Джим Бишоп: “Да это же я, я создал его, откопал этого никчёмного говнюка из мусорной кучи отбросов, где бы ему и пропадать по сей день! Это я, Джим “Барракуда” Бишоп, распознал в этом скопище пороков нечто особенное, то, что ему самому никогда бы не развить без помощи моего продюсерского гения, будь он трижды неладен, этот себялюбивый потаскун!”
Ларри Вистл: “О Моисей, как же это было давно. Я встретил Энди, тогда ещё бездарного оборванного бомжа с окраин Каира, пьющего из луж наравне с псами и промышляющего игрой в напёрстки, на центральном базааре славного Эль-Фостата, как сейчас помню. Он, прикинувшись дервишем-отшельником, гадал по рукам и воровал финики и инжир с лотков.”
Джим Бишоп: “Я выхаживал его, выкармливал, водил его в бутики, на премьеры, знакомил с нужными людьми. И всё ради чего? Чтобы этот змей плюнул мне в лицо? Мне, Джиму “Барракуде” Бишопу?!!”
Сибил Браденбург: “Да-да, всё верно, я была очарована им с первого же знакомства, когда нас представил общий друг, старина Берт Крочерз, яхтсмен, владелец нескольких банков и режиссёр-любитель. Да, кстати, старина Берти не очень жалует приставку “любитель”, ему больше по душе, когда его называют “независимым художником”. Он считает самого себя эдаким Хитчкоком или Линчем, когда они ещё оба были молоды и своенравны. Душка Энди совершил с Бертом несколько морских круизов, в которых снимался в самых заглавных ролях. По его собственным словам, “… Это было незабываемо. Дул свежий тропический штиль и море сверкало как обложка глянцевого еженедельника.” По-моему, это очень поэтично. А вы как считаете?”
Берт Крочерз: “Невероятный тип, клянусь матушкиной бородой. Удачлив, как сам Морской Дьявол. Никогда не видал столько взрывной энергии, заправленной в столь невзрачную упаковку. Помнится, мы ставили один из эпизодов моей эпопеи “Ромео отмщённый”, что-то вроде гремучей смеси позднего Тарантино с ранним де Ниро, такой грубоватый мафиозный хоррор-экшн, и я был в восторге. В полоумном, ошеломительном экстазе. Да, сладкая, так и запиши. Представьте себе: палуба моей роскошной яхты “Леди Гамильтон”, форштевни, дроссели, швартовы, якоря, бушприты, канаты, матросы-арабы, полуобнажённые чики с гарпунами наперевес и в коповских очках, вокруг яхты вода бурлит от тихоокеанских акул-убийц, Энди лезет на мачту, весь в белом, его лихо обстреливают из афганской зенитки, мачта переламывается пополам и… что вы думаете? Ну? Хааа!! В точку! Энди героически падает за борт, отстреливаясь наудачу, прямо в голодные пасти кишащих в этих неспокойных водах тигровых акул! Фантастика!”
Ларри Вистл: “Никогда не знаешь, что у этого парня спрятано ещё в рукаве. Кажется, что знаешь его полжизни и тут он выкидывает новый фортель. У него явно девять жизней, семь из которых он уже промотал. После своего счастливого спасения из рук египтянской полиции (его хотели четвертовать прямо на базарной площади за нелегальную продажу самодельного тоника от бесплодия и облысения, пришлось мне вступиться за беднягу на правах посла ООН), так вот, после всего этого ему захотелось провести весёлую ночку в серале самого шейха! Подумать только! Его без пяти минут как избавили от скверной участи, а он и ухом не повёл! В итоге я, сам большой любитель рискованных авантюр, согласился, и мы придумали план тем же вечером. Переодевшись в знатных европейцев, мы отправились прямо во дворец шейха, где были незамедлительно приглашены на приём к владыке. Выкурив, ха-ха, крепчайшего наргиле и вдоволь нашутившись, мы с Энди обратились к шейху с вопросом: действительно ли у него такой большой гарем, как о нём судачят по всему Египтосу? Шейх возмутился и, конечно же, подтвердил сказанное. Мы, чуть не умирая со смеху, предложили ему продемонстрировать сей факт, коли он взаправду имеет место быть. Шейх, сам веселясь, что есть мочи, немедленно исполнил просьбу, приказав своим евнухам пригнать весь бабцовский клуб из сераля в пиршественный зал. Зрелище, надо признать, было то ещё. Девицы хоть куда, а числа им я не мог сосчитать!
Между тем Энди ни одна из закутанных в шелка сучек шейха не приглянулась, хоть тот уже и готов был в знак дружбы поделиться с нами сразу несколькими из своих драгоценных станков любви, и, разочарованные донельзя, мы потом долго ещё шли ночными улицами Каира, а Энди всё плевался по сторонам.”
Джим Бишоп: “Я старался привить ему чувство прекрасного. Нанимал ему самых лучших репетиторов со всего Нью-Йорка, поставивших на ноги не одно поколение акул шоу-биза. Так эта неблагодарная скотина либо с ними, репетиторами, напивалсь, либо дралась, либо занималась сексом, пока я не выгнал их всех вон, этих позорных неумех, неспособных справиться с каким-то там одним, пусть и сверхталантливым, ничтожеством. Какие же они все дерьмо! Не опускай ничего из моей речи, дерьмовый бульварный папарацци!!”
Нэнси Спун: “Это сложный, очень сложный характер. Его будто постоянно сжигает внутренний огонь и одновременно сковывает ледяной панцирь. Он словно алхимическая печь автономной работы. Дашь ему палец – и он отхватит перстень, не поперхнувшись. С ним всегда нужно держать ухо востро. Когда мы с ним изучали Танец Пяти Ритмов, он неожиданно отключился и упал мне на руки. Только я хочу привести его в чувство, как он уже лежит сверху и выкручивает мне соски. Когда мы изучали с Энди гимнастику Ци-гун, он внезапно начинал декламировать выборочные отрывки из сочинений Цицерона и Апулея. Когда мы вплотную подошли к овладению аюрведическими дошами, он внезапно впал в неистовство, обругал меня и ударил по лицу наотмашь со словами: “Не тебе, презренная дщерь Гесперы, своего господина жизни учить!” А когда мы занимались с ним тантрическим гипнозом, он смотрел на меня как на ветчину.”
Бойд Райз: “Я увидел его лицо и тут же понял – это тот самый.”
Родни Лугоши: “Энди всегда утверждал, что он, дескать, обладает исключительными талантами и дарованиями и может горы свернуть. «Кто, если не я?» – любимый девиз Энди. В конце 70-ых мы вместе работали с Энди в пиццерии “У Перкинса”, обычно в ночную смену и получали за это дело неплохой барыш. Снимали неплохие апартаменты в районе Денвера и арендовали звукозаписывающую студию по вечерам, где исполняли ломаный афробит и кул-джазз. Энди любил шлюх, особенно восточной наружности, и шлюхи любили Энди, да и не только они. Я тоже очень ему симпатизировал, а ещё наш общий друг, джазмен, битник и оккультист Питер Волкер. Он, кстати, на днях играет. Смешно было смотреть, как Энди курит сигары после фортепианных импровизаций. Такое впечатление, что он находится в турецкой сауне, когда втягивает дым, так его пот прошибает. А уж какие пузыри он умел выпускать! Чистое дело транс! В пиццерии он обычно ходил босиком и предлагал постоянным клиентам спарринг в ближнем гольф-клубе. На голову вместо традиционного поварского колпака он повязывал полотенце на манер тюрбана. Пиццу он всегда готовил с базиликом и анчоусами, по краям она фирменно, “по-мышеллокски” подгорала. В полнолуния у него обычно случались особые вдохновения, он закручивал на сковороде пиццу как Грандмастер Флэш. Другого такого оригинала я ещё в жизни не встречал.
Менеку Али Джембеза: “Лжец, распутник, хулиган, ёбырь, прощелыга, донкихот, англосакс, нищеброд, пьяница, лицемер, ханжа, дурак, грубиян, поэт, мормон, альфонс, шарлатан, страусиновый помёт, милейший из смертных.”
Барб Арчер: “Помню очень отчётливо его первое выступление на публике в маленьком и грязном «Billy Holiday’s». Была пятница, был вечер, и был блюз. Энди был одет в мешковатые сиреневые лосины с обтрёпанными швами, на шее болтался удавкой плохо завязанный полосатый галстук ярко-канареечного оттенка, малиновый вельветовый пиджак с кожаными заплатками на локтях дополнял этот маскарад. У него было загорелое подвижное лицо маньяка, только что сбежавшего с плантаций Касабланки. Непослушные каштановые волосы его были диковато взъерошены и набрызганы дешёвым лаком, это было сразу видно. Ни одного его слова я не запомнил, хоть убейте, но этот выскочка был смешон. Боже, как он был чертовски… ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!”
Эльза Пелевич: “Занятные черты? Да, у Энди было предостаточно занятных черт. У него была особенная манера теребить свой кадык. Ещё он обожает шевелить ушами! Да, ушами! Хихи. Такой уж уродился. По вечерам в нашем женском монастыре отключали электропитание и сестра-настоятельница совершала обход с тазиком холодной воды из фильтра и ворсистым махровым полотенцем. Так Энди, хихи, не поверите, умудрился как-то влезть по водосточной трубе в сестринскую, пока настоятельница отсутствовала, поменять воду в фильтре на какой-то свой бальзам и вылезти обратно на улицу. Наша подслеповатая гусыня, которая к тому же не отличалась особенным обонянием, налила в тазик бальзама и пошла по кельям растирать нам сосцы перед сном. Себя она в конце тоже растирала, а так как это был сильнейший афродизиак…”
Джим Бишоп: “Он всегда хотел большего, этот сукин сын. Ему не хватало чувства меры. Вот как я считаю. Да. Грёбаной золотой середины. Я слишком его избаловал. Но мог ли я поступить иначе?”
Внимательный глаз зрит сцену. На ней в строгом логическом порядке расставлены декорации таким образом, что складывается общая картина: злачное заведение образца начала ХХ века, каковые (заведения) люди посещают исключительно с целью набить как следует животы всякой снедью и позлословить. Иными словами – ресторация. Стулья, столики, меню-с, чаевые, льстивые белоснежные улыбки, лязг вилок, звон бокалов, чавканье и хрюканье. На столиках горят свечи – время позднее. На некоторых присутствующих лицах можно мимоходом задержать внимание: вот за столиком ближе к левой стене сидят несколько раввинов-талмудистов и накручивают макароны, тут по центру сидит меланхольная компания декадентов, скучающих по опиуму, в задних рядах трио наливных барышень цедят ром и постреливают глазками в сидящих неподалёку курсантов кадетского корпуса.
Неожиданно из-за кулис появляются два нескладных человека мужского пола, один в котелке, другой – в клетчатой кепи. Про того, что в кепи, известно лишь, что звать его Картузин. Про второго ничего не известно.
У обоих хмурый вид, кажется, они малоприятны друг другу.
Они быстро проходят к свободному столику и, не снимая верхней одежды, падают на стулья. Подзывают зализанного официантика и заказывают выпивки и горячего. Озираются по сторонам и продолжают прерванный на улице разговор. Говорит инкогнито в котелке:
– Так какой же смысл в редьке,
Пролетевшей над забором,
Просвистевшей над затылком,
Угодившей прямо в грязь?
Уж неужто этот овощ
Возвестил собой явленье,
Сообразно всем расчётам,
Претворившееся в жизнь?
Отвечай же мне, Картузин,
Своенравный беспардонник,
Дамских прелестей поклонник,
Где же тут сокрыта связь?
Картузин, недолго думая, изрекает:
– По моим предубеждениям,
Исходя из предпосылок,
Мною взятых из Эйнштейна,
Я осмелюсь заявить.
Что покуда ноги носят
И глаза в глазницах целы,
В мире действуют законы
Из разряда “может быть”.
Рассчитаем скорость ветра
И людские модулянты,
Всё помножим на константы
И получим…
– Не дерзить!
Картузин недоумённо глядит на своего собеседника. Тот, как ни в чём не бывало, развивает свою мысль:
– Погоди, так значит что?
Если, скажем, взять яйцо
И подкинуть его вверх,
То какой же шанс из всех,
Что яйцо не упадёт
И не вскрикнет идиот,
Наклонившись над мостом,
Уронивши метроном?
По какому, значит, праву,
Люди ходят по бульвару,
По аллеям люди бродят
И не знают, что Земля
Ходуном, родная, ходит
Камни, воду производит,
Люди в космосе летают,
Сердце бьётся как часы?
Картузин молчит. В котелке продолжает:
– Полвторого было дело,
Говорю тебе я прямо,
Мама с дочкой мыли раму,
Не купил я колбасы.
Картузин, казалось, был совершенно разбит и разорван громогласной тирадой оппонента. Тут принесли заказ: две тарелки щей, отборную соль и поллитровый штоф смородиновой. И Картузин воспрянул духом.
– Думаешь, ты самый умный,
Чернобровый бармалей?
Пустозвонишь ты напрасно,
Воду в уши мне не лей.
Взять тебя и бросить в реку
Или треснуть об паркет,
Прихлебальников начальник,
Вор, транжира, дармоед!
Картузин, довольный своей речью, смеётся нагло и вызывающе. Тут уже взрывается субъект в котелке:
– Смех твой безобразен,
Господин Картузин.
Голос твой столь мразен,
Что похож на студень.
Съеден голый завтрак,
Ждёт унылый ужин.
Над гнездом кукушки
Дятел обнаружен.
Не пойми превратно,
Друг мой горлоносый,
Кладези абсурда
В головах мы носим.
Гайки и пистоны,
Скобы и квинтеты,
Без вины виновные
Пьют вино кадеты.
Отвечал Картузин,
Грозно хмуря брови:
– Гуталин и ваксу,
И кило моркови.
Ты почто, негодный,
Честь мою порочишь?
Кипятком кипучим
Ровен час схлопочешь!
Неспособный боле
К едким препираньям,
Извернулся ловко
Говоривший ране:
– Слушай, ты, Картузин,
Кабы щи не стыли,
Вот тебе загадка:
В чём твои штанины?
В ресторации возникает страшная ругань, происходит рукоприкладство, звон посуды, вопли, женский визг, потом слышится чей-то дьявольский хохот.
"Есть много иностранцев, но в основном англичан, которые стесняются, когда им говорят о вопиющих случаях интеллектуального пиратства, понесенных французскими писателями от Соединённого Королевства. Её Милостивое Величество Королева Виктория подписала в прошлом соглашение с Францией с похвальной целью прекращения таких частых и дерзновенных ограблений. Это очень хорошо написанный договор, но в нём есть небольшой параграф, который делает иллюзорным всё остальное содержание. В данном разделе Её Величество запрещает присваивать её верноподданным наши драмы, книги и т.д., но позволяет им делать то, что Она называет «золотой имитацией»".
"Существует малоизвестное место, которое, без сомнений, является страннейшим во всём мире. Люди, населяющие варварские земли вокруг Белграда (Югославия), иногда называют его Селеной, иногда – Вампирградом, но сами его жители между собой называют его не иначе как Склепом и ещё Коллежем."
цитата
Селена – название Луны и её богини у эллинов – прим. пер.
«Умпырский Город» Поля Феваля (1816-1887) является именно той страшной книгой, чьё действие разворачивается подобно крушению локомотива, но ты не способен выпустить её из рук, потому что это чертовски интересно и безумно более чем на две трети. Когда Феваль стаскивает крышку со своего terra incognitae, ему удаётся воплотить один из дичайших и живописнейших шедевров вейрдового пульпа, с которыми только можно столкнуться в лобовую.
Сюжет строится на попытке Анны Рэдклифф (да, именно её) спасти её подругу Корнелию от навязчивого внимания вампира Отто Гоэцци. С помощью своего слуги, Серого Джэка, её друга Нэда (жениха Корнелии), его слуги Весёлые Кости (ирланского отморозка), а также захваченной в плен трансгендерной вампурессы по имени Полли (прикованной к своему железному гробу, который она носит на плече), Анна, напоминающая чем-то прото-Баффи, отправляется в Селену, град вампиров.
Написанный в 1867-ом, тремя десятками лет ранее «Бракулы», «Град Вампиров» являет собой вторую часть умпырской трилогии Феваля (остальные две называются «Рыцарская Тень» и «Графиня-вампиресса»). Вампиры Феваля весьма и весьма отдалённо напоминают аналогичных существ Стокера. Согласно Брайану Стэблфорду в его послесловии к книге, оба автора юзали один и тот же текст XVIII-го столетия, «Dissertations sur les Apparitions des Esprits, et sur les Vampires» учёного-богослова Дома Огюстина Калме (а что, у вас нет копии?), присовокупив к этому источнику свои собственные кошмары.
цитата
Огюстен Кальме (фр. Augustin Calmet) (1672—1757), урождённый Антуан Кальме и известный под религиозным именем Дом Кальме (Dom Calmet) — учёный аббат-бенедиктинец родом из Лотарингии.
Не являясь оригинальным мыслителем, но обладая обширной эрудицией, занимался преимущественно экзегетическими, историческими и богословско-археологическими исследованиями.
В данной статье имеется в виду его «Трактат о явлениях духов, в том числе вампирическаго свойства» за 1698 год – прим. пер.
В случае доблестного Феваля это означает доппельгангеров (его вампирюги могут дублировать себя), пиявок (у его существ нет клыков, но зато есть шипастый язык, которым они прокалывают шеи своих жертв и сосут жизненную эссенцию из раны), кражу волос (в мире Феваля существуют пластические увеличители высоты лба и лысые женщины, а его вампиры заодно промышляют кражей волос у своих жертв), а также сам град вампиров, Селена, куда упыри возвращаются при возникновении любых экстренных ситуаций. Не сбавляя тормозов, Феваль открывает нам, что его вампиры – ни что иное, как заводные автоматоны из плоти и крови, лечение которых состоит обычно в повторной обмотке их внутренних трансформаторов "техножрецом" (к сожалению, этот "недобрый священник" никогда не появляется в романе). Ох, и ещё вампиры Феваля взрываются, когда вступают в контакт с кремированным сердцем другого вампира. Забавнейше!
Роман Феваля не вполне соответствует задумке автора достичь апогея сверхъестественного ужаса, но скорее оказывается весёлым и творческим сюрреалистическим бредом, опережающим своё время (на ум приходит "Кровавый роман" (1924 г.), набранная на типографском станке пародия чешского художника-графика и писателя-маргинала Йозефа Вахала – прим. пер.). За четверть века до появления «Блакулы» Брэма Стокера, ставшей настольной библией вампирской литературы, Феваль предлагает весьма оригинальный образ вампира, основанный на его воображении: знакомьтесь, г-н Goëtzi, вампир его романа, существо мультиформатное, имеющее возможность интегрировать и ассимилировать тела своих жертв и ксерокопировать себя по желанию. Не менее дюжины его копий появляются на страницах романа. Глаза и кожу февальских вампиров выделяет зеленоватое свечение, что делает этот цвет символом всей истории. Кроме того, г-н Гоэцци живет не в глухом замке, но обитает в Селене, вампирском мегаполисе, мрачном городе, над которым никогда не всходит солнце, расположенным в отдаленной части бывшей Югославии.
Написанный с бешеной скоростью и ослепительным воображением, роман месье Феваля «Вампир-Сити» – это дикая и захватывающая пародия, на удивление актуальная, даже в чём-то постмодернистская, с учётом жанровой трансгрессии "вампирской любовной прозы", которая в неимоверном количестве навалена сейчас на полках тематических отделов в каждом крупном книжном супермаркете европейских столиц. Вы найдёте «La Ciudad Vampiro» в испанской редакции Вольдемара за 2007-ой год.
«Чёрному Пальто Пресс» (как и Брайану Стэблфорду) следует отсалютовать за то, что они сделали романы Феваля (как и многие другие) доступными для инглизи-публики. Являясь, возможно, только лишь отдалённым и курьёзным предком современной вампфикции, «Град Вампиров» может быть рассмотрен с позиции прямого предшественника new weird-работ вроде «Нового Кробюзона» Чайны Мьевиля. Оба автора обыгрывают шаблонные жанровые конвенции (интересно, о каких жанровых шаблонах можно говорить применительно к 1867-ому? – прим. пер.) с дерзостью, что поражает читателей и цепляет их странными, даже порой ужасными концептами. Как и Мьевилю, Февалю удаётся нагнетать у читателя страх одним лишь воздействием своего беспокойного воображария. Подарок, который как нельзя более доставляет, если учесть хлипкую логическую почву, на которой выстроен роман.
Короткометражный фикшн Джастина Хоува появляется в хоррор-/эдвенчур-/стимпанк-компиляциях Джэффа и Энн Ван дер Мэйеров "Быстроходные суда, чёрные паруса"; "Под беспрерывным небом"; "Мозговой урожай". Для тех, кто хотел бы больше узнать о странных мирах французской целлюлозы, есть неплохой материал: «Кто? Фантомас!» в интернет-обзоре научфанты.
Приложение
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №1
В одной деревне умирает женщина. Её как следует отпевают, напутствуют и закапывают на кладбище, как и всякого другого покойника. На пятый день после её смерти то один, то другой жители деревни слышат страшный и необычный шум и видят какой-то призрак, беспрестанно меняющий свою внешность; он перекидывается то в собаку, то в человека. Он является в дома жителей, накидывается на них, хватает их за горло и принимается их душить или сдавливать им живот, доводя их до изнеможения; иных бьет, ломает. Все подвергающиеся нападению впадают в страшную слабость, бледнеют, тощают, не могут двинуть ни рукой, ни ногой. Страшный призрак не щадил и домашних животных; так, например, связывал коров хвостами, мучил лошадей, которые оказывались покрытыми потом и выбившимися из сил, словно на них кто-то ездил до изнеможения. Местное население, конечно, приписало все эти проделки вампиру, и в этом вампире узнали ту самую женщину, о которой было упомянуто в начале.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №2
В одной чешской деревеньке умер пастух. Через некоторое время после его смерти местные жители начали слышать голос этого пастуха, выкрикивающий их имена. И кого этот голос выкликал, тот в скором времени умирал. Бывалые мужички тотчас сообразили, что пастух этот был колдун и после смерти, как водится, превратился в упыря. Порешив на этом, они немедленно вырыли покойника, который, к их неописанному ужасу, оставался совсем как живой, даже говорил. Мужики немедленно проткнули его насквозь деревянным колом (по всей вероятности, осиновым; осина почему-то считается наиболее подходящим материалом для выделки этих кольев; вероятно, это находится в связи со сказанием о том, что на осине повесился Иуда), но проткнутый мертвец проявил к проделанной над ним жестокой операции не больше чувствительности, чем жук, посаженный на булавку. Он насмехался над своими мучителями, благодарил их за то, что они дали ему хорошую палку, что ему будет теперь чем оборонятся от собак. В ту же ночь он опять встал и всю ночь пугал народ, а несколько человек даже удавил. Тогда призвали палача и поручили ему разобраться со строптивым покойником. Его взвалили на телегу и повезли в поле, чтобы там сжечь. Покойник бешено ревел и двигал руками и ногами, как живой. Когда перед сжиганием его вновь всего истыкали кольями, то он ревел ужасно, и из него текла в большом количестве алая кровь, как из живого. Сожжение оказалось вполне радикальной мерой: злой покойник после того уже никого не беспокоил.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №3
В одной деревеньке в Силезии умер шестидесятидвухлетний старик. Через три дня после смерти, он внезапно явился в своем доме, разбудил своего сына и попросил у него есть. Сын накрыл стол, подал пищу. Старик наелся и ушел. На другой день сын, конечно, рассказал всем об этом происшествии. В ту ночь старик не появлялся, но на следующую ночь опять пришел и опять попросил есть. Угощал ли его на этот раз сын или нет, об этом история умалчивает, достоверно только то, что этого человека, т.е. сына, нашли на утро в постели мертвым. И в тот же день пятеро или шестеро других обывателей деревни вдруг как-то таинственно расхворались и через несколько дней один за другим умерли. Жителям стало ясно, что в деревне шкодит упырь. Чтобы его распознать, начали разрывать могилы всех свежих покойников и, конечно, добрались до того, кого было надо. Это и был тот старик, отец первого пострадавшего, которого нашли мертвым в постели. Он лежал в гробу с открытыми глазами, с красным, как бы налитым кровью лицом. Труп дышал, как живой человек, и вообще отличался от живого только неподвижностью. Его, как водится, проткнули осиновым колом и сожгли.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №4
В одной деревне в Венгрии был задавлен опрокинувшимся возом крестьянин по имени Арнольд. Через месяц после его смерти внезапно скончались четверо его однодеревенцев, и обстоятельства их смерти явно указывали на то, что их сгубил упырь. Тут вспомнили, как покойный Арнольд рассказывал о том, что его когда-то в прежнее время мучил вампир. А по народному верованию, каждый человек, который подвергается нападению вампира, сам в свою очередь рискует сделаться вампиром. Отметим тут одну любопытную подробность. По рассказу покойного Арнольда, он избавился от тяжкой болезни, причиненной ему вампиром, тем, что ел землю, взятую из могилы того вампира, и натирался его кровью. Однако, эти средства хотя и избавили его от смерти, но не воспрепятствовали тому, что он сам после смерти превратился в вампира. И действительно, когда Арнольда отрыли (а это произошло через сорок дней после смерти), труп его являл все признаки вампиризма. Труп лежал, как живой — свежий, красный, налитый кровью, с отросшими за сорок дней волосами и ногтями. Кровь в нем была алая, свежая, текучая. Местный старшина, человек, как видно, умудренный опытом в обращении с упырями, прежде всего распорядился загнать мертвецу в сердце острый осиновый кол, причем мертвец страшно взвыл; после того ему отрубили голову и все тело сожгли. На всякий случай, предосторожности ради, совершенно также поступили с теми четырьмя крестьянами, которых уморил Арнольд. И, однако же, все эти предосторожности ни к чему не привели, потому что люди продолжали гибнуть в той деревне ещё в течении пяти лет. Местное начальство и врачи долго ломали себе голову над вопросом, каким манером в деревне могли появится упыри, когда в самом начале, при первом из появлении, были приняты такие капитальные меры предосторожности. И вот, следствие раскрыло, что покойный Арнольд погубил не только тех четырех крестьян, о которых сказано выше, но, кроме того, ещё несколько голов скота. И люди, которые потом ели мясо этого скота, заразились вампиризмом. Когда это было установлено, разрыли до сорока могил всех тех покойников, которые за все это время умирали сколько-нибудь подозрительною смертью, и из них семнадцать оказались упырями. С ними, разумеется, и обошлись по всем правилам искусства, и после этого страшная эпидемия прекратилась.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №5
Кальмэ был чрезвычайно заинтересован рассказами о вампирах. Ему было желательно их проверить по показаниям очевидцев, на которых он мог бы положиться. С этой целью он обратился с письмом к одному своему знакомому, служившему в Сербии в свите герцога Карла-Александра Виртембергского, бывшего в то время вице-королем Сербии. Этот офицер прислал аббату Кальмэ подробное письмо, в котором уверяет его самым положительным образом, что все обычные рассказы о вампирах и все газетные вырезки о них, какие в то время появлялись, заслуживают полного доверия, и если иногда в пересказах о них вкрадываются преувеличения, то все же основа их остается верною. Чтобы окончательно убедить в этом Кальмэ, его корреспондент рассказывает в своем письме самый свежий случай обнаружения вампиризма. Как раз, около того времени в одной сербской деревне близ Белграда появился упырь, который производил опустошения среди своей родни. Автор письма при этом замечает, что упырь нападает преимущественно на своих близких, оставшихся в живых, на собственных братьев, детей, племянников, внуков и т.д. Так вел себя и тот упырь, о котором донесли в Белград. В донесении сообщалось, что упырь этот умер уже несколько лет тому назад, и с тех пор систематически опустошал ряды своей многочисленной родни. Получив это известие, герцог Виртембергский сейчас же снарядил в ту деревню целую комиссию для исследования дела на месте. В состав ее вошли ученые, врачи и богословы, много военных. Отправилась она в сопровождении отряда гренадер. По прибытии на место, комиссия собрала сведения путем опроса местных жителей. Все они в один голос показали, что упырь свирепствует уже давно и успел истребить большую часть своей родни; в последнее время он отправил на тот свет треть племянников и одного из братьев; потом напал на племянницу, красивую молодую девушку, к которой являлся уже два раза по ночам пить ее кровь. Девушка уже настолько ослабла от этих кровопусканий, что ее смерти ожидали с минуты на минуту. Комиссия в полном составе, сопровождаемая громадною толпою народа, при наступлении ночи отправилась на кладбище, где местные жители сейчас же указали могилу подозреваемого упыря, который был похоронен уже почти три года тому назад. Над могилою все видели какой-то огонек или свет, напоминавший пламя лампы, но только слабое и бледное.
Могила была вскрыта, затем открыли и гроб. Покойник лежал в нем, как живой и здоровый человек, «как каждый из нас при этом присутствовавших», говорит в своем письме корреспондент Кальмэ. Волосы на голове и на теле, ногти, зубы, полуоткрытые глаза держались крепко и прочно на своих местах; сердце билось. Труп был извлечен из гроба. В нем было заметно некоторое окоченение, но все же все члены были совершенно гибки, а главное, целы и невредимы, как у живого; на всем теле при осмотре не оказалось никаких следов разложения. Положив труп на землю, его пронзили насквозь против сердца железным ломом. Из раны появилась жидкая беловатая материя, смешанная с кровью (то, что современные врачи называют ихорозным гноем); скоро кровь начала преобладать над гноем и вытекала в изобилии. Это выделение не распространяло никакого дурного запаха. Потом, трупу отсекли голову, и из отруба опять-таки в изобилии вытекал такой же беловатый гной, смешанный с кровью. Наконец, труп бросили назад в могилу, засыпали большим количеством извести, чтобы ускорить его разложение. После того девушка, племянница упыря, не погибла, как все ожидали, а, напротив, начала очень быстро поправляться. Она также была осмотрена врачами. Оказалось, что на том месте, откуда упырь высасывал кровь, остался очень небольшой знак в виде синеватого или багрового пятнышка. По-видимому, упырь не разборчив к месту кровоизвлечения, т.е. высасывает кровь откуда попало. Но иногда в народных сказаниях указывается на то, что ранки, наносимые упырем, всегда оказываются против сердца. В заключение, корреспондент Кальмэ упоминает о том, что свидетелями всего описанного им были, кроме членов комиссии и местного населения, многие почтеннейшие белградские граждане; всех же очевидцев было 1300 человек. Нам неизвестно, когда было писано это письмо, но несомненно, что оно относится к первой половине XVIII столетия, ибо в это время вышла в свет книга Кальмэ.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №6
Далее в его книге приводится еще какое-то письмо, автор которого называет своего корреспондента двоюродным братом. В письме говорится, что его автор долгое время жил в Венгрии, в тех местах, где то и дело обнаруживаются упыри, и где о них ходит бесчисленное множество рассказов. Осторожный автор оговаривается, что из тысячи подобных россказней едва ли хоть одна заслуживает полного доверия, но что за всем тем, существуют точно установленные факты, устраняющие якобы всякое сомнение в том, что в Венгрии упыри действительно существуют. Присутствие их обычно проявляется в том, что кто-нибудь из местных жителей совершенно внезапно и без всяких видимых причин ослабевает, лишается аппетита, быстро тощает и дней через десять или недели через две умирает. При этом, у больного не обнаруживается никаких других болезненных припадков, вроде, например, жара, озноба и т. д. вся хворь состоит в том, что человек, что называется — тает с часу на час и умирает. Когда проявляется такой таинственный больной, местное население с полной уверенностью заключает, что его по ночам посещает вампир и пьет его кровь. Сами больные обычно рассказывают, что за ними во все время болезни ходит по пятам какой-то белый призрак, ходит и не отстает, словно тень. Автор письма упоминает о том, что одно время он со своим отрядом стоял в Темешваре. Он служил в этом отряде офицером. И вот, случилось, что двое людей из его отряда погибли именно от такой таинственной болезни, а вслед за ними захворало еще несколько человек.
По счастью, капрал отряда оказался человеком бывалым и опытным и живо прекратил начавшуюся эпидемию чрезвычайно оригинальным способом, который обычно применялся в той местности. Отыскивают мальчика, в нравственной чистоте которого не существует никаких сомнений, и садят его верхом на черного, без всяких отметин жеребенка, точно также еще не тронутого растлением нравов. В таком виде юношу заставляют ездить по всему кладбищу, так, чтобы конь шагал через могилы. Конь совершенно беспрепятственно идет через могилу обыкновенного покойника, но через могилу упыря он переступить не может; перед нею он останавливается, и сколько бы его ни хлестали кнутом, он не трогается с места, фыркает, пятится. По этим приметам распознают могилу упыря. Эту могилу сейчас же разрывают и обычно находят в ней покойника, совершенно свежего, даже жирного, имеющего вид человека, который ведет самую сытую и спокойную жизнь. Труп хотя и не шевелится, но имеет вид не мертвого, а спокойно спящего человека. Ему ни мало не медля, отрубают голову; из трупа вытекает большое количество алой свежей крови. Кто взглянул бы на обезглавленный труп в этот момент, тот, без сомнения, остался бы уверен, что сейчас только отрубили голову живому, здоровому, крепкому человеку. Отрубив голову покойнику, его вновь зарывают, и тогда его злодейства прекращаются, а все люди, перед тем заболевшие, быстро выздоравливают. «Так случилось и с нашими захворавшими солдатами» заключает автор письма.
Из «Трактата о явлениях духов» легенда №7
Закончим эти россказни о вампирах любопытным происшествием в Варшаве, о котором повествует тот же Кальмэ, хотя, к сожалению, не упоминает, когда оно случилось. Интерес этого случая состоит в том, что тут упырем оказался католический ксендз. Дело в том, что незадолго до своей смерти он заказал шорнику узду для своей лошади, но умер, не дождавшись от мастера этой узды. Вскоре после своей смерти он, в одну прекрасную ночь, вышел из могилы в том самом виде, в каком был погребен, т.е. в духовном облачении, явился к себе на конюшню, сел на своего коня и по улицам Варшавы, на виду у всех жителей, отправился к шорнику, у которого была заказана узда. Самого шорника в это время дома не было, была только его жена, разумеется, до смерти перепугавшаяся, когда перед ней предстал этот заказчик с того света. Баба крикнула мужа, который был неподалеку, и, когда тот прибежал, ксендз потребовал от него свою узду. «Но вы же умерли, отче ксендз!», — пролепетал шорник. «А вот я тебе, пёсья морда, покажу, как я умер!», — вскричал упырь и отвесил бедному шорнику такую затрещину, что тот через несколько дней умер. "Вампир" же благополучно вернулся к себе в могилу.
облако тэгов
