В этой рубрике мы станем публиковать статьи только о редких и коллекционных изданиях. Разумеется, для таких статей особое значение имеет визуальный ряд, поэтому просим авторов не забывать снабжать свои тексты иллюстрациями.
Смиренно, пользуясь летним затишьем, представляю начало обзора коллекции иллюстраций этнографического направления.
На Урале П.Бажов с его сказами сопровождает человека с рождения. В Свердловске/Екатеринбурге особенно.
Е.Хоринская "Наш город" (1973). Художник не указанХуд. А.Рыжков. Домик Бажова (2011)
В советское время Средне-уральским книжным издательством выпускалось много книжек со сказами Бажова с иллюстрациями местных художников. В моём детстве они, конечно, присутствовали. Читал, рассматривал... Но не зачитывался — проза серьёзная, совсем маленьким детям тяжеловата будет. Да и чего читать? Кто у нас про Серебряное Копытце не знает?
Бажов вернулся ко мне в зрелом возврасте. Лет десять назад наткнулся в букинистическом магазине на бажовскую книжку из детства. Сначала и брать не хотел, но всё же купил. Ну а дальше участь моя была предрешена: началось собирание иллюстрированного Бажова (хорошо, что его всё же поменьше, чем Пушкина).
Бажовиана
Я не только рассматривал картинки — перечитал все сказы. Был потрясён. Бажов — автор, конечно, не регионального уровня. Он точно входит в десятку лучших русских писателей.
Из Бажова на слуху "Хозяйка медной горы", но там целая трилогия (сказ "Малахитовая шкатулка" из этой трилогии) — и, в общем-то, истории не то чтобы мрачные, но яростные.
А вот "Серебряное копытце" — редкий у Бажова тип светлой истории с хорошим концом. По сути, это наша зимняя сказка, т.е. русская новогодняя история. Никак не удаётся у нас с официальной зимней сказкой определиться. В России зима — обычное дело, поэтому не можем из множества претендентов выбрать одну национальную историю. Но "Серебряное копытце" — явный фаворит на эту должность.
Сначала буду показывать отдельные издания этого сказа. А первая книжка — с иллюстрациями М.Успенской (художница на Фантлабе: https://fantlab.ru/art6326) — наиболее близкая по времени создания ко времени написания (всё в сталинские времена: сказ Бажовым написан в 1938 году, а проилллюстрирован Успенской в 1952 году).
На Фантлабе есть двухцветный вариант, изданный в массовой серии: https://fantlab.ru/edition129341). У меня — современное издание от "Речи" 2015 года, воспроизводящее цветное издание 1952 года. Современное издание есть на Фантлабе (https://fantlab.ru/edition147945). Подробности от издателя тут и тут. Это издание — выдающееся по полиграфии и чувству вкуса.
Фото под углом — попытка показать тиснение переплёта (видно) и блестящую переливающуюся надпись (не видно).
Давайте посмотрим картинки. Я не смог сделать отбор — лишних иллюстраций нет. К тому же, нам надо по сюжету пройтись — подробные иллюстрации будут уместны.
1) Козлик
Силуэт козлика, именем которого сказ назван, помещён на форзацах (разные позы на переднем и заднем форзацах).
Портрет козлика Серебряное Копытце — очень сложный для иллюстраторов. Даже дискуссии заочные ведутся. В тексте сказа его на местный манер называют козлом. Даже героиня — маленькая девочка — поначалу путает его с домашней бородатой скотиной.
цитата
— Дедо, а он душнóй?
Кокованя даже рассердился:
— Какой же душнóй! Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет.
Ладно, выясняем дальше. У козлика особенные рожки: "У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток". На Урале водятся только косули (по крайней мере, в бажовских местах) — у косулей, действительно, только две ветки рогов. Тогда наш козлик олень? На Урале оленей никогда не было. Вот и получается, что это мифологический для здешних мест зверь — типа единорога.
Поэтому нельзя всерьёз обсуждать, как бы нам реалистично нарисовать козлика. Надо рисовать козлика из сказки. Какие-то черты у него реалистичные: "травой да листом кормится", шёрстка "летом буренькая... а зимой серенькая". Но есть и фантастические черты: он взрослый (пять веточек в рогах!), но
цитата
"ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, головка легонькая".
Наверное, рост у копытных по холке меряют, так что 75 см в холке, не считая шею, голову и рога. Не карликовый олень, конечно, но всё равно очень и очень небольшой. По описанию козлик Серебряное Копытце — трогательный и хрупкий. Потом выяснится, что и нрав у него игривый. Успенская его нарисовала очень точно!
2) Локация
Действие у Бажова, как правило, происходит в рабочих посёлках (т.е. жители занимаются не сельским хозяйством, а работают на приисках или на фабриках) — главный герой "жил в заводе". Быт от деревенского отличался мало (сами жители в статусе "заводских крестьян"). Сейчас это всё или разрослось в городки, или вернулось к статусу деревень. Время действия "Серебряного копытца" — до отмены крепостного права (есть ссылки на "барскую рукодельню", куда отдали старших сироток).
У Успенской на картинке — скопление деревенских построек. Нищета торжествует. Нищета у Бажова есть (в сказах про дореволюционную эпоху). Но я не могу отделаться от мысли, что иллюстраторы позднесталинской эпохи рисуют с натуры послевоенную советскую деревню (было такое в иллюстрациях Л.Тимошенко к "Онегину": https://fantlab.ru/blogarticle53647). А вот ландшафт не меняется — горизонт с низкими горными хребтами соответствует обычному виду бажовских мест.
3) Сиротка
Одинокий старик по прозвищу Кокованя — охотник и (золото)добытчик — берёт к себе девочку-сироту ("по шестому году") по имени Дарёнка (от Дарьи), которая живёт у чужих людей нахлебницей.
цитата
Девчоночка маленькая, и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пустит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно.
Дарёнка с кошкой в чужой семье
Кошка Муренка — единственная радость сиротки тоже отправляется жить к Коковане.
4) С Кокованей
цитата
Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить. Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, и кошчонка ободранная за ними попрыгивает.
По пути в новый дом
Бажов природу не описывает, но все художники с удовольствием рисуют осень и зиму. Чувствуют, что природа — главный персонаж. В бажовских местах (Сысерть, Екатеринбург) Уральские горы невысокие, ландшафт ровный, но горизонт постоянно ограничен (долго-долго, куда не погляди, тянется какой-нибудь хребет, потом плавно идёт на убыль, а там уж и новый начинается). Резкие перепады ландшафта и швейцарские виды (скала и озеро) тоже, конечно, встречаются. Такие ландшафты художникам нравятся (в одной картинке перепады эффектно смотрятся). Таким часто уральский пейзаж и предстаёт в иллюстрациях к бажовским сказам, но это не пейзаж самих сказов.
А вот Успенская опять очень точно показывает именно бажовский пейзаж. Лиственные деревья — потому что вблизи жилья (сосну извели на строительство; а сплошь ели будут в глухом лесу, куда уйдёт Кокованя зимой). Видно, как Кокованя поднимается на крутую горку, но на горизонте — ровные горные хребты.
У местных краеведов есть большая претензия к иллюстраторам Бажова насчёт обуви — они не устают подчёркивать, что уральские заводские крестьяне носили сапоги, а не лапти. Так что по этому пункту краеведы Успенскую бы забраковали: у неё Кокованя в лаптях. Я думаю, за точной этнографией гнаться не стоит — сказы Бажова местечковый уровень давно переросли, а детали могут утопить весь замысел художника. Да и было бы чем гордиться: драли этих "заводских" похлеще, чем "лапотников" (о чём Бажов и пишет часто в других сказах). Я уж не говорю о том, что грубые сапожищи-то, чай, не в Лондоне тачали. Может, Коковане уже не нужно самоутверждаться через сапоги, и он удобные лапти выбрал...
5) Беседы про козлика
"К вечеру соберутся, и весело им"
Дарёнка загорелась мечтой увидеть козлика. Почему он Серебряное Копытце?
цитата
— Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце. В каком месте топнет этим копытцем-там и появится дорогой камень. Раз топнет — один камень, два топнет — два камня, а где ножкой бить станет — там груда дорогих камней.
6) В лес на зиму
Кокованя на всю зиму уходит в лес на охоту. Дарёнка упросила взять её с собой. А Мурёнка сама увязалась.
На зимовку в лес
цитата
Пошли Кокованя с Даренкой. Все соседи дивуются:
— Из ума выжился старик! Такую маленькую девчонку в лес зимой повел!
7) Встреча с козликом
Кокованя ушёл в завод за лошадью и пропал на три дня. Дарёнка одна в глухом лесу. Тревога нарастает. Ей (и кошке) является Серебряное Копытце.
Дарёнка увидела козлика
Козлик всё ближе
8) Гора самоцветов
Кошка играет с козликом (но Успенская это не рисует). Козлик запрыгивает на крышу и бьёт копытом.
цитата
К этой поре как раз Кокованя и вернулся. Узнать своего балагана не может. Весь он как ворох дорогих камней стал. Так и горит-переливается разными огнями. Наверху козел стоит — и все бьет да бьет серебряным копытцем, а камни сыплются да сыплются.
Вот он — настоящий новогодний фейерверк! Хотя Успенская его сдержанно — реалистично — рисует.
Зимнее чудо
Кокованя успел нагрести полшапки камней. А наутро камни с крыши пропали (в шапке остались).
цитата
Все бы хорошо, да Муренки жалко. Больше ее так и не видали, да и Серебряное копытце тоже не показался.
Хорошее сопровождение текста у Успенской получилось.
А вот линию кошки Мурёнки художница не отразила (хотя кошку нарисовала, конечно). Вроде бы, история про кошку — всего лишь бытовая черта рассказа. Но уж очень настойчиво Бажов к Мурёнке постоянно возвращается. Роль кошки и в истории с чудом немаленькая.
цитата
Наверху козел стоит — и все бьет да бьет серебряным копытцем, а камни сыплются да сыплются. Вдруг Муренка скок туда же. Встала рядом с козлом, громко мяукнула, и ни Мурёнки, ни Серебряного копытца не стало.
Глубокомысленные комментаторы видят в Мурёнке какое-то мистическое начало. Поэтому, видимо, в реалистичный цикл у Успенской такая кошка и не вписалась. Ну ладно, другие художники восполнят этот пробел.
Очень идёт Бажову реалистичный стиль иллюстраций. Только Успенская недолго продержалась в традиции реализма. Она выработала свою собственную графическую манеру — и известна более по этой, достаточно узнаваемой, манере. Спустя более чем 20 лет Успенская создала новые рисунки к сказам Бажова, в том числе и к Серебряному копытцу. Массовое издание "Детской литературы" в сериях "Мои первые книжки" (1974) и "Читаем сами" (1976). На Фантлабе оба издания есть: https://fantlab.ru/edition108697; https://fantlab.ru/edition249055. Рисунки, кстати, немного отличаются. У меня — издание 1976 года в серии "Читаем сами".
"Серебряное копытце", худ. М.Успенская (1976)
При сравнивании двух вариантов иллюстраций, второй вариант (1974-1976) не нравится никому. Обвиняют позднюю манеру Успенской, но это неправильно.
Эта поздняя манера отлично подходит для детской иллюстрации. Это похоже на манеру любимого детишками Е.Монина, а глубже здесь угадывается молодой Лебедев из 1920-х гг., когда он первоначальные книжки Маршака иллюстрировал ("Мороженое", в первую очередь — см. https://fantlab.ru/edition162372). Бажов, иллюстрированный в такой манере, был бы большой удачей. Но почему-то во второй раз рисунки у Успенской получились вялыми. А ещё хуже, что ключевые моменты не отобразились в этом втором цикле. Необъяснимо...
А начиналось-то как хорошо: какие внутренние страницы обложки (квази-форзацы)! В книжке два сказа, и герои двух этих разных сказов идут навстречу друг другу (Кокованя с Дарёнкой — слева).
"Серебряное копытце""Огневушка-поскакушка"
Но дальше выдумка иссякла. Вот тема Коковани и Дарёнки:
Кокованя ведёт сиротку из чужой семьи
Вечерние побасенки про козлика
В этом варианте Кокованя согбенный дряхлый старик. Он, конечно, стал трогательнее выглядеть. Художница вроде бы подчеркнула характер Коковани (по словам Бажова, Кокованя "старик весёлый и ласковый") — но этот спокойный характер не от дряхлости ведь, а от уверенности свободного промышленника (внутренне свободного).
Ещё нарисована сцена встречи Дарёнки и козлика.
Издание 1976 годаИздание 1974 года
Концовка связана с сюжетом.
Полшапки самоцветов
Вот и всё. Что-то не захотела Успенская по новому перерисовывать "Серебряное копытце". Будем дальше смотреть, как другие художники управились с "Серебряным копытцем" — редким примером этнографической сказки, гармонично вошедшей в большую русскую литературу.
UPD
Был, оказывается у М.Успенской промежуточный вариант. Сборник "Живинка в деле", изданный Детгизом в 1959 (пока на Фантлабе нет — подал заявку). У меня вот такой сильно потрёпанный экземпляр.
"Живинка в деле". Детгиз, 1959. Худ. М.Успенская
Цветных иллюстраций там немного, но к "Серебряному копытцу" есть аж на фронтисписе. Изображена Дарёнка, из дверей смотрящая на козлика. Ракурс иной, чем в книге 1952 года. Манера уже не такая строго реалистичная. А главное: козлик с Мурёнкой изображён! Почувствовала художница значение кошки в этом сказе...
Выйти к козлику и кошке
А ещё в издании 1959 года форзац, интересный для понимания эволюции Успенской. Там тоже есть козлик и Мурёнка, но они уже нарисованы в той условной манере, которая характерна будет для всех рисунков поздней Успенской. Это переходный момент, который всегда интересно наблюдать у художников, меняющих свою манеру.
Форзац."Живинка в деле". Детгиз, 1959. Худ. М.Успенская
После большого цикла иллюстрированных изданий пушкинской "Полтавы" — антреме. Что-нибудь небольшое и лёгкое. Очень немного иллюстраций есть к пушкинской "Гавриилиаде". Вот давайте эту полуподпольную поэму и посмотрим.
До 1917 года "Гавриилиада" была в России вещью подцензурной. Первое достойное научное издание появилось в советской России в 1922 году. У меня репринт этого издания (1991).
"Гаврiилiада", репринт, обложка
Издание 1922 года попало в число иллюстрированных книг а каталоге-справочнике "Пушкин в русской и советской иллюстрации" из-за того, что виньетки в нём делал В.Конашевич. Правда, имеется справедливое замечание, что здесь Конашевич "выступил более оформителем, чем иллюстратором". Даю библиографическое описание из каталога-справочника:
К моему репринту добавлена важная статья В.Ходасевича. Тираж репринта 1991 года 50 тыс. экз. Цена 2 руб. Книжки (ни первоиздания, ни репринта) пока на Фантлабе нет. Подал заявку.
Интересно в этой книге то, что, изданная в 1922 году, местом выхода она имеет Петербург (не Петроград). "Мирискусники" этим грешили — в 1923 году у Добужинского "Белые ночи" в Петербурге вышли. Но здесь-то вроде сугубо научное издание. А ещё некоторое время новая орфография не была обязательной. У Бенуа в 1923 году "Медный всадник" вышел в старой орфографии (с "ятями"). Вот и для "Гавриилиады" в издании 1922 года Б. Томашевский в предисловии категоричен: "Недопустимо воспроизведение этого памятника в орфографии ныне принятой". Горячо поддерживаю — в старом начертании хоть название поэмы с ходу прочесть можно (нет двойной "и"): "Гаврiилiада". Я вот припоминаю, что в перестройку Ю.Лотман (по-моему) говорил, что произведения Пушкина всё же лучше давать в старой орфографии (хотя бы в академических изданиях). Но ведь Б. Томашевский в 1922 году не только текст "Гаврiилiады", но и весь свой объёмный комментарий к ней напечатал в старой орфографии!
"Гаврiилiада", титул
Что касается иллюстраций. Концовки-виньетки Конашевича не имеют отношения к содержанию поэмы. Почему-то много воды. Мне вот в первой картинке чудятся черты Мойдодыра (Конашевич с Чуковским с самого начала 1920-х гг. работал, мог попасть под влияние).
Мойдодыр или Гаврiил?Просто вода
"Гаврiилiада" — это пародия на библейский сюжет о непорочном зачатии. Некоторые считают поэму "Гаврiилiада" кощунственной и непристойной. Так что не обойтись без оценок содержания литературного произведения.
СЮЖЕТ ПОЭМЫ
Мария — девственница, её муж, "плохой столяр и плотник" очень стар и занят на работе. Всевышний обратил внимание на Марию. Он является к ней во сне и говорит ей о своём выборе. Но Мария во сне обратила внимание на красавца архангела Гавриила и, проснувшись, думает только о нём.
цитата
Так иногда супругу генерала
Затянутый прельщает адъютант.
О, легендарные пушкинские отступления! Кстати, знаменитая цитата-мем "Поговорим о странностях любви" — это отсюда же, из отступления в "Гаврiилiаде".
Царь небесный посылает Гавриила к Марии — предупредить, что скоро он (небесный царь) явится. В это время сатана тоже решает вмешаться, он опережает архангела. Мария в саду мечтает о Гаврииле и встречает обольстительного змея (сатана, понятно). Змей рассказывает ей апокриф о Еве и свою версию изгнания из рая. Мария заслушалась, а змей превратился в прекрасного юношу и потихонечку соблазнил Марию.
Тут с небес спустился Гавриил, стал биться с сатаной.
Битва архангела с сатаной, худ. К.Чеботарев, 1938
цитата
Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет;
По счастию проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым бес грешил.
Лукавый пал, пощады запросил
И в темный ад едва нашел дорогу.
После чего Мария отдалась архангелу.
Мария и архангел, худ. Лидия Жолткевич, 1940
Гавриил вернулся к Всевышнему, отрапортовал, что дева подготовлена. Всевышний в облике голубя спустился к Марии. После чего следует физиологическое описание: голубь "над розою садится и дрожит, // Клюет ее, копышется, вертится, // И носиком и ножками трудится. // Он, точно он! — Мария поняла, // Что в голубе другого угощала; // Колени сжав, еврейка закричала, // Вздыхать, дрожать, молиться начала, // Заплакала, но голубь торжествует, // В жару любви трепещет и воркует, // И падает, объятый легким сном, // Приосеня цветок любви крылом".
Далее кратко пересказывается дальнейшая судьба действующих лиц (бог признал ребёнка своим сыном, Гавриил тайком продолжал являться на свидания...). Ну а понимание Марии попало в аннотацию поэмы на Фантлабе: "Досталась я в один и тот же день // Лукавому, архангелу и богу".
ХОДАСЕВИЧ О ПОЭМЕ
Оценку содержания поэмы лучше всех дал Ходасевич — эмигрант и совсем не воинствующий безбожник (его статья в виде приложения помещена к нашему репринту "Гаврiилiады" 1991 года).
Во-первых, Ходасевич видит в поэме преодоление ментального разрыва с Европой, которая в период Возрождения прошла через "языческую радость жизни, любование "бесовскою" прелестью мира". А в России "осенью 1822 года, в Кишиневе Бессарабской губернии, Россия, в лице Пушкина, создавшего "Гаврилиаду", пережила Ренессанс".
цитата
Да, в начале XIX столетия был в России момент, когда величайший из ее художников, не "стилизуясь" и не подражая, а естественно и непроизвольно, единственно в силу внутренней необходимости, возродил само Возрождение.
Во-вторых, Ходасевич очень точно характеризует поэму как "незлобивую".
цитата
Если всмотреться в "Гаврилиаду" немного пристальнее, то сквозь оболочку кощунства увидим такое нежное сияние любви к миру, к земле, такое умиление перед жизнью и красотой, что в конце концов хочется спросить: разве не религиозна самая эта любовь?
В-третьих, Ходасевич уверен, что "некогда образ Марии займет место в ряду идеальных женских образов Пушкина".
цитата
Сквозь все непристойные и соблазнительные события, которые разыгрываются вкруг нее и в которых сама она принимает участие, Мария проходит незапятнанно чистой. Такова была степень богомольного благоговения Пушкина перед святыней красоты, что в поэме сквозь самый грех сияет Мария невинностью.
В-четвёртых, Ходасевич отвечает на важный вопрос: почему Пушкину можно, а другим нельзя.
цитата
Все непристойности поэмы очищаются ясным пламенем красоты, в ней разлитым почти равномерно от первой строки до последней. Описывая "прелести греха", таким сияюще чистым умел оставаться лишь Пушкин.
Мне кажется, проблема иллюстраций к "Гаврiилiаде" — в том, насколько художники смогли проникнуть в те глубинные пласты, которые выявил Ходасевич, т.е. рассмотрели ли они в этой поэме русское Возрождение, либо оценили только похвальное вольнодумство (как рецензенты поэмы на Фантлабе), либо остановились на непристойностях. Картинки лишь обостряют трактовки поэмы.
Выше мелькали иллюстрации советских художников (из Интернета, в основном вытащенные). Это единичные сюжетные картинки — и, самое главное, в книгах не публиковавшиеся. А полных циклов опубликованных иллюстраций к "Гаврiилiаде", где отражается концепция художника, совсем немного. И все они чужеземные! Доступны в Интернете две сюиты иллюстраций — это зарубежные издания конца 1920-х годов с художниками-иностранцами. Третья полная сюита — легендарного детского графика В.Стацинского 1999 года — известна только по слухам, картинок посмотреть негде (тут).
Иностранные издания успели попасть в обзор "пушкинского" тома "Литературного наследства" 1934 года:
цитата
...два издания "Гавриилиады". Американское (пер. Макса Истмана, изд-во Ковичи-Фриде в Нью-Йорке, 1929 г.) образцово отпечатано и скромно, но очень остроумно иллюстрировано Роквелем Кентом (R. Kent), одним из самых выдающихся современных графиков САСШ. Французская "Гавриилиада" (пер. Сидерского, парижское изд-во "Трианон", 1928 г.) подана в более парадном облике — с портретом Пушкина и в сопровождении гравюр на меди эстонского художника Эдуарда Виральта (E. Wiralt). При всем своем техническом мастерстве эти гравюры страдают излишним нагромождением деталей, а тяжеловесная их концепция часто идет в разрез с игривой легкостью пушкинских образов.
Обратим внимание, как советский искусствовед (П.Эттинер) характеризует поэму ("игривая легкость образов") — близко к оценке Ходасевича. Вот именно поэтому "Гаврiилiаду" и печатали в советское время во все периоды (а не только в начале 1920-х). Советская власть безбожие часто приветствовала, но непристойности не прощала. Пушкинскую "Тень Баркова" не печатали в СССР, ибо "обсценно-порнографическая баллада". Ну а в "Гаврiилiаде" нет непристойностей.
Посмотрим иллюстрации.
1) Р.Кент
Иллюстрация Кента, помещённая в 1934 году в "Литературном наследстве".
Репродукция из "пушкинского" тома "ЛН" (1934)
Американского издания 1928 года у меня нет. Вот сведения с зарубежных букинистических страниц в Интернете (чего-то всего за 90 долларов предлагают, но, наверное, всё не так просто, особенно с доставкой...).
PUSHKIN, Alexander. Gabriel, a poem in one song. Translated by Max Eastman, illustrated by Rockwell Kent, New York: Covici-Friede, 1929, 8°, limited edition of 750 copies.
Gabriel, 1928, обложкаGabriel, 1928, титул
На основании этих сведений подал заявку на Фантлаб.
А вот собственно иллюстраций Кента к "Gabriel" в Интернете только только три обнаружил.
Мария в томленииМария со змиемМария открывается навстречу голубю
Целомудренные иллюстрации, но совсем не простенькие. Соединение американской религиозности с американской же демократией? Успела книга проскочить в "ревущие Двадцатые".
2) Э.Вийральт
Образцы картинок Вийральта попали не только в "Литературное наследство" 1934 года, но и в альбом "Пушкин в русской и советской иллюстрации" (1988). Вийральт — эстонец, после русской революции эмигрировавший в Европу (не в независимую Эстонию), в СССР не возвращался, картинки создал за границей. Но родился на территории Российской Империи (под Петербургом). Видимо, этого оказалось достаточным, чтобы причислить всю его графику к русской иллюстрации.
Слева — "ЛН" 1934 г., справа — Альбом 1988 г.
Книги у меня тоже нет. Но тут и надежд нет — по данным иностранных аукционов реальная цена продажи этой французской "La Gabrielide" — 800 евро.
Пушкин А.С. Гаврилиада. С 5-ю гравюрами на меди Эдуарда Вийральта. Париж. 1928. Экземпляр №34 из 300-т на бумаге velin de Rives. Общий тираж 345 экземпляров. / Pouchkine Alexandre La Gabrielide. Traduction de Y. Sidersky. Cinq gravures sur cuivre d' Edouard Wiralt. Paris. 1928. Tirage a 345 ex. num. Un des 300 sur velin de Rives (n. 34). 19x25cm, 42 pp (la plupart non coupées).
La Gabrielide, 1929, обложкаLa Gabrielide, 1929, титулLa Gabrielide, 1929, иллюстрация
Заявку на Фантлаб по этим сведениям тоже подал (во вкус вхожу).
Всего указано пять гравюр, сканы четырёх картинок в Интернете есть (пятая гравюра, видимо, портрет Пушкина), т.е. в сети ходит полный комплект.
Всевышний во сне МарииЗмий рассказывает сказки
Змий действуетЗмий бьётся с ангелом света
В наши дни эти иллюстрации уже не кажуться "тяжеловесными". Почти все они посвящены эпизоду со змеем-сатаной. Так и чувствуется, что должны быть ещё картинки.
3) Т.Маврина
Казалось бы, в 1920-е и в первой половине 1930-х гг. в СССР, на волне "воинствующего безбожия" должны были появиться иллюстрированные издания "Гаврiилiады". Но не появились. Полномасштабная трактовка поэмы предполагает большую степень эротизма. А довоенный СССР в этом отношении был всё-таки очень пуританской страной (это как-то сочеталось с пропагандой и юридическим закреплением ослабления брачных уз).
Первая советская иллюстрация (только одна) к "Гаврiилiаде" появилась лишь в 1982 году. Художник — Т.Маврина.
"Гаврiилiада", худ. Т.Маврина
Эта иллюстрация была единственный раз опубликована в одном из двухтомников Пушкина, а потом продублирована в альбоме "Пушкин в русской и советской иллюстрации" (1988) — моё фото оттуда. Очень чистая иллюстрация. По стилю — что-то из Мавриной 1930-х гг., когда она рисовала для издательства "Academia".
4) П.Бунин
Павел Бунин свои картинки к "Гаврiилiаде" опубликовал в 1998 году (альбом "Гениальный сын России").
Отступления в "Гаврiилiаде", худ. П.Бунин
Ослепительный архангелМария со змием
Иллюстрации для П.Бунина, мастера эротики, очень сдержанные: только одна откровенная картинка: счастливая Мария со змием, который нежно обвивает её ногу. Но и эта картинка чистая и целомудренная.
АНТИЧНОСТЬ. ЛЕДА
Когда Пушкин описывает физиологическое слияние героини и голубя, он выражает своё скептическое отношение к непорочному зачатию и напоминает, что античные греки в аналогичной ситации признавали телесное соединение Леды и Зевса в облике лебедя, от чего родились древнегреческие герои и Прекрасная Елена. Было у Пушкина лицейское стихотворение на этот сюжет ("Леда", 1814). Есть и картинки П.Бунина к этому юношескому штампованному стихотворению Пушкина. Эротика в рамках приличия.
Леда, худ. П.БунинЛеда с лебедем, худ. П.Бунин
А есть ли изображения физиологического слияния Леды и лебедя? Да сколько угодно. Есть такое изображение, например, у А.Кравченко, который внёс весомый вклад в иллюстрированную пушкиниану. Вот гравюра 1926 года (к Пушкину формально не привязанная) из альбома советских времён.
А.Кравченко "Античный мотив. Леда" (1926)
Рисунок очень откровенный, но очень эстетичный. Это эстетика отечественных академических графиков 1920-х гг.
А что же эстонец Вийральт? Ничему хорошему русский поэт эстонского художника научить не мог. Неудивительно, что Вийральт сделал откровенную гравюру к "La Gabrielide" 1928 года в духе "Леда и лебедь" (и в духе физиологического описания у Пушкина).
В Рунете картинка разошлась благодаря тому, что известный новосибирский букинистический магазин "Горница" выставил этот запретный оттиск на продажу с аннотацией: "1928, город: Париж, формат: 10 х 14 см., состояние: Хорошее. Надлом. Редчайший офорт знаменитого эстонского художника Эдуарда Вийральта (1898 — 1954). По цензурным или самоцензурным причинам в книгу не вошел. Известно считанное число экземпляров" (http://www.gornitsa.ru/item.php?id=154525...).
Предлагали купить за 50 тыс. рублей. Кто-то купил...
Подцензурная иллюстрация."La Gabrielide", 1928
После этого можно считать установленным, что мем "горячие эстонские парни" запустили в 1928 году пушкинисты, впервые ознакомившиеся с иллюстрациями Вийральта к "Гаврiилiаде".
Ну а если серьёзно, Вийральт, видимо, опередил своё время — причём лет на семьдесят. Не зря так обильно он был представлен в альбоме иллюстрированной пушкинианы 1988 года. Очень современно он и сейчас смотрится. В общем-то, и смелая картинка — вполне отвечает эстетике нашего времени, а не моменту создания.
Почему в коллекцию попадают книги в плохом состоянии? Потому что задёшево и/или для академического интереса.
Уже несколько раз звучало у меня в связи с иллюстрациями к пушкинской "Полтаве" 1980-х гг., что "при Сталине такого не было". На самом-то деле существует совсем немного полных сюит иллюстраций к "Полтаве" сталинского времени (царя Петра прогрессивным признали только перед самой войной, художники не успели откликнуться на новый заказ). Сюиту К.Рудакова 1948 года я показывал (тут), но Рудаков — выдающийся график, он вне сталинской конъюнктуры. Типичный сталинский художник, у которого есть полная сюита к "Полтаве" — это Владимир Серов. На Фантлабе представлен: http://fantlab.ru/art23953.
Большинство иллюстраций "лауреата Сталинской премии" к поэме мы уже видели в гигантских юбилейных однотомниках 1949 года.
Полная сюита, изданная в том же 1949 году, никаких сюрпризов принести уже не могла. Но нельзя было упускать возможности погладить руками эту книгу. В продаже в полном комплекте серовскую "Полтаву" предлагают и за несколько тысяч: сталинский большой стиль в книжной иллюстрации на неискушённых книголюбов производит сильное впечатление — кажется, что подарочные издания той эпохи должны стоить больших денег. Это не так. Мне сильно потрёпанный и чуть разрисованный, но целый экземпляр достался за 50 рублей (плюс доставка 140 руб.). Достаточно для того, чтобы пощупать, оценить формат и понять структуру книги.
Даю библиографическое описание из каталога-справочника:
Дополнение к библиографии: тираж 10 тыс. экз., цена 8 руб.
Книги пока на "Фантлабе" нет, подал заявку.
Перейдём к рассматриванию книги. Сначала о составе. Книга вышла в мягкой обложке и в суперобложке. Мой экземпляр — без суперобложки. Вот он.
"Полтава", Вл.Серов, без супера
Пока искал в Интернете, запутался, какие предложения были с супером, а какие — без. И не мудрено: незначительно облик суперобложки отличается от обложки. Вот чужие фото отдельно суперобложки и супера вместе с книгой.
"Полтава", Вл.Серов, в супере
Весь комплект
Автор суперобложки и просто обложки — знаменитый Хижинский (на Фантлабе хорошо представлен — https://fantlab.ru/art6617 — а ведь не лауреат). Зачем он такое сотворил? В чём смысл? Возможно, первоначально замышлялся переплёт (твёрдая обложка), он был бы каким-нибудь более бурым и тогда контрастировал бы с белой суперобложкой. Возможно...
Почти все серовские иллюстрации уже известны из других изданий. Мы часть смотрели в однотомных юбилейных сборниках того же 1949 года. Формат отдельного издания — ещё огромнее, чем у однотомников, если мерять по книжному блоку (хотя уж дальше, казалось, некуда). Вот они — слева направо: "Сочинения" (1949), "Поэзия" (1949) и "Полтава" (1949).
Что меня озадачило при подготовке заявки: у "Полтавы" не указан формат книги, хотя в 1949 году его уже повсеместно проставляли. Проверил. Формат есть у самого маленького томища "Сочинения" — 84х108/16, т.е. 205х260 мм. У "Поэзии" и у "Полтавы", которые явно больше, формат в выходных данных не указан. Видимо, это нестандартные обрезы. У "Полтавы" размеры фактически 245х300 мм — такого формата в справочниках нет.
Нет ли в этом какой-то страшной тайны книгоиздания мрачных сталинских времян?
Вот что по-настоящему впечатляет в старых книгах, так это вклеенные иллюстрации. Вклеенные, конечно, вручную. Что-то такое живое, ремесленное ("крафтовое"). Это особенности несовершенной технологии: для качественных изданий книга и иллюстрации печатались в разных местах, поэтому соединить их можно было только путём вклеек. Ну а особый шик — приклейка картинок на вклейки. О, какая у меня терминология получилась! В общем, это "живые" книги (как для меломанов "живой" звук — только винил, а не цифровая запись). За это, конечно, парадным книгам сталинской эпохи многое прощается.
В этой "Полтаве" клей нанесён только на верхний край рисунков (по-моему, тогда так всегда делали — видимо, если целиком приклеивать, могли бы морщины получаться). Листы, на которые наклеены картинки — плотная рыхлая бумага с выдавленными рамочками. Это, по сути, паспарту.
Что сказать по концепции всей сюиты? Из семи иллюстраций три посвящены царю Петру (портрет на фронтисписе, Пётр на коне в бою, Пётр "заздравный кубок поднимает" после Полтавской битвы). В общем-то титульный лист уже свидетельствует о том, что художник рассматривает поэму через призму имперско-военной линии.
Титульный разворот с Петром на фронтисписе
Две иллюстрации — линия Марии и Мазепы (их знаменательная беседа и последняя встреча), ещё одна — предположительно бегство Марии к Мазепе. И последняя — Кочубей в темнице.
Сравнение с юбилейными однотомниками, где были даны цветные иллюстрации Серова, показывает значительные отличия в цветопередаче (на фото, конечно, не так бросается в глаза). Видимо, цвета отдельного издания — эталонные.
Слева — отдельное изданиеСлева — отдельное изданиеСлева — отдельное издание
Ну, сравнение с чёрно-белой иллюстрацией понятно в чью пользу.
Слева — отдельное издание
Ещё в альбоме "Пушкин в русской и советской иллюстрации" (1987) были даны целых три серовских иллюстрации (составитель оценил сталинский большой стиль). Там уже была современная фототехника воспроизведения, и ощущение подлинного эстампа (как в сталинской книге) совсем утрачено.
Отдельное издание 1949 года — справа
И вот с этой иллюстрацией — скачущие в ночи всадники, которых не распознать — возникают сложности при соотнесении с определённым эпизодом.
Ночь, всадники, река...
Это очень похоже на бегство Марии с Мазепой (ночь, река, несколько всадников), но в моём экземпляре картинка расположена в начале Песни третьей — и тогда это бегство Карла и Мазепы после поражения при Полтаве. А в Песне первой — Пётр в бою на коне. Однако никакой битвы там нет (правда, есть общая картина: "Россия, силы напрягая..."). В общем, я сомневаюсь: вдруг при ручной вклейке перепутали картинки местами. Ночные всадники тогда должны быть в Песне первой, а Пётр в бою — в Песне третьей. Хорошо бы с другими экземплярами сравнить.
Неохваченной другими изданиями осталась только иллюстрация последней встречи Мазепы и сошедшей с ума Марии. А она очень эффектна. Посмотрим её в завершение.
P.S.
Всегда с грустью читаю чужие дарственные надписи на книгах — они, чаще всего, трогательные свидетели чьей-то прошедшей жизни.
Сначала роман Venus on the Half-Shell Фармер выпустил под именем Килгора Траута, в журнале F&SF
Декабрьский выпуск журнала, 1974 год (окончание в январском)
Книга 1975 года
Издание 1988 года
Предисловие Фармера к изданию романа 1988 года было недавно опубликовано на форуме — Фармер рассказывает об обстоятельствах появления романа и отношения к нему Курта Вонегута, а тут мы помещаем еще одну статью об этом романе.
Задняя сторона издания 1975 года, Килгор Траут еще законспирирован
Покет, но обрез покрашен для защиты книги от пыли. Довольно частое явление для дешевых книг 1950-70-х гг.
И еще одна обложка
Издание 1982 года
Фармер расписался и за Килгора Траута:
Удивительно, что крохотный фрагмент романа (всего пара страниц) был опубликован на русском языке в 1991 году в четвертом выпуске хабаровского альманаха "Мир чудес"
РЕЖИССЕР МАСКАРАДА ТРАУТА
«ТЕПЕРЬ ОБ ЭТОМ МОЖНО СКАЗАТЬ ПО-ДРУГОМУ — ПРАВДА О ТРАУТЕ»
Джонатан Свифт Сомерс-Третий
Филипп Хосе Фармер был новатором метапрозы еще до того, как это стало круто. Задолго до того, как о ней даже заговорили. Он вошел в историю научной фантастики как этакий Христофор Колумб использования таких методов, как метапроза, рекурсивная проза, пародия, стилизация, вымышленные биографии, фанфикшен, «мокьюментари-проза» и все такое прочее. Или же его лучше назвать Лейфом Эрикссоном подобных жанров, имея в виду то, что викинги открыли Америку за столетия до того, как это сделал Колумб?
Или его лучше назвать Святым Бренданом литературных новаций, в честь монаха, переплывшего Атлантику за пятьсот лет до викингов? Или даже Хогом из племени Желтого снега, первым человеком, который прошел по сухопутному мосту Берингова пролива за тысячи лет до того, как появились ирландцы, Хогом-первопроходцем, новатором таких вещей, как метапроза, рекурсивная проза, пародия, стилизация, вымышленные биографии, фанфикшен, «мокьюментари-проза»...
Я часом не забыл рекурсивную прозу?
Но это просто выбирание блох. Хог кишел ими и вычесал их всех, ну, или хотя бы большую их часть. И я — не он. Дело в другом: Фармер был пионер, первооткрыватель, подлинный оригинал, уникум. Он был серьезным трикстером, любившим жонглировать зеркалами, а иногда и прыгать в них. И отражения в этих зеркалах частенько бывали другими зеркалами, полными других трикстеров, жонглирующих зеркалами или прыгающими сквозь них. И каждый раз, когда он прыгал сквозь зеркало, он всегда целым и невредимым выпрыгивал на другой стороне, вместе со всеми своими отражениями.
Кому это знать, как не мне. Ведь я, Джонатан Свифт Сомерс-Третий, вымышленный автор, который в свою очередь является пародией на другого вымышленного автора, созданного в качестве персонажа книги, которой якобы не существовало. Верно. Так что лучше меня никто, пожалуй, не сможет вкратце познакомить вас с вопиющим пренебрежением, а подчас и откровенным манипулированием реальностью, свойственными Фармеру.
Мой рассказ начинается, как ни странно, с творческого кризиса. Лучший способ справиться с творческим кризисом — энергично взяться за его разрешение. Вот откуда пошло выражение «взять быка за рога». И если вы верите в это, вы поверите чему угодно. Тем не менее, это правда. Если у вас творческий кризис, берите его за рога!
Фармер именно так и поступил. На него давили издатели и читатели (следует отметить, что это разные виды давления), требуя, чтобы он написал продолжение своей знаменитой серии «Мир реки» (в ней реальные исторические личности действуют в воображаемом загробном мире) или же следующую книгу цикла «Многоярусный мир» (в ней присутствуют персонажи Уильяма Блейка, а также персонаж с теми же инициалами, что и у самого Фармера, ФХФ) или же следующий том о лорде Грандрите и Доке Калибане (пародии на Тарзана и Дока Сэвиджа). И хотя все эти романы так или иначе содержали игривые заимствования из других произведений, Фармер понял, что увяз в них и ему нужна новая игрушка.
В этом месте я хотел бы упомянуть то, что некогда сказал Харлан Эллисон: на самом деле есть два разных вида творческого кризиса. Первый — это известный вид, когда у писателя просто нет новых идей; но второй вид гораздо хуже, хотя о нем почти не говорят. Это когда писатель полон идей, он фонтанирует ими, и такой чрезмерно богатый выбор парализует его. Ему просто не хватает энергии…
Прошу прощения. Из меня по какой-то причине вышел пар... Но вернемся к тому, что я говорил раньше... Фармер увяз.
И тут возникает Курт Воннегут-младший, писатель-фантаст, пользующийся успехом у читателей мейнстрима, или же мейнстримовый писатель, успешно использовавший арсенал средств научной фантастики — все зависит от того, кого вы спросите, или насколько высоколобым был его преподаватель современной американской литературы, или насколько вы сами склонны согласиться с воннегутовской трактовкой событий.
Лично я готов поладить с кем угодно, если так будет проще. Во многих романах Воннегута разные вещи появляются не один раз. Например, огненные бури. Или птичка, которая напевает «пью-ти-фьют». Кто знает, почему? Возможно, сам Воннегут это знал.
Но, как бы то ни было... в числе многих вещей, которые возникают не один раз, персонаж, который сам является писателем-фантастом; ему постоянно не везет и любой всегда готов на нем оттоптаться. Да-да это он, практически всеми забытый непризнанный гений Килгор Траут. Чаще всего в романах Воннегута Траут появляется не лично, а, так сказать, вместо этого цитируется как автор какого-нибудь безбашенного научно-фантастического произведения, которое затем дается в кратком пересказе. Из-за нечистоплотности его литературного агента, большинство рассказов Траута печатались ради заполнения свободного места в дешевых порнографических журналах, вместо того, чтобы попасть на рынок настоящей фантастики, где Траут мог бы получить признание и деньги, которых он был достоин. Кстати, говоря о деньгах, в конце романа «Дай вам Бог здоровья, мистер Розуотер», Траут получает от Фонда Розуотера 50 тысяч долларов, так что, возможно, он и не был полным неудачником. Но давайте не будем выискивать блох... Я не Хог.
Что касается имени, если не жизненных обстоятельств, то прообразом Траута послужил реальный писатель Теодор Старджон, о котором никто, никогда не сказал ни одного плохого слова. А вот Фармер считал, что у него немало общего с Траутом, причем, в такой степени, что он отождествлял себя с этим вымышленным автором. Более того, отождествлял так сильно, что решил сам стать Траутом. Пусть номинально и на короткое время. И давайте вспомним, в чем, по словам Воннегута, состояла мораль его романа «Мать Тьма» — а состояла она в том, что мы те, за кого мы выдаем себя, и потому должны быть крайне осторожны в том, за кого мы себя выдаем.
В этом месте, я хотел бы вставить довольное нахальное замечание о том, что случись Трауту когда-нибудь повстречаться с писателем Грегом Биром, то сцена изображала бы символическую глушь, посреди которой медведь лапой ловит рыбу. Медведи ведь ловят форель, не так ли? Или это просто лосось? Не обращайте на меня внимания, я просто прикалываюсь.
В любом случае, идея Фермера была простой, но также смелой, гениальной и дерзкой. А именно: взять один из романов, якобы сочиненный вымышленным Траутом и написать его. Вуаля! Хотя издательству «Dell», выпускавшему книги Воннегута, эта идея понравилась, получить разрешение самого Воннегута оказалось сложнее. Это было почти так же сложно, как вырваться из недр Меркурия на летающей тарелке или отправиться в путешествие по просторам вселенной лишь затем, чтобы донести сообщение «Всем привет!».
Отправив Воннегуту кучу писем в дни, когда электронной почты еще не существовало, но так и не получив письменного ответа, Фармер наконец-то дозвонился ему по телефону. После долгой беседы Воннегут неохотно (и якобы довольно резко) согласился поделиться с Фармером своим детищем. Что, кстати, всегда сопряжено с риском! В каком виде ваше детище вернется к вам? С загнутыми страницами и потрепанной обложкой? Или с наведенным марафетом и в улучшенном виде? Заранее не знаешь!
Прежде чем мы увидим, что произойдет дальше, если только вы не пропустили этот абзац, как нетерпеливый негодник, давайте вернемся немного назад. На сколько? Совсем чуть-чуть, не больше, не меньше. Осторожно, абзац дает задний ход! Ой, раздавили пешехода на полях страницы! Его разум сейчас бродит по ней. Во всяком случае, еще задолго до того, как Фармер решил напрячь силы и написать роман, выдавая себя за «Траута», он досконально изучил жизнь и творчество этого мифического писателя-фантаста, насколько досконально можно изучить вымышленный персонаж. Он прочел все романы Воннегута, за исключением тех, которые еще не были написаны, и составил на Траута всеобъемлющее досье. Затем, заполнив лакуны результатами своих собственных «исследований», Фармер написал труд «Незаметная жизнь и тяжелые времена Килгора Траута: спорные моменты биографии» («Moebius Trip», декабрь 1971).
В краткосрочной перспективе, заручившись согласием Воннегута, Фармер мгновенно преодолел творческий кризис. Он сколотил «Венеру на половине ракушки» всего за шесть недель, но это всего лишь фигура речи, потому что как можно «сколотить» роман? И даже будь такое возможно, зачем колотить роман до его публикации?
Во всяком случае, Фармер прекрасно провел время, работая над книгой. Из кабинета в подвале его дома, заглушая клацанье клавиш пишущей машинки, нередко доносились взрывы хохота. Брр, вы только представьте себе летящие во все стороны ошметки смеха — малоприятное зрелище... Ладно, шучу.
В долгосрочной перспективе последствия были гораздо более далеко идущими. И если вы не тот негодник, то вам лучше отвернуться... Или вы думали, что пропустите последний абзац?
Хитрец вы, однако...
Говоря о «клацании клавиш пишущей машинки», я уже упоминал о том, что Фармер был величайшим мастером Бэнгсианской фэнтези? Мы вернемся к этому позже...
«Венера на половинке раковины» была разрекламирована как событие года, — года, в котором роман был опубликован, естественно. Журнал «Locus» в своем номере от 6 апреля 1973 года опубликовал объявление, в котором сообщалось, что «Венера на половинке раковины» будет написана «(известным автором научной фантастики, но не Воннегутом») ((Старджоном?))». Номер от 29 апреля сообщал, что «Теодор Старджон отрицает, что он «Килгор Траут». Затем последовал номер от 11 мая, в котором было напечатано письмо Дэвида Харриса, редактора издательства «Dell». Харрис заявлял, что у него якобы имеется письмо от Траута, в котором в частности говорилось: «Что касается разговоров обо мне, то я ничуть не удивлен — порой я сам сомневаюсь в собственном существовании...».
Одно время поговаривали, что загадочным «настоящим» автором книги мог быть Айзек Азимов, или же это очередной трюк Джона Слейдека, который уже придумал «Я клацаю, когда двигаюсь», кибернетическую ипостась Азимова, выдававшую себя за Азимова, выдававшего себя за Траута. Мое личное мнение таково: на эту роль также следовало бы номинировать Т.Дж. Бейса , и просто подозрительно, что этого не случилось.
Слухи улеглись, но лишь до 11 августа, когда в новом номере журнала «Locus», появилось сообщение о том, что Килгор Траут — это якобы Филипп Хосе Фармер. Правда, в номере от 12 сентября Фармер отрицал, что выступил в роли Траута. Там же было опубликовано другое письмо Траута, в котором тот заявил, что польщен тем, что все эти авторы, по слухам, являются им, Траутом, но что «наверняка есть способ подтвердить мое существование как реального человека». Однако этот способ он так и не смог придумать, и я тоже не могу, ведь он не был реальным человеком. Так что он водил нас за нос. Вернее, за нос нас водил Фармер от его, Траута, имени, что весьма великодушно с его стороны, если об этом не думать.
Но это было лишь начало игры. В глубине своего доброго сердца Фармер был изощренным мистификатором и с нетерпением ждал выхода романа, чтобы как следует повеселиться. В ноябрьском номере журнала ААПФ (Американской ассоциации писателей-фантастов) за 1974 год было опубликовано длинное, из рук вон плохо написанное, с невероятным количеством чудовищных орфографических и пунктуационных ошибок, письмо от Килгора Траута с просьбой выслать ему формуляр заявления, чтобы он мог вступить в ААПФ. Писатель также сообщал, что он ищет крышу над головой. В конце письме говорилось: «...если вам нужны рикомендации, напишите дэвиду харрису из делл. Непишите мистеру ваннегуту. Он никогда неотвечает на письма».
Вскоре, однако, произошел инцидент, который почти остановил проект еще до его начала. 1 декабря 1974 года известный литературный критик Лесли Фидлер принял участие в телевизионной программе канала Пи-Би-Эс «Линия огня», ведущим которой был Уильям Ф. Бакли. Они говорили о научной фантастике, и в их беседе всплыли имена Курта Воннегута и Килгора Траута. Фидлер, который был другом Фармера и знал все о «Венере на половинке раковины», сказал, не называя имени Фермера: «Он всего лишь написал книгу от имени Килгора Траута... Воннегут был против, но Фармер сказал: «Я обращусь в суд и официально поменяю имя на «Килгор Траут», и вы не можете мне помешать».
Воннегут разозлился и отозвал согласие на написание им новых романов под именем Килгора Траута.
До выхода в мягкой обложке роман был сокращен и напечатан в двух номерах журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» (декабрь 1974 года и январь 1975 года). Роман был главной изюминкой декабрьского выпуска, отчего на обложав было вынесено не только его название, но и иллюстрация к нему. Поэтому можно с полным основанием утверждать, что журнал стал местом моего рождения. Именно из него мир впервые узнал, что у Саймона Вагстаффа — главного героя первого произведения Килгора Траута, опубликованного в приличном издании — был свой любимый автор научной фантастики. Я.
Извините, я сейчас сделаю короткую паузу, чтобы перевести дыхание. Меня всегда наполняет странное чувство, стоит мне забыть о том, что я не живой человек, что мой отец — писатель, а моя мать — журнал. Возможно, некоторые из ваших отцов тоже были писателями, но я уверен: они не написали вас, тем самым подарив вам жизнь, не так ли? Бьюсь об заклад, они сотворили вас другим способом. Ну, да ладно. Двигаемся дальше.
Точно так же, как у Воннегута, его герои описывают рассказы, якобы созданные Килгором Траутом, Траут, — то есть Фармер — сделал то же самое и со мной. Саймон Вагстафф, главный герой романа, рассказывает своим товарищам о моих произведениях. И давайте посмотрим правде в глаза: рассказывать читателям о вымышленных историях, которые на самом деле никогда не были написаны, — это кратчайший путь к тому, чтобы претендовать на идеи в этих рассказах, без необходимости корпеть над их созданием. Таким образом, Траут сэкономил себе кучу драгоценного времени, и этот экономный подход затем взял на вооружение Фармер. И нам ничего не остается, кроме как предположить, что Траут передал ему все, что сэкономило время.
Таким образом, написанные мною, Джонатаном Свифтом Сомерсом-Третьим, рассказы можно кратко изложить, даже если они не существовали. Но их можно кратко изложить, лишь притворившись, что они все же существовали. В противном случае они были бы просто набросками, а не краткими изложениями, а это совсем не то, что краткий пересказ в полном смысле этого слова, даже если они идентичны. Надеюсь, вы меня поняли?
Аналогичным образом, польский писатель фантаст Станислав Лем однажды опубликовал целый том рецензий на несуществующие книги. Он сделал это, потому что у него не было времени для написания самих этих книг, но он хотел застолбить за собой оригинальные идеи, которые в них содержались. Некоторые критики считают это ленивым подходом, но я вижу в том весьма изобретательный способ, и лишь жалею о том, что Лем не отрецензировал мои собственные книги. Однако, у Фармера, похоже, было больше энергии, чем у Лема. Больше энергии, чем можно себе представить, поскольку он не только был готов придумать и для экономии времени кратко изложить сюжеты несуществующих произведений. Позднее он был готов потратить драгоценное время на написание этих произведений, причем так, чтобы они не только ничем не уступали кратким изложениям, а порой и превосходили их! К слову, однажды Фармер написал рецензию на одну из книг Лема, «Мнимая величина», сборник предисловий к несуществующим книгам. Держись, старина Лем!
Но вернемся к тому, как я изображен в романе «Венера...». В первом случае описанная история (то есть, написанный мною рассказ) не имела большого веса в рамках основного текста, поэтому Фармер уделил больше времени описанию меня самого. По всей видимости, он не хотел, чтобы кто-то посторонний пришел и вставил подробности моей жизни, как в свое время он был вынужден поступить с Траутом. Однако другие мои произведения приводятся в более подробном изложении и дают лучшее представления об их героях
Во-первых, был Ральф фон Вау Вау, генетически усовершенствованная немецкая овчарка с коэффициентом интеллекта в 200 баллов, способная говорить. Фармер утверждает, что, за исключением Ральфа, у всех моих главных героев есть серьезные увечья. Причиной тому — мое собственное состояние, вызванное параличом нижней части тела. Второй из моих персонажей — Джон Клейтер, космический путешественник, чей скафандр полон всяческих (часто неисправных) протезов.
Если вымышленный персонаж изобретает другого вымышленного персонажа, который изобретает третьего вымышленного персонажа, который изобретает еще одного вымышленного персонажа, есть ли степень их существовательности (в виду отсутствия лучшего слова)? Я это к тому, что... менее ли реален сон внутри сна, чем сон, который его обрамляет, или оба они равны в том смысле, что у обоих нет конкретной формы? Этот вопрос по понятным причинам вызывал у меня в течение какого-то времени жгучий интерес. Если вам известен ответ, пожалуйста, держите его при себе, хорошо? Я уже и без того измотан моим состоянием.
Как бы там ни было, «Венера на половинке раковины» была выпущена издательством «Dell» в феврале 1975 года в мягкой обложке (впервые без жутких рисунков!). Рецензии и полемика не заставили себя ждать. Забавно, не правда ли? Представьте себе, как это представляю я: устало бредущую по улице книгу, а за ней колонну рецензий — те то и дело спотыкаются, чтобы не отстать, а за ними тащится полемика, утыкаясь носом в зад последней рецензии в этой длинной процессии? Во всяком случае, мое воображение рисует мне именно такую картину...
Жутко популярный фэнзин Ричарда Гейса «Science Fiction Review» в февральском выпуске 1975 года напечатал рецензию на «Венеру на половинке раковины». Этот юмористический роман был полон клише, так как Фармер подтрунивал над жанром. Еще бы! Ведь он написал роман, который, как ему казалось, написал бы Килгор Траут, вымышленный писака, автор научной фантастики, существуй Траут на самом деле. Поскольку Воннегут в течение многих лет возмущался тем, что ему приклеили ярлык писателя-фантаста, и поскольку Ричард Гейс полагал, что книгу написал сам Воннегут, Гейс обиделся на роман, который в его глазах пародировал и высмеивал научную фантастику, так как считал, что Воннегут не имел на это права. (Типа, я могу называть мою сестру уродиной, но если это сделаете вы, я расквашу вам нос). Рецензия Гейса была не слишком щадящей. Если не сказать, совершенно разгромной.
А вот отзывы таких изданий, как «Weekly», «The Washington Post», «Eastern News», «Science Fiction Review Monthly», «National Observer», «Locus и «UCLA Daily Bruin» были куда более благоприятными. Более того, рецензент издания «Bruin» из кожи вон лез, чтобы «доказать», что на самом деле автором «Венеры на половинке раковины» был Воннегут.
Роман имел успех, о каком Фармер не мог даже мечтать. По крайней мере, мы можем предположить, что это было именно так. Но давайте не будем забывать, что это был человек с великими мечтами! Простите. Я вновь взялся выбирать блох. Не иначе, как мы с Хогом родня... Что ж, очень даже правдоподобно, потому что Хога никогда не существовало...
16 марта 1975 года в «New York Times Book Review» появилось сообщение о том, что издательство «Dell» в первый же месяц продало 225 тысяч экземпляров «Венеры». Фармер купался в лучах славы. «Dell» собиралось спонсировать конкурс «Кто такой Килгор Траут?». Ему стали пересылать письма поклонников Килгора Траута. Фармер обожал отвечать на эти письма, подписывая ответы на них именем Килгора Траута. (Несколько таких писем было опубликовано в журнале «Farmerphile», 5-й номер, июль 2006 года.). Но Фармеру было мало того, что он провернул самую большую мистификацию в научной фантастике после легендарной радиопередачи Орсона Уэллса «Война миров». Он вынашивал планы поднять это дело на совершенно иной уровень. Фармер всегда стремился брать новые высоты, и ему это неизменно удавалось. Попробуйте прочесть цикл «Многоярусный мир», и вы поймете, что я имею в виду. В буквальном смысле.
Мартовский номер журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» напечатал «Этюд в алых тонах», принадлежащий перу любимого автора Саймона Вагстаффа, то есть, меня — Джонатана Свифта Сомерса-Третьего. Это рассказ о Ральфе фон Вау Вау, сверхразумной немецкой овчарке, описанной в «Венере на половинке раковины», открыл собой цикл рассказов, написанных «вымышленными авторами». Помимо меня, Фармер также писал рассказы как Гарри Мандерс, Пол Чапин, Род Кин и Кордвайнер Бёрд. Он планировал собрать эти рассказы в антологию и даже начал привлекать к этому литературному озорству других писателей, таких как Филип Дик, Говард Уолдроп и Джин Вулф.
В дни МиниКона, конвента научной фантастики, проходившего в Миннеаполисе в апреле 1975 года, Фармер дал интервью Дэвиду Трусдейлу, Полу МакГвайру и Джерри Рауту для фэнзина «Tangent». К тому времени уже поползли слухи о том, что именно Фармер и есть загадочный автор «Венеры…». Отрицая свое авторство, Фармер со смехом выдвигал гипотезу, что Траут — это «плод сотрудничества Гарри Гаррисона с Тедом Уайтом. Или Джоанны Расс с Филом Диком, или Харлана Эллисона с капитаном С.И. Миком».
Сомневаюсь, что кто-то из вас помнит капитана Мика. Еще в начале 1930-х годов он написал сумасбродный рассказ под названием «Субмикроскопический», за которым последовало продолжение, повесть «Альво из Ульма». Но я снова отвлекаюсь. Простите...
Однако, еще до того, как вышел в свет номер фэнзина с этим интервью, Дэйв Трусдейл обнаружил объявление, появившееся 23 марта в «New York Times Book Review», о том, кому может принадлежать авторство «Венеры…»: «На этой неделе, из Пеории пришло письмо от человека, который просит не называть его имени, однако утверждает, что именно он автор этого романа».
Хотя после звонка Фармеру для подтверждения этого факта, он смог громогласно объявить эту новость на обложке майского, 1975 года, номера фэнзина: «Наш журнал поймал Фармера на крючок Траута», Трусдейл был отнюдь не рад тому, что «The New York Times Book Review» так беспардонно выдало секрет. Если серьезно, то сколько авторов научной фантастики живет в Пеории? Фактически, в редакционной статье, где он раструбил эту новость, его реакцию можно коротко изложить так: «Все, что я могу сказать «New York Times», это «ПОШЛИ ВЫ В ЗАД!». Фармер тоже был далеко не в восторге, но что-то отрицать уже не имело смысла.
Конечно, новость получила всеобщую огласку не сразу. По случайному стечению обстоятельств, какое бывает только в романах, когда в «UCLA Daily Bruin» вышла вышеупомянутая рецензия, «доказывавшая», что «Венеру на половинке раковины» написал Воннегут, Фармер тоже оказался в университете Лос-Анджелеса, приехав туда в рамках курсов литературного мастерства, где каждую неделю выступал новый гость — писатель-фантаст. 20 мая, в день, когда появилась рецензия, Фармер признался слушателям курсов, что он и есть Килгор Траут и автор «Венеры на половинке раковины». На следующей неделе появилось опровержение: «Нас ввели в заблуждение...».
Правда медленно, но уверенно продолжала распространяться. Журнал «Locus» подтвердил ее в начале июня, напечатав следующее: «Курт Воннегут, который сначала участвовал в этом розыгрыше, был раздосадован отзывами и мнениями об этой книге...». Годы спустя Фармер пояснил, что одна половина читателей назвала «Венеру…» худшей книгой Воннегута, в то время как другая половина превозносила ее как лучшее его произведение. В июле Фармер был почетным гостем конвента РиверКон в Луисвилле, где его речь «Теперь об этом можно сказать» (кстати, точно так же называется один из рассказов Килгора Траута, описанный Воннегутом), была посвящена созданию «Венеры…». К сожалению, ни одного экземпляра этой речи, похоже, не сохранилось.
В августе в «Science Fiction Review» появилось пространное интервью с Фармером на эту тему. В следующем году в ноябрьском номере журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» был опубликован мой рассказ «Дож, чей барк был страшней, чем его бухта», после чего обо мне почти забыли. Мои рассказы несколько раз были перепечатаны, но это все. И хотя я был самым плодовитым, самым известным из вымышленных авторов Фармера, когда в 2007 году в свет вышел том «Венера на половинке раковины и другие произведения» («Subternanean Press, 2007 год), сборник рассказов его вымышленных авторов, приглашение написать предисловие почему-то получил Том Уод Беллман. А ведь он даже не вымышленный автор в полном смысле этого слова, а лишь дублер самого Фармера!
Но я не любитель жаловаться по поводу того, кто я такой. Лишь одна вещь тревожит меня всякий раз, когда мне не спится по ночам. (Потому что я не существую, а кто слышал о сне несуществующей личности?) И это вот что: я был создан как побочный продукт творческого кризиса. Если бы мой отец, Фармер, в то время не мучился творческим бессилием, меня бы точно сейчас не было.
Рождение же — это противоположность смерти. Поэтому, если я обязан своим рождением творческому кризису, то меня убьет полная ему противоположность, иными словами, нескончаемый творческий запой. Фармера больше с нами нет. Теперь он на другой стороне. И это самый большой творческий кризис из всех, с которыми любой может когда-либо столкнуться любой писатель: покинуть бренный мир. Но что, если он начнет писать снова, там, на другой стороне? Творческий запой — это противоположность творческого кризиса, а противоположность кризиса — для меня смерть. Если Фермер начнет писать снова, где бы он ни находился, я могу исчезнуть... Знаю, это извращенная логика и вовсе не то, о чем стоит беспокоиться. Но я и сам странный. Помните: я пишу эту статью, хотя, по идее, я вымышленный персонаж!
Я почти чувствую, как кто-то прямо сейчас ходит по моей могиле, хотя у меня не будет могилы, потому что у меня нет твердого тела, чтобы его можно было похоронить, но фигура речи тут уместна. И как ни странно, я могу открыть тайну, что первый раз оно официально увидело свет в «Полном собрании благородных и остроумных бесед» Саймона Вагстаффа, опубликованном в 1738 году. Нет-нет, я не ошибся. Это был другой Саймон Вагстафф, один из псевдонимов сатирика Джонатана Свифта. Вот вам и рекурсия!
И где сейчас Фармер, слышу я ваш вопрос? Если честно, не знаю. Но скажу вот что: огромное количеств некрологов рисовало его просыпающимся на берегах длинной, длиной в миллион миль реки, которая была одним из самых ярких и удивительных творений в творческой жизни, полной невероятных идей. И все же... Как я говорил ранее, Фармер был величайшим мастером в жанре, известном как Бэнгсианская фэнтези. До недавнего времени лично я даже не слышал ни о какой Бэнгсианской фэнтези. Этот жанр назван в честь изрядно забытого ныне писателя Джона Кендрика Бэнгса (1862-1922), чьей самой известной книгой был роман «Плавучий дом на Стиксе». В ней Харон вместо своей утлой ладьи обзаводится роскошным кораблем, способном одновременно вместить множество мертвых, тех, кто, между прочим, существовали в вашем мире, а не были просто плодом фантазии Бэнгса.
Что, если Фармер в данный момент находится на борту этого плавучего доме? Что, если ему удалось разжиться письменными принадлежностями? Что, если он говорит себе: «Эй, Харон, айда ко мне в соавторы! Как насчет того, чтобы накропать рассказец под именем Траута? Например, о том, что будет, когда Джонатан Свифт Сомерс-Третий умрет и проснется на берегах реки длиной в миллион миль!».
Вот это и есть моя главная тревога. Или моя надежда. Я не уверен, что именно.
Он сочинил более 200 рассказов и коротких повестей и дюжину романов, составил двадцать антологий, которые считаются образцовыми.
Его рассказы неоднократно экранизировали.
Его книги воплощали идеал того, как нужно издавать хоррор.
Он прожил долгую жизнь и наслаждался признанием читателей и коллег по цеху…
Все это правда. Но...
Мастер жанровой литературы так и не добился коммерческого успеха.
Премии, присужденные ему, не изменили положения.
«Принц ужасов» с трудом сводил концы с концами.
Все его книги выходили ничтожными тиражами и почти сразу становились недосягаемыми для читателей.
Все попытки завоевать американский рынок обернулись провалами.
Фильмы не имели коммерческого успеха и приобрели культовую репутацию лишь много лет спустя.
Тяжкий недуг омрачил его последние годы. А коллеги и фанаты не сделали почти ничего, чтобы сохранить наследие классика и представить его широкой публике.
И это тоже правда. Однако…
Сегодня Рональду Четвинду-Хейсу исполнилось бы 100 лет. И в этот день мне хотелось бы представить очерк его творческой биографии и рассказать о некоторых книгах из своей коллекции.
Дальше будет огромный текст — кажется, небесполезный.
Будущий писатель родился в семье Генри и Роуз Мэй Четвинд-Хейс, в Западном Лондоне. Его отец, бывший военный, управлял кинотеатром, и в детстве Рональд не только смотрел очень много фильмов, но и снимался в массовке, в том числе в таких известных лентах, как «Прощай, мистер Чипс» и «Янки в Оксфорде». Но кинематограф не стал его призванием; пойдя по стопам отца, Рональд ушел в армию в начале Второй мировой. Он тоже дослужился до звания сержанта в полку Миддлсекс, участвовал в боевых действиях при Дюнкерке и был эвакуирован с французского побережья в «День Д». Оставив армейскую службу, Четвинд-Хейс устроился на работу в мебельный отдел «Хэрродс» помощником продавца. Через четыре года, набравшись опыта, он стал работать в выставочном зале огромного специализированного мебельного салона на Беркли-Стрит.
Собственно, на этом житейская история завершается и начинается литературная. ЧХ очень много читал и в конце концов решил, что может сочинять не хуже иных классиков. Он работал во всех жанрах – от сентиментальных историй до исторической прозы – и получал десятки отказов из журналов и от издателей, как мелких, так и крупных.
«Я пытался написать великий роман. Стать кем-то вроде Бронте. Но, естественно, никто не хотел печатать мои сочинения. Тогда я посмотрел на книжные полки и увидел все эти сверхъестественные истории. Я подумал, что создан именно для этого рынка. Сверхъестественное меня всегда занимало», — так рассказывал Четвинд-Хейс.
Однако и тут удача ему не улыбнулась – первый опубликованный роман ЧХ был научно-фантастическим. «Человек бомбы» (1959) — не просто история на модную тему (испытания атомного оружия); это сатира на общество, которому противостоит человек, подвергшийся облучению и приобретший особые силы. Писатель разослал книгу в десяток издательств; ее согласились напечатать только в «Бэджер букс». Издательство заплатило ЧХ смехотворную сумму в 25 фунтов – но начинающий автор был рад и этому. Позднее роман перевели на немецкий – а английское издание, увы, практически недосягаемо для коллекционеров.
Только 5 лет спустя вышел первый роман ЧХ о сверхъестественном; это была история о реинкарнации под названием «Темный человек» (1964). Гораздо больше известно американское переиздание романа, которое стилизовано под «дамскую готику» (хотя в рекламе речь идет о Дж. Финнее, книгу сравнивают с романом «Меж двух времен»). Но 19 издателей неспроста отвергли роман – это блистательная, очень английская, психологически точная и убедительная история; о перерождении так никто, пожалуй, не писал. ЧХ написал свой «классический» опус – но его никто не заметил. Эта дивная книга остается одной из моих любимых – хотя сам автор старался о ней не упоминать; ведь за американское переиздание ему вообще ничего не заплатили из-за ошибки в оформлении авторских прав.
В 1966 году ЧХ продал и первый рассказ ужасов – «Тварь». Писатель нашел, казалось, почитателя и агента – им стал Герберт Ван Тал, известных по серии антологий Pan book of horror. Параллельно ЧХ начал сотрудничать с издательством «Фонтана» и регулярно печатался в их сборниках страшных историй, которые составляла Кристина Бернард (заметим, что в серии рассказов о привидениях, которую составлял Роберт Эйкман, рассказы ЧХ не появлялись – это очень важно, как мы увидим ниже).
Читатели отмечали нетривиальное чувство юмора ЧХ, необычные трактовки сюжетов и странность фантастических созданий… Но все эти плюсы обернулись минусами, когда вышел первый сборник ЧХ, «Незваные» (1971). Фэны приняли эту книжку «в штыки» — и не смешно (как у Р. Даля), и нет тонкости и изящества (как у Эйкмана), и не страшно, и фантастика какая-то нелепая. В итоге книга не допечатывалась – и сейчас является одной из самых раритетных работ ЧХ (я получил экземпляр буквально вчера); многие рассказы из этого сборника доступны в сборниках и антологиях, а также представлены в сети Интернет.
Куда больше повезло двум другим книгам, «Холодный ужас» и «Страх в ночи»; многие считают именно эти сборники лучшими в наследии ЧХ; здесь сошлось все: традиционные монстры, поразительная фантазия, удивительное, чисто английское чувство юмора, циничные комментарии и блестящее стилистическое чутье, врожденное, а не благоприобретенное. «Дверь», «Дедуля снова на ногах», «Никогда не принимайте выпивку от странных дам», «День, когда папаша принес домой кое-что»… Эти и многие другие рассказы и сейчас холодят кровь. Нет ничего удивительного в том, что они создали писателю имя и вызвали некоторый интерес к его творчеству.
А сам писатель решился наконец оставить работу в магазине – и с 1973 года занялся исключительно литературным трудом, увы, так и не принесшим ему желаемого благосостояния.
Тогда же он согласился на редакторскую работу – после ухода Роберта Эйкмана, редактора серии рассказов о привидениях, ЧХ составлял ежегодные антологии – с 1972 по 1984 годы. В издательстве «Армада» он выпускал антологии «Монстры» (6 выпусков). Книги состояли из перепечаток и новых рассказов, заполняли определенную нишу на рынке, но самые интересные антологии ЧХ – это книги с «местным» колоритом, уэльские, корнуольские и шотландские страшные истории; здесь составитель проделал огромную работу, и результат производит сильнейшее впечатление. Корнуольская антология известна и российским читателям – правда, рассказы из нее перепечатаны в двух разных сборниках в 90-х. Полное издание этих антологий сейчас готовится к печати. Также ЧХ составил несколько отдельных антологий и даже сочинил целый молодежный «журнал ужасов» под названием «Призрак» (вышел один-единственный номер, да и тот не попал в широкую продажу и теперь является библиографической редкостью). Из других халтур, за которые брался ЧХ, пытаясь заработать литературным трудом, следует отметить популярную книжку «Работа» (как раз история организации труда), которая не входит в его библиографии.
Изначально книги ЧХ выходили в издательстве «Тандем», а переиздавались в «Фонтана»; однако из-за следующего сборника, «Элементал» (1974), оба издательства буквально передрались. Книгу использовали для рекламы фильма «Из могилы», который снимал по рассказам ЧХ на студии «Амикус» режиссер Кевин Коннорс. Эта студия прославилась антологиями страшилок на современные сюжеты (студия «Хаммер» снимала в основном исторические ужастики). В картине снимались П. Кашинг, Д. Плизенс и другие известные актеры. Но проблема в том, что только 1 рассказ из книги был использован в фильме, да и то творчески переработан сценаристами; три других истории взяты из предшествующих сборников ЧХ. Книгу выпустили в «Фонтана»; а «Тандем» уже рекламировал следующий сборник «от автора «Из могилы»». На обложке «Элементала» читателям обещали 8 леденящих кровь историй – но внутри было только семь рассказов. Сам писатель от этой околокиношной свистопляски слегка потерял голову. Он понадеялся на своего агента. Ван Тал обещал все уладить, но в решающий момент просто самоустранился.
Все это, конечно, не способствовало успеху книги – однако же именно «Элементал» содержит самые эффектные и глубокие из ранних историй ЧХ. На русском из них издавались «Лабиринт» и «Кто-то мертвый» (первая история из цикла об оккультном детективе Фрэнсисе Сент-Клэре). А подробнее о книге можно прочитать здесь
За этой книгой последовали «Ночные твари» (1975) – рассказ из этого сборника «Липкий призрак» считает лучшим творением ЧХ такой знаток, как Майк Эшли. Последняя книга в мягкой обложке, выпущенная в издательстве «Фонтана» — «Страхи и фантазии» (1977); здесь заметно, что писатель просто выполнял контракт; это «типичная» работа ЧХ, хотя явных провалов в сборнике нет.
А в промежутке, в 1976-м, вышел «Клуб монстров». Я про эту книгу и ее экранизацию уже писал; более того, не без моего участия она на русском издана. Скажу, что Милтон Суботски, который продюсировал «Из могилы», организовал и съемки «Клуба монстров». По словам ЧХ, «Милтон был самый обаятельный парень на свете, но делать кино ему не стоило. У него было самое примитивное чувство юмора – например, расколоть орех отбойным молотком…. Все могло быть гораздо смешнее, чем оно получилось». Тем не менее ЧХ насладился общением с Винсентом Прайсом, о котором много лет вспоминал с восхищением, и познакомился с Джоном Кэррадайном, который ему не слишком понравился. «Мне еще потом выражали соболезнования, что у меня такой сильный артрит! «Это не у меня артрит», — возмущался я, — «а у Кэррадайна»!»
Увы, все прочие кинопроекты обернулись неудачами – ЧХ отправил продюсерам «Хаммера» свой рассказ «Лабиринт», и ему ответили, «что никогда не читали такой оригинальной истории о вампирах». Не принесли коммерческого успеха и другие проекты, связанные с кино – на сей раз новеллизации. Первая из них была частью довольно сложного проекта – рассказ Гарольда Лоулора был напечатан в «Вейрд тейлз» в 1948-м, перепечатан в антологии Курта Сингера «Коллекция призраков» в 1965-м и привлек внимание студии «Амикус»; Эдвард и Валери Абрамс написали на основе рассказа сценарий фильма «Доминик», а ЧХ сделал новеллизацию их сценария. В сюжете рассказа были сделаны значительные изменения; но действие перенесли из Америки в Лондон, и это оказалось ошибкой – фильм не вызвал интереса в Новом Свете, и новеллизация оказалась невостребованной, хотя это интересный психологический хоррор – фактически, первый роман ужасов, написанный ЧХ за долгие годы карьеры.
А вторая новеллизация была еще занятнее – речь идет о «Пробуждении» (1980). Фильм Майка Ньюэлла был снят по сценарию Алана Скотта, Криса Брайанта и Клайва Экстона; а сценарий был, в свою очередь, основан на «Драгоценности семи звезд» Брэма Стокера.
«Это было чудесно, я получил две тысячи фунтов. Я прочел сценарий, кое-что позаимствовал у Райдера Хаггарда, кое-что из Арабских ночей, и сделал настоящую историю. Все вышло удивительно легко. Я посмотрел фильм и думаю, что он очень глупый — ну почему они не могли придумать ничего оригинального? В любом случае, он провалился – и по заслугам. Я только потом узнал, что он был основан на книге Стокера; «Эрроу букс» ее переиздало для рекламы фильма, и продавалась их книга лучше, чем моя версия. Но тираж в 15 тысяч экземпляров разошелся, в «Магнум букс» были довольны». Это был занятный эксперимент – и книга читается с удовольствием, если позабыть о фильме…
В 1978 году ЧХ заключил договор с издательством Уильяма Кимбера – и его книги выходили в этой небольшой фирме небольшими же тиражами, в обложках художника, выступавшего под псевдонимом «Ионикус». Первым результатом сотрудничества стал «Демон колыбели» — в 1990-м ЧХ назвал сборник своей лучшей книгой. Пожалуй, он недалек от истины – но именно что недалек… Слишком уж разные там рассказы. Один из них – «Мама вышла замуж за вампира» — публиковался на русском. Из других историй – «Мой лучший друг» основан на детских впечатлениях писателя; «Кресло» содержит описания нескольких на редкость несимпатичных персонажей, «Творец» представляет собой очень странное переосмысление истории Франкенштейна.
Но один рассказ – «Ублюдки» — стоит отдельного разговора. Это обращение ЧХ к фантастической антиутопии; ничего необычного в этом, казалось бы, нет – но рассказ был переработан в роман, вышедший огромным тиражом («Выбор Книжного клуба любителей НФ»). История эта, в отличие от многих других работ ЧХ, содержит исключительно подробные описания «ужасов», кошмарных тварей, отношение к которым как будто неоднозначно – головоломку «Ублюдков» стоит разгадать тем, кому интересно преломление традиций «Новой волны» в сверхъестественной литературе 1970-1980-х. Пожалуй, это самое тревожное и неприятное из всего, что написал ЧХ.
Почти одновременно с «Ублюдками» вышел и другой роман – «Соучастник», дополнявший «Монстрологию» ЧХ, которая сложилась в сборнике «Клуб монстров». На сей раз речь идет о вампирах и их необычных разновидностях. Слава «Дракулы» как будто не давала покоя писателю; многих этот роман раздражает неортодоксальным отношением к кровососам, мне он всегда нравился – к тому же это первая книга ЧХ, которая оказалась в моей коллекции. Другие разновидности вампиров описаны в «Фантастическом мире Камтеллара», знакомство с которым мне еще только предстоит.
И дальше в 80-х жизнь ЧХ текла без происшествий; каждый год выходили сборники рассказов (изредка романы) – всегда одного и того же объема, 6-7 произведений, не больше. В основном они посвящены призракам и видениям – именно эти рассказы казались многим любителям жанра скучными и чрезмерно «тонкими».
Многие рассказы были посвящены поместью Клэверинг Грейндж, где обитали, обитают и будут обитать (да, действие некоторых историй разворачивается в будущем) самые разные, порой необычайно зловредные, призрачные существа. Истории о Грейндже попытались переиздать в мягких обложках в США (издательство «Тор»), но это начинание не имело успеха; типовые готические рисунки не давали полного представления о необычных историях, скрытых внутри. Чего стоят только Банши и Странник из романа «Призрачный Грейндж» — влюбленные призраки, наделенные своеобразными (даже с точки зрения сверхъестественных существ) дарованиями. И вдобавок почти никогда нельзя сказать наверняка (и по обложкам Ионикуса тоже, кстати), серьезен ЧХ или нет, осмеивает он простодушных читателей или трепещет вместе с ними. А под обложками картинок нет – и подсказок никаких нет…
В 1987 вышла самая, пожалуй, амбициозная книга ЧХ – «Дети Дракулы», состоящая из историй об отпрысках знаменитого графа. Как известно, были у него три невесты-вампирши, а у них были дети, тоже включенные в «монстрологию». Это не сиквел романа Стокера, не пастиш на модную тему, не пародия. Во всех историях свои повествователи, в каждой своя трудноуловимая интонация. И сборником назвать это сочинение нельзя, и романом тоже… Продолжение – «Дом Дракулы» — чуть слабее, так как утрачен эффект новизны, но тем не менее тоже настоятельно рекомендуется к прочтению (если повезет отыскать; стоит у букинистов очень дорого).
Казалось, так будет всегда – одинаково оформленные книги, одинаковые небольшие тиражи, внимание ограниченной аудитории; ЧХ не любил больших скоплений людей, его приглашали на первый показ «Доминик» в Лондоне – он не пришел. Исключения делал только для автограф-сессий в небольших специализированных магазинах; поэтому и сейчас в продаже остается довольно много сборников 1980-х с автографами автора. В начале 80-х он сдружился с Б. Ламли, С. Джонсом, К.Э. Вагнером; они не только бывали у него дома, но и приглашали писателя на конвенты любителей жанра. В конце десятилетия ЧХ последовал их советам и начал посещать собрания фэнов; он получил несколько почетных наград; ради одной из них писатель даже совершил путешествие в Америку – первый и единственный раз в жизни.
И стареющему ЧХ показалось, что судьбу можно переиграть – на горизонте появилась студия «Хаммер», которая как раз возрождала свое кинопроизводство и готова была экранизировать один из его оккультных детективов». Ионикус перестал рисовать, фирма Кимбера прекратила свое существование, но издательство «Роберт Хейл лтд» тотово было вложить средства в «раскрутку» новых книг. Триллер «Кеппл» был написан в новомодной манере и напоминал скорее работы Г. Мастертона, чем классические тексты ЧХ; подобные книги, как были уверены в издательстве, обречены на популярность.
Казалось, что вот-вот… но ничего не случилось. Дополнительный тираж «Кеппла» не разошелся. А томик «Оккультный детектив» (единственный роман о Сен-Клэре) вышел с обманчивой надписью на суперобложке: «Скоро эта книга будет новым фильмом «Хаммера»». Мне посчастливилось заполучить экземпляр книги (увы, без суперобложки) – теперь коллекционеры буквально охотятся за этим изданием, уж очень мал был тираж. Чуть больше оказался тираж двух других изданий: «Ад, которого тебе хочется» (1994) и «Страх и трепет» (1995). В этих мрачных книгах ЧХ выстраивает серию нового типа, объединенную не героями, а темами – и свое разочарование воплощает в пугающих, тщательно прописанных и производящих сильнейшее впечатление сюжетах. К сожалению, ни пересказать их, ни представить один из фрагментов нельзя – вне контекста истории утрачивают свою замечательную ауру.
Но это был конец… Нет, ЧХ закончил фэнтези-роман «Мир невозможного», над которым работал много лет (об этой книге стоило бы рассказать отдельно, очень уж выбивается она из общего ряда сочинений писателя), написал несколько рассказов и готовил вместе со С. Джонсом пару антологий. В 1997 году он, благодаря усилиям Джонса и Ламли, стал почетным гостем Всемирного конвента фэнтези в Лондоне. Но память слабела – и писатель медленно угасал. В 1998 году для него наняли приходящую сиделку, но уже в начале 2000 пришлось перевезти ЧХ в дом престарелых. Во время последнего визита Джонса ЧХ не узнал своего друга, хотя племянница писателя сообщала, что у него выдавались и «светлые» дни, когда он приходил в себя и был прежним веселым и обаятельным собеседником. Он умер в марте 2001 года от осложнений после незначительной операции. Архив ЧХ был передан в коллекцию НФ университета Ливерпуля, где и ожидает исследователей…
В 2000 и 2002 годах Джонс составил еще два сборника ЧХ, но эти книги, хотя и содержат рассказы «золотого» периода, менее интересны, чем можно было ожидать. Видно, что ЧХ зачастую писал на заказ для своих и чужих антологий, иногда торопился и не отделывал свои сочинения, порой повторялся или комкал сюжеты. Начинать знакомство с писателем с этих книг не стоит – но несколько шедевров все-таки можно там отыскать. В том числе и рассказ «Великий нерушимый», написанный как раз для злосчастного журнала «Призрак». Рассказ короткий и прекрасно отражает основу творческой манеры ЧХ.
Чем и кем все-таки был этот удивительный писатель, отшельник, продавец мебели и «принц ужасов»? Что скрывалось за его рассеянным взглядом? Увы, ЧХ почти никогда не рассказывал о себе и своем творчестве. Мы знаем, что любимым его фильмом был «След вампира» (1935), а когда С. Джонс предложил для антологии «Хоррор: 100 лучших книг» написать эссе о любимом жанровом произведении, ЧХ выбрал «Поворот ключа» Г. Джеймса.
Но дает ли это ключи к разгадке? Вряд ли. А между тем меня не оставляет мысль: поняв этого автора, мы приблизимся к пониманию самой сущности литературы ужасов; возможно, мы не откроем тайну, но поймем, существует ли она вообще и с чем она связана.
Только станет ли этим кто-то заниматься? Книги ЧХ давно не переиздают, а если и переиздадут – то такими же мизерными тиражами, как и прежде (а то и меньше). Его имени нет во многих историях жанра, а некоторые знатоки судят о нем с презрением, свысока. Даже лучшие его рассказы, попадающие в антологии, выглядят там «бедными родственниками», смущенными нахальством молодых и старых соседей. Время «принца ужасов» так и не настало…
Магия литературы не сводится к странствиям по словесным лабиринтам. Рональд Четвинд-Хейс оставил нам свои книги, и насладиться его своеобычной прозой мы все-таки можем, если как следует постараться. И получится, например, так, как в «Бенджамине»:
«Они остались на легендарных, укрытых тенями тропинках, где давно умершие поэты встречаются с давно позабытыми богами. В изменчивых туманах времени нет ничего реального, нет ничего постоянного. Приходит рассвет – и ужас отступает перед золотыми колесницами восходящего солнца.
Возможно, когда-нибудь семейство по-настоящему повзрослеет и использует свою силу, чтобы сотворить новые небеса из руин десяти тысяч преисподних».
Желающие продолжить разговор о творчестве писателя могут перебраться сюда