Пропущенный материал – это интервью, которое Мацей Паровский/Macej Parowski взял у польского писателя НФ Адама Висьневского-Снерга/Adam Wiśniewski-Snerg.
Мацей Паровский: Как и у нескольких других польских авторов фантастики, у тебя, насколько я знаю, негативный опыт работы с кинематографистами. В 70-х годах поговаривали о съемке сериала по мотивам романа «Робот/Robot», два года назад в кинематографической прессе писали о неких маневрах вокруг «От разбойника/Wedlug lotra». И что – снова все сошло на нет?
Адам Висьневский-Снерг: Меня это вовсе не огорчает. Я противник экранизации моих книг. Причем моя убежденность в этом лишь крепнет по мере того, как я набираюсь опыта в этой области. На экранизацию обеих книг были заключены договоры, я получил гонорар за сценарии и мне оплатили мои авторские права на книги. Однако по тем или иным причинам киноленты так и не были сняты. Возникли некоторые технические сложности; в случае с «Роботом», например, выяснилось, что не все удастся показать с помощью кинематографических трюков и операций на монтажном столе. Да, в общем-то, и хорошо, что так случилось. В ходе работы над сценарием я обнаружил, что меня жутко раздражает необходимость перевода прозы на язык кино. Я брезгую этим хотя бы потому, что все те мысли и ценности, которые я старался выразить, используя язык литературы, которые обрели в книгах некую определенную форму, при переводе на язык кино измельчали бы, а то и вовсе исчезли.
Мацей Паровский: Вот такая вот невозможность перевода с языка на язык характерна, пожалуй, скорее для Лема. А «Робот», «От разбойника» (это же в каком-то смысле вообще роман о киносъемке), «Обнаженная цель/Naga cel» выглядят как готовые киносценарии.
Адам Висьневский-Снерг: Об этом мне часто говорили, но таковыми они выглядят лишь на первый взгляд. В кино надо заранее твердо решить, с какой мерой условности будет показано зрителю то, что ему собираются показать. В романе «От разбойника» намеренно нет такой однозначности. Там мы имеем дело с разными степенями человечности, разными степенями действительности и участия в этой действительности. В этой книге каждый – манекен, статист второго плана, статист первого плана, актер, режиссер – «видит» вокруг себя что-то свое. То есть видит лишь то, что в состоянии осознать. Манекен, глядя на манекены, видит людей и принимает их всерьез, как и себя самого. Нужно подняться на ступень выше, чтобы оценить убогость расположенного ниже мира. Манекен не видит в декорации декорацию, статист не замечает в своих действиях искусственности и запрограммированности. Читатель отдает себе отчет в этом, зрителю такое не по зубам. Впрочем, роман можно прочитать и иначе – герой романа «От разбойника» видит вокруг себя людей, но он психически болен и проектирует увиденное на окружение своего покалеченного разума. Как передать эту многозначность на языке фильма? Этот язык слишком конкретен и уступает в этом отношении языку литературы.
Мацей Паровский: Язык уступает или он – попросту другой? Розмари из фильма Полянского точно такой же неопределенный персонаж – она или сумасшедшая, или действительно понесла от дьявольского семени. Полянский прекрасно это разыграл. Режиссер формата Полянского, или Вейра, или Ридли Скотта, а может, и нашего Копровича (автора «Медиума»), работающий к тому же для богатой кинематографии, смог бы, наверное, сделать то же самое с прозой Снерга. Тем более, что уже в «Роботе» можно сконцентрироваться на привлекательных для зрителя моментах: ускорить темп показа сцены или, напротив – замедлить, чтобы они увидели застывших, подобно статуям, людей или пулю, летящую с ошеломляющей скоростью перемещения c места на место сонной черепахи.
Адам Висьневский-Снерг: Согласен, но только ведь там есть еще и очень важная Теория Сверхсуществ, которую нельзя показать на экране, потому что никто этих самых сверхсуществ никогда не видел. Можно проследить вот эту вот генерационную цепочку: начиная с растений, затем идут животные, и так вплоть до разума – человеческого и сверхчеловеческого, но что дальше?.. Кроме того сама неподвижность или само движение на экране не несет в себе привкуса ужаса, необычности, фантастичности. В книге можно написать, что человек-статуя, согласно уравнению Эйнштейна, обладает массой локомотива или корабля-десятитонника, но как перевести это на язык фильма? Неподвижная пуля, мчащаяся в ином времени, на экране будет выглядеть всего лишь кусочком металла, подвешенным на леске. Или и того хуже: зрители вообще не поймут, о чем тут идет речь. Я никогда уже не возьмусь за написание сценария по своему роману, в этом есть нечто омерзительное.
Мацей Паровский: Больше времени останется на написание книжек. Мы вот уже больше года ждем новый роман под названием «Ковчег/Arka», который готовится к печати в издательстве KAW. Какое отношение эта книга имеет к трем предыдущим романам? И, может, расскажешь о своих новейших планах?
Адам Висневский-Снерг: Расскажу. Признаюсь в кое-чем существенном для всего моего творчества. Пора открыть авторский замысел, скрываемый вот уже два десятка лет. Я сейчас пишу пятый роман, замыкающий весь романный цикл. Все мои романы составляют единое целое, это не отдельные независимые книги. Поэтому я и писал их все от первого лица, что в них идет речь об одном и том же герое, лишь меняющем маски. Название последнего, пятого, романа – «Каждому – небо/Każdemu niebo». Вся пенталогия выйдет, вероятно, под названием «Karcer i niebo wcelenia»: «Робот» и «От разбойника» -- в первом томе, «Обнаженная цель», «Ковчег/Arka» и «Каждому – небо» -- во втором. В сумме около тысячи страниц печатного текста. В каждом романе мой герой имеет другое имя, другое тело, носит другую маску. Но для меня приемлемы все эти образы, я воспринимаю их как бы на двух уровнях.
Мацей Паровский: Похоже на вариант индийской веры в реинкарнацию. Как это связано с личностью автора, его концепцией действительности и писательской философией? Я кое-что слышал о том, что Снерг – писатель-фантаст и физик-любитель, которому судьба не позволила заняться изучением любимой науки.
Адам Висьневский-Снерг: Правда заключается в следующем. Я родился 1 января 1937 года. Формально имею только начальное (семилетнее) образование, то есть я не учился в средней школе и у меня нет соответствующего удостоверения. Но, наверное, у меня врожденная страсть к учительству, потому что я 12 лет готовил абитуриентов к конкурсным экзаменам по физике и математике в высших учебных заведениях. То есть учил тех людей, которые неплохо знали указанные предметы, но хотели подтянуться в этих знаниях на более высокий уровень. Я и сам, в далеком уже прошлом, в 1963 году, решил тоже учиться физике. Для этого мне надо было сдать экстерном ряд экзаменов для получения аттестата зрелости, а затем, уже на следующем этапе – попытаться поступить в высшее учебное заведение. И вот я сдаю экзамены экстерном – математику на пять, физику на пять, польский письменный – единственный в группе – проваливаю.
Мацей Паровский: У Эйнштейна были похожие проблемы с математикой.
Адам Висьневский-Снерг: Никаких таких проблем у меня не было. То, что тогда случилось, было и остается для меня большой загадкой. Я пошел в инспекцию, чтобы что-то там выяснить, чтобы заглянуть в свое сочинение, но инспектор попросту вышвырнул меня вон. Он целиком и полностью доверял учительнице польского языка, которая к тому же была директором школы. По существовавшим тогда правилам экзамен экстерном я мог сдавать лишь по месту жительства, то есть только ей. И я понял, что мне в жизни не получить у нее положительной оценки на экзамене и что дорога в университет мне закрыта. Я не мог учиться физике, поэтому стал физике учить. Все, что ни делается, делается к лучшему. Ну и что бы я приобрел, если бы пять лет ходил – именно ходил!! – на физику. Ведь я мог эту самую физику изучать дома. И я ее и в самом деле изучал и весьма интенсивно занимаюсь этим и по сей день.
(Окончание следует)
цитировать
свернуть ветку