Сообщения и комментарии посетителя
Комментарии посетителя santehlit в блогах (всего: 817 шт.)
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Поезд мчался на запад. Светлеющее небо затянули облака. Только там, думал Лука, рядом с близкими и родными ждут его мир и покой… Золотого болвана он продал много позже после войны. Осторожно, не торопясь, собирал информацию о скупщиках и цене. Когда, наконец, получил деньги, с гордостью считал себя подпольным миллионером. Но прошли годы, сквозь пальцы просочились денежки — теперь и не вспомнить, на что потратил. А вот такое из памяти не вытравишь… 7 Узбекский Самарканд понравился Луке ещё меньше, чем китайский Мудадзян. Всё казалось чужим в этом городе – и дома, и мечети с высокими минаретами, и люди в длинных грязных халатах, и небо над головой. Здесь оно было белое, чуть затемнённое тучами у горизонта. А может, то были далёкие горы… Позавтракав и покурив, раненые лежали в кроватях, ожидая обхода.За окном, за больничным забором маршировали не в ногу ополченцы трудармии, а чей то голос надрывался: — Левой! Левой! По-узбекски сидя на кровати, лейтенант Скворцов рассказывал о вчерашней самоволке в кино. Опоздал. Захожу – темно. Постоял, пригляделся, вижу, девушка одна сидит. Стрижена коротко, как студентка. Я к ней. — Не помешаю? – говорю. Поворачивает головку свою – мать чесная! Ну и рожа! Но отступать поздно. — Вообще-то зал полупустой, — говорит. – Но, если не на колени, то садитесь. Шутит. С такой-то рожей лучше дома сидеть. Ладно. Сидим, молчим, смотрим. Я ей руку на коленку – шасть. Она поворачивает ко мне своё лошадиное мурло: — А по физии? Нет, честное слово, лучшее оружие для девичьего целомудрия – вот такая рожа. Мне интересно стало, что дальше будет, да и в зале одиноких женщин больше не было. — По физии нельзя, — говорю. – Я раненый из госпиталя – со мной надо осторожно, то есть, деликатно. — Понятно – контуженый. А язычок-то у неё ничего – отбрить может. Мне такие нравятся. Сидим, молчим, смотрим, моя рука на её коленке. Коленка так себе – костлявая, встречал я и лучше. Но, сами понимаете, коленка – это не главное, интереснее то, что повыше. Кино кончилось. Я: — Провожу? Она: — Если не боитесь. Я: — У меня в тумбочке медаль «За отвагу» Она: — Надо было прихватить… тумбочку. Нет, честное слово, интересная бабца. Ах, если бы не рожа! Зашли в какие-то закоулки. Шпана местная кучкуется – аборигены косорылые. Скучают. Нас увидели – смешки пошли. Тут у меня план созрел. Думаю, если выпить, то и спутница может понравиться. Я к шпане: — Что, крысы узкоглазые, над русским офицером глумиться? Они молчат. Она за руку тянет: — Не связывайся: ты уйдёшь, мне – здесь жить. Зашли в подъезд, я тюльку погнал: — Чёрт! Зря я так со шпаной — сейчас дождутся и прикончат одного. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Пыталась всех втянуть в разговор, но смотрела только на Диану. Во все глаза. А я напрягался – что-то будет вечером? Дома вечером Люба: — На правах старшей жены требую тебя к себе. Где меня устроите? Устроили гостью в гостиной. И меня. Эля осталась одна в нашей семейной спальне. Диана в своей комнате – бывшей моей. — Гладышев, слабак, сними оптимизатор, — потребовала законная супруга. – Неужели так плохо выгляжу, что тебе нужен стимулятор? — Скорее наоборот, так великолепна, что боюсь опрофаниться. — Ничего не бойся – всё у нас получится. И получилось. Я проспал допоздна и проснулся один. Вдвоём мы остались в квартире. — Где Диана? – спросил Электру. Но та не знала. Надел оптимизатор и попросил Билли связать с дочерью. — Мы с Любовь Александровной в Кремле, — услышал родной звоночек. – Здесь так здорово! Ещё бы. Бывшая резиденция русских царей и президентов превращена в исторический музей. Обойти его недели не хватит. И мы терпеливо ждали. Но следующий раз услышали дочь, когда она была уже в Австралии. И опять: — Здесь так здорово! Потом была Антарктида. Потом Центр Управления Погодой в Тибете. И мы поняли, что потеряли дочь насовсем. — Она выросла, — утешала меня Эля. – Она жаждет дела. С твоей женой ей интересней. — Женой, женой, — брюзжал. – Ты моя жена и мать моего ребёнка, которого у нас подло похитили. — Она будет приезжать. Вдвоём с Электрой мы прожили год. Целых двенадцать месяцев, наполненных теплотой сердечных отношений, спокойствием размеренной жизни и уютом московской квартиры. Думаете это скучно? Отнюдь. Мы не пропустили ни одной премьеры, ни в одном театре мегаполиса. Посетили все музеи, выставки, и потом следили за каждым обновлением экспозиций. Мимо не проходили новинки литературы. Мы посещали творческие вечера и капустники нынешних и будущих знаменитостей. Одно тяготило – как в то памятное утро Диана пропала вместе с Любой из нашей квартиры, так за это время не удосужилась переступить её порог. Всё ей некогда, всё ей недосуг. Даже пообщаться толком не удавалось. Иногда, достигнув чего-то, она выходила на связь и, захлёбываясь воодушевлением, делилась новостями. Это были мгновения нашей радости. Которая тут же уступала место грусти (или огорчению), ибо на вопрос: «Ты прилетишь, Дианочка?» неизменно следовал ответ: — Ой, сейчас некогда. И связь завершалась. На исходе двенадцатого месяца нашего проживания в Москве получили от дочери приглашение на свадьбу. На свадьбу! Наша Дианочка выходит замуж. Порадует внуками. Мы общались, собираясь. — Ну, как же при её непоседливом образе жизни с малышом? — Ребёнка мы непременно заберём к себе. И воспитаем. Мы собирались на свадьбу, а думали о новорожденном. Понимали, что дочь уже не вернуть в наши чертоги, а вот её детей…. В том, что у Дианочки будет ребёнок, не сомневались – для чего же ещё современным молодым людям жениться? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Когда дружки унесли недвижимого Марка, Петя Романчук созвал помощь. Луку подняли, уложили в постель. Потом состоялся военный совет, и Марка приговорили. Исполнить его вызвался раненый в грудь минёр-тихоокеанец. Выслали разведчика, который доложил — санитар спит один в своём закутке. Марк вздрогнул, проснувшись. Голова его была забинтована, в стакане на столике плескался недопитый спирт. В дверном проёме стоял верзила в тельняшке и целил ему в лицо пистолетом: — Я дам тебе шанс, Марк — сейчас ты сойдёшь с поезда. Останешься жив – твоё счастье, переломаешься – туда тебе и дорога. Ну а дёрнешься – убью, глазом не моргнув. Вставай. Марк не торопился, с трудом припоминая события этой ночи, прикидывая свои шансы, ища пути спасения. Здорово саданул его танкист — Марк чувств лишился и пришёл в себя только здесь, не сразу и не без помощи друзей. Ему забинтовали разбитую голову, уговорили отлежаться, отложив расправу над строптивыми лейтенантами — куда они денутся. Потом выпили спирту, и друзья ушли. Ага. Потом, видимо, в вагоне состоялся заговор, его осудили и приговорили, и сейчас перед ним – народом выбранный палач. — Постой. Ты что чокнулся? – сон слетел с его чела. — А болтать-то я с тобой не буду, сосчитаю до пяти и пристрелю. Раз… — Постой, — Марк начал натягивать сапоги. Минёр сделал шаг назад, освобождая проход. Марк выглянул в проход. Ближайшая дверь в тамбур была открыта, и там курили два офицера. В конце вагона маячили три фигуры – все пути были перекрыты. — Вперёд, — ствол пистолета упёрся ему в затылок. Зыркнув в тамбуре по лицам раненых, Марк не нашёл в них ничего для себя утешительного. Слабеющими ногами протопал к двери, повернул замок и распахнул её. В тамбур ворвались свежий воздух и грохот летящей навстречу непроглядной ночи. Держась за скобу, Марк повернулся: — Братцы… — Поищи их там, — сказал минёр, поведя стволам пистолета. — Пощадите, — санитар упал на колени. — Два, — сказал минёр, закрыв один глаз. — Я всё понял, я… — Марк заплакал, уронив голову на грудь. У одного из стоявших в тамбуре офицеров не выдержали нервы. Шагнув к санитару, ударом ноги в грудь он сбросил его с поезда: — У, тварь! Истошный вопль Марка проглотили ночь и грохот колёс. За окном занимался рассвет, когда Лука пришёл в себя. Его возвращение в реальный мир началось с видения. Неподвижная фигура, укрытая с пят до подбородка простынёй – неужто это он? Наверное, помер. Потом чей-то знакомый голос: — Смотрите, глаза открыл. Чей же это голос? Лука хотел повернуть голову, но острая боль от темени пронеслась по всему телу до прострелянной лодыжки. И тогда он окончательно пришёл в себя. Голова болела так, будто её раскололи надвое и содержимое выколупывали ложками. Его мутило. Он попросил приоткрыть окно, и кто-то тут же исполнил его желание. Прохладный ветерок немного ободрил. — Где Марк? – спросил Лука, припоминая события минувшей ночи. — И не спрашивай, — махнул рукой гость купе, верзила в тельняшке. – Засобирался, засобирался и вдруг сошёл с эшелона, не дождавшись остановки. Лукьянов перевёл взгляд на Петю Романчука, и тот утвердительно кивнул головой. Лука, пересиливая боль, глубоко вздохнул всей грудью. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Путь к созиданию Мы лепеты наук за истину сочли; Вы райские дворцы увидели вдали... Все к Богу тянемся. Но вдруг спадут покровы, И растеряемся: куда мы забрели! (О. Хайям) 1 Люба исполнила угрозу – прилетела в Москву. Её персональный летательный аппарат, так похожий на тарелку инопланетян, приземлился в хоккейную коробку нашего двора. Думаю, случись такое лет дцать назад, то-то был ажиотаж. Люди сбежались бы со всех углов, поглазеть на внеземное чудо. А теперь в порядке вещей — будто каждый день летающие тарелки приминают траву в московских двориках. Только заядлый шахматист Сорока, поднял голову от доски и проводил любопытным взглядом стройную фигурку моей законной жены. До самого подъезда проводил. А потом горестно вздохнул – то ли отвергнутой молодости, то ли проигранной партии. — Вот вы как устроились, — Люба обошла все комнаты. – Не дурно, не дурно. Главное, стиль сохранён. Теперь такие вещи только в музеях. — Да будто бы? – взъерошился, не зная, что ожидать от этого визита. — А это, наверное, твоя светёлочка? – гостья обратилась к Диане. – Скромно, уютно. Мне нравится. — Где меня поселишь, дружок? – это уже ко мне. – Какая на вечер программа? Хочу в Большой. Сходили квартетом в Большой театр. Потом ресторан. Говорила только Люба. — Москва – самый архаичный город на земле. Всё сохранено, всё. Как в прежние добрые времена. Эля (Электра) попросила соку. Диана мороженое. Для них любая пища – лишняя нагрузка на организм. — А мы с тобой, Гладышев, употребим водочки с балычком. И шашлычки! Кутить, так кутить. Подозвала робот-музыканта, нащёлкала его клавиатурой песню рубежа веков. Выпила и подпевала: Я рождён в Советском Союзе Сделан я в СССР… |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - С Марком всегда можно договориться, — сказал пограничник с повязкой на глазах. – Он и за водкой сбегает – попросишь, и берёт недорого. Подарили бы чего – и делу конец. От этих слов горько стало на душе Луки. Вчерашние герои лихих атак так бесстрастно и обыденно говорят о своей зависимости от какого-то санитара, с которым не стоит связываться и стоит угождать! Лукьянов сглотнул слюну, поперхнулся, замолчал, закрыл глаза и больше не участвовал в разговоре. Петя Романчук ещё немного поддерживал беседу, а потом все разошлись. За окном стемнело. Пробежала череда фонарей полустанка, и темно стало в купе. Лежа по своим местам Лука с Петей не спеша переговаривались. И этот тихий разговор ни о чём грел и баюкал душу, притупляя беспокойство неизвестности. Лука, кажется, задремал и вздрогнул от визгливого скрипа открываемой двери. В освещённом проёме показалась мерзкая физиономия Марка, а за его спиной ещё двое молодцов в белых халатах. От неожиданности Лука вздрогнул и буквально остолбенел, лишь глаза часто моргали и щурились на яркий свет. — Кого надо? – наконец выдавил он, и сам не узнал свой голос: вместо густого чувственного баритона – мышиный писк. — Тебя, соплячок, — презрительная усмешка на лице Марка сделала его похожим на крысу. Один из дружков его шагнул вперёд. — Эге, жмурики, да у вас тут роскошные апартаменты, — он стал сбрасывать на пол всё, что попадалось под руку. – Только вот захламлено не в меру. Приборочка нужна. Что? У нас ручек нет и ножка прострелена? Не беда. Безногий сядет на безрукого, и быстро подметёте. Ясно? Он был в восторге от собственного остроумия. Сунув руку под подушку, Лука нащупал золотого болвана, сжал его в кулак — хоть какое-то оружие. Но удастся ли его применить? Ему и встать не позволят – придушат лежачего подушкой. Лука не обманывался на счёт своего отчаянного положения — приговор читался в пьяно поблёскивающих глазах Марка. Совсем иначе повёл себя Петя Романчук. Лицо его напряглось, глаза забегали, как у дворняги, загнанной в угол, голос задрожал: — Марк, не надо этого делать…. Клянусь, честное слово, я… Марк неожиданно пришёл в ярость, наклонился вперёд к несчастному артиллеристу: — Заткнись, ублюдок! Говорить будешь, когда спросят. Рук нет – я тебе и ноги поотрываю. Я тебе устрою курорт на колёсах. Перед тобой кто стоит, а? Встать! Ты с кем разговариваешь, лёжа на боку? Петя, как мог, спешно поднялся. — Вот так, — удовлетворенно хмыкнул санитар. – Заруби себе это на носу… — Хорошо, Марк, зарублю себе это на носу, — как эхо откликнулся Романчук. — Ухмылочку-то попридержи — твою мерзопакостную физиономию она не красит. Что у тебя на уме? Петя рукавом вытер пот со лба. В глазах его застыл страх, а нервная гримаса растянула губы в непонятную улыбку. Его глубокий вздох вышел всхлипом и побудил Луку к активным действиям — ни унижаться, ни умирать без борьбы он не собирался. Он попытался сесть, но опёрся на раненую руку и застонал от внезапно прихлынувшей боли. Марк дёрнулся, словно укушенный, и без замаха, но достаточно сильно ударил Петю в лицо. Тот упал на спину и застонал. Лука издал какой-то звериный рык и бросился в бой со своего ложа. Будь он здоровым, то и тогда вряд ли совладал бы с тремя не мелкими мужиками, но оставаться безучастным и ждать своей печальной участи он тоже не мог. Болванчиком, зажатым в кулаке, он ударил Марка по голове. Санитар упал без звука, но и Лука, потеряв опору, повалился со своего ложа на пол. Сверху на него навалились Марковы дружки. Лукьянов успел лягнуть одного в лицо, а потом боль, гранатой разорвавшись во всём теле, лишила его памяти. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Могу сказать, где её оптимизатор. — Ну, и…. — А вот пройдись-ка…. Оптимизатор висел на сухом сучке кустарника. Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Я не могу потерять дочь. — Да что с ней случиться? Эта среда ей родная. Её способности беспредельны. Смотри, как спокойна Электра. — Скажи, Билли, что постыдного и крамольного в любовных утехах? Почему они отталкивают близких людей? — Не великий специалист в таких делах, но попробую. Думаю, всё дело в детском эгоизме. Диана на миг себе представить не могла, что у беспредельно любящей её мамы, может появиться увлечение, в котором и места дочери не должно быть. К тебе, впрочем, такое же требование. Теперь Костя. Он боготворил свою мать, и хотел с тобой дружить. А вы…. — И? — Когда рядом дети, надо сдерживать свои чувства. — Весь секрет? — А ты думал. — Что теперь делать? — Ждать. — Ну, уж нет! — Тогда побегай по острову, поаукай. Нет, дорогой. Ты думаешь, а я чувствую — посмотрим, чья возьмёт. Принёс на берег гитару. Когда через лагуну, серебрясь, пробежала лунная дорожка, тронул струны. Над окошком месяц, под окошком ветер Облетевший тополь серебрист и светел Дальний плач тальянки, голос одинокий Он такой желанный и такой далёкий…. Чувствовал, Диана где-то рядом. Пусть не поёт, но не слушать она не могла. Она ребёнок, дуется за вымышленную обиду, но одиночество не панацея – в общении легче. Бросал на Электру испытывающие взгляды – чувствует ли присутствие дочери? Моя возлюбленная была грустна и задумчива. И она стыдится нашего порыва? О, Господи, надо было тебе придумать такую страсть, чтоб за неё потом карать? Ничего, ничего, милая, всё образуется — вернётся дочь, и мы улетим в Москву. Я покажу вам столицу необъятной страны. Вот послушай. Простор небесный сизокрыл и тишина кругом Мне уголок России мил, мой добрый отчий дом Стою, не глядя на часы, берёзкам шлю привет Такой невиданной красы нигде на свете нет… Звуки рождали гитарные струны, мои голосовые связки. Ночной бриз уносил их в лагуну. И возвращал эхо. Уголок России – отчий дом Где туманы сини за окном Где твои немного грустные И слова, и песни русские… Всё получилось, как задумал. — Билли, она уже во мне? — Мудрец. На живца ловишь? — Как ты можешь? Она же ребёнок. Это для Билли, а сам решил – ловушку надо захлопнуть. Отложил гитару, привлёк к себе Электру. Примостил её голову на своем плече, зашептал на ухо. — Когда Даша была беременна, мы ложились вот так рядом, прижимались животами, и создавали семью. А наш ребёнок был между нами. — Это была Анастасия? – Диана возникла в моём сознании. — Это была твоя сестра Настя. Ложись в середину — мы создадим семью. Дважды Диану уговаривать не пришлось. Она была прозрачна, но вполне телесна. Втиснулась между нами и хихикнула, щёлкнув меня по носу. — Не велик младенец? — Тебе не следует снимать оптимизатор. Он обучит тебя многим-многим наукам, и ты не будешь белой вороной среди московских сверстников. — Я буду прозрачной вороной…. За пустой болтовней мир в семье был восстановлен. Наутро мы улетели в Москву. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Недаром я порой бываю суров с вашими благородиями — слишком много вы о себе мните. Лежите тут, как на курорте – одно купе на двоих. А солдатня – дружка на дружке, сверху донизу, вдоль и поперёк. Вы на фронте за их спины прятались и сейчас себе привилегий требуете. Советую не испытывать моего терпения. Запомни, мне лично наплевать на твои погоны. Ты такой же попугай, как и вся ваша братия, — сказал он медленно и внятно, только что не по слогам. Он навис над лежащим Лукой, близко-близко было его лицо, изрытое чёрными оспинами, изо рта шёл неприятный запах. — Ты, крыса, за всё ответишь, — сказал Лукьянов, из последних сил сдерживая себя. — Ну и рожа, чёрт побери, ну и рожа, — медработник криво усмехнулся. – Взглянешь на такую – повеситься захочешь. Лука поморщился, как от зубной боли, откинулся на подушку, закрыл глаза, потом открыл и молча уставился в потолок. — Затих? – медработник вернулся к досмотру чужих вещей. Последовала тягостная, хотя и короткая пауза. — Что это? – санитар сунул Луке под нос смоляного китайского божка. Лукьянов молчал, не желая общаться с наглецом. Похоже, санитар привык добиваться своего, не миндальничая, то есть буквально кулаками. И в самом деле, не успел Лука увернуться (хотя – в его-то положении!), как медработник заехал ему кулаком прямо в зубы, которые жалобно и протестующее клацнули. Потом схватил за ворот и дёрнул вверх, разбудив боль во всём теле. Для такого коротышки он оказался невероятно силён. Лука увидел прямо перед собой налитые ненавистью глаза: — Слушай ты, недостреленный, вбей в свою продырявленную башку — здесь я хозяин, я. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Если вздумаешь упрямиться, я научу тебя по-свойски хорошим манерам. Он пихнул Луку на подушку, кипя от ярости. Младший лейтенант потрогал языком зубы – один шатался. Этот кривоногий медработник бьёт, как боксёр-профессионал. Лука подтянул край простыни к разбитой губе. Санитар присел на столик, вытянув короткие ножки: — Ну? Молчишь? Думаешь, я тебя не расколю? Петя Романчук, до сих пор молчавший, подал голос: — Марк, кончай — человек после контузии. Бери, что хочешь, разве возражаем. Санитар недоумённо и брезгливо взглянул на него, как на грязного, шелудивого пса. В руке, опиравшейся на полку, он держал злополучного божка. Глядя на Петра, он разжал пальцы, и золотой болван всей своей тяжестью угодил Лукьянову в лицо. Тот дернулся, но увернуться не сумел и застонал. — Не трожь его! – крикнул Петя и тут же согнулся от удара по печени. Лука здоровой рукой схватил санитара за ремень, а тот обеими — его за горло. Лукьянов, что было сил, ударил кулаком в живот противнику и услыхал его сдавленный стон. Руки, душившие его, разжались. Лука ударил ещё раз, и санитар упал на колени. Потеряв дыхание, он ловил воздух широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыба. Теперь он был беззащитен. Кулак Лукьянова обрушился на его голову с такой силой, что кожа на костяшках у Луки лопнула, а Марка отбросило к Пете, от которого он получил ещё один мощный удар ногой в лицо. Санитар упал и некоторое время лежал неподвижным, а потом пополз к двери купе, ломая ногти, цепляясь неведомо за что. Петя двумя, а Лука одной здоровой топтали его ногами, но Марк дополз, открыл дверь и истерически закричал. Несколько ходячих раненых офицеров, куривших в коридоре, кинулись его поднимать. Драка утихла сама собой. Марка подняли, но ушёл он сам, прикрывая разбитое лицо. В купе к драчунам набилось с десяток офицеров. По общему мнению, молодые лейтенанты совершили глупость. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Знаешь подробности? — Нет – покривил душой. – Изловите злодея, он всё расскажет — Твои дальнейшие планы? — Возвращаюсь в Москву с Электрой и Дианой. — Цель? — Жить-поживать, добра наживать. — Хочешь, чтоб оставила в покое? Не получится. Без компромисса не получится. — Что хочешь? — Отдай Дианочку. — Чтобы ты ставила опыты над моим ребёнком? — Дурак ты, Гладышев, ведь я люблю тебя, а в ней твоя частица. — Я подарю тебе портрет. — Хорошо, прилечу за ним в Москву…. Диалог закончился. Можно сказать, оборвался. Образно – Люба бросила трубку. — Билли, меня больше нет ни для кого — хочу досмотреть сон про дельфина. Крути свою киношку. — Электра просится на связь. — Скажи, сплю. Тут же искры из глаз – будто дрыном по голове. — Папка, ты в порядке? — О, Господи! Диана, ты врываешься в мозг, как шаровая молния. — Прости папочка, но мы волнуемся. Ушёл, молчишь…. — Лети сюда. Найдёшь? — А то. Не прошло и минуты, как Диана, оседлав ветку тропического дерева, болтала надо мной ногами. — Ты чего сюда забрался? С дочерью не хотелось кривить душой. — Мужик, убивший ваших соплеменников, мой брат. — Вы так похожи. — Наверное, меня и заподозрили сначала? — Твоя память чиста. — Верно, я не подумал. — Ты из-за этого прячешься? А мама не знает. Подошла Электра. — Прости меня, — протянул ей руки. – Присядь рядом. Губы наши встретились. Как долго они были в разлуке. Как жарко они слились. Мы забыли обо всём на свете. — Несчастный я ребёнок, — Диана взмыла с ветки и понеслась прочь. — Завтра мы улетим в Москву. Там у тебя будет много хороших друзей, — послал ей вслед благую весть. — Не хочу завтра, хочу сегодня, — её оглушительный ответ вышиб из меня слёзы. — А может, правда, сегодня? – робко предложила Электра. — Тогда поспешим, — привлёк к себе любимую. Как не спешили, комкая ласки, улететь тем днём не удалось – Диана пропала. Вернулись на берег к гидросамолёту – нет дочери. Искали, звали – безуспешно. — Ты же можешь с ней общаться телепатически, — упрекал Электру. — Поставила блокаду мыслям, — пожала та плечами. – Она это может, не раз проделывала. — Долго будет дуться? — Бывало, неделями не появлялась. — О, Господи. Пошёл другим путём. — Билли, где моя дочь? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Устраивайся – расчёт по приезду. Звали его Петя Романчук. У него был особый дар завязывать знакомства, располагать к себе с первого взгляда. Через день-другой они подружились и время проводили в бесконечных разговорах. Лука поведал о своих злоключениях в Мудадзяне, кое-что, правда, утаив. Романчук слушал его внимательно, с горестной миной. Его округлое лицо делалось всё задумчивее, а глаза всё нежнее и ласковее. — От судьбы не уйдёшь. И пытаться не стоит, — подытожил он рассказ Лукьянова. Лейтенант был высоким, хотя про лежачего правильнее сказать – длинным или долговязым. На его голове в мелких курчавых волосах отчётливо обозначились залысины, отчего лоб казался высоким. «Философ», — с уважением думал Лука. И будто в подтверждение этой мысли Петя Романчук, взглянув в окно на убегающие назад сопки, сказал проникновенно: — Люди в течение необозримого времени жили среди могучих гор и непроходимых лесов прежде, чем обнаружили, что это может восприниматься поэтически. Лука подозревал, что Петя тайком пишет стихи, только не признаётся, стесняется. Впрочем, писал, наверное, так как своими культяпками даже есть сам не мог. Кормил его санитар, постоянно дежуривший в вагоне. Коротконогий, кряжистый, с изрытым оспой лицом и приплюснутым носом, он сразу не понравился Луке. В его голосе звучало такое презрение к раненым, что у младшего лейтенанта чесались руки влепить ему увесистую затрещину. Тяготясь его присутствием, Лукьянов сам вызвался ухаживать за Петей. На что артиллерист заметил: — Должен предупредить, однако, будь с ним начеку. Он, как бы это сказать, не слишком жалует офицерскую братию. — Что же это, мне санитара бояться? – возмутился Лука. – Нельзя сказать, что общение с ним доставляет мне удовольствие, но я с ним всё-таки поговорю – собью с него спесь-то. — Зря ты, — не одобрил его горячность Романчук. – Не связывайся. Это ещё тот тип. У него по морде видно, что честные пути ему заказаны. Склонность к пороку, похоже, главная черта его характера. А наше дело раненое – лежи да постанывай. Как говорится, назвался груздем… Вообщем, мой тебе совет – не рыпайся. Санитар появился как-то в подпитии. — Веселитесь? Я тут с утра до вечера и ночью, кстати, засранки ваши таскаю и никакой благодарности не вижу. — Нет, ты посмотри, Петро, как санитары нынче обнаглели, — сказал Лука. – Чем дальше от фронта, тем морда наглей. Санитар вперил в него исполненный злобы взгляд. — Или у меня голова не в порядке или у тебя, приятель? – прошипел он. – Ты, наверное, сказал и не подумал о том, какую я тебе развесёлую жизнь могу устроить? — Ты представляешь, — Лука говорил, обращаясь к Романчуку, напрочь игнорируя санитара. – В последние время судьба только и делает, что сталкивает меня с нехорошими людьми. Просто наваждение какое-то — подонок на подонке. — Считай, что ты договорился, — усмехнулся криво санитар. – Ну, да хватит болтать. Что тут у тебя? Он схватил со средней полки вещмешок Луки и вытряхнул содержимое на столик. — Что за шутки, санитар? – Лукьянов задохнулся от возмущения, кровь прихлынула ему к лицу. — Да кто сказал, что я шучу, — санитар не торопливо перебирал личные вещи танкиста. — Вон отсюда! – рявкнул Лука, грохнув в сердцах здоровой рукой в стенку вагона. – И без своего начальства сюда ни ногой. Никогда в жизни у него не было такого ощущения беспомощности, униженной, оплеванной гордости. Санитар оторвался от созерцания его вещей и уставился на него тяжёлым взглядом. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Мир вокруг начал меняться с невероятной быстротой. По небу вскачь понеслись облака. Волны превратились в рябь, а приливы стали зримы. Солнце закатилось в обратную сторону. Луна поменяла направление движение. Дневное светило вынырнуло из-за горизонта с западной стороны и погналось за ночным. Вся эта свистопляска сопровождалась нарастающим воем – должно быть, ветра. — Что происходит? – попытался послать отчаянный вопль. — Молчи, — принёсся ответ. Но я и сам начал понимать – время повернулось вспять. И сейчас я увижу…. Десять раз день сменил ночь, и на одиннадцатый я увидел себя. Я увидел, как восемь оживших мужчин поднялись с песка и исчезли, растворившись в воздухе. Что я им говорил, понять невозможно даже по жестам. Но это частности. Я видел жертвы, преступника и орудие преступления. — Всё, — послал мысленный сигнал. – Достаточно…. …. Мы стояли в воде, взявшись за руки. Блистало солнце на небосводе и воде. Птицы гомонили. Остров жил своею жизнью. Надо было что-то объяснять, но я сказал: — Простите. Надел оптимизатор и побрёл прочь. Углубился в чащу, прилёг в тенёчке. — Что же мы натворили с тобой, Билли! Как могли создать такого монстра? — Ты сейчас о чём? — Я видел погубителя прозрачных. — И кто он? — Мой брат Костя. — Ты видел, как он напал, лишил жизни? — Лишил, своим контактором, но борьбы не было. — Вот видишь. Константин Владимирович сумел их в чём-то убедить. Быть может, обещал другие оболочки в других условиях. — Весьма правдоподобно — парни тяготились бесплодием, и не такие они бессмертные, как им казалось. Только зачем всё это Константину? — Предстоит понять. — Как он узнал об острове прозрачных людей? Как попал сюда? Контакт завязал? Убедил? — Вопросов больше, чем ответов. Надо поработать. — Билли, я устал, я очень твёрдо нацелился на спокойную уютную жизнь в московской квартире – так что, уволь. Даже женщинам скажу, что их соплеменники мертвы. А если когда-то удастся поймать Костю и освободить их из контактора — будет приятная неожиданность. — Соврёшь и не покраснеешь? Оставишь без ответов такие вопросы? — Устал. Отстань, а то сниму. Билли умолк, и оптимизатор снимать не пришлось. Я уснул под шелест тропической зелени. …. Мне снился сон, как дивный фильм. В бескрайнем море я дельфин. Вода ласкает, освежает. И солнце, радуя, блистает. Мой ум при мне. И тайны океана все …. — Билли, как ты не вовремя. — Любовь Александровна просит выйти на связь. — Да, милая. — Оклемался? Наверное, зря там оставила, Гладышев, тебе надо обследоваться — такие потрясения одно за другим. — Пожалела? — Ты мой муж. Единственный. — В природе так и должно быть. Священная книга мусульман учит: сколько сможешь прокормить, столько и бери жён. А муж должен быть один. — Кормилец ты наш. Мы сделали спектральный анализ останков. По нему восстановили происшедшее с высокой степенью вероятности. — А я тебе без всякой вероятности скажу – это Костиных подлых рук дело. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Правой, неповреждённой рукой он расстегнул кобуру, достал пистолет и, прицелившись, выстрелил в край крыши. Сбитая пулей черепица раскололась, упала на булыжник, засыпала Луке глаза пылью. Чёрт! Не туда надо стрелять, а в дом напротив, за дорогой. А стрелять надо. Эти жёлторожие крысы трусливы до неприличия: услышат – жив, и побоятся подойти. А то, глядишь, случится наш патруль поблизости – спасут, не бросят своего. Нет, врёшь, безносая, рано ты Луке Лукьянову в лицо заглядываешь – мы ещё повоюем! Он прицелился и выстрелил в окно второго этажа дома напротив. Зазвенело разбитое стекло. Ха! Не спите жмурики? А это я тут балуюсь, и помирать не собираюсь. Эх, вот только кровь бежит – не остановишь. Так и жизнь вся выбежит на китайский булыжник. Прощай, брат Лукьянов. Лука прицелился и выстрелил в другое окно, и снова звон разбитого стекла. На середине улицы было как будто теплее, чем у отсыревшей стены. Луку начало знобить. А может это от недостатка крови? Чёрт, где же наши? Лукьянов выстрелил в окно, но звона не последовало. Промахнулся или пуля пробила маленькое отверстие? Выстрелил туда ещё раз, зазвенев, посыпалось стекло. Поживём ещё немного, успокоился Лука, взглянул на небо. Был тот особый час, когда лёгкие, ещё почти неощутимые сумерки, подобно волшебной паутине, скрадывают каменные морщины зданий. Лука оглядел улицу из конца в конец, заметил то, на что раньше не обратил внимания. Булыжник в некоторых местах был покрыт пёстрым узором листьев, живописным следом летней жары и первых осенних ветров. Наверное, стоит поберечь патроны, подумал Лука, а последний – для себя. Он попытался сосчитать сколько их осталось в обойме, но не смог сосредоточиться. Несмотря на боль в ранах, сильно клонило ко сну. Всё, слабею, подумал Лука, отсчёт пошёл на минуты. Стемнело. Показалось или нет? Лука приложил ухо к мостовой. Казалось, двигатель где-то урчал, а сейчас ничего не слышно. Ага, вот ясно зазвенели подковы сапог по булыжнику. Чиркнул, отражаясь от стёкол, свет фонаря по окнам. Луч запрыгал по мостовой, упёрся в Лукьянова. Наши! — Что здесь происходит? Ты стрелял? – всё тот же капитан-пехотинец. – А-а, танкист. Ты так и не дошёл до своих? Куда тебя? Откуда стреляли? Взяли, бойцы. Красноармейцы подхватили Луку на руки. Боли такой раньше не было, а тут как схватило. Лукьянов застонал, скрипнул зубами и прохрипел сквозь них: — С чердака… — Проверим, — сказал капитан. – Несите в машину. Двое за мной. Уже в патрульной машине один из бойцов, с трудом разжав Лукьянову пальцы, забрал пистолет и сунул его в кобуру: — Ещё пальнёшь ненароком… Как долго тянется день! Лука Фатеич слонялся по саду, не находя себе места. Дома тоже не мог успокоиться. С кувшином кваса прилёг в беседке — может, уснуть удастся. Память вновь вернула пережитое… 6 Санитарный эшелон формировали в Хабаровске. В купе на двоих Луку приветливо встретил лейтенант-артиллерист, молодой человек лет двадцати с обгоревшими по локти руками. — Добро пожаловать! Чем могу быть полезен? – улыбнулся он, выставляя свои забинтованные культяпки. — Я бы номер у вас снял, — в тон ему ответил Лукьянов. – Нет ли свободных мест? У него одной пулемётной очередью были перебиты рука, нога и голова – всё с левой стороны, а в вагон его внесли бойцы комендантской роты, помогавшие санитарам. Юмор Луки был понят и оценен артиллеристом: |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Билли: — Ты с ума сошёл. Тебя лечить надо. Угомонись. — Лучше уведи этих ребят — слишком борзые, как бы дров не наломали. — Чёрт с тобой! – Люба машет рукой. – Оставьте его с этой ракитой. Экипаж грузится на судно. Люба скрывается в своём летательном аппарате — он поднимается, зависает и плавно опускается на ютовую палубу исследовательского судна. Лагуна опустела. На черте горизонта спекается в точку силуэт корабля. Что это было? Визит Главного Хранителя на Коралловый остров. Вот именно. Прилетела, посмотрела и забрала останки прозрачных людей. Теперь их будут расщеплять, сканировать, бомбардировать электронными потоками в интересах науки. Это знаю я и виновато смотрю на своих прекрасных аборигенок — поймут ли они? Кажется, меня не осуждают. А мне очень хочется знать, что предпринимала Электра для моего спасения. — Что было со мной? Я ничего не помню. — Ой, папка! Мы думали, ты спишь. А ты спишь и спишь. День, второй, третий…. Хранительница связалась со своими, попросила помощи. А они: мы уже на подходе. Тогда мама сказала: я верну его. Тебя…. — Ты нашла меня там? – спросил Электру. — Я попросила отпустить тебя. — Кого попросила? — Его. — Его? – кивнул на небо. — Его, — Электра указала на королевскую пальму. — Ты вступила в контакт с её душой? — У этого древа мужское начало. — Хорошо. Пусть будет. Ты можешь с Ним общаться? А расспросить о судьбе последних мужчин своего народа? Что здесь, в конце концов, произошло, кто-нибудь сможет сказать? — Мы спросим у Матери. Билли влез некстати: — Тебя дурят. — С чего ты взял? — Они одухотворяют то, в чём нет и быть не может души. Это религия их народа. Ты идёшь на поводу. — Предложи что-нибудь разумнее. — Не надо ссориться с Хранителем Разума — лучше попроси прощения. Скоро станут известны подробности трагедии, имевшей место здесь случиться. — А мы узнаем их прямо сейчас, — и вслух. – Верно, я сказал? — А что ты сказал? – это Диана. — Я сказал: давайте вместе спросим у Матери Воды, что она имеет сказать по факту трагедии. — Ты не боишься пойти с нами? – Электра заглянула мне в глаза. — Мы будем вместе. — Только это надо снять. «Этим» был оптимизатор. — Не вздумай! – взбунтовался Билли. — Отдохни, приятель. Мой оптимизатор лёг на песок рядом с двумя другими. Мы взялись за руки. — Тебе не страшно, папка? — Я самый смелый на свете папка…. Второй поход души за пределы тела совершенно не походил на первый. Я не превратился в муравья, ни в какую другую тварь, я остался самим собой. Более того – стоял по колена в воде и держал за руки своих милых дам. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Лукьянов торопливо сунул руку в карман и бултыхнул золотую статуэтку в черпак с гудроном. Помедлив, вылил содержимое на доску. Потом курил, не торопясь, поглядывая на свой почерневший трофей. Раз-другой рабочие выглядывали из-за угла, но подойти не решались. Когда Лука двинулся дальше, божок в прямом смысле жёг ему бедро, но терпеть было можно. В одном из дворов Лукьянов увидел десятка два молодых парней, по виду – студентов, игравших в волейбол. Эту игру Лука любил, и сам играл неплохо. Влекомый азартом, подошёл и стал наблюдать. Соревновались несколько команд по одной партии – на вылет: проигравшие уступали место болельщикам. Лука стоял у кромки с надеждой – пригласят, но на него никто не обращал внимания. Он пальцы начал разминать, всем видом показывая, что тоже не прочь сыграть. Результат – тот же. Лукьянов начал злиться. Дешёвый народец! Только б за лоточком сидеть день-деньской с щепоткой кукурузы. Чего от них милости ждать? При очередной смене команд Лука шагнул на площадку и занял место под сеткой. — Играем, играем, — сказал он и помахал рукой, требуя подачи. После минутного замешательства, его приняли в команду, и игра началась. Преступный путь всегда ведёт вниз. Катишься под гору с тяжёлым грузом, увеличивая скорость и цепляя по дороге всё новые грехи. Если бы утром младший лейтенант с тогда ещё целомудренной совестью набрёл бы на этих студентов, нашлись бы у него и улыбка, и приветливые жесты для них, и, возможно, эти молодые люди, его сверстники, заинтересовались бы им. Возможно, они бы подружились. А теперь Лука спиной, затылком чувствовал их недобрые взгляды, их отношение к нему, как распоясавшемуся победителю. Его терпели и только. Игра не заладилась. Не только кобура с пистолетом и тяжёлый болван в кармане сковывали его движения. Хмель, бродивший в крови, расстроил координацию движений. И потому мяч чаще попадал в лицо, а не в руки, зажигая насмешливые искры в узких и раскосых глазах. Лука проиграл три партии, менялись игроки, но он упорно не уходил с площадки, надеясь — вот-вот появится кураж. Наконец, отчаявшись, после редкого удачного удара, принёсшего очко, махнул рукой и пошёл прочь. «Гнусь пресмыкающаяся, — свербело в голове. – Только и веселья, когда кто-нибудь оступится». До сумерек оставалось совсем немного времени. Надо было спешить. Лука шёл, а город менялся. Дома пошли пониже, улицы — поуже. Всё реже попадались прохожие. Один проулок оказался совершенно пустым. Лука дошёл уже до его середины, когда вдруг под ногами увидел свою тень и инстинктивно вскинул голову. Слуховое окно на крыше ближайшего дома часто-часто мигало белым огнём. У Лукьянова даже в глазах замельтешило. И только потом, многократно отражаясь от стен домов и булыжной мостовой, на Луку, на улицу, на весь мир обрушилась пулемётная очередь. Он замер в почти мистическом испуге. Волна мерзкого животного страха рванулась криком из глотки, но тут же оборвалась. Что-то стегануло Луку в бок, опрокинуло на землю. Он, даже не пытаясь встать, откатился к стене подольше от искривших и пыливших фонтанчиков. Стрельба прекратилась. На улице по-прежнему ни души. Лукьянов пошевелился, пытаясь определить, куда ему угодило. Болью отозвалось в голове. Пощупал правой рукой – волосы липкие, от крови, должно быть. Ага, левой руке тоже досталось — обшлаг гимнастёрки порван, и рукав бухнет кровью. В кисть попала пуля, но пальцы, кажется, шевелятся. С ногой что-то неладное. Лука пощупал – чуть выше сапога дырочка в галифе, и боль тут как тут, отозвалась на прикосновение. Всё, подумал Лука, не убежишь, сейчас спустятся с чердака и добьют. Твари узкоглазые! |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() …. Очнулся от оглушительного грохота в ушах. Кажется, ору что-то истошно, и не могу остановиться. Нет, не ору. И рот закрыт. А грохот? Это прибой грохочет. Это птичий гомон. Это голоса…. Обычные голоса, но как раскаты грома. И птицы радуются солнечному дню – не более того. И прибой…. Отчего ж так слух обострился? — Гладышев, ты…. ты живой? – Люба, наклоняясь, заглядывает мне в глаза. – Ожил, слава Богу! Ну и напугал ты нас. Она целует меня. Она заслоняет собой весь мир. Еле сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть её. Вижу дочь. Диана смотрит на меня и плачет, размазывая кулаками слёзы по щекам. Она не кидается мне на шею (а вижу – хочет) потому, что стесняется Любы. В стороне Электра. У неё растрёпаны волосы, и вид утомлённой шаманки араваков. — Что произошло? — Что произошло? Ты был в коме пять суток, — Люба пытается поднять меня на ноги. – Идём в летательный аппарат. Тебе надо отлежаться. Я отстраняю её: — Мне надо отсидеться. Делаю знак дочери. Она бросается мне на шею. Люба отходит, недоумённо пожимая плечами. У меня осталась свободной ещё одна рука. Маню Электру. Она пристраивается подмышку. Мы в три пары глаз смотрим на Главного Хранителя Всемирного Разума. Люба, хмыкнув, уходит. — Билли, теперь ты объясни, что произошло? Откуда этот грохот в ушах? — Сейчас, сейчас, всё улажу. — Ты меня настраиваешь? Как приёмник? — А ты ещё не свыкся с мыслью, что тело лишь функциональный механизм, требующий настройки, ремонта, и, в конце концов – утилизации? — Вот как. Кто-то говорил о бессмертии. Слух нормализовался. Билли продолжил. — Помнишь – ты затеял рискованный эксперимент? Ты хотел, чтобы твоя душа покинула оболочку, и впал в кому. И так впал, что даже я не смог вернуть тебе сознание. — Как же я очнулся? — Не знаю доподлинно – могу только предположить. — Предполагай. — Возможно, тебе помогла очнуться Электра. Она сняла оптимизатор и стала медитировать. Я слышу голоса, возникающие внутри меня. Они поют – рождают звуки, похожие на песню. Это песня мужественного, много пережившего народа. Это песня ушедшего народа. И без подсказки понимаю: Электра передаёт мне гимн прозрачных людей. Наверное, её память доносит песню, когда-то исполненную далёкими предками. Песня прекрасна! Она вдохновляет. Она возвращает силы. Спасибо, родная! На следующий день в лагуну вошло научно-исследовательское судно, нашпигованное аппаратурой и очень деловой командой. Люди в белых комбинезонах подняли на борт останки прозрачных. Подстрекаемый тревогой Электры, напустился на Любу. — Что вы собираетесь делать? — Ты правильно понял – не сидеть под пальмой сложа руки. Кстати…. Главный Хранитель отдала приказ — люди с корабля вооружились. Наверное, это были лазерные пилы, и намерения их…. Я бросился к пальме: — Не дам! Валите к чёрту! Это мой остров. Люба мешалась: — Гладышев, частная собственность давно упразднена, твои права на недвижимость – филькина грамота. Вытянутая вперёд рука сжата в кулак, на запястье оптимизатор. — Убью всякого, кто приблизится. Душа кипит и пенится, как молоко в кастрюле. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Почувствовав колебания Лукьянова, Корсак обернулся: — Убери пушку, командир, лучше глянь, чего я надыбал. В руке его сверкнул желтизной маленький китайский божок. Лука взвесил в ладони – тяжёлый. — Золото, — подсказал Корсак и подмигнул заговорщески. — Украл? – осудил Лука. — Военный трофей, — передёрнул плечами штрафник. — В штаб сдашь? — Чушь городишь — поделим. — Для чего тебе? — Дурак ты, мамлей, это ж золото… Деньги. Понимаешь – много денег. С деньгами всегда веселей живётся. Гуляй, шпана, Одесса-мама! Лука вдруг подумал — пристрелить мародёра и все дела, и повод есть и желание. Он сунул божка в карман и поймал Колькин взгляд. Корсак, кажется, прочёл себе приговор в глазах танкиста. Он весь напрягся и попятился, заворожено глядя в дуло пистолета. Прохожие, с тревогой поглядывая на пистолет в руке офицера, по широкой дуге обходили русских. Лука огляделся, повёл стволом пистолета в ближайший двор, бросил короткое: — Шагай. Корсак послушно пошёл в указанном направлении. И вдруг за спиной: — В чём дело, товарищи военные? Ваши документы. Патруль — капитан из пехоты и два солдата с ним. — С этим всё ясно – взять! Дуло автомата ткнулось Корсаку между лопаток. Он завертел головой, оглядываясь: — Мамлей, скажи, что я с тобой. Мы вместе, мамлей… — Отвали! – отрезал Лука. — Вы что делаете в городе? – спросил старший патруля, возвращая Лукьянову документы. – За углом машина, но мы сейчас в комендатуру, а танки ваши там. Он махнул рукой и козырнул. Лука застегнул карман гимнастёрки, спрятав документы, поднял ладонь к виску: — Найду. Издали Корсак сыпал угрозами: — Ещё увидимся. Попомни моё слово. Шагая прочь под пронзительным взглядом офицера патруля, Лука ощутил запоздалый страх. Как близко он был на краю пропасти! Вот если б старик-китаец шум поднял, а тут патруль…. Арестовали бы их, как мародёров, а там трибунал и расстрел. Ну, может не расстрел, но мало что приятного. Вместо наград – бушлат арестанта, и это в самом конце войны. 5 Золотой китайский божок жёг ему бедро. Скрывшись с глаз патруля, Лука стал приглядывать место, где можно от него избавиться. И тут в глубине двора заметил дымящийся асфальтовый котёл. Рядом курили двое перепачканных рабочих. Лукьянову пришла в голову другая мысль. Достав пистолет, он понятым жестом отправил китайцев прочь. Черпаком на длиной ручке достал из котла кипящий гудрон, поставил на землю и воровато огляделся. Наверное, во все окна домов, окружавших двор, пялятся зеваки, подумал Лука. Ну, да чёрт с ними! Поди, не разглядят, что он делает. А то за идолёнка своего и на пистолет попрут – не побоятся. Всё может быть. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() …. Звучала органная музыка. Люба рисовала пальчиком круги на моей груди. Я подумал – время. — Ну, и что вы решили на Совете Распорядителей? — Чш-ш-ш! – жена прикрыла мой рот ладонью. – Все дела, все разговоры завтра. Просто лежи и слушай. — Билли, — обратился к помощнику. – Мне нужна эта ночь. Все должны спать. Вскоре Любино дыхание оповестило, что в тарелке бодрствую один. На песчаном бреге спали Электра с дочкой. Полная луна отражалась в лагуне. В её серебристом свете белели скелеты некогда прозрачных людей. — Ты собираешься исполнить то, что задумал? — Да, Билли. Я хочу, чтоб моя душа нашла контакт с душой королевской пальмы. Поможешь? — Ты в своём уме? — Пока да, и теле своём. Не дрейфь, вспомни, какие дела уже творил. Костя умудрился спасти себя в оптимизаторе. Ты помог создать прибор для перемещения душ. Не спорь, именно душ. А сознание – это производная души и тела. Собственно, что такое душа? Искра Божья в бренном теле. Моя в моём, и у этой пальмы точно такая же. Но с телом повезло меньше – корни в земле и никакой мобильности. Все религии мира учат: душа бессмертна – конечен срок у оболочки. Может, этот исполин был когда-то римским гладиатором – мы с ним поладим. Найдём к нему подход, и он нам всё расскажет. Ну же, Билли, смелее…. — Лопни мои драйвера, если я что-нибудь понимаю в твоей затее. — Ты, как никто, знаешь все извилины моих мозгов, лабиринты кровеносной системы, закоулки потрохов – где там прячется Искра Божья? – подтолкни на выход. — Окстись, Создатель, ты в своём уме? — Тогда не мешай. Заткнись и помалкивай. Сел, прислонившись спиной к стволу пальмы. Откинул голову, чувствуя затылком твёрдость и прохладу бетона. — Отключи сознание – не место функции рядом с её производной. Засыпая, молил: очнись, душа бессмертная! …. Юркий муравьишка засеменил вверх по вспененной и остывшей пемзе ствола. Где-то должен быть вход во внутренние покои. Может, здесь? Трещина в стволе. Какие-то проходы, каналы – их тут целый лабиринт. Должно быть, древесные волокна. Или вход в светлицу пальмовой души? Рискнём. Бег, нескончаемый бег в каком-то непонятном бескрайнем тоннеле — ни окошечка, ни ответвления. Не в этих ли тесных коридорах заблудились души прозрачных людей? Хотя, сдаётся, не такие они глупцы. А вот тебе, приятель, отсюда возможно и не выбраться. Как огромен внутренний мир обыкновенной пальмы! Просто необъятен. И бег нескончаем – ни временем, ни пространством не измерим. Сколько уже минуло с начала путешествия – день? год? столетие? Есть ли конец у этого тоннеля? Начало, кажется, было. Серые безоглядные стены, мрачные и сырые. Напоминают пищевод — сейчас каналом хлынет желудочный сок, и тебе каюк. Нет, об этом не стоит думать – страх плохой помощник в любом деле. Зря сюда сунулся. Опрометчиво. Тоннель тесен и бесконечен — выхода нет. Движение (или его ощущение?) нескончаемо – результата не будет. Билли, как всегда прав. С этим надо согласиться и попытаться отсюда выбраться. Но как, если в канале невозможно даже развернуться, а впереди бесконечность? Что предпринять? Только не бежать, не семенить членистыми отростками, а напрячь душу. Поставить вопрос ребром – или ты вырвешься отсюда, или на хрен такая нужна. Вот это верно! Люди силою ума горы ворочают, стихии укрощают. А ты…. Ну-ка, сердешная, напрягись…! А-а-а! Лопни мои глаза, если я не разорву эти проклятые стены. А-а-а! |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() - А сил где взять? – прошлёпал Вовка Нуждин посиневшими губами. – Не доплыть до берега. Эта тина проклятая за руки цепляет… ну, прям, как русалка. — Так и здесь не фонтан. Решайтесь – надо выбираться. Беда, ей-бо, с вами — вечно вы скулите. Добавьте немного отваги – и вперёд! — Может, ты сам сплаваешь и пригонишь сюда другую лодку? — Нет, вы посмотрите на этих плакс – рвались к приключениям.… Ну, тогда я поплыл. А вы как хотите, выбирайтесь и не позорьтесь – не орите на всю округу. — Мне нравится твоя позиция: «поплыл», – сказал Гошка хмуро. — А мне, значит, и за лодку ещё отвечать. — Но ведь вы меня не слушались, и сами затеяли свою дурацкую море-качку. — Мне твои пиявки и русалки до фонаря, мне надо лодку вернуть на место. — А что ж ты, родимый, орёшь тогда? — За компанию… — Да ну его, — отмахнулся Пашка, не попадая зубом на зуб, и опять начал вопить. – На помощь! Люди! Тону! Его неистовые вопли, наверняка, были слышны и в посёлке. По крайней мере, с берега опять окликнули: — Эй, артисты, антракт у вас будет? В буфет, не пора ли? Стук шеста и плеск воды привлёк моё внимание. Со стороны плёса по проходу к нам шла лодка, а в ней двое пацанов с Октябрьской улицы – закадычные наши недруги и обидчики. — Ну, влипли, докричались, — пробормотал я и покинул затонувшую кучу, шагнул в сторону, подминая камыш. Впрочем, держал он неважно. — Какие люди! – восхитился Губан, самый противный из всех мерзавцев Октябрьской улицы. — Или это их сырые головы? Эй, орлы, где ваши задницы? Ну, показывайте. И мои друзья дружно полезли спасаться в лодку к врагам. Вот бы и её утопили! Но Губан процесс контролировал: — Не все сразу. А может, я и не возьму всех. Вовчик, давай. Ещё бы! Нуждин жил на перекрёстке Октябрьской улицы, а по слухам, и в родстве с Губаном состоял. — Кого ещё возьмём? Вторым спасся наш герой Пашка. — Эй, Гандыль, жить хочешь? Это было очень обидное прозвище Гошки Балуева, его он никому не прощал. Но тут… — Хочу. — Залазь. Эй, дурила! Куда попёр? Вертайся – утопнешь. Это, наверняка, мне. Я попытался придумать, чтобы такое сказать Губану обидное, но в голову ничего не приходило. Я просто карабкался через топь по камышу. Я едва успевал выдернуть одну ногу, как вторая уходила в воду по самое основание. Губан попытался меня догнать, но лодка его, не пройдя и десяти метров по моему следу, застряла в камышах. Они вернулись и скрылись из виду. Положение моё было отчаянным. Я инстинктивно выбирал камыш погуще и шаг за шагом уходил прочь от берега вглубь Займища. Остановиться не мог, по известной уже причине, и мечтал встретить на пути лабазу или ондатровую хатку, чтобы отсидеться и перевести дух. Но если не найду и выбьюсь из сил – неподвижного меня трясина мигом заглотит. Может быть, разумнее было вернуться, но тогда это надо было делать сразу – теперь уже столько пройдено, столько сил потеряно, что и возврат, как и неизвестность впереди, могут быть чреваты. Сначала я не хотел сдаваться на милость врагам на глазах трёх балбесов, которых успел возненавидеть, а теперь уже действительно было поздно. Я понял, что жизнь моя в данный момент целиком зависит от случая, и, может быть, ей пошёл уже финальный отсчёт, но не хотелось этому верить. Глядя, как камыш погружается, и вода стремительно поднимается по моей ноге всё выше и выше, думал, что вот-вот наступит миг, когда она также стремительно доберётся до моего рта. Может быть, случись всё иначе, я бы жил ещё довольно долго, окончил школу, потом институт, стал бы работать и написал, как обещал, книгу о моём отце. А теперь я утону, и даже тела моего, облепленного пиявки не удастся разыскать. Хотелось реветь. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Она была удивительно пропорционально сложена — маленькое тело имело все женские стати, где не коснись. Но особенно привлекательно личико. Её затуманенные слезами чёрные глаза с длинными ресницами и выведенными в тонкие дужки бровями делали её похожими на сказочную куколку. Хорош был ротик, безукоризненно очерченный и в то же время имевший в своём рисунке что-то детское, невинное, обиженное. Выражение лица говорило о покорности, хотя время от времени тонкие брови сдвигались, и гримаса отвращения пробегала по нему. Эта гримаса и отрезвила Лукьянова. Он взял себя в руки, но китаянку из рук не выпустил. — Интересно, как её зовут? Как тебя зовут? Я – Лука, — младший лейтенант ткнул пальцем себя в грудь, потом нацелил её на девушку. – А ты? Китаянка испуганно замотала головой, отрицая что-то, её многочисленные косички разлетелись веером. — Какая тебе разница, как её зовут, — Корсак вскинул клонившуюся на бок голову. – Тащи в спальню, да пугач оставь – я посторожу. — Не бойся, не плачь, — Лукьянов старался успокоить девушку, гладя её широкой ладонью по волосам. Китаянка, кажется, понимала его и делала над собою усилия, чтобы успокоиться. Наконец ей это удалось. Из складок чудного своего платья она достала носовой платок, смятый в комочек, промокнула глаза и постаралась улыбнуться русскому офицеру. Она была чудо как хороша в эту минуту. И Лука не удержался — поцеловал её в лоб отеческим поцелуем и поправил волосы. И всё это он сделал, как старый рассудительный человек, успокаивающий ребёнка. И сказал он будто дедушка внучке: — Ну вот, так-то лучше. Зачем даром плакать. Китаянка поняла его по-своему. Она схватила широкую ладонь Луки и стала осыпать её поцелуями, а он, глядя на неё, совсем растерялся, широко раскрыв глаза и нервно раздувая ноздри. Его обветренные щёки побледнели, а по взмокшей от пота спине пробежал холодок. — Чёрт их поймёт…. Вот чего она хочет? – он растерянно взглянул на власовца, вытянувшего ноги по полу и пристроившего отяжелевшую голову на согнутую в локте руку. — Да оно тебе надо – всех понимать? Тащи в спальню и делай, что сам хочешь – ей понравится. Китаянка, кажется, совсем успокоилась. Она подняла голову, глаза её сверкнули, она даже кокетливо закусила свою прехорошенькую губку. — Ишь ты, — удивился Корсак. – Она никак замуж за тебя собралась, мамлей? Ну-ка, проверим… Он через стол протянул руку и пошарил ею у девушки на груди. Реакция была неожиданной. Китаянка вскочила на ноги, спряталась за спиной Луки. При этом она что-то щебетала, гневно сдвинув брови, и даже топнула ножкой в избытке чувств. — Ха! – Корсак сел удивлённый и даже протрезвевший. — Как быстро бабы просекают, кто в деле начальник. Ну-ка, дай её сюда, мамлей. Я ей сейчас задницу надеру, чтоб место своё знала, перепёлка Муда… дзянская. Корсак качнулся вперёд всем телом и уткнулся лбом в воронёный ствол пистолета. — Встать! – приказ младшего лейтенанта прозвучал, как выстрел. Корсак проворно вскочил на ноги, округлив глаза: — Ты что, земеля? — Кругом! Шагом марш! Пристрелю, сволочь блатная, глазом не моргну, так что… — Вот ты как, дружбан, ну-ну, — Корсак поплёлся к двери, втянув голову в плечи. На улице злоба и решимость оставили Лукьянова. Нелепо было русскому офицеру вести под стволом русского солдата по китайскому городу. Да и идти-то куда, в какую сторону, он толком не знал. Может, дать пинка под зад этому власовцу, а самому вернуться в дом: уж больно хороша собой китайская девушка – до сих пор руки ходуном ходят от возбуждения. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Это произошло здесь? – Люба обошла строй вытянувшихся на песке скелетов. – Их ни откуда не могли перенести? — Следов не обнаружил. — И этот исполин всё видел? – Любовь Александровна подошла к королевской пальме, пошлёпала ладонью почти бетонный ствол. – Всё видел и молчит? Не хорошо. Может, плохо спрашивали? Куражится Главный Хранитель Всемирного Разума. Никогда не подозревал жену в театральных потугах. Кажется, и она поняла, что переигрывает. Сменила тон. — Будем совещаться. Присела на песок, указала место напротив. — Расскажи, Алексей Владимирович, свою задумку. — Если говорить конкретно об этой пальме – она такой же организм, как мы с тобой. Конечно, более низкого уровня. Сказал и поправился. – В чём-то. Но все основные функции жизнедеятельности ей присущи. У неё нет наших ушей, но она слышит. Тронул себя за мочку. Люба подхватила: — Нет глаз, но видит. Нет носа, но чихает – будь здоров. — Твоя ирония от неспособности понять или принять? — Не зарывайся, Гладышев. Ты меня о помощи просишь или я тебя? — И ты способна сейчас встать и улететь? Наши взгляды скрестились – сталь звякнула о сталь. — Хорошо, — сказала Люба после продолжительной паузы. – Что ты хочешь? — Интересующую информацию от этой тропической красавицы можно получить двумя путями. Проникнув в её память волюнтаристически, то есть, с помощью приборов. Или гуманно – найдя контакт с её душой. — Бред. — И тем не менее. — Тогда я сторонница волюнтаризма. — Очень жаль…. На этом совещание было исчерпано. Мы поднялись весьма недовольные друг другом. Люба уединилась на летательном аппарате до самого вечера. Думаю, советовалась с Распорядителями. Я успокаивал прекрасных аборигенок. — Что происходит? – печалилась Электра. — Она поможет? – дула губки Диана. – Зачем тогда прилетела? Перед закатом Люба прислала весточку: — Зайди. На её личном летательном аппарате кроме пульта управления, совмещённого с рабочим кабинетом, присутствовала уютная спаленка. — Ты знаешь, не готова к оргиям. Останешься у меня? – голос призывный, воркующий, голос горлицы из гнезда. Это месть — сразу сообразил. Мне за мои измены. Электре за её красоту. Диане за то, что она есть…. Подумал, как подло, и остался. — Этот аппарат сделан по принципу UFO, у него есть антигравитационное поле. Хочешь, займёмся любовью в невесомости? Нет, такого повидла мне не надо. И не снял с руки оптимизатор. Даже помолился – Билли, помоги. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() - Помогите ради Бога! Я один в семье остался! Тону-у! По-моему, это очень мало походило на победный клич кровожадных команчей, а для кандидата в Ильи Муромцы так вообще звучало постыдно. Однако команда его оценила — они заверещали в унисон, и мне трудно было понять – дурачатся они или напуганы всерьёз. — Эй, вы, рыбьи жабры! Чего разорались? – попытался их урезонить. – Плывите к берегу да поторапливайтесь. Знаете, сколько крови одна пиявка высасывает в минуту? А, не дай Бог, водяного разбудите. Ну, русалки, те опасны лишь для щекотливых, а этот разбирать не будет, за ноги ухватит — и буль-буль… Они, может быть, и последовали моему совету, если б не было вокруг камышей, а в воде водорослей. Не вняли они и тому, чтобы вести себя потише. Наоборот, стали брызгаться и орать, да так, что откуда-то с берега прилетел крик: — Эй, что у вас там? Тут они наперебой стали излагать свои проблемы неведомому слушателю, а я безуспешно пытался вспомнить какое-нибудь подходящее ругательство. А потом крикнул: — Да не верьте вы им – дурачатся. Артисты погорелого театра на водной репетиции. — А как убедительно, — откликнулись с берега. – Прямо-таки мурашки по коже… — Видели бы их лица… Сообразив, что помощи не будет, горе-мореплаватели втроём навалились на борт «Магеллана» и вздыбили из воды противоположный, стали взбираться в лодку с проворством обезьян, увидевших единственный банан на ветке — то есть, наперегонки. Результат был, конечно, предсказуем — «Магеллан» сделал поворот «оверкиль» и накрыл моих друзей с головой, бесстыже выпятив вверх своё акулье брюхо. Слава Богу, они вынырнули и вынырнули по разные стороны лодки. Вторая их попытка взобраться на полузатопленное судно была более удачной. И вот уже они сидят все втроём верхом на киле, отплёвываясь и отхаркиваясь, кляня свою несчастную судьбу. На берегу, наверное, так и слышалось – кто-то тонул, барахтаясь и захлёбываясь, взывая о помощи. — Молодцы! Браво, моряки! – закричал я, чтобы на берегу поняли, что мы продолжаем дурачиться. А вполголоса пробурчал – Заткнитесь, трусливые идиоты. Вы что, хотите прославиться на всю Увелку? Но, видимо, их честолюбие настолько было парализовано страхом перед пиявками и прочей неведомой болотной нечестью, что они не обратили на мои слова ни малейшего внимания. Хатка ондатровая, на которой я сидел, постепенно погружалась, и я сам уже торчал из воды по пояс. Впрочем, ни ондатры – водяные крысы, ни пиявки – подружки Айболита, панического страха во мне не вызывали. — Эй, вы, дураки, перестаньте дёргаться и сидите смирно, — крикнул я. – А то утонете раньше, чем вас съедят. Но мои слова опять вызвали только обратное действие. Лодка их тоже постепенно погружалась, а они тонули, и они это чувствовали – как тонут. Их, наверное, действительно охватил животный страх смерти, страх беспомощности перед ней. Парни больше ничего не могли придумать для своего спасения, как, царапаясь и толкаясь, глотая мутную воду, погружаясь в неё и выныривая, бороться за место на «Магеллановом» брюхе, которое каждый раз всплывало, как только несчастные падали с него. Наблюдая за ними, я подумывал, не позвать ли кого на помощь — как бы беды не случилось. Прошёл, наверное, час. Друзья мои по-прежнему вопили, плевались и кувыркались вокруг полузатопленной лодки. Я их пытался вразумить: — Эй, мужики, кончайте комедию, давайте на берег выбираться. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Это они дочери советуют не связываться с русскими, говорят — залапают тебя грязными руками. Лука невольно взглянул на свои руки – красные, обветренные, но достаточно чистые, чтобы приласкать китайскую девушку. Корсак пил рисовую водку, быстро хмелея, откровенно шарил руками по чудному платью китаянки и всё никак не мог найти застёжки или завязки, чтобы добраться до её тела. — О – хо – хох! Грехи наши тяжкие! – вздыхал он при этом. Он то притянет её к себе, обнимет, поцелует в маленький ротик или скулу, да тут же и отпустит, потянувшись к чашке с водкой. Бубнил невесть кому, заплетающимся языком: — Знаешь ли, голуба, какая жисть моя дрянь. А с тобой бы я всё забыл… Она улыбалась ему вымучено и, должно быть, ей и в голову не приходило, что говорил он с ней о любви. Лукьянов случайно встретился с её взглядом и прочёл в её глазах тоску, муку, мольбу, к нему обращённую. Вот слёзы заблестели на её ресницах. Плакали, глядя на неё, старики. У младшего лейтенанта от выпитого закружилась голова. — Не бойтесь, не бойтесь, — сказал он старикам. – Я не позволю бесчестить вашу дочь. Он весь даже изменился, говоря это, в голосе зазвучали командирские нотки, которые так ловко и быстро сумел из него вытравить Колька-штрафник. Старик, хозяин дома, вышел куда-то и через минуту вернулся. Осторожно положил на спинку дивана чёрный футляр, вынул из него скрипку и смычок, бережно обтёр их клетчатым носовым платком, стал в позу и провёл смычком по струнам. — Это что? – почти даже с испугом встрепенулся Корсак, оглянулся, да так и застыл от изумления. Между тем, комната заполнилась медленно плывущими один за другим чудными звуками, то почти замиравшими, то поднимавшимися густой полной волной. Лука слушал и никак не мог понять, что они говорят, эти звуки. Но они говорили что-то, назойливо и властно, возбуждали его внимание, проникали в самое сердце. Наконец, мало-помалу всё яснее и яснее становилось молодому танкисту, что такое говорят эти звуки. Они захватили его воображение и унесли далеко-далеко отсюда, в мир детских грёз и мечтаний. Перед ним расстилались родные тучные поля, берёзовые колки увидел он, как наяву. Белокаменная церковь упёрлась высоким шпилем колокольни в голубое-голубое небо. Он вспомнил, как с Егором Агарковым и другими трактористами Петровской МТС, пытался свалить эту колокольню. Как гуськом пыхтели, напрягаясь, трактора. Как гудели и лопались канаты, а колокольня выстояла. И теперь вот вспомнилась она под впечатлением виртуозной игры престарелого китайского скрипача, вспомнилась, как символ далёкой Родины… Замер старик, умолкла скрипка, оборвались звуки. Лука молчал, заворожённый, и понимал, что это молчание лучшая похвала старику-музыканту. Корсак, тем временем, тоже растравив себе душу чудной музыкой, самоуглубился, сидел молча с потемневшим лицом и отрешённым взглядом. Но когда китаянка сделала слабое движение высвободиться, он не отпустил, придержал её рукой. Она сразу перестала сопротивляться. Пауза надолго затянулась. Наконец, что-то решив для себя, Корсак встрепенулся: — Знаешь, мамлей, я, наверное, не буду, не хочется сейчас. Бери её себе… Он приподнял девушку за плечи и толкнул её Лукьянову на колени. Ещё миг и головка её уже была на его груди. Лука, всё на свете позабыв, целовал китаянку жадно и торопливо, касаясь губами её щёк, маленьких полураскрытых и влажных губ, ароматной шеи. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Оптимизатором. — Речь оптимиста. Потребуется наисложнейшая аппаратура, которую ещё нужно сотворить. — Работы на месяцы? Билли, ты сам мне рассказывал о проводах, которые чуть не заслонили солнечный свет. — Должны быть объективные предпосылки, чтобы однажды количество превратилось в качество. — И ты уверен, что их ещё нет? Тогда, крайнее средство – мозговой штурм проблемы. Кинь клич по Земле. — Попроси «добро» у Хранителя. Через несколько мгновений зазвучал во мне Любин голос. — Слушаю тебя, Гладышев. — У меня проблемы. — Выкладывай. — Я на острове Буяне среди моря-океана – помнишь, говорил. — Где дочь твоя крылатая живёт? — Помнишь. И здесь её соплеменники жили, а потом умерли все разом и непонятно от чего. Мы вернулись, а тут…. — Трупы? — Скелеты. — Нужны криминалисты? — Я, конечно, не профессионал, но никаких следов присутствия посторонних на острове не обнаружил. Никаких признаков причин трагедии. — Что хочешь от меня? — Разрешение на мозговой штурм проблемы. — Я хотела бы взглянуть на место трагедии. — Ты не дослушала. Есть молчаливые свидетели — я говорю о деревьях и травах, о воде и песке, чайках и бакланах. Как научиться общаться с живой и неживой природой – вопрос для Всемирного Разума. — Ты против моего присутствия на острове? — Дашу во сне недавно видел – она одобрила мой выбор. — Гладышев, бабник мой ненаглядный, за кого боишься? — Прилетай, я познакомлю тебя с дочерью – она чудо…. Вернулся на берег и поделился новостью – к нам летит Главный Хранитель Всемирного Разума. Ликования не последовало. Дамы скорбели – ушли из жизни последние мужчины их незаурядного рода. Всё остальное – найдут ли убийц? накажут? – было второстепенным. У меня не было слов утешения. Да и нужны ли они? Свои мысли одолевали. Боялся ли я встречи с Любой? Положа руку на сердце – да. Она могла, взглянув на Электру, прищурить глазки, надуть губки и процедить: «И вот на эту ты меня променял? Эх, Гладышев, Гладышев….». Но она этого не скажет, потому что светоотражающая Электра само совершенство женской красоты. Потому что твёрдо решил – хватит блукать по свету, пора остепениться, осесть и жить спокойно с любимой женщиной. Для осёдлой жизни очень подходила московская квартира, некогда подаренная маме её отцом генералом. А любимой женщиной будет Электра. Любаше останется то, что она больше всего желает – хранить Мировой Разум. Жестоко? А что делать? Не принимала душа Любин вариант коммунальной семьи. Теперь ждал и страшился визита на остров моей законной половины. Люба прилетела одна, а я почему-то ожидал с ней своры криминалистов. Её, похожий на тарелку инопланетян, летательный аппарат вдруг пал с небес, завис на мгновение и плавно опустился на песок пляжа. Эффектно. Точно так же появилась Люба. Спустилась по люк-трапу. Одним взглядом оценила обстановку и стёрла с лица ослепительную улыбку. Подставила мне щёку. Пожала руку Электре, стрельнув по ней быстрым взглядом чёрных глаз. Осмотром Дианы осталась довольна. Задержала её пальчики в своей ладони, пригладила роскошные девичьи волосы: — Какая прелесть! |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() - Ха! — сказал Пашка, играя мускулами. – Подавай их сюда. Я мечтаю об опасностях и приключениях! Я порву на куски болотных змей и гигантских драконов. Выгоню водяных из их собственных топей. Гошка побледнел ещё больше и посоветовал: — Да заткнись ты! Тошно слушать. — Ты найдёшь свою лодку? – спросил я, так как знал, что дед Калмык никогда не берёт с собой Гошку на рыбалку. Посудина, к замку которой подошёл ключ, здорово превосходила нашу плоскодонку. По правде говоря, при одном взгляде на неё, можно было усомниться – а не корабельная ли это шлюпка? Это было килевое сооружение с погребком в виде миниатюрной каюты на корме. Крутобокая, она, наверняка, выдерживала любую волну — а уж чем не могла похвастать, так это быстрым ходом через камыши. — Назовём её «Магеллан», — предложил Вовка Нуждин, до сих пор отрешённо молчавший и вдруг начавший проявлять интерес к предстоящим приключениям. Я попытался представить себе, как мы приведём в движение эту посудину без шеста и вёсел, и картина, надо сказать, сложилась весьма удручающей. Вооружившись палками, оттолкнули «Магеллана» от берега. Как и положено непригодной к плаванию в болотной воде посудине, она всеми своими зазубринами нацепляла водорослей и всячески тормозила движение. Мы выбились из сил, едва лишь берег скрылся за камышами. Плыть уже не хотелось ни вперёд, ни назад. О Волшебной стране никто и не вспоминал. Несостоявшийся сказочный герой Пашка схватился за борта и начал раскачивать лодку. — Братцы, великолепное закаливание против морской болезни. Море-море-море-качка...! Парни, помогая ему, так раздухарились, что лодка веретеном крутилась в узком проходе, а вода брызгами летела во все стороны. — Что вы делаете, идиоты! – воззвал я их к благоразумию. Мне не ответили. Мои друзья продолжали раскачивать «Магеллана» так увлечённо и страстно, что черпали воду бортами. Я попытался схватить Пашку за шею, чтобы макнуть его рожей в воду, но это толстобрюхое корыто заложило такой вираж, что я промахнулся и стукнулся грудью о лавочку. Больно стукнулся. Вода хлынула широким потоком. Увидев сумрачную за бортом глубину, Пашка издал крик ужаса и ухватился за мою руку. Вместе со своим индейским носом в этот момент он стал похож на мокрую крысу, и я почти инстинктивно оттолкнул его. Он плюхнулся за борт. Лодка начала погружаться, так и не выпростав борт из-под воды. — Ты, я вижу, крутой парень, а, Толик? – высунулась вся в тине Пашкина голова. — Помнится, кто-то приключений хотел… — Хотел и хочу продолжить в том же духе. Лодка ушла в воду по самые борта, трое путешественников плавали рядом и держались за неё. Я оседлал ондатровую кучу. — Ну, как, ребятки, приключеньице? Утопили лодочку-то, а? На берегу нам было немного получше, чем здесь, не находите? — Нормально, — сказал Пашка, отплёвываясь – Мне нравится. Это именно тот мир, для которого я создан. Однако на Гошку с Вовкой кораблекрушение произвело самое гнетущее впечатление и несколько улучшило их манеры. Они с испугом наблюдали за чайками, пикирующими на их мокрые бестолковки. — Эй, ребята, полегче ногами! – изгалялся я. – Пиявок распугаете, а у них время обеда. Гошка смотрел на меня из воды с такой ненавистью, что я удивился — а почему он ещё молчит? Вовка Нуждин захлопал по воде ногами, намекая кровососущим, что он живым не сдастся. Попритих и тот, который грозился стать великим воином и одержать много славных побед. Теперь он просто походил на мокрого пацана с утонувшей лодки. Он вдруг изменил тактику и издал истошный вопль: |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Она могла бы вызвать жалость у Лукьянова — когда у женщины выхватывают сумку и разглядывают её содержимое, а владелица её при этом только беспомощно глазеет на грабителя, она, конечно, вызывает сочувствие. Но её плоское желтокожее лицо вызывало лишь брезгливость. И в душе Луки не возникло ни капли жалости, в ней завихрились другие чувства. Головокружительный восторг вседозволенности, всемогущества над этими неприветливыми людьми, вмиг овладел Лукьяновым. Он мог бы сейчас обнять эту женщину, поцеловать её в губы, стиснуть ей груди, и она всё также бы стояла и безропотно сносила любые его действия. Да, мог бы, если бы она была хоть чуточку привлекательнее. — Ну, ты понял, командир — мы искали у неё оружие и ничего более. Ни в словах Корсака, ни в его тоне, резко сменившемся, ни в манерах, которые неожиданно построжали, не было и намёка на блатняжество. — Короче, мы с тобой на задании – ищем недобитых самураев и их пособников. Не бойся ничего и доверься мне. И Лукьянов пошёл вслед за новым знакомцем, повинуясь безотчётно, кляня себя за это и волнуясь предстоящим приключениям. Откуда только свалился на него этот штрафник Колька Корсак, уголовник и мародёр? Видно, судьба, от которой, говорят, не уйдёшь. — По улицам ходить опасно, — сказал рядовой. – Народ косится – ха-ха-ха! — косой народ косится, да, неровен час, на патруль напоремся. Зайдём сюда. Он повлёк младшего лейтенанта в подъезд приличного дома и забарабанил в ближайшую дверь. Когда она открылась, перед ними возник старик в длиннополом жёлтом шёлковом халате, с широкими подвёрнутыми рукавами, в клетчатом платке на голове, подвязанным на особый манер. Стоял, не шевелясь, гладко выбритое лицо его с маленькими чёрными глазками всё напряглось тревогой. Он не улыбался и не кланялся, как принято у китайцев. Корсак отстранил его и, пропустив Лукьянова вперёд, вошёл следом, закрыв дверь. В чужой квартире он хозяйничал, как в своей, при этом обнаружив большие навыки. Лукьянов, ещё робея, огляделся. Квартира принадлежала не простым людям. На ней лежала печать незнакомой красоты, изысканной и недешёвой. Мебель и прочая аранжировка комнат была подобрана по цветам, выполнены добротно и со вкусом. Корсак рылся по шкафам, буфетам и всё, что находил съестного, сносил на низкий столик в центре большой комнаты: — Гулять будем! Ах, что-то теперь будет, что-то будет – ныло сердце у младшего лейтенанта. Полный тревожных предчувствий, с чувством крайней неловкости уселся он за стол. Сухонькая старушка с маленьким жёлтым обвислым личиком, в причудливых буклях на голове, в нелепом национальном одеянии, подбитом кружевами, появилась в дверях комнаты. Увидев Лукьянова, остановилась и невольно отшатнулась – кто это, и как он сюда попал? Изумление было написано на её дряблом лице. — Глянь, мамлей, что за шмара! В других дверях появился Корсак, подталкивающий перед собой молодую китаянку, черноглазую, с красивым азиатским лицом, изящной фигурой, облачённой в экзотическое кимоно. Лука невольно поднялся навстречу и протянул руку для пожатия, представился. Девушка часто-часто закивала головой, улыбнулась, заговорила чистым, звонким, как у ребёнка, голоском. — Эх, знать бы, что она сейчас сказала, — посетовал Лука. — Наверное, благодарит, что япошек прогнали, — предположил Корсак, садясь за стол, пристраивая молодую китаянку у себя на коленях. Старики, стоя в сторонке, с тревогой поглядывали на незваных гостей и тихонько переговаривались. Колька кивнул на них: — Ишь, расщебетались – клянут гостей незваных… На удивлённый взгляд Лукьянова пояснил: |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Это были скелеты. Восемь человеческих скелетов лежали ровным рядом. Два десятилетия назад Его Величество Случай свёл меня в колумбийской сельве с удивительным народом. Более полусотни прозрачных женщин и немногим меньше таких же мужчин беззаботно наслаждались своим совершенством, а тут я…. и цепь трагических событий, финал которых — останки последних мужчин под сенью огромной королевской пальмы. — Рачки, — подумала Электра и довела до нас. – Песчаные рачки способны за считанные часы лишить тело мягких тканей. — Но прежде кто-то или что-то лишил их жизни, — озвучил свою мысль. — И они стали отражать свет, — подала голос Диана. Островитянки держались. Не без помощи оптимизаторов, конечно, но слезам воли не давали. И воплям, и стенаниям. А меня терзали угрызения – ведь это я заманил их на остров, а потом увёз женщин, и в момент нашего отсутствия разыгралась трагедия. Какая – предстоит выяснить. — Билли, ты видишь то, что и я — какие соображения? — Теряюсь в догадках — версий нет. Поищи следы, улики, доказательства. — Женщинам ничто не угрожает? Укрыть их на время в гидросамолёте или отправить на Большую землю? — Если уговоришь, хотя, думаю, излишне — они защищены так же, как и ты. Обратился к дамам: — Осмотрю окрестности – вы посидите здесь. Телевизор раньше стоял на берегу, а теперь лежит, занесённый песком, на линии прибоя. Следы искать бесполезно – смыты приливами. Порыскал в ближайших кустах и ничего не обнаружил. В смысле, подозрительного. Расширил круг поисков. Пару часов спустя. — Билли, никаких следов, улик и доказательств. — Плохо ищешь. — Возможно, но предпочитаю думать, а не бегать. Давай присядем и подумаем. — Давай присядь и подумаем. Я присел на поверженную временем или стихией пальму. — Что имеем? Восемь скелетов, которые были трупами, а ещё раньше живыми людьми. Может быть, эти останки не прозрачных? Какие-нибудь мореходы забрели, ну и…. — Исключено: женщины признали соплеменников. — Хорошо, пусть будут они. Что тогда? Массовый суицид от тоски? От душевных терзаний? От осознания собственного полового бессилия? — Слабенько. Прозрачные выглядели нормальными парнями с крепкими нервами. — Может, вирус? — Вдруг разом? Откуда? — Вторжение? Зелёных чебуречков, например. — Людей они похищали – были примеры. Но никогда не убивали. — Однажды могли начать. В отместку — корабль у них похитили. — Если нравится версия, пусть будет. Другие есть? — Другие? Почему они лежат ровным рядом? Чья-то прихоть или последняя воля? — Загадка. Разгадав её, поймём, что произошло здесь днями назад. — Билли, ты мыслишь стандартно. Ведь есть свидетели. Оглянись! Они вокруг – вода, песок, пальмы, цветы на кустах. Немые свидетели преступления. Сумей прочитать их показания, и мы будем знать виновника. — Это хорошая мысль – научить пальмы говорить, цветы общаться, песок и воду песни петь. — Смейся, смейся…. А фотографическая память? Ты никогда не слышал о свойствах предметов – живых и неживых – заносить в память всё увиденное и услышанное? — Слышать-то слышал, но как подобраться к этой информации? |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() Нуждин кивнул: — Вот-вот, другими словами — ты рождён для Средневековья. — Да, — согласился Пашка. – Как печально, что те времена давно миновали. — Ничуть не бывало, — возразил я. – Страна такая есть, хватит в ней и брани и колдовства, только лежит она за пределами твоего куцего воображения. Хочешь, покажу? Я знаю такие места, где для настоящих парней всегда найдётся масса приключений. Ребята переглянулись. Ах, если бы всё это не было выдумкой! Если бы им удалось попасть в такое место, где правит волшебство, и где юноша может показать себя настоящим мужчиной. А я раззадоривал: — Мне бы сейчас лодку.… Хотите со мной? А если представить,… если хоть на минуту представить, что это правда. — Не верю ни одному твоему слову, — заявил Гошка, — но как здорово врёшь! — Но если бы это было правдой, ты хотел бы туда попасть? — Да. — Тогда поторапливайся! Сбегай домой, возьми у деда Калмыка ключ от лодки, и всё, о чём ты мечтаешь, я покажу тебе наяву. И Гошка действительно побежал домой, хотя какой бег у хромого от рождения парня. Главное, он ни чем не рисковал, а упустить такую возможность прихватить меня на хвастовстве он не хотел. И ещё были в душе его сомнения — а вдруг я и, правда, бываю в другом мире, ведь откуда-то же беру сюжеты для бесконечных историй, которые рассказываю охотно по первой просьбе своих друзей. Одну из таких историй придумал и рассказал, пока его не было. Гошка приковылял бледный и выглядел таким ослабевшим, как будто не ключ в кармане принёс, а саму лодку, да не волоком, а на плечах. — Что случилось? Он покачал головой: — Ничего страшного. Всё уже позади. Пошли, ключ я взял. Голос его всё ещё дрожал от пережитого физического или нервного напряжения, а когда мы шли берегом к лодочному приколу, он хромал сильнее обычного, просто припадал на сухую ногу. — Ты с чего, Гошка, такой? Он поднял на меня очень строгий взгляд: — Смотри, Толька, если наврёшь…. Я посмотрел на него с некоторым сомнением. — Надеюсь, мир, который я покажу, оправдает твои ожидания. Будь готов — он порой преподносит очень даже неожиданные сюрпризы. Там собрана вся нечисть на любой вкус – пираты, разбойники, колдуны и оборотни. Не говорю уже о водяных и русалках. — Ха! Мне просто смешно! – воскликнул Пашка Сребродольский. – С твоими колдунами и пиратами управлюсь в два счёта. Ты лучше, какого дракона придумай… сочинитель наш. Я покачал головой: — Не хвастай раньше времени. — Ну, если ты не врёшь, то увидишь, что я действительно рождён для славы. Что вся твоя хвалёная нечисть создана лишь для того, чтобы я мог прослыть их победителем. Да здравствует Великий Воин всех времён и народов Батыр-Паша! Он запустил комком засохшей грязи в чайку — и, правда, чуть не попал. — Посмотрим, — сказал я. – Не сомневаюсь, что тебе придётся в самое ближайшее время поубавить свой пыл. Нам придётся пересечь море Мрака. Оно просто кишит опасностями. Бородатые пираты, болотные драконы, гигантские змеи, водовороты – ловушки водяного… — всего не перечесть. Скоро всё увидим и проверим, так уж этот мир подходит для тебя, а ты ему. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() 4 Лука знал, что ярости надо давать выход, иначе она захлестнёт всё сознание до беспамятства. И кто знает, что могло бы случиться с ним, возбуждённым до крайности, заблудившимся в чужом равнодушном городе, если бы не встретился ему этот солдат-пехотинец. Был он невысок, худ, с заострённым, как у лисы, лицом и подозрительным взглядом маленьких мутных глаз, в донельзя заношенной форме рядового. — Земеля! – он поймал в воздухе Лукьяновскую пятерню и крепко сжал её – Порасти травой на веки вечные могильный холмик мой! Наконец-то, хоть одно человечье лицо среди этих узкоглазых морд. А я уж думал — куда попал, и как отсюда выбраться? Хожу словно немтырь среди мумий – не я ни слова, ни мне полслова в ответ. Да и как их с япошками различать-то: что те, что эти – один хрен. Я уж думал рвать отсюда без оглядки — лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь трупом, да тут ты нарисовался. Говорил он быстро и много, совсем не оставляя Луке возможность вставить словечко. Наконец выпустил Лукьяновскую руку и ткнул пальцем в кобуру: — Ты при пугаче? А я гол, как сокол. Младший лейтенант и сам был несказанно рад встрече с русским человеком, но панибратство солдата его коробило. Сказал довольно холодно, прищурив глаза: — Будьте любезны сообщить свою фамилию и номер части. Конечно, сказал это лишь ради порядка, но уже начал подозревать, что солдат – это ещё тот фрукт. Он был настолько верченый, нахрапистый, что на язык само просилось – «блатной». Лукьянов сразу почувствовал — с таким человеком в любое время может что-нибудь произойти и, вероятно, ещё произойдёт. Во всяком случае, Лука так полагал. Чем больше младший лейтенант в бойца вглядывался, тем больше он его настораживал. — Да Колька я, Корсак, — солдат и не обратил внимания на отчуждённость офицера. – В штурмовом батальоне меня каждый знает. Он не сказал в «штрафном», но Лукьянов и без того уже знал, с кем имеет дело. А солдат всё тормошил и тянул его куда-то, всё говорил и говорил: — Брось, мамлей, в роте будешь командиром, а теперь мы – двое наших, среди своры ненаших, этих ходячих жмуриков, которых грех не пощипать. Бегут самураи – войне конец и скоро домой! Что же мы, с голым брюхом и пустыми карманами вернёмся что ли? Жене иль невесте своей стреляные гильзы повезёшь? Соображай, мамлей. Он с нетерпением ждал ответа и вглядывался в Лукьянова. А тот, смущённый, не знал, что и ответить. На что же это его подбивают, на мародерство? Так надо взять эту штрафную суку на мушку и доставить куда следует. А куда следует? Он и дороги-то к своим не знает. Должно быть, очень растерянный и жалкий имел вид — то бледнел, то краснел и никак не мог на что-нибудь решиться. — Брось ломаться, пошли, — Корсак потянул Лукьянова за собой и на ходу тараторил. – Ты, наверное, сюда на машине добирался? А мы пешкодралом. Потом патруль зашухерел — кто куда, и я один остался. А один без пушки куда сунешься? С блатными нужен особый тон, думал Лукьянов. — Ты из штрафников что ль? – сквозь зубы процедил он, считая, что такая манера разговаривать свидетельствует о силе и внушает страх. — Для тебя я – Колька Корсак, русский солдат, и этого вполне достаточно, я думаю, чтоб держаться здесь друг за друга. Стоп! Смотри, как это делается. Он отпустил рукав гимнастёрки, за который волок младшего лейтенанта и ловко вырвал у идущей навстречу женщины большую чёрную плетёную сумку. Китаянка не произнесла ни звука, не сделала ни малейшего движения, только испуганно смотрела, как русский солдат копался в её вещах. Ничего заинтересовавшего Корсака в сумке не нашлось, и он вернул китаянке её имущество. Она пошла дальше, искоса бросив на младшего лейтенанта мимолётный взгляд. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Откуда – бытовая вода циркулирует по замкнутому кругу. Однажды она подставила руки струям фонтана и огорчилась. — Что не так? — Это не настоящая вода. Свози нас на реку. — Обязательно, но сейчас надо ехать на премьеру в МХАТ. Билли: — Чего боишься? — Остаться с лягушачьей кожей. — Вернёшься за царевнами в Кощеево царство. — Как бы сам не нагрянул, ни к ночи будь помянут. На исходе месячного пребывания в Первопрестольной Электра однажды не поднялась с кровати. — Билли?! — Хитрит. Я к ней: — Что случилось, дорогая? — Мне нужна природная вода. Отнекиваться и противиться, не было смысла. — Едем. И привёз их на Патриарши пруды. Электра, как была в золотистых босоножках и белых брючках, так и пошла по ступеням вниз. Вот она уже по колена в воде. Оглянулась – в глазах растерянность и тревога. — Что не так? — На Острове никого нет. — Они здесь? – повертел головой, подозрительно озирая прохожих и отдыхающих на лавочках. — Их нет нигде. Что-то случилось. И Диане: — Ты чувствуешь? Дочь следом за ней шагнула по гранитным ступеням. — Нет! – я подумал, что может произойти в следующее мгновение – они растворятся в воде и со скоростью света перенесутся на ту сторону Земли, оставив меня на гранитном парапете. А на острове неизвестно, что случилось. Сбежал в воду и схватил их за руки. — Летим вместе и немедленно. Не бросайте меня здесь. И Билли: — Гони сюда крылатую лодку. Скучающий москвич облокотился на чугунные перила: — Эй, тундра, если хотите по воде гулять, снимите обувь. …. Гидросамолёт снизился на подлёте, коснулся воды в горловине лагуны, пересёк её, гася скорость, заскрипел прибрежным песком. Откинулся люк-трап. Мы ступили на Коралловый остров. Ярилось солнце в зените, вода лучилась от него. Шелестели пальмы кронами, бесились птицы в их сени. Всё было как всегда, но как-то по-иному — тревогой звенела округа. Это даже я почувствовал. Электра замерла на полушаге. — Никого нет. Пустота. — Может быть…, — хотел сказать: «на той стороне острова», но Диана резко взмыла над головой и сбила с мысли. Как вихрь, полетела над побережьем, и одежды трепетали от встречного напора. Скрылась за пальмами, а потом…. Это была не электрическая лампочка – взрыв гранаты чуть не разнёс мне голову на куски. — Здесь!!! Мы не умели летать, как наша дочь. Мы бежали с Электрой, увязая в рыхлом песке. Бежали и гадали – что там обнаружила девочка? |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() Чёрная крыша быстро нагревалась под солнцем, и подступал час, когда духота на чердаке становилась невыносимой. Пора было спускаться на грешную землю. Но я медлил, размышляя. Родители, конечно, на работе, но вот сестра… Она была на четыре года старше меня и в той поре девичьего цветения, когда настроение меняется мигом на противоположное буквально из-за всякой ерунды. Однажды я стибрил её личный дневник и прочитал. Запомнились две фразы: «Не видела Его уже четыре дня – хочется плакать и кусаться…. Тотошку точно придушу…». Тотошкой был я, а она, конечно, Элли из любимой сказки. С тех пор стал сестры побаиваться, и не чесал язык, прежде не изучив пути отхода. Можно было и сейчас улизнуть тайком на улицу, но голод давал себя знать. Критически осмотрев руки и особенно ногти, после глубоко вздоха великомученика, отправился в дом. 5 Знаете ли вы, что такое солончак? Если не знаете, то загляните в энциклопедию — там всё мудро написано. А я знаю, что это пятно соли на земле, и ещё – что это след Великого Ледника, когда-то прошедшего нашими местами. Земледельцы его не любят, а для нас он создал ещё одно чудо Займища. Береговая линия поделила его пополам, и то, что досталось суше, было настоящим пляжем. Пусть не Гавайским, но очень даже пригодным для игр и для отдыха – чистый белый глубоко прокалённый песок без единой травинки. Таким же было и дно – плотным, песчаным. Вода – чистая, без тины и водорослей, даже пиявки здесь не водились, даже телята обходили это место. А на губах после купания чувствовался привкус соли. Лучшего места для сборища и впрямь было не сыскать. В любой час дня здесь людно. Отсюда начинались все наши походы. Здесь поджидали меня друзья, потому что я – заводила. И сегодня здесь — хромоногий Гошка Балуев, добродушный толстяк Вова Нуждин и крючконосый, похожий на индейского вождя, Паша Сребродольский. Кроме них ещё мелюзга, которая копошилась в сторонке и заходила в воду, когда старшие загорали на берегу. Тёплое солнце грело моё тело, а над головой плыли большие серо-белые облака, и по цвету их можно было судить, что близился полдень. Ленивыми порывами задувал ветер, должно быть, южный, так как в нём был привкус жилья, а также медовый аромат садов, к которому неведомо откуда примешивался запах чеснока. Было чувство, будто я вернулся домой после дальней дороги. Так устал после купания, что хотелось только одного – не двигаясь, лежать на спине и смотреть на медленно бегущие облака в голубой небесной вышине. Показалось, кто-то окликнул меня по имени. Сделав усилие, поднял голову и огляделся. Вовка Нуждин, ясноглазый, с длинными ресницами, с румянцем, полыхавшим на круглых щеках, запрокинув голову, смотрел в небо. Потом перевёл взгляд на воду, берега. И при этом медленно, как шаман заклятия, произнёс: — Солнце… небо… берег… вода… — Ты часом не бредишь? — спросил Пашка. – Может, перегрелся? — Нет, с чего ты взял? Посмотри, какая красота! Как говорится, кто вчера умер – сегодня жалеет. Нет, определённо сегодня самый шикарный день всех времён и народов. Должен же такой когда-нибудь случиться. Почему не сегодня? И Пашка согласился: — Хорошо-то как, Господи! Истинно – рай земной. — А мне не нравится, — заявил Гошка, откусив заусенец с ногтя. – Жизнь идёт слишком гладко, никаких приключений. Она становится интересней, когда случаются всякие неожиданности. — Боюсь, и ты прав, — согласился Сребродоля. – Всё дело в том, что мы родились не вовремя и мучаемся в этом наидурацком из миров. Лично я душой принадлежу эпохе мечей и колдовства, а не нынешней, ракетно-космической. Мой век – век топора, век копья, век волхвов, век рыцарских поединков. Сумерки времён. Уверен, что в том мире я чувствовал бы себя как дома. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() «Ходовой товар – доски на гроб, — с напускной злобой подумал Лукьянов, чтоб вконец не рассиропиться и не оторваться в мыслях от войны. – А может, они не хоронят покойников, а сжигают? Или это индусы? Чёрт их разберёт!» Он пересёк двор и вновь оказался на душной от асфальтовых паров улице, многолюдной и чужой. Ему, сельскому уроженцу, более по сердцу были маленькие дома окраины, островерхие, с газонами под окнами и огородами на задах. Разноцветные – коричневые, розовые, жёлтые – они кокетливо выглядели под яркими лучами солнца и, наверное, блекли в ненастье. Лукьянову захотелось пить. Вот уже полчаса его мучила жажда. Ему было слишком жарко, и он чувствовал себя неловко среди людей не говорящих по-русски — они-то все были здесь у себя дома, знали, где попить, где, при случае, нужду справить. От жажды у него пересохло горло. С тротуара в окнах квартир он порой видел маленькие чашки в руках пьющих, графины и цветочные вазы с водой, а на улице, как на зло, никто не пил, не торговал напитками, не было и намёка на колодец или водоразборную колонку. Никак не мог он насмелиться войти к кому-нибудь и попросить воды. Эта робость приводила Лукьянова в бешенство. Разве не его товарищи освободили этот город? Где же должное почтение к победителям? Ему казалось, что китайцы смотрят на него пренебрежительно, чуть ли не с усмешками. Небось, перед самураями ниц падали? От этих мыслей неожиданно, без всякой определённой причины вдруг потерял веру в себя. Это случалось с ним и раньше. Но теперь было обиднее всего. Его личное покорение Мудадзяна не состоялось. В конце концов, что ему здесь надо? Ровным счётом ничего. Не пора ли вернуться и отдохнуть после бессонной ночи? Свернув на перекрёстке, чтобы не поворачивать на месте, Лукьянов вдруг понял, что не знает дороги назад. Пошёл наобум, стараясь держать солнце за спиной. На душе его кошки скреблись. Он испытывал то чувство раздражения, которое бывает у людей после долгих дней предгрозовой жары, когда они становятся похожими на рыб выловленных из воды. Разница заключалась в том, что здесь он был единственным в таком состоянии. В воздухе не чувствовалось даже намёка на грозу, небо над Мудадзяном было безоблачным, красивого голубого цвета, без малейшего лилового оттенка, и только изредка на нём появлялось лёгкое белое облачко, напоминающее пушинку, вылетевшую из перины. Минутами Лукьянов ловил себя на том, что с ненавистью смотрит на проходящих мимо китайцев. А затем его вновь охватывало чувство собственной немощности, которое камнем давило на желудок и придавало ему вид испуганного и подозрительного человека. Люди, встречавшиеся ему, казались слишком благополучными и уверенными в себе, чтобы быть вчера подневольными и только нынче освобождёнными. И, кажется, они его жалели – одинокого молодого офицера, заплутавшего в чужом большом городе. Ему хотелось спать. Ему было жарко. Он умирал от жажды. — Дикари! – ворчал он себе под нос, свирепо вглядываясь в лица встречных людей. Он стал думать о том, что они едят лягушек, червей и прочую мерзость. Чтобы запугать жажду, убеждал себя в том, что и воду они пьют тухлую, болотную, а может – просто ополоски. Такую воду он не стал бы пить, несмотря ни на что. Лукьянов так увлёкся своими мыслями, что теперь и воздух, ему казалось, имел тошнотворный привкус. Ничего не попишешь – заграница. Отношение толпы к нему заметно изменилось. Под его злобными взглядами прохожие съёживались, как испуганные животные, и тем тревожнее звучала за его спиной их сухая чёткая речь, как хорошо смазанный пулемёт. И он уже не мог смотреть на них дружелюбно. В душе его заклинилась ненависть. Какое-то непередаваемое чувство вызрело в нём, словно Лукьянов угодил в огромную сеть, сплетённую пауком-великаном, и эта сеть начинает медленно его душить, и всё больше ему казалось, что он уже начал в ней задыхаться. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Узнаёшь кого? Сорока, — окликнула Жанна Викторовна шахматистов. – Алекс Гладышев вернулся. Лысый мужичонка отмахнулся – не мешай. Оптимизаторы лежали на столе – игра была честной и азартной. — Сорока? – удивился я. – Как изменился. — Ты на себя давно заглядывал? Седой, как лунь…. Ах, ты, Жанка-катаржанка — я себя молодцом считаю, добрым молодцем. Она позвонила в дверь минут через двадцать после моего возвращения. Принесла домашний квас, затараторила с порога. — Моя жена и дочь, — представил гостей. Жанка увидела и прикусила язык. Поставив банку с квасом, засобиралась обратно. В дверях ядовито прошипела: — Ты, Гладышев, хрен, когда помрёшь. Я за разъяснениями: — Билли, что происходит? Они состарились и скоро умрут? — Да Бог с тобой — это образы. Так им удобней существовать в выбранной среде. Дворовый авторитет Сорока теперь его общественное мнение – ну, как тут без лысины с очками. Жанна Викторовна отыскала сына в Африке, многодетного многожёнца, и теперь ворчливая бабушка. Почти с испугом: — И я такой же? — Седые волосы, обветренное лицо – ты воплащение мудрости и мужества. — А ты – придворного льстеца. Диана разместилась в Настиной комнате, а мы…. Когда-то она была нашей с Дашей спальней, теперь Электра отдыхает на моей руке. — Тебе нравится квартира? Она трётся щекой о трицепс. — Поселимся здесь? Будем ходить в театры, музеи, гулять по Москве, любоваться её ночными огнями и любить друг друга. — Согласна, — шепчет Электра. Она учится говорить. И голос её напоминает Дашин. Я вдруг подумал, что только с моей венчанной женой был по-настоящему счастлив. Теперь это чувство возвращается. В углу что-то шевельнулось. Мне показалось, Даша сидит в кресле. С печалью смотрит на нас, а на губах усталая улыбка. — Милая? — Ты счастлив? — Кажется, да. — Можно я с вами прилягу? Вместо ответа откинул руку на подушку, предлагая примостить голову. Почувствовав на ней тяжесть, потянулся к Дашиным губам. — Ты спи, спи, — шепнули они. И я уснул…. Гостей столицы надо развлекать. На весь месяц составил план культурных мероприятий. Походы в театры, на выставки, по историческим местам. Вылазки в злачные места. Набеги на…. чёрт знает, как они теперь называются…. там, где придумывают и демонстрируют стильные одежды. Музеи влекли Диану, Электра там грустила. — Что не так? – спрашиваю. — Были люди, а теперь останки. — Память, — поправил я. — О нашем народе не останется памяти на Земле. — У вас ещё всё впереди. Электра подолгу и с удовольствием плескалась в ванной. — Билли, у неё есть контакт с островитянами? |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() Отец отпустил меня с колена, достал папиросу, прикурил. — Нет, — сказал я. — Да, — возразил отец. – Я был бы глупцом, если б не видел твоей мудрости. Она заложена в тебя природой и даётся без всяких усилий. — Это значит, — я ковырнул землю кедом. – Жить не думая – это счастье? — Правильнее — жить без сомнений, в согласии с самим собой. — Чудно, — хмыкнул я после долгой паузы. – Сегодня ночью ты сказал мне больше, чем за всю предыдущую жизнь. Мне хочется, чтоб ты был счастлив, пап. Я проклинал слёзы, выступившие на моих глазах. — Со мной будет всё в порядке, сын. — Я готов сказать и сделать всё, чтобы ты был счастлив. — Толя, Толя, — отец затянулся папиросой и смотрел, как тает в воздухе её дым. – Скажи мне, что я буду жить в твоей памяти после своей смерти и до твоей — это меня вполне устроит. Его голос, подумал я, он такого же цвета, как его волосы. — Пап, послушай! Ты будешь жить вечно. Я обещаю тебе, что буду хорошо учиться, поступлю в институт и напишу о тебе книгу. О тебе узнают и будут знать люди спустя много-много лет — то, что ты пережил, очень интересно и поучительно. — Что ещё? — Я люблю тебя. Он обнял меня и похлопал ладонью по плечу: — После таких слов, никаких книг не надо. Час был поздний, ночь на исходе, сказано достаточно, мы чувствовали, что теперь уж точно надо идти спать. 4 На рассвете по каменным небесам прокатилась, рассыпая снопы искр, колесница Громовержца. После грозы дождь ещё долго мягко падал на рубероидную крышу, журчал в водосточной трубе, говорил капелью на диковинных языках под окном чердака, за которым я смотрел розовые сновидения, выбираясь из одного, примеряя другое, и убеждаясь, что все они скроены из одной и той же ветхой ткани. Случаются поздним утром такие часы, когда воздух делается как-то чище и светлее, небо ярче, и солнце светит по-праздничному. Ночные тучи уползают, как серые старые змеи, куда-то далеко, и на душе весело, радостно. Тогда птичий гомон звучит звонче и гармоничнее, и золотые пылинки в дружески тёплом луче солнца, протянулись от дыры в крыше до глиняного пола чердака. В этот час я проснулся на своём ложе из резиновой лодки, устеленной старыми тулупами и таким же одеялом. Лодка эта была когда-то камерой колеса огромной машины, наверное, БЕЛАЗа, но умелые руки отца стянули её ремнями в овал и в центр поместили доску, как днище. Её легко можно было, спустив воздух, уложить в мешок и возить на мотоцикле даже без тележки. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Запоздалый холодок облизал спину младшего лейтенанта. Впервые в жизни в него стреляли, и это чудо, что он ещё жив и даже не пострадал. Он не стал скрывать свою растерянность, заглянув в лицо Сычёву — вот, мол, брат, как бывает. Ефрейтор выставил вперёд большой палец — порядок, командир! Т-34, вздымая облака пыли, бездорожьем, напрямик рванул в Мудадзян. 3 Бригада расквартировалась на северной окраине города. Едва успели доложиться и позавтракать, пришёл приказ: по одному человеку с экипажа в патруль – город прочёсывать. Лукьянов оглядел своих орлов. Агарков ничего не сказал, только отрицательно качнул головой и отвёл глаза. Сычёв, тот наоборот, даже скуксился и заканючил: — Товарищ младший лейтенант, у вас и так свободный выход, а я в кои веки ещё раз попаду. — Чудак человек, — для порядка осадил его Лукьянов. – В город-то с оружием пойдёте, не в театр — там япошек полно недобитых, да и наших-то, штрафников, в штабе говорили, поубегло не мало. — Ну и что, посмотреть охота. Домой вернусь и рассказать нечего: слева броня, справа броня, а сверху – простите – ваша задница. — Иди, — махнул рукой Лукьянов. – Что с тебя возьмёшь? Сычёв ушёл, переодевшись, почистившись, прихватив автомат. Агарков для приличия повозился с железяками, поурчал двигателем и завалился спать. Лукьянов остался один и загрустил. Был полдень. Чем заняться? Пойти послушать, как друзья-командиры о бое балаболят? Нет уж, только не это – быть посмешищем! Может и правда в город смотаться? Машины с патрульными уже ушли, да тут и пешком рукой подать. Чуть побаливала голова. Он подумал, что ко всем неприятностям последних суток не хватает только простуды. Решил — пойду, пройдусь немного, а потом завалюсь спать. Шёл и убеждался: никакой экзотики в прифронтовом городе нет – грязь и мерзость сплошь и рядом. Первой повстречалась ему китаянка в самом странном, какое когда-либо видел Лукьянов, одеянии. Желтолицая, неопределённого возраста. Младший лейтенант подметил, что он гораздо больше уделил ей внимания, чем она ему. Отметил на будущее: надо сдерживать своё любопытство и не разевать рот, как Ивашка-дурачок в тридевятом царстве. За типично китайскими домами с островерхими крышами окраины потянулись многоэтажки, на улицах – асфальт и тротуары. Улицы пахли нагретой за утро пылью. Машин на дорогах не было, повсюду играли дети, а наблюдавшие за ними родители вышли подышать свежим воздухом и расселись на стульях прямо на тротуаре. Перед ними на лотках всякая всячина – от еды до побрякушек – за одно и торговали. Переговаривались меж собой, громко зазывали прохожих взглянуть на их товар. На русского офицера обращали внимания не больше, чем на других. Было очень тепло. Лукьянов снял фуражку и нёс её в руках, как горожанин на воскресной прогулке. Издалека доносились звуки аккордеона. На одном балконе целовалась парочка. И вообще, трудно было поверить, что ночью за этот город шёл жестокий бой — не видно следов разрушений, и жители были не очень-то напуганы на вид. Лукьянов свернул в какую-то арку и оказался во внутреннем дворе. Он показался уютным. Между плитами кое-где даже пробивалась травка. Солнце ярко освещало жёлтую штукатурку фасада. В глубине двора в открытой двери низенького сарайчика-мастерской столяр строгал доски. Они пахли свежестью, а рядом в самодельной коляске спал ребёнок, за которым смотрела мать, выглядывая время от времени из окна второго этажа. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Чего ты их так боишься? Ведь они отпустили с тобой дочь. И зла не таят. — Не знаю. Чем дальше мы от них будем, тем спокойнее на душе. — Думаю, в Москве будешь недосягаем. — Тогда чешем в Первопрестольную. Мы спали, а летающая «водомерка» перенесла нас под самые стены Кремля. — Ух, ты! – Диана задрала голову на башни и бойницы, стоя солнечным утром на плоскости крыла. – Эта крепость? Ей тыщи лет? Я ковырялся в ящиках с тряпками, думая, во что же принарядить Электру, чтобы её прозрачность не бросалась в глаза. Остановил Билли: — Не надо суеты. Виртуальный гений не терял времени на запястье моей возлюбленной — Электра вдруг возникла перед нами в первозданной красе. — Ой, мамочка! – захлопала в ладоши, запрыгала Диана. Виновницу внимания заинтересовала собственная тень. Она опустилась на корточки и осторожно погладила дюралевую поверхность крыла. Дочь сменила меня в гардеробных изысканиях. А я с удовольствием любовался совершенными чертами, облекшими телесность. Будто слеп был и вдруг прозрел, и увидел, что любовь моя — красавица. Отступила горечь, копившаяся последние месяцы. Жизнь снова обретала цвет и перспективу. Мы прокатились по Москве на такси без водителя. — Это красивейший город Земли и столица могущественнейшего государства с тысячелетней историей. — Ну-ну, — похрюкивал Билли в моём сознании. Да я привык и не обращал внимания. Наш тихий старый дворик. Подъезд, площадка лестничная, стальная дверь…. Как открыть без ключа? Билли: — Пальчик приложи к кнопке звонка. Приложил – трелей не услышал, а замок щёлкнул, открываясь. С волнением переступил родной порог. — Вот мы и дома. С Дашиных похорон здесь не был. Всё, как прежде – мебель, запахи, гитара на стене. Усадил дам за семейные альбомы с фотографиями и с удовольствием комментировал. Надумал угостить. — Хотите квасу, настоящего московского кваску? За углом раньше торговали из жёлтой бочки на разлив. Подхватил бидончик и вниз. Во дворе встретил измождённую седую женщину в очках. Что-то знакомое. Жанка? Или не Жанка? — Жанка? — Жанна Викторовна, — женщина приподняла очки, вглядываясь. – Алекс? Ну, точно, Гладышев. Какими судьбами? — Да вот…. — Насовсем? Женат? Вдовствуешь? Помнишь — обещал. — Не помню, женат. — Сволочь, — прозвучало добродушно. — Я за квасом. — За каким квасом? Ты с луны свалился или в детство впал? — Нет бочки? — Принесу я тебе квас – приглашай в гости. — Приглашаю. Мы стояли, переминаясь, подыскивая тему разговора. — А двор почти не изменился, — сказал я. – Коробка хоккейная цела, в беседке старики с шахматами. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() На лестнице, ведущей под крышу сарая, служившую мне спальней, кабинетом и хранилищем всех моих сокровищ, сидел, покуривая, отец. Можно было подумать, что он дожидается меня, убежавшего от всех домашних забот. Ведь я не помог ему выбрать рыбу из сетей, матери – пригнать корову, которая после табуна и вечерней дойки ещё пасётся по-над берегом, сестре – полить грядки. Можно было подумать, что меня ждёт взбучка, и чем позже я явлюсь, тем яростнее она будет. Но это было не так. Я знал, всегда перед ненастьем у отца ныли фронтовые раны. От этого он мучился бессонницей, бродил вокруг дома и беспрестанно курил. Некоторое время мы созерцали друг друга молча. Мужчина и мужающий мальчик. Мы были дружны, когда расставались, только что не пели вместе. Не зная его нынешнего настроения, я спросил осторожно: — Пап, а я хороший человек? — Пожалуй, да, конечно же, хороший. — Это… это поможет мне, когда я попаду в какой-нибудь переплёт? — Поможет. — Этого мало, пап. — Мало, чтобы ты был спокоен за своё тело. Зато важно для твоего душевного покоя. — Но иногда, пап, разве тебе не бывает так страшно, что и… — … и душе нет покоя? – отец кивнул, и на лице его расплылась улыбка. — Пап, — чуть слышно произнёс я, — а ты хороший человек? — По отношению к вам с сестрой и вашей матери стараюсь быть хорошим. Но нет человека, который был бы героем в собственных глазах. Я знаю себя ни один десяток лет, сынок. Знаю о себе всё, что только стоит знать… — И что в итоге? — Сумма? С учётом всего, а ведь я стараюсь не высовываться и помалкивать, пожалуй, всё в порядке. — Тогда почему же, папа, — спросил я, — ты несчастлив? — Лесенка у сарая в… так, поглядим… в половине второго ночи… не самое подходящее место для философских бесед. — Мне просто хотелось знать… Долго царила тишина. Отец вздохнул. Взяв за руку, он потянул меня к себе, усадил на колено, обнял за плечи. — Ладно. Твои мать с сестрой спят. Они не знают, что мы с тобой здесь разболтались. Можно продолжать. Так вот, давно ли ты решил, что быть хорошим человеком – значит быть счастливым? — Всегда так думал. — Теперь научись думать иначе. Иной раз человек, который кажется тебе самым счастливым во всём мире, который шире всех улыбается, и несёт на себе самое тяжкое бремя греха. Он всласть поразвлекался и вдоволь погрешил. А люди очень любят грешить. Толя, уж поверь мне – если бы ты знал, как они обожают грех во всех его видах, размерах, цветах и запахах. Бывает, человек предпочитает насыщаться не за столом, а из корыта. С другой стороны, несчастный, бледный, замкнутый, который кажется тебе воплощением греха и порока, вот он-то нередко и есть хороший человек. Хороший, сын, потому что быть хорошим – тяжелейшее занятие. Быть хозяином кабанчика куда труднее, чем кабанчиком.… А как прекрасно, если бы ты мог просто быть хорошим, поступать достойно, не думая об этом постоянно. Но ведь трудно – правда же? – знать, лёжа ночью в постели, что в столе остался последний кусок торта, не твой кусок, а ты не можешь глаз сомкнуть, так тебе хочется его съесть, верно? Или в жаркий весенний полдень ты в школе прикован к парте, а там, вдали, струится через камни прохладный чистый поток. Мальчишки за километр слышат голос прозрачного ручья. И так минута за минутой, час за часом, всю жизнь без остановки, без конца, сию минуту и в следующую секунду, и в следующую за ней. Часы, знай себе, тикают, предлагают тебе выбор – быть хорошим, быть плохим: тик-так, тик-так. Спеши окунуться или сиди и потей, спеши к столу или лежи голодным. Теперь сложи все реки, в которых ты не плавал, все торты, которые ты не отведал, с твоими годами, и накопится уйма такого, что тобою упущено. Однако, ты утешаешь себя, говоря — чем чаще ты мог искупаться, тем чаще рисковал утонуть, и столько раз мог подавиться чужим тортом. С другой стороны, сдаётся мне, из-за простой дремучей трусости ты можешь слишком многое упустить, страхуясь, выжидая. Взять меня – женился я очень поздно. Сначала война задержала, потом госпиталя. А потом, с возрастом, пришли сомнения. Очень уж я боролся сам с собой, считал, что мне не следует жениться, пока я напрочь не избавлюсь от всех изъянов. Слишком поздно до меня дошло, что совершенство невозможно. Ты должен вместе со всеми пробовать и ошибаться, падать и подниматься. И вот однажды я оторвался от этой нескончаемой борьбы и увидел твою мать. Мне тогда стало ясно — возьми мужчину наполовину дурного и такую же женщину, сложи их хорошие половинки и будет на двоих один вполне приличный человек. Так я смотрю и на тебя, сын. Хотя ты всегда носишься где-то, отлыниваешь от порученной работы при всяком удобном случае, я точно знаю, что ты мудрее, лучше, а значит, счастливее, чем мне суждено быть когда-либо. Потому что в тебе мало сомнений. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Вот и теперь очередная самокрутка Сычёва у него во рту, и он красноречиво посматривает на ефрейтора. Этот человек не только приберегал свои папиросы, но и трофейную зажигалку – подарок ветерана-фронтовика, из тех, что пополнили бригаду перед наступлением – никогда не доставал из кармана гимнастёрки. Заряжающий вздыхает, протягивает командиру самодельную зажигалку, а сам снова крутит бумажку трубочкой. Лукьянов с удовольствием затягивается и вместо благодарности рычит на Сычёва: — Вояки, мать вашу. Простояли ночь, прозагарали. Где теперь часть искать? Я ещё вчера должен быть в бою. — Меня там тоже не было, — насупился Сычёв. — Отлично! Отлично, ефрейтор! Поздравляю с боевым крещением! Сколько убито комаров вашей могучей пятернёй? Лукьянов жадно обсасывает самокрутку и добавляет: — Вояки, мать вашу… Ход у танка плавный, похожий на морскую качку, действует на экипаж успокаивающе. Когда едешь, и мысли движутся вместе с тобой. А какие могут быть мысли у двадцатичетырёхлетнего парня? Вот кончится война, что их всех ждёт? Женщины, пьянки, гулянки? А дальше?.. Вообщем, есть о чём подумать. Через час пути снова вынужденная остановка. Впереди дорога вся запружена лошадьми, людьми, подводами – какая-то наступающая пехотная часть. Тридцатьчетвёрка грозно урчит, сигналит – посторонись, дай дорогу! Но тщетно. В бесконечно растянувшемся потоке нет просвета, и никто не обращает внимания на подкативший танк. Бойцы на подводах, идущие пешком имеют одинаковые угрюмо сосредоточенные лица. Агарков высунулся из люка, достал кисет. — Что стал, Кузьмич? – свирепеет младший лейтенант. – Вперёд! Потесни пехтуру. Дави, коль нас не признают. — Оставьте это, — возражает Агарков, занимаясь самокруткой через чур сосредоточенно. Сосредоточенность – это у него профессиональное, и вызвана тем, что взгляд его постоянно нацелен в смотровую щель. В остальном лицо добродушное, есть даже что-то детское в его выражении, несмотря на рыжие усы и вертикальные складки между бровями. Окутавшись дымом, поднимает взгляд на командира, голос усталый, с трещинкой: — Власовцы это, чумные люди, серобушлатники… Лукьянов опять, внимательнее, посмотрел на запруженную дорогу, упёршись в чей-то недоброжелательный взгляд, отвернулся, как вздрогнул, в сторону. Через чур внимательно стал озирать окрестность. Природа здесь была почти девственной – заросшие травой холмы, лощины в кустарниках, густых, колючих. В этих кустах, вполне возможно, прячутся недобитые самураи и целятся сейчас в него из своих дурацких карабинов. Снизу стал толкаться Сычёв. Лукьянов уступил ему люк. — Чего стоим? – покрутил он головой. — Штрафники, — кивнул младший лейтенант на дорогу. – Конца и краю нет, запрудили, мать иху…. А в остальном всё как всегда – как сказал один знакомый лётчик, покидая горящую машину без парашюта… Сычёв спрыгнул на землю, прошёлся, разминая кривые ноги. Он невысок, крепко сбит, широк в плечах. Лицо краснощёкое, тёмные, воспалённые бессонной ночью глаза смотрят на пехотинцев в упор, не мигая, словно они – пустое место: — Штрафники? Наслышан, как они сюда добирались — вокзалы штурмом брали. Узнала Сибирь-матушка, что такое оккупация. — Им, говорят, оружие только перед боем выдают. — Да нет, глядите-ка, приклады вон торчат… — Сдаётся и мне, что они сейчас сами топают, без конвоя. Должно, поблажка вышла… Агарков не принимал участия в диалоге, слушал только, поглядывая на нескончаемый поток солдат. Наконец, приняв какое-то решение, застегнул шлемофон и, махнув рукой Сычёву, — Петька, садись! – нырнул в люк, опустил его крышку. Заряжающий пролез на своё место. Лишь Лукьянов остался торчать по пояс из башни. Танк взревел двигателем и покатился вдоль дороги навстречу потоку, всё ближе и ближе прижимаясь к обочине. Дико-бешено заржала лошадь, шарахнулась, вставая на дыбы. С телеги посыпались перепуганные бойцы. Агарков развернул машину и устремил в образовавшуюся на дороге брешь. Не смотря на всю виртуозность манёвра, гусеницей шкрабнуло по задку передней телеги. Она, деревянно охнув, осела на подломившиеся колёса. В спину бронированного чудовища полетели остервенелые ругательства: — В кишки – душу – бога — рога – мать…! Каким-то невероятным чутьём, даже не оглянувшись, Лукьянов почувствовал, что произойдёт в следующее мгновение. Он ухнул в утробу танка, и вслед за тем будто свинцовыми хлыстами щёлкнули по крышке люка две автоматные очереди. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Она вездесуща. Она питает всё живое и связывает воедино. — Ты говоришь образно – тебя родила прозрачная женщина, а вода дала жизнь Земле. Электра оставила без внимания мои слова. — Я могу войти в воду и выйти из неё в лагуне нашего острова, гораздо быстрей, чем донесла нас сюда твоя машина. — Как это? Плечи, облитые голубым свитерком, чуть приподнялись и опустились – не знаю, мол, могу и всё. — Этак вы и перебрались из джунглей на остров? Вместо ответа Электра окунула ладонь в воду и коснулась моего лица – пальцы были прохладными, но не влажными. Они не смачивались. Они не смачиваются, подумал о прозрачных людях, они пропускают воду сквозь себя как солнечные лучи — отсюда немыслимые скорости в плотной среде. — Здесь другое, — вмешался Билли. – Вода передаёт генетический код электромагнитными волнами, которые обретают телесность в конце стремительного пути. — Прозрачную телесность. — Вот именно. — А я так могу? — Пока нет. — А Президент может? — Стоит только намекнуть, куда явиться — не заставит себя ждать. Тревожным взглядом окинул берега – его нам только здесь и не хватало. Привлёк к груди Электру. — Вода помогает вам поддерживать связь на расстоянии? — Диана сейчас на острове. Это не возможно! Я подскочил, как ошпаренный. Кинул взгляд на солнечную дорожку – дочери на ней не было. А было что-то …. Это её одежда, которая плавала на поверхности, а потом вдруг обрела тело. — Искупалась? – посочувствовал Диане, вернувшейся к нам на берег. – Переоденься в сухое. — Билли, — когда девочка ушла к гидросамолёту, — где её оптимизатор? — На дне Байкала. — Как простой перстенёк…. Не стыдно? — Увы. — А перед контактором устоит? — Поручиться не могу. И я побрёл следом, порылся в ЗИПах самолёта, предложил Диане другой браслет. — Надень, ребёнок. — Ой, папка, прости, я потеряла твой подарок. Звёзд, отражённых в Байкале, мы не увидели. Солнце скрылось, и из распадка на остывающую гладь потёк туман. Клубился, льнул к воде, а, набравшись сил, пошёл в приступ на сопки. Окрестности потеряли очертания, и небо растворилось в мареве. Такое же на душе. — Идёмте спать, – расстроился я. — А я всё вижу, — капризничала Диана. – Могу вам рассказать. — На самолёте расскажешь. В крылатой машине дочь откинулась в кресле и смежила веки – дуется. Электра избавилась от одежды – уснуть мешает – и пропала с глаз. Я проверил запоры. — Раньше ты смелее был, — фыркнул Билли. — Раньше у меня не было врагов, а тебя считал Всемогущим. — Что изменилось? — Да брось. С Костиком прокол, теперь прозрачные…. Где от них укрыться, если они вездесущи, как вода? |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() - Зачем мне врать-то? — А зачем же волк хвост в щель просунул? — Овец пугал. Метнуться они в дверку, сшибут и в поднавес. А там он – цап-царап… — Какой хитрый! — Хитрый, верно. Только на беду его Фёдор случился. — А разве ж можно из шкуры выпрыгнуть? – допытывался я. — Со страху, брат, всё можно.… Один, слышь, мужик с лодки упал, а пиявок страсть как боялся. Дак из воды выскочил, и как посуху.… Жарил, только пятки сверкали, до самого берега, и про лодку забыл…. Я верил и не верил, любуясь, смотрел на воду, как тиха она при закате солнца, как на изумрудной глади её играют золотистые отблески. В небе, между тем, шло тяжёлое, драматическое противостояние — натруженное солнце стремилось скрыться за горизонт, а тяжёлые, плотные, с фиолетовым отливом тучи, словно бы блокировали его у кромки земли, не пускали. Начал я с того, что стоял июнь, неповторимая для мальчишек пора. Конечно, все месяцы хороши, но бывают лучше, бывают и похуже. Возьмём, сентябрь – плохой месяц: начало учебного года. А теперь, август – хороший месяц: до школы ещё есть время. Июль, нет сомнения, — просто отличный месяц: школа где-то за горизонтом. Июнь, тут уж всякому ясно, июнь – лучше всех: двери школы наглухо захлопнуты, и до сентября не меньше миллиона счастливейших минут. В июне-то и случились все мои приключения. Но не буду забегать вперёд. Лишь только лодка коснулась носом берега, бумажным змеем, подхваченным вихрем ветра, я сорвался прочь. Провожая взглядом мою спину, отец, должно быть, давил в себе желание сорваться с места и бежать рядом со мной вперегонки. Он был романтиком — я знал. Без моих рассказов он ведал, что делает с пацанвой ветер, куда увлекает её – во все потайные места, которые для него-то совсем и не были потайными. Где-то в душе его скорбно колыхнулась какая-то тень, заглушая боль от печали. Печали, которая заставляла его быть взрослым – не спеша примкнуть лодку, собрать в мешок сети и важно шествовать домой. Отец скучал без меня, я знал. Он говорил — бывает, глядишь на проходящих мимо мальчуганов, и на глаза навёртываются слёзы. Они чувствуют себя хорошо, выглядят хорошо, ведут себя, как хотят. Они могут писать с моста на проходящие вагоны или стибрить шоколадку с витрины магазина. Им всё прощается, потому что они – пацаны. Они растут, как буйная трава в придорожной канаве, и не знают того, что будет завтра. А он знает, потому что взрослый и умеет думать. Вон бежит его сын. На ходу бросает камень в заброшенный сарай, разбивает окно. Господи, как тут не вспомнить, что жизнь вертится по замкнутому кругу и топчется на месте лишь потому, что мудрости не хватает времени, а юности ума. Об этом думал мой отец, возвращаясь с рыбалки. Но вслух не сказал ничего — некому было, да и незачем. Он шёл с мешком за спиной, прислушиваясь к себе – не колыхнётся ли снова в душе скорбная тень, шурша сложенным в кучу хворостом, который потух, так и не разгоревшись. 3 Я убежал на закате, а вернулся домой заполночь. Темнота благоухала ароматом цветущих садов. Пахло так, словно за околицей раскинула свои тропические берега Великая Амазонка. Почему это, спрашивал я себя, перелезая забор, никто не догадывается, что дикие, неизведанные джунгли рядом – только чуть добавь фантазии. Царило поистине какое-то промежуточное время между сном и явью, и мысли мои уподоблялись то косматой дворняге, оставшейся за забором, то шаловливой кошке, сладко дремлющей – я знаю – на моей подушке. Время ложиться спать, а я ещё медлил, тихонько брёл меж грядок от дневных приключений к ночным грёзам. Хотелось ещё многое рассказать, но некому. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Катерина справила нужду и нашла время окликнуть соседа: — Что, Фатеич, на работе дурака провалял, так на пенсии покоя нет – мозоли перед страшным судом набиваешь? Лукьянов надвинул потёртую кепочку на самый лоб, из-под козырька глянул на соседку: — Боже мой, как жизнь коротка и неинтересна, когда всё о ней наперёд знаешь…. Куда ей, неграмотной поломойке тягаться с бывшим парторгом. Ничего не поняв из слов Лукьянова, Катерина махнула рукой, как на пропащего, и засеменила домой. Фатеич проводил её взглядом и снова на небо — скоро ли вечер? Было утро, без единого облачка, без ветерка. Пустельга, часто мельтеша крыльями, зависла над садом, высматривая добычу, и спугнула воробьёв. Потом чёрной стаей прошелестели над головой скворцы и уселись на антенну. Снова «жидам» не до гнездования. А без них, бьющихся у скворечни, было так обычно, так мирно, что всё случившееся казалось сном, если бы не смятая бумажка в кармане. Далеко, ох, как далеко ещё до темноты! Чтобы отвлечься, задавить снедавшее его нетерпение, стал Лукьянов думать о постороннем, о том, как был молодым, как торопился жить. Ему казалось, что в сорок он будет старым, потому что в двадцать он уже был мудрым. Избави Бог нас от друзей, говорил он сам себе, а от врагов я уж как-нибудь отобьюсь. И опять же это казалось странным в словах замполитрука танковой роты младшего лейтенанта Лукьянова. Кстати, тогда-то, в сорок пятом, подвалил ему первый фарт. 2 Они были молоды и рвались в бой. Никто из них не был на западном фронте, они спешили нахватать свою долю наград в скоротечной японской кампании. И вот какая досада – не в бою, на марше вышел из строя двигатель родной тридцатьчетвёрки. Они остались, бригада ушла вперёд. Ночью вдалеке где-то грохотало – наши брали Мудадзян. А они работали при свете фонаря, рискуя посадить аккумуляторы. Пришло утро. Перед очередной попыткой завести двигатель механик-водитель Егор Агарков вылез на броню, сунул в рот мазутными пальцами папироску, закурил. Вид у него был неважный. — Бедолага, — посочувствовал заряжающий Сычёв. – Угрёбся? Глаза б мои на это чрево не смотрели. Он кивнул на открытый моторный отсек. — Невесёлая работа ещё не повод для вечной скорби, — белозубо улыбнулся командир танка Лукьянов, земляк-односельчанин Агаркова. – И вообще, это дело вкуса, сказала кошка, когда её спросили, зачем она облизывает свои лапы. Егор промолчал, только рукой махнул, что означало — у меня, мол, дел по горло, и мне не до кадрилей. Всю ночь дождь тужился, но так и не собрался с силами. К рассвету погода улучшилась. Небо немного прояснилось, по нему побежали порванные на серые клочки облака, и в положенное время в просвете между ними показалось солнце. Если добавить, что двигатель, наконец, завёлся, то можно сказать, что настроение у экипажа разом поднялось. Упомянутый офицер, как вы уже догадались, был нынешний колхозный пенсионер Лука Фатеич Лукьянов, очень интересный человек, с точки зрения подчинённых, и, между прочим, превосходный командир. У него талант, он просто виртуоз в стрельбе из башенного орудия. И очень милый человек, если исключить то, что всегда курит чужой табачок, доставая свой портсигар с папиросами – атрибут офицерского довольствия – в исключительных случаях. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Диана была в широкой долгополой юбке и кофточке с оборками. Она отражала свет, и её бронзовое личико светилось счастьем. Электра натянула топик с шортами на прозрачное тело – их только и было видно. Я едва сдерживал смех (попросил Билли придержать эмоции), наблюдая, как складно крутится в воздухе пляжная двойка, обозначая контуры прелестного женского тела. Дождавшись внимания дам, поплакался: — Ваш Президент не хочет со мной общаться. — А, — Диана махнула рукой. – Он в эту штуку смотрит. — Телевизор, — подсказал я. — Телевизор, — согласилась дочь и напустилась с упрёками. – Ты улетел, не дождавшись, а он разрешил нам с мамой побывать на Большой земле. Я бы тебя там нашла, да мама не позволила – сказала, будем ждать твоего возвращения. — Тогда скажи ему: завтра на рассвете мы улетим и вернёмся через месяц. — Почему завтра? – закапризничала Диана. – Я хочу сейчас. — Тебе же сказали, завтра на рассвете, — Электра взяла меня за руку. – И не смей за нами подглядывать. Мы пошли прочь песчаным берегом лагуны. Навстречу надвигался багряный тропический закат…. Водоплавающая машина летела над океаном. Непрозрачная Диана смотрела в окно. Электра примостила голову на моих коленях. Приглаживая её невидимые волосы, обдумывал, где же приземлиться? Впрочем, на твёрдую поверхность гидросамолёту, наверное, не сесть. Почему на твёрдую? Мы сядем на самую прекрасную воду самого прекрасного в мире озера. — Курс на Байкал, – приказал бортовому компьютеру. И сердце забилось учащённо – вновь увижу те самые места, где робинзонили с мамой и Настенькой. Листвянка…. Будто всё так и не так. Вот Байкал, вот речка, ключ студёный. Сопка, вокруг которой бегал от нас таёжный мишка. Закралось сомнение – а то ли делаю? Из одной пустыни привёз островитянок в другую. Им бы города показать, старые и новые, дворцы, театры, парки и музеи…. Но дамы не казались обескураженными. Диана пришла в восторг от сороки-белобоки. — Какая птичка! И я хочу такой быть. Упаси Бог! Сразу вспомнился зловещий брат — где-то рыскает со своим треклятым контактором. Достал припасённые для жены и дочери оптимизаторы, которые не решился предложить в присутствии прозрачных соплеменников. — Это от комаров и прохлады. Глупец! Ничего умнее не мог придумать — дамы прекрасно обходились без этих технических премудростей, но подарки приняли и позволили застегнуть браслеты на запястье. Пусть считают украшением, а мне спокойнее. Принялся собирать валежник – Электра остановила. — Не надо огня. Смотри, здесь травка не растёт, — указала на след былого костровища. Я не знал, как коротать таёжную ночь без костра и загрустил. Электра поняла моё настроение: — Мы будем любоваться звёздами в воде. Но прежде был закат. Золотая дорожка пала на зеркальную гладь Байкала и потянулась от берега до горизонта. Невидимая глазу рябь дробила её на искрящиеся ступени. — Лестница в небо! – Дианка сорвалась с места и, едва касаясь воды, понеслась солнечным следом. – Папка, догоняй! Электра удержала меня, готового мчаться вслед. — Не мешай, это её стихия – граница воды и огня. Ты – сын огня, я – дочь воды. — Расскажи, о своей матери. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() С резким присвистом крыльев над плёсом летит стремительная чайка. Она едва не касается белой грудью воды, чётко отражается в ней, и чудится, будто летят две птицы. Схватив неосторожную рыбёшку, одна чайка резко взмывает вверх, а вторая, кажется, падает на дно. Вдыхая от мокрых сетей острый запах рыбы и тины, мы плывём вдоль камышей. На коричневые бархатные махры его ложилась вечерняя роса, и они от этого потемнели. Стало прохладней. — Какой воздух, а, — восхитился отец и спросил. – Сравнишь его с городским? И сам ответил: — В городе пыль и духота… Отец, довольный уловом, разговорился. — Пап, а на охоту меня возьмёшь? – подсуетился я. — А как же! Осенью на уток, зимой на волков. — На волков? – удивился я и не поверил. – На волков разве с ружьём ходят? На них винтовку надо или автомат. — А голыми руками ещё не пробовал? — Ты что ль ловил? — Видел как. Маленький я был, а как сейчас помню. Повадился к нам на хутор волк ходить. Нынче у одних зарежет овцу, через пару дней у других. Прямо как на мирских харчах держать его подрядились. И видели мужики — здоровый такой, матёрый. Да-а, ходит и ходит, как зять к богатой тёще на блины. Пробовали подкараулить – чёрта с два! — Вы бы собаками, — подсказал я. — Прыткий какой! Собаки брешут, когда не надо, а когда нужно – их нет. Да и не боялся он собак, а ежели какая дура попадётся – только и житья ей. Да-а. Стали мужики почаще выбегать на улицу, поглядывать за ним. А он как — заберётся на крышу саманной стайки, пророет дыру и оттуда, сверху шасть, прямо на овцу. Та — «мя-мя!», и дух из неё вон. Рванёт ей глотку, выпьет тёплую кровь, и был таков. — Страшно, ей-бо, — пожаловался я. Плыли обратно узким проходом, густой и тёмный камыш подступал вплотную. — Дальше страшней пойдёт, — отец не спеша подгонял лодку шестом, и так же нетороплив был его рассказ. — Как-то одна ночь морозна была — ажна стены трещали. Пошли мы с братом Фёдором – а он мне по возрасту в отцы годился – поглядеть, не объягнилась ли какая овца. Так, мол, и застынет ягнёнок. На овец взглянули – нет, всё чин-чинарём. И только собрались уходить, вдруг окно – на зады оно из хлева выходило, навоз в него выбрасывали – застило. Застило и опять посветлело. Да так раза три подряд. Что за чёрт? Фёдор тихонько меня за рукав – сам, чую я, дрожит – отвёл в угол и шепчет: «Волк». Тут и у меня затряслись поджилки. Ежели не брат, так заорал бы. Да-а. Притаился, стою в углу, дрожу. Вдруг опять застило окно, и так здорово, что даже овцы шарахнулись, чуть меня с ног не сшибли. Глянул – волосы на голове зашевелились. Вытащил волк кусок моха, что щель у окна закрывал, сунул туда хвост и хлещет по стеклу, и вот хлещет. Подловчился тут Фёдор, тихонько вдоль стенки пробрался и хвать волка обеими руками за хвост. Схватил да как закричит: «Егорка, мужиков зови!». Прибежали мужики. Фёдор навстречу идёт — в руках волчья шуба. А от окошка по огороду следы. «Голышом-то по морозу далеко не уйдёт», — судачат мужики и вдогон. И что же? У самого забора лежит он врастяжку, в чём мать родила. Стало быть, без шкуры околел на морозе. — Сдох? – удивился я. — Окочурился. — Как же это он? — А ты попробуй голышом на морозе. Мороз-то был… Подумав немного, я усомнился. — А ты, пап, не врёшь? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Уезжая, закончив все необходимые оперативно-розыскные мероприятия, следователь районной прокуратуры Сальников заявил пострадавшей стороне, представителю фирмы «Ариант-Агро»: — Все тайны, поверьте мне, имеют весьма обыденное объяснение. Время покажет… На том, кажется, и успокоились. В соседях у Катерины Чирковой жил Лука Фатеич Лукьянов, человек миросозерцательный, спокойный и тихий, многие годы перед пенсией проработавший освобождённым секретарём совхозного парткома. Но не так работа повлияла на его характер, как давнишняя война. Имел он от неё орден, несколько медалей, да ещё контузию и ранения. И хотя злые языки шипели за спиной — мол, инвалид умственного труда, имел Лука Фатеич удостоверение инвалида Великой Отечественной войны и с гордостью предъявлял его при случае. Долго мечтал Лукьянов о пенсии, об отдыхе, который виделся ему золотым солнцем на исходе лета, обилием плодов и звонким птичьим гомоном в ухоженном саду. День хвали вечером, любил повторять Лука Фатеич. Прожив честно жизнь, очень он надеялся на спокойную старость в ладах со своей совестью и старухой. Вставал рано, выходил в сад и долго, до самой жары, ковырялся там, выпалывая сорняки, подрезая ветки, рыхля землю, поливая грядки. Да мало ли ещё какой уход нужен доброму саду, иль какую ещё найдут себе работу заботливые руки. Разговором сыт не будешь, если хлеба не добудешь, внушал он жене-старухе, ощущая после таких трудов прилив бодрости и здоровья. Быть может, не бывшему партработнику говорить такое, но говорилось. А уж сад у него – загляденье: всё разумно, всё спланировано и ухожено. Чистота идеальная – ни листочка опавшего, ни травинки лишней. Глянешь – глаз радуется и отдыхает. И вот однажды – что такое? – на грядке чеснока, что притулилась к Катерининому забору, трухлявость какая-то понабросана. Будто гнездо кто потерял – здесь и пух, и помёт, вот и желторотики дохлые засохли, и солома. Налево посмотрел Лука Фатеич, направо, вверх голову задрал. Кто же ещё, кроме Катьки Чирковой? Вон и воробьи опять у скворечни вьются. Почистила, пакостница, птичий дом, а мусор сюда бросила. Не стал спешить Лукьянов грядку убирать, стоял, думал, как с соседкой разобраться, а сам на воробьёв смотрел: то-то «жидам» праздник – новоселье! Пёстроголовый воробышек сунулся в дырку скворечни, упёрся лапками, машет крылышками – насилу вытащил. Полетел, обронил – или бросил? – и, печальным листом кружась, к ногам удивлённого Фатеича упала смятая пятидесятирублёвка. Все любят добро, да не всех любит оно. У Луки Лукьянова в жизни по-разному было, но он сразу теперь почувствовал — фарт опять идёт к нему в руки! Не упустить бы! Гадать-то много не приходится, откуда деньги взялись. Вспомнились убийство сторожа, ограбление кассы и милицейская собака, что нежданно к бане привела, к которой притулилась эта самая скворечня. Собачий нюх не проведёшь! А мильтоны-дурачки ничего понять-то не смогли. Пока Лука Фатеич удивлялся и раздумывал, хлопотливый новоселец уже второй дензнак по ветру пустил. Старик вслед ему, упавшему на Катеринин огород, посмотрел так, будто мечту проводил. — Долгим будет день, — сказал сам себе Лукьянов и задумался. Лезть среди бела дня в чужой огород не отважился. Всё, что делал он дальше, было вроде продуманным, логичным, но привычные хлопоты исполнялись скорее машинально, ибо все его помыслы были обращены к скворечне. Увидел он Катерину, дорожкою через огород просеменившую в сортир, но ни слова не сказал ей. С грядки мусор убрал и ни слова не сказал. Подумал, сама себя наказала соседка за свой поганый характер: хотела Луке мусором досадить, а у самой денежки – тю-тю, вот только ночь придёт. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Тогда давай договоримся – никакого бунта машин, в бегах чокнутый супермен, которого надо изловить и подвергнуть принудительной генетизации. — С чего начнём? — Э, нет, дорогой, это без меня. Люба ищет, ты – меня от монстров увольте. На Коралловый остров мыслю путь – не поможешь с транспортом? 5 В этот раз явился к прозрачным отшельникам не с пустыми руками. Первым делом на песчаном берегу лагуны установил большой плоский телевизор со спутниковой антенной, подключил к источнику электропитания. На экране замелькали эпизоды жизни старого мегаполиса – дома, люди, машины. Потыкал кнопки пульта. Чей-то концерт, футбол, фигурное катание…. Добавил звук, положил пульт на видное место и прилёг в сторонке на песок. Пусть сами выбирают, если сообразят как. То, что прозрачные люди придут смотреть телепередачи (если уже не собрались) не вызывало сомнения. Думаю, привёз самый убедительный аргумент в пользу заостровной жизни. Пусть увидят всё своими глазами, а потом поговорим…. Прошёл час. Красивые пары кружились на льду, а меня начал одолевать сон. Уже зевнул неоднократно, когда почувствовал рядом лёгкое движение. Кто-то коснулся моих щёк. И тут же в голове лопнула электрическая лампочка. — Кто? Девочка не умеет соизмерять телепатические силы – молодо-зелено. — Ты забыла отразить свет – я вижу через твои ладошки. И Диана голосом: — Ой, папка, как я рада, что ты вернулся! Не прошли уроки даром. — А мама запретила появляться пред тобой непрозрачной. — Она здесь? Я поднялся, протянул руку ладонью вниз: — Электра, дай мне твою руку. Её прохладная ладонь вошла в мою. — Больше вам не придётся смущаться своей наготы (будто они смущались!) – я привёз подарки. Идёмте. Две большие коробки, набитые женским бельём, платьями, блузками, шортами, брюками…. и всякими дамскими штучками-дрючками принёс с гидросамолёта, поставил на песок. Для каждой своя коробка. А они перепутали. Диана стала разглядывать и примерять наряды, предназначенные её маме. И наоборот – всё яркое, броское и цветное ворошила Электра. Пусть себе. В конце концов, не моё это дело – разберутся. Вернулся к монитору. Никого не видел, но чувствовал — зрительный зал не пуст. Пульт, наверное, побывал в чьих-то руках – на экране диктор читал новости. Когда речь зашла о НЛО, я, как очевидец, начал дополнять комментариями. Со мной никто не вступил в диалог. Пошёл напролом. — Видите — не такие мы дикари, какими казались вам двадцать лет назад. Жизнь на Большой земле далеко продвинулась. Нам есть, что показать, чем удивить и даже помочь вам. Сомневаетесь? А что мешает поверить и проверить? Вон стоит гидросамолёт – грузимся и адью пустынный остров. Да здравствует новая жизнь в Большом мире! Гробовое молчание. — Я клянусь: ни один прозрачный волос не упадёт с ваших невидимых голов. Никто на Большой земле не посмеет угрожать вам и даже не захочет. Вы найдёте там много новых искренних друзей. И вам среди них найдётся место и дело. Молчат, бестии. И Президент, каналья, как воды в башку набрал. Я уже усомнился – не в пустоту ли бисер мечу? Но тут явились Электра с дочерью и начали крутиться, демонстрируя наряды. Они с кем-то общались, к кому-то обращались, кто не захотел вступать в диалог со мной. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() Если бы взор мой в сполохах огня мог прозреть тайну будущего и предвидеть все трагические переживания, которые оно мне готовило, то, быть может, держался я подальше от Займища. Но возможно также, что счастливый исход, который должен был увенчать болотные приключения, не смотря, ни на что, повлёк бы меня вперёд. Ибо любовь к сильным ощущениям была мне не чужда. Но не приходилось выбирать между двумя этими альтернативами, так как будущее не открывал мне огонь костра. Только много позднее, когда прошло уже немало лет, и я, сидя перед весело потрескивающим домашним очагом, восстанавливал в своём воображении всю захватывающую картину своих приключений – вот тогда понял, что ни за какую другую жизнь не расстался бы до конца с этими неизгладимыми, дорогими для меня воспоминаниями. 2 Помню, как сидя на носу лодки из сосновых досок, которой правил отец, я жадно впитывал в себя дикую красоту болота, с его, почти тропической растительностью и блестящей, как зеркало, гладью плёсов, по которым мы скользили, подобно теням, под приглушённый плеск шеста. Моё сердце трепетало от радостного волнения, а восторженные глаза, готовые к ежеминутной встрече с небывалыми чудесами, ловили всякое движение. Вон лысухи с плеском побежали в камыши. Почти на каждом повороте прохода утки парами и в одиночку взлетали с воды, громко хлопая крыльями. Один раз я подскочил, увидав рыжую кочку, вдруг нырнувшую от протянутой моей руки. — Ондатра, — подсказал отец за моей спиной. Плавное движение воды за бортом производило впечатление, которое легко могло ввести в обман неопытного человека. В ленном спокойствии чудилось что-то очень грозное, наводящее на размышления. Легко можно было допустить, что на некоторой глубине сплелись чьи-то цепкие щупальца и терпеливо выжидали, пока найдётся такой безумный смельчак, который бросится в пучину, и которого они мигом потянут вниз, на самое дно. С большим волнением вглядываясь в толщу воды, чувствовал, что эта спокойная стихия таит в себе гораздо больше опасностей, чем двадцать самых бурных горных потоков, на которых, кстати, до сих пор ни разу не был. В тот миг мною владело чувство — точно не через борт лодки, а с края бездонной пропасти заглядывал я в неё. В воде скользили облака и исчезали. Но прежде, чем окончательно исчезнуть, превращались в мечты, сулили дальние дороги, океанские волны, крики розовых птиц над серебряным озером, топот антилопьих стад, спешащих к водопою, и пристальный взгляд затаившегося в траве хищного зверя. У камышовой кромки плёса хрипло квакнула старая лягушка. Ей откликнулись также утробно и тяжело ещё две-три с разных сторон. В их мутных стонах слышались призыв и вопрос. Сейчас же им ответили десятки квакуш, среди них были уже и молодые звонкие голоса. И затем округа разом охнула, завыла, застонала, зазвенела, захрипела и захрякала. Жирный, азартный лягушачий хор покрыл голоса птиц и шелест камышей… Лягушачий плёс. Лодка медленно плыла, оставляя след. Вода от неё шевелилась, расходилась далеко мелкой волной. Точно прилипнув к воде, гладко лежали на ней зелёные листья кувшинок. Отец иногда брал шест и загребал им, как веслом, потом снова клал его в лодку и выбирал сети. А я, свесившись через борт, стремился взором в волшебный полумрак подводных зарослей. Причудливо фантастические, они были неподвижны, словно облака зелёного клубящегося дыма застыли в глубине. Вода живёт напряжённой жизнью. Снуют водомерки, ошалело скачут водяные жучки. Между стеблями растений бесшумно, как во сне, скользят рыбы. Вот, блеснув золотой чешуёй, в закатных лучах солнца, проплыл косяк жёлтых карасей. Бегая вороватыми глазами и пружинно взмахивая хвостом, мелькнул головастик. Мечутся мальки. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Упала скворечня Человек хуже зверя, когда он зверь. (Р. Тагор) 1 Смерч налетел внезапно. Вот было ясно, и вдруг разом – завыла, загрохотала буря. Ветер свирепствовал беспощадный. Густая пыль закрыла солнце, во мрак погрузилась земля. Тревожно сжимались сердца в предчувствии беды. Разом вспомнились пророчества о конце света. Но, наконец, ветер стал стихать. Со всех сторон горизонта поползли тучи. Скоро они заволокли всё небо, пошёл дождь. Он усиливался с каждым часом, лил более суток, но ветер совсем прекратился. Впрочем, его внезапный порыв больше напугал, чем бед наделал. Кое-где шифер с крыш покидал, одну-две антенны пополам сложил. У Чирковой Катерины, что уборщицей работала в конторе правления, сверзилась скворечня на широкий двор. Домишко-то птичий вроде как и не пострадал, а семейство скворчиное, по всему видать, расшиблось. Когда Катерина, сунув шест в прореху банной крыши, кое-как вознесла скворечню в прежнее стояние, ещё будто покружились вокруг неё расстроенные скворцы, а потом улетели. И с тех пор никто из пернатых в тот домик ни ногой. Даже суетливые воробушки, которым до всего есть дело, облетали Чирковскую скворечню дальней стороной. А дни стояли превосходные, ясные, первые дни начавшегося лета, когда ещё нет томительной жары, нет душных ночей, когда солнце долго-долго сияет в небе, будто совсем не хочет уходить, а весело и нежно улыбается своими всюду проникающими лучами и вызывает к жизни каждую былинку, выбирает из земли все её силы. В одну из таких недушных ночей в селе убили сторожа и ограбили кассу правления. А ясным утром приехала милиция. Собака от порога взяла след да на поводке своём притащила прямо к Чирковскому дому, на пологую крышу бани прыгнула, повертелась и заскулила. Проводник ввиду ветхости строения за ней не последовал, а в сердцах сдёрнул вниз своего помощника. — Ну, правда, — призналась Чиркова Катерина. – Я, как убралась, с Митричем попрощалась, домой пошла — корову подоила, воды в баню натаскала, но на неё не лазила… Была она женщиной словоохотливой и не терпела конкурентов даже в лице следователя. А в деле считала себя и пострадавшей. — Это хорошо, что я не задержалась — один этаж только помыла. Митричу сказала — утром до работы приду, домою. А так бы они и меня…. рядышком…. — Так, так, — милицейский начальник попытался перехватить инициативу в допросе. — Стало быть, в любой час ночи вы могли постучать, назваться, и убитый сторож непременно вам открыл бы дверь. — И-и-ишь, куда завернул, — вскинулась Катерина, — в убивцы прочишь. Не было меня в конторе опосля. Никто не видел, и ты не докажешь. Потом завернула концы платка к отсыревшим глазам и запричитала: — Меня, вдову хворую…. Скажи, лень тебе искать, начальник. Правление агрофирмы характеризовало Е. Н. Чиркову, как человека с несамостоятельным характером, тяжёлыми семейными обстоятельствами и слабой дисциплиной. К раскрытию преступления эта характеристика возможно отношения не имела, но всё же была приобщена к делу. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Его надо изловить, Люба, ему надо вернуть генную память. Без неё он чудовище в человеческом облике и много может бед натворить. — Одну уже натворил. — Он спал с тобой?! — Да перестань! Он угнал флаер – опытную модель. — Что угнал? — Универсальный летательный аппарат, созданный по образцу НЛО гуманоидов. — Сволочь. — А ты говорил, что брат. — Не остри, помоги лучше найти его. — А чем, думаешь, мы сейчас занимаемся? — И что – вся королевская рать не в силах Болтая поймать? — В том-то и дело. Флаер – не простая штучка: он создан из материала невидимого для радаров. Он движется телекинетической энергией и способен разгоняться до световых скоростей. Теоретически. — А на практике? — Спроси своего братца. За одно – откуда у него такая энергетическая мощь справляться с флаером в одиночку? Я спросил Билли: — Откуда? — Знаешь, детектив мне разонравился – много фактов склоняют чашу весов в сторону твоей версии. — Напомни. — Складывается впечатление, что мой первый вывод об ассимиляции оптимизатора в Костин организм оказался ошибочным. Другое вырисовывается – в возродившемся субъекте от Кости осталось одно только имя, чей-то злой и прагматичный ум управляет синтезированным телом. — Час от часу нелегче. Билли, ты что за чудовище произвёл? Тебе не страшно, что оно по белу свету бродит? — Если речь о нём, то нет, не страшно. Боюсь патологии всей системы оптимизаторов: если каждый браслет станет самостоятельно перенастраиваться и внушать носителю мысли о своей исключительности – рухнет мир. — Может, вирус? — Проверял – не обнаружил. — Тогда так – вспомним, что Костин оптимизатор коснулся границы аномальной зоны, спишем всё на неё и перестанем пугать друг друга. Только надо ребят предупредить – тех, что у впадины. Гнал прочь мысли о бунте серебряных браслетов – не может этого быть потому, что этого не должно быть в принципе. Ну, хорошая же версия – оптимизатор ассимилировал в Костин организм и многократно (на порядки?) увеличил его энергетическую мощь. Считается, что оптимизаторы помогают людям задействовать возможности мозга на все сто процентов. А кто определил его пределы? Кто может сказать, что умственные возможности исчерпаны? Думаю, и Билли не рискнёт. — А, Билли? — Ты о чём? — Скажи, изобретатель кошмаров, зачем чокнутому оптимизатору, захватившему синтезированное тело, ломать мне косицу? Сдаётся, всему живому и мыслящему по барабану моя связь с Мирабель, кроме одного человека. — Это верно, парень зациклился мыслью о надругательстве над его матерью. — Да сколько говорить — не было надругательства, мы любили друг друга. Костя всё извращает и совсем близок к надругательству над светлой памятью Мирабель. — Любви промеж вас в принципе не должно быть: жена отца, по сути, мать. — И что теперь делать? — Жить с грузом греха. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() О чём стонало Займище Жизнь человека — борьба с кознями человека. (Б. Грасиан) 1 В том краю, где я родился, пальмы не растут. Но когда наступает лето, и распускают свои цветущие гроздья сирень и черёмуха, а над улицами плывёт хмельной, с ума сводящий запах, от которого даже убогие старушки начинают лукаво улыбаться, мы, пацаны, не завидуем собирателям кокосов. Нам хватает леса, полей и болота, что раскинулось от самой околицы до вдали темнеющего бора. Оно полно чудес, наше Займище. По необъятным зелёным просторам вольно носится ветер. Он гоняет рыжие гривы камышей. Над ними парят коршуны, оглядывая зоркими глазами бескрайние пространства, тонущие в солнечной дымке. Золотятся под лучами тяжёлые стрелы рогоз, глубинные топи скрывают их вкусные побеги. Караси играют средь царственных кувшинок, пугая утиные выводки. Жарко пылает в синем бездонном небе солнце, зажигая слепящими бликами блюдца плёсов. А по ночам низко висят над водой колючие алмазы звёзд, и плавный водят хоровод русалки, ступая босыми ногами по блестящим листьям кувшинок. Водяные сварливо бормочут, пересчитывая медяки, что собрали на дне или в карманах утопленников. И заросли камышей чудно отражаются в посеребряных луной водных зеркалах. С самого раннего детства я полюбил тепло и ласку уральского солнца, колдовскую игру красок в воде, азарт открытий, которые поджидали меня в непролазных зарослях камышей, за каждым поворотом чистой воды. Там, где я родился, прошли самые счастливые детские годы. Ранним утром, щурясь от яркого света, любил я бегать по тропинке у воды. Роса холодила босые ноги. Из-под берега, заросшего осокой, взлетали утки. Замкнув круг, они садились где-то на плёсах за стеной камыша. А до него от берега ровная и блестящая гладь воды взламывалась гагарьими дорожками и гнала к моим ногам пологие волны. Такие же волны разбегались кругами, если я бросал в воду камень. Далёкий берег, заросший кустами тальника и кудрявым березняком, оставался в тени, откуда плыли клочья белого тумана, огнём вспыхивали на солнце и медленно таяли. Ещё дальше вольно, не теснясь, стояли могучие сосны. Вокруг них на земле лежали ершистые шишки. Босиком ходить под соснами не каждый решался — беличья радость больно колола ступни. Вечерами, когда солнце садилось, и в воздухе начинали звенеть комары, мы с пацанами жгли костры на берегу Займища, а я любил кидать сосновые плоды в огонь. Они ярко с треском вспыхивали, чешуйки сначала чернели, круто заворачивались, потом раскалялись, и шишка становилась похожей на сказочный огненный цветок. А потом мы выкатывали из огня печёную картошку, обугленную и такую ароматную, какой никогда не бывает дома. Ели и смеялись — нам было весело обжигаться и смешно от того, что рты и пальцы у всех чёрные. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Люся наигралась своими куклами и просила есть. Наталья Тимофеевна лежала с закрытыми глазами и открытым ртом. Так уж был сотворён её дыхательный процесс – вдыхала носом, а выдыхала ртом. Зато никогда не маялась горлом. Егор тревожить её не стал, но на всякий случай поднёс к губам пёрышко из подушки – оно затрепетало. Достал утку, расщипал её на кусочки в тарелку, поставил перед Люсей. В бульон сыпанул две горсти домашней лапши и необжаренный лук – так любил. Подкинул в печь. За окном стало темней – дождь усилился. Егор зажёг керосиновую лампу. Люся поела и заклевала носом. Он сел на стул у изголовья кровати, позвал дочь. Та пристроилась на коленях, согрелась и засопела, уснув. Отец её тоже сомлел. Дважды вскидывал голову, отгоняя дремоту, а потом, не в силах бороться, пристроил её на дужку кровати. Вздрогнул, проснувшись от Люсиного голоса: — Баба. Баба. Дочка одной ручкой тормошила его подбородок, пальчиком другой указывала на покойную. Почему покойную? Она жива. Она только что была жива. Но первый взгляд, просыпаясь, Егор бросил на лампу. Пламя колыхнулось – кто-то вышел ли, вошёл – хлопнув дверью. Дверь была на месте и недвижима. Душа отлетела, подумал Егор, и тогда назвал мать покойной. Наталья Тимофеевна лежала всё в той же позе, но у открытого рта уже не трепетало пёрышко. Егор поднёс зеркальце для бритья, и оно не затуманилось. Он взял её за руку. — Мама, мама…. Потряс за плечо. Егор поднял дочку на руки: — Ты не боишься? — Бабушка умерла, да? — Да. Белый больничный потолок отразил крик новорожденного, и Аннушка улыбнулась обескровленными губами. — Вот мы какие голосистые, полюбуйтесь, мамочка, на сынка своего. Как назовёшь-то? — Толя… второй. — Первый дома что ль? Папаша? — Утонул. — Ну, этот не утонет – вон, как бровки хмурит – сердится. Завязав и обрезав пуповину, акушерка продемонстрировала ребёнка мамаше. Женщины улыбались. А мне было зябко в этом лучшем из миров, больно от их процедур — я сучил конечностями и вопил во всю силу своих маленьких лёгких. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Один в палате — все ушли, пожелав спокойной ночи. Боль ушла – это главное. Оптимизатор на руке – процесс реабилитации идёт полным ходом. Ну, а меня мучают догадки и сомнения. — Что произошло, Билли? — У тебя проломлена косица, глаз повреждён, сломаны рёбра, отбиты лёгкие, оборваны селезёнка и обе почки, раздроблено колено…. Продолжать? — Какая муха укусила Костю? — Думаю, есть ответ и на этот вопрос. По крайней мере, других версий нет. — Излагай. — Твоя связь с его матерью угнетала Константина с малых лет. А тебя самого нет? Согласись, сделать любовницей жену своего отца – как бы, не этика морали. — Условности. Мы любили друг друга. — Вспомни, а не силой ты взял её первый раз? — Если быть до крайности честным – то, может быть. — Вот. Какой человек будет уважать насильника своей матери? — Ты передёргиваешь. Мирабель любила меня. — Спать и любить две разных вещи. — Много ты понимаешь! Она пожертвовала собой ради меня. — Ты знаешь, как это случилось. — Иди к чёрту! — Теперь о чертях. Убедил, что Костя ненавидел тебя за связь с его матерью? Это чувство таилось в складках души — ведь над человеком довлеет масса условностей. Мы называем это воспитанием. Причём, правила поведения определяет в том числе и генная память. Она хранится в каждой клеточке и диктует условия игры. С молоком матери Костя впитал: не нападай первым, не бей лежачего, прости оступившегося…. Ну и так далее, вплоть до Основных Заповедей. Вернувшийся к жизни Костя обрел тело без генной наследственности – с чистого листа, можно сказать. Он помнит только то, что помнит сам – что видел, в чём участвовал. И ты в его представлении — отрицательный персонаж. — Короче, мы лепили Костю, а получили монстра. — Я не буду столь категоричен в выводах. — И что теперь делать? — Ждать. И я ждал, отлёживаясь в той самой клинике, где Костя обрёл новое тело. Оптимизатор чинил моё старое – срослась косица, глаз открылся, ну и всё остальное…, вплоть до зубов. Две недели минули. Две недели реабилитации, две недели сомнений и беспокойств — Костя пропал. Потом объявился. Люба вышла на видеосвязь. — Ты ничего не хочешь рассказать? — О чём, дорогая? — Про свой клон. Когда к тебе пришла эта мысль – размножиться? И для чего? Видать, поизносился, любвеобильный ты наш – только мне дубликат не нужен. О чём это она? Ах, ну да — у неё побывал Костик. — Ну, и как тебе дублёр? — Если я тебя когда-нибудь поменяю, Гладышев, то на другого мужчину. А суррогаты можешь подсовывать своим пассиям. — И он ничего не сумел от тебя добиться? — Ревнуешь? — Ваша связь невозможна в принципе – она противоприродна. — Он – биоробот? — Он – твой деверь. — Костя? – ахнула Люба. – Давай, Гладышев, рассказывай всё без утайки, не то я тебя отсканирую насильно…. Ты знаешь чем. И я рассказал. |
Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" > к сообщению |
![]() Он кинул, я не поймал. Китайский фонарик прокатился по сфере свода и внизу пропал. Чёрт! Гошка повис в окне колокольни и всё никак не мог решиться на прыжок. — Ну, что ты? — Блин, высоко. — Не думай ни о чём. Прыгай! — Нет, наверное, назад полезу. — Там крысы. — Я вылезу из церкви, найду фонарик и тебя спасу. — А как же клад? — Да чёрт с ним! Ну, приехали! Раньше надо было являть благие мысли. Но Гошка назад в окно уже не смог втянуться – висел, висел, потом, как закричит, и ухнул вниз. — Ни чё не поломал? — Да вроде нет. Мы посидели, осмотрелись. Деревня уж объята сном, а мы, как гаврики, на крыше…. — Как слазить будем? — Утра дождёмся – там решим. Сидим, прижавшись, дрожим. Небо звёздное, огромное, яркое, вот оно – руку протяни. Метеориты падают, в нас целят, да не попадают. Им осенью – самый сезон. Хорошо, что бабье лето – тепло, а то бы начисто замёрзли. Друг мой пригрелся и незаметно прикемарил. Во сне чуть сам вниз не сорвался и меня едва не сбросил. Приснилось, должно быть, что-то – может крысы догоняли, может черти — он ногой брыкнул, а там пустота. Вскрикнул, просыпаясь. В меня как вцепиться, да как рванёт — чуть не улетели вместе с верхотуры. — Блин! Гошка, ты либо не спи, либо от меня отсядь. А уже светало. Потом лучик первый брызнул. Бог мой! На кирпичах, опоясавших церковный купол, вдруг засверкали, заискрились, загорели золотом картинки — Божественная тема! – Иисус идёт, за ним архангелы. Кирпичи старые, временем выщербленные, а краски на них будто вчера положены. Вот он клад! Вот оно богатство! Выломать, любителям продать…. За границу, например. Деньжищ отвалят – не снести. Зачарованные, пошли любоваться фресками в обход купола. Чувствую, рискованное занятие – меня качает, мутит, слабость в ногах от бессонной ночи. А пропасть совсем рядом — шевельнётся какой кирпич не стойкий, и поминай, как звали Агаркова Толяна. Встретились с Гошкой – пошли обозревать в разные стороны – с ним то же самое творится. — Надо поспать. — Согласен. Поднялись на самый купол (не думайте, что он крутой – весьма пологий), легли на солнцепеке (ну, допустим), пригрелись и заснули. Просыпаемся — утро в разгаре. Под церковью, чтоб видно было нас, стоит милицейский бобик. От соседнего дома тащат мужики длинную лестницу – как раз до основания купола. Милицейский лейтенант: — Спускайтесь, а то залезу и наручники надену. Тогда спущу вас на верёвке. — Сдаёмся, — кричит мильтону Гошка и мне. – Спускаемся. Если фрески увидят, шиш нам, а не клад. В этот момент стукнулась лестница о край свода. Гошка первый и полез сдаваться. Посадили нас в УАЗик сзади и на ключ закрыли. Сами радостно докладывают: — Двоих взяли. По дороге мы узнали, они с рейдом в Петровке оказались – шпана местная так распоясалась, что на танцы драться с ружьями приходит. — Где живёте? Как фамилии? Мы не соврали. — Здесь зачем? — На спор с друзьями. Не хотелось деда с бабкой выдавать. Нет, не правильно сказал. Не хотелось стариков к конфликту подключать. Уж лучше в Увелку за решёткой – зато бесплатно. И приехали. И сидели в запёртой комнате, пока наши мамы за нами не пришли. Отпустили нас, пообещав за следующий подобный трюк поставить на учёт в детской комнате милиции. На учёт нам не хотелось – уж больно близко оттуда колония маячит. Пообещали более не хулиганить. Ну, вот, наверное, и все приключения того лета. Удалось, прямо скажем. А сокровища, нами найденные, на прежнем месте – дожидаются своего часа. Если интересны кому религиозные (исторические?) фрески – с Гошкой посоветуюсь – и, может, продадим. Или подарим – как будете просить. |