Сегодня ночью мы — то есть, конечно же, я — впервые лишим жизни человека. Сочтешь ли ты мои мысли, Луна — до того полная, что твоя белизна вот-вот расплещется по всему небу, как молоко из стакана в руке неуклюжего ребенка? Способна ли ты заглянуть в самое мое сердце своим большим жемчужным глазом? Такой я люблю тебя, Луна — дозорной, выглядывающей из темноты. Что думаешь о переменах в моей наружности, что очевидны в час твоего становления идеально полной? О, ты так красиво сияешь, заглядывая в мое убежище в переулке, украшенное мерзлым снегом. Смотри же: слабая плоть укрывается идеальным серебристо-белым мехом, а плоское скучное лицо изящно вытягивается в морду. Мои глаза горят ярче и проницательнее, а ноги стройнеют. От зубов до кончика хвоста я — волк. Я не просто оборотень — я нечто большее, чем просто раздвоенная личность. Ныне я цельный, неделимый — идеальный волчий экземпляр. Образцовый Волчище — это мы, это я. Вслушайся в нашу песнь — в наш вой.
Сияй же, Луна, сияй для своего верного потомства.
Вот и наступает столь долгожданный для меня момент. Музыка! Прекрасная симфония, доступная моему уху только тогда, когда оно — волчье. Интересно, улавливают ли обычные животные звуки этих далеких концертов? Возможно, только те, у кого уши — маленькие и острые, навостряющиеся при малейшем шорохе. Эта музыка неясна в яснейшем из смыслов — она как звезда: мерцает тускло, но притом весьма отчетливо. На мой взгляд, она достаточно громкая, чтобы заглушить шум проезжающего поблизости транспорта и другие земные шумы; хотя, в то же время, она на удивление тихая, ровная, как биение собственного сердца. Эта музыка, сдается мне, пульсирует и гудит в пустотах космоса: тонкое пение смычка разносится по невидимым траекториям планет, игольчатое тремоло звенит в серебряных колокольцах галактик, золотистые тона наполняют высокие трубы бесконечности. Трезвучья, бесчисленные партитуры, полные трезвучий — и все они взывают ко мне одним дрожащим голосом. Это не похоже ни на одну музыку из всех, прежде мною слышанных — в человеческом обличье. И я надеюсь, что ты, Луна, тоже можешь ее услышать!
Музыка вдохновляет и побуждает меня убить человека сегодня вечером. Чувства людей слишком узконаправлены для таких симфоний, и уже одно это — хорошая причина убить одного из них. Люди — рабы моральных страданий своей человечности — бегают по одному и тому же кругу со своими мыслишками, и даже выхода из этого круга не знают! Убогонькие, они оплакивают увядание красоты и любви — что это, как не порочное пребывание в плену иллюзии? Одни фантомы, мельтешащие перед глазами людей, порождают другие наваждения, серьезнее и ужаснее: боль... изоляция... смерть как конец всего. Но эти наваждения действуют лишь на тех, кто не понимает Божественной Мании, оживляющей силы, чей леденящий душу голос — Музыка Величия; чье лицо — все Сущее. Эта Мания приказывает мне убивать, и я повинуюсь, потому что я — и есть она. Мания никогда не умрет, хоть ей и нравится играть со смертью, воплощаясь в опоссума, кролика, прыгающую кошку... крадущегося волка! Она любит умирать, живет, чтобы умереть. Она неодолима. Ты прекрасно понимаешь ее, не так ли, Луна? Льдисто-яркая, ты и сама лучишься Манией, лунной лихорадкой, снисходящей и на меня всякий раз, когда ты становишься такой полной.
Ради тебя, Луна, я убью свою первую людскую жертву. Не то чтобы это такой уж исключительный дар. В человеке нет ничего особенного, это просто еще одно двуногое существо, чьи вены полны крови. И, как тебе ведомо, Луна, я уже пробовал кровь раньше. Ты знала о моих маленьких выходках в городском парке еще до того, как о них написали в газетах. Ты видела, как я изувечил нескольких запоздалых прохожих близ замерзшего пруда. По правде говоря, я был настроен убить их, но по какой-то причине не довел дело до конца, смилостивился. Интересна на вкус была кровь из их вспоротых рук и ног... Она не похожа на кровь мышей, птиц или даже кошек. Она дурная, эта кровь; самая настоящая отрава. Но это, очевидно, мое собственное предубеждение; ведь кровь есть кровь, так ведь? Она наполняет тела всех млекопитающих. И я доведу дело до конца этой ночью, Луна — я обещаю тебе испить алую чашу сполна.
Однако, возможно, мне следует пробраться к людской реке через звериную. Я слышу, как что-то шуршит по занесенным снегом нагромождениям мусора в глубине этого тупика. Крыса. Уличная крыса для уличного волка. Где ты, милая маленькая крыска? Я — здесь, я могу избавить тебя от твоей низменной суеты. Через несколько мгновений ты испытаешь экстаз в моих челюстях. Услышь же Великую Симфонию — ее звуки призывают тебя домой, грызунчик. Вот и все. Беги, карабкайся, удирай — а-а-ам! Поймал, поймал! Что ж, крыса, ты можешь сочинять свою собственную музыку, когда мои зубы будут играть на твоей плоти. Но нет, ты затихаешь, и я слышу, как звуки Великой Симфонии становятся чуть громче, когда кто-то еще, пусть и ничтожно маленький, вливается в оркестровое единство. Мне предстоит найти еще одного музыканта, когда я покину свое логово в переулке.
Я знаю, знаю, Луна; я стараюсь держаться глухих улочек, где волку-одиночке безопаснее всего. Здесь нет никого, кто мог бы причинить мне вред. Неужто ты думаешь, что люди, живущие в этих мусорных кучах, достаточно умны, чтобы представлять опасность для существа, способного менять облик и природу так же, как меняешься ты, минуя фазу за фазой? Так же меняются сезоны в году, так же свет превращается в тьму. Но мои преображения молниеноснее и смертоноснее. Кроме того, в заснеженных галереях этих трущоб я выгляжу совсем как большая собака.
И как только мне приходит в голову мысль о собаках, я задумываюсь, что это за четвероногий силуэт пересекает улицу вдали? Он похож на оголодавшего бездомного — я уже видел их тут раньше. Легкая добыча для тех, кто с важным видом разгуливает по улицам. Почему он теперь бежит быстрее? Неужели он не понимает, что я всего лишь хочу освободить его душу от этого жалкого костлявого тела? Услышь музыку, мой дорогой пес. Божественная Мания ныне дирижирует ансамблем, готовым взять одно из бесчисленных маленьких крещендо смерти. Не утруждай себя оглядкой, труся по улице все быстрее и быстрее; ты увидишь лишь собственное отражение, практически зеркальное. Ибо суть Божественной Мании — не убийство, но самоубийство. А самоубийцам нужны зеркала. Мы с Псом и Волком гораздо больше, чем просто двоюродные братья. Мы — два крошечных осколка зеркала, разбивавшегося много-много раз, и каждый раз обращавшегося к самому себе. Разве это — не чудо, дражайший Пес? Да, да, ты теперь понял — я вижу это, потому что ты теперь замедлил бег, приостановился, чтобы как следует посмотреться в зеркало. В изнеможении ты опускаешься в грязную сугробную кашу и смотришь мне в глаза. Вглядись хорошенько, мой бедный двойник. Жаль, что ты не узришь, как красиво блестит твоя красная кровь на белом снегу в лунном свете. Это один из лучших моментов в твоей жизни. Луна, играя со светом и кровью, создает удивительные эффекты.
Но хватит с меня, лунного отпрыска, всех этих пустяков. Я готов к более серьезным деяниям.
Ворота в северном конце парка открыты, они увиты белой ледяной коркой. Приятно, что тебя радушно принимают на этом острове дикой природы, поверх коего высятся тюремные башни города. Я их ненавижу. Особенно это ужасно массивное, одутловатое здание, называемое «библиотекой», где одно из самых бестолковых созданий во всем человеческом населении города день-деньской заточено в книжной тюрьме. Но разве кое-какие книги, «выселенные» в специальное подвальное хранилище, не помогли ему стать тем, кто он есть ныне? И вот он бродит в ночи — раскованное дитя Луны.
Я клянусь тебе, Луна, что этой ночью я освобожу еще больше человеческих сердец. Они собираются, как мотыльки, у того света вдалеке, где ночные конькобежцы бездумно скользят по замерзшему пруду. Я уже проливал здесь кровь, так что пусть они будут предупреждены: я вернулся и горю Божественной Манией. Я хочу отнять жизнь у этих жалких и высокомерных созданий; они ее не заслуживают. Они, раскрыв рты, говорят о Красоте и о Любви, но они не могут полюбить даже такую простую штуку, как Смерть, и слепы к тому, до чего же она прекрасна. Даже звуки Симфонии эти поганцы не слышат! Они боятся того, как звучит музыка Дикой Охоты — боятся ее ледяной раскрепощенности, ее лирической чистоты. Для таких созданий жизнь — это всего лишь тупик, и сейчас я доведу кого-нибудь из них до самого конца этого тупика.
Как идеально все складывается; глазам своим поверить не могу. Моя первая жертва стоит одна посреди озера льда. В этом наряде девчонка прямо-таки напрашивается на расправу: ярко-красное пальто, красная шапка, алеющие сапожки. Вскорости искрящийся снег тоже окрасится в красный цвет. Это предел всех моих мечтаний. Луна ослепительно светит мне, деревья облечены в сверкающий лед, и вокруг царит тишина. Я угодил в сказку.
Ближе. (Почему она не убегает?)
Ближе. (Почему она не кричит?)
Ближе. (Почему она даже не шевелится?)
Красный шарф, развевающийся на холодном ветру, пляшет перед моими глазами дразнящим языком, и только его я вижу.
Ближе, ближе, ближе! Прыгни на жертву, опрокинь ее, повергни! Давай!
Что это за звуки? Почему это я упал на лед — и почему я чувствую эту ужасную боль? Беги, Волк, беги! Но я не могу, не могу.
Кажется, меня обманули. Девушка не движется — лишь одежда ее развевается от сурового дыхания зимней ночи. Как я мог повестись на этот фальшивый образ? Истинный волк не попался бы на уловку. Истинный волк увидел бы силуэты охотников, мельтешащие за деревьями. Мне не следовало пытаться убить кого-то в одном и том же месте дважды.
Теперь мой прекрасный серебристый мех покрыт отвратительными красными пятнами, и я больше не красив. Я даже не волк, воистину! Ибо истинный волк не стал бы так сильно печалиться о себе. О, почему я должен умереть вот так? Я не хочу умирать — я ведь у себя один! Я чувствую, как возвращаюсь к своему первоначальному облику. Вижу, как широко раскрываются глаза у тех, кто смотрит на мое исказившиеся обличье. Как же рады они лицезреть, как я погибаю, поверженный к ногам грубого человечества! Мое сердце бьется медленнее, и музыка... музыка умолкает.
Вот она, Луна — прими же ее; вот жертвенная жизнь, обещанная мной тебе.
---
Рассказ впервые опубликован в фэнзине «Nocturne» #1, 1988. Позже переиздавался в антологии 100 Creepy Little Creature Stories
цитировать
свернуть ветку