В этой рубрике мы станем публиковать статьи только о редких и коллекционных изданиях. Разумеется, для таких статей особое значение имеет визуальный ряд, поэтому просим авторов не забывать снабжать свои тексты иллюстрациями.
Проживание писателя с изданием 3-х романов (Человек-амфибия.1930, Чудесное око.1935, Звезда КЭЦ.1936) — Киев, очерк "Огни социализма, или Господин Уэллс во мгле".1933 — Днепрогэс, сценарий на Одесской киностудии "Когда погаснет свет".1940 — Одесса).
"В июле 1929 года у Александра Романовича родилась вторая дочь – Светлана, а в сентябре Беляевы уезжают в Киев, к теплу и более сухому климату.
Врачи снова приходят в его дом так же часто, как журналисты, ученые и дрессировщики животных. Один из них, Евгений Георгиевич Торро, человек с интереснейшей биографией, испанец по происхождению, эндокринолог по профессии, участник трех войн, превосходный собеседник и неутомимый спорщик, еще два года назад дал Беляеву идею «Человека, потерявшего свое лицо».
Однако в Киеве возникают трудности с переводом произведений на украинский язык. Беляев уже писатель-профессионал. Но тиражи книг маленькие, семья разрослась; чтобы кормить жену, дочерей и себя, он должен печатать хотя бы по два романа в год, как когда-то печатал Жюль Верн, его любимый писатель. Материал приходится пересылать в Москву и Ленинград, на это уходит время, рукописи теряются. В 1929–1930 годах в московских и ленинградских журналах Беляев печатает, как всегда, довольно много. Здесь и «Подводные земледельцы», и профессор Вагнер, и под новым псевдонимом АРБЕЛ новые рассказы."
К этому времени относится пристальный интерес Беляева к звездным темам и его заочное знакомство с Константином Эдуардовичем Циолковским. Циолковский становится «звездной» энциклопедией Беляева и позднее напишет предисловие ко второму изданию «Прыжка в ничто».
В конце 1931 года Александр Романович уезжает из Киева и поселяется под Ленинградом, в Царском Селе."
Дружеские литературные связи установились у него и с Украиной. Там, помимо «Чудесного ока», при жизни Беляева вышел перевод «Звезды КЭЦ». «Пишу повесть для киевской газеты «Юный пионер»* [дошедшая почти до наших дней как "Юный ленинец"],— указывал он в конце составленного им списка произведений. Повесть осталась незаконченной http://geo.ladimir.kiev.ua/pq/dic/g--K/a-...
Б. Ляпунов, "Александр Беляев"
Изд-во Советский писатель, М., 1967 г.
Вполне вероятно, что эту повесть рекомендовала к публикации Ариадна Громова, работавшая с августа 1938 года по сентябрь 1941 года — литературным консультантом и редактором в киевской газете «Юный пионер».
м) Сорванный концерт. Случай в трамвае/ответы 8.5 №34/175
Повесть-загадка "Необычайные приключения профессора Небывалова" Беляева (1940)
"Не успев познакомиться с родным городом, я, в месячном возрасте, вместе с родителями переехала в Киев на улицу Нестеровского, дом 25/17 (теперь Ивана Франко).
Это крайний справа дом
Поторопись отец с переездом, я стала бы уже не ленинградкой, а киевлянкой. Но, по воле обстоятельств или судьбы, место моего рождения было предопределено (если бы 19 июля, а не 19 сентября).
Уехать из Ленинграда вынудила болезнь отца. Он заболел воспалением легких в тяжелой форме, и врачи рекомендовали ему немедленно сменить гнилой ленинградский климат на более сухой и мягкий. А Киев был выбран по той причине, что там жил друг его детства и юности Николай Павлович Высоцкий. Он давно уговаривал отца перебраться в теплые края. Климат и на самом деле оказал благотворное влияние на отца, и он очень скоро поправился. Да и вся наша семья словно ожила. Кроме того, жить в Киеве было намного дешевле.
Николай Павлович справа
Из маминых воспоминаний:
«Николай Павлович познакомил нас со своими друзьями и знакомыми. И в первую очередь, конечно, со своей женой Натальей Вениаминовной. Это была очень милая и женственная блондинка с пышными вьющимися волосами. Очень живая и веселая. Рядом с огромным мужем она казалась совсем миниатюрной.
Самыми близкими друзьями у Высоцких были Карчевские: Вячеслав Аполлонович и Мария Николаевна. Муж был инженером, а жена певицей Киевского оперного театра. С этой семьей Александр Романович переписывался впоследствии много лет, а после его смерти — моя мама и я. Была еще одна супружеская пара — композитор Надененко с женой, тоже певицей. И четвертая, совсем молодая пара. О них говорили, что он сделал себя руками, а она ногами. Муж был пианистом, а жена балериной.
Одна из знакомых Николая Павловича очень хотела знать от самого автора о дальнейшей судьбе Ихтиандра, героя романа «Человек-амфибия». Александр Романович придумал, специально для нее, такой конец: Ихтиандр добрался до старого друга профессора Сальватора. Там Ихтиандр встретил такую же девушку. Они поженились, и у них родились дети-амфибии.
Приезд нашей семьи в Киев вызвал большой интерес соседей, если не сказать всей улицы. Особенно тот факт, что у нас, новоприбывших, сразу оказалось много знакомых. Не осталось это без внимания и со стороны органов НКВД. Для выяснения наших личностей в квартире был проведен обыск и опечатаны конторка и буфет. Возмущенный действиями органов, Александр Романович обратился за разъяснениями столь странной проверки. Перед ним извинились, заявив, что была допущена ошибка!»
У отца возникли большие сложности с изданием. На русском языке рукописи не принимались. Украинского языка отец не знал, а отдавать свои произведения в перевод было слишком накладно. Правда, отец продолжал сотрудничать с издательствами Москвы и Ленинграда. Но из-за дальности расстояния, пересылки рукописей и переписки с редакторами задерживался гонорар, что отражалось на бюджете. И отец стал подумывать о возвращении в Ленинград.
Один роман отца — «Чудесный глаз» был все ж таки переведен на украинский и выпущен под названием «Чудесне око» издательством «Молодый бильшовык» в 1935 году, когда нас уже не было в Киеве. В романе идет речь о дальновидении при помощи аппарата, способного настраиваться на любую точку планеты. Насколько мне известно, такого аппарата еще не существует. ("Звезда КЭЦ" и "Человек-амфибия" так же были уже переведены).
С этим романом получился смешной казус. Через какое-то, время его перевели с украинского, как иностранного, на русский язык, почему-то оставив украинское «око», вследствие чего он стал называться не «Чудесным глазом», а «Чудесным оком». В 1956 году этот роман попал в сборник, изданный «Молодой гвардией», и все с тем же «оком». Историю перевода никто не знал, и, видимо, решили, что так назвать свой роман было угодно автору.
Писал отец только по утрам. Он говорил, что если начнет писать вечером, то не сможет остановиться до следующего утра. Отдыхая после нескольких часов интенсивного труда, он часто садился за рояль. Наши родители старались с малолетства привить своим девочкам любовь к музыке. Если я почему-либо не засыпала, мама клала меня на большой подушке прямо на рояль. Отец играл что-нибудь спокойное и убаюкивал меня мелодичными звуками. Их труды не пропали даром — музыка стала для меня чем-то неотъемлемым, приносящим радость или успокоение даже в тяжелые времена.
В начале 1930 года отец поехал в Москву устраивать ка-кие-то свои литературные дела. Остановился он в Теплом переулке у своей тетушки Ольги Ивановны Ивановой. Я даже не знаю, с какой стороны эта его родня.
В его отсутствие в Киеве началась эпидемия менингита. Заболела Люся. 15 марта ей исполнилось 6 лет, а 19 марта она умерла. Отец приезжал на похороны, после чего вновь возвратился в Москву. И тут у него, как казалось, неожиданно началось обострение спондилита, которым он страдал много лет. Его уложили в гипс… Отняв меня от груди, мама срочно выехала в Москву. Прихватив пишущую машинку, она с тяжелым сердцем покинула дом, оставив, теперь уже единственного ребенка, на попечение родителей.
Мама вспоминает:
«Александр Романович жил в малюсенькой комнатке, где, кроме кровати, тумбочки и стула, ничего не помещалось. Здесь устроилась и я. И опять началась наша совместная работа. Я печатала под его диктовку, ходила по редакциям и ухаживала за ним. Мама часто писала мне, главным образом о Светике, о ее здоровье. От искусственного питания Светик заболела рахитом. Все заботы о ребенке легли на плечи моих родителей. Мама ходила со Светиком по врачам, делала ей солевые ванны, ходила за питанием в детскую кухню. Светик стала называть моих родителей «мама» и «папа». Как-то мама слышала, как за ее спиной какая-то женщина сказала своей знакомой: «Во, старые дураки, ребенка удочерили!» Естественно, мама не пустилась в объяснения.
По субботам я сопровождала тетушку в церковь. Пока она молилась, я бродила по тихим улицам. Потом мы возвращались домой. Иногда я уходила из дому по вечерам, в любую погоду, оставаясь со своим горем. Этот период жизни был для меня самым тяжелым. Сразу навалилось столько бед: смерть дочки, болезнь мужа, потом болезнь Светланы, страх за ее жизнь. Прошли долгие томительные три месяца, пока у Александра Романовича не прошло обострение болезни и он мог вставать, а я вернуться домой.
Светик встретила меня на ножках, она уже научилась ходить. Я присела перед ней на корточки, чтобы лучше ее разглядеть. Она несколько мгновений внимательно смотрела на меня и вдруг ударила по лицу, выпалив при этом:
— Уходи, не хочу!
Она словно вспомнила нанесенную ей обиду. Но скоро забыла все. Светик снова стала звать меня мамой, а бабушку бабушкой».
У меня хорошая память на дальние события. Я помню себя 3 — 4-летним ребенком. Но из Киева мы уехали, когда мне было всего два года, и я помню комнату, в которой жили Высоцкие. Помню расположение мебели. Рояль, на котором стоял Петрович. Это была смешная и странная игрушка: на спиральной пружине было деревянное туловище мужичка. Стоило надавить ему на макушку, как он начинал приплясывать. Придя к Высоцким, я всякий раз требовала, чтобы меня подняли: «Петрович!» И тут же спешила прикоснуться к его голове пальцем.
Когда я родилась, мама завела толстую записную книжку, куда стала записывать все мои исходные данные: вес, рост. Потом первые слова. Смешные словечки. Несмотря на наше вечное кочевье, эта книжонка до сих пор жива. Она лежит передо мной, и если ее открыть, то можно найти бумажный силуэт моей руки или подошвы. Вот совсем маленькая ручка, на которой написано «19 дек. Светику 2 года 5 месяцев». А вот запись, которая меня удивила: «Уже несколько раз Ляля говорит о смерти Люси: «У меня нет сестры. У меня умерла сестра, теперь другая выросла — вот, Ляля!» — это в мамином «переводе». Конечно, в полной мере я не могла осмыслить понятие смерти, но уход сестры, видимо, оставил какой-то след в моем мозгу. В августе, почему-то всего на неделю, меня вывезли на дачу на Ирпень. Я бегала и валялась на траве, радостно сообщая: «Весело Ляле!» Когда описанных событий не помнишь, начинает казаться, что говорят о ком-то другом, незнакомом. Вот еще одна запись. «Увидев впервые на даче корову, Ляля подбежала к дедушке и с волнением спросила: «Деда, это корова?» Получив утвердительный ответ, сказала: «Значит, знаю!»
Вернувшись из Москвы, отец заявил безапелляционно:
— Мы возвращаемся в Ленинград! — после чего, через объявления, стал искать обмен. Не знаю, совпадение это или перст судьбы, но в Киеве мы прожили ровно два года, причем день в день! 14 сентября 1929 года приехали и 14 сентября 1931 года уехали!
Отец, видимо, хорошо себя чувствовал, так как смотреть квартиру поехал сам. То, что мама отпустила его одного, не поехав с ним, было большой ошибкой. Настолько большой, что о ней помнили многие годы. В молодости, будучи присяжным поверенным, отец часто переезжал с квартиры на квартиру. Однако хлопотами по переезду занимался всегда кто-то другой. Его задачей было только определить: нравится — не нравится. Может быть, оттого, что он был на все 100 % творческим человеком, заботиться еще о ком-то, кроме себя, он так и не научился.
Из Ленинграда Александр Романович вернулся очень скоро, заявив, что квартира ему понравилась и он уже подписал документ об обмене. Мама поинтересовалась, будут ли они заказывать контейнеры для перевоза мебели. На что отец ответил, что никакие контейнеры не нужны, так как он договорился, что каждый оставит свою мебель новому жильцу, что избавит всех от лишних хлопот?!
То, что отец мог так поступить, можно еще, хотя и с трудом, как-то понять. Но мне совершенно непонятна позиция других членов семьи. Неужели нельзя было разорвать это соглашение и предотвратить этим потерю антикварной мебели? — иначе, как потерей, это и не назовешь. Об остальном никто еще не знал…
Уезжая из Киева, отец переделал поговорку «Язык до Киева доведет» в поговорку «Язык из Киева выведет»!
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛЕНИНГРАД
На этот раз мы обменяли три чудесные светлые комнаты на 2 комнаты в Ленинграде, в поселке Щемиловка за Невской заставой.
После Киева подобный ландшафт, а главное — скверный запах наводили на маму и бабушку смертную тоску. Не проходил и стресс от созерцания убогой мебели, которую с легким сердцем выменял отец.
Светлана Беляева
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ.
А.Беляев. Собрание сочинений, том 7
Серия: Отцы-основатели: Русское пространство.
Издатель: М. : Эксмо, 2010. — 576 с.
***
"И вот, собирая свою коллекцию А. Беляева, я обратил внимание на то, что мне не попадалось ни одно издание романа «Чудесное око» до 1956 года, когда он появился в двухтомнике издательства «Молодая гвардия». На то, что в названии присутствовало слово «око», не типичное для русского языка, я никогда не обращал внимания, считая, что для пущей поэтики Беляев просто заменил привычное слово «глаз» на украинский эквивалент.
Но позже я обратил внимание еще и на то, что роман «Звезда КЭЦ» тоже впервые появился именно на украинском языке, еще в 1936-м («Зiрка КЕЦ»), а на русском он был впервые опубликован только в 1940-м в серии «золотая рамка» в Детгизе. Также у меня появилось и издание на украинском языке романа «Чудеснее око» 1935 года, и обе книги были выпущены в киевском издательстве «Молодий бiльшовик» тиражами 15 тысяч экземпляров каждая.
В общем, спустя некоторое время, просматривая некоторые доступные источники по книгам Александра Беляева (тогда еще Интернет в быту не был распространен, и источники приходилось добывать бумажные), я обнаружил интересную вещь.
Оказывается, первое издание «Чудесного ока» и на самом деле случилось в Киеве в 1935-м на украинском языке, а потом роман вообще нигде не издавался вплоть до 1965 года. Таким образом можно было предположить, что и слово «око» в названии перекочевало именно из украинского языка помимо воли автора.
Но мало того – первое издание на русском языке было переводным, то есть его перевели с украинского печатного «оригинала», а не с рукописи, которая куда-то подевалась, и сведений о ней не могли дать даже жена и дочь Александра Беляева, которые были в курсе всех его творческих дел. Очень трудно предположить, что Беляев изначально писал роман на украинском, потому была и рукопись, но она в 1956 году издателям была недоступна, потому и пригласили переводчика. Имя этого переводчика прекрасно известно – оно указывается на всех последующих изданиях романа – И. Я. Васильев.
Примерно такая же ситуация наблюдается и с романом «Звезда КЭЦ», правда, с некоторым отличием – перед тем, как выйти отдельной книгой в Киеве на украинском языке в 1936 году, роман в том же году был опубликован в журнале «Вокруг Света», в номерах 2-11. Но отдельной книгой на русском он появился только в 1940-м. Интересный ход, который, впрочем, прояснился чуть позже.
Дело в том, что в 1929 году из-за ухудшившегося здоровья Александр Беляев с семьей переехал из Ленинграда в Киев. Однако в те годы в УССР проводилась массовая украинизация, и на русском языке в государственные издательства ничего не принимали. Впрочем, тогда НЭП еще не закончился полностью, и в Киеве было много частных издательств, то есть кооперативных, которые могли печатать все что угодно, за исключением антисоветской пропаганды, главное, чтобы приносило прибыль.
Интересно, что Александр Беляев, тогда издававшийся в РСФСР массовыми (по тем временам, конечно) тиражами, на Украине почему-то считался «не кассовым». Таким образом он был исключен из литературной жизни Украины, и хотя отсылал свои новые произведения «на родину», где продолжал издаваться, для писателя такая жизнь была не по нраву, поэтому в 1931-м он вернулся в Ленинград.
Но это только начало истории, потому что в начале 30-х фантастические романы А. Беляева перестали издавать, требуя что-то более востребованное на тему социалистического реализма. Денег для содержания семьи перестало хватать, и пришлось написать пару романов на требуемую тему – «Земля горит», «Воздушный корабль», — но это была совсем не та фантастика, которую стремился писать Беляев. Постепенно он возвратился к любимому направлению в романе «Чудесное око», но его не хотело принимать ни одно издательство.
И тогда Беляев отправил его в Киев с предложением опубликовать роман на украинском языке. В издательстве «Молодий бiльшовик» на это предложение откликнулись, перевели роман и опубликовали. Точно так же украинские издатели поступили и в следующем, 1936 году, когда перевели и издали следующий роман – «Звезда КЭЦ». Правда, финансовое положение Беляева к тому времени поправилось, так как он перепрофилировался и стал журналистом, сотрудничая сразу с несколькими журналами и производя для них очерки на самые разные темы.
Третья книга А. Беляева, первое издание которой случилось на украинском языке — "Небесный гость". Киев, изд-во "Молодь", 1963 г., 65000 экз.
Таким образом мы понимаем, почему некоторые произведения совершенно не владевшего украинским языком Александра Беляева первыми книжными изданиями появились именно на Украине.
Некоторые иллюстрации к украинскому изданию повести "Небесный гость"
Кстати, эти две книги – не единственные в данной теме, потому что имеется еще как минимум одно крупное произведение Беляева, вышедшее первым изданием именно на украинском. Это повесть «Небесный гость», написанная еще в 1937-м, но впервые увидевшая свет только в 1963-м в киевском издательстве «Молодь». До этого она вообще нигде не печаталась, а в СССР на русском появилась впервые в ленинградском детском журнале «Искорка» в 1986-м."
Беляев не мельчил идеал. Это, говорил он, «социалистическое отношение к труду, государству и общественной собственности, любовь к родине, готовность самопожертвования во имя ее, героизм». [167] Он крупным планом видел основу, на которой разовьется человек будущего, и у него были интересные соображения о психотипе его. В повести «Золотая гора» (1929) журналист-американец, наблюдая сотрудников советской научной лаборатории, «все больше удивлялся этим людям. Их психология казалась ему необычной. Быть может, это психология будущего человека? Эта глубина переживаний и вместе с тем умение быстро „переключить“ свое внимание на другое, сосредоточить все свои душевные силы на одном предмете…». [168]
Но эти декларации оказались нереализованными. Объясняя, почему в «Лаборатории Дубльвэ» он не решился «дать характеристики людей» и вместо того перенес внимание «на описание городов будущего», Беляев признавался, что у него просто оказалось «недостаточно материала». [169] Очевидно, дело было не в нехватке эмпирических наблюдений, а в ограниченности исторического опыта и обобщения, сопоставления идеала человека с тем, как этот идеал осуществляется.
Разумеется, имел значение и личный опыт. Беляев, вероятно, хуже знал тех современников, кто шел в Завтра. В своих прежних сюжетах он привык к иному герою. Во второй половине 30-х годов писатель подолгу оставался один, оторванный даже от литературной общественности. Понадобилось выступление печати, чтобы Ленинградское отделение Союза писателей оказало внимание прикованному к постели товарищу. [170] Его книги замалчивались, либо подвергались несправедливой критике, их неохотно печатали. Беляев тяжело переживал, что критика не принимает переработанных, улучшенных его вещей, а новые романы с трудом находят путь к читателю. Роман «Чудесное око» (1935), например, мог быть издан только на Украине, и нынешний русский текст — переводной (рукописи, хранившиеся в архиве писателя, погибли во время войны). Чтобы пробить равнодушие издательств, в защиту беляевской фантастики должна была выступить группа ученых. [171]
Писателя не могли не посетить сомнения: нужна ли его работа, нужен ли тот большой философский синтез естественнонаучной и социальной фантастики, то самое предвиденье новых человеческих отношений, к которому он стремился?
Ведь издательства ожидали от него совсем другого. "Невероятно, но факт, — с горечью вспоминал он, — в моем романе «Прыжок в ничто», в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы «служебной» роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель». [172]
По мнению редакторов, герои научно-фантастического романа «должны были неукоснительно исполнять свои прямые служебные обязанности руководителей и лекторов в мире науки и техники. Всякая личная черта, всякий личный поступок казался ненужным и даже вредным, как отвлекающий от основной задачи». [173] Вот откуда в поздних романах Беляева персонажи только экскурсанты и экскурсоводы. Писатель старался сохранить хотя бы какую-то индивидуальную характерность. «Только в… смешении личного и служебного, — справедливо отмечал он, — и возможно придать реальный характер миру фантастическому». [174] Но задача ведь была гораздо значительней: в личное надо было вложить социально типичное. Беляев отлично понимал, например, что героев романа Владко «Аргонавты Вселенной» с их пустыми препирательствами и плоскими шуточками никак нельзя отнести к «лучшей части человечества». Но сам Беляев посоветовал автору «облагородить» конфликты всего лишь «индивидуальным несходством характеров». [175]
Между тем к концу 30-х годов проблема человеческой личности стала особо насущной, и не только для социальной фантастики. Изменялся тип фантастического романа вообще. Страна заговорила о программе строительства коммунизма. Научно-фантастический роман уже не мог двигаться дальше лишь по железной колее научно-технического прогресса. Какие бы атомные двигатели к нему ни приспосабливали, он нуждался в иных и новых движущих силах — творческих социальных идеях.
[170] В. Кремнев. Писатель остался один. «Литературная газета», 1938, 10 февраля; см. также заметку В. К. (В. Кремнева) в разделе «Писатель, популяризирующий науку» в «Литературной газете» за 15 апреля 1938 г.
[171] Б. Вейнберг, д-р физ.-мат. наук, и др. Почему не издаются книги А. Р. Беляева? «Литературная газета», 1938, 15 апреля.
[172] А. Беляев. «Аргонавты Вселенной». [Рец.], стр. 54.
[173] Там же.
[174] Там же.
[175] Там же, стр. 53.
А.Ф. Бритиков
РУССКИЙ СОВЕТСКИЙ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Ленинградское отделение
Ленинград • 1970
Ответственный редактор Е. П. БРАНДИС
"О поэтическом творчестве Беляева рассказала его дочь: в начале 1920-х, лежа в ялтинской больнице Красного Креста, Беляев «писал много стихов, некоторые из них посвящал няням».
В музыкальном творчестве особое внимание Надененко уделял вокальной музыке; свои первые романсы: «Звезда мерцает за окном» (романс для фортепиано), «В эти дни», «Большое счастье» и другие Надененко опубликовал еще в 1924 году.
Из стихотворений той поры одно сохранилось. Впоследствии киевский приятель Беляева, композитор Федор Надененко, положил слова на музыку и превратил в романс, изданный в том же году.
А вот слова:
Звезда мерцает за окном.
Тоскливо, холодно, темно.
И дремлет тишина кругом…
Не жить иль жить — мне все равно…
Устал от муки ожиданья,
Устал гоняться за мечтой,
Устал от счастья и страданья,
Устал я быть самим собой.
Уснуть и спать, не пробуждаясь,
Чтоб о себе самом забыть,
И, в сон последний погружаясь,
Не знать, не чувствовать, не быть…
Две последние строфы, приписав их французскому поэту-неудачнику Мерэ, Беляев вставил в свой рассказ «Ни жизнь, ни смерть»[276] (1926 года).
***
Опубликован в г. Киеве в 1924 г.
***
НАДЕНЕНКО Федор Николаевич
(1902-1963)
Фёдор Николаевич Надененко, композитор. Родился в г. Льгове Курской губернии в семье купца. В 1910 году семья переехала в Киев, где в 1914 году Надененко окончил Киевскую музыкально-драматическую школу им. Н. В. Лысенко по классу фортепиано, в 1921 году — Киевскую консерваторию по классу фортепиано и композиции у Б. Л. Яворского, а в 1924 году — историко-филологический факультет Киевского университета. Окончив университет, становится старшим редактором государственных музыкальных издательств Украины. Впоследствии был главным концертмейстером и главным хормейстером в оперных театрах Киева (1926-1935), Ленинграда (1935-1937), художественным руководителем Киевской филармонии (1945-1946), капеллы бандуристов Украины (1947-1949). С 1952 года — редактор музыкального сектора издательства «Мистецтво».
В музыкальном творчестве особое внимание Надененко уделял вокальной музыке; свои первые романсы: «Звезда мерцает за окном», «В эти дни», «Большое счастье» и другие Надененко опубликовал еще в 1924 году. К концу жизни он являлся автором свыше 100 украинских романсов, а также романсов на стихи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Т. Г. Шевченко, А. Мицкевича, Р. Тагора; около 80 фортепианных пьес, хоров и т. д. Свыше 40 лет Ф. Н. Надененко отдал издательскому делу, отредактировав все наследие украинских классиков, в том числе 8 томов сочинений композитора Н. В. Лысенко.
Умер и похоронен в Киеве.
***
19 июля 1929 г.— рождение дочери Светланы.
19 сентября — переезд семьи в Киев (ул. Нестеровского, 25/17). Осень — роман «Властелин мира» вышел отдельной книгой.
Август 1931 г. — рассказ "Чортово болото", в журнале «Знание — сила», № 15
Август — сентябрь — в ленинградском журнале «Вокруг света» напечатан роман «Земля горит».
14 сентября — возвращение из Киева в Ленинград (поселок Щемиловка за Невской заставой).
1940 г. — по заказу Одесской киностудии (режиссер И. Ростовцев) начата работа над сценарием кинофильма «Когда погаснет свет».
Когда погаснет свет (Киносценарий) // Искусство кино. М. 1960. № 9. С. 111–130; № 10. С. 111–134. [При публикации текст киносценария подвергся сокращению; оригинал («Когда погаснет свет». Литературный сценарий, вариант первый. Редактор И. Ростовцев. Л., 1941) хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства (СПб.) — Ф. 215. Оп.1. Ед. хр. 6].
*
"Честно сказать, алхимиков Беляев упомянул еще в одной своей книге — повести «Чудесный глаз» (известной под неверным названием «Чудесное око» — подробности в следующей главе). Речь снова идет о том же — превращении (трансмутации) элементов. Азорес, корреспондент коммунистической газеты «Барселонский пролетарий», задает вопросы Кару, бывшему сотруднику великого изобретателя Бласко Хургеса:
«Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.
— А что это за изобретение, над которым вы трудились?
— Это изобретение… — Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой, — так слышнее приближение шагов, — возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: — Камень мудрости. — Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.
„Не сошел ли с ума этот чудак?“ — подумал Азорес. Но тот продолжал:
— Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А по-современному — снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот? Новая эпоха в химии, в истории человечества!
В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.
— Да, да, да, — пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. — Не мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе, мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат — новейшая „пушка“ для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!»
Время действия повести определяется просто: лаборатория в Буэнос-Айресе, где проводились опыты, — это филиал нью-йоркской компании. Но теперь работы прекращены — кризис. Следовательно, кризис не местный, а мировой, то есть кризис 1929 года. Возможно, перед нами еще один вариант повести «Золотая гора», вышедшей в 1930 году…
Или — воспоминание об этой повести. А может быть, и не только о ней…
Вглядимся в последовательность эпитетов: «камень мудрости», «философский камень», «мечта алхимиков»…
Ведь все это не более чем вариации названия пьесы:
«Алхимики, или Камень мудрецов».
И аргентинский изобретатель тоже оказывается к месту: с Раймундом Луллием он говорит на одном языке — испанском!..
Но данная аргентинская история — лишь блеклое воспоминание о пьесе, танго на одну персону. И нет в ней самого главного — Элеоноры!
В 1935 году вышла повесть Беляева «Чудесное око» — в Киеве и на украинском языке. Рукописный оригинал пропал, и потому, когда понадобилось вернуть книгу русскому читателю, пришлось совершить обратный перевод.
Только здесь отобразил Беляев свои мурманские впечатления.
«Широкое окно выходит на Кольский залив. Там виднеются мачты и трубы траулеров рыбного треста[303]».
В комнате с широким окном собрался кружок радиолюбителей.
А вот испанский коммунист-журналист Азорес:
«…вышел из гостиницы треста в полночь и направился по спуску к траловой базе. Испанец поеживался в своем осеннем пальто. Льдистый полуденный ветер бил в лицо. Падал мокрый снег».
Надо же — в полночь дует полуденный ветер! От этого Мурманска умом можно тронуться… Но не стоит тревожиться о психическом здоровье — перед нами всего лишь причуды перевода: по-украински «пiвдень» означает не «полдень», а «юг». Соответственно, «пiвденний» — это «южный».
Беляевская повесть названа «Чудесное око». Но и это перевод с украинского — «Чудесне око». А вот в 1937 году — в письме редактору Детиздата Г. И. Мишкевичу — Беляев именует повесть романом с отличным от привычного нам названием: «Чудесный глаз»[307].
Ну как тут не вспомнить Смоленск, позднюю осень 1910 года и номер газеты с анонимной заметкой «Электрический глаз».
307
РГАЛИ. Ф. 630. Оп. 1. Ед. хр. 1458. Л. 82–82 об. (машинопись с авторской правкой).
Зеев Бар-Селла "Александр Беляев" 2013
***
Кулик и болото
Было болото. И был мальчик. Болото называлось Чертовым, мальчика звали Панасиком, а по школьному прозвищу Кулик. И в самом деле, как не Кулик: длинноносый, у болота живет и болото хвалит.
Отца у Кулика не было — пропал в Гражданскую войну. Мать умерла еще раньше. Жил Кулик с дедом Микитой, лесником. Их избушка стояла у края соснового леса, на песчаном бугре, а дальше начиналось болото. На Украине много таких мест: сосна, лесок, сушь, и тут же рядом болото — конца-краю не видно.
До поступления в школу совсем одиноко жил Кулик. Дед, нелюдимый, угрюмый старик, целыми днями пропадал в лесах. Кроме него, Кулик только и видел людей — Панаса Утеклого. Когда-то давно, при царизме, Панас за что-то был сослан на каторгу и бежал оттуда. Так и пошло за ним: Утеклый. Он был веселый, бездомный охотник и балагур. Иногда Утеклый ночевал в избушке Микиты и на ночь пугал Панасика сказками про болотных чертей. Иногда брал с собою на охоту. Но Утеклый неожиданно появлялся, чаще всего по весне и осенью, и так же неожиданно надолго исчезал. И Кулик оставался один со своим болотом. Привык к нему и даже полюбил. Полюбил кислые болотные запахи, болотные вздохи и всхлипывания, болотные мхи и травы: трилистник, сабельник, касатник, осоку, полюбил птиц болотных.
.........
Изменилась местность, изменились и люди. Не узнать Панасика Кулика — «болотного шефа» — и его товарищей. Почти все они вошли в первый выпуск окончивших Институт торфа и работают по торфу. Назар и Осип служат в Харькове, Панасик — теперь Афанасий Федорович, инженер, остался верен болоту: он руководит всеми работами.
Жив еще и его дед, хотя и сильно постарел. Он не расстается со своей лесной избушкой, но по вечерам она теперь ярко освещена электричеством, а над крышей протянулась антенна. Любит в зимний вечер старый Микита послушать радио. Куда занятней, чем завывание бури да вой волков.
"Чортово болото". Рассказ опубликован впервые — в журнале «Знание — сила», № 15, 1931.
***
-- Ребята, а Панас Чепуренко нипочем не пойдет на гору. Упористый старик.
-- Кто это Чепуренко?- спрашивают приезжие и узнают, что Панас -- кряжистый дуб девяноста двух лет, но еще крепкий, выходец с Украины. Упрям как чурка, в Бога верует. Табак нюхает, сам растирает.
Маришкин и Курилко, которые на автомобиле приехали, решают после схода навестить Панаса.
Он с граблями в руках копается в огороде. На приветствие ответил низким поклоном и зовет в хату.
-- Да мы с тобой тут на вольном воздухе поговорим.
Но старик непреклонен.
-- Як що на розмову, то прошу до хаты. -- И первый уходит.
Делать нечего, пошли за ним.
-- Вот что, дедушка, -- говорит Маришкин, -- на гору надо перебираться. Если сам не сможешь, люди помогут.
-- А навище менi на гору дертятся. Менi и тут гораздо.
-- Нельзя, старина. Тут скоро вода все зальет.
Панас слушает внимательно, гладит длинные усы, не спеша вынимает тавлинку, нюхает табак и наконец отрицательно качает головой.
-- Не може цього бути, -- уверенно отвечает он. -- Бог обiцяв, що зливи [потоп] бильш не буде.
Приезжие переглядываются. Они не ожидали такого возражения. Маришкин, чтобы сразу не озлобить старика, решил действовать дипломатически.
-- Да ведь то про всемирный потоп сказано, а тут Волга только, несколько деревень зальет, вот и вашу тоже. Для орошения полей, понимаешь? От засухи. Ведь заливает же села и деревни весенний разлив. Так это же не потоп.
-- Повидь [разлив] -- инша справа. Розуллеться рiчка й знову в береги зайде. А ви кажете, шо все залле на вiкi вiчнi. А ви дурницю кажете, шо залле. Не може цього бути. Бог казав, шо зливи не буде, тай не буде. Нiкуди не пiду.
Ну что с ним поделаешь? Маришкин вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб.
-- Ты подумай: подъемные дадим на новую стройку. В новой хате жить будешь.
-- Не треба мене ваших переiздных. Не пiду, тай кiнец.
-- Я вижу, ты не веришь нам. Ну так вот что, дед. Поезжай с нами на автомобиле. Сам стройку посмотришь, убедишься своими глазами. Увидишь, что там с Волгой делается, и поверишь.
-- А на бiс менi ваш автомобиль? Не пiду. Ось туточки жив, тут i в домовину ляжу.
Так и ушли городские ни с чем.
Но после их отъезда крепко задумался Панас. И на другой день неожиданно для всех запряг своего конька, взял ковригу хлеба и уехал со двора неизвестно куда.
Приехал он к Волге, пришел на стройку. Народу видимо-невидимо. Через Волгу мост, машины, грохот, суета. Между быками рабочие прилаживают железные щиты. Опустят щиты -- и готова запруда. Запрудят Волгу, потечет в степи -- больше воде деваться некуда.
Панас пошел на фабрику-кухню, откуда видна вся стройка. Просидел у окна молча весь день и выпил несметное количество чаю. А когда вечерние огни залили стройку и шум работ не убавился, старик проговорил глухо в седые усы:
-- Так вони, сучi дiти, паки потоплят нас.- И трудно было понять, чего больше в его словах -- порицания или хвалы.
Приехал Панас домой и три дня из хаты не выходил. Уж думали, не занемог ли с дороги.
А потом вышел и начал говорить на сходе такое, что суходольцы даже рты пооткрывали. Не бывало еще у "Каптажа Волги" такого агитатора.
И дружно потянулись на горку суходольцы, а за ними и соседние деревни.
"Земля горит" Впервые повесть опубликована в журнале «Вокруг света» (г. Ленинград) №30-36, 1931 г.
***
А в 1910 году Толстой опубликовал свой первый фантастический роман — «Цари мира», а затем — и до самой революции — печатал в журнале «Вокруг света» фантастические очерки и рассказы: «В четвертом измерении (Quasi una fantasia)» (1910), «Обитаема ли Луна?» (1914, ответ положительный), в 1916-м — «Человек завтрашнего дня» и «Последний человек из Атлантиды», в 1917-м — «Ледяные города на полюсах» (вспомним «Продавца воздуха»)… С 1918 по 1920 год проживал в городишке Бобров Воронежской губернии, откуда переехал в Киев, из Киева — в Одессу. В 1925 году вернулся в Киев, служил в греко-католической церкви Пресвятого Сердца Иисуса. Но тут жизнь пошла под откос. Сначала вызвали обратно в Одессу и заставили выступить свидетелем на процессе католического священника Павла Ашенберга (припомнили тому письмо 1922 года, отправленное в Рим, с жалобой на то, что католики в советской России мрут с голоду)… Затем выяснилось, что собственный сын стал осведомителем ГПУ… Тогда католическое руководство решило с отцом Николаем расстаться и лишило его сана — за вступление во второй брак при живой первой жене (немного запоздалый вердикт — во второй брак о. Николай вступил в 1897 году). Безвыходным положением Николая Толстого воспользовались власти: предложили поставить подпись под неким письмом и 17 февраля 1929 года на всю страну (через газету «Известия») объявили:
«В киевской газете „Пролетарская Правда“ появилось открытое письмо местного католического священника униатского обряда протопресвитера Николая Алексеевича Толстого, в котором он отказывается от сана священника и звания протопресвитера. В своем заявлении Толстой указывает, что ему неоднократно приходилось выступать публично против вмешательства католических ксендзов в политику и что он, не желая иметь в дальнейшем ничего общего с католическим духовенством, целиком проникнутым польским шовинизмом, а равно не желая оставаться впредь паразитом и эксплоатировать (так!) темноту масс, к чему вынуждал его католический костел, снимает с себя сан католического священника и посвящает себя честному труду».
Честный труд выразился в должности переводчика треста «Цветметзолото», но не в столичной конторе, а в местах, приближенных к приискам — на Урале и Кавказе. А в 1935 году выпускника Пажеского корпуса и полиглота направили на работу в систему высшей школы — вахтером студенческого общежития. В Киеве, чтоб был под рукой — в роли свидетеля по делу «Фашистской контрреволюционной организации римско-католического и униатского духовенства на Правобережной Украине». А 14 декабря 1937 года арестовали и его самого. Теперь отец Николай выступал как «один из руководителей униатского движения на Украине, направленного к ополячиванию украинского населения и подготовке к оказанию активной помощи украинцами-униатами польской армии при вторжении ее на Украину». 25 января 1938 года Особое совещание коллегии НКВД приговорило Николая Алексеевича Толстого к высшей мере наказания, и 4 февраля 1938 года он был расстрелян. Еще раньше — 25 сентября 1937-го — расстреляли его сына Михаила, а чуть позже — 16 февраля 1938-го — другого, Валентина.
Но вернемся в Атлантиду и благословенный 1916 год…
Ни одно из произведений Николая Толстого (включая перевод «Гамлета») никогда не переиздавалось. Нет особых надежд на то, что и в будущем их ждет иная судьба. Поэтому приведем «очерк» Толстого полностью. Надо ведь и читателю дать представление о дореволюционной русской фантастике… Хотя бы для того, чтобы понять, отчего она теперь совершенно забыта, а Беляева помнят и читают.
Итак, Александр Беляев «Последний человек из Атлантиды»
***
Также были предложены идеи озеленения города[27], для чего Александр Романович написал письмо директору Киевского акклиматизационного сада Украинской академии наук Н. Ф. Кащенко, проработавшему много лет в Сибири.
27. Беляев А. Озеленение Мурманска — забытый участок // Полярная Правда. — 1932. — № 155 (1623).
.И еще неплохо бы обратиться к академику Миколе Кащенко из Киева, который вывел «морозостойкую яблоню, скрестив местную привычную к лютым сибирским морозам дикую яблоню — кисло-горькие плоды которой не превышали величиной вишневую косточку — с европейскими сортами. И гибридные яблони начали давать плоды вкусные, сочные, только размером несколько уступающие своим европейским родителям». Правда, Кащенко потратил на это 20 лет, но пусть молодежь этим и займется. Вот, кстати, и адрес академика[296]...
296
Об опытах М. Кащенко из Киевского акклиматизационного сада (КАС) Беляев писал годом раньше — «О КАС и персиковой косточке» (Революция и природа. Л., 1931. № 2. С. 60–63 [Подпись: А. Б.]).
Зеев Бар-Селла "Александр Беляев" М.: Молодая гвардия, 2013 г. (март, ко ДР Беляева) Серия: Жизнь замечательных людей (ЖЗЛ)
Прижизненные издания в Украине:
Отдельные издания.
Людина-амфібія: Науково-фантастичний роман / Переклала Вовчик. – Харків: Державне видавництво України, 1930. – 232 с. 1 крб. 75 коп. 5 000 прим. (о) – підписано до друку 16.12.1929 р.
Чудесне око: Науково-фантастичний роман / Худ. А. Гороховцев. – К.: Молодий більшовик, 1935. – 224 с. 15 000 прим. (п) – підписано до друку 02.08.1935 р.
Зірка КЕЦ: Науково-фантастичний роман / Худ. Н. Травін. – К.: Молодий більшовик, 1936. – 244 с. 2 крб. 25 коп., оправа 50 коп., 15 000 прим. (п)
Публикации в периодике и сборниках.
Звезда мерцает за окном: [Ноты] / Слова А. Р. Беляева; Муз. Феодора Надененко: ор. 2, № 1 // Феодор Надененко. Пять романсов для высокого голоса и ф.-п. – К.: Государственное издательство Украины, 1924 – с.3-5
Повесть-загадка "Необычайные приключения профессора Небывалова" Беляева (1940), она же —
Необычайные приключения профессора Небывалова: [Цикл рассказов-загадок] // газета "Юный пионер"(Киев), 1940, 29 февраля – 8 мая (№№16-34) – с.4
О жизни и творчестве
П. Дерід. Рецензія на «Людину-амфібію» А. Бєляєва.
Часопис "Культробітник" (Харків) №5 (березень), 1930, с. 47
Шура Баранов, учень 7 кл., рецензія на "Чудесне око", журнал "Дружна ватага" (Дніпропетровськ), №3, 1935, с. 59
Я. Гордон. Питання радянського науково-фантастичного роману // Молодий більшовик, 1940, №4 – с.84-92 (про Бєляєва на с. 88)
Самопалы из коллекции mogzonec. Обратите внимание на вклейки — фотографии, проложенные калькой. Тиснение сделано разноцветной фольгой. Старались люди, по тем временам это продукция уровня практически люкс.
в таком оформлении вышло около 100 книг. Все — в период с 1984 по 1986 г.г. Насчет тиражей могу соврать, но не меньше 3 экз. Это в переплете. Всего же печаталось 6 экз. — на электрической машинке, способной пробить такое количество листов. Начиная с 3-го экземпляра бумага использовалась самая тонкая. лучшим считался второй экземпляр.
По тогдашним временам печать одной страницы текста форматом А5 стоил 40 копеек, далее эта цена разбрасывалась на 6 страниц с учетом качества, чем бледнее текст — тем дешевле. Плюс переплет 10 руб. Таким образом книжка объемом в 300 страниц, 1-й экземпляр обходился 20 коп х 300 = 60 р. На таком самиздате, как правило не зарабатывалось, а пускалось на покупку перевода, бумаги, копирки, красящей ленты и оплату машинистке очередного опуса.
Три книжечки, про Флеш Гордона и Джека Вэнса все и так знают, а вот про Режана справочка краткая от В.Окулова:
РЕЙЖАН М.А.
Французский писатель и сценарист M.A. (Max-Andre) RAYJEAN (наст. имя – Jean LOMBARD) родился 21 октября 1929 года в Валансе (Дром). В юности решил стать «комиксистом» и писателем, с 1948 года публиковал сценарии приключенческих комиксов, затем «полицейские» романы. В 1956-1987 годах опубликовал более 70 фант. романов, с 2006 года – ещё несколько. Публиковал и фант. рассказы, выпустил четыре сборника. Лауреат нац. НФ-премий (1957, 1974). На русский перевели (под именем Морис РЕЖАН) повесть/роман «Зоопарк Асторов» (1966), но сборник «Фата Моргана 10» так и не вышел…
Издательство "Folio Society" к данном юбилею выпустило лимитированную, специально иллюстрированную версию романа.
Автором иллюстраций стал канадский художник Сэм Вебер (в частности он автор обложки к первому роману Кена Лю, неоднократно иллюстрировал рассказы для сайта издательства Tor, к англоязычному сборнику Людмилы Петрушевской).
Издание содержит 11 цветных иллюстраций и множество черно-белых вставок.
Вся красота ниже
Dr. Yueh and Duke Leto Atreides
Baron Vladimir Harkonnen
Stilgar
Alia holding her Gom Jabar
Thufir Hawat
Feyd-Rautha Harkonnen
Стоит такое чудо всего ничего — 70 фунтов без пересылки. Увы у нас таких книг ещё долго не будет.
Вместо того, чтобы растрясти себя на статью по какому-нибудь художественному поводу (а их много было), решил поднять брошенный товарищем iRbos факел подрубрики "Bookporn". В ней, как не сложно догадаться, показывают порно в библиотеке разные любители красивых книжек и комиксов выкладывают на свет людской фотографии своих достижений. Таким путем мы восстанавливаем свое душевное равновесие, а зрителям даем отличный повод позеленеть от зависти посмотреть на красивые вещи и, возможно, стимулируем их на свои заказы и посты по этому поводу.
За последний год с лишним у меня накопилось довольно много комиксов и интересных книг, которые попали ко мне в руки то в качестве заказа, то в качестве подарка. Не в последнюю очередь на все эти заказы повлияли многочисленные просмотры зарубежных коллекций и желание задушить их владельцев. Что ж, пожалуй начнем. Предупреждаю заранее, что фотографий много, но зато все они весьма симпатичные.
Первым пунктом отмечу хардкавер "Супермен/Бетмен" за авторством Грега Пака, и с Джа Ли в кресле художника. Эту историю я подхватил по довольно прозаической причине — чтобы добить корзину на распродаже. Впрочем, стоит отметить, что рисунок Джа Ли мне встречался до этого в "Before watchmen: Ozymandias". В общем-то рисунок Ли это, наверное, единственное хорошее, что есть в "Before Watchmen" (он так же помог при восстановлении зрения, поскольку до "Ozymandias" я полистал "Silk Spectre" и у меня из глаз пошла кровь). Несмотря на то, что в сравнении с другими сюжетами, история Озимандии получилась еще более-менее удобоваримой, она, как все остальные приквелы, остается ненужной для этой вселенной. Иронично, что автор "Озимандии" — Лин Уэйн, так же присутствует в этом посте, но представляет он Бэтмена.
По прочтении "Бэтмен/Супермен" я не остался в восторге от истории, но она понравилась мне в разы больше, чем осиленный недавно "Супермен/Бэтмен" Джефа Лоеба. Что по-настоящему ценно в этом сюжете, так это рисунок Джа Ли, чей стиль отчасти мне напомнил Джей Эйч Уильямса Третьего на "Бэтвумен", только с более минималистичным подходом. Этот стиль, на мой взгляд, без лишних слов подчеркивает контраст между двумя супергероями и, к тому же, дарит очень красивые (в смысле выстраивания кадра) страницы.
Показательный разворотОбложечкаЕще один разворот
Второй частью заказа было TPB издание второй половины истории Джосса Уидона на "Людях Икс". История уже, наверное, считается легендарной, что вполне заслуженно — Уидон в очередной раз идеально раскрыл характеры сразу нескольких персонажей, заставив их органично и правдоподобно взаимодействовать между собой. И все это с весьма классным рисунком Джона Кассадея. Проще говоря, если вы вдруг почему-то не читали этот сюжет в оригинале или в нашем старом "Идк" издании, то сделать это я рекомендую обязательно. Само издание очень приятное и гораздо более пухлое, чем стандартный TPB, но лично мне в перпективе хочется заполучить омнибус, про который так же писалiRbos
ОбложкаОдин из самых шикарных моментовДва томика вместеТолстота
Продолжаем. Раз уж ранее разговор зашел про "Бэтвумен", то нужно вспомнить про нее и теперь. Так, еще одним пунктом заказа был набор хардкаверов (со второго по четвертый) "Бэтвумен" Уильямса Третьего. Тут особо и говорить не о чем — прекрасная и весьма лаконичная история, очень органично отправляющая читателя по разным паранормальным и мифическим аспектам ДС вселенной. Интересное раскрытие характеров героев, в особенности Бэтвумен. Неважно знали вы что-то про этого персонажа или нет, но эта история о ней стоит обязательного прочтения. И, думаю, по фотографиям должно быть очевидно, что рисунок тут великолепный. То, как авторы работают с пространством кадра — просто чудо, каждый второй разворот хочется распечатать и повесить на стену. При этом разнообразие идей в этом построении чрезвычайно велико. Очень и очень жаль, что ДС не дали авторам нормально закончить эту историю, а пришедшие им на замену люди одним махом уничтожили все предыдущие труды.
Пришедшие томаВсе четыре тома вместеУлыбочка!Королевск ие развороты
Любимый Кадр
Далее у нас идут лихие семидесятые и так же упомянутый Лин Уэйн. Этот сборник историй автора — что-то с чем-то. Про рисунок не буду — сами посмотрите. Но истории здесь одна другой лучше. Бэтмен дерется с оборотнем, Кларка Кента гипнотизируют и он заказывает гангстерам убийство Супермена. Злодеи хохочут, Робин постоянно включает дурачка. В общем, я давно так не веселился.
ОбложкаТолщина[photosmal l15:Корешок]Бэтмен навалял медведюБэтмена посадили в дурдом
В качестве подарка на день рождение получил эту шикарнейшую Энциклопедию Марвел в дополнение к уже подаренной ранее Энциклопедии ДС. Думаю, уже многие знают, что на полках стоит переведенное издание, так что достать ее на русском вполне возможно.
ОбложечкаЖелезный ПатриотЧеловек-Паук!Две энциклопедии вместе
Следующий понт пункт — настоящая бомба. Еще один подарок на день рождения. Книга по творчеству Гильермо Дель Торо, к которому я (и многие другие надеюсь)питают нежную любовь. Прекрасный режиссер и художник, во всяком случае, на мой взгляд. Эта книга содержит множество эскизов Дель Торо, разных интервью и фотографий со съемок. Несмотря на то, что интервью небольшие, практически каждое имя там наверняка будет известно читателям и зрителям — Майк Миньола, Том Круз, Джеймс Кэмерон и так далее. Здесь я не могу удержаться, и фотографий действительно много — очень уж крутой дядя и крутая книга.
ОбложкаО том, как делали грим к Хребту ДьяволаПро БлэйдаПроизводство ХэллбояСоздание СамаэляКорешок!Дерево из Лабиринта ФавнаЭскизЭскиз демонической подмышки!Интервью с МиньолойСтилизированные плакаты Тихоокеанского рубежа
Далее идет еще один подарок — но уже на новый год. Белый и красивый омнибас "Светлейшего Дня" Джеффа Джонса — второго глобального события в его ране "Зеленого Фонаря". Этот омнибас стал для меня первым в принципе, поэтому его толщина порадовала сильнейшим образом (696 страниц — аааааа). Плюс увеличенный формат страниц тоже оказался очень приятным дополнением, поскольку позволил лучше разглядеть рисунок. До этого от его "Фонаря" у меня было лишь пару TPB и "Темнейшая Ночь" без всяких дополнений. Местная история — отдельная тема, поскольку обсуждать "Светлейший День" имеет смысл только в рамках предыдущих сюжетов, о чем, возможно, я когда-нибудь поговорю более полно. Пока же — просто фото разворотов. Мне, кстати, нравится стиль Айвана Райса, который с определенного момента стал работать с Джонсом почти везде. Он не особо замысловатый, но мой глаз весьма радуется множеству кадров и буйству красок.
Корешок и обложкаТолщинаОчень прикольная обложка от Дэвида ФинчаЦветовое буйствоАквамен поднял на борьбу мертвого спрута
Ну и последний (и главный) повод для хвастовста — еще один омнибас, и опять Джефф Джонс и опять "Зеленый Фонарь". Но в этот раз — начало истории, точнее первая ее четверть (а история очень длинная). В этот мегакирпич (1232 страницы — можно забивать гвозди) заключен сюжет от перерождения Хэла Джордана и до войны с новоявленным корпусом Синестро. Качество рисунка неоднозначное — Джонс еще не начал уверенно работать в паре с Райсом, и поэтому иногда попадаются жутковатые кадры, которые хотелось бы развидеть. Но несмотря на это, омнибас доставил огромное удовольствие. Дело не только в полной и последовательной истории, но и в дополнительных файлах, среди которых были эскизы и мини-энциклопедия по фонарям и их копусам.
Суперобложка с артом Алекса РоссаТолщинаПередняя и задняя обложкиКлятва ФонарейВыпуск с рисунком Симона БьянчиБэтмен с кольцом ФонаряФонари большинства корпусовБитва с корпусом СинестроДополнительные файлы
Еще новинки от "Азбуки". Здесь ничего удивительного и без комментариев.
Хотя, пожалуй, отмечу, что настоящую ценность здесь представляет разве что "All-Star Superman" Гранта Моррисона.
Супермены и Бэтмены
Ну и в конце — общее фото. Так сказать, все и сразу.
Вот и все
P.s. Хочу поблагодарить всех тех, кто помогал мне находить эти замечательные вещи, а так же тех, кто их дарил. Большое вам спасибо! И спасибо читателям, которые досмотрели это bookporn`о до конца. Надеюсь, это вдохновит вас на собственные покупки и статьи.
И. Росенко (псевдоним И. Росоховатского), Г. Северский . Повесть «И всё-таки это было...». Рис. Д. Зарубы, газета «Юный ленинец» (Киев) https://fantlab.ru/work311734
В киевском скоростном трамвае номер один водитель объявил остановку: «Бульвар Кольцова!» Молодая женщина спросила меня: — Того самого, из «Адъютанта его превосходительства»? — Нет, — улыбнувшись, ответил я. — Кольцов из «Адъютанта» — придуманный персонаж. — Неправду говорите, — накинулось сразу трое пассажиров. — Тоже, «знаток» выискался! Тот Кольцов был в жизни, мы про него и в газетах читали. — Ну, если так, — пожал я плечами. — То-то, не знаешь — не лезь. А то — «придумал». Кто ж его мог придумать? Ты, что ли? — и дружно засмеялись. И я вместе с ними. Но хохотал я так искренне и весело, что вызвал их удивленные взгляды и настороженность. А причина для смеха у меня была весомая... Но расскажу все по порядку, как оно было в жизни... ...Мартовским днем ровно тридцать лет назад меня, литературного сотрудника редакции украинской пионерской газеты «Юный ленинец» вызвала главный редактор Галина Архиповна Литвинова и сказала: — В следующем году будем праздновать пятидесятилетие советской власти и ВЧК. Есть ли у нас литературные материалы к этой знаменательной дате? — и выжидательно посмотрела на меня. Я смутился, вынужден был ответить: — Пока, к сожалению, ничего... Галина Архиповна достала из папки журнальную вырезку, протянула мне и произнесла «со значением»: — Тогда прочитайте вот эту заметку. Другие люди побеспокоились о нашей газете, принесли мне вырезку из журнала «РТ» — «Радио — телевидение». В заметке говорилось о том, что бывший заместитель командующего партизанскими соединениями Крыма Георгий Северский вместе с сотрудником Симферопольского радиокомитета подготовил интересную радиопередачу о своем боевом друге командире партизанского отряда Павле Макарове, который во время гражданской войны был адъютантом деникинского генерала Май-Маевского, выдавал себя за сына офицера, дворянина, но был разоблачен контрразведкой, узнавшей, что его родной брат — председатель ревкома, что их мать — не дворянка, а прачка. Павлу Макарову чудом удалось бежать из-под стражи, затем он партизанил в тылу у Врангеля. А в годы Отечественной войны он же снова стал командиром партизанского отряда в крымских горах в тылу у оккупантов-немцев... — Интересная судьба? — спросила Галина Архиповна. — Интересная, — подтвердил я. — Вот вы, как молодой литератор, и напишите для нашей газеты повесть об этом замечательном человеке. Заодно она станет литературным материалом к знаменательной дате. — Но ведь уже есть автор радиопередачи. И как друг героя, он хорошо владеет материалом, — возразил я. — Возможно, он и напишет для нас повесть. — Попробуйте это предложить ему, — согласилась редактор. — Но в любом случае материал — за вами. Георгий Северский постоянно жил в Симферополе, но в то время, как выяснилось, находился в Москве. Туда в командировку отбывала наша сотрудница и разыскала его. Георгий Леонидович сказал ей, что никогда не писал для детей и согласен создавать повесть для газеты только в соавторстве со мной, поскольку знает меня по книгам и публикациям в прессе. Вскоре он приехал в Киев и явился в редакцию, чтобы договориться со мной о соавторстве. Из нашего разговора я понял, что хотя у Георгия Северского вышли книги о его партизанской жизни, писал он их не сам, а методом литературной записи с помощью опытных литераторов, фамилии которых не всегда указывались. Мы договорились, что Георгий Леонидович будет поставлять для повести «фактаж», общаясь со своим боевым другом, а создавать сюжет, вводить в него «детскую» линию и писать повесть — дело мое. Северский сказал, что хорошо знает годы гражданской войны, когда он, сын красного командира, был беспризорником. Он предлагал для юного героя повести свою биографию. Но я возразил: во-первых, «сын красного командира» — банальность: «сыновья лейтенанта Шмидта» уже кочевали не раз из одного произведения в другое; во-вторых, образ мальчика в таком случае получится статичным. Лучше я сделаю его сыном белого офицера, который по воле и логике обстоятельств приходит к красным и остается с ними. Тогда будет движение образа — от ненависти к симпатии. Кроме того, и это затем явилось очень важным, весомым, — я отстоял для себя привилегию — не рисовать белых одной черной краской, как было принято в большинстве литературных произведений тех лет. Увы, в процессе создания повести мне пришлось еще не раз отстаивать эту привилегию, ведь, как оказалось, Г.Л.Северский после войны был начальником Ростовского УГБ и, как говорят, придерживался «определенных традиций». Как-то он рассказал мне о случае из партизанской жизни, когда изголодавшиеся партизаны пришли к нему требовать еды, и один из них, бывший дирижер симферопольской филармонии, закричал: «Я умею играть на семи инструментах, но что, скажите на милость, я смогу приготовить из горстки муки, которую нам выдают на целый день?» Он рассказал это и посмотрел на меня: — Учтите, обстановка в соединении была накалена до предела. Всем нам действительно грозила голодная смерть. Достаточно было малейшей искры — и мог вспыхнуть бунт. А вокруг — каратели, их отряды сжимают кольцо. Что бы сделали вы, интеллигент? — Рассказал бы ему правду, что запасов нет, разъяснил обстановку... — Не успели бы. Бунт готов был вспыхнуть сиюминутно... — Что же сделали вы? — Закричал «провокатор, предатель!» — и выстрелил в него. Только так можно было погасить тлеющее пламя. И все же, преодолевая сопротивление и соавтора, и мнимой «актуальности», я старался писать о белогвардейцах по фактам, которые находил в более или менее объективных источниках, не опускал ни зверств, ни благородства — то есть использовал всю палитру художественной литературы. Это и определило направленность и успех произведения, ведь в то время даже такой показ белых, да еще в пионерской газете, считался смелостью. Однако это позволило заострить сюжет произведения. В то же время «сюжет» наших взаимоотношений с соавтором развивался по иной линии и все больше запутывался. Я изредка приезжал по командировкам в Симферополь, где жил и герой нашего произведения — Павел Макаров. Однако Георгий Леонидович под разными предлогами не позволял мне увидеться с его «боевым другом»: то Павел Макаров болеет, то разводится с женой. Один из крымских журналистов «по секрету» сообщил мне, что у Павла Макарова выходили мемуары в литзаписи. «Бульварная книжонка, выходила в 30-е годы, затем была запрещена и изъята из обращения, — авторитетно ответил мне Георгий Леонидович. — У самого Макарова ее также нет». Не раз я вспоминал об этом, когда получал от Георгия Леонидовича письма с «фактажом»: мой соавтор не очень дружил с грамматикой, часто не употреблял таких «мелочей» как запятая и точка, а «фактаж» излагал бойко, согласно литературным правилам, и в общем — достаточно грамотно. Загадочное несоответствие. Неужели откуда-то переписывает? Но не мог же я заподозрить в чем-то предосудительном, постыдном человека с боевым партизанским прошлым. Даже мысль такую отгонял от себя. Между тем первые разделы документальной повести были написаны, и в газете мы дали анонс — отрывок из них с сообщением, что вскоре опубликуем всю повесть. Сразу же пришло много писем от юных читателей, которым не терпелось поскорее прочесть все произведение. Естественно, я посылал своему соавтору разделы повести по мере написания их, он своевременно откликался, иногда указывал на какие-нибудь погрешности в описаниях событий, одежды героев и т.д. Сообщил я ему и об интересе читателей к отрывку и просил поторопиться с «фактажом», поскольку повесть мы, видимо, опубликуем раньше, чем предполагали. Ободренный и подстегнутый добрыми вестями, а возможно, и «под газом» — такое с ним случалось, — мой соавтор забыл о всякой осмотрительности и в очередной партии «фактажа» прислал мне старательно переписанные отрывки из романов «Как закалялась сталь», «Хождение по мукам», а также несколько выдранных просто из книги листочков с описанием эпизодов из жизни Павла Макарова. Только тогда его ореол в моих глазах начал рассеиваться, и я стал кое-что понимать. Подозрения наконец-то оформились. Я вызвал его на переговорный пункт к телефону — домашнего телефона у него тогда не было — и поставил жесткое условие: либо он пришлет мне книгу мемуаров Павла Макарова, либо я сам стану разыскивать ее в библиотеках, отложив написание повести. Он счел лучшим прислать. Оказалось, что это вовсе не «бульварная книжонка тридцатых годов», а добротно изданные в литературной записи мемуары, неоднократно переиздававшиеся. В частности под названием «В партизанах Таврии». Вторая часть называлась «Адъютант генерала Май-Маевского». Пришлось мне фундаментально переделывать всю уже обещанную читателям повесть, выбрасывать «фактаж», придумывать новые сюжетные ходы и приключения. Конечно, повесть выходила не документальной, а художественной, в которой от документальности остались только факт пребывания в адъютантах Май-Маевского самого Павла Макарова и некоторые эпизоды из его биографии. Эта повесть и публиковалась в «Юном ленинце» с 19 июля по 1 ноября 1967 года — как раз к дате. Затем ею заинтересовалось издательство «Молодь» и попросило представить уже не газетный, а книжный вариант. Поскольку полагалось заручиться согласием соавтора, я попытался связаться с Георгием Северским, но на это раз он не отвечал ни на письма, ни на вызовы к телефону. А затем я увидел экранизацию повести по телевизору в фильме «Адъютант его превосходительства», созданного без моего ведома. Сценаристов значилось двое — неизвестный мне Игорь Болгарин и Георгий Северский. Повесть «И все-таки это было» узнал сразу. Тот же придуманный мною сюжет — правда, мальчика звали не Миша, как в повести, а Юра, те же образы. Многие диалоги совпадали слово в слово. Это сразу же отметили и юные читатели. Вот письмо в редакцию школьника из города Константиновки Игоря Куценко: «Уважаемая редакция! По телевизору демонстрировалась сегодня пятая серия телефильма «Адъютант его превосходительства» по повести «И все-таки это было», которая печаталась в «Юном ленинце»... У меня к вам просьба, не можете ли вы еще раз опубликовать эту повесть?..» И все-таки я еще никак не мог поверить, что мой соавтор меня так постыдно обманул, использовав, как «рабочую лошадку». Пытался снова вызвать его на междугородный переговорный пункт — Георгий Леонидович на переговоры не приходил. Мне не оставалось ничего другого, как обратиться письменно на киностудию «Мосфильм», выпустившую фильм. Только теперь мой соавтор наконец откликнулся. Позвонил мне. Сначала пытался оправдаться: ему, мол, на киностудии «подсунули» в соавторы «своего» сценариста вместо меня — иначе фильм вообще бы «не пошел». Северский предлагал мне прекратить жаловаться. Встретив отказ, начал угрожать, ссылаясь на то, что сама министр культуры Екатерина Фурцева якобы сказала: «Кто посмеет поливать грязью такой успешный пропагандистский фильм о красном разведчике, тому не поздоровится». Знакомые, приятели, работавшие в кино, тоже советовали мне «не заводиться». Один из них так и сказал: «Замараешься. Потом скажут: ах, этот... Какой-то скандал с ним связан. То ли у него что-то украли, то ли сам что-то украл. Лучше всего — не пускать и на порог»... Но не мог же я допустить, чтобы меня так просто и безнаказанно обвели вокруг пальца и использовали на «поденной» работе. Я «закусил удила» и подал заявление, как было положено, в народный суд Гагаринского района Москвы, где находилась киностудия «Мосфильм». Началась судебная тягомотина, о которой меня предупреждали знакомые. Рецензенты — известные режиссеры и «правдолюбы», зависящие, однако, не от меня, а от киностудии, писали, что хотя отдельные диалоги и сюжет совпадают, но это еще ничего не доказывает, поскольку повесть начала публиковаться в газете позже, чем она же — в виде литературного сценария — была подана на киностудию: как будто им, прожженным «наивным» литераторам не было известно, что до публикации путь долгий: сначала произведение читают и редактируют, рецензируют, иллюстрируют и т.д. Пришлось брать свидетельские показания от сотрудников редакции, когда именно каждый из них знакомился с рукописью. Затем выяснилось, что заверить редакционной печатью подпись того или иного сотрудника недостаточно — нужна печать нотариуса. А нотариус требовал обязательной явки к нему самого свидетеля, а сотрудники не всегда могли явиться: тот болеет, тот уехал в командировку... В таких мытарствах проходили месяцы... Суд все откладывался. Однажды у входа в помещение Гагаринского райсуда меня остановила сановная и весомая (не только в натуральном весе) дама. Сказала, что работает в Министерстве культуры, помахала перед моим носом удостоверением и почти слово в слово повторила слова Северского о том, что сама Екатерина Алексеевна просит не поливать грязью такой успешный пропагандистский фильм. Мне уплатят, что положено, «за экранизацию произведения», а я должен сидеть тихо, «как мышка». Время от времени мне звонил в Киев Северский и тоже предупреждал, чтобы я вел себя тихо, а не то... Но вот однажды мне позвонил режиссер-постановщик фильма Евгений Ташков. «Мне рассказал Виктор Золотаревский (режиссер, теперь живет в США), кто на самом деле является автором повести. Я глубоко возмущен и полностью на вашей стороне. Я и раньше подозревал их в махинациях, ведь киносценарий по повести написал я по договору. Выходит, что настоящими авторами фильма являемся мы с вами, а главные лавры — и не только лавры — достались этим двоим»... И он действительно явился на судебное заседание, чем весьма озадачил и напугал ответчиков. И тогда они попросили меня подписать с ними мировое соглашение, которое еще раз узаконит мое авторство повести и даст мне право на уплату за экранизацию. Заверили, что все равно никогда больше не используют повесть. Будто ненароком добавили: если же не согласитесь на «мировое», пеняйте на себя, готовьтесь к судовой волоките еще на долгие годы. Замотаем вас, загоняем по судебным инстанциям. Обратился я за советом к народному судье Ивану Петровичу Самойленко. Он к тому времени уже хорошо усвоил ситуацию, понял, как распределялись роли, кто работал, а кто присвоил продукты труда. Подумал-подумал Иван Петрович и ответствовал: — Жаль мне вашего времени, да и своего тоже. Ну какому судье хочется лишней работы? И согласился на «мировое». Смалодушничал. Пожалел себя и свое время, необходимое для творческой работы. А те двое опять сделали вовсе не так, как обещали. Во-первых, гонорар «за экранизацию» пришлось получать через судоисполнителя, удержавшего деньги с военной пенсии Северского. Во-вторых, видимо, они опять нашли какую-то «рабочую лошадку» и, создав продолжение телефильма, выпустили затем «двухсерийную книгу» «Адъютант его превосходительства», куда включили куски текста из повести «И все-таки это было». Методом вот такого новейшего «фольклора» и был создан фильм, полюбившийся многим зрителям. Жаль только, что от жизни в нем осталось совсем немного. Зато было много авторского домысла. Если захотите сравнить, прочитайте мемуары самого Павла Макарова «В партизанах Таврии». Теперь, надеюсь, понимаете, почему я так весело смеялся в трамвае, поспорив с пассажирами по поводу названия остановки «Бульвар Кольцова»? А в честь кого названа остановка, и для меня остается загадкой: то ли в честь поэта Алексея Кольцова, то ли в честь писателя и журналиста, автора «Испанского дневника» и редактора журнала «Огонек» Михаила Кольцова, то ли в честь биолога Николая Кольцова, основоположника российской экспериментальной биологии... Неизвестно. У остановки есть фамилия, но нет имени. Вот только об одном могу с уверенностью сказать: к персонажу «Адъютанта» она не имеет никакого отношения...
Повесть "И всё-таки это было..." (И. Росоховатский, Г. Северский) публиковалась в "Юном ленинце" с 19 июля по 1 ноября 1967 года — как и планировалось, к 50-летию Октябрьской революции
Как бы то ни было, около самого начала 1966 г. Крымское радио выпустило радиопередачу о Макарове. Сам Макаров никакого отношения к ней не имел: передачу подготовили Георгий Северский, бывший заместитель командующего партизанскими соединениями Крыма, и сотрудник Симферопольского радиокомитета. В передаче говорилось о том, как Макаров был адъютантом Май-Маевского, партизаном под Врангелем и под немцами. Материал об этой передаче был напечатан в журнале "Радио — телевидение"; он стал известен редакции всесоюзной пионерской газеты "Юный ленинец" и вызвал у нее интерес. В марте 1966 г. редакция договорилась с Северским о том, что он напишет на этот сюжет повесть для "Юного ленинца" (к пятидесятилетию Октября) в соавторстве с кем-либо из сотрудников газеты; выбор этот пал на И. Росоховатского. Макарова ко всему этому проекту не подпускали категорически, а попытки Росоховатского выйти на него безапелляционно обрывались Северским. В частности, Северский вообще не сообщил Росоховатскому о недавних изданиях макаровских воспоминаний, а об изданиях довоенных сказал Росоховатскому так: "Бульварная книжонка, выходила в 30-е годы, затем была запрещена и изъята из обращения. У самого Макарова ее также нет".
В общем, за год соавторы соорудили повесть "И все-таки это было", примерно с тем же сюжетом, что был впоследствии в телесериале "Адъютант его превосходительства" (только мальчика звали Миша, а не Юра). От воспоминаний Макарова в этом сюжете практически ничего не осталось — в частности, "адъютант" действительно вел подрывную работу против белых в контакте со своими, а не только собирался вести; да и сама фамилия Макарова не поминалась. "И все-таки это было" публиковалось в "Юном ленинце" с 19 июля по 1 ноября 1967 года — как и планировалось, к 50-летию Октябрьской революции. Вскоре после этого Георгий Северский, в соавторстве уже с другим литератором, Игорем Болгариным, написал на тот же сюжет сценарий для телесериала под названием "Адъютант его превосходительства", не ставя в известность Росоховатского. Когда телесериал вышел, Росоховатский подал по этому поводу иск о защите авторских прав, но в итоге пошел на мировую — не без давления со стороны Фурцевой, во всеуслышание заявившей: "Кто посмеет поливать грязью такой успешный пропагандистский фильм о красном разведчике, тому не поздоровится" (Росоховатскому, правда, она велела передать это в виде просьбы, а не угрозы). К Макарову все это не имело уже никакого отношения: утилизовать каким бы то ни было образом всесоюзную славу телесериала ему не дали. Впоследствии Северский и Болгарин еще и выпустили книгу "Адъютант его превосходительства" — беллетризацию сценария с включением кусков из пресловутой повести "И все-таки это было" (Г.Л.Северский, И.Я.Болгарин. Адъютант его превосходительства. М., 1979).
Предъявитель сего Капитанъ 1 Офицерскаго стрѣлковаго Ген.Дроздовскаго полка П.В. МАКАРОВЪ
есть действительно Адъютантъ
КОМАНДУЮЩАГО Добровольческой Арміей
что подписью и приложеніемъ казенной печати удостовѣряется.
Генерал-Маіоръ Бенсонъ
Старшiй адъютант Общаго отдѣления, Полковникъ Дуиц З.
Бенсон Леонид Антонович, р. 1869. В службе с 1887, офицером с 1889. Генерал-майор. В Добровольческой армии и ВСЮР; на 8 мар.1919 дежурный генерал штаба войск Юго-Западного края (Одесса), затем в резерве чинов при штабе Главнокомандующего ВСЮР, с 24 июля 1919, сен. — окт.1919 дежурный генерал штаба Добровольческой армии. В эмиграции в США. Ум. 1 апр.1955 в Лос-Анджелесе. Жена Ольга Вениаминовна (ум. там же).
Макаров и его превосходительство. Сериал. 7. Видишь ли, Юра...
(предыдущие серии в предыдущих постах).
7. Видишь ли, Юра... Чёрный человек Георгий Северский.
В 1966-1967 Макаров претерпел новое падение: на него воздвигся из зависти Георгий Северский (1909-1997), неизмеримо более крупная в Крыму фигура, партийно-партизанско-литературный босс (бывший заместитель командующего партизанскими соединениями Крыма), хорошо знавший Макарова. Был он человеком самых худых правил, совершенно лишенным даже бойко-прохиндейского обаяния Макарова. А ведь начиналось все с прямо противоположного: Северский Макарову благоволил, и около самого начала 1966 г. Крымское радио выпустило радиопередачу о Макарове /9/, причем сам Макаров даже отношения к ней не имел, эту передачу подготовил как раз Георгий Северский с одним сотрудником Симферопольского радиокомитета. В передаче говорилось о том, как Макаров был адъютантом Май-Маевского, партизаном под Врангелем и под немцами. Материал об этой передаче был напечатан в журнале "Советское радио и телевидение" (№ 6 за 1966 год) /10/, причем там поместили и интервью с самим Макаровым, где тот хвастал совсем уж безудержно: рассказал, что в бытность его адъютантом Май-Маевского сам Врангель обратил внимание на его, Макарова, быстрое возвышение в чинах и сказал ему: «Я в Ваши годы был всего лишь подпоручиком», на что-де Макаров "встал [то есть до этого сидел] и дерзко возразил: «Но в мои годы Вы не имели Анны на темляке. А у меня, кроме нее, еще три боевых креста и два ранения»" [реально у Макарова была небольшая контузия на Румынском фронте и больше ничего у него не было], а Врангель-де в ответ рассмеялся и сказал: «Сидите, капитан, я не хотел Вас обидеть. Обещаю, что Вы еще будете генералом и комендантом нашей первопрестольной столицы Москвы» (раскопал это интервью М. Михайлов).
Между тем из "Радио — телевидения" эта история стала известна редакции уже всеукраинской пионерской газеты "Юный ленинец" и вызвала у нее интерес. В марте 1966 г. редакция договорилась с Северским (как соавтором передачи Крымского радио и знатным партизаном) о том, что он напишет на этот сюжет повесть для "Юного ленинца" (к пятидесятилетию Октября) в соавторстве с кем-либо из сотрудников газеты; на роль последнего избрали И. Росоховатского. И вот тут Северский показал свое черное нутро: он решил категорически не подпускать бойкого на перо и язык Макарова к деньгообильному всереспубликанскому куску, а полностью перевести этот кусок на себя. Поэтому Макарова он ко всему этому проекту и не пускал, а попытки самого Росоховатского выйти на Макарова безапелляционно обрывал. В частности, Северский вообще не сообщил Росоховатскому о недавних изданиях макаровских воспоминаний, а об изданиях довоенных сказал Росоховатскому так: "Бульварная книжонка, выходила в 30-е годы, затем была запрещена и изъята из обращения. У самого Макарова ее также нет". Немного позднее Северский расстарался еще больше — похоже, что именно он стал распространять слухи (на которые мне любезно указал С.В.Карпенко), что вообще-де есть подозрения и сомнения даже по вопросу о том, на какую сторону-то работал на самом деле Макаров среди партизан во время Отечественной войны — нашу или немецкую... (Учитывая, что Макаров партизанил во Вторую мировую вполне реально, — это было отнюдь не разбойничанье без особого риска, как его первое "партизанство" в 1920 году, и немцы убили в отместку его престарелую мать, этот прием был особенно замечателен). Крымский обком, в котором у Северского была сильная рука, встал на его сторону. В результате всех, кто из центра изредка пытался как-то выйти на Макарова, переадресовывали на Северского. И даже к 50-летию Октябрьской революции в 67-м Макаров был награжден лишь орденом Красной Звезды, хотя другие люди того же партизанского ранга получили и поболее вплоть до ордена Ленина.
В общем, за 1966 год Северский и Росоховатский соорудили повесть "И все-таки это было", примерно с тем же сюжетом, что был впоследствии в телесериале "Адъютант его превосходительства" (только мальчика звали Миша, а не Юра). От воспоминаний Макарова в этом сюжете практически ничего не осталось — в частности, "адъютант" в повести действительно вел подрывную работу против белых в контакте со своими, а не только собирался вести; да и сама фамилия Макарова не поминалась — в полном соответствии с курсом Северского, принятом и в центре. "И все-таки это было" публиковалось в "Юном ленинце" с 19 июля по 1 ноября 1967 года — как и планировалось, к 50-летию Октябрьской революции. Вскоре после этого Георгий Северский приехал на центральное телевидение предлагать в качестве товара материал повести для сценария, причем без зазрения совести наврал, что прототип-де тут он сам, Северский. Редактриса Наумова отправила его к сценаристу Игорю Болгарину, которому он наплел то же самое. Болгарин вспоминает: "Редактор Инга Наумова отправила его ко мне. Георгий Леонидович приехал с идеей сделать фильм о нашем разведчике во время войны. Я сказал, что ничего не получится, не буду браться за историю. Но Северский, будучи настырным мужиком, приехал ко мне во второй раз, в третий. Тогда начал с ним разговаривать по душам, он рассказал свою биографию. Дворянский мальчик остался без родителей в гражданскую войну, постепенно принял Красную армию. Я подумал, что биография интересна, может стать основой материала, где есть работа драматургу. Один полюс — мальчишка, люто ненавидящий красных, и второй — взрослый человек, принявший советскую армию. Была задача провести его через такое количество разных событий, чтобы зрители поверили в метаморфозу. На этом строится большинство фильмов, когда с человеком происходят изменения. Кстати, сценарий фильма лег в основу четырехтомника". В результате Северский в соавторстве с Болгарином написали на весь этот сюжет сценарий для телесериала под названием "Адъютант его превосходительства" — не ставя о том в известность Росоховатского! Кстати, когда по ходу публикации сценария сериала в журнале "Вокруг света" (1968; там главный герой именовался Макановым, Макаров же не упоминался никак ни в сценарии, ни в связи с ним) и позднейших съемок самого сериала кто-то все же вспоминал про Макарова, Северский в союзе с Крымским обкомом опять никого к Макарову не подпускали. Известинец Станислав Сергеев вспоминает: "В Крымском обкоме партии его [Макарова] на дух не переносили и поставили условие: "Никакого Макарова! Иначе не бывать фильму". Вот сценаристы и прогнулись..."
Между тем Павел Макаров в полной мере узнал о происходящем, когда "Вокруг света" в 1968 стал публиковать сценарий "Адъюьтанта" за подписями Северского и Болгарина и без малейшего упоминания Макарова. Макаров это все прочитал, возмутился и написал главреду "Вокруг света" письмо, где вновь обрел живость и бойкость речи первых изданий своих мемуаров: «…Приходилось ли Вам, уважаемый редактор, наблюдать, как от брошенного в реку куска хлеба бойкие пескари ловко отхватывают облюбованные кусочки? Подобно этим пескарям от пущенного в житейскую реку «Адъютанта генерала Май-Маевского» ловкие рыцари пера откусывают свои облюбованные куски. Среди них есть и такие, что хотят проглотить грешного «адъютанта» почти целиком» (письмо поднято М. Михайловым). Параллельно Макаров обратился к самому Северскому. Сначала тот "оправдывался тем, что телефильм только возвеличит Макарова, а затем это противостояние переросло в настоящую литературную войну. В конце концов авторы заявили Макарову, что это телефильм про вымышленного капитана Кольцова и сценарий не имеет никакого отношения к Макарову, а у Май-Маевского вообще было целых четыре адъютанта". И Северский, и Болгарин, по-прежнему не упоминая Макарова, стали в интервью и т.д. заявлять, что прототип героя — чекист Федор Фомин (на деле ровно ничего общего с сюжетом его биография не имела), а фамилию главгероя сериала из Маканова от греха подальше переделали в Кольцова. Мало того, в ходе этой же кампании Северского и Ко в 1968 г. или позже С. Леонов, один из главных большевистских подпольщиков в Севастополе 1920 года, написал 1-му секретарю ЦК ВЛКСМ (с 1968 г.) Тяжельникову разоблачительную кляузу на Макарова, где поминал, как Макаров в ответ на просьбу помочь освобождению каких-то подпольщиков сказал: «А что я за это буду иметь?», и заключал: «…Макаров П.В. советским разведчиком в штабе белых не был, а был активным белогвардейским офицером в кровавой дроздовской дивизии, в которой служил верой и правдой до конца ее существования…».
Между тем в 1969 сериал был отснят, и его, несмотря на все чины Северского, твердо собрались запрещать, не выпуская к зрителю, с формулировкой "гимн белогвардейщине". Тогда режиссер Ташков добрался до генерала Цвигуна, доверенного "теневого" приближенного Брежнева и ближайшего соратника генерала Цинева. Де-факто Цвигун и Цинев были приставлены Брежневым к Андропову, чтоб тот не очень провалился. Умонастроения этой пары были своеобразны; в недавнем художественном фильме Черных о Брежневе представления Цинева о прекрасном были переданы лобовым образом в сцене, где Цинев дарит Брежневу шашку, удовлетворенно говоря, как ей красных рубали, и Брежнев с удовольствием принимает. Реально ничего подобного, конечно, не было (и даже не могло бы быть независимо от оглядки обоих на окружение: для прозревших людей советского происхождения рубание красных шашкой было от начала до конца вовсе не событием, годящимся в основу для подарков, а тяжелой трагедией, и такой подарок мыслим не более, чем поднесение одним самым антинацистским и гуманистическим ветераном вермахта другому такому же ветерану советского автомата, из которого немцев на войне стреляли), просто Черных хотел таким образом передать антибольшевистские взгляды группы в составе Брежнева, Щелокова (для которых они хорошо зафиксированы независимо) и Цинева. Цвигун, вероятно, не только не имел ничего против гимнов белогвардейщине, но был всецело за. Он дал такого партийного дрозда руководству, что фильму немедленно обеспечили разрешение и зеленую улицу.
Наконец, 7 апреля 1970 года "Адъютант его превосходительства" начали показывать по советскому ТВ. Это вызвало целую серию склок. Во-первых, Макаров его посмотрел и освирепел окончательно, поскольку в фильме была использована белая военная кинохроника "Взятие Полтавы войсками генерала Май-Маевского", где заснят сам Макаров, кстати, в очень обаятельно-привлекательном виде — форма ему шла и можно понять, что он хранил свою фотографию в форме румынского офицера, родственника мадмуазель Тринулеско... Стало быть, прототип якобы не он, а хронику использовали с ним! Хоть Макарову и было 72 года, но он изготовился к новой схватке.
Во-вторых, как пишет М. Михайлов, Северский и Болгарин "пошли дальше и стали очернять Макарова в разговорах с кинематографистами и литераторами. А когда Юрий Соломин упомянул о Павле Васильевиче как о прототипе, ему позвонил Северский и посоветовал больше этого не делать, поскольку Макаров не тот человек, о котором следует упоминать, рассказывая о фильме. Некоторые писатели вступились за оскорбленного автора. Предлагалось не только упоминать фамилию Макарова, но и предварять демонстрацию телефильма вступительным словом Макарова. Но авторы сценария были категорически против, не желая уступать ни части авторства прототипу, давшему основание для столь захватывающего сюжета".
В-третьих, на арену вышел Росоховатский. Вместо бессмысленного писания жалоб он попросту подал на Северского с Болгариным и Ко иск о защите авторских прав (как первый соавтор Северского по повести "и всё-таки это было.."), но в итоге пошел на мировую — не без давления со стороны Фурцевой, во всеуслышание заявившей: "Кто посмеет поливать грязью такой успешный пропагандистский фильм о красном разведчике, тому не поздоровится" (Росоховатскому, правда, она велела передать это в виде просьбы, а не угрозы). К Макарову этот конфликт не имел никакого отношения.
Однако за весну Макаров подготовил контратаку. Он подбил каких-то ветеранов войны подписать письмо в его защиту не куда-нибудь, а в газету "Известия"! Текст писал, конечно, он сам. В июне 1970 в "Известиях" получили это письмо, начинавшееся со слов "Мы, ветераны войны, знающие Павла Макарова..." — и далее сообщалось, что прототипом Кольцова из триумфального сериала является вполне живой реальный Макаров из Симферополя, которого все замалчивают. "Известия" отправили в Симферополь встретиться с Макаровым своего недавнего сотрудника, Станислава Сергеева. Сергеев подошел к делу настолько серьезно, что нашел воспоминания самого Макарова, включая "Ветеранов Таврии" (несомненно, в письме про эти воспоминания сообщалось). Ныне Сергеев вспоминает: "...Весь путь до столицы Крыма я ломал голову: почему авторы сценария Игорь Болгарин и Григорий Северский ни словом не обмолвились о том, что есть реальный человек, чья жизнь положена в основу фильма (существовали воспоминания самого Макарова)? Ведь это не только сомнительно с точки зрения этики и авторского права, но лишает фильм дополнительной краски".
После встречи с Макаровым Станислав Сергеев не побоялся написать для "Известий" очерк о Макарове, хотя об отношении к нему обкома все узнал. И "Известия" этот очерк напечатали, и попытки Болгарина грозиться по этому поводу успехом не увенчались. Цитируем самого Сергеева: "В очерке, умышленно озаглавленном, как и фильм, мне предстояло пройти между Сциллой партийного вето на имя Макарова и Харибдой возможных претензий могущественных сценаристов (они, по слухам, были своими людьми на Лубянке), но сказать при этом правду. Я, например, цитировал книгу самого Макарова "Партизаны Таврии", вторая часть которой легла в основу фильма. Но пришлось отказаться от упоминания журнала "Вокруг света", где когда-то печатался сценарий и где Павел Макаров был Павлом Макановым, который уже на экране стал Павлом Кольцовым. Много чего еще было и много чего не было. Например, не упоминалось слово "плагиат". Большинство молодых коллег наверняка пожмут плечами: в чем, собственно, проблема? Отвечу: в эпохе. Фильм был одобрен на самом верху, значит, ни одного порочащего слова о нем — раз; есть отрицательное мнение обкома о реальном герое — два; авторов поддерживают компетентные органы — три. Этого хватало с головой, ибо все, одобренное партией, было свято. Начало очерка было напечатано в пятничном номере от 19 июня, окончание обещано в субботнем. Я был в редакции, "пас" материал. Звонок. Игорь Болгарин. Тон дружелюбно-угрожающий: "Зря, братцы, вы взялись за эту историю. К Макарову наверху много вопросов. Зачем вам неприятности?" Расчет у звонившего точный: в субботу инстанции не работают, согласовывать не с кем, а редакция вряд ли возьмет на себя ответственность за возможные последствия, благо заместитель редактора, который вел номер, уже спасовал. Главное — тормознуть публикацию, а в понедельник подключатся "соседи" (КГБ) — и вопрос будет решен окончательно. Так бы оно и случилось, не окажись в тот день дежурным членом редколлегии Вадим Кассис. Он был тоже "оттуда" [из КГБ] и при этом отменный журналист. Обладал решительным характером, имел связи [в КГБ] и был настоящим товарищем. С кем уж он там "ворковал" по телефону, неизвестно, но, положив трубку, сказал: "Печатаем! Я отвечаю". Так Макаров в третий раз вышел из подполья".
Дело могло бы раскрутиться в обратную сторону, потому что "Известия" в 1970 году — это, пожалуй, штука посильнее Крымского обкома. Но Макаров, дождавшись этого застрельного успеха в своем контрнаступлении, умер 16 декабря 1970 года в возрасте 72 лет (в документах НКВД его годом рождения показан 1897, но во всех документах крымских архивов — 1898). Как говаривал Коммод накануне смерти Марка Аврелия, "мертвые не могут ничего", и теперь Северскому с Болгарином не мог препятствовать никто. В 1979 они еще и выпустили книгу "Адъютант его превосходительства" — беллетризацию сценария с включением, вроде бы, кусков из пресловутой повести Северского — Росоховатского "И все-таки это было". "Грешный адъютант" оказался все-таки проглочен Северским даже не почти целиком, а целиком совсем.
ПРИМЕЧАНИЯ
/9/ Дальнейшее изложено с учетом недавно опубликованного мемуарного очерка И. Росоховатского (Игорь Росоховатский. Правда о том, как создавался "Адъютант его превосходительства". Зеркало Недели On The WEB. 41 (54) Суббота 14-20 Октября 1995. Интернет-публикаци www.zerkalo-nedeli.com/ie/show/54, тж. http://gazeta.zn.ua/CULTURE/pravda_o_tom,... ).
облако тэгов
