Материнская любовь и страх утраты

Есть книги, которые пугают не чудовищами или монстрами, а чем-то куда более простым и близким — и потому более страшным. Clever Little Thing Хелены Эклин относится именно к таким. Это роман о материнской любви, об одержимости, о границе между заботой и безумием. Но главное — это роман о страхе, который знаком, пожалуй, каждой матери: страхе потерять своего ребенка.

Что страшнее для матери — потерять ребенка насовсем или видеть, как он постепенно становится чужим? Смерть, при всей своей трагичности, окончательна: ее можно оплакать, пережить, смириться. Но не менее мучительнее другое — метафорическая смерть, когда ребенок, выращенный с любовью, вдруг становится чужим, когда его глаза перестанут отражать тепло матери, а голос зазвучит с незнакомыми интонациями. Эта потеря без похорон и могил оставляет пустоту, заполнить которую невозможно. Именно этот страх, самый глубинный, самый невыразимый, лежит в основе романа Хелены Эклин.

В последние годы в западной литературе особое развитие получил жанр "мам-нуар" (mom noir или mum noir) — ответвление психологического триллера, обращенное к темным и часто замалчиваемым аспектам материнства. Эти произведения ставят в центр внимания не только фигуру матери, но и ее внутренние страхи, сомнения и борьбу с самой собой. В этом контексте книга Эклин звучит особенно остро и болезненно правдиво.

Жанр "мам-нуар" изначально поднимает вопросы, редко звучащие в обществе открыто. Мать в таких книгах показана не как идеальный ангел-хранитель, а как живая, уязвимая женщина, полная страхов, сомнений, нередко — ошибок. Эклин, подобно Эшли Одрейн (The Push, в России роман издан как "Ты знала"), Лайонел Шрайвер (We Need to Talk About Kevin, в России известен как "Цена нелюбви") и Джессамин Чан (The School for Good Mothers, "Школа хороших матерей"), смело вскрывает болезненные стороны материнства. Mom noir — это всегда о материнстве, но не в том виде, в каком его показывают глянцевые журналы. Здесь мать может быть слабой, злой, одержимой или разрушенной чувством вины. Здесь ребенок — не ангельское воплощение счастья, а отдельный, непредсказуемый мир, в котором таится источник боли и тревоги. Сюжет обычно вращается вокруг семьи, дома, отношений между женщинами, но под этой привычной оболочкой скрывается драма, нередко переходящая в настоящий хоррор. Как справедливо пишет Кэтрин Фолкнер в статье The Rise of Mom Noir ("Расцвет жанра мам-нуар") на CrimeReads, в этих книгах матери оказываются не в розовом ореоле самоотверженности, а в мрачных лабиринтах собственных страхов.

Главная героиня книги, Шарлотта, беременна вторым ребенком и обессилена токсикозом. Но куда сильнее ее изматывает тревога за дочь Стеллу. Девочка всегда была особенной: неординарной, тонкой, "слишком умной для своего возраста", почти гениальной, но непослушной, упрямой, с чертами аутизма и социофобии. Она — чужая среди ровесников и утомительная для взрослых. Она могла довести мать до отчаяния своими вспышками непокорности и приступами истерики, которые в семье называются "freak-out mode". Для Шарлотты это одновременно сложность и гордость: девочка трудная, но своя — со своими причудами, характером, индивидуальностью.

И вдруг все меняется. После внезапной смерти их няни Бланки Стелла становится идеальной: тихой, послушной, покладистой, управляемой. С ней вдруг становится легко, она перестает устраивать сцены, перестает сопротивляться миру. Но это послушание пугает больше, чем прежнее буйство. Потому что девочка начинает копировать саму Бланку: повторяет ее любимые выражения, меняется внешне, и, что особенно тревожно, требует мясное армянское рагу, хотя с детства ее растили вегетарианкой и она не прикасалась к мясу.

Шарлотта ощущает: дочь словно подменили. Рядом с ней все еще Стелла, но в ней живет кто-то другой. Может быть, сама Бланка? Может ли мертвая няня вернуться, чтобы поселиться в теле ребенка? Или это только плод болезненной фантазии измученной беременной женщины? Муж Шарлотты уверен: все это у нее в голове. Но мать чувствует иначе — и верит, что только она способна спасти дочь. Эклин показывает, как женский опыт материнства часто обесценивается обществом: тревога матери списывается на "гормоны", ее интуиции не верят, ее боль кажется преувеличенной. Но в романе именно эта "материнская паранойя" оказывается самым точным и глубоким знанием, которое нельзя доказать логикой, инстинктом, который способен защитить ребенка.

На первый взгляд, сюжет романа укладывается в рамки классического психологического хоррора: девочка после смерти няни внезапно меняется, словно в нее вселился чужой дух. Но за этим фантастическим допущением кроется куда более пугающая реальность — метафора утраты ребенка, который, оставаясь живым и физически близким, перестает быть "своим". Для главной героини перемены в дочери к лучшему не облегчение, а новый кошмар. Ведь что страшнее: непослушный, своенравный, но родной ребенок — или послушный, удобный, но чужой? Одержимость Бланки, переселившейся в девочку, можно читать как сюжет о сверхъестественном, но можно — и как метафору взросления, медленного и мучительного отдаления ребенка от матери. Ведь каждый родитель однажды сталкивается с тем, что ребенок становится самостоятельным, начинает жить своей жизнью и ускользает из полного контроля. Эклин радикализирует этот естественный процесс, превращая его в сюжет о вселении другого человека в тело ребенка. И тем самым подчеркивает: это болезненно для матери — признать, что ее любовь больше не всемогуща.

Что особенно важно: роман не дает простых и однозначных ответов. Мы все время колеблемся вместе с героиней: а может, это действительно сверхъестественное? Или, может, все это — лишь плод разума тревожной, истощенной беременностью женщины? Эклин не торопится развеивать туман, оставляя читателя в состоянии неопределенности.

В одном из ключевых эпизодов Шарлотта думает: "Вчера ее слова звучали как бред сумасшедшей. Но теперь я слушала и думала: она не безумнее большинства матерей, которых я знаю. Все мамы боятся чего-то. Материнство — это всегда страх. Эмми трясется, что Лулу потрогает мертвую птицу или съест что-то не то. Каждая мать сходит с ума, но у каждой это проявляется по-своему".

Эта фраза словно становится манифестом жанра mom noir. В каждом романе "мам-нуара" мать оказывается в ловушке собственных тревог. Здесь матери — уставшие, сомневающиеся, полные противоречий. Они могут любить до одержимости и одновременно бояться собственного ребенка. Они могут быть жертвами обстоятельств и сами становиться источником разрушения.

Книга Эклин пронизывает не только неожиданными поворотами сюжета, но и своим узнаваемым психологизмом. Каждый родитель поймет Шарлотту, ведь в ее переживаниях слышится тот самый голос, который иногда шепчет: "А вдруг я потеряю своего ребенка не навсегда, но безвозвратно?"

Кроме того, нельзя не отметить еще одну важную тему романа — тему нянь и "чужих взрослых", которые становятся частью семьи. Это болезненный вопрос для многих родителей: можно ли доверить ребенка другому человеку? Не станет ли этот человек влиять на ребенка сильнее, чем сами родители? Эклин доводит этот вопрос до предела, показывая, как фигура няни буквально захватывает тело и личность девочки. За мистической метафорой стоит реальная тревога: иногда именно те, кому доверяешь самое ценное, оказываются слишком близко.

Рецензии критиков и писателей подтверждают: роман вызывает мурашки и не отпускает. Эшли Одрейн называет его "острой и безжалостной историей о столкновении любви, страха и одержимости". Publishers Weekly отмечает "одновременную стремительность и глубокую психологичность". А читатели — "невыносимо тревожным и захватывающим".

"Мам-нуар" сегодня — это истории о материнстве без прикрас. Это зеркало, в котором отражается современное женское переживание. Clever Little Thing Хелены Эклин — одна из лучших граней этого зеркала, глубокое исследование материнской души. Это книга, которая обнажает то, о чем редко говорят вслух: каждый день матери — это маленькая битва. Книга, от которой бегут мурашки и которая держит в напряжении до самой последней страницы. Книга, которая обостряет главный вопрос жанра: что это — реальность или галлюцинация? Одержимость или интуиция? Психоз или материнский инстинкт, который, как шестое чувство, всегда прав?

Книга на сайте Альпины.

Что еще почитать в жанре "мам-нуар":

Меган Эбботт, Beware the Woman

Лайза Джуэлл, None of This Is True

Кейт Коллинз, A Good House for Children

Сара Воэн, Little Disasters

Гарриет Тайс, The Lies You Told

Эллери Ллойд, People Like Her

Вряд ли найдется человек, который никогда не слышал о фильме "Восставший из ада" (Hellraiser, 1987). История о сенобитах ("Для одних демоны, для других ангелы") в свое время потрясла зрителей. Сам Стивен Кинг воскликнул: I have seen the future of horror... and his name is Clive Barker ("Я увидел будущее жанра ужасов... и имя ему Клайв Баркер!"). "Теперь я в неоплатном долгу перед Стивеном Кингом", — шутит Баркер.

После двух неудачных экранизаций собственных рассказов Клайв Баркер решает лично сесть за режиссерское кресло и для адаптации берет свою повесть The Hellbound Heart ("Сердце, прикованное к аду"). Обратите внимание: в тексте самой повести никаких "hellraiser-ов" нет. Они бы и не появились, если бы не продюсер картины Кристофер Фигг, который предложил это название и которое очень понравилось Баркеру. Причем рабочим названием киноленты было совсем другое — Sadomasochists from Beyond the Grave ("Садомазохисты с того света").

Картина появилась у нас на исходе СССР и крутилась в видеосалонах бесчисленное количество раз. Название фильма перевели красиво, эффектно (как сейчас сказали бы, продающее название), но неверно. Да, оно легко визуализируется, но грешит против истины.

Дело в том, что есть разница между двумя похожими глаголами в английском языке: to raise и to rise.

To raise — это поднимать что-то, всегда требует объект. Children, raise your hands ("Дети, поднимите руки"). Это кто-то кого-то (или что-то) поднимает.

To rise — это подниматься самому, без объекта. The sun rises every morning — "солнце встает каждое утро" (поэтому восход — это sunrise, а не sunraise) или the dead rise from the grave — "мертвые восстают из могил".

"Восставший из ада" было бы на самом деле не Hellraiser, а Hellriser (еще лучше hellrisen или даже hellspawn). "Восставший из ада" — это The one who rises from hell, а не The one who raises hell.

Hellraiser — это тот, кто вызвал ад, поднял его, разбудил, пробудил. "Пробудивший ад" — так точнее. Так кто же разбудил ад?

И тут на ум приходят два персонажа (или, точнее, две сущности):

1. Фрэнк, который вызвал сенобитов и впустил их на землю, так как на блошином рынке ему за это были обещаны неземные наслаждения.

2. Сама магическая шкатулка Лемаршана. Ведь благодаря ей раскрываются врата ада.

Впрочем, чего гадать. Давайте обратимся к носителям языка. Кому, как не им, знать лучше?

Несколько лет назад я написал своему знакомому (большому любителю хоррора), изложив мысли и предположения, и он ответил: "Я предложу вам еще один вариант: Джулия. Слово hellraiser, если применять к человеку, может означать "того, кто ведет себя дико и/или аморально", и это, безусловно, относится к ней". Интересная версия. Даже не приходила в голову.

Другой собеседник, когда я его спросил, какие ассоциации у него прежде всего вызывает слово hellraiser, написал: "Я бы подумал о ком-то, кто постоянно напивается, лезет в драки, ну, в таком духе".

Да, действительно hellraiser — это в первую очередь буян, нарушитель покоя, траблмейкер.

"Восставший из ада" — теперь канонический, укоренившийся перевод, и с этим уже ничего не поделать. Это название закрепилось в поколениях и бессмысленно его менять теперь. Однако оно акцентирует внимание на Пинхэде как ключевой фигуре сюжета.

И тут мы подходим к вопросу, которым, наверное, задавался и сам Клайв Баркер: а кто же в фильме настоящее, главное зло?

Пинхэд? (Тот самый "восставший из ада")

Или Фрэнк — необузданный похотливый любитель удовольствий и развлечений, напрочь лишенный эмпатии, который открыл врата ада?

А может, Джулия, которая, особо не раздумывая, пошла на жестокие убийства, чтобы воссоединиться с ним?

В Hellraiser зло многолико, и Баркер сознательно играет с ожиданиями зрителя, не делая Пинхэда главным демоном, а показывая, что ад приходит прежде всего из человеческих страстей и пороков.

Очень мощный и глубокий фильм. Однозначно лучший в режиссерской карьере Баркера. К сожалению, последующие части этой глубины не содержали.

Дебютный роман Стивена Кинга "Кэрри" (1974) открывается отвратительной сценой. Даже сложно придумать что-то хуже для школьницы. Главная героиня, Кэрри Уайт, абсолютно непросвещенная в вопросах женского полового развития (спасибо ее фанатично-религиозной матери), впервые сталкивается с менструацией, причем в самом неподходящем месте — прямо в школьной душевой.

Кровь льется, Кэрри в ужасе таращится на нее и думает, что умирает. Но настоящая мерзость вовсе не в месячных, а в реакции одноклассниц. Вместо сочувствия и помощи они начинают хохотать, издеваются, забрасывают Кэрри прокладками, крича: "Заткни течь!"

Представляю, какой шок вызвала эта сцена у читателей в 1974 году. Кинг начал шокировать с порога.

Эта глава называется Blood sport. В русском переводе Корженевского (сделанном в 90-е годы и до сих пор переиздающимся АСТ) это стало "Кровавым спортом". Еще при первом прочтении я не мог понять, почему кровавый спорт? Что за кровавый спорт? Кровавый спорт у меня ассоциировался с боксом, Жан-Клодом Ван Даммом, восточными единоборствами и Брюсом Ли. Ну ладно, спорт и спорт, подумал я, урок физкультуры, в конце концов. Непринципиально, ведь дальше читателя ждут вещи поинтереснее и пострашнее.

То, что sport не такое простое и однозначное слово, я понял позже, когда, увлекшись творчеством Битлз, наткнулся на шуточную песенку, которую они исполнили вместе с австралийским музыкантом Рольфом Харрисом (к слову, судьба Харриса печальна: когда-то он был звездой 60-х, а теперь его имя вычеркнуто из культурной памяти из-за скандалов о растлении детей). Песенка называлась "Tie Me Kangaroo Down, Sport", и здесь sport — это дружище, приятель, старина.

Дальше — больше. Другой интересный пример встречается в автобиографической книге Кинга "Heart in Suspension" (2016): "I had assumed he was a Republican like me, because at that time, Maine was rock-ribbed Republican country. Oh sure, there was Edmund Muskie, but he was a sport, a mistake, a genetic mutation".

Перевод: "Я полагал, что он республиканец, как и я, ведь в то время штат Мэн был насквозь республиканским. Ну да, конечно, был Эдмунд Маски, но он был посмешищем, ошибкой, генетическим сбоем".

Да, Кинг не всегда был демократом, на первом курсе Университета штата Мэн (в Ороно) он был республиканцем.

Sport здесь посмешище. Выясняется, что слово может использоваться не только в ироничном, но и издевательском ключе.

А если открыть онлайн-словарь Merriam-Webster, то можно встретить еще одно из значений:

sport — often mean-spirited jesting: mockery, derision (то есть "часто злобные шутки: насмешка, издевательство").

Другими словами, потеха, насмешка, злобная забава.

Кинг очень тонко играет с многозначностью слова sport:

1. Буквально спорт. Сцена происходит в школьной раздевалке после урока волейбола. Девушки только что занимались этим видом спорта.

2. Потеха над Кэрри — именно тот случай, когда слово sport = насмешка, злобное развлечение.

Я бы перевел название главы как "Кровавая потеха" (или "Кровавое посмешище"). Одноклассницы устроили из страха, боли и крови Кэрри жестокое развлечение. А дальше эта потеха оборачивается кровавой бойней на выпускном.

Вот как непрост и многослоен на самом деле Стивен Кинг.

По слухам, Талисман 3 (рабочее название — T3) выйдет весной 2026 года. Это будет третья и заключительная часть цикла Стивена Кинга и Питера Страуба про Джека Сойера.

Пока вспомним длинную историю его создания.

2001

Сразу после выхода "Черного дома" начинают ходить слухи о третьей части.

В ноябре 2001 года на автограф-сессии Страуб заявляет, что работа над книгой начнется примерно через пять лет (в 2006).

2004

Октябрь: Кинг на своем официальном сайте пишет: "Люди, которым интересен Джек Сойер, не теряйте надежды — вы еще увидите его".

В то же время Страуб в интервью подтверждает, что третий роман — в планах.

2005

Ноябрь: Страуб говорит в интервью, что работа над книгой может начаться через 4–5 лет (2009-2010).

2006

Октябрь: в интервью журналу Time Страуб заявляет, что они с Кингом давно договорились о третьем романе и что трилогия станет завершением истории, фактически подготовленной финалом "Черного дома".

2009

Апрель: Кинг сообщает, что они со Страубом "вероятно напишут третью и последнюю книгу о Талисмане через год или два" (2010-2011).

В интервью журналу Cemetery Dance Страуб уточняет, что работу уже планировали начать, но Кинг отвлекся на мюзикл с Джоном Мелленкампом; к книге вернутся позже.

Декабрь: в Twitter Страуб пишет: "Примерно через год мы начнем работать над новой книгой. Это будет третий и последний том трилогии о Джеке Сойере".

2010

Февраль: в интервью на YouTube для Reddit Страуб вновь подтверждает планы. Он отмечает, что финал "Черного дома" "сам по себе открывает дорогу для новой истории".

2012

Февраль: ассистент Кинга сообщает, что у обоих авторов много других проектов и они не могут согласовать графики.

Июль: Страуб признает, что "планы по третьей книге не продвинулись".

2013

Февраль: ассистент Кинга снова подтверждает отсутствие подвижек.

2014

Май: на встрече с читателями Страуб говорит, что у них есть идея сюжета, и "это не займет слишком много времени".

Ноябрь: Кинг на презентации романа "Возрождение" утверждает, что они со Страубом планируют новый роман о Джеке Сойере и надеются начать его в 2015.

2016

Март: в интервью Miami Herald Страуб сообщает, что писать планировали еще 3–4 года назад (около 2012), но из-за проблем со здоровьем и рабочих графиков этого не произошло; возможно, работа начнется через 1–2 года (2017-2018).

2022

Питер Страуб умирает.

2023

Август: Кинг заявляет, что все еще думает о написании третьего Талисмана. По его словам, перед смертью Страуб прислал ему письмо с идеями для книги, и у самого Кинга есть свои.

2024

Июнь: Кинг сообщает, что начал подготовку — перечитал "Талисман" и планирует перечитать "Черный дом", чтобы сделать заметки.

2025

Январь: Кинг в серии постов на Threads подтверждает, что пишет новый роман ("Талисман 3"), основанный в том числе на заметках Страуба. Книга выйдет под именами обоих авторов, а сам Кинг в интервью Fangoria говорит, что "становится проводником духа" Страуба.

Июль: Кинг отмечает в Threads, что роман "почти завершен".

2026 (предположительно)

Возможный выход "Талисмана 3" — третьего и последнего романа цикла.

Начал читать этот сборник и, честно говоря, пока не особо впечатлен.

Предисловие Стивена Кинга к сборнику "Конец света, каким мы его знаем".

Хотя полная, неурезанная версия "Противостояния" завершается эпилогом с Рэндаллом Флэггом — намеком на то, что жизнь движется по кругу и зло всегда возвращается, — первоначальное издание заканчивалось так же, как и начиналось: Стю Редманом и Фрэнни Голдсмит.

— Фрэнни, — сказал он, поворачивая ее к себе, чтобы заглянуть в глаза.

— Что, Стюарт?

— Как ты думаешь... люди хоть чему-нибудь учатся?

Она открыла рот, собираясь ответить, замялась и промолчала. Керосиновая лампа дрогнула пламенем. Глаза Фрэнни светились синевой.

— Не знаю, — наконец произнесла она. Казалось, ее не устроил собственный ответ; она пыталась найти другие слова, разъяснить свою мысль, но смогла лишь повторить: — Я не знаю.

Недовольна была не Фрэнни. Недоволен был я. Не Фрэнни пыталась что-то добавить, а я. Я прекрасно помню тот момент, когда дошел до последних страниц "Противостояния" и понял, что должен проститься со своими друзьями (в эпилоге, конечно, был Флэгг, но его другом я никогда не считал). Разумеется, я это запомнил. Я жил рядом со Стю, Фрэнни, Ником, Томом, Коджаком, Ллойдом, Абигейл и остальными больше двух лет, и это только во время работы над первым черновиком — девятьсот страниц без интервалов, примерно полмиллиона слов, плюс-минус.

Закончил я роман в Бриджтоне, штат Мэн. У меня был кабинет внизу, под основным домом, напротив котельной (я быстро привык к ее мягкому гулу), с видом на задний двор и на Лонг-Лейк. Я напечатал, как Фрэн говорит: "Не знаю", и мучительно искал слова, которые смогли бы подытожить все написанное, но находил лишь пустые банальности. В конце концов (и в самом конце) я просто заставил Фрэн повторить: "Я не знаю". Потому что и сам не знал. Это и оказалось самым честным итогом.

Но я никогда не был доволен этим финалом. Он казался мне вялым и бессильным (в оригинале: limp-dick, то есть импотентным). Такими же ощущениями он отзывался и позже, когда я перерабатывал версию для издательства Doubleday, добавив в нее все, что было вырезано, включая моего любимого психопата — Малыша ("Не ты мне скажешь, мать твою, а я тебе!") После всей этой работы, большей частью проделанной в 1986–1987 годах, я снова уперся в "Не знаю" Фрэнни и вновь остался неудовлетворен. Но, так как придумать ничего лучше я не сумел, я (уж простите за каламбур) оставил все как есть (в оригинале: let it stand).

Я знал, что должно было произойти со Стю и Фрэнни по пути обратно на Восточное побережье. Я знал, что Фрэн упадет в колодец и еще раз встретится с Бродягой (или Праздным гулякой, the Walkin’ Dude); можно назвать это "Последним искушением Фрэнни Голдсмит". Я видел эту историю ясно и отчетливо, но в окончательную (по крайней мере на тот момент) версию "Противостояния" она не вписалась.

Во-первых, мне хотелось закончить книгу на героях, оставшихся в Боулдере. Во-вторых, роман и так получился чрезмерно длинным, а я прекрасно представлял реакцию критиков на то, что они бы назвали "авторским самовлюбленным растягиванием". Я помнил особенно злой отзыв о громоздком романе Джеймса Миченера, критик сказал примерно следующее: "У меня два совета насчет этой книги. Первый — не читайте ее. Второй — если все-таки будете читать, не уроните ее себе на ногу".

Так история о Фрэнни — довесок, побочный сюжет, реприза, называйте как угодно — осталась ненаписанной. Но потом Джош Бун, талантливый молодой режиссер, договорился о новой экранизации "Противостояния" для стриминга CBS All Access (первая, для ABC, тогда называвшейся "мини-сериалом", была снята целиком Миком Гаррисом по моему сценарию). Кажется, где-то во время промо-тура я упомянул сюжет с колодцем. Джош об этом знал и попросил меня написать "Фрэнни в колодце" как своего рода эпилог к сериалу CBS. Я с радостью согласился. Между "Фрэнни в колодце" и финальным появлением Флэгга у меня даже появилась возможность хотя бы косвенно ответить на то самое мучительное "Не знаю".

А еще через несколько лет Крис Голден и Брайан Кин предложили — думаю, без особой надежды, — чтобы я согласился на их роль редакторов сборника рассказов по мотивам "Противостояния": об эпидемии, унесшей 99,8 процента населения Земли.

Моей первой реакцией было отказать. Слишком уж это напоминало музыкальную индустрию с ее привычкой выпускать "трибьют-альбомы" в честь престарелых исполнителей или тех, кто уже ушел в великий небесный джаз-бэнд. Элла Фицджеральд поет Дюка Эллингтона, Дайна Вашингтон — Бесси Смит, Нилссон поет Рэнди Ньюмана, а знаменитые "Various Artists" исполняют все: от "The Carpenters" до Джими Хендрикса и Уоррена Зивона.

Так что изначально идея мне не понравилась. Я подумал: "Я ведь не старый, не мертвый и еще не трясусь от дряхлости". Но потом мне сделали операцию по замене бедра — последствия давней аварии, — и я очнулся на больничной койке, чувствуя себя стариком. Когда наконец выбрался из нее — сначала с ходунками, потом на костылях, — то понял, что и я дряхлею тоже (хотя только в дни недели, заканчивающиеся на "у" (то есть во все дни — прим. переводчика)). Сейчас я в основном хожу без костылей, но после операции воспринял этот проект иначе.

Отчасти потому, что вспомнил о "Фрэнни в колодце". Иногда я задумывался: а сколько еще историй могло бы появиться в мире, пораженном Супергриппом или уже после него? Честно признаюсь: такие мысли особенно часто приходили во время пандемии коронавируса, когда вдруг невозможно стало достать даже сливки для кофе, а люди вытирали задницы рекламными буклетами, потому что туалетная бумага напрочь исчезла с полок. Я также думал о том, что происходило в других уголках мира и даже в животном мире (отмечу, что один из рассказов этого сборника, "Африканская расписная собака" Катрионы Уорд, прекрасно отвечает на этот вопрос).

Был и еще один важный момент: я уважаю редакторов задуманного сборника "Конец света, каким мы его знаем". Господа Голден и Кин — отличные писатели, и потому я доверил им собрать отличную, разнообразную антологию. Что, собственно, они и сделали. Единственное мое разочарование заключается в том, что они, быть может, излишне скромничая, не включили туда собственные рассказы.

А в остальном — какой богатый урожай! Мое желание о "других уголках мира" сбылось: помимо истории Катрионы Уорд, есть рассказы, действие которых разворачивается в Англии, Пуэрто-Рико, Канаде, Пакистане... даже одно жуткое путешествие — подарок от Тима Леббона — на космический корабль, вращающийся на умирающей орбите. В книге — тридцать четыре истории от одних из лучших авторов ужасов, фэнтези и научной фантастики. Другие писатели, вроде Каролайн Кепнес, С.А.Косби и Мэг Гардинер, обычно работают в иных жанрах, и потому их участие придает сборнику особую свежесть. В итоге каждый из этих авторов выложился по полной, и результат принес мне огромное удовольствие. Я рад, что дал этому проекту зеленый свет.

Это конец света, каким мы его знаем... и я чувствую себя прекрасно.