Эпилог (вернее, последняя страничка, эпилога как такового в романе нет) «Града обреченного» раскрывает и еще одну загадку – поразительное, прямо-таки ангельское терпение и благорасположение Изи по отношению к Андрею. Поскольку Изя прощает тому решительно все – ладно бы изначальную оболваненность, так ведь и барство господина советника, и его бездарность как руководителя, приведшую к гибели экспедиции, а главное — вертухайство и прямое предательство следователя городской прокуратуры. Удивляется (дескать, хороший же вроде парень, а такое воротит – по крайней мере так читателю кажется вслед за смутными ощущениями Андрея), но прощает. Ну да, Изя в сущности и Гейгера прощает, он такой – и все равно удивительно.
До тех пор, пока мы не понимаем, что в юности Изя, весьма вероятно, знал другого Андрея – вернувшегося из Города, прошедшего свой первый круг и избавившегося от многих иллюзий. Быть может, новый Андрей сделался его прямым ментором, быть может – просто нравственным ориентиром для некоего круга, пусть даже и узкого. Вовсе не обязательно открытым диссидентом, возможно, просто жрецом Храма. Обнаружив в Городе прежнего, еще незнакомого с ним Андрея, Изя понял (ну или по крайней мере почувствовал), что обязан помочь тому преобразиться. Поскольку иначе и сам не станет таким, каким стал. Отсюда и терпение, и прощение, и вообще присутствие рядом. Судя по всему, у Изи получилось.
Временная петля. Не то чтобы явно бросающаяся в глаза, и однако достаточно тривиальная для НФ-жанра. Если не ошибаюсь, мы такую видели у Азимова («Конец Вечности» впервые вышел на русском в 1966 году). Ошибаться я, впрочем, могу, поскольку плохо помню подробности. Хорошо, практически в чистом виде этот сюжетный прием есть в «У начала времен» Янга (правда, на русском появившемся позднее), да и знатоки темпоральной фантастики наверняка много чего добавят к этом списку. Собственно, для АБС идея подобных игр со временем отнюдь не нова – вспомним третью часть «Понедельника».
Казалось бы, неплохое объяснение. Изя руководствуется сугубо прагматическими мотивами. Друг тебя предал, отправил на пытки и за решетку – что ж, придется терпеть и улыбаться, ведь так надо, правильно? Иными словами, фактически мы наблюдаем самопожертвование, да? И однако самопожертвование это — с душком, поскольку Андрей-то в данном случае не цель, а средство, да еще и слепое, а цель – сам Изя, каким ему впоследствии под влиянием Андрея предстоит сделаться. То есть вроде бы и самопожертвование – но ради себя же самого. Хм.
И вот тут-то есть смысл еще раз вернуться – да-да, к тому самому эпизоду со Ступальским, который я вспоминал два поста назад. Если продолжить цитату ровно с того места, где я оборвал ее в прошлый раз:
цитата ГО[...] Однако согласитесь, пан Ступальский, вы ведь так и не нашли в моей прижизненной карьере ни одного проступка, за который стоило меня сюда отправить! Я даже не прелюбодействовал – до такой степени я был глуп.– Пан Кацман, – заявил старик, – я вполне допускаю, что вы и сами не знаете ничего об этом своем роковом проступке!
– Возможно, возможно, – легко согласился Изя.
то обнаруживается, что Иосиф Кацман в своей земной жизни был – безгрешен. Причем это утверждение, судя по всему, подверглось серьезной проверке, а в роли адвоката дьявола при этом выступал сам Иуда. Пусть и не совсем тот. И проверку Изя вполне себе выдержал. Так что он, выходит, не просто прикидывается праведником, а самый праведник и есть*.
В этот момент мозаичная картинка у меня в голове несколько смещается и один ее кусочек, щелкнув, становится на новое место. Зацепившись своими выступами за некоторые интересные обстоятельства:
- Песню, которую исполняет Изя во время попойки. О погибшем пророке и Богоматери. Часть более крупной поэмы Галича, в которой переплетаются антисталинские и, что важнее, евангельские мотивы.
- Прежнее название романа – «Новый Апокалипсис». Иными словами, история о конце света со всеми его напастями, отголоски которых тут и там возникают в романе, и о Втором Пришествии.
- Нынешнее название романа – под градом обреченным вполне можно понимать Иерусалим, в котором разворачиваются евангельские события. См. например тимрайсовский Poor Jerusalem, основанный вроде как на соответствующих евангельских эпизодах. Собственно, и тема Храма (в тексте с маленькой буквы, но по смыслу понятно, что в своем роде он единственный) туда же указывает.
- Характерный год отбытия Изи – тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Год событий в Чехословакии и связанного с ними крушения оттепельных надежд. Год, в который с Изей, или Андреем, или обоими вполне могло произойти что-то очень недоброе**.
- В конце концов, национальность Изи, да и имя у него вполне библейское.
В сочетании с уже упомянутым сюжетным ходом: праведник воспитывает собственного предтечу, благодаря которому и сделается впоследствии праведником, — картинка получается довольно интересная. Так что я рискнул бы предположить, что в «Граде обреченном» мы видим если и не четко прописанную линию, то по крайней мере некоторые отголоски изначального замысла – романа о грядущем пришествии, в котором выведены как сам мессия, так и аналог предшествовавшего ему пророка Иоанна. В конечном итоге получилось у братьев нечто совершенно другое, но в этом как раз нет ничего для них необычного.
Тем более что к истории о Втором Пришествии и о новом мессии они, как мы знаем, еще вернутся.
* Тут следует заметить, что в Городе он вроде как от прежнего праведничества отказался, во всяком случае на допросе именует себя именно что прелюбодеем. Поскольку якобы «живет с вдовой как альфонс». Понимать это можно по-разному, я, пожалуй, ограничусь упоминанием того обстоятельства, что совсем неподалеку в романе обнаруживается история другого праведного прелюбодея, Сергея Воронина.
** Изя на допросе утверждает, что эмигрировал из любопытства, но не резать же ему было Андрею в глаза правду-матку, в самом деле? От трех дочек — да из любопытства?