Читая Бахтина

...а именно — «Эпос и роман», поневоле начала думать о взаимоотношениях «Сильмариллиона» и «Властелина колец», и беря шире, взаимоотношениях толкиеновской мифопоэтики и написанных «по мотивам» Толкиена книг, из них же не последней есть моя.

Действительно, с точки зрения Бахтина «Сильмариллион» — несомненная эпопея со всеми ее характерными признаками, «мир «начал» и «вершин» национальной истории, мир отцов и родоначальников, мир «первых» и «лучших»». Как и положено эпопее, «Сильмариллион» и тексты-предтечи никогда не были повествованием о настоящем. События и герои «Сильмариллиона» стоят на ином ценностном уровне: «богатыри, не вы». Наконец, «Сильмариллион«на каждом этапе становления текста стремится к тому чтобы восприниматься как «совершенно готовый». Например, все варианты истории Галадриэль, несмотря на различия в них, преподносят нам каждый раз «совершенно готовую» Галадриэль, персонажа вне процесса становления, персонажа эпического.

Бахтин переход от эпоса к роману видит как переход для начала, к смеховой культуре, которая уничтожает эту ценностно-иерархическую дистанцию и вводит в литературу современность. «В далевом образе предмет не может быть смешным; его необходимо приблизить, чтобы сделать смешным; все смешное близко; все смеховое творчество работает в зоне максимального приближения. (...) Смех уничтожает страх и пиетет перед предметом, перед миром, делает его предметом фамильярного контакта и этим подготовляет абсолютно свободное исследование его. Смех — существеннейший фактор в создании той предпосылки бесстрашия, без которой невозможно реалистическое постижение мира. Приближая и фамильяризуя предмет, смех как бы передает его в бесстрашные руки исследовательского опыта — и научного и художественного — и служащего целям этого опыта свободного экспериментирующего вымысла».

Если мы обратимся к Толкиену, мы найдем блестящее подтверждение этого тезиса: между эпосом, который Толкиен создавал с юных лет, и романом, который увенчал его писательскую зрелость, имел место быть «Хоббит». Персонаж в начале повествования совершенно комический, пузатый коротышка с шерстью на ногах. Гэндальф дурит его, вовлекая в поход за сокровищем, которое ему было совершенно не нужно, и даже события, которые в «Сильмариллионе» несли бы несомненно героическую патетику, в «Хоббите» поданы как комические: приключение с троллями, плен у гоблинов, битва с волками. Чудовищ и героев «мифического прошлого» автор показывает глазами хоббита, почти англичанина, почти современника — и к тому же присутствует в тексте сам, присутствует как эксплицитный автор, уже не отделенные от текста иерархической ценностной дистанцией (в отличие от эксплицитного автора «Нарн и Хин Хурин», ««Лэ о Лэйтиан», Айнулиндалэ и других текстов, написанных как бы современниками либо людьми Второй эпохи).

Правда, чем ближе к концу повествования, тем больше комический пафос сменяется героическим. Битва Пяти Воинств и гибель Торина выдержаны уже в чисто героическом ключе, но это не эпическая героика: в противостоянии Торина и Бильбо развиваются их характеры, герои не даются нам авторам «готовыми», и не проходят весь свой путь неизменными.

Особенный интерес представляет то, что переход от эпической героики к романной через комическое Толкиен совершил интуитивно.

А теперь сосредоточимся на «Властелине Колец». Это — совершенно безусловно — роман, причем один из лучших образцов жанра, причем он наделен всеми характерными чертами романа, как их видит Бахтин, в той же полноте, в какой «Сильмариллион» и его предтечи наделены чертами эпопеи. «Властелин колец» многоязычен и многоголос: эльфы, гномы, потомки дунэдайн, хоббиты и орки говорят каждый на своем языке, каждый наделен своим индивидуальным стилем, и чересполосица стилевых пластов образует характерную для романа полифонию, «стилистическую трехмерность», как разывал это Бахтин. Далее, временные координаты литературного образа в романе действительно изменены: автор рассказывает о героях как о своих современниках. Этот тон задает уже пролог, «О хоббитах»:

«Хоббиты — неприметный, но очень древний народец; раньше их было куда

больше, чем нынче: они любят тишину и покой, тучную пашню и цветущие луга, а

сейчас в мире стало что-то очень шумно и довольно тесно. Умелые и

сноровистые, хоббиты, однако, терпеть не могли — не могут и поныне —

устройств сложнее кузнечных мехов, водяной мельницы и прялки.

Издревле сторонились они людей — на их языке Громадин, — а теперь даже

и на глаза им не показываются. Слух у них завидный, глаз острый; они,

правда, толстоваты и не любят спешки, но в случае чего проворства и ловкости

им не занимать. Хоббиты привыкли исчезать мгновенно и бесшумно при виде

незваной Громадины, да так наловчились, что людям это стало казаться

волшебством. А хоббиты ни о каком волшебстве и понятия не имели: отроду

мастера прятаться, они — чуть что — скрывались из глаз, на удивление своим

большим и неуклюжим соседям.»

Как видим, повествование идет в настоящем времени, и автор говорит о хоббитах как о современниках. «Властелин колец» не апеллирует к юмору, чтобы разрушить ценностно-иерархическую дистанцию: это уже сделано в «Хоббите». Тон первых глав выдержан в мягко-ироническом ключе, но в этой мягкой иронии уже сокрыто присутствие угрозы, которую эта ирония оттеняет и подчеркивает. Во второй главе угроза уже озвучена, и дистанция между мрачно-героическим прошлым Средиземья и солнечно-радостным «хоббитским» настоящим стягивается до диаметра Кольца.

И наконец, во «Властелине Колец» мы видим то, что Бахтин называл «новой зоной построения литературного образа в романе» — образы сформированы настоящим временем в его незавершенности. Никто из персонажей не дан «готовым», каждому предстоит пройти через становление, трансформацию «в реальном времени».

«Сильмариллион» и «Властелин Колец» блестяще иллюстрируют следующее положение:

«Для эпоса характерно пророчество, для романа — предсказание. Эпическое пророчество всецело осуществляется в пределах абсолютного прошлого (если не в данном эпосе, то в пределах объемлющего его предания), оно не касается читателя и его реального времени. Роман же хочет пророчить факты, предсказывать и влиять на реальное будущее, будущее автора и читателей. У романа новая, специфическая проблемность; для него характерно вечное переосмысление — переоценка. Центр осмысливающей и оправдывающей прошлое активности переносится в будущее».

Действительно, весь сюжет «Сильмариллиона» проходит под тенью пророчества Мандоса, а центральным элементом «Властелина Колец» является предсказание о Кольце и полурослике.

К сожалению, Бахтин и Толкиен, будучи современниками, не пересеклись друг с другом и Бахтин не получил такой блестящей иллюстрации к своим тезисам, а Толкиен — теоретического обоснования своим поискам.