лечению застарелых неврозов у былой элиты мировой политики, людей-задниц. Чего непонятно, всякое по-настоящему разумное политическое решение должно быть серьезным образом высижено, для того, в специальных генных инкубаторах за сотню лет до описываемых событий вывели особый сорт людей-жоп: огромные ягодицы, маленькие ручки, большие глаза и рот, и больше ничего.

Эта популяция политиков достаточно успешно способствовала мировой стабильности, но теперь они списаны, ведущие роли снова у двуногих прямоходящих без перьев, что предсказуемо ведет к применению в локальных конфликтах ядерного оружия и прочим пренепреятнейшим эксцессам. В результате одного из таких клиника профессора Гарина разрушена, а он, вместе со спасенными пациентами и персоналом, вынужден пуститься в новое странствие на плечах Маяковских (не забыли, что все мы стоим на плечах гигантов?).

Не лишенный занятности пятисотстраничный текст проведет нас с дохтуром через многие приключения с самыми разными порождениями прихотливой авторской фантазии и непременным участием телесного низа. В продолжение которых, герою предстоит не только подтвердить профессиональную квалификацию, но и поддержать мущинское реноме.

Нынешний Сорокин мудрее и лиричнее прежнего, а кроме того, о, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней, сияй, сияй, прощальный свет любви последней, зари вечерней! Скажу без экивоков, эпизод с буквой «Л» в финале (кто прочтет — поймет) тронул меня чуть не до слез. Автор и тут, конечно, не обошелся без ерничества, но такой уж это писатель, хотя бы для поддержания реноме, должен смазать краски будня, плеснув, в общем, разным.

Предчувствие Теллурии

- Эй, пошел, ямщик!

- Нет мочи. Коням, барин, тяжело.

Пушкин «Бесы»

Как он все угадал: доктор Гарин, едет в Долгое, он должен быть там с вакциной, его ждет Зильберштейн, который привил Вакцину-1, а он, Гарин, везет Вакцину-2. Есть мнение, что сюжетов в мировой литературе не тридцать шесть по Польти и не шесть по Воннегуту, а всего два: «Илиада» и «Одиссея», война и странствие, в таком случае «Метель» «Одиссея». Постмодернистская повесть, вневременная и современная, в стилистике и традициях русской классической прозы от Пушкина до Чехова. Рада, что не прочла раньше, теперь, в преддверии «Доктора Гарина», о котором говорят как о продолжении, явился повод. Если честно, «Гарина» я уже начала и да, по крайней мере в части «мы пришьем ему новые ножки, он опять побежит по дорожке», все сходится. Но по порядку.

Простая история, доктор едет-едет сквозь снежную равнину, порошок целебный людям он везет, уже не старте натыкается на серьезное препятствие — у очередного станционного смотрителя нет лошадей. Хотя да, совершенно неясно, отчего не продолжить поездку на тех казенных санях с ямщиком и лошадями, на которых он сюда добрался. Тайна сия велика есть, а магия текста такова, что абсурдную, в сути, ситуацию принимаешь как должное, не задаваясь вопросами и отключая логику.

Так или иначе, ехать подряжается хлебовоз Перхуша на самокате в пятьдесят лошадиных сил. Буквально. То есть, стандартная характеристика транспортного средства сто, сто пятьдесят лошадей здесь овеществляется. У Перхуши табунок в пятьдесят лошаденок, всякая величиной с куропатку. Это, сколько могу судить, первая манифестация мультивселенной Сорокина, которую с людьми и животными привычного размера делят гиганты и крохи. Как если бы свифтовы Лилипутия и Бробдингнег сосуществовали в одном пространстве, только не с Англией XVIII века, а с Россией рубежа XIX-XX.

Вообще, эффект потрясающий, когда писатель известный равно с эпатажностью и ниспровержением устоев, как замечательный стилист, обращается к сказочным реалиям мужичка-с-ноготок, колобка, репки, Джека-бобовое зерно, помянутых доктора Айболита и Гулливера, совмещая все с естественностью «как тут и было». То есть, читатель не задается вопросами, откуда взялись великанские кони, размером с трехэтажный дом, равно как маленькие лошадки Перхуши или, к примеру, витаминдеры с их живородящим войлоком.

Позже, в «Теллурии» будет объяснено, что история с размерами результат генных экспериментов, а умное тесто продукт высоких технологий. Выходит это будущее? Но отчего тогда в антураже и декорациях царской России? Дай ответ. Не дает ответа. Да он и не нужен, по большому счету. Довольно радости от встречи с ясным прозрачным стилистически безупречным литературным русским. Так а дальше-то что было? Ну, нанял он того мужика с пятью десятками крохотных коняшек, а потом? И поехали в Долгое. Дорога не задалась с самого начала. Не успели отъехать, сломался один из полозьев, напоровшись на пирамидку из чрезвычайно прочного прозрачного материала.

Там несколько таких разбросано под снегом. Позже доктор пожалеет, что не поддался порыву забрать с собой, эти пирамидки окажутся новым продуктом витаминдеров, стоимостью в небольшое состояние, утерянными по ротозейству одного из них. Стоп, а это еще кто такие? Специальные люди, разрабатывающие, синтезирующие и торгующие измененной реальностью. Наркобарыги, что ли? Ну, можно и так сказать, хотя в космогонии людей-потеряшек Сорокина эти вещи не для запретных удовольствий, скорее способ самопознания, который в «Теллурии» наследуют гвозди.

Кое-как подлатав возок эластичным бинтом, останавливаются заночевать на мельнице, где вполне себе обыкновенная и вовсе не прекрасная мельничиха замужем за лилипутом мельником, к тому же бранчливым сверх всякой меры. Перхушина бы воля, он бы к ним ни ногой, но когда такое дело... Ему, Перхуше, вовсе не следовало бы соглашаться на эту поездку. Вообще-то я хотела озаглавить этот текст «Мужик и мудак», склонившись к более политкорректной версии, однако сути это не меняет. Как мы ненавидим напыщенного пустозвона доктора, как сочувствуем ямщику. Что не отменяет нелестного для нас факта отношения книжных людей к категории Гариных. Умеет Владимир Георгиевич предъявить зеркало в котором ты, какой есть. За то и любим. Ненавидя.

Автор остался собой чернушным, но всё же немного подрос. На фоне блевотного сборника «Первый субботник» и маскирующегося под политическую сатиру бездумного «Падежа», данная повесть выглядит ещё хоть как-то. Сюжет вполне последователен, герои развиваются, фантастический элемент, как минимум, не является (как у раннего Сорокина) смехотворно глупым. Однако, попытки критиков высматривать тут глубинный смысл кажутся мне натянутыми, да и душу этот сюжет не трогает.

Сорокину просто нравится насилие независимо от декораций (война, брежневский застой, ельцинская РФия, вымышленное будущее…). Пока на русскоязычной литературной сцене доминируют подобные авторы, не стать России цивилизованной страной. Увы, находятся охотники прикручивать и домысливать подо всю эту (и последующую) чернуху этические соображения, но рекомендую относиться к чернухе как к чернухе. Читайте, если Сорокин забавляет, только не ищите этику там, где она и на постое не стояла.

Громилы совершают заранее запланированное преступление, а в конце пытаются прикручивать к своей деятельности этические обоснования. Похоже, отдельные читатели ведутся на эту пургу, но так слепые и дураки всегда найдутся. Не ищите этику там, где она и на постое не стояла.

Одно только досадно: 1990-е давно кончились, а сорокины по-прежнему маячат на литературной сцене.

Что там предыдущий рецензент нашёл «пугающе реалистичного»? Надеюсь, не _портативный_ макет колхоза, сомнительный по соображениям выбора масштаба. Недоумеваю над высокими оценками, выставленными этой прямолинейной и бестолковой чернухе. Но зато становится ясно, когда Сорокин запал на тему опричников (и с его позднейшим творчеством по теме я знакомиться не намерен; спасибо рассказу за то, что отсоветовал читать романы).

Писалось по всей видимости в стол, назло советской цензуре (и, возможно, как намётки к какому-то бо́льшему произведению, так и не написанному). Но как цензуру убрали, оказалось, что автору мало чего предложить, кроме протеста против обыденности: сначала советской, затем «рыночной», а в последние годы — уже и путинской. Ценители «антуража советских времен» могут найти его в сотнях более осмысленных произведений.

Сатира. Думаю так проще всего воспринимать Сорокина. Сатира на современный, ближайший и будущий мир. Особенно расмешили тюнингованые фалосы у опричников

Новый сборник короткой прозы Владимира Сорокина слишком короток, чтобы рассчитывать на новое слово и новый этап в творчестве живого русского классика. Скорее, на его примере можно поговорить о некоторых незаживающих темах и усыновлённых приемах, которые я мог бы назвать визитной карточкой автора, если бы не рисковал после такой банальщины узнать себя в одном из его зловещих героев. А в том, что почти все они зловещи, сомневаться не приходится.

Метафизически Сорокин — чистейшей слезы гностик, для которого сей мир — ад настолько глубокий, что бесполезно и пытаться выбраться на свет. Да никто и не пытается; даже не приходит в голову пытаться. Когда-то дав уничижающую характеристику роду человеческому — «мясные машины», Сорокин занялся их коллекционированием, создав в итоге уже приличный автопарк. К роскошным предвидениям новых опричников или book’n’griller’ов «Белый квадрат» добавляет типажи поскромнее: богемных поэтов и инфернальных телевизионщиков. Впрочем, куда пронзительнее образ обывателя, нашего современника, всегдашнего эвримена, тщательно портретируемого ещё со времён «Нормы» и «Очереди». Здесь можно усмотреть один из главных рецептов короткой прозы Сорокина: начинается сюжет с вполне безобидного времяпрепровождения, застолья, светской беседы, которые вдруг прерываются безумным абсурдом вроде показывания друг другу анусов и совместного смертоубийства. Так в центральном рассказе сборника «Ноготь».

Вообще все герои Сорокина много едят, дерутся, совокупляются, совершают всевозможные телесные движения. Есть соблазн назвать это новым раблезианством («Теллурия» наиболее близко подошла к воспеванию здорового животного начала), если бы гностицизм Сорокина не был так радикально противопоставлен ренессансному сознанию великого французского гуманиста. Где Рабле возвышает телесное, утверждая и его божественную природу, там Сорокин не усматривает ничего, кроме звериной плоти, низводя дух до естественного отправления, до бессознательного гула, до до-до да нет ух ох ах бей бери беги хватай давай могай блин блё бла ту-ру-ру отбирай наливай давай-давай ох ух ах бессмысленного междометия. На месте того, что когда-то называлось человеком, теперь образовалась зияющая пустота, гудящая сквозняком дыра, страшное в своей незримости ничто. Попробуйте нарисовать на холсте или бумаге белый квадрат — вот это оно и будет.

Вслед за человеческими закономерно развалились и прочие скрепы, например государственные. На тему «Россия в произведениях В. Сорокина» впору задавать школьные сочинения (впрочем, с пометкой 18+, так что всё же университетские). Материалу добавляет и «Белый квадрат». В одноимённом рассказе герой воображает родину в виде гиганской спящей вши, очередного пробуждения которой мы «ждём с нетерпением и ужасом». Ещё более иллюзорной представляется Россия в рассказе «Фиолетовые лебеди». Здесь она «как бы страна»: с «как бы царем, как бы боярами, как бы холопами, как бы церковью, как бы законом, как бы бизнесом» и т. п. Реальны только ядерные боеголовки, да и они на поверку оказываются сахарными, сахар растворяется в чайном стакане, а стакан — во сне; в финале лебеди, подобно Ивиковым, готовы изобличить убийство традиции и смысла, да только перед кем? На мавзолее одни зооморфы...

Лишь один рассказ выбивается из этого минорного гностического ряда. «Ржавая девушка» выглядит скабрезной шуткой, эротическим анекдотом, но при всём своём постмодернизме и антифеминизме он неожиданно предлагает естественное, «человеческое» решение; проблема устранена, желание сбылось, солнце светит и радует снова. Вина ли Сорокина в том, что это единственный рассказ сборника, чьё действие происходит явно не в России? Сколько ни черти квадрат на снегу, дом не построишь...

Ознакомился. Домучил. Как жалко, что на слова mastino «Категорически не советую тем, кто только хочет обратить внимание на творчество Сорокина, начинать с этого романа. Не надо, у вас может сложиться не вполне верное мнение о Сорокине.» я набрёл лишь ПОСЛЕ прочтения романа.

Что я могу сказать. Роман для меня — это какой-то бред с бредовыми героями. И их не четыре, это неправда. Только в первой половине Сорокин пофамильно называет 26 человек. Дальше героев становится больше. Штук 100, не меньше. Кто к кому пошёл... кто кому рассказал... кто такой Леонтьев и как он связан с Крышанскым? или не Крышанским, а Голотвиным... Я уже запутался напрочь в тысяче фамилий.

Два примера (и пусть восторгающиеся этим опусом вспомнят, о ком идёт речь):

1. «— С Герасимовым есть одна тонкость… Представьте себе такой вариант: вы давите через Большакова на Коваленко, он пробивает замену, Герасимов подписывает, мы получаем диски. Таня едет в Питер, я с Найманом наведываюсь к соплякам, которые честно соглашаются, честно проводят восстановительные работы, и так же честно… показывают ведомости Рыбниковой, которая сразу же докладывает Герасимову, замыкая, тем самым, порочный круг.»

Где, мля, в романе Рыбников, Найман и Таня??? В какой «пропавшей тетради»??? Кто такой Коваленко? Почему на него надо давить через Большакова?

Бесконечный пазл из фамилий.

2. «За столом, покрытым красным сукном, сидел начальник военкомата полковник Ткаченко, поодаль на стульях сидели: подполковник Лещинский, майор Зубарев, майор Духнин, капитан Королев, капитан Ломейко, капитан Беляков, капитан Терзибашьянц, старший лейтенант Волков.»

Кто все эти люди? Ну давайте, восторженные поклонники, номинировавшие эту фигню на Букера, вспомните, чем Терзибашьянц отличается от Лещинского! Что это вообще за мордохрен такой? Капитан Ломейко... о! отличная фамилия, автор не поленился найти такую. Ну и что это Ломейко в романе сделал? Чем вообще заслужил отдельного обозначения, персонификации? Не помните? Ответ — ничем.

Сорокин просто вываливает и вываливает списки фамилий, чтобы читатель, и так обалдевший от бессмысленности действия, окончательно окосел от вереницы ничего не делающих поименованных героев.

Чушь и фигня этот роман. Ребята, одумайтесь. Вводить в каждый новый эпизод 10-15 НОВЫХ героев — это не мастерство, это убожество.

Это пожалуй лучшая книга, что я когда-либо читал! Постоянный экшн и драйв. И интрига сохраняется до самого конца!

Конечно, весь цикл «История будущего» — это весьма приглаженный, медийный ВГС, вещи не такие уже яркие, не режущие глаз, осознанно пишущиеся в ротацию, в эфир. Здесь нет диссидентствующих шлюх, запекаемых в духовках Машенек, всевозможной нездоровой фагии или расстрела детей безвестным снайпером. В цикле куда проще увидеть что-то своё, родное, трендовое. ВГС заслужил право писать такие вещи, свой magnum opus у него создан уже давно.

Но даже на фоне «Теллурии» или «Сахарного Кремля» «Метель» выделяется своей практически девственной белизной. Разумеется, здесь не обошлось без пригоршни запоминающихся, броских образов, на которые ВГС такой мастак, но в целом это очень ровное, спокойное, даже меланхолическое произведение, ближе к концу сползающее в неразличимость сна и яви подобно тому, как в метель не отличить неба от земли. Метель сильно перекликается с рассказом Льва Толстого «Хозяин и работник», где абсолютно такой же сюжет — едут двое по равнине сквозь снег.

Особенно интересно то, что это, кажется, единственное произведение у ВГС, где можно вытащить немудрёную мораль — и она вовсе не про «забывшего расставить вешки», как тут пишут в самом заплюсованном отзыве, нет.

На мой взгляд, мысль сия проста и незатейлива.

Самая светлая вещь Сорокина, с простой и чистой моралью.

Светлая и холодная, как свежевыпавший снег.

Начну с того, что обозначу: я являюсь поклонником творчества Владимира Сорокина. Некоторые его романы и сборники рассказов прочёл по 3 раза. Также упомяну, что не придерживаюсь его либеральных, антисоветских и местами откровенно русофобских позиций, но погружаться в его безумные, сумасшедшие миры, полные ярости, мерзости и насилия — вполне интересный эксперимент.

В данном сборнике мне категорически не понравились 2 вещи.

1) Откровенная антисоветщина и местами наглая русофобия. Нет. Я понимаю, что ничего нового от Сорокина ждать не стоит. Свою позицию он обозначил с самого начала. Его персонажи множество раз говорили и выставляли СССР в ужасном свете. Советских людей он всегда показывал монстрами. Монстрами, творящими бессмысленное насилие, или его, это насилие терпящие. Но совершенно разные эмоции вызывает факт, что это творится в вымышленном, фантасмагоричном мире и говорят всё это выдуманные персонажи, и когда лично сам Владимир Георгиевич от своего лица твердит нам и тыкает носом — вода в России ужасная, пить невозможно. Да что там? Водка тоже ужасная. Стыдно за водку перед иностранцами. Да что там водка? Меня, утончённого интеллигента, всюду окружают русские люди с уродливыми лицами. В этом конечно совки виноваты, что хватали на улицах симпатичных людей и тут же расстреливали, но лица то кругом страшные и мне неприятно...

2) Откровенное ухудшение текстов и не менее откровенная коммерция в последних книгах Сорокина. Сначала «Белый квадрат», где половина рассказов — это 3-5 страниц крупного шрифта (но тут хотя бы ещё были все рассказы новыми), затем сборник из 4-х либретто, где одно либретто гуляет по сети уже лет 10-ть.... теперь вот сборник ЭССЕ, которым тоже лет по 10-ть.... Объёмы вышеуказанных сборников — примерно 200 мелких страниц с огромными полями и крупным шрифтом. Понятно, что кушать в ненавистных, невыносимых московских ресторанах хочется, а писать в 65 лет довольно тяжело. Но менее обидно от этого не становится. Увы. Кстати, в продажу поступил сборник пословиц Владимира Георгиевича. 600 рублей за книжечку из 320 страниц. В сети лежат пару скринов сего творения, на которых по 10-ть штук этих самых пословиц на страницу....

Подведём итог: Последнюю точку поставило ЭССЕ, где Сорокин не церемонится и сам себя сравнивает с Платоновым и Набоковым, ставя свои текста на одну ступень с текстами классиков. Сорокин бесспорно талантлив. Читать интересно даже его ЭССЕ, но это уже не откровения, а старческие ворчания, бубнения и банальная попытка подзаработать ни на чём. Книгу с первого раза не дочитал. Положил в туалете. Буду почитывать по эссе, справляя нужду. Извините за подробности.

Странный эффект. Нечитаемо, но все понятно и без словаря.

Тем не менее оценка поставлена именно за нечитаемость.

Ох, сколько шума в массах читателей вызвал этот рассказ. Добрался до него и я...

На процессе жарки блюда поймал себя на мысли что я не шокирован. На процессе вручения руки Арины ощутил одну мысль — ну а что, просил же поп руки у отца. Что просил то и получил. И вот дочитываю я до конца. И начинаю думать. Надо же оценку ставить. Думал я думал и понял что я ничего не понял. Нет эмоций. Никаких.

Ну так же не может быть!

Полез по рецензиям. Читаю одну — не согласен. Читаю другую где восторжено расказывают что хотел сказать автор. Не согласен.

Читаю разгромную рецензию. Опять не согласен...

И главное я сам не могу понять о чем рассказ...

Решил перечитать. Думаю, ну наверное я что-то пропустил.

Перечитал... Опять ноль эмоций...

И я понял что хотел сказать Сорокин этим рассказом.

НИЧЕГО! Абсолютно ничего! Буквально и просто описал как девку зажарили и схарчили... Буквально...

Тем кто хвалит Сорокина — вы свои мысли выдаете за мысли автора.

Тем кто ругает Сорокина — вы же люди свободные, просто не читайте его произведения.

Тем кто увидел в рассказе пропаганду каннибализма и оскорбление христиан — вы каждый раз идя к причастию совершаете акт ритуального канибализма поедая тело Христа и выпивая его кровь. Почему вы к Церкви не пред'являете претензий за пропаганду каннибализма?

Оценку поставил исключительно за язык и талант. Это действительно талант так красиво завуалировать Пустоту.

ИМХО конечно же...

ДЕКОНСТРУКЦИЯ ДЕКОНСТРУКЦИИ

Сатира — в принципе жанр злобный, и, кстати, плебейский. Сатира всегда лубок, потому что она нацелена на народ. Я не считаю Сорокина сатириком; правильнее будет сказать, что сатира — лишь одна из граней бриллианта его таланта, причём одна из самых незначительных. Да и сложно на этом поле сказать в литературном плане что-то после Рабле. Если попробовать копнуть и проанализировать другие произведения ВГС, то мы увидим, что он с равной долей нетерпимости (уточнил бы, что с долей пренебрежения — смотрите «Сахарный кремль» или «Теллурию») относится к любым проявлениям власти, хотя прямо нигде об этом не говорит — это было бы совсем уж нелепо. Я бы назвал Сорокина криптоанархистом, и, в целом, это не лишено смысла, если вспомнить, что он немало общался в нонконформистском кружке Пригова.

Более того, Сорокин сатиру деконструирует. В этом плане уместно вспомнить «Норму», которая сослужила ему плохую (а если вдуматься, то хорошую) службу, потому что именно после «Нормы» Сорокина прозвали «калоедом», и от этого прозвища ему уже никогда не очиститься. В то же время «Нормой» он (простите, прозвучит по-снобски, но мы же тут дружески беседуем, верно?) отсёк огромный пласт читателей, которые увидели форму, не приняв сути. Здесь уместно вспомнить Гнойного, который, по сути, весьма схож с ВГС в творческом подходе — достаточно вспомнить дисс на Дудя, который слушается как говно, но им не является. Гнойный деконструировал русскую рэп-поэзию примерно так же, как ВГС — русскую прозу, нарочито провокативными образами и метафорами, которые становятся эдаким хитрым фильтром от чужака. От хорошей, типа «не плебейской» сатиры ждут эзопова языка, тайного языка нищих, через который рождается ощущение сопричастности к безнаказанному сообществу владеющих неким шифром, секретом… властью, в конечном счёте, недостижимым чужакам пониманием тренда. Особенно в сатире, созданной в тоталитарном обществе типа того же СССР. И тут вам на стол вываливают пакет говна. Грубо! Происходит слом парадигмы, человеку кажется, что его обманывают. Однако сатирой это быть не перестаёт, но она перерождается, словно какой-нибудь лёд-9. А под этим льдом — океан.

Я привёл лишь краткое пояснение, почему творчество ВГС может быть отталкивающим, а ведь таких примеров — тьма. Тот же «Заплыв», к примеру, вообще не вызывающий, но тем не менее спонсирует отторжение. Человеку важно облечь своё непонимание, свой страх в форму — тогда это становится явственным, чётким и, как следствие, приемлемым. Становятся понятны методы противостояния, исчезает ужас (здесь интересный момент, т.к. ВГС ни разу не мастер хоррора, но его творчество пугает). Человек ищет, за что зацепиться и находит, к примеру, антисоветчину. Фишка в том, что Сорокин деконструирует также персонажей. Мы все знаем «тургеневского героя», «толстовского героя», даже «героя Мариенгофа», почему нет. Но не существует сорокинского героя. У Сорокина люди расчеловечены, они не субъекты и даже не объекты, а предметы. Это хорошо прослеживается в таком омерзительном рассказе, как «Вызов к директору», например; абсолютно кроненберговская вещь, пугающая не натурализмом, а сюрреалистическим, не укладывающимся в голове ужасом уже упоминавшегося сращения сна и реальности. Кстати, в таком же ключе в лучших своих вещах работал Клайв Баркер, если интересно, рассказ «Холмы, города». Но там, где Баркер скрипя и натужно выбирается на свой маленький персональный Эверест, ВГС только раскачивается, и в этом его величие.

А антисоветчину и в Масяне найти можно при желании.

Добываемое из тел клонов писателей голубое сало является чем-то настолько уникальным и одновременно противоестественным, что приходят мысли о том, что именно оно является материальным воплощением логоса, той искры таланта, которая приравнивает писателя к Богу. У меня создалось ощущение, что автор одновременно и льстит писателю и издевается над ним. А чего ещё ждать от постмодерниста? Ведь голубое сало может спровоцировать коллапс вселенского масштаба, а может стать безделушкой. Иронично. Мне понравилось.

На мой взгляд, «Настя» метафора того, что интеллигенция и дворянство в начале 20 века сами сожрали своё будущее, как распрекрасные родители слопали свою дочь. За высокопарными и заумными беседами эти люди не заметили, что мобствеными руками вырыли себе могилу, да ещё и помогали себе, обставляя это красивым антуражем.

Очень грустный, до ужаса красивый текст.

Странное дело, читать было интересно и даже увлекательно — почему-то все время хотелось читать дальше. Но когда чтение закончилось, возник вопрос: «А зачем я это сделал?...» И не только от безысходности и тоски концовки, но и от ярких и почему-то «гаденьких» образов (типа совращения доктором хозяйки или насравших в колодец великанов), которые в памяти засели, а лучше бы это место было предназначено для чего-нибудь другого...

Чтобы понять Сорокина, надо понять, что такое концептуализм.

Михаил Эпштейн попытался определить этот термин следующим образом: «Идеи, понятия, универсалии отвлекаются от предметов, с которым их связывает наивно-реалистическое мировоззрение, и образуют самодостаточную область, «эмпиреи» чистых знаков, «концептов».

И далее следует пояснение на примере трактата художника-мыслителя Ильи Кабакова «Муха с крыльями», где возведение мухи в «слона», в разряд универсалий, раскрывает условность самих универсалий, которые, подобно алгебраическим иксам, могут принимать самые разные значения. В своем трактате Кабаков утверждает, что в качестве первоосновы размышления может быть выбран любой предмет. Его «муха», как философское основание всех оснований, играет ту же роль, что «идея» у Гегеля или «материя» у Маркса, воссоздавая целую систему соотносительных и производных категорий — политических, экономических, эстетических...

***

После идущего выше пояснения, думаю, понятно, чем занимается Сорокин. Потому что, начинал он именно как художник-концептуалист. И по его личному утверждению, концептуализм дал ему великое оружие – дистанцию между им и текстом. Он позволил взглянуть на текст как на вещь.

«И в отличие от традиционных русских писателей, тонущих в своем тексте и не могущих сказать ничего вразумительно, я получил от концептуализма как бы крылья, позволяющие парить над текстом, над этим океаном. За это я концептуальной традиции всегда буду благодарен».

Теперь должно быть понятно, что к текстам Сорокина нельзя относиться буквально. Нельзя напрямую соотносить их с реальностью и искать скрытые смыслы в потреблении фекалий, запекании собственной дочери и поедании ее вместе с соседями и пр.

И именно таким был Сорокин на протяжении довольно-таки длительного времени, пока не перешел от эстетики к этике, решив погрузиться в социальное.

***

Писатели – это такие Кассандры, провозвестники. Они могут каким-то шестым чувством уловить в повседневных малозаметных фактах предвестников будущего мироустройства.

Сорокин считает, что мы неизбежно идем к аналогу диктатуры Ивана Грозного с изоляцией от всего мира, кроме Китая, и разгулом новых опричников. Россия возвращается в средневековье: восстановлены монархия, сословное деление, телесные наказания, официальный статус Церкви; загранпаспорта граждане сожгли добровольно.

В один день главного героя – опричника Андрея Даниловича Комяги, помещается множество событий. И взятие воеводы с изнасилованием его жены, и командировка на Дальний Восток, и посещение бани с принятием новых галлюциногенных наркотиков, и посещение концерта, и пир в здании бывшего французского посольства на Ленинском проспекте, и последующая оргия и еще много чего. Повседневная жизнь царской гвардии, готовой по приказу наброситься на любого, пусть даже вчера – второго лица государства.

А что же народ? Ему обеспечена стопроцентная занятость, разрешены легкие наркотики, он славит царя-батюшку и всем доволен.

Культура воспроизводит лучшие образцы времен застоя, а главный источник дохода государства – «Линия жизни», восьмирядная магистраль прорезающая всю Россию с востока на запад, по которой нескончаемым потоком идут грузовики, перевозящие в Европу китайские товары. (Кто смотрел фильм «Мишень» Зельдовича, может представить ее воочию).

***

Вот такая веселая и вполне еще реальная жизнь. Думаю, эту книгу стоит прочитать хотя бы один раз. Для визуализации возможного будущего, так сказать.

Произведение неординарное и не простое для чтения. Сюжетная схема, безусловно, наша — социальная фантастика. Автор берет за основу идею исчезновения бумажных книг, и доводит ее до абсурда, придумав новое, незаконное увлечение для середины 21 века, «booking grill». Книги больше не читают, на них готовят дорогие блюда.

Вместе с центральной идеей, памфлет обильно сдобрен массой современных общественных комплексов и фобий, так же доведенных до абсурда.

Сценизм высок, однако построен в набоковском стиле, совершенно выбивающемся из законов жанра. Местами проглядывает Пелевин. Сорокин на 90% современный прозаик, и лишь на 10% фантаст.

Роман предназначен для опытных читателей, толерантных к классике и прозе. Для развлекательного чтения не подходит.

Что продают? Спойлер: об этом мы не узнаем до самого конца книги. Впрочем, тут «дают», а не «продают», т.к. в условиях товарного дефицита позднего совка деньги не есть универсальный ресурс. «Продают» — это когда могут купить, а могут и не купить. Тут сметут в любом случае. А еще есть слово «выбросили» (Как говорил американец из анекдота: «У нас такое тоже выбрасывают»). А еще бывает «срочный выброс»... В очереди даже иногда обсуждают что-то, что касается товара. То подошву, то подкладку, то страну производителя. Но это редко. Тут в основном просто сборник самых обычных житейские разговоров, которые состоялись во время стояния в очереди, что создает иллюзию, что люди вроде как одновременно с болтовней еще и делом заняты. Кроме того, раз мы находимся в очереди, то автору всегда можно сделать перерыв на толкотню и хамство. Честное слово, после длительного чтения унылой переклички оно приносит приятное разнообразие как для читателя, так и для бедолаг, застрявших в этом памятнике советской власти. В итоге имеем сатирический роман про то, что в позднем совке очередь есть фон для всей остальной жизни.

P.S. Эпизодически «Очередь» присутствует в «Сахарном кремле». Там ее ужали до одного рассказа, но суть при этом осталась неизменной: описание нравов общества при помощи длинного диалога двух соседей.

P.P.S. Сорокину, судя по всему, скучно, если с внешним видом текста нельзя сделать что-то необычное (см. рассказ «Отпуск»). Там ему было интересно ставить плюсы в тексте. Здесь у него весь роман в виде одного сплошного диалога.

Сперва я наткнулся на восторженные отзывы, которые, как мне казалось, должны многое сказать о самом произведении. Можно сказать, я поверил всем тем людям, которые писали о глубине творения Сорокина, однако каким было мое удивление, когда я начал ЭТО читать... На первых порах читатель замечает вполне сносный стиль: все написано красиво, органично, но уже на второй странице возникает чувство, будто в язык произведения добавили слишком много «сладкого». Первый рвотный позыв возник у меня именно из-за стиля -- ох уж этот щербетно-ванильный слог.

Говоря же о происходящем на страницах... не знаю, как это назвать. Лично я нашел, что эту работу относят к числу новелл, однако не совсем понимаю на чем основан такой вывод. Произведение, на мой взгляд, является рассказиком, да и то с натяжкой -- назвать это художественным произведением я не могу. Конечно, сейчас можно возразить, что это некий литературный шок, эпатаж, но лично я скажу так: это ерунда. Литературный шок -- это Ирвин Уэлш или Брет Истон Эллис, а Сорокин -- это... Сорокин, а «Настя» -- это... кто-нибудь может мне объяснить, что это такое? Что за набор квази-интеллектуальности? На будущее, если герои пару раз держали томик Ф. Ницше, это еще не делает их великими философами, а эту «новеллу» -- чем-то интересным и ценным. Возможно, детальное описание каннибализма и предварительных приготовлений понравится каким-нибудь туземцам Анзикейских племен, но читая подобное от человека цивилизованного, начинаешь сомневаться в адекватности автора. Конечно, мнение субъективное, лично я не увидел ничего интересного в данной работе: да, поначалу стиль кажется интересным, но потом от него тошнит... да и вся работа представляет собой один большой абсурд. Автор топорно подает философию Ф. Ницше, словно пытается показать, что, как уже заметил один комментатор, «аморальная философия калечит», но ведь в работах Ницше каждый человек находит то, что он ищет. Сам факт, что Сорокин мог обнаружить нечто подобное, меня настораживает.

Оценку я ставить не намерен, поскольку считаю, что даже единица будет похвалой.

Выводы: книга варварская и без какого-либо посыла. Любой прием должен быть оправдан, а у Сорокина получается так, что его тривиальная мысль заключена в какие-то рамки человеческого бреда -- и это должно выглядеть... интересно? В общем, прием ради приема -- бред!!!

И да, эта работа -- не преступление против морали, это самое настоящее преступление против хорошего вкуса.

Начав писать комментарий сразу после прочтения книги, поймал себя на том, что перестроиться на современный язык оказалось непросто. Несчастная сотня страниц, а этот лубочно-гротескный язык уже прочно обосновался в голове. Хм, забавный эффект. А что было бы дальше, доведись страниц побольше? Антиутопия превратилась бы в Мечту?

Приятно читается, с интересным послевкусием. Но не оставляет ощущение, что автор «под шумок» подсунул нечто невыразимо гадкое, что пока невозможно распознать в общем букете. Надо будет перечитать через время.

Не стоит пересказывать сюжеты Сорокина психиатру, но если кратко: немецкий ученый Розенталь, вместе с изобретенной им технологией дублирования умерших, бежит из фашистской Германии в СССР, где его припрягают к массовому дублированию стахановцев. В тайне, для себя, он дублирует Вагнера, Мусоргского, Чайковского, Верди и Моцарта, но, после смерти ученого и развала Советского Союза, композиторы оказываются брошены на произвол судьбы посреди лихих девяностых. Первое действие оперы — шикарная и остроумная сатира на любимую сорокинскую тему судьбы творческого человека в России. Ну а произносимое в конце «У государства нет денег на ваше содержание» — это вообще вечный актуал (опера была поставлена в 2005 году, задолго до «но вы держитесь»). Второе действие уже не настолько оригинально. В нем Сорокин просто отдает дань уважения жанру оперы, собирая попурри из произведений упомянутых композиторов, и перемигивается со знающим читателем/зрителем. Заканчивается все любовной драмой совершенно в духе Верди, что, с одной стороны, довольно эпично, но с другой — бессовестно предсказуемо.

За что люблю Сорокина — так это за то, что он может взять любой банальный сюжет из обыденной жизни и ударить им об стену.

Поход, чаёк, созвездия — типичный набор унылого рассказа эпохи соцреализма, где учитель/старший товарищ кормит своих учеников байками либо о героическом прошлом, либо о чудесном будущем и это всё ученики усваивают, принимая всё как есть.

Здесь же точно такой случай, просто вместо баек у нас присутствует кое-что другое...

Суть думаю здесь проста — что выйдёт из учителя, то учеником и усвоится, хоть хорошее, хоть плохое...

Никак не могу поставить этому рассказу меньше десятки.

Есть такие «абсурдные» загадки, которые загадывают детям, видимо, для того, чтобы приучать их к абстрактному мышлению. Типа «два кольца, два конца, посередине гвоздик». Ребенок вряд ли сам догадается, что это не очки, прибитые к переносице, и не висящий на гвозде бюстгалтер, а всего лишь ножницы. Но обязан в подсказанном «верном» ответе почувствовать некую красоту. Из этого познавательно-эстетического чувства в конечном счете происходит весь современный авангард. Как, впрочем, и вся наука.

Подобные загадки есть и для взрослых, хотя и не несущие в себе познавательных начал. Например: «В глазах тоска, в зубах доска, дверь на крючке, жизнь на волоске». (Человек провалился в деревенский сортир). А теперь представьте, что приятель вам загадал нечто такое вот заковыристое, вы долго мучились и, конечно, наконец, сдались: «Ну и что же это?» А в ответ услышали чистосердечное: «Не знаю, сам только что придумал». Издевательство, правда? К чему это всё — далее станет ясно.

Итак, «Лед». Если честно, к концу первой части я искренне хотел бросить чтение этого отборного гумна. Еле дотерпел до второй. Помогала мысль, что ну не может ведь столь прославленный стилист так бездарно писать — видать, что-то тут не так. Мерзкие однобокие персонажи, тупые банальные сцены — какой-то оплощенный, выхолощенный от остатков смысла Босх. И вроде бы пока только экспозиция, но она всё тянется, тянется, тянется… И какой-то дешевый выпендреж с описанием действующих лиц в шаблоне пьесы. Причем профиль персонажей чисто внешний: возраст, длина ног, цвет волос, одежда. Ни мимики, ни выражения глаз у них нет. А хваленый стиль? Это же ужас какой-то! И дело не в эпатирующем обилии мата. А именно в неряшливой убогости.

Вот, скажем, точки вместо запятых, нарочито короткие предложения. Прием не нов. Его, например, Эдуард Веркин часто применяет. Речь получается резкая, рубленая. Но сие хорошо, когда повествование требует такой стилистики, когда она естественна и не мешает читать. А в первой части «Льда» точки чаще неуместны, как метеоризм в такт Моцарту. Сидишь и думаешь: «У автора что, совсем слух отбило?»

Или вот череда предложений без сказуемых, вроде классического «Аптека. Улица. Фонарь». Да, так удобно «рисовать картинку». Но даже в отсутствии глагола предикативность-то все равно есть (как бы пропущен глагол to be), и в русском языке она очевидно тяготеет к настоящему времени. Ну, например: «Ночь. Фонарь. Захламленная квартира. Ветхий диван. На диване — Ваня». Что вместо тире вставить? Скорее «лежит», правда ведь, чем «лежал»? А у Сорокина упорно прет прошедшее время, что меня лично постоянно «выбивало» из текста. Просто издевательство какое-то, а не литература.

Но началась вторая часть, написанная от первого лица — и я зачитался! Оказывается, писать-то автор умеет. (Кто бы мог подумать?!) Да еще как! Наблюдать, как по мере взросления рассказчицы меняется ее речь — сплошное удовольствие. «Бесстильность» первой части, оказывается, была нарочитой. А ведь написать плохо, умея писать хорошо — тоже еще надо суметь.

При этом ощущение, что надо мной издеваются, не прошло, а только усилилось. Уже не в связи с формой, а в связи с содержанием: мне впаривают какой-то космогонический бред, и эдак на полном серьезе... Потребляемый месседж стал все сильнее напоминать «Парфюмера», только там Гренуй один, а тут их целая орава. Слава богу, после второй части в книге идет небольшая третья, а затем и совсем маленькая четвертая.

В итоге выясняется, что метафора «говорить сердцем» несет в себе у Сорокина некий изощренный полиморфизм. Сердце вообще-то — обычный насос. Режимы работы которого, однако, тесно связаны с эмоциональной сферой — отсюда во всех человеческих языках всякая образность имени Мутко. Бывают, мол, слова «от ума», а бывают «от сердца». Для начала автор применил вполне обычный способ создания фантдопов: «А что получится, если вместо переносного смысла взять да подставить прямой?» Вот двадцать три сердечных слова, и кто поймет их все — достигнет просветления. Вот только со светом что-то не так. Понятие «сердечность» выворачивается наизнанку… и еще раз наизнанку… и в конце концов обессмысливается напрочь. Или как-то так. Углубляться не стану, ибо это будет раскрытием... может, не сюжета, но чего-то не менее важного для свежести восприятия романа.

С выставлением оценки у меня, признаюсь, возникли проблемы. Я ведь обычно сужу по своему впечатлению от прочтения текста. А каков текст сам по себе, без учета моих чувств... хрен его знает. Кто я такой, чтобы претендовать на объективность? И всё же в метафоре «одни пишут умом, другие сердцем» есть для меня нечто прикладное. Конечно, такая классификация как минимум не полна, ведь в человеческом теле имеются и другие органы. Нынче, например, выгодно писать с использованием мочеполовой системы (Сорокин, кстати, это прекрасно знает и использует). А еще у многих авторов активно задействован желчный пузырь, что тоже весьма содействует популярности (самый выдающийся пример — Пелевин), поскольку обычно оные пузыри взаимодействуют друг с другом гораздо живее, нежели сердца.

Так вот не люблю я книги, написанные умом и желчью, пусть даже ум отточен и желчь точна. Добродушная ирония мне куда милее едкого сарказма. Но здесь особый случай. Во-первых, нельзя не признать высочайшее мастерство автора во владении языком и происходящее из него имманентное эстетство текста. Во-вторых, в романе на самом-то деле нет ни сарказма, ни иронии, ни радости познания, ни горечи его плодов, ни самолюбования, ни самобичевания, вообще ничего нет, кроме циничной отстраненности паталогоанатома. «Никель зеркален, вакуум строго пуст». Всё. Действительно, какой может быть в книге смысл, если его нет ни в жизни, ни в природе? И если тебе вдруг показалось, что ты увидел в ней что-то глубокое и мудрое — не обольщайся. В лучшем случае тебе объяснили про ножницы, в худшем — просто поиздевались. Содержание романа сводится к древней максиме: «Всё фигня, кроме льда. Но, впрочем, если подумать, и лед — тоже фигня». Прочее — лишь буквы на экране читалки.

...Рекомендовать кому либо эту книгу я бы поостерегся. У одних она может вызвать восторг, у других — глухое раздражение. Неординарность автора очевидна, но сама по себе кайфа не гарантирует. И этот свой бессмысленный отзыв, увенчаю, пожалуй, возникшей по двойной ассоциации (наверное, трудноуловимой, но если смыслов нет нигде и никаких в принципе — то чем я хуже Сорокина?:)) цитатой песни Владимира Ланцберга, которую в нашей компании называли «песенкой человека, запертого в привокзальном туалете»:

Все бы ладно, и все бы ничего, да с замком никак не сладить.

Нынче в ночь на кулички pаз в году отпpавлялись поезда.

Только дверь кто-то запеp и ушел втихомолку, на ночь глядя,

На ночь глядя, такие вот дела, и не деться никуда.

...

(А далее алчущие да погуглят.)

Когда я начал читать рассказ Сорокина, то подумал, что он описывает фантастические приключения какого-нибудь местного супермена, столь легко у главного героя Витьки получилось отметелить поселковых ребят на дискотеке. Впоследствии, когда раскрылась подоплёка поступков Витьки, всё встало на свои места. В описанное в рассказе я поверил, потому что был знаком с девушкой, которая, обладая приемами карате, развлекалась тем, что в ночное время иногда отрабатывала приёмы на случайных прохожих. Поэтому появление спортсмена с похожими навыками на сельской дискотеке, желающего проверить свои навыки на живых тренажёрах, напомнило, что подобное могло иметь место в реальности.

Как я понял, случившееся произошло в лихих девяностых в одном из загибающихся депрессивных рабочих посёлков, коими наполнялось постсоветское пространство того периода.

Рассказ очень динамичный, жёсткий и натуралистичный, так что внешняя канва способна увлечь на несколько минут. Второй же слой произведения показывает, сколь раздробленным уже на рубеже девяностых было наше общество. Никакой дружбы народов, о которой вещали с высоких трибун партийные бонзы, не было, так же, как в позднесоветский период не было сплочённости даже между смотрящим свысока городом и огрызающейся на это высокомерие деревней. В финале рассказа автор рассказал об этом словами одного из персонажей, который цинично объяснил, что ничего хорошего российскую глубинку не ждёт.

В принципе, автор ничего нового не сказал этим произведением, но погружение в действие было стопроцентным, а потому рассказ для меня был довольно интересным.

«Прочтите главу, составленную из пародий на советские стихи — с точки зрения языка и главной его стихии (бытовой речи) все эти стихи не просто выспренни, они бессмымленны.»

Из отзыва на роман Сорокина «Норма» (орфография источника сохранена).

Норма это, разумеется, символ (хотя едят его отнюдь не символически и за подделку можно хорошо схлопотать), но понять, что она символизирует, по первой части романа невозможно. Но можно предположить. Если идеологическую дурно пахнущую атмосферу жизни в СССР, как считают некоторые, то это может быть только следствием невнимательного чтения. Такое понимание символичности нормы отпадает, как только читатель узнаёт, что норму ест далеко не всё население страны, ведь таких девушек (и не только девушек), как продавщица Вика, очень много*. В других частях романа норма не упоминается, т. к. мимолётное «нормальная норма» из второй части относится к сменной норме на производстве. В результате роман, представляющий из себя сборку совсем (или почти совсем) не связанных между собой разделов, кажется незаконченным. Недостаёт какого-то связующего звена, где всё вставало бы на свои места, в том числе и тринадцатилетний (?!) мальчик, дающий рукописи оценку, почему-то вызывающую раздражение высокого начальства. Писать что-либо о таком произведении в целом, на мой взгляд, бессмысленно, а раз так, то я и решил написать только об одной, показавшейся мне наиболее интересной, части романа, основанной на небольшом числе стихотворений советских поэтов, которые, по мнению Автора, регулярно подпитывают (подпитывали) себя нормой**.

Читая роман, можно вообразить себя роющимся в нормальной навозной куче нормальным петухом, постоянно натыкающимся на нормальные жемчужные зёрна. С одной поправкой. Петух, ясное дело, был бы огорчён, он-то ищет зёрна ячменные, но читатель, будучи тоже двуногим существом, но без перьев (отличие весьма существенное, с Платоном спорить не буду), быстро поймёт, что время он расходует отнюдь не впустую. Одной из таких жемчужин мне показалась речь главного обвинителя, в которой он демонстрирует необъятную эрудицию, то и дело при этом переходя на виртуозную матерщину, что было довольно модно (не в общественных, конечно, местах) в описываемые в романе (в первой части) времена. Получилась замечательная пародия на речь прокурора в суде присяжных. Дальше идут короткие полустихотворные рассказы, в которых Сорокин остроумно шаржирует многих очень и не очень известных поэтов, начиная от графомана Льва Зубачёва и кончая Евгением Евтушенко. Назову ещё несколько имён: Александр Прокофьев, Михаил Исаковский, Иосиф Уткин, Алексей Недогонов, Степан Щипачёв, Ярослав Смеляков, Михаил Светлов, Евгений Долматовский, Николай Майоров, Геннадий Некрасов, Зинаида Александрова, Николай Букин... Некоторые стихотворные основания сюжетов принадлежат, вероятно, самому Сорокину, авторов небольшого их количества мне установить не удалось. Приведу здесь одно из двух таких стихотворений, опубликованных в сети на одном поэтическом форуме от имени Теплякова Григория Игоревича***:

Совещание инженеров

В управленьи застал рассвет,

Гаснут лампы, и сумрак серый

Входит медленно в кабинет.

Я смотрю в знакомые лица,

Удивительно, как могли

За одним столом уместиться

Столько строек моей земли!

Волхов, первенец гидростанций,

Открывавший пути весне,

Молодым навсегда остался

И творец — старичок в пенсне.

Этим взглядом, прямым и пылким,

Смог он будущее постичь,

Эту руку в узлах и жилках

Пожимал Владимир Ильич.

Вон сидят над проектом трое.

Это ими возведены

Чиркизстрой и два Днепростроя

До войны и после войны.

Вон питомцы гвардейской славы,

По осанке ты их узнай,

Наводившие переправы

Через Вислу, Одер, Дунай.

Крутоплечи, тверды, что камень.

На подошвах сапог земля,

С отложными воротничками

Перешитые кителя.

Рядом с ними геолог, упрямый,

Несговорчивый человек,

Краткой сталинской телеграммой

Окрылённый на весь свой век.

Собрались сюда эти люди,

Значит, в срок иль быстрей, чем в срок

Город встанет, плотина будет,

Море вспенится, хлынет ток...

Инженеры великой стройки

Сквозь табачный сухой туман

Видят в окнах, как на востоке

Поднял солнце портальный кран.

Это стихотворение (слабоватое, конечно, но с очень ясным и красивым подтекстом) послужило основой миниатюры «Ночное заседание», где солнце на самом деле поднимается краном на тросе. По видимому, суть здесь в том, что русский строитель даже восход солнца не может обеспечить, не употребив крепкого словца. Стихотворение вошло в миниатюру полностью в виде разговора председателя горисполкома с секретарём обкома. Я привожу его здесь с единственной целью — если кто-то знает автора (а похоже на позднего Светлова), пусть не сочтёт за труд сообщить мне, чьё оно.

В седьмой части романа много таких пересмешников различных стихотворений. Но два микрорассказа занимают здесь особое место. Это, во-первых, «Диалог» — блестящая миниатюра, где Сталин и Берия разговаривают стихами Евтушенко. И, во-вторых, «Сигнал из провинции», сделанный по одному из лучших стихотворений во всей советской поэзии «Хорошая девочка Лида» Я. Смелякова. Пародии Сорокина в подавляющем большинстве имеют довольно злой подтекст (а часто таков и сам текст), но в «Сигнале из провинции» зла нет ни капли (спекулянт Апрель Семён Израилевич, это пустяк). Полковник КГБ ставит на место днепропетровского капитана, приказывая не трогать упрямого мальчишку: «Пусть пишет. На полюсе Южном — огнями. Пшеницей — в кубанских степях. А на русских полянах — цветами. И пеной морской — на морях.» Гораздо более типично для Сорокина выстроен микрорассказ «Самородок» по стихотворению Зинаиды Александровой «Золотые руки». Здесь и полковник (видимо ещё НКВД), соответствующий времени расцвета репрессий, и финал одновременно и фантастический и страшный, заставляющий вспомнить «людоедский» рассказ Сорокина «Настя».

Не могу не отметить ещё несколько микрорассказов из этой серии. Это «Память о встрече» по стихотворению Иосифа Уткина «Подари мне на прощанье», где расстрелявшие лейтенанта чекисты делят между собой его вещи, как настоящие разбойники; «Морячка» по одноимённому стихотворению М. Исаковского (моряк дарит девушке сердце с вытатуированным на нём якорем) и «Одинокая гармонь» по его же шедевру «Снова замерло всё до рассвета». В последней миниатюре Сорокина «великолепная семёрка» искусствоведов в штатском по доносу деревенского библиотекаря расстреливает ищущую кого-то в потёмках гармонь (!).

Встретилась мне среди этих миниатюр и такая разновидность столь любимого Сорокиным абсурда, как ляп, причём ляп существенный, очень заметный. Это «Шторм» по стихотворению Г. Некрасова, которое начинается строкой «Пять вымпелов кильватерной колонной держали курс в открытый океан», а предпоследняя фраза такова — «Впереди в розоватой дымке показался Севастополь.» Незадолго до этого звучит доклад командира корабля: «Подходим к Севастополю, товарищ адмирал!». Всего этого в стихотворении, естественно, нет. Это вообще наихудшая миниатюра, она не тянет даже на ячменное зерно, какой уж тут жемчуг.

Кому-то может не нравиться Сорокин и, в частности, первая часть романа «Норма». Но прочитать его седьмую часть, по-моему, есть смысл. То же самое скажу и о второй части, где вся жизнь человека буквально от момента рождения до момента смерти, описана «в двух словах», изредка повторяющихся.

*) Один из героев первой части (Ярцев Виктор Кузьмич), ударник-передовик, норму употребляет недавно и сам добровольно решил («надумал», как он говорит) это делать. «Когда-нибудь и ты надумаешь», — говорит он товарищу. В романе (там же, в первой части) норма сравнивается с перке и говорится, что она нечто более сложное, чем лечение. По-моему, пакетик с детским калом, называемый нормой, служит для ослабления противоречий между внутренним миром советского человека и внешним идеологическим давлением на него. Основано действие нормы на известном принципе — человек есть то, что он ест. У регулярно потребляющих норму проще складываются взаимоотношения с государством, из чего следует, что человек мыслящий, но не потребляющий норму, имеет реальный шанс превратиться в диссидента.

**) В части, названной «Времена года», Автор поясняет, чем, по его мнению, отличаются хорошие стихи от «нормированных». Поэтами, употребляющими норму, написаны два стихотворения из двенадцати. По понятным причинам это «Октябрь» и посвящённое Ленинскому субботнику стихотворение «Апрель».

***) Этот автор (Тепляков) пишет на форумах под различными псевдонимами. Стихотворение «Шторм» — под псевдонимом Геннадий Некрасов, стихотворение «Памятник» — под псевдонимом Николай Майоров, стихотворение «Хорошая девочка Лида» — под псевдонимом Ярослав Смеляков. А вот стихотворение А. Кушнера Тепляков почему-то поместил на форуме с указанием настоящего Автора. Под каким псевдонимом Гриша вынес на форум «Совещание инженеров», я пока не знаю.

«Окружение», это про то, как бесстрашные бойцы стреляют-убивают-умирают, а потом, если надоело, просто уходят с поля боя и едут домой на метро. Забавный гротескный рассказик написан во времена позднего Брежнева. Он воспринимался как фантастика до начала 90-х годов, а в 90-е смотрелся мрачным пророчеством в стиле истошного крика Юрия Шевчука про «предчувствие гражданской войны». Но «Окружение» не на сто процентов совпадало с алармистскими настроениями, поэтому вызывало некоторое раздражение несерьёзным тоном.

Сейчас же, наконец, стало ясно, что именно имел в виду Сорокин в далёком 1980 году. Это, конечно, реконструкторские игры. Взрослые мальчики самозабвенно играют в героев. Убивают и пафосно умирают на фоне скучноватой обыденной жизни, на фоне костромского сыра и пакетов с молоком. И знают, что, когда кровавая игра надоест, всегда можно переодеться в штатское и выйти из игрового пространства. «Стрельцов» и «Прилепин», например, так и сделали, в точности, как в «Окружении».

Короткий рассказик о поисках русского человека уютненького АДА.

Да, наш АД не такой уютный, как АД заграничный.

Тут нельзя вырваться из оного, тут можно только поменять его на другой, да и то на короткий срок.

Да и попасть туда не просто — нужно пройти кучу унижений, чтоб вырваться отсюда.

«Эта свинья в кителе поставила печать. Но какой ценой, Господи! Опять пощечины, хриплые обещания «выпустить кишки по возвращении». Опять чудовищный, нечеловеческий разговор. Я не могу с ними разговаривать. Как они любят и умеют унижать!»

После такого и Дахау в альтернативном 1990 году, где СССР и Третий Рейх мирно сосуществуют кажется долгожданным аттракционом с увеселительной программой.

Кому-то страшно Дахау, но русскому беспартийному в нём хуже уже не будет.

Он даже обрёл там своё счастье.

Вот что действительно страшно.

Отлично подано, отлично прорисован мир для такого короткого рассказа — и в этом весь Сорокин...

Онтология будущего, или исследование пустоты

Романом в привычном понимании «Теллурию» сложно назвать. Вместо героев — калейдоскоп лиц и персонажей, закрученных в броуновском движении бытовухи. Сюжета как таковой не прощупывается — есть некие направления, в которые автор устремляет свой острый постмодернисткий язык.

Но о чем же эти все зарисовки будущего мира? Вокруг какого центра притяжения они крутятся?

На мой взгляд, тема романа — это Пустота. Самая что ни на есть постмодернистская категория, которую можно исследовать бесконечно. Пустота в голове, душе и в будущем...

Если разложить сценки, то отчетливо прослеживается две категории наполнения. Первая — это собственно теллур. Его используют чтобы погрузится в мир, где все по настоящему. Основными пользователями гвоздей выступает интеллигенция, творческие люди. Илита, одним словом. Только гвозди способны заполнить захватившую их пустоту. Никакой альтернативы этого лекарства от саморефлексии автор не дает. Молоток и гвоздь. Да, эти герои образованный, говорят красивым языком, у них хорошее образование и манеры, они знаю толк в однополой любви (ну фишка Пелевина, без этого никуда).

Но есть и вторая категория, кому не нужен теллур. Выбравшие простую жизнь обычные люди. Чернь. Еда, водка, вера в хорошего царя и стабильность. Показательно, что последняя сценка прям кричит об этом, где герой так и говорит. Что еще человеку надо? Этакое возвращение в природу, к православным истокам. В этих сценках даже речь и мысли персонажей меняются. И никакие гвозди им не нужны.

Вот и все альтернативы, рисуемые автором. Заполнение пустоты металлом или банькой-верой-гармошкой?

В этом смысле идейное наполнение романа — тоже в какой-то мере пустота. Искать смыслы здесь у автора можно долго, но его нет.

Наслаждаемся пустотой.

PS:

Но написано очень. Уровень владения текстом выше похвал.

Чтож, Владимир Сорокин после публикации «Сахарного Кремля» одумался, понял, в чем правда, осознал, что Гарант Стабильности покинет своё кресло отнюдь не в обозримом будущем. Вот уже несколько лет подряд Сорокин старательно обличает загнивающий бездуховный Запад, проживая, впрочем, именно в этом логове бездуховности. В «Манарага» Сорокин переписывает своё легендарное «Голубое сало», упрощая, примитивизируя и добавляя идеологические акссесуары из своей пьесы «Щи». А выпад в адрес Прилепина вставлен лишь потому что Прилепин — реальный конкурент Сорокина в борьбе за приязнь российского официоза.

Не удивлюсь, если в скором времени Владимиру Сорокину на Первом канале российского телевидения поручат вести какой-нибудь обзор.

Кто-нибудь скажет, что это типичный «крымнаш головного мозга» и ошибётся, потому что «Теллурия», парная к «Манарага» книга, была опубликована аж в 2013 году.

Но хуже всего в «Манарага» то, что В.Сорокин, автор этой книжки, пытается понравиться читателю и неискренне заискивает перед ним.

В начале своего творческого пути Сорокин всегда играл с дискурсами, создавая странные «мерцающие» тексты, имеющие отношение не к реальности, а к литературе или к речевым стандартам советской эпохи. То есть, он сознательно ограничивался такой... герметически закупоренной повествовательной стратегией, не связанной напрямую с заоконной реальностью. Сорокин описывал речь советских людей, но не их поступки. А тут вдруг взял да и написал совершенно «нормальный» рассказ, в котором действуют не дискурсы, а вполне узнаваемые персонажи, похожие на реальных (встречаемых в реальности) человеков.

Наверно, самому Сорокину этот рассказ представлялся фантастическим (как и другие его тексты того периода). Чтож, он заблуждался. «Поездка за город» — самый что ни на есть кондовый реализм, против которого Сорокин пытался выступить. То, что поступки героев рассказа ничуть не гротескны, напротив, банальны до отвращения, сам сочинитель рассказа, хороший богемный мальчик из элитной столичной семьи, не догадывался.

Вот это я деграднул! Впервые прочитал книгу на смартфоне, и это был первый роман Сорокина в моей богатой читательской биографии.

Поздно я для себя открыл этого замечательного автора. И конечно, не любя хейт ради хейта, должен сказать о плюсах прочитанной книги и только что обретенного автора... Что и говорить, наши сердца тянулись друг другу. И уж не знаю, как там у Владимира Георгиевича, но мое сердце трепетало каждую секунду чтения, да еще как... Я прекрасно понимал чувства просыпающихся к жизни персонажей...

Потому что молва оказалась правдивой — Сорокин и впрямь замечательный стилист. НУ, или талантливейший имитатор чужих стилей, но проделана работа над языком на таком уровне, что это уже не важно. Во первых строках книги кажется, что за примитив?.. А примитив этот затягивает так, что глаз не оторвать. Крохотные страничке смартфонного ридера мелькают с частотой вентилятора. Язык пластичный, постоянно меняющийся, что твой Протей, яркий, живой.

И это не пустая болтовня соловья-балаболки, автор глубоко мыслит и ему есть что сказать своему читателю, сочувствующему или оппоненту. Мыслей бездна, теории — буквально — космического, вселенского масштаба. Автор копает в вопросах бытия, человека и человеческого общества на глубину, до которой и метростроевцы не докапываются.

А мысли-то насколько прекрасны! Бог — нарциссический садист-психопат, создавший Землю и человечество по ошибке.

Назначение ангелов на грешной нашей планете — скорейшее ее уничтожение, исправление божественной ошибки.

История России — это геноцид в выгребной яме.

Все русские люди и люди, вращающиеся в орбите русского мира, представители соседних и близких по духу народов — это мрази, дегенераты, говноеды, мерзота и бобочущий кровавый фарш.

Все жители Советского Союза во время Великой Отечественной занимались только тем, что срали и ссали.

Фашисты были хорошие, поили всех шнапсом, пивом и кормили до отвала. Потом проклятые коммуняки их погнали прочь со своей земли, немцы обиделись и посжигали все за собой, угнали людей в рабство, но обращались хорошо как с ценными работниками. До самого конца старались оставаться гуманистами.

Смерш не поймал за время войны ни одного шпиона и диверсанта и расстреливал только невиновных по сфабрикованным обвинениям.

И вообще все население СССР состояло из кровавой гэбни и номеров в расстрельных списках, а все жители демократической России шлюхи, наркоманы, бандиты и упыри-банкиры.

И это только несколько рандомно выбранных слоев из бесконечнослойного пирога сорокинской мысли.

И вот как такое может оставить равнодушным?! Я думал ,что омерзительней «творчества» Солженицына, Акунина, Улицкой, Быкова, Яхиной и иже — легион — с ними быть не может. А вот и нет! Может! Я же говорю — поздно узнал (либероидно сдвинутые дегенераты из «элитки» так и говорят на полном серьезе — великий писатель земли русской, который открыл нам нас самих (что правда то правда)) Сорокина.

Конечно, он давным давно заявил, что все его писания — это буквы на бумаге. Потому что, если на секунду воспринять эту бесчеловечную похабщину и живодерский пир имморализма всерьез, то такого писаку надо просто стрелять как бешеную собаку. Потому что это не книга, а гнойные излияния психопата-потрошителя, которому хватило ума не детей в грязном подвале резать, а издеваться над несчастным человеческим сознанием в промышленных масштабах и выдавать все это за литературную игру.

Как такого можно с Пелевиным сравнивать? Это не оскорбительно, это чудовищно! Пелевин — обычный хороший русский писатель, со своими тараканами, конечно, но с правильным нравственным посылом и константами — иначе настоящим сатириком не стать — и подлинным пафосом добра и красоты. Его книги мрачны и полны человеческими трагедиями, что делать — он честный автор, который хочет чтобы мир стал лучше, но не скрывает мрачных сторон бытия.

А вот Сорокин, пожалуй, избыточно своеобычен. Если российское общество не сможет выработать антител против него или других сходно мыслящих или пишущих персонажей, то оно погибнет, и наше наследие будут изучать археологи будущего, указывая на книги Владимира Сорокина, как на один из явственных симптомов тяжелейшей болезни, уничтожившей уникальную цивилизацию.

Оценка будет!

Сочинялся Сорокиным этот текст как скольжение по мотивам советской интеллигентской мифологии конца советской эпохи. Во-первых, инверсия «Ады» Набокова, в которой США описаны, как псевдобунинская Россия. Это важно, потому что в кругу советской интеллигенции существовал экзальтированный культ Набокова (которого, естественно, знали понаслышке, но мало кто читал). Ну вот Сорокин и описал Россию как бы набоковскую, без советской власти, но с «дабль-смирнофф». Во-вторых, перестроечные ужасы «предчувствия гражданской войны», доведённые до карикатуры. В-третьих, реальный жаргон позднесоветских гопников, совмещённый с изысканным перечислением интеллектуальных фетишей столичной элитарной интеллигенции, заканчивающийся невнятным бормотанием ни о чём.

Прелесть какая.)

Да, Вы не ослышались и прочитали верно, с Вашим зрением всё в порядке!

Да, прелесть в этом есть, как есть прелесть в блюде с зажаренными скорпионами или тарантулами, и не важно, что это не каждый отважится хотя бы попробовать, не то что съесть целую тарелку.

Но ведь если Вы не хотите это есть, это же не проблема тарелки с жареными насекомыми, согласитесь?

Это только ваша проблема, что бы Вы там себе не думали...

Сорокин — это шеф-повар современной русской литературы и он умеет подать читателю обыденность как нечто мерзкое, и нечто мерзкое как обыденное, а чтоб такое приготовить нужен недюжинный талант.

Может кто-то назовёт «Сердца четырех» пошлятиной и чернухой, и может я даже где-то соглашусь, но всё равно это высший сорт, то самое блюдо от шефа, которое не всем по вкусу, и не всем понятно, как ТАКОЕ можно есть (читать), нахваливать, да ещё просить добавки.

Не надо тут искать скрытый смысл, какой смысл можно найти в варёном картофеле например, если сравнение с жареными тарантулами Вас чем-то не устраивает?

Этим надо наслаждаться, как приёмом пищи, смаковать каждую букву и использовать как продукт питания (пусть духовного, но всё же...)

Наивысший балл — 10.

Я конечно необъективен до безобразия, потому как поклонник и фанат литературной кулинарии Владимира Георгиевича.

Приятного аппетита (чтения)!!!

Остроумный и точный рассказ, зачем-то раздутый до размеров романа. Отличные стилизации под русскую классику. Умело и зло обстебанный Прилепин.

Я могу ошибаться, однако мне кажется, что повесть “Метель” – это один из лучших выборов, который можно сделать, собравшись начать знакомиться с творчеством Сорокина.

Не разу не брав в руки не одного произведения автора, я часто слышал о нём как о человеке, тонко чувствующем таковую “русскую душу” и способного притом на глубокий анализ социальных и политических течений. Рецензенты и критики чуть ли не кличут Владимира Георгиевича современным классиком, а я и одного текста не знаю – не дело. Однако теперь знаю, и пожалуй могу лишь согласиться с теми, кто столь благосклонно относится к творчеству Сорокина.

Какой-то особенно чёткой мысли по поводу того, как можно описать впечатления от текста, или как можно описать сам текст, на удивление нет. С чувственного пьедестала воззрения сразу вспоминается глобальная наполненность повести таким знакомым и вместе с тем стыдливым, что ли, духом простой русской беспечности. С ним каждый человек обширных просторов северной Евразии вынужден встречать мракобесие своей природы и своего общества, с ним каждый человек и живёт проще да веселее. Однако с ним же голова куда меньше занимается чем-то кроме первичных надобностей быта. Думаю, не читай я до сего момента Солженицына, подобный опыт восприятия стал бы первым для меня: столь проникновенным, чувственным. В этом, кажется, и кроется тонкое умение понимать и описывать обыкновенную личность с обширных прерий России: кажется – простое дело, а по правде и не каждый справится, чтоб доверительно, чтоб так знакомо и понятно.

Подобным образом идёт построение и фантасмагорического мира Сорокина. Как мне известно, этот мир имеет место быть в нескольких произведениях автора. Однако я видел его лишь в одном, пока что, по крайней мере. И информации, полученной в “Метели” уже вполне достаточно, чтобы сказать, насколько этот мир близок современному русскому, а может и русскоязычному, обществу. Дело тут опять же в тонком умении понимать и преподносить. Владимир Георгиевич на основе личностных воззрений на современное общество формирует свой фактурный мир, который вместе с явственным футуризмом являет социальный атавизм как нечто само собой разумеющееся. Плохо это, или хорошо – считать читателю под эгидой полученных впечатлений. Но что это факт – прослеживается однозначно. Сочетая традиции неведомого будущего, о котором мы может только предполагать, и царской России прошлого, Сорокин создаёт нереальный коктейль. Одновременно такой, как говорится, “свой”, и вместе с тем пропитанный чем-то свежим, даже не так – относительно незнакомым. А “относительно” потому, что каждый сюжетный поворот, каждое важное для сценария событие как-то смутно, сквозь мглу аллюзий, являет нечто знакомое, нечто злободневное и широко обсуждаемое. И в этом есть ещё одна прелесть. Один лишь финал чего стоит – столь тонко и вместе с тем толсто подчеркнуть одну из важнейших, по мнению автора, проблематик сегодняшней России – это надо уметь.

Однако в целом, о чем рассказывает “Метель”? А вот здесь сложнее, ибо через призму перманентного пути через не успокаивающуюся стихию, Сорокин рассказывает обо всём и сразу, что беспокоит русский, или, опять же, русскоязычный народ. Это и темы отстранённости политических верхов от народа, наркомании, подспудного разврата, сокрытого под мишурой из веры и благопристойности. Всё это выглядит особенно уникально благодаря тексту, старательно стилизованному под культуры 19-20-го века. То, о чём рассказывается и то, как рассказывается, формирует дополнительный пласт восприятия. Это что-то новое, оригинальное и до сего момента незнакомое. И это всё несмотря на простой, если не сказать заезженный сюжет, который уже встречался у классиков не только иных народов (Джек Лондон), но и русских – Лев Николаевич Толстой. С последним вообще крайне много текстовых и тематических соприкосновений, в чём видится только подтверждение ранее описанной темы общественной стагнации.

И вот из этого чётко выходит финал. По нему “Метель” представляет из себя каждое второе драматическое произведение, так или иначе затрагивающее русский народ и Российскую державу. Это грустно, это злободневно. Последняя сцена – вообще отдельный момент для панихиды и рукоплескания. Тут даже не столь занимательно то, насколько “в лоб” подаётся аллюзия на реально происходящие события, а то, сколь эти события аутентичны и для сегодняшнего дня, а ведь с моменты написания прошло уже около 10-ти лет… Под таким углом посмотришь, так и задумаешься: а может и не столь фантасмагоричен мир, изображённый Сорокиным в его цикле “История будущего”? Может действительно, это – будущее. И не некое, в параллельной вселенной, а наше? Те же просторы, те же проблемы и недомолвки. Детали разные, а суть одна… Делать с этим что-то надо. А вот что? Это подумать следует. И повесть-то не наставляет. Лишь рассказывает. А думать – это уже читателя задача. Он побывал в метели, почувствовал, каково оно, а дальше уже за ним.. за нами.

Конечно, «Триумф Времени и Бесчувствия» это, скажем так, не классическая проза Сорокина, это сборник из четырех либретто, по каждому из которых существуют оперные постановки, отыгранные с разным успехом и разной реакцией зрителя, но, считаю, что в роли самостоятельных литературных произведений, без музыки и актеров, представленные в сборнике либретто заслуживают особого внимания. Зная способности Сорокина в драматургии, я не сомневался в том, что и либретто должны получится. Я не ошибся. Сорокин в этом сборнике разный — созерцательный и чуткий, экспериментальный и глумливый. Каждое либретто имеет отличный от остальных характер и стиль, но четко выверенный под реалии оперы, что, собственно, и раскрывает Владимира Сорокина как способного драматурга умеющего творить в разных плоскостях, успешно сохраняя особенный колорит своей прозы, при этом преобразуя его в подобающий оперным постановкам вид. В этом разнообразии, в данном случае, есть достоинство сборника. Подробно останавливаться на каждом либретто я не буду, уж лучше сделаю это в отзывах к ним самим. Тут же скажу, что при чтении, в сознании действительно воображается, создаётся образ своей собственной оперной постановки, со своими актерами, в реальной жизни может и вовсе не существующими, со своими декорациями и со своими страстями. И это прекрасно!

Описываемые в либретто действия ощущаются по-настоящему «оперно», общее ощущение от чтения сильно разнится с чувствами от чтения прозы, при этом всё равно, в каждом предложении и строчке, будь оно изысканно-красивым («Триумф Времени и Бесчувствия») или же абсурдно-причудливым («Сны Минотавра») ощущается авторство, слог Сорокина. К слову о том, что некоторые называют «сорокинщиной». Некой «чернухи» в сборнике, как по мне, довольно немного. «Триумф Времени и Бесчувствия» и «Дети Розенталя» совершенно в этом смысле невинны, ну не будем же мы учитывать единожды произнесённое слово «лох» и пару подобных словесных выражений ненормативной речью, как утверждали некоторые, видимо через чур чувствительные критики. Это я про «Дети Розенталя», в Триумфе и такого нет. «Сны Минотавра» несколько более жестоки и сюрреалистичны, видимо поэтому публика и сочла постановку по этому либретто «довольно экспериментальной».

Остался я в восторге от всех либретто, кроме, как раз-таки, только упомянутых «Снов Минотавра», не хватило в них немного «оперности», но все равно удовольствие при прочтении было, и немалое. Рекомендую сборник этот всем тем, кто уже знаком с творчеством Владимира Сорокина, ведь это новое поле его таланта, требующее с ним и ознакомления, и осмысления. Тем же, кто с творчеством Сорокина не знаком или знаком поверхностно, не сказал бы, что рекомендовал «Триумф Времени и Бесчувствия» к немедленному чтению, лучше, по моему мнению, сперва понять его разностороннюю прозу (кстати, в этих либретто можно уловить отсылки к основным работам Сорокина), а потом уже наслаждаться и этими сборником. Забыл добавить, что аннотация указанная на этой странице, не совсем верна. В «Триумфе Времени и Бесчувствия» и речи не идёт ни о каких маньяках, убийствах и прочем. Приятного чтения!

Как раз та вещь, которую нужно читать у Сорокина. Злободневно и нешаблонно. Великолепная антиутопия (и одновременно рассмотренный под лупой предмет мечтаний определённой части контингента). Чернухи (относительно!) поменьше, чем в других книгах, и её можно простить ради остального.

Тщательно и пугающе проработанный мир. Раскрытие тенденций отечественной истории и действительности. Одна из знаковых книг десятилетия, да и сейчас актуальной остаётся...

Есть девушка Марина, которая за свою недолгую жизнь умудряется погрязнуть во всем, в чем только можно было погрязнуть. Она просто коллекция всех мыслимых и немыслимых пороков и извращений, которые со смаком и подробностями описываются автором на протяжении большей части книги. В результате получилась главная героиня, которая является просто химически чистым диссидентом и нонконформистом.

И эта особа как-то изменилась в конце книги, как считают многие авторы отзывов? Как бы не так! Жизненное кредо главной героини — переть вперед без башни. И она, ничуть не изменяя своей природе, прет вперед. Просто старый метод саморазрушения и деградации перестал вставлять. Просто внезапно оказалось, что весь треш, диссидентство, десятки сексуальных партнеров женского пола, неизвестное количество партнеров мужского пола, занятие проституцией, бытовое воровство по мелочи, пристрастие к алкоголю с травой и прочая коллекция пороков, которую он насобирала за свою жизнь, есть ничто, по сравнению с работой обычного работяги за станком на компрессорном заводе. Вот где истинный разврат! И она страстно хочет этот станок.

Она больше не занимается сексом направо и налево, но она вполне может отлюбить нерадивого коллегу на заводском собрании. Как известно из бородатого анекдота, секс при советской власти был именно таким. Какой еще угар доступен простому работяге при Андропове? Жизнь в заводской общаге. Рисование стенгазеты. Обсуждение международной обстановки. Взятие на себя повышенных обязательств на производстве. Вот где настоящий треш!

Книга про то, что истинный угар и чад кутежа можно найти в таком месте, про которое бы никогда не подумал.

Одна из лучших вещей, написанных Сорокиным. Лично у меня, пожалуй, будет на втором месте после «Теллурии». Но, как и весь Сорокин, книга не для каждого.

Интересное чувство, когда читаешь Сорокина и не ждешь, что в следующем абзаце кто-нибудь кого-нибудь беспричинно порежет бензопилой. Спасибо предварительно прочитанному отзыву. Тот редкий случай, когда от спойлера была польза. Тем не менее местом действия является сорокинская Россия будущего, так что про мракобесие и вещества тоже будет в достатке. По сюжету герои вроде бы сражаются со стихией. Но вовсе не так, как герои Джека Лондона. Местная заснеженная глушь страдает не столько от стихии, сколько от неустроенности. Как замечает главный герой, банальные редкие вешки вдоль дороги свели бы на нет все приключение, описываемое в тексте. Да и сама глушь получилась не такая уж и необитаемая, а голодные волки в ней, наверное, самая мелкая неприятность.

Не сразу понял, про что книга. Вещь практически полностью повествовательная. Нет в ней того ключевого абзаца, который содержит главную мысль. Нужно дочитать и обдумывать целиком. Но спустя некоторое время после прочтения получилось сформулировать. Если коротко, то у Сорокина получилась книга про некое фантастическое время, когда «маленьким легче выжить». Причем и в прямом, и в переносном смысле. Маленькому человеку или животному легче прокормиться. А обычному человеку с маленькими духовными запросами можно подсунуть примитивный социум для их удовлетворения. Его и подсунули. И все довольны. Так большинство людей уменьшилось в культурном смысле. Даже интеллигенция в этом сословном обществе не соответствует технически развитому миру, а тоже провалилась куда-то на двести лет в прошлое. Причем провалилось только в позитивной части: культурная сторона этой интеллигенции взята из прошлого, а антикультурная — из будущего.

Книга ИМХО получилась довольно депрессивная. Многие авторы отзывов заявляют, что им удалось прочесть быстро и за один присест. У меня так не получилось. В реальной жизни настроение человека — это вещь, которая довольно сильно зависит от погоды. Ну, по крайней мере у меня. Так что с книгой вообще получилась двойная беда: нескончаемая плохая погода + вся остальная социальность, которую главный герой емко описал словом «блядство». Но в общем и целом это не худшее, что написал Сорокин.

Чтение любого произведения Сорокина — это лотерея. Закончиться может чем угодно. Особенно рассказ. Закончиться может _вообще_ чем угодно. В том числе и ничем. Наблюдаешь уже не за тем, что происходит в тексте, а за своей реакцией на чтение этого текста. Особенно подозрительно, если начинается все с идиллического описания похода школьников и ночи у костра. Сразу настораживаешься. Противоположностью такой идиллии может быть что угодно. Начинаешь прикидывать, сколько действующих лиц останется в живых. Листаешь страницы, читая про то, как ничего не происходит. Настораживаешься еще больше. Остается три страницы... Две... Одна... Все! Слава Богу! Про такое мы уже читали! Главное, что все живы!

Рассказ выполнен в классическом стиле Сорокина и, пожалуй, как отмечали ниже, может служить своеобразным тестом на понимание автора и я бы даже сказал больше — на способность адекватно воспринимать подобную, как бы «шокирующую» литературу. Кто-то увидит в этой небольшой истории грязный трэш про испражнения и прочее, и сочтет такую литературу недостойной жизни, кто-то же углядит изящный стилистический и смысловой эксперимент, смело выхватывающий эпизод из школьной жизни и преподносящий его, так сказать, под другим углом.

Подробно описывать ситуацию с восприятием творчества Владимира Сорокина не буду, по крайней мере в этом отзыве. Такую масштабную тему следует, как мне кажется, освещать в рецензии на какой-либо его крупный роман. Тут же кратко отмечу, что тексты Владимира Сорокина необычайно образно, прекрасно написаны, конкретно этот же рассказ, словно слепок реальности, живая фотография события, и фотография эта необычайно точная и качественная. Для того, чтобы убедиться в «живости» этого рассказа, нет необходимости быть любителем походов, и без этого люди, окружение и разговоры в «Сергее Андреевиче» потрясающе живы. Как минимум за литераторский талант, произведения Сорокина, я убежден, не могут считаться «мусором», остаётся лишь определиться с отношением и пониманием его экспериментов и игр.

Я положительно отношусь ко всякого рода постмодернистским экспериментам ради эксперимента (если выполнены хорошо), но ведь важно понимать и то, что «чернуха» и игры с текстом и персонажами, чаще всего являются именно инструментами, за которыми может стоять определенная задача, которая в свою очередь может быть как серьезной, так и не очень. О смыслах, разной степени их очевидности и вариантах изложения этого самого смысла в творчестве Владимира Сорокина можно говорить долго и по-разному (что я считаю несомненным плюсом), но ещё пару слов о конкретно этом рассказе. Стоит сказать, что «Сергей Андреевич» довольно невинен, если сравнивать с другими произведения из того же сборника, и человека знакомого с творчеством Сорокина вряд ли сильно шокирует. Не уходя в спойлеры, считаю, что очевидная идея «Сергея Андреевича», помимо, конечно, деконструкции представленной в рассказе стилистики, заключается в отображении природы благодарности, переходящей в чуть ли не боготворение обычного совершенно человека и невозможности, непонимании того, как это распирающее изнутри чувство благодарности и идолизации выразить. Я думаю, что это довольно известное многим людям чувство, особенно по ранним годам жизни (главный персонаж как раз-таки юн). Такое ощущение появляется как раз тогда, когда только-только чем-то сильно и серьезно (или кажется, что серьезно) увлекся и думаешь: «Вот оно, то, что мне надо, то что я искал». Конечно, при этом, мне думается, мало кто в окружающей нас жизни, начинает повторять действие главного героя этого рассказа. Да и нужно ли оно, такое чувство в столь фанатичной форме вообще, да особенно с таким выражением? Но всё-таки чувство это понятное, и попытка показать его с несколько «трешевой» стороны интересна и поддается разной трактовке. Но все же, конкретно в этом рассказе, считаю, основное — стилистика, её разрушение и, конечно, мастерский язык, погружающий в события, живо отпечатывающий этот рассказ в памяти. Всё вкупе и даёт особенное удовольствие от прочтения рассказа.

Ещё одно слово брошенное в очереди, или вернее: запись в книге отзывов.

Собственно, о г-не Сорокине и его виртуозно склеенной «Очереди» говорить много и не хочется: небольшой роман длинной в советскую очередь из сплошного диалога. Однако, чтение не из легких (западный аналог — «JR» Гэддиса). «Очередь» — роман сложный: сплошная речь, неатрибутированные диалоги, выпуклая советская текстура и, во многом, фрактальный логос множества советско-союзных этносов — создают правдоподобный портрет эпохи.

Для 1985 года, Сорокин, нарушает много границ, но и роман-очередь это позволяет. Вся эта огромная, толстая, шипящая змея-очередь как и положено выплевывает фразы — разговорные элементы Платонова, сквернословие, народные прибаутки, странные, изощренные, невнятные диалекты и есть особенный топос романа Сорокина.

Сейчас этот роман памятник эпохи. Ушедших в небытие Советов. Точный, выразительный и одновременно обличительный, и крайне метафоричный. После его прочтения понимаешь, что ты стоишь в вечной очереди за счастьем, любовью, дружбой, верностью, но только находишь людей, таких же как и ты, в огромной очереди, под названием Жизнь.

Постмодернизм на грани психоделики. Если автор хотел шокировать читателя своими рассказами, то надо признать — у него это получилось. Нет, я конечно люблю странные рассказы, и вполне сносно отношусь к трэшу и жёстикм насмешкам, но... Но, некоторые вещи настолько постмодерновые, что напомнили творчество одного горе-художника (не помню, как звать), что прибивал свою мошонку к брусчатке...

Даже не знаю, как охарактеризовать сей сборник, ибо не все тексты подходят под описанное выше, есть и вполне приличные вещи.

«Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра»

М. Исаковский «Подмосковные вечера» (музыка Соловьёва-Седого)

Профессиональным живописцам давно известно, что об одной и той же картине разные искусствоведы могут высказать совершенно различные, иногда взаимоисключающие мнения, а, бывает, выдумывают нечто такое, чего в картине отыскать невозможно при всём желании. Но рассуждать грамотно и доходчиво о живописи или рисунке действительно трудно, приходится образы объяснять словами. Казалось бы литература должна легче поддаваться словесному анализу, но это можно сказать далеко не о каждом произведении. В этом смысле Сорокин относится к числу наиболее парадоксальных авторов — читаются его вещи легко, особенно если читатель не слишком брезглив и умеет сдерживать рвотные позывы, а вот для их понимания часто требуются не только значительные умственные усилия, но и довольно широкий литературный и философский кругозор. В пользу последнего утверждения свидетельствует тот факт, что в критических работах о творчестве Сорокина нередко встречаются отсылки к Хайдеггеру, философу, с работами которого хорошо знаком лишь узкий круг специалистов.*

Насколько трудно воспринимается Сорокин, я покажу на примерах взятых из статьи А. Ляйтнера «Низвержение в счастье: «Тридцатая любовь Марины». Цитата первая: «Персонажи Сорокина не вступают в конфликт ни с самими собой, ни с миром, они оказываются в плену у наличествующих в мире текстов...». Цитата вторая: «На тридцатом году своей жизни Марина превращается в образцового советского человека.» Действительно, как легко заметить, Марина часто попадает в плен к различным текстам. Немного почитав основательно подзабытую «Розу Мира», Марина бьёт морду человеку (этот тип — явная пародия на рок-музыкантов), которого только что поцеловала за хорошее (так ей показалось) исполнение песни. А коллективное исполнение «Подмосковных вечеров» действует на неё, как кодон**, превращающий её... ну, разумеется, не в образцового, как считает Ляйтнер, советского человека (образцовый в романе один — Румянцев), а в робота, который, как попугай, выражается исключительно языком центральных советских газет. Высказав верное замечание о влиянии на Марину текстов, Ляйтнер в этой же фразе утверждает о героях Сорокина нечто с точностью до наоборот, поскольку Марина (а Ляйтнер пишет о ней) то и дело вступает в конфликты с собой и постоянно находится в конфликте с окружающим миром. Последнее происходит каждый раз, когда она ворует продукты в магазинах, чтобы поддержать незнакомых ей бедных стариков. Одних только пачек масла украдено 72 штуки, а ведь Марина отнюдь не воровка и каждая такая экспроприация в пользу трудового народа даётся ей ценой большого расхода адреналина. Очень серьёзный разлад с собой, приводящий к запою, случается у Марины, когда она выгоняет свою 29-ю любовницу, обойдясь с ней крайне несправедливо и грубо. Сожжение Мариной её небольшой коллекции избранной антисоветской литературы тоже акт её выхода одновременно из глубокого внутреннего конфликта и из не менее глубокого внешнего. И что здесь особенно парадоксально и неожиданно — мужчина с внешностью Исаича под звуки гимна Советского Союза только что превратил Марину в нормальную женщину (с лесбиянством всё кончено, фотоальбом тоже улетел в огонь), а в числе прочих книг в костёр отправляется и «Архипелаг ГУЛАГ» да ещё вместе с висевшей на стене фотографией его автора. Так, освобождаясь от плена одних текстов***, Марина попадает (это случится очень скоро) в плен к другим, имеющим полностью противоположный смысл.

Так что же это за явление такое — Марина? Вся наша страна время от времени попадает в плен к разного толка текстам, конечно, если находится сила способная вырубить топором то, что написано пером. Началось с того, что «декабристы разбудили Герцена», тот «включил» колокол и процесс пошёл. Путь, на который вступила Россия ещё и по сию пору заставляет вспоминать картину Брейгеля «Слепцы», правда, если судить по реакции коллективного Запада, направление выбрано более-менее верное, а среди определивших этот выбор текстов есть немалое количество солженицынских..., что и возвращает нас к Сорокину и к его Марине, которая и есть не что иное, как символ нашей многострадальной и прекрасной страны, но не её земного воплощения, а Небесной России****, той, о которой писал Даниил Андреев. Марина доброжелательно относится к простым людям (сказать такое о земной России как-то язык не поворачивается), но совершено неэффективно и бестолково помогая им, терпит около себя массу всякой швали, в ней плохое смешано с хорошим, но хорошего намного больше. Марина очень терпелива, при этом доброта её подкрепляется крепкими кулаками... К чему я клоню? А есть одна принципиальная закавыка, опровергающая финал романа. Человека способного плакать, слушая хорошее исполнение 13-го ноктюрна Шопена (да и сама она учительница музыки), способного прочитать молитву не хуже выпускника Духовной Академии, человека, знакомого с самыми разнообразными явлениями мировой культуры от Еврипида до «Препарированного рояля» Джона Кейджа... человека с таким культурным багажом нельзя превратить в робота. Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. Это не под силу ни однообразному трудовому ритму (хотя труд токаря не совсем уж лишён творческой составляющей), ни коллективному пению каких угодно песен (с некоторой натяжкой можно представить, что в «Подмосковных вечерах» отражён общероссийский «пейзаж» того времени). Стало быть, огромная концовка романа, где члены бригады говорят газетным языком (фактически просто читая передовицы) сначала поочерёдно, а через несколько страниц уже невозможно различить, кто говорит, т. к. это становится Автору безразличным..., эта концовка не выполняет своего предназначения. Так легко, так примитивно Россию сковырнуть «по ступицу в грязь» не получится. Количество здесь не переходит в качество и сколько бы ни призывали сторонники противоположной точки зрения себе в помощь Хайдеггера, всё это нагромождение цитат из «Правды» остаётся не более, чем пустой болтовнёй для увеличения гонорара, а из Марины не получается желаемой Автором полноты символ земной России.

Такая вышла странная на первый взгляд критика. Приписал Автору некую концепцию и доказал её ошибочность (ну, надеюсь, что доказал). Но ничего тут странного нет, это нормальный приём. Если Автор хотел сказать то-то и то-то, он ошибся там-то и там-то. Автор ведь далеко не прост, поди пойми, что он хотел сказать на самом деле...

Но, что бы он там ни хотел сказать, слово сейчас предоставлено мне (не важно, что мной же самим), и в заключение скажу, что, как предупреждение, «Тридцатая любовь...» роман очень полезный. Что-то вроде — люди, я люблю вас, будьте бдительны, остерегайтесь серости и пошлости и, чтобы безошибочно отделять мух от котлет, неуклонно повышайте свой культурный уровень. Вот примерно так, в духе заключительных страниц романа.

*) Для меня чтение Хайдеггера оказалось задачей сравнимой по трудности с чтением Гегеля, т. е. практически непосильной. Уверен, что и у людей с философским образованием это признание не вызовет удивления.

**) Кодон это информационный пакет, внедряющийся в мозг человека и радикально меняющий восприятие им самого себя и окружающего мира (см. «Солдаты Вавилона» Лазарчука). За что так досталось именно этой песне? Очевидно, за огромную популярность и символическое значение. В качестве мягкого символа советского образа жизни эта песня очень подходит Марине, девушке с ангельской внешностью, но на первом месте, конечно, была и остаётся «Песня о Родине» («Широка страна моя родная», слова Лебедева-Кумача, музыка Дунаевского), которая полностью соответствует образу парторга с лицом Солженицына. Это символ без полутонов, более жёсткий, зрительно сопоставимый с гербом Советского Союза.

***) Хорошо, что не была сожжена замечательная книга Саши Соколова «Между собакой и волком», её Марина из сумки вынула, полистала и бросила, но в стол не положила. Больше Сорокин об этой книге не вспоминает.

****) Мне кажется, что Сорокину так кажется:). Тем, кто наедет на меня за лесбиянку — символ Небесной России, отвечу, что главное — дарить любовь, а как — дело десятое. Марина это и делает, а то, что мужики не умеют с ней обращаться, это отдельная проблема; ну, такие у нас мужики, а были бы не такие, это сильно приблизило бы Россию земную к её небесному образу.